"Темное солнце" - читать интересную книгу автора (Вербинина Валерия)
Глава двадцать четвертая, в которой Мадленку разоблачают самым неожиданным образом
— Слава богу, ты еще жив! — такими словами приветствовал Филибер «Мишеля» на следующее утро, когда тот, заспанный и недовольный, вышел наконец из своих покоев. — Пойдем, Мишель, у меня есть план, как все уладить.
— Я еще ничего не ел, — проворчал «Мишель», привыкший к тому же с недоверием относиться ко всем плодам умственной деятельности анжуйца.
— Послушай, — сказал Филибер, запихивая Мадленку в какой-то уголок и не давая ей времени опомниться, — вчера ты нанес Боэмунду серьезное оскорбление, и я ночью глаз не сомкнул, не чая, как вас помирить.
— Я тоже плохо спал, — признался «Мишель», зевая во весь рот, — мне даже почудилось, что я видел этого чертова крестоносца в своей комнате. Но дверь была крепко заперта.
— Да ну? — ужаснулся Филибер. — Нет, если бы он хотел тебя прирезать, то ты был бы уже мертв. Это был только сон!
Ты меня утешил, — проворчала Мадленка. — Может, пойдем все-таки поедим чего-нибудь?
— Понимаешь, — говорил Филибер в трапезной минут двадцать спустя, жуя холодную телятину и запивая ее вином, — я с ним дружу, потому что врагом его иметь еще накладнее, а я себе тоже не враг, Мишель.
Тебе придется попросить у него прощения, Мишель. Другого выхода нет.
— Мне? — подскочила Мадленка. — Ни за что!
— Послушай, — почти со слезами сказал Филибер, — он храбрый рыцарь, Мишель, и он лучше меня, а когда я это говорю, это что-то да значит. Не связывайся с ним!
— Я не буду… — начала Мадленка возмущенно — и в это мгновение, как на грех, в трапезную вошел Боэмунд фон Мейссен. Увидев ненавистного синеглазого, Мадленка отчаянно закашлялась, и Филибер, очевидно, из лучших побуждений, с размаху шлепнул ее ладонью по спине. У Мадленки возникло чувство, будто позвоночник ее отлетел к желудку, после чего развалился на мелкие куски. Кашлять она, впрочем, перестала. Филибер оставил ее и обернулся к Боэмунду, улыбаясь широченной, в полрожи, и, увы, безнадежно фальшивой улыбкой.
— А мы как раз о тебе говорили! — сказал анжуец радостно, пихая «Мишеля» локтем в бок.
— И зря, — отрезал синеглазый и, не удостоив взглядом Мадленку, скрылся в другую дверь.
— Он всегда был такой бешеный? — проворчала Мадленка, потирая бок, который болел ужасно.
— Он-то? — Филибер подумал, удивленно вскинув брови. — Нет. После плена он сильно изменился. Ты не представляешь, там с ним обращались хуже, чем с рабом.
«Так ему и надо», — подумала Мадленка мстительно.
Однако Филибер не оставил своей идеи во что бы то ни стало помирить ее с Боэмундом и ближе к полудню потащил упирающуюся Мадленку к нему. Боэмунд, с царапиной на горле, покусывая ноготь левой руки, читал какую-то книгу в переплете, украшенном драгоценными каменьями. Мадленка запустила глаз в текст и, к своему удивлению, узнала его. У стола, за которым сидел крестоносец, лениво дремало трое или четверо больших собак. Боэмунд бросил на вновь пришедших зоркий взгляд, но чтения не прервал.
— Боэмунд, — начал Филибер, — я привел его, чтобы вы…
— Цербер — это неинтересно, — заметила Мадленка, искоса поглядывая на синеглазого, — не то что лес самоубийц.
Боэмунд посмотрел на нее с отвращением, с треском захлопнул «Комедию» мессера Данте Алигьери, за свои поэтические достоинства прозванную «Божественной», и довольно сухо осведомился у своего приятеля, какого дьявола ему от него, Боэмунда, понадобилось.
