"Нейтронный Алхимик: Консолидация" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Питер)

3

Аль Капоне одевался так, как всегда одевался Аль Капоне, – стильно. Двубортный синий чесучовый костюм, шелковый галстук, черные туфли патентованной кожи и жемчужно-серая фетровая шляпа, надетая по-щегольски набекрень. На всех пальцах сверкала радуга самоцветных перстней, а на мизинце красовался алмаз размером с утиное яйцо.

Довольно быстро Аль пришел к выводу, что будущее будущим, а в моде здешние жители не петрят. Все костюмы, попадавшиеся ему на глаза, были шелковые, одного свободного покроя и такие пестрые, что походили на японские пижамы. Если человек не носил костюма, на нем была спортивные рубашка и жилетка – все это облегающее, во всяком случае, у людей моложе тридцати пяти. Поначалу Аль откровенно пялился на девок, убежденный, что все они шлюхи – ну какая приличная девушка наденет такое, выставляя себя напоказ? Юбки задницы не прикроют, шортики – ничуть не длиннее. Но нет – это явно были простые, улыбчивые, счастливые девчонки. Просто здешние горожане не так зацикливались на высокой морали. Одежка, от которой дома священника удар хватил бы на месте, здесь не привлекала взгляда.

– Мне такая жизнь понравится! – заключил Аль.

Странная все-таки жизнь. В новом воплощении он стал волшебником: не фокусником, каких он пачками нанимал в свои клубы еще в Чикаго, а самым, без дураков, настоящим волшебником. Все, чего ни пожелаешь, появлялось в его руках из ниоткуда.

Привыкал он к этому долго. Подумаешь – и бац! Вот оно, хоть заряженный «томпсон», хоть блестящий на солнышке серебряный доллар. Но с одеждой вышло очень удачно. Брэд Лавгров носил блестящий бордовый комбинезон, точно сраный мусорщик какой-то. Аль слышал, как лепечет что-то в глубине сознания Брэд Лавгров. Точно у тебя в башке домовой поселился. Воет, точно псих, и бредит так же. Но в потоке его дерьма поблескивало золото – двадцать четыре карата в слитках. Типа когда Аль только пришел в себя, он подумал было, что попал на Марс или Венеру там. Хрен вам! Новая Калифорния вертелась вообще вокруг другого солнца. И на дворе уже не двадцатый век.

Бо-оже, да как во всем этом без бутылки разобраться?!

А где найти выпить? Аль представил, как стискивает своего домового, точно мозги его стали мышцей. Ме-ед-ленно так стискивает...

«В макромаге на углу Лонгуок и Санрайз!» – безмолвно пискнул Лавгров. Есть там специализированная лавочка, где торгуют напитками со всех планет Конфедерации, даже, может быть, земным бурбоном.

Выпивка со всей галактики? Надо ж!

И Аль отправился на прогулку. День-то был чудесный.

Тротуар оказался таким широким, что сам сошел бы за улицу. Ни единой плиты; сплошная полоса чего-то среднего между бетоном и мрамором. Через каждые сорок ярдов из отверстия в покрытии торчало шикарное дерево, сплошь увешанное двухфунтовыми соцветиями нежных цветов невозможного металлически-лилового оттенка.

Среди нежащихся под утренним солнцем прохожих неторопливо шествовали агрегаты размером с мусорный бак – о таких сам Генри Форд не мечтал. «Служебные механоиды, – подсказал Лавгров, – чистят тротуары, подбирают мусор и палую листву».

Первые этажи небоскребов были отданы под бары и рестораны, и кафешки, и роскошные лавки; столики выставлялись на тротуар, как в Европе. В глубину зданий уходили пассажи.

Сколько мог разглядеть Аль, по другую сторону улицы – ярдах в ста пятидесяти – район был таким же шикарным. Правда, туда не перейдешь приглядеться, барьер из стекла и стали в два человеческих роста не позволит.

Несколько минут Аль просто стоял, прижавшись лбом к стеклу и глядя, как беззвучно проносятся мимо машины. Сущие пули на колесах, и блестят все, как разноцветный хром. «Даже рулить не надо, – подсказывал Лавгров, – сами едут куда скажешь. Моторы хитрые, электрические – бензина не надо. А скорость – двести километров в час».

Что такое километры, Аль знал – французики так называют мили.

Но лезть в машину, которой и управлять нельзя, ему не больно хотелось, особенно на такой скорости. Да и вообще рядом с ним электрические штучки дохли. Так что он пошел пешком.

При взгляде на небоскребы у него кружилась голова – в невообразимой высоте виднелись отражения соседних небоскребов, словно склонявшихся над улицей, отрезая ее от мира. Лавгров заявил, что здания так высоки, что их верхушкам положено тихонько качаться на ветру, метров на двадцать-тридцать в стороны.

– Заткнись! – рявкнул Аль.

Домовой свернулся комочком и затих.

Прохожие поглядывали на Капоне – скорее на его одежду. Аль оглядывал их в ответ, завороженный торжеством бытия. Странно было видеть бок о бок белых, черных и всяких прочих – итальянцев вроде него самого, китайцев, индусов. Некоторые, похоже, красили волосы, да еще в самые неподходящие цвета. Интересное дело.

И все до одного такие спокойные, самоуверенные, словно улыбаются тайком. До сих пор Капоне не доводилось видеть такой беззаботности. Бес, нахлестывавший стольких жителей двадцатого века, сгинул, будто заботы отменили указом мэра.

И все встречные отличались отменным здоровьем. Отшагав полтора квартала, Аль не встретил ни единого толстяка. Не чудо, что все ходят в коротких штанишках – это в мире, где каждый словно готовится к мировому первенству, даже старики.

– А в бейсбол у вас еще играют? – пробормотал Аль себе под нос.

«Играют», – подтвердил Лавгров.

Ну чисто рай!

Вскоре Капоне пришлось снять плащ и закинуть на плечо. Он брел уже четверть часа и так никуда и не прибрел. Как торчали по сторонам небоскребы, так и торчат.

– Эй, кореш! – окликнул он.

Идущий впереди негр – широкоплечий, как борец, – обернулся. При взгляде на костюм незнакомца негр ухмыльнулся, а сам Аль ухмыльнулся девчонке, которую негр обнимал, – медно-смугленькой блондинке в широких панталонах, ладно сидевших на длинных ножках.

«Вот красотка!» – подумал про себя Аль. Есть на что глянуть. Ему вдруг пришло в голову, что он шестьсот лет с бабой не лежал.

Девчонка тоже улыбнулась.

– Как мне такси вызвать?

– Датавизируй на дорожный процессор, боже! – экспансивно воскликнул негр. – В городе миллион такси. Прибыли от них никакой, но для того и существуем мы, налогоплательщики, чтобы расплачиваться, нет?

– Да не могу я дата... это делать, нездешний я.

– Только с корабля? – хихикнула девчонка. Аль коснулся двумя пальцами полей шляпы.

– Примерно, леди. Примерно.

– Круто! А откуда?

– Из Чикаго. На Земле.

– Вау! Никогда не встречала никого с Земли. А каково там?

Улыбка Капоне поблекла. Бо-оже, но бабы тут смелые. А негр этот ручищи так и не отнял. Не против, что ли, что его девчонка с чужим человеком языком мелет?

– Город как город, – пробормотал Аль, неловко обведя рукой серебряные небоскребы, словно это все объясняло.

– Город? Я думала, на Земле только аркологи остались.

– Слушайте, ну вы скажете, как такси долбаное вызвать, или нет?

Вот тут он прокололся и понял это сразу – по тому, как окаменело лицо негра.

– Может, я тебе вызову, приятель?

Он присмотрелся к шикарному костюму собеседника.

– Давай. – Аль решил сблефовать.

– Ладно. Нет проблем. Сделано. – И фальшивая ухмылка.

Каноне стало интересно, что этот тип сделал на самом деле. Радио в часах, как у Дика Трейси, не видно, ничего такого. Стоит только, лыбится, Аль Капонс за дурака держит.

Лавгров пудрил Капоне мозги насчет крохотных телефончиков в мозгу – дескать, у него самого был такой, да после одержания Капоне сдох.

– Так расскажешь про Чикаго? – спросила девчонка.

Аль видел, как она волнуется. Голос ее выдавал, и повадка, и то, как она прижималась к своему парню. Уж он-то знал, как читаются эти знаки. Страх окружающих был ему знаком прекрасно.

– Я тебя припомню, хрен ходячий! – рявкнул он на хитрожопого негра. Три длинных шрама на его левой щеке на мгновение налились кровью. – Я тебя еще найду. Я тебя научу уважению, приятель, и учеба выйдет тяжелая. – Старинный гнев бушевал в нем; тряслись руки, и голос возвысился до громового рева. – Никому не позволено срать на Аль Капонс! Понял? Я никому не дам себя обойти, как говно собачье! Я, тля, всем Чикаго правил! Хозяином был! Я не шестерка, о которую можно ноги вытереть. МЕНЯ УВАЖАТЬ НАДО!

– Ретро ублюдочный!

Негр замахнулся на него кулачищем.

Даже не будь тело Лавгрова усилено той энергистической мощью, которой овладевали одержащие души в естественном мире, Аль, скорей всего, измолотил бы его в котлету. За годы жизни в Бруклине он накопил опыт бесчисленных драк, и люди быстро учились не навлекать на себя его знаменитую ярость.

Аль инстинктивно увернулся, занося руку, сосредоточиваясь телом и духом. Прямой в челюсть вышел отменный.

Мерзко хрустнула кость. И наступила мертвая тишина. Негр отлетел на добрых пять ярдов, боком ударился о мостовую и проскользил еще три шага, прежде чем замереть. Осколки кости пробили щеку и губы, и изо рта его засочилась кровь.

Аль с изумлением уставился на дело рук своих.

– Черт!

Он восхищенно расхохотался. Девчонка завизжала. И продолжала визжать. Внезапно встревожившись, Аль оглянулся. Все прохожие смотрели на него. На него и на раненого негра.

– Заткнись! – шикнул он на психованную девку. – Заткнись!

Но та не слушалась. Только визжала, и визжала, и визжала. Словно у нее профессия такая.

А потом сквозь ее вой пробился еще один звук, не смолкавший, когда девчонка переводила дыхание. И Аль понял, что по прошествии шестисот лет он может распознать не только оружие. Полицейские сирены тоже мало изменились.

Он побежал. Прохожие рассыпались перед ним, как котята на пути питбуля. Слышались крики, вопли:

– Задержите его!

– Шевелись!

– Вонючий «ретро»!

– Он его кончил! С одного удара!

– Нет! И не думай...

На него кинулся мужчина – мускулистый, коренастый – враскорячку, как профессиональный футболист. Аль машинально взмахнул рукой, и в лицо герою плеснуло белым огнем. Распустились, шипя, черные лепестки сползающей с костей плоти, каштановые волосы осыпались пеплом. Мучительный хрип оборвался, когда болевой шок погасил его сознание, и нападавший упал.

Вот тут началось. Взволнованные прохожие превратились в напуганную толпу. И толпа устремилась прочь, стаптывая замешкавшихся зевак.

Аль оглянулся через плечо. Кусок дорожного ограждения сложился, и в проем вплыла патрульная машина. Зловещего вида сине-черное копье, зализанное, точно фюзеляж самолета. На верхушке машины вспыхивали ослепительные огни.

– Стоять, «ретро»! – прогремел голос.

