"Дети порубежья" - читать интересную книгу автора (Школьникова Вера Михайловна)

5

Клэра раздраженно барабанила пальцами по каменному подоконнику, не опасаясь обломать длинные ногти — теперь уже все равно, как она выглядит. Никто не обратит внимания на безупречную форму ее рук, не восхитится тонкой вышивкой на манжетах, нежно-бежевой по кремовому шелку, опасно близкому к дозволенному только наместнице белому, не поднимет случайно оброненный веер. Первый выезд за восемь лет, и вместо веселого бала — траур, вместо музыки — молитвы, вместо благовоний — удушливая смола.

С утра она пряталась в заброшенной комнате в северном крыле замка — в ней до сих пор стояли рамы для гобеленов, оставшиеся от первой жены старого графа. Теперь на них переплетали нити пауки. Графиня не хотела видеть хозяев, зная, что не сможет скрыть раздражение, неуместное на фоне всеобщей скорби.

В горе Риэсты она не верила — с чего бы той горевать о пасынке, закрывшем путь к графскому титулу ее сыну, но отсутствующий взгляд Вэрда пробуждал в молодой женщине неудобное ощущение. Дай Клэра себе труд задуматься, она

опознала бы в нем давно сдавшуюся под гнетом семейной жизни совесть.

Она бы с радостью уехала, но Арно решил остаться на случай, если Вэрду понадобится помощь, и Клэре пришлось спрятать в сундук яркие наряды. Она снова надела серое дорожное платье и проводила бесконечно долгие часы в часовне Эарнира, где женщины старались вымолить для лежащего без сознания графа если не здоровье, то хотя бы жизнь. Клэра в глубине души считала, что увечному жить незачем, и ядовито поглядывала на молодую жену Вильена — той еще предстоит узнать эту печальную истину.

Графиня поправила выбившуюся из прически шпильку и раздраженно вздохнула — она пропустила утреннюю молитву. Молодая женщина быстрым шагом прошла по галерее, в гневе не заметив, что прошла мимо поворота на первый этаж, и вскоре уперлась в дверь часовни. Клэра остановилась на входе: сейчас, когда все уже помолились, можно и зайти. Она выиграет еще несколько часов одиночества, а если Арно станет ее искать, то часовня — самое подходящее место для скорбящей родственницы.

После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку: обычно в храмах Эарнира было светло, но кто-то закрыл ставни, а лампады отчаянно коптили, выплевывая ошметки едкого дыма. В сумраке синяя роба жреца казалась черной, и она не сразу разглядела распростертую перед алтарем фигуру.

Графиня подошла поближе, несколько удивившись такому приступу благочестия: она всегда считала, что жрецы служат Семерым только потому, что трудно найти работу легче и прибыльнее. Ее почтенный батюшка старался растить дочь набожной, как и полагается благородной девице, но все его усилия рассыпались прахом — слишком часто юная Клэра оставалась без нового платья из-за пожертвований на храм.

Но молодой жрец молился истово — приблизившись, она увидела, как содрогаются его плечи, и молча, для себя, не напоказ. Клэра даже ощутила неловкость, словно подсмотрела нечто запретное, не предназначенное для чужих глаз, и тогда она досадливо кашлянула, обозначив свое присутствие. Жрец медленно поднялся, повернулся, сощурился — свет из распахнутой двери ударил ему в глаза, и тоже кашлянул, смущенно:

— Ваша светлость? Я не видел вас утром на молитве.

— Я предпочитаю молиться в одиночестве, — резко ответила графиня, оправдываясь.

— Я тоже, — мягко ответил он, — но так редко получается. Пожалуй, это самое трудное в служении — одиночество становится недоступной роскошью.

— А мне всегда казалось, что времени у жрецов более, чем достаточно, — Клэра, как обычно, не сумела удержать язык за зубами, но молодой жрец не принял вызова:

— Мое время принадлежит Эарниру, потом мирянам, и в самую последнюю очередь — мне. И это правильно, мы приходим в храм, чтобы служить.