— Мишель сказал мне, — отважно соврал Лягушонок, — что хочет просить у тебя прощения за вчерашнее.
— Я его уже простил, — огрызнулся крестоносцы. — Что еще?
У Филибера глаза полезли на лоб.
— Ты хочешь сказать, что не держишь на него зла? — спросил он осторожно, словно не вполне доверял собственным словам.
— Именно, — подтвердил Боэмунд иронически. Филибер хлопнул себя руками по ляжкам и недоуменно воззрился на Мадленку. Та только плечами пожала.
— Я не понимаю, — пробормотал анжуец сокрушенно. — Как, по-твоему, он это искренне?
— Конечно, нет, — заявила Мадленка, поглядев крестоносцу в лицо, — так у него глаза серо-голубые, а когда он врет или ему больно, они совсем бирюзовые, а зеленые — это когда злится, а… Уай!
Боэмунд сорвался с места, схватил тяжелый серебряный кубок и что было сил запустил им в Мадленку. Та с визгом нырнула под стол. Кубок ударился о стену и, слегка сплющившись, со звоном покатился по полу. Разбуженные шумом собаки вскочили и залились истошным лаем.
— С меня хватит, — объявил Боэмунд. — Убери его отсюда!
Филибер схватил «Мишеля» за руку и, пока крестоносец не передумал, выволок его за дверь.
Вечером анжуец собрался было идти на исповедь, и Мадленка должна была его сопровождать, но у среднего замка их нагнал кнехт и велел немедленно вернуться, ибо великий комтур желает их видеть.
Конрад фон Эрлингер сидел в резном кресле с высокой спинкой, вытянув руки вдоль подлокотников. В зале, кроме него, было еще несколько рыцарей, все — военачальники самого высокого ранга. Мадленке показалось, что они чем-то озабочены.
— Покидал ли ты крепость, юноша? — спросил великий комтур у «Михала».
Мадленка хотела было ответить «нет», но, подумав, решила, что лучше сказать правду.
— Я спускался несколько раз в город, когда Филибер просил меня сопровождать его. Но я никогда не пытался бежать.
Под взглядом великого комтура Лягушонок, казалось, готов был провалиться сквозь землю.
— И, разумеется, его видели, — проворчал Конрад фон Эрлингер. — Хорошенькое дело!
— О чем это вы, мессер? — пробормотал удрученный анжуец.
— Сюда прибыл епископ Флориан от князя Доминика, — желчно сказал великий комтур. — Он требует выдать ему убийцу княгини Гизелы, чтобы обойтись с ним по заслугам. У него письмо от короля Владислава, наверняка просящее оказать содействие в этом деле.
— Не хватало нам ссоры с Владиславом, — сказал фон Ансбах мрачно.
— Именно, — подтвердил великий комтур. — И это как раз тогда, когда мы стягиваем наши силы. Нет, ни в коем случае нельзя подать ему повода.
Мадленка похолодела. Кто-то неслышно вошел в зал, и она невольно обернулась. В дверях стоял Боэмунд фон Мейссен.
— И что мне делать? — спросил великий комтур, дергая щекой.
Мадленка неожиданно вспылила.
— Что делать? Вы, христианские рыцари, сидите в самом мощном замке на свете — и дрожите перед каким-то жалким старым епископом! Мне стыдно смотреть на вас.
Рыцари изумленно переглянулись. — А ведь он прав, — словно нехотя молвил хронист Киприан.
— Но магистр еще у императора, — напомнил великий комтур. — Мы не можем рисковать.
В это время крестоносцы готовились к очередной войне с Польско-Литовским королевством, и магистр ордена отправился заручиться поддержкой у могущественных повелителей Европы. Сама война началась в следующем, 1422 году, но ни к чему не привела.
— С другой стороны, — продолжал комтур, — он как-никак наш единственный свидетель.
— Который ничего не стоит, не забывайте, — со смешком вставил синеглазый.
— Так что же, ты предлагаешь его отдать? — с раздражением спросил фон Эрлингер.
— Отдать? Нет, зачем же.
