1

Дядя и племянница любили встречаться под крышей дома на Остоженке. Это был старинный родовой дом Галактионовых. Маленький замок, как называл его Михаил Александрович, наслушавшись англичан, которые кичились замками.

Дом был со львами на воротах, которые, надо отдать им должное, на самом деле походили на диких зверей, а не на раскормленных жирных котов. На улицу он смотрел обычными, не итальянскими окнами, модными ныне в Москве. Галактионову такие дома казались похожими на извозчиков в пенсне.

Сам Галактионов и Шурочка в последние годы одаривали дом своим вниманием не слишком часто. Михаил Александрович, или на английский манер сэр Майкл, являлся в Москву наездами. Большую часть времени он проводил в Лондоне, на Вигмор-стрит в доме 88. А Шурочка приезжала на каникулы из небольшого английского городка под названием Бат. Туда определил ее учиться дядя – в пансион, забрав из Смольного института.

Произошло это три года назад, довольно неожиданно. Явившись из Европы, Михаил Александрович забрал племянницу на каникулы из Петербурга в Москву – можно это было или нельзя по институтскому уставу, его мало волновало. Он так захотел.

– Сейчас я проэкзаменую тебя, Александра, – объявил он в первый же вечер.

– Но я уже все ответила своим учителям, – пыталась ускользнуть от экзекуции Шурочка.

– Я экзаменую не тебя, дорогая, но самого себя. А экзамен, считай, принимает моя любимая покойная сестра. Твоя матушка. Я обещал ей выучить тебя, а не учить. – Он сделал особенное ударение на последнем слове.

Шурочка кивнула, понимая, о чем он.

– Итак? – Он взмахнул рукой, в которой держал трубку из темной вишни.

– Я готова. – Шурочка выпрямила спину, ничуть не волнуясь. Она прекрасно учится по всем предметам.

– Итак, начнем с географии. Моего любимого предмета. Где находится Гоа?

Шурочка нахмурилась.

– Как вы сказали? – Она поморщилась.

– Гоа, дорогая. Географию ты не знаешь! – отрезал он, отметая движением трубки все попытки спорить. – Пойдем дальше. Итак, следующий предмет – история. Когда было выступление крестьян под началом Болотникова?

Шурочка надула щеки, они стали красные, как переспелые помидоры.

– Ага-а… Я рад. Ра-ад-радехонек! – неожиданно весело воскликнул он. – Ах, как мне было бы трудно забирать тебя из Смольного, если бы я получил исчерпывающие ответы. Но теперь я должен. Я просто обязан. Моя сестра не вынесла бы, что ее дочь растет невеждой.

Шурочка молитвенно сложила руки и посмотрела на дядю. Его светлое гладкое лицо смеялось. Казалось, больше всех веселились пшеничные усы, они дергались, повторяя движения губ.

– Дядюшка… но мы с Варей Игнатовой… – канючила Шурочка.

– Варя, между прочим, уже проэкзаменована отцом, – остановил он ее нытье и шумно вздохнул: – Твоя подруга уже собирает вещи. Итак, дорогая моя племянница, вы с Варей едете учиться в Англию.

– В Лондон? – изумилась Шурочка. – Туда, где вы? К вам?

– Нет. Вам будет покойней в городке поменьше. Он называется Бат. Там есть один милый пансион, им владеет наш с Игнатовым друг. Ты ведь знаешь, мы с отцом Вари спокон веку единомышленники. Мы служили в одном ведомстве, правда, давно… Ах, как давно! – Дядя снова покачал в руке трубку, словно удивившись сам себе.

Что ж, сказать по правде, Шурочке давно стало тоскливо в Смольном. Учителя скучные, как сами предметы. Она не собиралась стать, как многие девочки из богатых семей, фрейлиной, ее не прельщали балы, наряды, сплетни. Или гувернанткой, а то и чтицей при какой-нибудь старой барыне, как девочки бедные. Не собиралась Шурочка жить по чужим домам. Ей хотелось путешествовать, изучать древности.

