"Обнаженный Бог: Финал" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Питер)

23

СТНИ– 968М был основным транспортом (не обладая слишком сильным воображением, его прозвали попросту «Стоуни»), с тупоносым фюзеляжем, способным перевозить или двадцать тонн груза, или сотню пассажиров. Седьмая транспортная команда ФНВ (Флота Нового Вашингтона), эскадрон небольших летательных аппаратов, прилетел на Омбей, когда президент ответил на призыв о военной помощи во время освобождения Мортонриджа. Еще с тех времен, когда генерал Хилтч приказал воздушным кораблям облететь освобожденные территории Мортонриджа, эти пейзажи были знакомы оккупационным войскам. После Кеттона «Стоуни» сделались бесценными в обеспечении новой линии фронта полицией, которая распределила сержантов вдоль тонкой линии обороны. Когда полуостров разделили на тюремные зоны, отправленные из Передового форта, они предназначались для того, чтобы доставлять продукты, оборудование и боеприпасы к находящимся наверху станциям; кроме того они безотказно эвакуировали людей с самыми серьезными телесными повреждениями и бывших одержимых для медицинской помощи.

Даже для воздушных судов, предназначенных для самых суровых перелетов, круглосуточное функционирование представляло проблемы. Свободные часы тоже были редкими: местная промышленность Омбея уже сражалась за то, чтобы не останавливать производство оружия для фронта и работу инженерных корпусов королевского флота. Все эскадроны «Стоуни» сталкивались с необходимостью срочной посадки посреди полета и боролись с необъяснимыми перепадами энергии. Свободные газетчики, делающие репортажи об Освобождении, знали все о несовершенстве СТНИ-968М, хотя они никогда не упоминались в их официальных репортажах. Это было бы нехорошо для гражданского населения. Не существовало свирепой цензуры, но все они знали, что являются частью кампании за Освобождение, что они помогают убедить народ в том, что одержимых можно победить. При соблюдении обычного для военного времени компромисса было в интересах армии получить максимальное количество информации.

Так что Тим Берд чувствовал себя не слишком уверенно, когда «Стоуни» понес его и Хью Рослера, на рассвете поднявшись из Передового форта. Он хотел дать своим читателям там, на родине, легкое ощущение волнения, когда воздушная машина пролетала через бесконечные степи, покрытые высохшей грязью, а тем самым успокоить себя самого. Помогало то, что он сидел так близко от Хью, и они оба втиснулись между коробками, наполненными питательным супом в пакетиках для сержантов, а тот, кажется, всегда выглядел абсолютно невозмутимым; даже когда Кеттон откололся и отошел от планеты, он стоял прямо, разглядывая это зрелище с чем-то вроде изумленного ужаса, в то время как остальные репортеры скорчились на треснувшей почве, упрятав головы в колени. У него к тому же было верное чутье на неприятности. Помнилось несколько случаев, когда репортерский корпус пробирался через развалины, и Хью углядел мины-ловушки, которые пропустили сержанты и морские инженеры. Он не был особенно разговорчив, но Тим чувствовал себя в безопасности рядом с ним.

Это было одной из причин, почему он попросил Хью поехать с ним. Этот полет не был организован для них армией, просто сюжет был слишком хорош, чтобы ждать связного офицера и добираться туда с его помощью. А хорошие сюжеты на темы об Освобождении не так-то легко найти. Но Тим уже двадцать лет занимается военными корреспонденциями, ему хорошо известно, как пробраться через архаическую цепочку команд, каких людей восхвалять. Пилоты были отличным материалом – и полезным, почти как сержанты. Оказалось достаточно легко найти попутный транспорт среди развалюх и посудин, отправляющихся рано утром.