Аль сбился с шага. Впереди виднелся пассаж, но такой широкий, что патрульная машина могла там проехать свободно. Черт! Сорок минут как ожил – и уже в бегах!

Ну, что еще новенького?

Капоне решительно развернулся к преследователям, сжимая в руках серебряный «томпсон». И – проклятье! – с дороги съехали еще две полицейские машины, прямо на него. Вместо багажников открылись, как крылья, широкие затворки, и изнутри выбежали твари.Не люди и не звери. Механические звери? Так или иначе, а страшны, как смертный грех. Толстые туши, ощерившиеся стволами, уйма ног, и все как резина – ни суставов, ничего.

«Штурм-механоиды», – сообщил Лавгров, и в его мысленном голоске прозвучало возбуждение. Лавгров ожидал, что эти штуки его прикончат.

– Электрические они? – потребовал ответа Аль.

«Да».

– Хорошо.

Он бросил взгляд на чудовище, уже изготовившееся к стрельбе, и наложил свое первое заклятье.

Приближаясь к месту преступления, сержант-патрульный Олсон Лемер уже предвкушал повышение по службе. Когда его нейросеть получила догруз из участка, Лемер был в восторге. Человек в старомодном костюме изрядно походил на «ретро», а эта банда костюмированных террористов портила полицейскому управлению нервы уже три дня, нарушая работу городских систем каким-то новым типом плазменного оружия и полями, глушащими электронные системы. И мало этого – среди офицеров ходили упорные слухи о похищениях. По ночам на улицах пропадали люди. И до сих пор ни одного «ретро» не удалось арестовать. Журналисты уже запустили в новостную есть горы всевозможных догадок, называя «ретро» и сектантами, и бандой инопланетных наемников, и так, что язык отсохнет повторить. Мэр ссал кипятком и давил на комиссара полиции. По коридорам в управлении бродили лощеные типы из пожелавшей остаться неизвестной разведслужбы, но толку от них было не больше, чем от простых патрульных.

И вот теперь он, сержант Лемер, прищучит одного из этих ублюдков.

Через проем в ограждении Лемер вырулил на тротуар. Прест был прямо перед ним. Еще две патрульные машины вместе с Лемером загоняли улепетывающего к башне Уорестон преста, пока сержант выгружал обоих штурм-механоидов, загоняя в них алгоритмы изоляции и охраны.

И вот тут машина заглючила. Двигатели взвыли на повышенных оборотах, сенсоры показывали разбегающихся с дороги прохожих. Мимо протопал беспорядочно отстреливающийся штурм-механоид. Лемер подал на процессор движка команду «глуши мотор», но толку не было никакого.

В этот момент «ретро» открыл огонь по патрульным машинам. Чем бы он ни был вооружен, белое пламя пробивало броню как бумагу, полосуя колеса и подвеску. Послышался тот неповторимый и незабываемый звук, который издаст металл перед лицом гибели. И Лемер вдавил кнопку ручного отключения двигателя.

Машину занесло, она ударилась об ограждение и отскочила, врезавшись в одно из высаженных вдоль дороги деревьев регри. Взвыла аварийная сирена, оглушив и без того ошеломленного Лемера. Крышка сбросового люка отскочила, и водительское кресло выехало из смятой кабины на телескопических рельсах. Окружавшие кресло толстые защитные лепестки рассыпались, оставив взвывшего сержанта один на один с сенсорно-подавляющим барражем. Нейросеть Лемера не могла отправить взбесившимся штурм-механоидам команду на отключение. И последним что увидел рухнувший наземь сержант, было валившееся на него дерево регри.

Пальба зарядами сенсорного подавления не прошла бесследно даже для Капоне. Безумное веселье при виде разлетающихся патрульных машин быстро прошло под натиском света, звука и запаха. Его энергистический дар помог отразить большую часть атаки, но Аль все же вынужден был развернуться и броситься, спотыкаясь, ко входу в пассаж. Позади него штурм-механоиды, шатаясь, точно пьяные, продолжали поливать улицу бесцельным огнем. Два из них столкнулись и упали, бессмысленно суча щупальцами, точно перевернутые жуки.

Тротуар усеивали распростертые тела. «Не мертвые, – решил Аль, – просто оглушенные». Бо-оже, но эти механические солдатики – поганая штука! И это не живые полицейские, их не купишь.

Может, не такой и рай эта Новая Калифорния.

Пробежав пассаж из конца в конец, Аль влился в толпу пытающихся уйти подальше от места перестрелки. Костюм его сгинул, обнажив мерзкий комбинезон Лавгрова.

Аль подхватил плачущую девочку и посадил на плечо. Приятно помогать людям. Эти безмозглые свиньи могли бы сначала детей с дороги убрать, а уж потом палить во все стороны. Дома, в Чикаго, он бы такого не допустил.

Остановился он в двух сотнях ярдов от входа в пассаж, достаточно далеко, чтобы эффекты сенсорно-подавляющих зарядов не ощущались. Там уже собралась небольшая толпа перепуганных, измученных людей. Семьи теснились вместе, кто-то искал родных и любимых.

Аль поставил девочку на землю – она еще плакала, но скорее от кайзерского газа, чем от какой-то раны. Подбежала мамаша, стиснула ребенка в объятьях и долго и многословно благодарила спасителя. Приятная дама. О детях заботится, о семье, как положено. Жалко, шляпы нет – снять перед ней.

«А как вообще в этом мире люди выражают свое вежливое отношение?»

Лавгров не понял вопроса.

Пройдя еще ярдов сто пятьдесят, Аль вышел из пассажа. Через пару минут тут плюнуть будет некуда от полиции. Он двинулся вперед – куда, неважно, лишь бы подальше. Видимость комбинезона Лавгрова он оставил. Никто не обращал на него внимания.

Что делать дальше, Аль не знал. Слишком все странное – этот мир, его положение в нем. Да странное – не то слово! Уж скорее ошеломительное... или попросту жуткое. И то плохо, что попы-то правы оказались насчет того света, рая и ада. Мама не зря горевала, что он в церковь не ходит.

«Может, я расплатился? – подумал он. – Долги Богу отданы? И меня поэтому вернули? Но если перерождаешься, то ведь в младенца, нет?»

Мысли были непривычные.

«В отель», – бросил он Лавгрову. Надо отдохнуть и обдумать, что делать дальше.

Оказалось, что в большинстве небоскребов можно было снять комнату. Но за нее приходилось платить.

Рука Капоне сама нырнула в брючный карман, нашарив кредитный диск Юпитерианского банка – монету-переросток, серебряную с одной стороны и лиловую – с другой. Лавгров послушно объяснил, как эта штука работает, и Аль ткнул в нее большим пальцем. По серебряной стороне загуляли зеленые светящиеся черточки.

– Черт!

Он попробовал еще раз, сосредоточившись на желаемом... колдуя.

Черточки начали складываться в фигуры, поначалу невнятные, потом четкие и ясные. «В такой диск можно упаковать казну целой планеты», – намекнул Лавгров, и Аль навострил уши. А потом он ощутил нечто неуместное, неправильное. Чье-то присутствие.

Он как-то упустил из виду остальных. Тех, кто был рядом, когда он вошел в тело Лавгрова. Тех, кто бросил его в заброшенной лавке. Но стоило закрыть глаза, отрешиться от городского шума, и Аль слышал дальний вавилонский гомон – это из царства кошмаров взывали к нему души, страждущие вернуться, вновь жить и дышать.

И то же особенное чувство открывало ему город с другой стороны. В серой мгле – стены черных теней. И среди них незримо двигались люди – гулкие шепотки, слышимые призраки. Некоторые отличались от прочих – они были громче, яснее, но их было немного.

Аль открыл глаза и обернулся. Участок дорожного ограждения сложился, и в проеме остановилась пулевидная машина. Поднялась дверь-крыло, и внутри Аль заметил настоящее авто – взаправдашний американский автомобиль, натянувший обличье новокалифорнийской машины точно костюм. Тачка оказалась шикарная, вся в хроме, низко посаженная, с очень широким тентом. Модели Аль не признал – в двадцатые годы таких не делали, а тридцатые и сороковые вспоминались ему смутно.

– Ты залезай, – дружелюбно кивнул ему с кожаного водительского сиденья мужчина. – На улице полиция тебя в два счета засечет. Чем-то мы их здорово достали.

Аль огляделся и, пожав плечами, влез в авто. Иллюзорная пулевидная машина изнутри была прозрачна, точно темное стекло.

– Меня звать Бернард Олсоп, – бросил водитель, выворачивая руль. Позади поднималось дорожное ограждение. – Всегда мечтал о таком вот классном «олдсмобиле», да пока в Теннесси жил, денег все не хватало.

– А сейчас она что – настоящая?

– Кто ее знает? Потрогать можно. Я уже тому рад, что порулить в такой могу. Мне-то, можно сказать, казалось уже, что такого шанса не будет.

– М-да. Это я понимаю.

– Тут такой шорох начинается, не приведи бог. Здешние «свиньи» на ушах стоят. Мы прослушивали то, что здесь сходит за радиочастоты.

– Я всего-то такси хотел вызвать! Да кому-то всегда неймется.

– По этому городу просто так не пройдешь, чтобы полиция не узнала. Я тебе как-нибудь покажу этот фокус.

– Буду рад. А куда мы едем?

Бернард Олсоп ухмыльнулся и подмигнул своему пассажиру.

– На встречу с нашей группой. Добровольцы всегда нужны, а их как-то не хватает все время.

Он рассмеялся пронзительно и дробно – на слух Капоне, точь-в-точь поросенок.

– Они меня бросили, Бернард. Мне им сказать нечего.

– Ну да... но ты знаешь, как бывает... Ты был не в себе. Я говорил, что надо бы тебя прихватить. Все же родня, хотя мы и не родственники, понимаешь? Все же рад тебя снова видеть в здравом уме.

– Спасибо.

– Так как тебя звать-то, приятель?

– Аль Капоне.

«Олдсмобиль» занесло. Бернард так стиснул рулевое колесо, что у него побелели костяшки пальцев. Бросив на своего пассажира осторожный взгляд, он увидал на месте юноши в бордовом комбинезоне латинского щеголя в двубортном синем костюме и сизой шляпе.

– Без байды?

Аль Капоне полез во внутренний карман и вытащил на свет Божий миниатюрную бейсбольную биту. Перепуганный насмерть Олсоп взирал, как в руках гангстера бита приобретает обычные размеры. Не требовалось большой фантазии, чтобы догадаться о происхождении украшавших биту темных пятен.

– Да, – вежливо подтвердил Аль, – без байды.

– Господи Иисусе! – Олсоп попытался выдавить смешок. – Аль Капоне!

– Он самый.

– Го-осподи! Аль Капоне в моей машине! Это что-то!

– Определенное что-то.

– Очень рад! Аль! Боже, я серьезно! Я в восторге! Черт, ты же был лучшим, Аль! Ты был боссом! Это же все знают. Я сам этой херней занимался, пару обломов гонял, но ты – ты всем городом крутил! Господи... сам Аль Капоне! – Олсоп хлопнул ладонями по рулевому колесу, задыхаясь от восторга. – Черт, ну посмотрю я на их лица, когда мы приедем!

– Приедем куда, Бернард?

– К нашим, Аль, к нашим! Ой, ты не против, что я тебя зову Аль? Я не хотел тебя оскорбить и все такое. Только не тебя.

– Ничего, Бернард. Друзья зовут меня Аль.