— То есть дать им заподозрить, что мы покрываем убийцу. Так, что ли?
— Необязательно. — Боэмунд фон Мейссен улыбнулся одними губами.
— Епископ у ворот, — напомнил рыцарь, имени которого Мадленка не знала. — Впустить его?
— Пусть ждет, — приказал комтур и обратился к фон Мейссену: — Ну, что ты посоветуешь, брат?
— Предоставьте епископа мне, — сказал синеглазый, недобро усмехнувшись, — и, ручаюсь вам, он уйдет удовлетворенный.
Какое-то время старый Конрад и молодой беловолосый крестоносец мерили друг друга взглядами. Великий комтур сдался первым.
— Хорошо, — сказал он. — Но мальчишка должен остаться здесь, а этот Флориан — убраться восвояси, и чтобы я дольше его не видел.
— Будет сделано. Эй, кто там, позовите сюда Альберта. И поживее!
Менее чем через час епископу Флориану было передано, что его ждут в большом зале замка.
Мадленка, хоть ей и строго-настрого запретили попадаться послам на глаза, ускользнула из своей комнаты и спряталась в соседнем зале, за дверью. Оттуда ей был прекрасно виден Боэмунд фон Мейссен, развалившийся в кресле великого комтура. На столе перед Боэмундом лежало блюдо с темным виноградом, выращенным кудесником Маврикием, и крестоносец отщипывал от кисти ягоды и отправлял их в рот, нимало не заботясь о том, какое впечатление это производит на окружающих. Губы его от винограда сделались совсем лиловыми.
Мадленка подозревала, что мстительный Боэмунд замыслил в отношении ее какую-то пакость и ей хотелось бы знать, какую. Она бы не удивилась если бы он приказал, к удовольствию Флориана снять с нее живьем шкуру, чтобы получить обещанные двести золотых флоринов. Именно поэтому она и томилась тут, в закутке за дверью, подсматривая в щель между петлями.
Кроме Боэмунда, в зале осталось с десяток рыцарей, в их числе фон Ансбах и хронист. Альберт, новый оруженосец Боэмунда, получил от своего господина приказание и удалился. Через какое-то время он вернулся и сообщил, что все сделано; только тогда Боэмунд велел впустить епископа.
Наконец появился Флориан в сопровождении всего четырех человек свиты. Заметно было, что пастырь бодрится, хотя ему явно не по себе. Он осведомился, где великий магистр.
— В отъезде, — был ответ.
Флориан спросил тогда о великом комтуре.
— Он болен, — сказал Боэмунд.
— Я полагаю… — начал епископ и умолк.
— Со всем, что их касается, вы можете обратиться ко мне, — сказал Боэмунд, глядя на него в упор.
— Ах, да. — Флориан достал два скатанных в трубку письма, с обоих концов запечатанных сургучом. — Простите, не знаю вашего имени, господин…
— Комтур Боэмунд фон Мейссен.
Мадленка заметила, как Флориан вздрогнул и побледнел. Вид у него, когда он узнал, с кем разговаривает, и впрямь сделался самый жалкий. Он молча отдал письма и отошел назад. Про себя Мадленка отметила, что Боэмунд даже не предложил ему сесть.
Одно письмо, очевидно, было от князя. Боэмунд бегло пробежал его глазами.
— Хм, — сказал он, — князь Диковский так же слаб в латыни, как и прежде. — Официальная переписка того времени часто велась именно на этом условном языке. Боэмунд передал послание Киприану и взялся за второй свиток. — Ха! Печать короля! Что же нам пишет старая лиса?
— Прошу вас… — несчастным голосом начал Флориан, теряясь. Боэмунд пригвоздил его к месту взглядом и развернул свиток.
— Пахнет язычеством, — заметил он с усмешкой, поднеся свиток близко к носу.
Хронист не смог сдержать улыбки. Сердце Мадленки пело от восхищения. «Большой, конечно, негодяй… но как держится!»