«Стоуни» оторвался от Передового форта и устремился на юг, по направлению к трассе М6. Как только они достигли своих двухсот метров оперативной высоты, Тим ослабил у себя на спине то, что смехотворно называлось ремнем безопасности, и пригнулся возле дверного иллюминатора. Внизу вдоль их пути проплывал обычный пейзаж. Он повидал сотни подобных кадров у себя в студии, пейзаж был точно такой же; теперь начало М6 возле старой противопожарной полосы было так же знакомо среднему гражданину Конфедерации, как дорога возле его собственного дома. Но с каждой поездкой он продвигался по этой дороге чуточку дальше, все больше углублялся на отдаленные участки территории одержимых. Первые две недели это было поистине удивительное продвижение. Никому из репортеров не приходило в голову производить оптимистическое жужжание камер, которое наполняло все их записи. Теперь все по-другому; есть все-таки прогресс, но трудно было поймать основной смысл происходящего, если просто записывать мероприятия Освобождения шаг за шагом.

Тактические карты, навязываемые им офицерами связи, определенным образом изменили первоначальное представление: розовые черточки тянулись через Мортонридж и отгораживали территорию одержимых. Сначала границы больше напоминали затянутые петли-ловушки, потом их контуры стали распространяться за край розового, соответственно со степенью продвижения. После Кеттона карты опять изменились. Вырезая коридоры среди территории одержимых, клиньями были запущены сержанты. Сепарация и изоляция – таков был план генерала Хилтча, чтобы помешать одержимым собираться в многочисленные сообщества, так как их большая плотность могла бы вызвать еще один Кеттон. Текущая тактическая карта изображала Мортонридж, покрытый слабыми розовыми пятнышками, отделенными друг от друга, точно осушаемые лужи. Разумеется, никто как следует не знал, каково же то критическое число, которого нужно любой ценой избегать. Так что сержанты неуклонно трудились, поддерживаемые многочисленными стимуляторами, составленными специально для них. И не было там больше ни града гарпунов, чтобы облегчить работу, ни даже огня лазеров СО, чтобы укрепить оборонную позицию. Передняя линия была предназначена для того, чтобы очистить землю самым тяжким путем из возможных.

Глаза Тима неотрывно следили за асфальтовой лентой, вдоль которой летел «Стоуни». Механоиды Королевского морского флота вырезали бульдозерами целые куски пропитанной влагой почвы из дорожной насыпи, когда армия прорывалась в сердцевину полуострова. Временами под возвышавшимися новыми барханами проглядывала единственная расчищенная дорога для транспорта – всего в двадцать метров шириной. Боковые стены укреплены были химически произведенным цементом, сцепляющим частицы грязи в искусственные молекулярные гроздья, которые вкладывали свою первоначальную энергию в ограниченный жизненный срок. Солнечный свет отражался от них широкими сапфировыми и изумрудными узорами, когда «Стоуни» проносился над ними. Все прежние мосты были снесены, а дорожные башни остались торчать из грязи причудливыми углами. Среди них не было даже двух с одинаковым углом наклона. Над небольшими ущельями проходили новые высокие арки из измененного силикона, изгибающиеся над грязными потоками. Красивые однопролетные мосты тянулись через провалы шириной в полкилометра, паутинообразные провода блестели на них, точно льдинки, в чистом рассветном воздухе. Запрограммированные силиконовые понтоны тащили смешанный ковер дороги через широкие основания долин героическими эстафетами.

– Стоимость этих восстановленных дорог для моторного транспорта приблизительно десять миллионов фунтов кулу за километр, – заметил Тим. – Это в тридцать раз выше первоначальной цены, а ведь здесь даже нет электронного контроля за движением. Вероятно, это будет самый ощутимый памятник Освобождению, несмотря на то, что тридцать восемь процентов строительства считается временным. Наземные войска называют его дорогой к противоположному концу ада.

– У тебя всегда найдется оптимистическая точка зрения, – сказал Хью Рослер.

Тим на время прекратил рассказы о дороге.

