"Антикопирайт" - читать интересную книгу автора (Вербицкий Миша)

Психоделия и пост–структурализм 1968–1975

В первой половине 1970–х ни ситуационизм, ни антикопирайт никакого влияния не имели. Учение об иллюзорности сущего (видимо, независимо от ситуационистов и дада) легло в основу психоделической философии (Р. Лэйнг, Р. А. Уилсон, Т. Лири, Ф. К. Дик). Утверждается, что реальность, данная нам в ощущениях, является продуктом социального консенсуса. Интерпретация ощущений, логика и абстрактное мышление – процесс, сходный с (и по сути не отличающийся от) разбирания знакомых фигур на абстрактных пятнах в тесте Роршаха или в облаках, плывущих по небу. Одинаковая интерпретация ощущений – результат промывания мозгов (социального кондиционирования). Сумасшедшие – не больные, а люди, чья интерпретация роршаховских пятен отличается от заданной социумом.

В романе Филиппа Дика «Кланы альфанской луны» описывается общество, созданное на одном из спутников Альфы Центавра колонией бывших заключенных психбольницы; в этом обществе шизофреники оказываются способны совершать чудеса, за параноиками следят невидимые враги и так далее; но в присутствии большого количества здоровых людей все чудесные способности психов улетучиваются. Именно таким образом видели реальность адепты психоделического учения: «reality is a social construct» – реальность это социальный артефакт, говорили психоделики. Уилсон преобразовал эту фразу в – «reality is what you can get away with».

Психоделическая теория примечательна тем, что «примитивные» формы сознания (магическое, мистическое, шаманское) получают в ней статус, равноправный с сознанием современного человека, оперирующего технологией и аристотелевой логикой. Вполне может быть и так, что пятна Роршаха «реальности» допускают интерпретацию, в которой объективно действуют заклинания, чудеса и божественное вмешательства, а технология является суеверием и предрассудком.

Другой аспект психоделии – доходящее до паранойи недоверие к любой официальной информации. Церковь Дискордии (одна из религий, основанная на психоделической философии; ее адептом и пропагандистом был Р. А. Уилсон) учит, что в любом сообщении масс–медиа имеется секретное слово «fnord»; все население Земли тренируют с детства при виде слова «fnord» (а) верить всему, что написано и (б) не замечать этого слова.

Подобный эпизод имеется в фильме, кажется, Карпентера, протагонист которого нашел где–то секретные очки, после чего обнаружил, что во всех газетах и на всех транспарантах написано большими буквами ровно одно слово – «OBEY»: «Подчиняйся». После этого протагонист хватает ружье, идет на почту и убивает там страшную кучу какого–то левого народу; по сути, ведет себя как классический сумасшедший массовый убийца–маниак. С единственной только разницей, что он СОВЕРШЕННО ПРАВ и его паранойя ПОЛНОСТЬЮ ОПРАВДАНА. По сути, в этом – вся психоделика.

В этой оптике, учение дискордианцев о фнорде тождественно учению ситуационистов об Обществе Спектакля; но выводы были ими сделаны совершенно разные. Ситуационисты предлагали упразднить экономику обмена, как основу и содержание спектакулярных общественных отношений и построить комунну; а психоделическая общественность в основном следовала либертарианству, то есть предлагала упразднить государство и создать на обломках общество laissez–faire, состоящее из атомарных индивидов, управляемых экономикой личного интереса и только ей.

И естественно, укрепление авторского (и вообще имущественного) права было агендой каждого либертарианца.

То есть, никакого антикопирайта.

У ситуационизма нет монополии на идею социальной и культурной обусловленности представлений, казавшихся абсолютными. Одновременно с ситуационистами, эту тему развивали пост–структуралисты, в первую очередь М. Фуко. В 1970–е, Ж. Бодрийяр перевел Дебора на язык (к тому времени вполне мэйнстримной) пост–структуральной философии, обозвав спектакулярный феномен нехорошим словом симулякр.

Разумеется, аккуратных отссылок к Дебору Бодрийяр не давал, прикрываясь свежевысосанной из пальца терминологией и квази–академическим синтаксисом. На Фуко тоже не давал; когда Бодрийяр в середние 1970–х издал брошюру «Забыть Фуко», Фуко отрецензировал ее одной фразой: «Гораздо труднее будет вспомнить, кто такой Бодрийяр». Говорить о развитии ситуационизма в текстах Бодрийяра и воспоследовавших ему «постмодернистов» не приходится; имеет место обрывочное повторение чужих мыслей, никак не сопутствующее этих мыслей пониманию.