— Все то же самое, — проворчал светловолосый красавец Боэмунд, отдавая Киприану письмо короля. — Итак, вы непременно желаете заполучить этого… этого… — Он щелкнул пальцами, словно никак не мог вспомнить, о ком именно шла речь.
— Он назвался Михалом Краковским, — поспешно сказал Флориан, — но мы отнюдь не уверены, что это его истинное имя. Убийца княгини Гизелы должен быть наказан, и не к лицу таким рыцарям, как вы, укрывать его и оказывать ему гостеприимство.
Сердце у Мадленки упало, потому что Боэмунд на каждое слово епископа кивал с задумчивым видом.
— Рыжий мальчик лет пятнадцати, росту среднего, — повторил он нараспев, — что там еще? Глаза карие, зубы неровные, был одет в черную куртку и коричневые штаны… Вы уверены, что это он?
— Абсолютно уверены, — твердо сказал епископ. — Князь Август Яворский даже назначил награду за его голову любому, кто приведет его живым или мертвым.
— И много? — с деланным безразличием спросил омерзительный крестоносец, отправляя в рот очередную ягоду.
— Двести золотых флоринов.
— Да ну? С каких это пор князь Август сделался так богат? Он же всегда жил у дяди, который оплачивал даже его войско, не говоря уже обо всем остальном.
Епископ вскинул голову.
— Вам угодно шутить, но я не нахожу ничего смешного…
— Я тоже, — сухо сказал синеглазый. — Какие дорогие у князя Августа враги! Двести флоринов, бог мой! Если бы все мои враги мне так, недешево обходились, я бы давно разорился. К счастью, я всегда могу позволить себе убить их совершенно бесплатно.
У Флориана затрясся подбородок. Он с трудом справился с собой.
— Я бы попросил вас не отвлекаться от нашей темы.
— Я и не отвлекаюсь, что вы. Я надеюсь, эти замечательные монеты с изображением лилии у вас с собой? — — вежливо поинтересовался Боэмунд. — Или вы явились с пустыми руками, надеясь на письмо короля?
— Что? — епископ оторопел.
— Деньги у вас с собой? Видите ли, отче, я не люблю делать что-то даром, когда мне за это могут заплатить.
Сердце Мадленки падало все ниже и ниже. Теперь, наверное, оно уже ушло в пятки.
— Боэмунд! — тихо сказал встревоженный Киприан.
— Никогда бы не подумал, что мне придется оказывать услуги полякам, — сквозь зубы молвил крестоносец, — но, раз уж так вышло, было бы глупо переживать из-за этого. Тем более за двести флоринов.
Так вы отдадите его? — несмело спросил епископ Флориан.
— Его? О, разумеется. Боюсь только, — со смешком добавил Боэмунд, — он вам не понравится.
— Это совершенно неважно, — поспешно сказал епископ.
— И я так думаю, — согласился Боэмунд, и глаза его стали прозрачно-голубыми, словно он затевал самую веселую шутку на свете. — Он висит уже, должно быть, с неделю и порядком воняет; но вы же сами сказали «живой или мертвый», так не все ли вам равно?
За дверью Мадленка обратилась в столб.
— Вы хотите сказать, сын мой, что он мертв? — недоверчиво спросил епископ.
— Вы угадали. Именно это я и имею в виду.
В голове у Мадленки творилось нечто невообразимое.
— Но отчего? Как?
— Потому что я велел его повесить.
Мадленка икнула и машинально потерла шею.
— Однако, — не сдавался упрямый епископ, — он бежал из подземелья с одним из ваших рыцарей. Я видел этого рыцаря во дворе своими глазами.
— Это брат Филибер де Ланже из Анжу, — спокойно сказал Боэмунд. — Он рассказал мне, что они действительно бежали вместе, но потом их пути разошлись. Когда я был с отрядом в разъезде, мы случайно наткнулись на этого юношу. Я подумал, что он, вероятно, шпион, привел его в Мариенбург и велел пытать, но он ничего не сказал, и мне пришлось его повесить. Вдобавок этот мерзавец в свое время отнял у меня мизерикордию, а я не люблю воров. Откуда мне было знать, что он так небезразличен
князю Августу?