– Если бы я мог такую точку зрения найти, я бы это с удовольствием сделал. Я вовсе не копаю под одержимых. Быть позитивно настроенным после всего этого невозможно. Мы должны время от времени говорить правду.

Хыо кивнул, выглядывая в треугольный иллюминатор.

– А вот и автоколонна, посмотри «Гиммики».

Длинная змея, состоящая из грузовиков и автобусов, извивалась по пути к северу вдоль отремонтированной дороги. Автобусы означали, что в них большей частью гражданские, бывшие одержимые, которых везут в безопасные места. «Гиммики» – так называли их репортеры (от английского give me, – дайте мне). Каждое интервью, которое они давали после того, как их вынимали из ноль-тау, начиналось одной и той же волной требований: дайте мне медицинский уход, дайте мне одежду, дайте мне поесть, дайте мне остальных членов моей семьи, дайте мне назад мою жизнь. И почему у вас отняло такое долгое время мое спасение?

Практически записи интервью с вернувшимися после небольшой заминки были прекращены. Население Омбея все сильнее настраивалось против своих сограждан из-за отсутствия у тех благодарности.

За двести пятьдесят километров к югу от старой противопожарной линии была устроена крупная военная база, как будто бы партию жидкого асфальта выдавили из краешка автодороги, чтобы запятнать грязью перед тем, как он затвердеет. От него отделялась только одна небольшая дорога, которая вела через открытую местность. Через затвердевавшие болота, вероятно, должна была проходить еще одна дорога, первоначальная. Но инженеры Королевского морского флота решили игнорировать ее в пользу прокладки своего шоссе. Прямо по новонасыпанной почве оно проходило ближе к твердым и устойчивым районам. Такие же военные базы установили по всей длине трассы, а от них ответвлялись боковые дороги, повторяя первоначальные схемы. Это были вспомогательные пути для армии, обегавшие города, для использования не столько сержантами, сколько для поддерживающих порядок команд и оккупационных сил, которые придут на их место.

Эта военная база была пуста, хотя кругом виднелись грязные следы, показывающие, как много машин собиралось тут одновременно. «Стоуни» сделал резкий вираж над этим местом и отошел прочь, чтобы проследить основную дорогу. Минуты через две они уже кружили над руинами Экснолла.

Посадочное поле оккупационной станции представляло собой широкий квадрат, выложенный мелкими ячейками на большом плоском участке почвы на официальном краю города, с химическим бетоном, уложенным под слоем земли. Грязь все-таки просачивалась в тех участках, куда не доставало химическое покрытие.

Никто из грузовой команды ничуть не удивился, когда Тим и Хью выпрыгнули из открытого люка «Стоуни». Они только усмехнулись, когда два репортера выпрямились, пытаясь высвободить ноги из липкой грязи.

Тим открыл в файле новую ячейку памяти для своего репортажа и быстро уменьшил чувствительность своего обоняния. Большая часть останков животных и мертвых растений была поглощена грязью, но постоянные ливни, естественные для полуострова, обнажали погребенное. К счастью, запах здесь не был таким скверным, как могло показаться.

Попутный джип подвез их к оккупационной станции, которая была устроена в конце Мейнгрина.

– Где здесь была контора связи? – спросил Тим.

Хью огляделся, пытаясь сориентироваться на чужой территории.

– Не уверен, что знаю, я должен проверить по путеводителю. Здесь так же скверно, как в Помпее на следующее утро после извержения.