– Друзья? Й-есть, сэр!

– И чего именно добиваются «ваши», Бернард?

– Как – чего? Мы расширяемся. Это все, на что нас пока хватает. В единстве сила.

– Бернард, ты что, коммунист?

– Эй! С чего бы это, Аль? Я же американец! Ненавижу поганых красных!

– Тебя послушать, выходит иначе.

– Да нет, ты не понял. Чем нас больше, тем выше наши шансы, тем мы сильнее. Как армия – когда толпа народу соберется, с ними сразу начинают считаться. Я в этом смысле, Аль. Честно.

– И чего вы собираетесь добиться, когда станете важными и крутыми?

Бернард снова покосился на Капоне, но теперь уже озадаченно.

– Убраться отсюда, Аль, чего же еще?

– Из города уехать?

– Нет! Прихватить с собой планету. – Он ткнул пальцем вверх. – Убраться от этого. От неба.

Аль скептически глянул в вышину. По обе стороны дороги пролетали небоскребы – теперь их громады так не смущали. В небесной лазури все еще мелькали ракетные выхлопы, точно растянутые во времени фотографические вспышки. Нелепая лунишка куда-то уплыла.

– А зачем? – задал он вполне логичный вопрос.

– Черт, Аль! Ты не чувствуешь? Пустота. Господи, это же ужасно! Эта огромная пустота пытается тебя засосать и проглотить не жуя. – Он поперхнулся и перешел на шепот: – Небо, оно такое. За ним открывается бездна. И нам надо прятаться. Туда, где мы никогда не умрем снова, где можно жить вечно. Где нет ночной пустоты.

– Бернард, ты болтаешь как священник.

– Может... только очень немного. Умный человек знает, когда пора рвать когти. Я тебе признаюсь, Аль, – я боюсь бездны. И я туда не хочу возвращаться, не-ет, сэр!

– И вы хотите убрать весь мир?

– Точно.

– Ну у тебя и амбиции, Бернард. Тогда удачи. А меня высади-ка на ближайшем перекрестке. По городу я как-нибудь сам пройдусь.

– Ты не хочешь помочь нам? – недоверчиво переспросил Бернард.

– Ничуть.

– Но ты же сам чувствуешь, Аль! Даже ты. Все мы чувствуем. Они все молят тебя, эти погибшие души. Или ты не боишься вновь отправиться к ним?

– Едва ли. В прежней жизни меня это никогда не волновало.

– Не волновало!.. Гос-споди, ну ты крутой сукин сын, Аль! – Олсоп запрокинул голову и взвыл: – Слушайте, вы, шлюхи, Аль Капоне не волнует смерть! Черт!

– И где это безопасное место, куда вы собрались утащить планету?

– Не знаю, Аль. Пойдем за Джуди Гарланд по радуге, наверное. Туда, где нет неба.

– Планов у вас нет, понятия – тоже, и ты мне предлагаешь на это дело шестерить?

– Но так будет, Аль, клянусь! Когда нас станет много, мы еще и не такое сможем. Ты знаешь, на что способен сам, – это один человек! А подумай, что под силу миллиону, двум миллионам. Десяти миллионам. Да нас тогда ничто не остановит!

– Вы собираетесь одержать миллион человек?

– Точно.

По длинному пандусу «олдсмобиль» нырнул в залитый резким оранжевым светом туннель, и Бернард счастливо вздохнул.

– Не одержите вы миллион человек, – бросил Аль. – Копы вас остановят. Как-нибудь да исхитрятся. Мы сильны, но мы не бронированные супергерои. Та дрянь, которой меня забрасывали штурм-механоиды, меня чуть не достала. Окажись я чуть поближе, был бы опять мертв.

– Черт, Аль, да я об этом и толкую все время, – жалобно заговорил Бернард. – Надо набирать людей. Тогда нас никто не тронет.

Аль замолк. Отчасти слова Бернарда имели смысл. Чем больше появится одержимых, тем трудней будет полиции остановить их распространение. Но эти копы станут отбиваться. Как гризли. Стоит им только осознать, в какой они беде, насколько опасны одержимые, и все они стакнутся – полиция, то, что в этом мире сходит за федеральных агентов, армия. Крысы из правительства держатся стаей. И у них есть орудие на звездолетах; Лавгров подсказал, насколько оно могущественно, как целые страны за несколько секунд превращаются в выжженные пустыни.

И что делать Аль Капоне в мире, где бушует эдакая война? Да, собственно, что вообще делать Аль Капоне в современном мире?

– Как вы захватываете людей? – вдруг поинтересовался он.

Бернард, видно, ощутил перемену в его тоне, в настроении и занервничал вдруг, заерзав на красном кожаном сиденье. Глаз он, впрочем, с дороги не сводил.

– Да ну, Аль, просто на улице хватаем. Ночью, когда все тихо. Без шума и пыли.

– Но вас ведь замечали, так? Этот коп обозвал меня «ретро». Вам даже кличку налепили. Они знают, что это ваших рук дело.

– Н-ну да, верно. Знаешь, при наших масштабах трудно совсем тихо все провернуть. Людей-то, я говорил, много надо. Иногда нас замечают. Иначе никак. Но нас же не поймали.

– Пока, – Аль душевно улыбнулся и приобнял Бернарда за плечи. – Знаешь, Бернард, я тут подумал, что с вашими, наверное, все же стоит встретиться. По-моему, у вас с организацией паршиво. Не обижайся – вряд ли у вас опыта в этом деле много. А у меня... – В руке его появилась толстобокая гаванская сигара, и он блаженно затянулся в первый раз за шестьсот лет. – А у меня за плечами преступный опыт всей жизни. И я намерен поделиться с вами всеми его благами.

Цепляясь одной рукой за санитара, Джеральд Скиббоу проковылял в теплую белостенную палату. Его свободный сизый халат поминутно распахивался, открывая взору несколько малых медицинских нанопакетов. Двигался он с осторожным достоинством, как старик при высоком тяготении. Без поддержки идти он не мог.

В отличие от любого нормального человека, он даже не оглянулся при входе в незнакомое помещение. Мягкая кровать в центре комнаты, окруженная массивными ящиками с аппаратурой, отдаленно схожей с медицинской, словно не вызывала в нем никаких ассоциаций.

– Ну ладно, Джеральд, – с фальшивой сердечностью пробормотал санитар, – давай тебя устроим поудобнее, да?

Он осторожно пристроил ягодицы Скиббоу на краю матраса, потом приподнял ноги своего подопечного, укладывая его на кровать. И все с опаской. Он с дюжину человек готовил к личностному допросу в самом секретном военном госпитале Гайаны, и никто из них не пошел на эту процедуру по своей воле. Может, до Скиббоу дойдет, к чему его ведут, и этот толчок выведет его из травматического шока.

Но нет – Скиббоу позволил санитару зафиксировать себя сеткой, повторявшей контуры тела. Он не издал ни звука и даже не сглотнул, когда сеть стиснула его в своих объятьях.

Санитар с облегчением подал сигнал начинать двоим сидевшим по другую сторону длинного окна. Взгляд совершенно обездвиженного Джеральда Скиббоу был устремлен куда-то вдаль, когда на череп его опустился массивный пластиковый шлем, покрытый изнутри чем-то вроде жесткой шерсти. Потом шлем скрыл его лицо, и погас свет.

Инъекции обезболивающего гарантировали, что боли не будет, даже когда нановолоконца прокалывали кожу и пробивали кости черепа. Почти два часа ушло у них, чтобы прикрепиться кончиками к требуемым синапсам. Операция эта имела некоторое сходство с имплантацией нейросети, но проникновение шло на уровне более глубоком, чем в случае обычных аугментирующих цепей. Волоконца отыскивали центры памяти, чтобы впиться в нейрофибриллы плотно лежащих клеток. И куда больше был объем операции. Вдоль капилляров буравили себе дорогу миллионы волоконец, активных молекулярных струн с заранее заданными функциями, знающих, что им делать и когда. Во многом их сплетение напоминало сеть дендритов в ткани мозга, подобие которой они сейчас строили. Клетки подчинялись программе, заложенной в ДНК, структура волоконец – командам ИскИна, полученным в результате изучения первой, но не повторяющим ее.

По волоконцам заструились импульсы – это их чувствительные кончики принялись фиксировать синаптические разряды. Спутанный коллаж из обрывков мыслей, беспорядочные воспоминания. И тогда в дело вступил госпитальный ИскИн, сравнивая, определяя характеристики, распознавая темы и сплетая их в осмысленные сенсорные пакеты.

Мысли Джеральда Скиббоу заполняла его квартира в аркологе Большого Брюсселя – три вполне приличные комнаты на шестьдесят пятом этаже пирамиды Делоре. Из застекленных окон виднелся геометрически суровый ландшафт – купола, пирамиды, башни, собранные вместе и заплетенные путаницей воздушных банов. И все было серым, даже стекла куполов, покрытые многолетними осадками.

Они всего пару лет как въехали в эту квартиру. Пауле года три, она бегает всюду, спотыкается и все время падает. Мэри – шустрый комочек улыбок, издающий изумленные возгласы при виде очередных чудес, подаренных ей миром.

Тем вечером он качал на руках свою дочурку (уже такую красавицу), покуда Лорен, развалившись в кресле, смотрела в онлайне местные новости. Паула играла с подержанным диснеевским механоидом, которого Джеральд купил ей две недели назад, – пушистым антропоморфным ежом, смеявшимся исключительно мерзко.

Такая славная семья, в таком уютном доме. Они были вместе, и этим счастливы. Крепкие стены арколога защищали их от невзгод внешнего мира. Джеральд кормил свою семью, и любил, и защищал. И они любили его; он видел это в их улыбках, в полных обожания глазах. Папа в доме хозяин.

И папа пел дочкам колыбельную. Это очень важно – петь, потому что если он замолчит, бесы и упыри восстанут из мрака и унесут детей...

В комнату вошли двое и тихо сели на кушетку напротив Джеральда. Он нахмурился – ни как звать не припомнить, ни зачем они пришли в его дом...

Пришли в его дом...

Пирамида дрогнула, точно от подземного толчка, цвета чуть изменились. И застыла комната; замерли, остыли его жена и дети.

– Все в порядке, Джеральд, – проговорил один из незнакомцев. – Никто не посягает на твой дом. Никто не причинит тебе зла.

Джеральд покрепче обнял малышку Мэри.

– Кто вы?

– Я – доктор Райли Доббс, эксперт-нейролог, а это мой коллега Гарри Эрншоу, нейротехник. Мы пришли помочь тебе.

– Не мешайте мне петь! – взвизгнул в отчаянье Джеральд. – Не мешайте петь! Если я замолчу, они нас найдут. Они всех нас достанут. Нас затянут в самое чрево земли. И мы никогда, никогда не увидим солнца!

– Солнце не погаснет, Джеральд, – успокаивающе промолвил Доббс. – Обещаю.

Он умолк, датавизируя приказ ИскИну.

Над аркологом встала заря – ясный рассвет, подобного которому Земля не знала уже много веков. Огромное, червонно-золотое солнце озарило уродливый пейзаж своими лучами, и жаркий, буйный свет его пронизал квартирку насквозь.

Джеральд вздохнул по-детски и протянул руки к солнцу.

– Как красиво!

– Ты расслабляешься. Это хорошо, Джеральд, – так и надо, и лучше, чтобы ты пришел к этому состоянию сам. Транквилизаторы подавляют твои реакции, а нам твое сознание нужно ясным.