«Складно, однако, врет», — думала Мадленка, переводя дыхание. Боэмунд вздохнул и невозмутимо выплюнул косточки от винограда в левый кулак.
— Сын мой, — промолвил епископ торжественно после недолгого молчания, — помните, если вы лжете, вы берете на душу великий грех. Я посол князя и посол короля Владислава, помните об этом.
«Поверил», — просияла Мадленка. Она зажмурилась и крепко стиснула кулачки от счастья.
Епископ Флориан вынул из-за пазухи небольшое распятие и протянул его крестоносцу. Боэмунд быстро вскинул на него фиалковые глаза.
— Клянитесь спасением своей души, что все, что вы мне сказали, правда, — промолвил епископ Флориан мягко. — Если вы ни в чем не погрешили против правды, — добавил он, отметая дальнейшие возражения, — вам это будет нетрудно, сын мой, не так ли?
При словах «сын мой» Боэмунд еле заметно поморщился. «Ай да поддел», — подумала Мадленка, мрачнея. И в самом деле: разве захочет такой человек, как Боэмунд, рисковать своей бессмертной душой, да еще ради какого-то невзрачного рыжего мальчишки, которого вдобавок всем сердцем ненавидит?
Киприан у окна беспокойно шевельнулся. Боэмунд фон Мейссен медленно поднялся с места, вытер ладони платком, положил правую руку на распятие и, глядя прямо в лицо Флориану, оказавшемуся на добрую голову ниже его, четко и уверенно проговорил:
— Клянусь спасением моей души, что я велел его повесить.
Не далее как вчера Мадленка была уверена, что нет на свете человека, вызывающего у нее большее отвращение, чем этот белокурый красавец; сейчас же, если бы ее попросили отдать за него жизнь, она бы не задумываясь пожертвовала две. Ужас и восхищение боролись в ее душе: ведь пойдя на столь чудовищное клятвопреступление, он как-никак потерял право на вечное блаженство. Тут Мадленка вспомнила великого комтура, подумала, что он наверняка даст Боэмунду отпущение, и восторг ее несколько поутих.
— Не желаете ли взглянуть на него? — изысканно вежливо спросил Боэмунд.
Ошеломленный епископ только кивнул головой.
— Следуйте за мной. — И Боэмунд двинулся к выходу, увлекая за собой остальных рыцарей.
Мадленка вылезла из-за двери, за которой она пряталась, и заметалась, не зная, что теперь делать. Благоразумие требовало остаться, любопытство же — этот извечный женский порок — толкало ее немедленно бежать за послами. Глянув случайно в окно, Мадленка увидела, как Боэмунд и послы стоят на стене и Боэмунд показывает епископу куда-то вниз.
Мадленка опрометью выскочила из зала и зашла на укрепления с другой стороны, где ее не могли видеть ни Флориан, ни рыцари. Она вспомнила, что несколько дней назад поймали литовца, несшего записку на непонятном языке. Многие крестоносцы видели ее, но ни один не понял, о чем в ней шла речь.
Боэмунд, внимательно рассмотревший записку, объявил, что это, должно быть, какой-нибудь хитроумный шифр и что надо немедленно допросить посланца. Неожиданно литовец вырвал у него из рук письмо и проглотил, прежде чем его успели удержать. По приказу Боэмунда его повесили на стене, и вскоре на труп слетелись тучи воронья и птиц, лакомых до падали. «Неужели Боэмунд хочет его уверить, что это я?» — думала Мадленка. Ветер донес до нее слова синеглазого:
— Смотрите сами.
Епископ перегнулся через край и глянул вниз. Два оруженосца встряхнули веревку с трупом, чтобы согнать ворон, и две птицы с громкими криками устремились ему в лицо. Он пошатнулся и едва не упал, но сопровождающие его поддержали.
— Да, это он, — простонал епископ Флориан.
Он хотел уйти, но Боэмунд загородил ему дорогу. Епископ непонимающе смотрел на него.