– У тебя мужской ум, – между тем рассуждал Михаил Александрович. – Его нельзя оставлять без должного питания. Будем рассуждать логически… – При слове «логически» он положил ногу на ногу и сказал то, что Шурочка уже знала: – Вам с братцем Платошей стоило бы поменяться. Из него получилась бы замечательная светская барышня. А из тебя…

– Ах, дядюшка. Из меня получится прелестная амазонка! – бойко ответила она.

Он засмеялся.

– Вот и я о том же. Такие девы, как ты, хотят своевольничать и властвовать. А от малообразованности в вашей голове подобные мысли облекаются в одну-единственную форму, видимую вашим незрелым взглядом. При которой возможно то и другое.

Дядюшка намеренно выражался столь витиевато, чтобы шустрая Шурочка не перебила его мысль немедленным ответом. Он надеялся, что успеет произнести заготовленную тираду до конца. Но ошибся.

– Конечно, – тотчас ответила Шурочка, – форма устройства жизни, при которой можно своевольничать и властвовать женщинам, – матриархат. Он существовал при амазонках.

– О Господи, я, кажется, отравил тебя этими амазонками! – В голосе Михаила Александровича звучала искренняя досада.

Шурочка засмеялась еще громче. А он продолжал:

– Так вот, я не стану больше рассуждать. Я стану действовать. Я забираю тебя из Смольного, как бы… гм… дорого мне это ни обошлось. – Он покачал ногой, лежавшей поверх другой. Шурочка в который раз восхитилась – подобного блеска от кожаных ботинок может добиться только ее сэр Майкл.

– Дядюшка, вы сшили еще одни, новые? Там же, на Кинг-стрит? – Она указала пальцем на ботинки Михаила Александровича.

– Да, вынужден признаться. – Он довольно хмыкнул. – Невозможно устоять, знаешь ли. – Он приподнял носок идеального овала любуясь. Потом, словно спохватившись, проговорил: – Я сказал, мне дорого обойдется твой уход из Смольного. Да, но это не значит, что у меня нет денег на твое учение. Придется похлопотать, вот я о чем. – Он серьезно посмотрел на племянницу. – Но я обещал твоей матери, и я это сделаю. Ты будешь изучать науки, чтобы ум твой работал, а не спал. Чтобы вызрел, а не прокис.

Когда Шурочка явилась в городок Бат, знаменитый тем, что там сохранились римские бани – термы, она, успешная прежде ученица, едва могла объясниться с англичанками о еде и о погоде. Одна отрада – с ней приехала подруга, Варя Игнатова.

Варин отец не записывался в англоманы, как дядя, но у него своя, особенная причина любить эту страну не меньше, чем он. Варин отец, при содействии Михаила Александровича, незадолго до того купил в шотландском замке Гордонов, которые вывели замечательных охотничьих собак, пару щенков черных сеттеров. Он собирался стать первым заводчиком охотничьих собак этой породы у себя на Алтае. Итак, девочки скрылись в английском тумане на три года. Но эти годы прошли.

– Ну вот наконец свершилось, верно? – спросил дядя, когда они снова соединились на Остоженке в эту весну.

Шурочка кивнула:

– Да, я закончила учиться. За что вам премного благодарна. – Она опустила голову.

– Только не делай реверанс, – насмешливо бросил он. – Ты закончила не Смольный.

Она улыбнулась:

– Нас учили манерам и в Бате, сэр Майкл.

– Будем демократичны, – призвал он ее, откинувшись на спинку кресла. – Как ты похожа сейчас на мою сестру, – сказал он. Такой улыбки Шурочка никогда не видела прежде на его лице. Ей показалось, в глазах дяди блеснули слезы.

– Вы так любили… – Она хотела сказать «мою мать», но вдруг догадалась, что он любил в ней не ее мать, а свою сестру. – Она быстро добавила: – Свою сестру?

Дядя кивнул и усмехнулся, словно угадал, о чем подумала Шурочка.