– О чем это вы? – подозрительно спросил Джеральд.

– Где ты, Джеральд?

– Дома.

– Нет, Джеральд, прошло уже много лет. Это твое убежище, твой способ сбежать в прошлое. Ты создал его потому, что с тобой случилось нечто ужасное.

– Нет! Ничего! Ничего страшного. Уходите.

– Я не могу уйти, Джеральд. Меня ждут миллионы людей. Ты можешь спасти целую планету, Джеральд.

– Я не могу помочь, – Скиббоу отчаянно замотал головой. – Убирайтесь.

– Мы не уйдем, Джеральд. И ты не сумеешь сбежать. Это не место, Джеральд, это твоя память.

– Нет, нет, нет!

– Мне жаль, Джеральд, правда. Но я не оставлю тебя, пока ты не покажешь мне то, что я хочу видеть.

– Убирайся! Петь! – Джеральд снова завел свою колыбельную, но горло у него перехватило, и песня не вырвалась наружу. По щекам Скиббоу потекли жаркие слезы.

– Хватит петь, Джеральд, – резко промолвил Гарри Эрншоу. – Поиграем в другие игры. Мы с доктором Доббсом зададим тебе пару вопросов. Нас интересует, что случилось на Лалонде...

Квартира взорвалась фонтаном ослепительных радуг. Каждый сенсорный контакт, внедрившийся в мозг Джеральда Скиббоу, готов был лопнуть от перегрузки.

Когда процессорная сетка оборвала прямой контакт, Райли Доббс встряхнулся. Сидевший рядом Гарри Эрншоу пожал плечами.

– Ч-черт, – пробормотал Доббс.

Сквозь стеклянную перегородку он видел, как бьется в растяжках тело Скиббоу, и торопливо датавизировал команду процессору биохимконтроля ввести пациенту транк.

Эрншоу сосредоточенно изучал сканограмму мозга Скиббоу, зафиксировавшую всплеск активности при упоминании Лалонда.

– Травма засела очень глубоко. Ассоциации впечатало в каждую нейронную цепочку.

– Из всплеска ИскИн что-нибудь вытащил?

– Ни бита. Чистый белый шум.

Доббс наблюдал, как физиологические параметры тела Скиббоу возвращаются к норме.

– Ладно, повторим. Транк должен был снять остроту реакции.

В этот раз все трое стояли посреди степи, покрытой изумрудно-зеленой травой по колено высотой. Горизонт окаймляли заснеженные горы. Солнце палило нещадно, заставляя даже звуки замирать в полете. А впереди горел дом, крепкий, бревенчатый, с пристроенным амбаром и каменной трубой.

– Лорен! – хрипло вскричал Скиббоу. – Паула! Фрэнк!

Он ринулся к дому. Языки пламени лизали стены, и солнечные панели на крыше от жара начинали сворачиваться и пузыриться.

Он бежал и бежал, но не приближался ни на шаг. За стеклами виднелись лица – две женщины и мужчина. Пламя смыкалось вокруг них, а они стояли и смотрели на Джеральда с невыразимой тоской. Скиббоу рухнул на колени и зарыдал.

– Жена Лорен и дочь Паула с мужем Фрэнком, – пробормотал Доббс, получив от ИскИна данные опознания. – Мэри не видно.

– Неудивительно, что бедняга в шоке, если увидал, как с его семьей такое происходит, – заметил Эрншоу.

– Да. И мы слишком рано. Он еще не подхватил энергетический вирус, – Доббс датавизировал ИскИну команду, активировав целевую программу подавления. Пламя угасло, а с ним пропали и лица. – Все в порядке, Джеральд. Все кончено. Все уже позади. Они покоятся с миром.

Скиббоу обернулся к нему. Лицо беженца искажала беспредельная ярость.

– С миром? С миром! Ты, безмозглый, невежественный ублюдок! Им никогда не будет покоя! Никому не будет! Меня бы спросил! Спроси, ты, урод! Давай! Хочешь знать, что случилось? Да вот, вот что!!!

Дневной свет померк, сменившись тусклым мерцанием Реннисона, внутреннего спутника Лалонда, озарявшим другой дом – на сей раз принадлежавший семье Николсов, соседей Джеральда. Мать, отца и сына связали и вместе с Джеральдом загнали в хлев.

Отдельно стоящий дом окружали кольцом темные фигуры – уродливые, порой до жути звероподобные.

– Боже мой, – прошептал Доббс. Две фигуры волокли в дом визжащую, упирающуюся девчонку.

– Бог? – Джеральд расхохотался, точно пьяный. – Бога нет!!!

На пятом часу непрерывного и – слава всем святым – ничем не прерываемого пути Кармита все еще не убедила себя до конца, что направившись в Байтем, они поступили верно. Все ее инстинкты подсказывали романа, что надо отправляться в Холбич, в безопасность, к своим соплеменникам, закрыться ими, как живым щитом, от злой судьбы, постигшей эти края. Те же инстинкты советовали ей опасаться Титреано. Но, как и предсказывала младшая дочка Кавана, в его присутствии с кибиткой ничего дурного не случилось. Несколько раз он даже указывал на дом или деревню, где, по его словам, таились его сородичи.

Нерешительность – страшнейшее из проклятий.

Но к этому времени у девушки почти не осталось сомнений, что он – именно тот, за кого себя выдаст. Дворянин с древней Земли, овладевший телом норфолкского фермера.

За эти часы они успели о многом поговорить, и с каждым услышанным словом уверенность Кармиты росла. Слишком много деталей он знал. И все же оставалась одна нераскрытая ложь, и это тревожило ее.

Когда Титреано, к полному восторгу сестер Кавана, поведал о своей прошлой жизни, он попросил, чтобы ему рассказали о Норфолке. Вот тут Кармита начала выходить из себя. Женевьеву она еще могла терпеть: мир, видимый глазами двенадцати(земно)летней девчонки и так достаточно нелеп, слишком много в этом взгляде недопонимания и юношеского энтузиазма. Но Луиза – с этой девкой дело иное. Кавана-старшая объясняла, что экономика планеты строится на экспорте Норфолкских слез, что основатели колонии в мудрости своей избрали для своих потомков пасторальную жизнь, что города и поселки на планете все прекрасны, а земля и воздух – необычайно чисты по сравнению с промышленными мирами, что народ очень мил, поместья прекрасно обустроены, а преступники исключительно малочисленны.

– Мнится мне, – заметил Титреано, – что многих достойных целей вы добились. Зависти достоин тот, кто родился в Норфолке.

– Некоторым людям такое положение не нравится, – заметила Луиза. – Но их немного.

Она опустила глаза и ласково улыбнулась Женевьеве, которая мирно дремала, положив голову ей на колени. Сестренку наконец-то убаюкало тихое покачивание кибитки.

Луиза пригладила локоны сестры – грязные, нечесаные. Отдельные прядки опалило и скрутило пламя во время пожара в конюшне. У миссис Чарлсворт от такого зрелища припадок бы случился. Дочерям помещиков полагалось во всякое время дня и ночи служить воплощением хороших манер, а дочерям Кавана – в особенности.

Воспоминание о старой няньке, о принесенной ею жертве грозило выпустить на волю так долго сдерживаемые слезы.

– Скажи уж ему тогда, и почему нашим диссидентам здесь не нравится, – подначила Кармита.

– Кому-кому?

– Членам Земельного союза, торговцам, попавшим в тюрьму за продажу лекарств, которую принимает за должное вся Конфедерация, всем земледельцам и прочим жертвам помещичьего класса, включая вашу покорную слугу.

Гнев, усталость и отчаяние боролись в мозгу Луизы, грозя подавить остатки здравого смысла. Она так устала, но должна была терпеть – ради Джен. Ради Джен и драгоценного ребенка. Увидит ли она Джошуа снова?

– Почему ты так говоришь? – устало произнесла она.

– Потому что это правда. Конечно, к ней Кавана не привыкли. Особенно от таких, как я.

– Я знаю, что мир несовершенен. Я не слепая. И не дура.

– Не-ет, зато вы хорошо усвоили, как цепляться за свои привилегии, свою власть. И куда это завело вас? Всю планету захватили, отняли у вас. Так что – не так вы мудры? Не так могучи?

– Это гнусная ложь.

– Да ну? Две недели назад ты проезжала мимо меня верхом, когда я гнула спину на розовых плантациях поместья. Тогда ты остановилась, чтобы со мной поболтать? Заметила ли меня вообще?

– Прошу, сударыни... – пробормотал Титреано. Ему было неуютно.

Но Луиза не могла оставить без ответа этот вызов, оскорбление, гнусную инсинуацию.

– А ты – ты просила меня остановиться? – огрызнулась она. – Ты хотела бы слышать, как я болтаю о вещах, которые дороги и близки мне? Или ты была слишком занята, глумясь над ними? Ты, со своей нищей праведностью! Если я богата, значит, я злодейка – так по-твоему выходит, верно?

– Твое семейство – точно! Ваши предки обеспечили себе власть конституцией диктатуры. Я родилась в дороге, на дороге же и умру – пусть, я не против. Но вы обрекли нас на дорогу по кругу. Она не ведет никуда – и это в эпоху, когда можно долететь до самого центра галактики! Вы сковали нас цепями прочней любой тюрьмы. Я никогда не увижу рассветов и закатов другой планеты.

– Ваши предки знали нашу конституцию, когда приезжали, и это их не остановило. Они видели только, что она даст вам свободу бродить по дорогам, как вы это делали всегда, но вы не можете бродить на Земле.

– Если это свобода, почему мы не можем покинуть планету?

– Да кто вам мешает – купите билет на звездолет!

– Ага, размечталась! Вся моя семья за один сезон сбора почек не заработает на один билетик. Вы ведь и экономику контролируете. Все к тому, чтобы мы не заработали больше жалких крох.

– Я не виновата, что вы не способны придумать себе работы, кроме сбора Слез. Кибитка у тебя есть – почему не торговать вразъезд? Или насадить свои розы. На сотнях островов осталась незанятая земля.

– Мы не владеем землей, потому что не хотим быть прикованы к ней.

– Именно! – завопила Луиза. – Только ваши глупые предрассудки вас и держат. Не мы, помещики. Зато нас можно винить в ваших несчастьях, потому что посмотреть правде в лицо у вас смелости не хватает. И не думайте, что это только ваша беда. Я тоже хочу повидать всю Конфедерацию. Я каждую ночь об этом мечтаю. Но меня на звездолет никто не пустит. Мне не позволят – а это куда хуже. Вы свою тюрьму построили, а я в своей родилась. Меня привязывает к этому миру мой долг. Я всю жизнь должна положить на благо этого острова.

– О да. Страдания благородных Кавана. Как я признательна! – Кармита ожгла Луизу взглядом, едва замечая прислушивающегося Титреано и не обращая внимания, куда рысит ее конек. – А скажите, юная мисс Кавана, сколько в вашей благородной семье у вас братьев и сестер?

– Братьев у меня нет. Только Женевьева.

– А что же незаконные? – промурлыкала Кармита. – Про них забыла?

– Незаконные? Не болтай ерунды. В нашем роду их нет.

– Как ты в этом уверена! – горько хохотнула романэ. – Ну еще бы – ты же выше нас всех. Ну а я знаю троих, и это только в моем роду. Моя двоюродная сестра прошлым летом одного доносила – славный такой мальчуган, весь в отца пошел. В твоего отца. Как видишь, для него это не только тяжкий труд... но и удовольствие. Побольше, чем он мог найти в постели твоей матери.