Графиня ненавидела нравоучительные фразы, произносимые с постным смирением на жирных лицах, но этот жрец говорил так обыденно и просто, что она не захотела спорить. Женщина подошла к алтарю, окунула свежую зеленую ветвь в освященную воду и сбрызнула потемневшее дерево, прошептав первые слова молитвы: "Во имя жизни возрождающейся, вопреки смерти всеобъемлющей".

Жрец распахнул ставни, и в часовню ворвался солнечный свет. Клэра быстро закончила молитву, отложила ветвь и обернулась к своему собеседнику. Она не первый раз видела жреца, но только сейчас получила возможность рассмотреть его как следует — в часовне она стояла, уставившись в пол, чтобы случайно не встретиться взглядом со старым графом, а после молитвы держалась подальше от покоев Вильена, где проводил почти все свое время жрец.

Молодой человек выгодно отличался от жреца Эарнира в графском замке Инваноса — тот в свое время приехал из Квэ-Эро с юной Глэдис, да так и остался со своей подопечной, успев за прошедшие годы растолстеть и обрюзгнуть. Во время службы с его губ разлетались капли слюны, а за обедом он со свистом высасывал мозговые косточки и вытирал жирные пальцы о засаленную робу. Вдовствующая графиня и сама уже понимала, что старику пора на покой, но не хотела привыкать к новому человеку в доме, в ее возрасте избегают перемен, особенно тех, что могут об этом возрасте напомнить.

А этот жрец (Клэре пришлось напрячь память, чтобы вспомнить его имя — Адан) — оказал бы своим присутствием честь любому столичному храму. Придворные дамы в очередь бы выстроились на покаяние: открытое, круглое лицо, щеки, еще не утратившие детскую припухлость, ямочка на подбородке, на губах чуть удивленная улыбка — юноша словно излучал теплый солнечный свет, полностью оправдывая традиционное обращение к жрецам Эарнира — "светлый".

Нужно было обладать большей наблюдательностью и жизненным опытом, чем Клэра, чтобы заметить, сколько противоречий скрывает эта солнечная мягкость: голубые глаза вокруг зрачка отливали тусклой сталью, словно проглатывая свет, низкая русая челка прятала строгую морщину, рассекавшую по-детски гладкий лоб, даже пухлые щеки, и те помогали обману, отводя взгляд от затвердевших желваками скул.

Ничего этого Клэра не заметила — она видела только красивого молодого человека, неподвластного всеобщему унынию, охватившему и этот замок. Одни боги знали, как она устала от виноватых взглядов, постных лиц, осторожных взглядов украдкой, торопливого шепота! Не так уж много Клэра хотела от этой жизни — чуть-чуть радости, но судьба, поманив золотым орешком, подсовывала одну гнилушку за другой.

И вот она нашла свой источник радости: графиня обменялась с молодым жрецом всего парой слов и сразу же почувствовала себя лучше, словно с ее души содрали слой накипи, один из тех, что накопились за безрадостные годы замужества. Стало легче дышать, даже молитва, впервые за много лет шла от души, принося успокоение, а не раздражение.

Лорд Дарио провел в Виастро две недели, к концу этого срока стало ясно, что дольше оставаться бессмысленно — состояние больного не ухудшалось, но и улучшения ждать не приходилось. Замкнувшийся в своем горе Вэрд справлялся с текущими делами так, словно ничего не произошло, но даже не отличавшийся особой деликатностью весельчак Арно понимал, чего стоит старому графу его сдержанность.

Все эти дни, каждое утро, Клэра приходила в часовню, молилась, украшала алтарь, разговаривала со жрецом — вернее, она говорила, он слушал, а когда молодая женщина слишком погружалась в свои обиды, одной доброжелательной фразой вытаскивал ее на поверхность, снова и снова счищая накипь с ее души.