– Ты стала чуткая, дорогая моя. Тонкая. Как она. Ах, как мне было жаль ее, как жаль… – Он покачал головой. – Знаешь… – Он колебался, говорить ли ей это, но потом посмотрел и увидел перед собой взрослую женщину. Говорить, решил он, Шурочка уже поймет. – Как мне было жаль, когда она вышла замуж за Волковысского. Я боялся, что вот так дело и закончится. Но любовь… Любовь, Шурочка, она может сделать с человеком все.

– Правда? – тихо спросила племянница и посмотрела на дядю взрослыми глазами.

Его словно подстегнул этот недетский взгляд. Теперь он говорил с человеком, способным оценить правильно то, что услышит.

– Я любил свою сестру. Я сделал невозможное. Я – эгоист до мозга костей, собственник самого себя, я полюбил тебя и вырастил тебя. Шурочка, только любовь способна заставить человека сделать то, о чем он даже не подозревал, что может.

Шурочка открыла рот. Но слова не нашлись, чтобы выразить всю силу своего удивления.

– В-вы…

– Да, я. Я никогда не хотел иметь детей. Я всегда сам хотел быть ребенком. Но своим собственным, чтобы позволять себе делать то, что мне хочется. Я не собирался жениться, потому что тогда мне пришлось бы делить себя с кем-то. Но я… но я…

– А вы… всерьез хотите жениться на… – Она собиралась произнести «Кардаковой», но фамилия звучала так грубо-купечески, что она заменила ее на имя и отчество. – На Елизавете Степановне? – не удержалась она и спросила то, что занимало ее.

– Да, дорогая моя Александра. Это тоже по большому счету из любви. Но к тебе. – Он усмехнулся. – Потому что мой брак позволит тебе сделать удачную партию.

– Но, дядя, вы напрасно хотите пойти на такую жертву…

– Ну… я несколько преувеличил. Не волнуйся. Мне симпатична она и все, что с ней связано. – Он вскинул голову и посмотрел на племянницу немного свысока. – Ты знаешь, я из тех людей, кто делает только то, что ему нравится и хочется.

– Но вы сами сказали только что – я… тому причиной?

– Все сошлось как нельзя лучше, Александра, – обтекаемо ответил он.

– Но, дядя, вы прекрасно знаете, за кого я выйду замуж. – В голосе Шурочки слышались запальчивые нотки.

– Шурочка, не будь смешной. Ты сама знаешь, что условия, которые поставил отец своему сыну, то есть твоему Алеше, невыполнимы.

– Алеша третий год в тайге. В горах Алтая он ищет золото. Он найдет его. Я точно знаю. Почему вы не верите? Ведь Игнатов, отец Вари, ваш лучший друг, нашел… золото.

– Шурочка, мне не хочется раскрывать то, что сокрыто в недрах… не земных, а канцелярских. Я не стану объяснять тебе, в каких случаях один делает открытие, а другой – нет. – Он хмыкнул. – Ты многому выучилась, ты много знаешь того, о чем не говорят вслух. Верно? Тебе известно, что мы с Игнатовым состояли и… в общем-то до сих пор состоим в одном сообществе. В котором много людей… полезных друг другу. Ничего дурного не собираюсь говорить об Игнатове, но… В общем, душа моя, Алеша один не найдет того, что ищет. А значит… ты свободна от обещания, которое дала ему.

– Но он не один. У него есть рабочие. Потом… есть я… – Шурочка стиснула губы, чувствуя, что от напряжения готова расплакаться. – Время тоже не вышло. Срок не кончился, который ему определил отец. – Она заставила говорить себя твердым голосом. – Сейчас только еще весна.

– Да, ты права, у него есть время. До первого мороза. А зима на Алтае начинается рано. Игнатов писал мне, что в этом году она придет рано по всем приметам. К тому же суровая. Боюсь, твой Алеша зимовать станет уже в монастыре.

Шурочка с трудом продохнула.

– Все равно, пока не вышел срок, я не дам своего согласия на брак с Кардаковым, – заявила она.

Дядя кивнул:

– Хорошо. Я потерплю. – Он улыбнулся. – Моя невеста, я думаю, тоже.