– Вранье! – крикнула Луиза. Ей было мерзко и стыдно.

– Да ну? Со мной он спал за день до того, как отправился с солдатами в Бостон. И уж конечно, не зря заплатил деньги – я девушка честная, не обманываю. Так что не говори мне о благородстве и великих жертвах. Твое семейство не больше чем титулованные разбойники.

Луиза опустила голову. Глаза Женевьевы были широко распахнуты, девочка моргала, ослепленная багровым сиянием. «Господи, только бы она не слышала», – взмолилась про себя Луиза.

Она обернулась к цыганке. Губы ее мелко подрагивали, и удержать их больше не было сил, не было сил и спорить. Этот день одержал победу – он избил ее, взял в плен родителей, захватил дом, сжег поместье, запугал сестру и погубил последнюю каплю счастья – золотые, сладкие воспоминания.

– Если ты хотела отомстить Кавана, – тихонько проговорила она, – если ты хотела довести меня своими россказнями до слез – ты своего добилась. Мне уже все равно. Но сестру мою пощади. Она слишком много сегодня пережила. Слишком много для ребенка. Пусть уйдет в кибитку, где твои обвинения не слышны. Пожалуйста.

Она хотела сказать еще много, так много, но дыхание перехватило, и слова застряли в горле. Луиза начала всхлипывать, злясь на себя, что показывает сестре неприличную слабость, – но так легко было позволить слезинкам течь.

Женевьева до боли стиснула сестру в объятьях.

– Ну не плачь, Луиза, не плачь. – Она надула губки. – Я тебя ненавижу! – бросила она Кармите.

– Надеюсь, теперь вы довольны, сударыня, – резко проговорил Титреано.

Кармита глянула на несчастных сестер, на жесткое, застывшее от омерзения лицо их попутчика, потом уронила вожжи и закрыла лицо руками. Ей было невыносимо стыдно.

Черт... вымещать собственный ужас на перепуганной шестнадцатилетней девчонке, ни одной живой душе не причинившей зла. Девчонке, которая рискнула собственной шкурой, чтобы предупредить ее об одержимых на ферме.

– Луиза... – Она протянула руку вес еще всхлипывающей девочке. – Луиза, мне... мне очень стыдно. Я не хотела этого говорить. Не подумала, дура.

По крайней мере, она не ляпнула: «Прости меня». «Неси свой крест сама, самовлюбленная сучка».

Титреано приобнял Луизу за плечи, но девушка продолжала рыдать.

– Мой ребенок... – простонала Луиза прерывисто. – Они убьют его, если нас схватят.

Титреано ласково взял ее за руку.

– Вы... в тягости?

– Да!

Всхлипывания стали громче.

Женевьева раскрыла рот.

– Ты... беременна?

Луиза мотнула головой, растрепав волосы.

– Ох! – Сестренка слабо улыбнулась. – Я никому не скажу, Луиза, правда! – серьезно пообещала она.

Луиза шумно сглотнула и воззрилась на сестру. Потом ее разобрал смех, и сестры крепко обнялись.

Кармита постаралась не выдать изумления. Помещичья дочка вроде Луизы, высшая из высокородных – и на сносях без мужа! Интересно, кто...

– Ладно, – с неторопливой решимостью проговорила она. – Это еще одна причина вывезти вас с острова. Пожалуй, главная. – Сестры поглядывали на нее с исключительным недоверием. Что ж, трудно их винить. – Я клянусь вам, – продолжила Кармита, – что мы с Титреано сделаем все, чтобы посадить вас на самолет. Так, Титреано?

– Воистину так, – серьезно ответил одержимый.

– Вот и ладно. – Кармита подобрала вожжи и хлестнула своего пегого, сбавившего шаг. Конек вновь перешел на размеренную рысь.

«Одно доброе дело, – подумала она, – одна капля достоинства за шесть часов катастрофы. Этот малыш будет жить. Бабушка, если ты за мной приглядываешь и если ты можешь хоть как-то помочь живущим – сейчас самое время».

И – эта мысль не оставляла ее – кто тот мальчишка, которого не испугал Грант Кавана, кто осмелился коснуться его драгоценной дочки? И не просто коснуться, судя по всему. Ошалевший романтик или настоящий герой?

Кармита рискнула бросить на Луизу опасливый взгляд. Так или иначе, а девочке повезло.

На бортах длинного крытого грузовоза, припарковавшегося на третьем уровне подземной стоянки под мэрией, красовалась эмблема метамехкорпорации «Тароза» – стилизованная пальма и орбита электрона. Место было выбрано у самого служебного лифта, и восемь человек – шестеро мужчин и две женщины, – выбравшиеся из грузовика, все носили фирменные темно-красные комбинезоны. Из кузова одна за другой покорно выкатились три бесколесные тачки, заваленные ящиками и оборудованием.

Один из рабочих подошел к лифту, вытащил из кармана процессорный блок, набрал что-то на панели, помедлил, набрал что-то снова. Опасливо покосился на своих невозмутимых спутников.

Но процессорная сеть здания приняла кодовый сигнал с блока, и двери лифта с шипением отворились.

Эммет Мордден непроизвольно обмяк от облегчения. В прошлой жизни он страдал «медвежьей болезнью», и, похоже, хворь эта собиралась перебраться за ним в новое тело. Во всяком случае, в животе опасно бурлило. С ним всегда такое случалось, когда приходилось работать на переднем крае. Он был техником поддержки – по крайней мере до того дня в 2535 году, когда его босс пожадничал и прокололся на этом. Полиция потом утверждала, что налетчикам предлагали сдаться, но Эммету Морддену было уже все равно.

Он запихнул процессорный блок обратно в набитый карман и вытащил вместо него набор инструментов размером с ладонь. Интересно наблюдать, как далеко ушла техника за семьдесят пять лет – принцип тот же, но цепи и софтвер значительно сложнее.

Ключ из набора открыл защитную крышку над панелью ручного управления лифтом. В розетку интерфейса Мордден воткнул оптоволоконный кабелек, и процессорный блок вспыхнул простеньким дисплеем. На то, чтобы дешифровать команды управления лифтом, ушло восемь секунд. Потом подпрограмма слежения была стерта.

– Мы вошли, – объявил Эммет, выдергивая кабель. Чем проще было электронное оборудование, тем лучше оно работало рядом с одержимыми. Отключив большую часть функций процессорного блока, Мордден обнаружил, что может заставить его работать, хотя низкая эффективность все еще беспокоила.

Пока команда затаскивала в лифт тачки и втискивалась сама, Аль Капоне хлопнул Эммета по плечу.

– Отлично сработано, Эммет. Я тобой горжусь.

Эммет выдавил слабую благодарную улыбку, прежде чем нажать кнопку, закрывающую двери. Решимость, с которой Аль подмял под себя группу одержимых, он даже приветствовал. Прежде они только и делали, что спорили, как лучше добывать новые тела для одержания. Девяносто процентов времени уходило на свары и попытки подсидеть ближнего. Те немногие договоры, которые удавалось заключить, держались на волоске.

Потом пришел Аль и спокойненько так объяснил, что теперь он тут главный, спасибо всем большое. Эммета совершенно не удивило, что человек, проявивший такую целеустремленность и ясность мысли, оказался наделен и выдающимися энергистическими способностями. Двое попытались возразить. И палочка, которую Аль Капоне так беспечно вертел в руке, выросла в бейсбольную биту.

После этого возражений не последовало. А самое веселое – и в полицию не настучать!

Эммет не был уверен, чего боится сильней – силы Капоне или его бешеного характера. Но он был всего лишь шестеркой: делаешь что говорят, и ладно. Если бы еще Аль не настоял, чтобы Эммет этим утром тащился с ними...

– Верхний этаж, – приказал Аль. Эммет вдавил кнопку. Лифт поехал.

– Так, ребята, – раздавал Каноне последние указания, – помните, что с нашей силой мы всегда можем пробить себе дорогу. Но это наш единственный шанс завладеть городом с одного удара. Если нас обломят, дела пойдут со скрипом, так что держимся плана, о'кей?

– Точно, Аль, – горячо поддержал его Бернард Олсоп. – Я с тобой.

Несколько его спутников глянули на Бернарда с едва скрываемым презрением.

Аль широко ухмыльнулся, не обращая на них внимания. Бо-оже, как это здорово – начинать снова с нуля, не имея за душой ничего, кроме амбиций! Но в этот раз он заранее знал, куда бить. Спутники натаскали его в истории прошедших веков. Администрация Новой Калифорнии была прямым потомком правительства США. Федералы. А к этим ублюдкам у Капоне был старинный счет.

Брякнул звоночек, когда двери лифта отворились на сто пятидесятом этаже. Первыми вышли Дуайт Салерно и Патриция Мангано. Улыбнувшись троим служащим, проходившим по коридору, они испепелили разом всех ударом белого огня. На пол упали обугленные тела.

– Все в порядке, – проговорил Эммет, сверившись с процессорным блоком. – Тревоги нет.

– Тогда за дело, ребята! – с гордостью возгласил Аль.

Конечно, все изменилось с тех пор, когда его шестерки – Ансельми, Скализе – выходили на улицы Цицеро. Но у этих новичков есть хребет и есть занятие. И как же замечательно снова быть в деле!

Одержимые рассеялись по этажу. Форменные комбинезоны «Тарозы» уступили место костюмам их родных годов, в руках появлялось оружие – неожиданное и разнообразное. Точно нацеленные струи белого огня пробивали двери, обыскивались одна за одной комнаты, и все до запятой следовали плану. Плану Капоне.

В Сан-Анджелесе было шесть часов утра, и немногие работники мэрии были на месте. Но те, кому не повезло явиться пораньше, увидели, как в их кабинеты врываются «ретро» и под угрозой оружия выволакивают в коридоры. Нейросети отключались, настольные терминалы вырубались, сетевые процессоры не отзывались. Невозможно было ни позвать на помощь, ни предупредить о случившемся. Служащих согнали в кабинет зам. советника по здравоохранению – семнадцать человек, в панике цепляющихся друг за друга.

Им казалось, что худшее позади, осталось лишь перетерпеть несколько часов или даже дней в этой комнатушке, покуда власти проводят с террористами переговоры об их освобождении. Но потом «ретро» начали выводить их по одному, начиная с самых стойких. Крики и вопли доносились даже сквозь крепкие двери.

Аль Капоне стоял у стеклянной наружной стены кабинета мэра, глядя на город. Зрелище было изумительное. За всю свою жизнь ему не доводилось бывать на такой высоте. По сравнению с этой башней даже Эмпайр Стейт Билдинг показался бы крохотным – а она была не самой высокой в городе.

Небоскребы занимали лишь самый центр Сан-Анджелеса – пять или шесть десятков башен образовывали его финансовый, деловой и правительственный центр. А дальше на пологих склонах холмов раскинулся огромный город, пересеченный серыми линиями автострад и ровными зелеными квадратами парков. На востоке сверкал на солнце океан.

Аль, которому всегда нравилось озеро Мичиган летом, был заворожен бирюзовым простором, искрящимся в первых лучах восходящего солнца. А сам город – такой чистый, такой великолепный. Куда там Чикаго – подобной империи позавидовали бы Сталин и Чингиз-хан.

Эммет постучал и, не получив ответа, просунулся в дверь.

– Аль, прости, что тревожу... – осторожно пробормотал он.