Тим продолжал записывать, когда они шлепали по жидкой болотной грязи, сохраняя комментарии Хью насчет нескольких опознавательных столбиков в его родном городе, которые он мог бы узнать. Сильный ливень жестоко побил поросший деревьями Экснолл. Потоки грязи опрокинули высокие деревья на дома, над которыми они когда-то так грациозно нависали, разрушая лавки и дома еще прежде, чем осели фундаменты. Покатые крыши, сложенные из угольных балок, сорвались с мест и кружились в селевых потоках, пока их не унесло прочь, а инерция протащила их через сохранившиеся древесные пни. Целая груда застряла в конце Главной Лужайки, и все это выглядело так, будто половина городских построек зарыта по самые стропила. Фасады плавали совершенно свободно, как плоты причудливого устройства, пока постепенно затвердевающая грязь не начала их задерживать. Там, где они лежали поперек дороги, джипы и грузовики проезжали прямо по ним сверху, и трещащие шины вдавливали кирпичи и деревянные планки еще глубже в болото. Только фундаменты да разбитые, расколотые остатки стен первых этажей указывали на контуры города.

Запрограммированные силиконовые укрытия и куполообразные сооружения установили в центральном гражданском районе, который и должен был служить оккупационной станцией; ни дом городского магистрата, ни полицейский участок не сохранились. Армия поспешно двигалась по узким переулочкам между сооружениями. А отряды сержантов и оккупационных войск маршировали между машинами. Тим и Хью сошли с джипа, чтобы оглядеться.

Хью усмотрел какие-то ориентиры в ландшафте и проконсультировался с гидом-блоком.

– Вот здесь все и произошло, – объяснил он. – Толпа собралась тут после сообщения Финнуалы.

Тим оглядел мрачную панораму.

– Какой ценой далась победа, – произнес он тихо. – Это даже не выглядит как шторм, – он сосредоточился на нескольких гниющих лужах, давая их крупным планом, разглядывая пригнувшуюся траву и растения, пытающиеся приподняться. Если растительность вернется на этот полуостров, она распространится от свежей воды, подумал он. Но эти запачканные, вымокшие стебельки могут только враждовать с коричневыми грибными шляпками, которые расцвели ценой человеческих потерь. Тим сомневался, что они проживут особенно долго.

Они бродили по станции, ловя редкие признаки того, что армия реорганизуется. Раненые сержанты лежали на выстроенных аккуратными рядами койках полевого госпиталя. Инженеры и механоиды работали с разного рода оборудованием. Бесконечные колонны грузовиков тащились мимо, сердито гудя, когда боролись за твердую дорогу для своих колес посреди грязи.

– Эй, вы двое! – закричала Елена Дункан с той стороны дороги. – Какого черта вы тут делаете?

Они перешли к ней через дорогу, увернувшись от нескольких джипов.

– Мы репортеры, – объяснил Тим. – Просто смотрим.

В его предплечье вцепились когти, не давая ему пошевелиться. Он был совершенно уверен, что если бы она захотела, то прокусила бы ему руку до самой кости. Елена дотронулась до сенсорного блока у него на груди. И тоже не особенно мягко.

– Ну, ты, – Хью подчинился процедуре, не жалуясь.

– Никакие репортеришки не должны тут шляться сейчас, – сказала Елена. – Полковник еще даже не очистил Экснолл.

– Знаю, – сказал Тим. – Я просто хотел опередить всю шайку.

– Что типично, – хмыкнула Елена.

Она снова отступила в холл, где были установлены двадцать неуклюжих камер с ноль-тау. У всех темнела активная поверхность.

Тим пошел за ней:

– Это ваша епархия?

– Угадал, сынок. Я тут выполняю последний акт по освобождению тех великих людей, которые у нас имеются. Вот почему я захотела узнать, кто вы такие. Вы не армейские, и вы слишком здоровы, чтобы принять вас за бывших одержимых. Я сразу поняла, это теперь становится второй натурой.

– Я рад, что кто-то проявляет бдительность.

– Оставь, – ее голова покачивалась вверх-вниз, в то время как она разглядывала его. – Если хочешь задавать вопросы, спрашивай. Мне тут довольно скучно, так что, возможно, я и отвечу. Ты здесь потому, что это Экснолл, верно?