– Вы говорили, она заказала свой портрет? – вдруг спросила Шурочка.

– Точно так. Она хочет оформить спальню… собой. – Он засмеялся.

– А вами?

– Мной – тоже. – Он ухмыльнулся. – Позднее. Она опаслива и недоверчива, как все люди ее круга. Вдруг обманут или обвесят? Товар продаст, а деньги не отдадут?

– А живописец настоящий? – полюбопытствовала Шурочка, не обращая внимания на ернический тон дяди.

– Реалист ли, ты хочешь спросить? Я полагаю, его мастерство годится для салонов. Если продолжить тему, то следует сказать вот что. – Он поменял позу, сел прямо, давая понять Шурочке, что сейчас она услышит то, о чем раньше не подозревала. – В прежние времена такие мастера частенько прибегали к мистификации. Они виноваты в том, что у нас, потомков, возникают искаженные представления о прошлом. Возьмем обычный портрет, с которого на нас смотрят далекие предки. Мы полагаем, художник написал того, кого видел перед собой. Но оказывается, он следовал канону.

– А в чем состоит канон? – Шурочка обрадовалась, что дядя отошел от опасной для нее темы. Дышать стало легче, она наслаждалась, наполняя грудь.

– Изволь, послушай. Канон заключался в следующем. – Он сделал паузу, любуясь порозовевшим лицом Шурочки. – Если дама слишком худая, на портрете ее полнили. Если слишком полная – худили. А наш удел – любоваться красотками и восхищаться ими! – Он снова привалился к спинке, положил ногу на ногу.

– А тот портрет ее, что я видела у вас… На столе… Он писан по канону? Или по правде?

Дядя рассмеялся, сложил руки на груди. Трубка высовывалась из подмышки, как из норки.

– Из твоих слов я могу заключить, что ты недавно сидела за моим столом. Потому как Елизавета Степановна одарила меня своим портретом неделю назад. Он, так сказать, проба кисти найденного ею мастера.

– Конечно. – Шурочка не отказывалась. – Я рассматривала глобус. А портрет стоял прислоненный к его ножке. – Она пожала плечами. – Как могла я не видеть его?

– Понимаю. – Он кивнул. – Не стану отвечать, поскольку довольно скоро сама можешь сравнить его с оригиналом.

– Вот как? Вы позовете ее в гости?

– Нет, мы все поедем в концерт. В Москву пожаловала очередная редкая знаменитость из Европы. Елизавета Степановна музыкальна, несмотря на… – Он осекся и поморщился. Как ему избавиться от этого снобизма? Всякий раз норовит добавить – несмотря на происхождение. Да, она из купцов. Но она смотрит на мир шире, чем многие. – С нами будет ее младший брат. С ним ты должна наконец познакомиться, Александра.

Шурочка вздохнула.

– Знаете, дядя, пожалуй, я пойду спать.

– Ага-а… Ты хочешь завтра предстать передо мной ангелом. Или нет, не так. Ты следуешь заветам моей любимой византийской императрицы Евдокии. – Он подмигнул ей.

– Но вы сами заставили читать вам о ней вслух, – ответила Шурочка, задержав шаг.

– Да, мне она нравится больше всех. – Дядя кивнул. – Хотя жила чрезвычайно давно. Но оказывается, даже в пятом веке встречались обольстительные женщины. Чтобы нравиться мужчинам и сохранить цвет лица, она принимала ванны и отдыхала после них часами. Внешность – вот главная сила ее влияния.

Шурочка молчала. Она любила дядю вот таким – он мог перескакивать из века в век, из страны в страну. Ей нравилось следовать за ним и его мыслями.

– Что ж, Византия удивительная, – продолжал он. – Ни у кого не было исключительного права на престол. Только представь себе – всякий свободный гражданин мог надеть на себя царский венец и порфиру. Право сильного – вот суть византийской конституции. Должен сказать, я замечаю в тебе черты, сходные не только с чертами Евдокии, но и Феодоры, особы весьма коварной. – Он поднял указательный палец и погрозил им.