– Ничего, парень, – махнул рукой Аль. – Что там такое?

– На этаже всех согнали. Электроника вся полетела, тревогу им не поднять. Бернард и Луиджи повели первых на одержание.

– Молодцы. Отлично сработали.

– Спасибо, Аль.

– А что прочие финтифлюшки – телефоны там, машинки счетные?

– Я сейчас подключаю свои системы в сеть мэрии, Аль. Еще полчаса, и все будет у нас в руках.

– Хорошо. Ко второй стадии переходить можем?

– А как же.

– Ладно, тогда возвращайся к своим проводам.

Эммет вышел из кабинета. «Хорошо бы, – подумал Аль, – самому что-то знать про эти финтифлюшки». Этот будущий мир слишком полагался на свои умные машинки. Явный прокол. А такие слабости Аль Капоне прекрасно умел использовать.

Он позволил сознанию соскользнуть в то особое состояние, когда остальные одержимые ощущались им. Его команда разместилась вокруг мэрии – кто прогуливался по тротуарам взад-вперед, кто сидел в припаркованных вокруг машинах, кто пережевывал завтрак в соседних кафе.

«Придите», – скомандовал он.

И наземные двери мэрии распахнулись настежь.

Мэр Аврам Харвуд III прибыл в свой кабинет без четверти девять. Настроение у него было преотличное. Это был первый день на этой неделе, когда его с самого утра не засыпали датавизами с работы по поводу ретрокризиса. Собственно, он вообще не получил ни единого послания из мэрии. Просто рекорд какой-то.

С личной стоянки он поднялся наверх экспресс-лифтом. Наверху его встретило тихое безумие. В чем оно заключалось, мэр затруднился бы определить, но что-то было не так. Служащие суетились, как обычно, едва замечая начальника. Дверцы лифта за его спиной остались открытыми, освещение внутри погасло. Он попытался отправить датавиз контрольному процессору – никакой реакции. Мэр попробовал отзвонить ремонтникам и обнаружил, что сетевые процессоры отключены.

Черт, только этого не хватало – полный сбой электроники. По крайней мере, понятно, почему сообщений нет.

А войдя в свой кабинет, мэр увидал, что в его любимом кресле развалился смуглокожий юноша. В зубах юноша держал толстую мягкую палочку, кончик которой слегка тлел. А уж его костюм... «Ретро»!

Мэр Харвуд попытался выскочить обратно в коридор. Без толку. Дорогу ему загородили трое здоровяков в таких же старомодных двубортных костюмах, бурых широкополых шляпах. В руках они сжимали примитивные автоматические винтовки с дисковыми магазинами.

Мэр попытался датавизировать гражданский сигнал тревоги, но его нейросеть отказала, и ровные ряды иконок трусливо сбежали из поля зрения.

– Садитесь, господин мэр, – благодушно промолвил Аль Капоне. – Нам с вами есть что обсудить.

– Вряд ли.

Приклад «томпсона» ткнулся Авраму Харвуду между лопатками. Мэр всхлипнул от боли, перед глазами все померкло. Посетительское кресло врезало ему под коленки, и мэр рухнул на подушки, хватаясь за грудь.

– Понял? – поинтересовался Аль Капоне. – Не ты здесь главный. Так что давай лучше сотрудничать.

– Полиция будет здесь через пять минут. И, мистер, когда она прибудет, тебя и твою банду размажут по стенам. Даже не думай, что я тебе помогу торговаться. Комиссар знает мою политику в отношении заложников. Никаких уступок.

Аль Капоне широко ухмыльнулся и подмигнул.

– Мой парень, Авви. Ты мне нравишься. Всегда уважал парней, которые не сгибаются. Ты же не сопля какая. Чтобы в таком городище пролезть на самую вершину, нужна голова, да не пустая. Так что перемолвись словечком со своим комиссаром. Прочисти мозги.

Он поманил кого-то пальцем. Аврам Харвуд обернулся и увидел, как в кабинет входит комиссар Восбург.

– Привет, господин мэр, – весело помахал рукой Восбург.

– Род! О Господи, они и тебя достали...

Слова застряли у него в горле, когда знакомое лицо Восбурга поплыло. На щеках появилась шерсть – не борода, а густой жесткий мех... лицо превращалось в морду.

– И меня тоже достали. – Голос тоже изменился – клыки, слишком длинные для человека, мешали говорить внятно. Чудовище дико расхохоталось.

– Да кто вы такие, черт?! – взвыл Аврам Харвуд.

– Покойники, – ответил Аль. – Мы вернулись.

– Херня.

– Спорить не стану. Как я уже сказал, у нас есть предложение. Один из моих ребят – почти мне ровесник – ляпнул, что у вас это зовется неотразимым предложением. Мне оборот понравился. Вот это я тебе и готов сделать, Авви, мальчик мой, – неотразимое предложение.

– Какое?

– А вот какое: я не только души возвращаю к новой жизни. Я намерен воскресить Организацию. Ту, что была у меня когда-то, только в ...надцать раз круче. Тебе я предлагаю присоединиться. На полном серьезе, даю слово. Ты, твоя семья, твои близкие – вас не одержат. Я знаю, как награждать за верность.

– Ты псих. Ты полный берсеркоид. К тебе присоединиться? Да я еще увижу, как тебя и всех вас, психопатов, в порошок сотрут, и еще на костях ваших попляшу.

Аль наклонился вперед и облокотился на стол, серьезно глядя на мэра.

– Извини, Авви. Не выйдет у тебя ничего. Ни хрена не выйдет. Понимаешь, мое имя слышат и думают: о, бандюга, громила, в люди вышел. Херня это. Я королем был, тля. Король Капоне Первый. У меня все политики вот где были. Я знаю, за какие ниточки тянуть в мэрии, за какие – в участках. Я знаю, как город устроен. Вот поэтому я здесь. Я готов к самому большому налету в истории.

– Что?

– Я хочу украсть планету, Авви. Всю хевру из-под твоего носа увести. Эти вот ребята у тебя за спиной, те, кого ты зовешь «ретро», – они до меня ни черта ведь не понимали. Потому что, между нами говоря, задергивать небо, как форточку, занавесками – шизовая идея, нет? Так что я их научил уму-разуму. Хватит мозги клепать. Время играть по-крупному.

Аврам Нарвуд опустил голову.

– О боже...

«Да они все тут сумасшедшие. Совсем съехали с катушек. Господи, увижу я еще своих родных?»

– Я тебе все объясню, Авви. Снизу, как это делали «ретро», общество взять нельзя. Ну, типа «копим силы, пока не окажемся в большинстве». А знаешь, почему это хреновая идея? А потому что большинство, оно не станет жопу просиживать, оно зубами и когтями драться будет. И ведут его такие ребята, как ты, Авви. Вы – генералы, вы – самые опасные ребята, это вы строите адвокатов, и копов, и федеральных агентов и говорите «фас!» Все, чтобы защитить большинство, которое вас выбрало, и себя вместе с ним. Поэтому, вместо того чтобы делать революцию через жопу, надо поступать как я. Двигаться сверху вниз, – Аль встал, подошел к стеклянной стене и указал сигарой на улицы внизу. – В мэрию, Авви, приходят люди. Работники, полицейские, нотариусы, чиновники, налоговики. Все те, кто шел бы на меня войной, если б знал, кто я и где. Вот так. Войти-то они входят, а выйти уже не сумеют. Пока мы всем и каждому из них не покажем свет в окошке, – Капоне обернулся и заглянул в наполненные ужасом глаза Аврама Харвуда. – Такие дела, Авви, – тихонько проговорил он. – Мои ребята идут с самого низу наверх и дойдут досюда. И все те парни, которые сидят по кабинетам и борются с такими, как я, – на их месте будут ребята, которые понесут в мир мое знамя. Верно я говорю, парни?

– Чистая правда, Аль, – подтвердил Эммет Мордден, сгорбившийся над парой процессорных блоков на уголке стола и отслеживающий ход операции. – Первые двенадцать этажей уже наши. Сейчас ребята занимаются одержанием с тринадцатого по восемнадцатый. По моим оценкам, за это утро мы одержали приблизительно шесть с половиной тысяч человек.

– Видишь? – Капоне экспансивно взмахнул сигарой. – Уже началось, Авви. И ты ничего не поделаешь. К обеду вся администрация города будет у меня в кармане. Прямо как в старые времена, когда из этого кармана жрал Большой Билл Томпсон. А на завтра у меня планы покруче.

– Не выйдет, – прошептал Аврам Харвуд. – Не может.

– Выйдет, Авви, еще как выйдет. Загвоздка в... вернувшихся. Они не совсем умом интакто, капиш? Я ведь не просто Организацию строю. Черт, уж между нами-то врать не будем: я строю новое правительство для Новой Калифорнии. И мне нужны люди, которые помогут мне править. Люди, которые справятся с машинами-фабриками. При которых свет будет гореть, вода – течь, а мусор – вывозиться. Тля, да если все это пропадет, мои же граждане меня пристрелят. Об этом-то «ретро» не подумали. Что потом будет? Жить-то всем надо, – Аль присел на подлокотник роскошного кресла, в котором съежился Аврам Харвуд, и по-приятельски обнял его за плечи. – Вот тут на сцену выходите вы, господин мэр. Все в этой комнате хотят быть моими лейтенантами. Но тут старая проблема – всем сестрам да по серьгам. Парни-то они ничего, да таланта нет. Но ты, дружок, – у тебя есть талант. Так ты подумай! Работа прежняя. Зарплата повыше. Все преимущества. Пара красоток, если пожелаешь. Так что скажешь, а? Скажи «да», Аврамчик. Порадуй мою душу.

– Никогда.

– Что? Что ты сказал, Аврамчик? У меня со слухом проблемы.

– Я сказал «НИКОГДА», ты, психопат!

Капоне очень спокойно поднялся.

– Я... прошу. Я, тля, на колени становлюсь и прошу мне помочь. Прошу стать моим другом. Тебя прошу, задница ты, которого я в первый раз вижу. Я перед тобой душу выворачиваю. Я, тля, кровью сердца пол заливаю. И ты отвечаешь «нет». Нет. Мне!

На щеке его страшным огнем вспыхнули три шрама. Все, кто был в кабинете, в испуганном молчании прижались к стенам.

– Ты это имел в виду, Аврамчик? Ты сказал «нет».

– Точно, засранец! – гаркнул Аврам Харвуд. Его затопил безумный восторг приговоренного, дикая радость от последнего плевка в лицо врагу. – Ответ – нет! Нет! Никогда!

– Тут ты ошибся. – Аль уронил окурок сигары на толстый ковер. – Крупно ты ошибся, приятель. Ответ – да. Когда ты говоришь со мной, ответ всегда «да». И даже «да», тля, «пожалуйста, мистер Капоне, есть, сэр!» И я, твою мать, от тебя это еще услышу. – Он ткнул мэра кулаком в грудь. – Сегодня ты мне скажешь «да».

Мэру Авраму Харвуду хватило одного взгляда на материализовавшуюся в руках Аль Капоне окровавленную бейсбольную биту, чтобы понять – сейчас ему станет очень больно.

Заря не пришла. Уютный белый свет Герцога, центрального светила двойной системы Норфолка, не разогнал недолгой ночной тьмы, прежде чем встанет над долами его сияющий диск. Вместо этого над горизонтом разгоралось порченое коралловое мерцание, окрашивая листву тусклым багрянцем.