Тим улыбнулся:

– Ну ведь здесь все и началось. Поэтому у меня появился законный интерес. Если сделать доступной информацию о том, что это место снова отвоевали и продезинфицировали, получится отличное сообщение.

– Типичный репортеришко, лишь бы историю состряпать, это важнее всего остального вроде космической безопасности и незыблемости здравого смысла. Да я бы тебя просто пристрелила.

– Но не пристрелили же. Это значит, что у вас есть доверие к сержантам?

– Возможно. Знаю, я не могла бы делать то, что совершают они. Все еще совершают. Я думала, что смогу, когда сюда приехала, но все это Освобождение для всех нас – только одна большая кривая линия, верно? И она многому нас научила. Никогда больше мы не допустим такой войны, как эта, если вообще будем воевать. Даже если конфликт будет продолжаться еще года два, предполагается, что отдельные бои будут жестокими, но быстро кончатся. Солдаты должны отдохнуть от передовой, должны получить какие-то развлечения, воспользоваться доступными стимуляторами, прежде чем назад возвратятся. Одна сторона начинает брать верх, а другая отбрасывает их назад. Вот как оно обычно происходит, и здесь не прекращается, ни на секунду. Ты когда-нибудь это записывал в свои датчики? Настоящую квинтэссенцию того, что происходит? Стоит одному сержанту потерять бдительность хоть на мгновение – и один из этих подонков тут же проберется в брешь. И все начинается сначала, на другом континенте. Одна ошибка. Одна. Это бесчеловечная война. Оружие, которое должно победить, – само совершенство. Одержимые? Им приходится предавать, будучи на сто процентов лживыми заблудшими сукиными детьми, они никогда не пытаются объединится, чтобы хоть кто-то из них проскользнул мимо нас. Наши сержанты, да они же теперь должны быть особенно бдительными, они никогда даже не пойдут не по той стороне дороги из-за того, что грязь там не так глубока и не так омерзительна. Ты и представления не имеешь, чего это стоит.

– Предназначение, – осмелился вставить Тим.

– И близко не лежит. Это эмоции. Это путь к твоему сердцу. Жалость ослабляет. Этого здесь нельзя допускать. Человеческие мотивации должны быть отброшены. Машины – вот в чем мы нуждаемся.

– А я думал – это то, чем являются сержанты.

– О да, они хороши. Совсем неплохо для оружия первого поколения. Но эденисты должны совершенствоваться, создавать действительно роботов для следующего Освобождения. Это должно быть чем-то вроде нас, другого качества и еще менее персонифицированных, чем сержанты. Я нескольких из них знаю, и они для своей задачи слишком человечны.

– Вы думаете, будет еще одно Освобождение?

– Конечно. Никто еще не изобрел другого способа выставить этих подонков из наших тел, которые они украли. Пока этого не произойдет, мы должны держать их на расстоянии. Я тебе сказала, не проявляй никакой слабости. Захвати другую планету, возможно, одну из тех, куда пробрался Капоне, и начни там Освобождение, прежде чем они ее захватят. Дай им понять, что мы никогда не прекратим выставлять их задницы прочь из нашей вселенной.

– Вы будете участвовать в следующем Освобождении?

– Такой возможности у меня не будет. Я сделала свое дело, как могла, и получила урок. Это слишком много. Ты хотел получить репортаж о том, как выглядит Экснолл, но ты опоздал на целый день. Еще вчера у нас тут были некоторые одержимые, они ждали ноль-тау. Вот с ними тебе следовало бы потолковать.

– Что они вам сказали?

– Что они ненавидят Освобождение так же, как и мы. Оно им мешает, они не получают достаточно пищи, дожди не прекращаются, грязь затекает к ним в постели каждую ночь. И с тех пор, как Кеттон унес эту проститутку Эклунд, их организованное сопротивление ослабело. Теперь все сводится только к инстинкту, вот почему они борются. Они проигрывают сражения, потому что они люди. Они вернулись сюда, потому что намеревались прекратить свои мучения, так? Это общий человеческий мотив. Все, что угодно, чтобы избежать потусторонья. Но теперь-то, когда они здесь, где, как они думали, они хотят оказаться, к ним опять вернулись их старые повадки. Как только они снова стали людьми, сделалось возможным победить их.