Графиня гнала от себя мысль об отъезде, понимая, что не удержится в одиночку, не сможет сохранить это удивительное просветленное состояние души, вернувшись в опостылевшие стены родного замка. Одного взгляда на поджатые губы свекрови и бледное лицо мужа будет достаточно, чтобы провалиться в отчаянье.

В день перед отъездом она пришла в часовню в последний раз, принесла большой букет белых водяных лилий, необычайно поздно в этом году заполнивших черный пруд в графском парке. Жрец уже ждал ее, как обычно, забрал из застывших рук женщины мокрые стебли, положил перед алтарем и взял ее холодные ладони в свои, теплые, Клэре показалось — горячие.

Он растирал ее ладони быстрыми, уверенными движениями, а потом, словно прочитав мысли женщины, прекратил, спрятал между своими, пальцы переплелись, они молча стояли перед алтарем, и никогда в жизни Клэра не чувствовала себя так спокойно, разве что в далеком детстве, когда еще была жива мать. Он медленно, нехотя, разжал пальцы, отошел назад, обволакивая ее теплым взглядом, будто погружая в пуховую перину, вылежавшуюся на солнце. Графиня потянулась разложить цветы на алтаре, но он остановил ее:

— Вы опять застудите руки.

Клэра, проглотила готовые сорваться с губ слова: "И вы опять меня согреете", — и вместо этого пожала плечами:

— Завтра мы уезжаем, я пришла попрощаться. Не думаю, что тут скоро захотят видеть гостей.

— Я тоже уезжаю. Возвращаюсь в Сурем, в храмовую школу, — упредил он ее вопрос.

Клэра ответила ему недоуменным взглядом: молодому жрецу не так-то просто было получить постоянное место в графском замке — платили очень хорошо, даже после храмового налога оставалась немалая сумма, а работа была, прямо скажем, непыльная. Знатные лорды редко страдали излишним благочестием и довольствовались обязательными обрядами:

— Это желание графа?

— Нет. Что вы, он предлагал мне остаться. Но я, — Адан вздохнул, но отплатил откровенностью за откровенность, — я не могу дольше служить здесь, миледи. Да и где бы то ни было. Из меня вышел плохой жрец: я два года жил под одной крышей со слугами Ареда, ел с ними за одним столом, разговаривал с ними, они стояли в этой часовне, перед этим самым алтарем! И я ничего, ничего не увидел, пока не стало слишком поздно! Не помешал убийце, не помог жертве, никому я не помог, Клэра, — он не заметил, что назвал ее по имени, — так какой от меня прок? Я ведь не был отмечен, сам пришел в храм, сказал, что хочу служить. Меня не сразу приняли, говорили, что бог сам выбирает своих слуг, а на мне нет знака, но я сумел их убедить. И все напрасно.

Он не стал рассказывать, как две недели простоял на коленях перед дверью храмовой школы, пока отец-наставник не сжалился над крестьянским мальчиком, пришедшим в Сурем через пол империи, пешком, без медной монеты в кошеле. Как смеялись над ним соученики, на лету схватывавшие то, на что у него уходили недели зубрежки — он ведь даже читать не умел! И как охватывала его греховная зависть, когда самые вздорные, самые ехидные насмешники получали откровение, слышали голос бога в ответ на простую молитву, в то время как он натирал кровавые мозоли, ползая перед алтарем, не спал ночами, заучивал наизусть священные книги — все тщетно.

Эту тайну он хранил все годы обучения, разрываясь между необходимостью лгать и страхом, что его выгонят из школы, что Эарнир покарает его за наглость. Только в день посвящения, исповедуясь отцу-наставнику, Адан нашел силы признаться, но старый жрец лишь покачал головой: мол, делай, что должен, служи жизни, как написано в священных книгах и как понимаешь сам, а бог всегда будет с тобой, даже если ты и не замечаешь его присутствия.

Он служил. Выкладываясь, выворачивая душу наизнанку, не брезгуя убогими и не раболепствуя перед великими, служил в пропахших нищетой и болезнями хижинах и в графском замке, одинаково помогал грешникам и праведникам, никого не судил и никому не отказывал в помощи.