— Мои двести флоринов, — с завидным хладнокровием попросил Боэмунд.
Епископ, словно боясь заразиться, поспешно всунул ему в руку тяжелый кошель.
— Можете забирать его, если он вам так дорог, — предложил крестоносец с легкой издевкой в голосе.
— Нет, — резко сказал епископ, — но я буду благодарен вам, сын мой, если вы похороните этого несчастного по-христиански.
— Все, что вы пожелаете, — сказал Боэмунд ему вслед и вместе с рыцарями покинул укрепления.
Мадленка была разочарована. Она знала, что епископ Флориан стар и немощен, но он оказался еще и дураком, а это уже было обидно для ее самолюбия. Что хорошего в том, чтобы обмануть простофилю? Мадленка подошла к тому месту, где стоял Флориан, и, перегнувшись через край, поглядела на повешенного. Кровь отхлынула от ее щек. На мертвом литовце, изуродованном разложением до неузнаваемости, была ее одежда, та самая, в которой она явилась в Мальборк.
«Так вот зачем он вызвал Альберта!»
Епископ Флориан и его люди уехали тем же вечером, а Мадленка, чувствуя себя избавленной от страшной опасности, нависшей над ней, отправилась — на этот раз по своей воле — поблагодарить Боэмунда.
— Мне жаль, рыцарь, — сказала она, что тебе пришлось солгать из-за меня.
— Солгать? — удивился Боэмунд.
Тут настал черед Мадленки удивляться.
— Да, ведь та страшная клятва… Синеглазый запрокинул голову и звонко расхохотался.
— А, вот ты о чем! Нет, с моей душой все будет в порядке, по крайней мере, я надеюсь на это.
— Но как же так? — пролепетала Мадленка, теряясь.
— Я поклялся на распятии, — сказал Боэмунд, усмехаясь, — что велел тебя повесить, помнишь? И это действительно так, Михал; но я ведь не клялся, что тебя повесили.
Мадленка открыла рот, не зная, что сказать. Восхищение ее разрослось до размеров сверхъестественного, необыкновенного обожания. Это было какое-то прямо-таки византийское коварство, еще хлеще, чем клятва Изольды, которая всю жизнь обманывала мужа с Тристаном и должна была присягнуть, что у нее никогда никого не было, кроме законного супруга, короля Марка; и вот на глазах у всей свиты она заставляет переодетого нищим Тристана перенести ее на руках вброд через реку, после чего спокойненько клянется небом и землей, что никто никогда не держал ее в своих объятьях, кроме мужа и этого жалкого бродяги, которого все только что видели…
— Не родился еще тот человек, ради которого я бы поступился своей бессмертной душой, — холодно сказал Боэмунд, глядя на нее в упор.
Мадленка не нашлась что ответить, только отвесила ему низкий — в пояс — поклон и поторопилась исчезнуть, а то — как знать — вдруг у непредсказуемого крестоносца переменится настроение и он захочет вывесить ее на всеобщее обозрение рядом с литовским лазутчиком. Мадленку такой поворот событий никак не устраивал.
Впрочем, самое большое потрясение ждало ее впереди. Вечером, когда она помогла Филиберу нарядиться к очередной исповеди и вернулась к себе, она, заперев дверь, не сразу сообразила, что в комнате есть кто-то еще. И этот кто-то ринулся на нее.
Чья-то рука зажала ей рот, другая рука обшарила ее сверху донизу сквозь одежду и швырнула на постель. Мадленка вспомнила, что с другой стороны кровати лежит филиберов короткий меч, и нагнулась за ним, но ее оттащили назад и бросили, теперь уже на пол. Тихий спокойный голос произнес:
— Так я и думал.
Зажглась свеча, и Мадленка, ежась, взглянула на человека, вызвышавшегося над ней. Ничего нового, признаться, она в нем не увидела.
— Ну, — сказал комтур Боэмунд фон Мейссен, глядя на Мадленку своими глазами, которые были уже не синими и не зелеными, а совсем не понять какими, — так кто же вы на самом деле, барышня?