– Пока они не уберут эту планету прочь из вселенной, – возразил Тим.

– По-моему, это прекрасно. Это уберет их настолько далеко, что они не станут больше вмешиваться в наши дела. Тупик, в который зашла эта война, означает, что мы победили. Наша цель – препятствовать их распространению.

– Но даже война не кладет этому конец, – вставил Хью. – Вы забыли, что у вас есть душа? Что в один прекрасный день вы умрете?

Когти Елены раздраженно клацнули.

– Нет, я не забыла. Но именно теперь у меня есть работа, которую необходимо выполнить. Вот что имеет значение, вот что важно. Когда я умру, я посмотрю потустороныо прямо в глаза. Все это философствование, морализаторство и поиск истины, которому мы предаемся, все это дерьмо собачье. Когда до смерти дойдет, каждый сам за себя.

– Точно как в жизни, – Хью выдал легкую улыбку.

Тим хмуро посмотрел на него. Было так непохоже на Хью вставлять какой-то комментарий насчет смерти и потусторонья; это был единственный предмет, которого он всегда (не странно ли?) избегал.

Тим попрощался и оставил ее наблюдать за мониторами камер ноль-тау.

– Живи в смерти так же, как живешь в жизни, а? – заметил он Хью, когда они оказались далеко от ряда слуховых датчиков.

– Что-то в этом роде, – торжественно согласился Хью.

– Интересная особа эта наша Елена, – заметил Тим. – Однако интервью требует редактирования. Она выбьет дух из любого, кто услышит ее мнение.

– Возможно, ей надо было выговорится. Она долгое время общалась с одержимыми. Допускает она это или нет, такое общение повлияло на ход ее мыслей. Не уклоняйся от правды.

– Я ничего не искажаю в моих репортажах.

– Видал я их, ты все смягчаешь для своей аудитории. Сплошной компромисс.

– Зато доступно получается, разве нет? Ты наши рейтинги видел?

– В новостях есть нечто большее, чем рыночная сторона. Тебе нужно хоть время от времени включать что-то существенное. Оно уравновешивает и подчеркивает те сенсации, которые ты так обожаешь.

– Черт, да как ты вообще оказался в этом бизнесе?

– Я для него создан, – Хью, очевидно, нашел эту истину веселой.

Тим растерянно посмотрел на него. Тут его нейросеть объявила, что его срочно вызывает шеф из студии в Передовом форте. Ему сообщили новость об атаке флота Конфедерации на Арнштадт.

– Вот дерьмо-то собачье, – выругался Тим.

Все вокруг и моряки, и солдаты – радовались и вызывали друг друга. Грузовики и джипы непрерывно гудели.

– Нехорошо это, – сказал Хью. – Они знали, каков будет результат.

– Будь оно проклято, да, – согласился Тим. – Пропал наш сюжет.

– Целая планета унесена в другой мир, а все, что тебя интересует, это твой сюжет?

– Ты что, не понимаешь? – Тим отчаянным жестом взмахнул руками в сторону оккупационной станции. – Тут был тот сюжет, один-единственный, мы с тобой находились на передовой линии борьбы против одержимых. Все, что мы видели и о чем говорили, имело большое значение. А теперь не имеет. Вот оно что, – астрономическая программа его нейросети отыскала ему ту секцию темно-лазурного неба, где светила невидимая звезда Авона. Он в прострации смотрел в ту сторону. – Кто-то, кто находится там, изменяет политику Конфедерации, а я застрял здесь. Уж не знаю почему.

* * *

Первым увидел это Кохрейн. Естественнно именно, он назвал это Медным колокольчиком.