– В чем же мое коварство? – нарочито изумилась Шурочка, вздернув подбородок и заложив руки за спину – Вы хотите познакомить меня с братом вашей возлюбленной, но я не противлюсь.

– Потому что ты любопытна от природы, – заметил дядя. – Но ты кова-арна. Я чувствую. Но все равно тебя люблю.

Она подошла к дяде, наклонилась и поцеловала его в теплую щеку.

Шурочка ушла, а Михаил Александрович остался сидеть в кресле. В который раз он думал о том, что план, созревший у него в голове, едва ли удастся осуществить просто и легко.

Если честно себе признаться, он не был уверен, что составленный им план своей будущей жизни, столь тесно связанный с жизнью племянницы, верен и точен. Он вдруг показался ему похожим на портрет… «Писанный по канону нынешнего времени?» – насмешливо спросил он себя.

В этот приезд в Москву у него была тайная мысль – еще раз обдумать свое положение и решить. Он тяжело вздохнул. Что делать с поместьем, что делать с домом на Остоженке в новые времена? Где взять деньги на содержание и процветание того и другого? А также на собственную привычную жизнь в Европе?

Если сказать честно самому себе, то мысль жениться на Кардаковой и выдать Шурочку за ее брата не совсем уж бескорыстна. В ней Михаил Александрович видел для себя единственный вариант соединить блага прошлой жизни и возможные удовольствия настоящей. Если не идти на брак, то ему следует продать недвижимость и отбыть навсегда в Лондон. Ему достанет средств на привычную жизнь. Даже с заказом обуви на Кинг-стрит, добавил он и улыбнулся, снова полюбовавшись идеальным овалом носка новых ботинок.

Но тогда Шурочка останется без ничего. Ведь Кардакова связала их браки воедино… Какая мудрая женщина, что тебе византийская императрица. Елизавета Степановна тоже не прочь примерить чужое платье на свои круглые плечи. Видно, чувствует, что мышиный цвет не барский…

Фу, как дурно, одернул он себя. Он что же, ежеминутно помнит о том, какого происхождения Елизавета Степановна? Но если они соединятся, уедут в Европу, то на общие деньги – так уж и общие, снова одернул он себя – они будут представлять собой прекрасную пару. Да, уже немолодых, но вполне довольных своей жизнью людей. Она готова учиться у него многому. А это хорошо…

Но… хорошо ли это? Все то, что он придумал? Он что, на самом деле верит, что Шурочка пойдет за Кардакова? А не прячется ли он сам за спину племянницы, желая, чтобы на нее пала вина, если расстроится его собственный брак?

Эта мысль так обрадовала Михаила Александровича, как будто дался наконец искомый ответ. Ну конечно, конечно! Она будет виновата, Шурочка. Больше никто!

Он закрыл глаза, раскинул руки и уронил трубку на стол. Потом поднял их к груди, как будто кого-то невидимого заключал в объятия.

Кого же, кого? Сэр Майкл, кого? Признайся себе, наконец! Не важно, каким нелепым и глупым на сторонний взгляд покажется это признание… Он почувствовал испарину на лбу. Руки онемели от напряжения. Но он не опускал их. Однажды, только однажды, он обнял ту, о которой не позволял себе мечтать. Потому что его мечта еще более недосягаема, чем Шурочкина. Вероятность успеха Алеши столь же реальна, как отмена зимы в России специальным декретом. Его собственного успеха – еще менее, даже сравнить не с чем.

Михаил Александрович опустил руки, открыл глаза, громко и четко сказал:

– Это будет хорошо и полезно для всех.

Он встал и пошел к своему письменному столу. Его ждали бумаги, по которым с первого дня после приезда – а он на сей раз прикатил в Москву в начале зимы, что несвойственно ему – изучал важный вопрос: каковы нынче арендные ставки на землю и дом?