Но несмотря на интеллектуальную беспомощность, топорно прикрытую академической невнятностью и перегруженностью высосанной из пальца терминологией, постмодерн (и вообще умеренная разновидность пост–структурализма) стал гораздо влиятельнее предшествовавшего ему более радикального крыла пост–структурализма (Батай, Фуко), и – тем более – ситуационизма и психоделии. К счастью, влиятельность эта ограничивается в основном Америкой (и Россией последних десяти лет; почему, Бог весть).

Основную идею данного раздела философии – взаимообусловленность политических, социальных и речевых механизмов – можно обнаружить уже у французских структуралистов начала века; но применения в политике этот круг идей не имел, кажется, вплоть до написания Орвеллом «1984» и «Второго Пола» – Симоной де Бовуар.

Написанные почти одновременно, эти книги содержат замечательный политический рецепт следующего содержания. Победа того или иного политического движения становится полной, только если в языке исчезают конструкции, потребные для высказываний, противоречащих идеям этого движения. Симона де Бовуар достаточно подробно доказывала, что подчиненная роль женщины в обществе определяется автоматизмом подставления мужского местоимения в речевом дискурсе. Грубо говоря, слово «математик» мужского рода, поэтому в книжках по математике всегда пишут «читатель», «он». Поэтому академическая среда женщине (на подсознательном, речевом, дискурсивном уровне) враждебна и женщина в математике оказывается на последних ролях. Объяснение, надо сказать, довольно убедительное: как показывает опыт математических школ и школьных олимпиад, на 3–4 способных мужских школьника приходится один женский; доучиться до математика или физика удается половине мужских студентов и практически никому – из женских.

В англоязычной литературе, доминанта языка над реальностью, данной нам в ощущениях, называется «гипотеза Сапира–Уорфа» (The Sapir–Whorf Hypothesis). В силу отсутствия в английской терминологии тонких галльских дистинкций между «речью» и «языком», этот тезис был гораздо грубее, чем аналогичный в структурализме; скажем, отсутствие у индейцев топи временных форм глагола истолковывалось Уорфом как отсутствие течения времени в реальности, как ее видят топи.

В «1984» Орвелла, язык изменяется в соответствии с последними указаниями власти; таким образом, что мысли, противоречащие власти, становится невозможно высказать. Возникшая в американской академической среде парадигма политической корректности (PC) по сути сводится к силовой реализации программы Орвелла и Симоны де Бовуар в отношении женщин, негров, идиотов и прочих меньшинств. К примеру, в университетах и в университетских учебниках строго–настрого запрещается пользоваться местоимением «он»: обязательно говорить «he or she». Интересно, что учебники, где читателя называют «она», в обиход не вошли; а моего друга, читавшего математические лекции продвинутым третьекурсникам в M.I.T, строго отчитывало начальство факультета за то, что он перепутал и (без всякого злого умысла) несколько раз произнес «she or he» вместо «he or she» (студенты, разумеется, донесли в деканат). То есть PC добилась не только изменения языка, но и строжайшей его кодификации.

Интересно, что вне образованного класса все эти языковые игрища никакого приложения не нашли; в «1984» Орвелла, новоязу были подвержены только члены партии, а пролам разрешалась говорить и думать что угодно.

Философским базисом политической корректности – PC – было учение о мульти–культурализме, весьма близкое и пост–структуралистскому и психоделическому дискурсу. Теоретики психоделической культуры утверждали, что реальность есть социально обусловленный вид интерпретации хаотического (и никак по сути не интерпретируемого) бытия; восточные философии и парадигмы бытия (да и мракобесные западные, вроде христианского фундаментализма, скинхедства и сатанизма) в этом контексте ничем не хуже Свободы, Равенства, Братства и Просвещения. В романе «Люди в джунглях» замечательного мыслителя психоделической эпохи Нормана Спинрада описывается общество тотального рабства, генетического садизма и каннибализма, где единственной пищей правящих классов служат специально выращенные человеческие младенцы, а основой мракобесного религиозного культа – ритуальные тексты, стилизованные под философские рассуждения маркиза де Сада. Протагонист, попавший на эту планету из мира традиционных либеральных ценностей, пытается реформировать это общество, в результате чего страдают исключительно угнетенные классы, которые тут же сжирают всех мясных младенцев и принимаются кушать друг друга. Герой спасается бегством в состоянии нервного срыва и психического истощения; его товарищ по путешествию становится генералом среди каннибалов. Для психоделического сознания, тотальность (да и любая культурно обусловленная тотальность) де Сада оказывается равносильной либеральной парадигме.