Он верил, что такими Эарнир хочет видеть своих слуг, почти убедил себя, что если бог молчит — значит доволен своим жрецом. Стеклянный дом лжи рассыпался на осколки от первого же камня: он возгордился в своей безупречности, и Эарнир покарал глупого жреца. Да что там, он возгордился намного раньше, когда посмел взять на себя служение, когда малодушно поверил словам наставника, тот ведь сказал именно то, что так хотел услышать отчаявшийся юноша: делай, что можешь, и бог тебя не оставит.

Все это он мог бы рассказать Клэре, но зачем? Ей хватает своего горя, боги каждому дают свою ношу, и глупо ждать от слабой женщины, не способной справиться со своими бедами, что она сможет помочь другому. Он и так сказал слишком много.

Клэра прикусила губу — бедный глупый мальчик! Как будто все жрецы отмечены богами! Может, в древности оно так и было, но сейчас в храмовые школы разве что кошек не принимают, и то, найдись у кошки деньги заплатить за учебу — приняли бы.

— Вашей вины в этом нет. С Аредом едва управились Семеро, а вы хотели побороть его в одиночку?

— Я должен был.

Клэра и вовсе не верила, что тут замешан Аред. С чего бы Проклятому вдруг снизойти до простых смертных и даровать им силу? Скорее всего брат поймал Тэйрин на горячем, и близнецы свернули ему шею без всяких сверхъестественных сил, а девчонка выдумала всю историю, чтобы спасти свою шкурку. Кому она будет нужна, если в день собственной свадьбы милуется с кузенами в будуаре! Старый граф предпочел поверить, что его племянники — черные колдуны, иначе ему пришлось бы признать, что по его дочери плачет дом удовольствий. Она не выдержала:

— Вы бы лучше не с Аредом боролись, его уже давно победили, а объяснили одной юной девице, как себя должна вести честная девушка.

— Я хорошо знаю Тэйрин. Она ветрена и капризна, но не виновата в том, в чем вы ее обвиняете.

— А вы тем более не виноваты. Нельзя так, вы нужны людям, ведь сразу видно! Здесь вся челядь приходит на молитву по доброй воле, а у нас в замке свекровь служанок чуть ли не палкой в часовню загоняет! Послушайте, Адан, — она тоже назвала жреца по имени, и так же, как и он, не заметила этого, — если вы все равно решили уехать, то не возвращайтесь в Сурем. Поедемте с нами, в Инванос. В замке давно уже нужен другой жрец, молодой, настоящий!

Адан улыбнулся:

— Сразу видно, что вы еще очень молоды, миледи. Какая разница, сколько лет жрецу, другое важно — насколько он близок к своему богу.

— Важно, насколько он нужен людям, — упрямо повторила Клэра.

— Ваши люди меня не знают, так что не могут нуждаться именно во мне. Напишите в Сурем, вам пришлют нового служителя, если попросите — еще моложе меня.

Графиня упрямо сжала губы:

— Они вас не знают, но вас знаю я. Неужели этого недостаточно? — Клэра смотрела на него, глаза в глаза, в надежде, что он прочитает в ее взгляде то, что она не смеет, не имеет права сказать. Но Адан молчал, и ей пришлось произнести вслух эти слова, постыдные, недопустимые, немыслимые для замужней женщины по отношению к постороннему мужчине, пусть хоть и трижды жрецу:

— Вы нужны мне, Адан. Прошу вас, не оставляйте меня одну, — ее голос дрогнул.

Жрец молчал, его пальцы теребили стебель лилии, превращая его в неопрятное мочало, но лицо оставалось невозмутимо-спокойным, словно он и не услышал повисшие в прохладной тишине часовни слова. Клэра судорожно запахнула накидку на груди, и повернулась к выходу, из последних сил сдерживая слезы — такое унижение слезами не смоешь, когда ее догнал тихий, ласковый голос:

— Я с радостью поеду с вами, миледи. Посмотрим, получится ли разбудить благочестие в душах ваших служанок.