Вконец запутавшейся Луизе подумалось на миг, что это Герцогиня возвращается на небеса, пройдя свой путь по другую сторону планеты за несколько минут после собственного заката, чтобы выскочить из-под земли перед плетущейся цыганской кибиткой. Но приглядевшись с минутку, она поняла, что впечатление это создает плотная рыжая мгла в небе. Вставал на самом деле Герцог.

– Что это? – дрожащим голоском спросила Женевьева. – Что случилось?

– Не знаю. – Луиза высунулась из кибитки и окинула взглядом горизонт. – Похоже на очень высоко поднявшийся туман, но почему такого цвета? Ничего подобного не видела.

– Мне это не нравится! – объявила Женевьева и, сложив руки на груди, обиженно покосилась на небо.

– Ты не знаешь, что творится? – спросила Кармита у Титреано.

– Не вполне, сударыня, – ответил тот встревоженно. – И все же мнится мне, что есть в сем некая правильность. Или вас не успокаивает сей полог?

– Ни хрена он меня не успокаивает, – огрызнулась Кармита. – Это... противоестественно, и ты это сам знаешь.

– Да, сударыня.

Его неохотное согласие едва ли успокоило ее. Страх, неуверенность, бессонница, голод, стыд – напряжение начинало накапливаться.

Еще с полмили кибитка катилась по дороге в разгорающемся кровавом сиянии. Кармита направляла своего пегого конька знакомой лесной тропой. Едва заметные складки земли становились здесь глубже, то вставали холмы, то открывались долины. Склоны пересекали русла пересохших ручьев, углубляясь в овраги, во множестве Уродовавшие дно каждой долины. Деревья здесь росли густо и могли укрыть не только беглецов, но и их возможных преследователей, так что полагаться приходилось почти исключительно на загадочное чутье Титреано.

Все молчали – от усталости и страха. До Луизы вдруг дошло, что не поют птицы. Сбоку проплывал лес, густой, отвратительный и страшный, похожий на мохнатый утес.

– Приехали, – объявила Кармита, когда кибитка миновала поворот дороги.

Времени ушло больше, чем она думала, – добрых восемь часов. Бедный старина Оливер, совсем его заездили.

Впереди открывалась широкая долина, склоны которой поросли густым лесом, а дно представляло собой лоскутное одеяло полей, аккуратно разгороженных каменными стенами и изгородями из генинженированного боярышника. Дюжина ручьев, бравших начало в верховьях долины, сливались в одну извилистую речку. Сейчас между высохшими глинистыми берегами петляла лишь узкая струйка воды, блестевшая в алом свете солнца.

Байтем лежал в трех милях вниз по долине – горстка каменных домиков, разделенная напополам речкой. Поселок столетиями разрастался вокруг единственного горбатого мостика. За домами в небо вздымался шпиль церквушки.

– На вид все в порядке, – осторожно заметила Луиза. – Огня я не вижу.

– Тихо, – согласилась Кармита. Спросить Титреано она едва осмелилась: – Твоих родичей нет в деревне?

Одержимый прикрыл глаза и потянулся вперед всем телом, словно вынюхивая что-то.

– Несколько, – извиняющимся тоном ответил он. – Но не вся деревня еще обращена. Пока. Народ осознает, что великое зло ходит по земле. – Он глянул на Луизу: – Где причалено ваше воздушное судно?

Девушка покраснела.

– Я не знаю. Никогда тут не была.

Ей не хотелось сознаваться, что если не считать регулярных – дважды в год – поездок с матерью в Бостон за новыми платьями, она практически не покидала Криклейда.

Кармита указала на круглый лужок в полумиле от города, на краю которого стояли два небольших ангара.

– Вон аэродром. И слава богу, он с нашей стороны деревни.

– Тогда предлагаю поторопиться, сударыня, – заметил Титреано.

Кармита неохотно кивнула – она до сих пор не вполне доверяла ему.

– Минутку.

Встав, она нырнула в кибитку. Внутри царил полнейший беспорядок. Все ее пожитки перемешались в безумной скачке из Колстерворта – одежда, тарелки и котелки, продукты и книги. Вздохнув, женщина перешагнула через осколки синего и белого фарфора. Ее мать всегда говорила, что эта посуда приехала с самой Земли.

Не сдвинулся с места только сундук под койкой – слишком он был тяжелым. Кармита нагнулась и набрала код замка.

Когда романа вышла из повозки, Луиза испуганно на нее покосилась: в руке Кармита сжимала одноствольный дробовик и патронташ.

– Помповый, – объяснила она. – Десять патронов в магазине. Я его тебе уже зарядила. Сейчас он на предохранителе. Держи, привыкнешь к весу.

– Я? – подавилась от изумления Луиза.

– Ты, ты. Кто знает, что нас там ждет. Раньше из ружья стреляла?

– Ну да. Само собой. Но только по птицам, крысам древесным и всякой мелочи. Боюсь, из меня плохой стрелок.

– Не волнуйся. Просто поворачиваешь ствол в сторону врага и стреляешь. – Кармита сухо усмехнулась Титреано. – Я бы тебе дала, но по сравнению с ружьями ваших времен оно слишком сложное. Пусть лучше Луиза несет.

– Как пожелаете, миледи.

Герцог поднялся повыше в небо и теперь изо всех сил пытался прожечь рыжую пелену, повисшую над землей. По временам на кибитку падал ослепительно белый луч, и четверо путешественников разом зажмуривались. Но по большей части полог оставался непробиваем.

Кибитка спустилась на дно долины, и Кармита пустила Оливера торопливой рысью. Пегий конек выбивался из сил, и силы эти были, очевидно, последними.

На подъезде к деревне они услыхали звук церковных колоколов – не радостный перезвон заутрени, а монотонный набатный бой.

– В деревне знают, – объявил Титреано. – Мои сородичи собираются вместе – так они сильнее.

– Если ты знаешь, что они творят, они про тебя тоже знают? – спросила Кармита.

– Да, сударыня, боюсь, что так.

– Ну здорово!

Дорога уводила в сторону от аэродрома. Привстав на облучке, Кармита пыталась сообразить, где лучше свернуть. Изгороди и заборы раскинулись перед ней лабиринтом.

– З-зараза, – пробормотала она себе под нос. Оба ангара ясно виднелись всего в полумиле от дороги, но чтобы добраться до них, надо было родиться в Байтеме.

– Они знают, что с тобой мы? – спросила она Титреано.

– Вероятно, нет. Слишком далеко. Но когда мы подъедем к деревне, они поймут.

– Но они не найдут нас? – Женевьева испуганно потянула Титреано за рукав. – Ты им не позволишь?

– Конечно, нет, малышка. Я дал слово, что не брошу вас.

– Не нравится мне все это, – пробурчала Кармита. – Мы на самом виду. И когда они увидят, что в кибитке четверо, твои сородичи поймут, что ты в компании неодержимых.

– Поворачивать назад нельзя! – настаивала Луиза. Голос ее превратился в сдавленный писк. – Мы так близко! Второго шанса у нас не будет!

Кармите захотелось напомнить, что при аэродроме может не быть пилота, да и вообще характерных очертаний «скорой» она еще не заметила. Может, конечно, самолет загнали в ангар, но удача уже столько раз поворачивалась к путникам спиной...

Однако обе сестры были на грани срыва, несмотря на внешнюю самоуверенность Луизы, – грязные, усталые, несчастные, готовые в любой миг залиться слезами.

Кармита сама удивилась, какое уважение испытывает к старшей из девчонок.

– Вы не можете вернуться, – проговорила романэ. – Зато могу я. Если я отгоню кибитку в лес, одержимые решат, что мы спасаемся от Титреано.

– Нет! – воскликнула Луиза. – Сейчас мы вместе. У нас больше никого не осталось. Только мы на целом свете!

– Не только. Даже не думай так. За пределами Кестивена жизнь течет как текла. И как только вы доберетесь до Норвича, то предупредите власти.

– Н-нет... – повторила Луиза, но без особой уверенности.

– Ты знаешь, что должна лететь, – продолжала Кармита. – А я... черт, мне одной легче будет. Я сумею затеряться в лесах так, что ни один одержимый не найдет. Пока за мной тащитесь вы трое, я не могу провернуть этот фокус. Ты же знаешь, романи – плоть от плоти земли.

Луиза надула губки.

– Знаешь? – сурово повторила Кармита.

Она знала, что в ней говорит эгоизм. Она просто не вынесла бы гибели девичьих надежд, когда сестры доберутся до аэродрома.

– Да, – покорно откликнулась Луиза.

– Молодец. Так, вот здесь кибитку можно развернуть. А вы трое слезайте поскорее.

– Вы уверены, сударыня? – спросил Титреано.

– Совершенно. Но тебе я напомню – ты обещал защитить девочек!

Одержимый с серьезным видом кивнул и спрыгнул на землю.

– Женевьева!

Младшая из сестер стеснительно подняла глаза, прикусив губу.

– Я знаю, мы не очень ладили... уж прости. Но я хочу тебе подарить это, – Кармита запустила руку за пазуху и сняла с шеи кулончик на цепочке. Блестевшая в розовом свете серебряная капелька была сработана из тонкой, изрядно уже помятой сетки, внутри виднелось сплетение тоненьких бурых веточек. – Это подарок моей бабки, я его в твои годы от нее получила. Талисман, отгоняющий злых духов. Внутри лежит вереск на счастье, видишь? Настоящий вереск, он рос еще на Земле до армадных бурь. В нем настоящее колдовство.

Женевьева поднесла талисман к глазам, внимательно разглядывая. Тонкие ее черты озарила мимолетная улыбка, и девочка порывисто обняла Кармиту.

– Спасибо, – прошептала она. – Спасибо за все.

И она спрыгнула на руки поджидающему Титреано. Кармита кривовато усмехнулась Луизе.

– Ты прости, что так вышло, девочка.

– Ничего.

– Едва ли. Не теряй веры в отца из-за того, что я наболтала.

– Не стану. Я люблю папу.

– Да... я бы так и подумала. Это хорошо. Тебе есть за что цепляться в тяжелые времена. А их будет еще немало.

Луиза стянула с левой руки кольцо.

– Вот. В нем ничего особенного, это не талисман никакой. Но оно золотое, и бриллиант настоящий. Если что-то надо будет купить – вот.

Кармита с изумлением оглядела колечко.

– Ага. Буду покупать особнячок – как раз хватит.

Обе смущенно улыбнулись.

– Береги себя, Кармита. Когда я вернусь, я хочу тебя видеть, – девушка повернулась, собираясь слезть.

– Луиза!

В голосе цыганки слышалась такая тревога, что Луиза застыла на месте.

– Что-то не так с этим Титреано, – прошептала Кармита. – Не знаю, может, у меня мания преследования, но прежде чем отправляться с ним куда-то, ты должна знать...

Минутой позже Луиза осторожно слезла с облучка, стискивая в руке помповик. Патронташ непривычной тяжестью бил по ногам. Она помахала Кармите, романэ помахала рукой в ответ и хлестнула вожжами Оливера.

Луиза, Женевьева и Титреано смотрели, как кибитка удаляется.

– Вы в порядке, леди Луиза? – церемонно поинтересовался Титреано.

Девушка стиснула ружье в руках, потом перевела дух и улыбнулась своему спутнику.

– Кажется, да.

Они направились к аэродрому, перепрыгивая через канавы и перелезая через заборы. Поля были свежевспаханы ко второму севу, и идти по ним было тяжело. Каждый шаг вздымал клубы пыли.