Галактионов смотрел на цифры, морщился, в голове оформилась неприятная мысль. Да, здесь никуда не спрячешься – его сословие больше не духовный водитель нации, к которому принадлежали его дед, отец, кем он сам намеревался стать в начале жизни. Промышленники, банкиры, биржевые игроки – вот теперь кто главный в России. Его любезная Елизавета Степановна Кардакова, ее сословие, покупает дома, похожие на его родовой дом, они селятся на Остоженке и Знаменке. Делает это запросто – вынимает из кубышки деньги и платит сполна.

Нет, грубо, прямолинейно так мыслить, одернул он себя. Елизавета Степановна давно иная – она держит деньги в банке. Он сам сопровождал ее – Кардакова попросила о таком одолжении. Хотела показать ему, как ловко управляется с разноцветными бумажками, которые следует заполнить. Как вежлив и любезен с ней сам управляющий.

Что ж, впечатлительно, не стоит скрывать. Так, может, в том и состоит нынешняя удача для таких, как он – потомственных дворян, чья фамилия еще ценится? Слиться с ними, соединиться и идти дальше? Чтобы снова завладеть важными позициями? Стать двигателями успеха, но опосредованно, через других?

– Дядя, – вдруг зазвучал в голове голос Шурочки, – но как вы можете слиться с ними? Вы совсем другой!

И свой голос, отвечающий ей:

– Откуда тебе знать, молекула? Можно подумать, ты знаешь, что варится в голове у торговца с Варварки или Ильинки? Думаешь, по Елизавете Степановне скажешь, что она купчиха?

– Конечно. Она носит платье мышастого цвета!

Ах, какая коварная, знает ведь, что цвет называется мышиный. О чем он ей сказал, поправляя.

– Нет, дядюшка. Не мышиный, а мышастый, – упорствовала она.

Конечно, он понимал, почему спорит Шурочка. В это слово она вложила еще и другой смысл – не только оттенки цветов не даются купчихам, которые стараются одеться барыней, но пластика и речь.

Допустим, они соединятся. Кардакова позволяет ему учить ее. Но никогда не допустит его к ведению дел. Потому что он тоже не знает оттенков купеческого слога, не говоря о нравах, воззрениях, манерах. Ему не догадаться, как прочитать брошенный тебе взгляд, когда ведешь с купцом дело. На самом деле – куда ему девать принципы дворянской чести?

Казалось бы, в Москве живет, варится, крутится миллион народу. Похоже, с новыми хрустящими деньгами людей меньше, чем старых людей со старыми деньгами. Но с каждым приездом Галактионов замечал следы иных вкусов.

Как сильно, отмечал он, затронута ими старинная архитектура. Она стала во многом купеческой. Значит, даже город не может устоять перед натиском новых людей, а он на что надеется? Так не лучше ли ему все свое сохранить в душе да остаться с этим в дальней дали от России? Кстати, не послужило ли это тайной мыслью, когда он решил и Шурочку отправить за ее пределы?

На самом деле разве он готов из любви к Елизавете Степановне раствориться в купечестве, как золото в царской водке? Галактионов довольно рассмеялся. Неожиданное сравнение, но какое удачное. Хоть в какие-нибудь «Перлы текущей юмористики» отправляй.

А следом пришла печальная мысль, погасившая искру юмора. Но если ты не сумел пристать к новой жизни, значит, уходи из нее? Как сделал Шурочкин отец? И был случайным тот выстрел на охоте. Это объяснение для чужих.

Петр Волковысский, отец Шурочки, видел, что ему надо спасать поместье, дом, будущее детей. А он не мог. Недуг игры съел почти все деньги. Но сестра о том знала, мучилась, потому так скоро ушла следом за ним. Она оставила детей заботам брата. С Платошей все просто – кадеты, гвардия. А Шурочка – иное.

И к ней относился по-иному. Он хотел передать племяннице все лучшее, что свойственно роду Галактионовых – по матери и роду Волковысских – по отцу.

Ну хорошо, наконец Михаил Александрович позволил себе подвести итог. Не надо отказываться от извечной мудрости. А она состоит в том, что если будет утро, то мы в нем тоже. А если нет, то и думать не о чем.