4 февраля 1974, Армия Освобождения Симбионтов (Symbionese Liberation Army) захватила в заложники наследницу газетных мультимиллионеров Патрисию Херст, внучку Вильяма Херста, прототипа главного героя фильма «Citizen Kane» (между прочим, ответственного, совместно с Эдгаром Гувером, за запрещение конопли). SLA потребовала выкупа за наследницу мультимиллионеров: на $70 еды для каждого бедняка Калифорнии (в тот момент, это обошлось бы родственникам наследницы в 400 миллионов баксов). Родственники предложили 6 миллионов, зато наличными. Первого апреля, когда переговоры зашли в тупик, SLA обнародовала видеокассету; на ней Патрисия, потрясая автоматом Калашникова модернизированным, объявляла, что SLA открыла ей глаза на социальную несправедливость, отныне она присоединяется к Армии Освобождения Симбионтов и теперь ее зовут Таня; а родители ее – фашисты и свиньи.

Через полтора месяца Таня была арестована при попытке ограбления банка; она героически стреляла в воздух, чтобы предупредить партийных товарищей и те смогли убежать.

На следующий день, ФБР поймала Армию Освобождения и сожгла всех в доме, как через много лет сожгли Дэвида Кореша, женщин, детей и прочих сектантов. Картер вмешался, и в 1979 Патрисию выпустили на поруки. Президент Клинтон помиловал Патрисию Херст Шоу 20 января 2001 года.

Вышеописанное стало классической иллюстрацией психоделического дискурса: Патрисия, проведя год с симбионтами, сменила жизненную философию, прониклась их идеями и стала Таней–революционеркой. Лири и Уилсон теоретизировали, что ЛСД и промывание мозгов имеют похожий эффект.

Интересно, что история похищения Патти Херст была подробнейшим образом описана в порнографическом романе «Black Abductor» (Черный Похититель), изданном за два года до самого похищения. Многолетние попытки журналистов и полиции найти автора романа не увенчались успехом.

Случай, иначе говоря, уж какой архетипический. Куда уж архетипичнее порнографии.

После освобождения, Патрисия Херст играла в нескольких фильмах Джона Уотерса; из которых последний, Cecil B. DeMented, описывает историю, весьма похожую на ее собственную – группа террористов от искусства захватывает пожилую кинозвезду и заставляет ее играть в фильме нечто в духе самого Уотерса незабвенных «Pink Flamingoes», с разоблачением Голливуда и преступной медиакратии; разумеется, под конец фильма киноактриса видит свет и становится заодно с террористами.

Другим адептом психоделического сознания был Чарльз Мэнсон, известный узник совести и защитник окружающей среды. Мэнсона обвиняли в разных прегрешениях; из которых самое распространенное было – участницы «семейства Мэнсона» убили несколько богачей и написали их кровью на стене «Helter skelter» и «death to the pigs», чтобы начать мистическую расовую войну в Калифорнии.

Интересно, что Патти Херст, после своего преображения, тоже называла своих родителей миллионеров «свиньями» (pigs). К началу 1970–х, психоделический андерграунд слился с сюрреальным политическим протестом в духе Армии Освобождения Симбионтов; скажем, основателя психоделической философии профессора Лири выкрали из американской тюрьмы и переправили в Швейцарию террористы из «Черных Пантер» и группы Weather Underground. Что и понятно: если видение наследницы миллионеров Патти Херст ничем принципиально не отличается от видения симбионтов–освободителей, то все однако позволено, да? Nothing is true, everything is permissible, как говорил другой адепт психоделических субстанций.

Психоделическая революция началась с Тимоти Лири, а закончилась Мэнсоном и армией освобождения симбионтов; за эту грань были готовы ступить совсем немногие – остальные, как Тимоти Лири, принялись строчить доносы ФБР на своих бывших соратников и сочинять «психоделические» компутерные программы.