Луиза покосилась на сестру. Та надела подарок Кармиты поверх грязной и порванной блузки и не выпускала из рук серебряной капельки.

– Уже недолго, – проговорила Луиза.

– Знаю, – жизнерадостно ответила Женевьева. – Луиза, а на станции скорой помощи найдется что-нибудь перекусить?

– Наверное...

– Здорово! Есть хочу – умираю, – она пробежала еще пару шагов и замерла, склонив голову к плечу. – Титреано, ты совсем чистый! – возмущенно воскликнула она.

Луиза обернулась. И правда – к синей куртке не пристало ни пылинки.

Одержимый оглядел себя и нервно попытался отряхнуть складки штанов.

– Прости, малышка, наверное, дело в материи. Хотя, должен признаться, не помню, чтобы прежде был неуязвим для подобных несчастий. Полагаю, мне следует склониться перед неизбежностью.

Луиза в некотором смущении взирала, как от его лодыжек вверх до самых колен поползли грязные пятна.

– Ты хочешь сказать, что можешь менять облик, как тебе вздумается?

– По-видимому, леди Луиза.

– Ох...

Женевьева хихикнула.

– Так тебе просто хочется так глупо выглядеть?

– Мне так... удобнее, малышка. Да.

– Если это так просто, тебе сейчас стоит принять менее приметный облик, – рассудительно заметила Луиза. – Ну посмотри – мы с Джен похожи на пару бродяжек. А ты в своем роскошном маскараде. Что бы ты о нас подумал на месте команды скорой помощи?

– Разумно подмечено, сударыня.

Следующие пять минут внешность Титреано претерпевала многочисленные трансформации. Женевьева с Луизой извергали непрерывный поток идей, отчаянно спорили и объясняли стили и манеры своему несколько ошарашенному спутнику. Когда дело было сделано, Титреано оказался облачен на манер молодого управляющего поместьем – изжелта-коричневые плисовые брюки, полусапожки, твидовая куртка, клетчатая рубашка и серая кепка.

– Все как надо, – объявила Луиза.

– Благодарю, сударыня, – Титреано снял кепку и низко поклонился.

Женевьева восхищенно захлопала в ладоши.

Луиза приостановилась у очередной стенки, отыскивая в кладке щель, куда можно запихнуть носок туфли, – поведение, совершенно не подобающее леди, однако ставшее для нее уже привычным. С высоты стены она увидала, что до аэродромной ограды всего две сотни ярдов.

– Почти дошли, – радостно объявила она своим спутникам.

Байтемский аэродром казался заброшенным. Оба ангара оказались закрытыми, контрольная вышка пустовала. По другую сторону скошенного поля темнели окошки семи коттеджей аэродромного персонала.

Единственным звуком, разносившимся над деревней, был настойчивый гул набата, не прекращавшийся ни на миг все время, покуда девушки и их спутник брели через поля.

Стиснув в руке дробовик, Луиза выглянула из-за угла ангара. Ни малейшего движения. У боковой двери стояли пара тракторов и внедорожник.

– Одержимые здесь есть? – шепотом спросила она у Титреано.

– Нет, – откликнулся он.

– А обычные люди?

Смуглое лицо его напряженно сморщилось.

– Несколько. Слышу их вон в тех домишках. И во втором амбаре таятся не то пятеро, не то шестеро.

– В ангаре, – поправила Луиза. – У нас это называется ангаром.

– Да, миледи.

– Прости.

Они нервно улыбнулись друг другу.

– Тогда лучше пойти к ним, – заявила девушка. – Идем, Джен.

Она опустила ствол дробовика и взяла сестру за руку.

Луиза жалела, что Кармита отдала ей оружие, и все же дробовик дарил ей необыкновенное чувство самоуверенности, хотя девушка и очень сомневалась, что сумеет в кого-то выстрелить.

– Нас заметили, – негромко предупредил Титреано.

Луиза оглядела бугристые панельные стены. Вдоль всего ангара шла узкая полоска стекла, и ей померещилось какое-то движение за окном.

– Эй! – громко окликнула она.

Ответа не было.

Подойдя к двери, девушка решительно ее пнула.

– Эй, вы меня слышите?

Она подергала ручку – заперто.

– Что теперь? – спросила она у Титреано.

– Ау! – крикнула Женевьева. – Я есть хочу!

Ручка повернулась, и дверь приотворилась на волосок.

– Кого черт принес? – поинтересовался мужской голос изнутри.

Луиза скорчила настолько суровое лицо, насколько могла, зная, на что сейчас похожа.

– Я – Луиза Кавана, наследница Криклейда, это – моя сестра Женевьева, а это Вильям Элфинстоун, один из наших управляющих.

Женевьева открыла было рот, собираясь возразить, но Луиза незаметно наступила ей на ногу.

– Да ну? – послышалось из-за двери.

– Да!

– Это она, – подтвердил другой голос, басовитее. Дверь отворилась – за ней стояли двое мужчин. – Я ее узнал. Работал когда-то в Криклейде...

– Спасибо, – поблагодарила Луиза.

– ...Пока ваш отец меня не выставил.

Девушка не знала, разрыдаться или пристрелить наглеца на месте.

– Впусти их, Дагген, – приказал женский голос. – Девочка совсем уморилась. А сейчас не время сводить старые счеты.

Дагген пожал плечами и отошел.

Единственным источником света внутри служил ряд запыленных окошек. Посреди залитого бетоном пола громоздился самолет скорой помощи. Под его острым носом стояли трое – женщина, только что вступившая в разговор, и две пятилетние девочки-близняшки. Представилась она как Фелисия Кантрелл, дочерей ее звали Эллен и Тэмми, ее муж Айвен (тот, что отворил дверь) был пилотом. «А Даггена вы уже знаете, или, скорей, он вас знает».

Прежде чем запереть дверь, Айвен Кантрелл бдительно оглядел окрестности:

– Не хотите рассказать, что творится, Луиза? И что случилось с вами?

На то, чтобы родить усеченную версию событий, которая устроила бы всех, у Луизы ушло минут пятнадцать. Все это время ей приходилось обходиться без слова «одержание» и не упоминать, кто такой на самом деле Титреано. Луиза прекрасно понимала, что стоит ей оговориться, и ее тут же выкинут из ангара. И все же собственная «белая ложь» наполняла ее гордостью. Луиза, проснувшаяся вчера в нормальном мире, выпалила бы все как есть и царственно потребовала «сделать что-нибудь». Наверное, она взрослеет.

– Земельный союз с энергетическим оружием? – недоверчиво пробормотал Дагген, когда она закончила.

– Наверное, – пожала плечами Луиза. – Так все говорили.

Работник хотел было возразить, но его перебила Женевьева:

– Слушайте!

Луиза не слышала совершенно ничего.

– Что такое?

– Колокол... смолк.

Дагген и Айвен бросились к окнам.

– Они идут? – беззвучно прошептала Луиза Титреано.

Одержимый едва заметно кивнул.

– Пожалуйста, – взмолилась она, – вы должны увезти нас отсюда!

– Не знаю, мисс Кавана. У меня такого права нет. И мы даже не знаем, что творится в деревне. Может, мне лучше с констеблем посоветоваться.

– Пожалуйста! Если за работу волнуетесь – не надо! Мой отец вас защитит.

Пилот посвистел сквозь зубы. Ему явно было неловко.

– Айвен, – проговорила Фелисия, глядя мужу в глаза и многозначительно указывая на близнецов. – Что бы там ни было, здесь не место для детей. В столице по крайней мере безопасно.

– Ох, черт... Ну ладно, мисс Кавана. Победили. Залезайте. Все полетим.

Дагген принялся отодвигать массивные двери ангара. Самолет облили розовые солнечные лучи. Модель была импортная – десятиместный гражданский сверхзвуковик вертикального взлета SCV-659, способный долететь до любой точки планеты.

– Суть птицы, – пробормотал Титреано в сладостном ошеломлении, – и сила быка. Что за чудо.

– С тобой внутри все будет в порядке? – тревожно спросила Луиза.

– О да, леди Луиза. Ценней золотых гор для меня сей полет, и нынче же вечером восхвалю я Господа из всех сил своих, что дал мне возможность насладиться им.

Девушка неловко откашлялась.

– Ладно. Тогда полезли – с другой стороны лестница.

Вслед за Фелисией и ее дочками они поднялись в салон. И без того тесный, он был переделан под нужды «скорой помощи». Вдоль стен стояли шкафчики и пара носилок. Кресел было только два, и на них тут же устроились двойняшки. Женевьеве, Луизе и Титреано пришлось сесть рядком на койке. Луиза снова проверила, поставлен ли дробовик на предохранитель, и пристроила его между ногами. Странно, но никто и словом не обмолвился, что она пронесла оружие на борт.

– Только этого не хватало, – бросил Айвен с пилотского кресла, где проводил предполетную диагностику. – Полдюжины систем глючит.

– Критично? – поинтересовался Дагген, запирая люк.

– Переживем.

Фелисия отворила шкафчик и сунула Женевьеве плитку шоколада. Девочка сорвала обертку и, улыбаясь до ушей, вгрызлась в шоколад.

Наклонившись, Луиза могла заглянуть в видовой экран перед Айвеном. Самолет выкатывался из ангара.

– В деревне горят дома! – воскликнул пилот. – И к нам по дороге бегут люди. Держитесь!

Турбины вдруг громко загудели, и салон качнуло. Мгновением спустя машина уже была в воздухе, медленно набирая высоту. На экране ползли только клочья розовых облаков.

– Надеюсь, с Кармитой все будет в порядке, – виновато пробормотала Луиза.

– Уверен, что никакое зло не коснется ее, миледи. И сердце мое радуется, что вы с ней разрешили ваш спор. За это я восхищаюсь вами, леди Луиза.

Девушка знала, что краснеет – щеки просто горели, – но надеялась, что грязь и пыль скроют этот факт.

– Кармита сказала мне кое-что, прежде чем уехать. Кое-что о тебе. Это был вопрос... и хороший.

– О! А я удивлялся, о чем говорили вы. Коли пожелаете спросить, я отвечу так честно, как сумею.

– Она хотела спросить, откуда ты на самом деле.

– Но, сударыня, об этом я поведал вам правду, и ничего, кроме правды.

– Не совсем. Норфолк – англоязычная планета, и кое-что из своего наследия мы в школе изучаем. Я знаю, что Англия тех времен, о которых ты говоришь, была чисто англосаксонской.

– Да?

– Да. Но Титреано не английское имя. Не для тех времен. Позднее, несколько веков спустя, когда началась иммиграция, – возможно. Но если ты родился в Камберленде в 1764 году, как уверяешь, тебя не могли так звать.

– Ох, сударыня... Простите, ежели невольно подорвал ваше ко мне доверие. Титреано не то имя, с которым я родился, однако ж с ним жил я в позднейшие годы. Иначе жители островка, на коем я очутился, не могли произнести мою фамилию.

– Какую же?

Достоинство покинуло его приятные черты, оставив лишь глубокую печаль.

– Кристиан, миледи Луиза. Я был крещен Флетчером Кристианом и сим именем гордился – верно, один я, ибо семье своей я не принес с той поры ничего, кроме позора. Я, видите ли, мятежник. [Флетчер Кристиан (Крисчен) – лейтенант, поднявший знаменитый мятеж на «Баунти», а островок, о котором он упоминает, называется Питкерн. (Примеч. пер.)]