Недостаточно гибкий, чтобы выдерживать целые часы в позе лотоса, хиппи распростерся, точно бескостный, на кожаном мешке с бобами, лицом в том направлении, куда летел остров Кеттон. В одной руке у него были солнечные очки от Джека Дэниэла, а его пурпурные очки находились на надлежащем месте, и поэтому, вероятно, он не сохранял должную бдительность. Но все-таки никто из остальных десяти людей, находящихся с ним вместе на мысе, ничего не увидел раньше.

Они, как позже жаловался Макфи, высматривали что-нибудь массивное, планету или луну, или, может быть, даже Валиск. Какой-то объект, который появился бы маленьким темным участком среди убывающего сияния и медленно увеличивался бы в размерах по мере того, как приближался остров.

Самое последнее, чего мог ожидать кто-нибудь из наблюдавших, был кристалл размером с камешек, осколок солнечного света, заключенный в геометрическую форму, пущенный, точно стрела, из лежащей впереди пустоты. Но это было именно то, что перед ними возникло.

– Святые угодники! Эй вы, парни, поглядите! – завопил Кохрейн.

Он пытался показать пальцем, отправляя Джека Дэниэла в карман своих брюк-клеш.

Кристалл скользил по краю скалы, его многогранная поверхность посылала лучи чистого белого света во всех направлениях. Он устремился по направлению к Кохрейну и его друзьям-наблюдателям, держась от земли на расстоянии четырех метров. К тому времени Кохрейн вскочил во весь рост, пританцовывая и махая ему руками.

– Давай сюда, парень. Мы здесь. Сюда, кореш, сюда, иди к своему большому приятелю!

Кристалл резко повернул, огибая пространство у них над головами, под их взволнованные крики и изумленные вздохи.

– Да! – завопил Кохрейн. – Он знает, что мы здесь! Он живой, должен быть живым, послушайте только, как он жужжит, как будто какая-то космическая фея, – блестки света от кристалла сверкнули ему по очкам. – У-ух, как ярко. Эй, Медный колокольчик, сбавь немного яркость, детка.

Девлин уставился на их посетителя в совершенном ужасе, держа руку перед лицом, чтобы защититься от слепящего света.

– Это что, ангел?

– Не, – фыркнул Кохрейн. – Слишком маленький. Ангелы – громадные мамаши со сверкающими мечами. Медный колокольчик, вот кого мы тут имеем, – он сложил руки рупором вокруг рта. – Эй, медненький, как поживаешь?

Темная тяжелая рука Чомы опустилась Кохрейну на плечо. Хиппи вздрогнул.

– Не хочу быть нелюбезным, – сказал сержант. – Но я считаю, что существуют более подходящие способы, чтобы вступать в контакт с неизвестными видами ксеноков.

– Ах, вот как? – осклабился Кохрейн. – Тогда как же вышло, что ты ему надоел?

Кристалл изменил направление, торопясь прочь, чтобы перелететь через главное болото мыса. Кохрейн побежал за ним, крича и размахивая руками.

Сайнон, как любой другой сержант на острове, повернулся, чтобы посмотреть на эту странную погоню, как только Чома известил их о появлении кристалла.

– У нас ситуация неожиданного контакта, – объявил он окружавшим его людям.

Стефани взглянула на блестящий кристалл, побуждающий Кохрейна к веселому преследованию, и испустила стон досады.

Они, конечно, не должны были допускать старого хиппи в ближайшую группу наблюдателей.

– Что происходит? – спросил Мойо.

– Какой-то летающий ксенок, – объяснила она.

– Или исследовательская ракета, – сказал Сайнон. – Мы пытаемся войти в контакт.

Сержанты объединили свои ментальные голоса в один общий коллективный крик. Так же, как звенящие слова приветствия, математические символы и пиктографию они возвели в спектр чистых эмоциональных тонов. Ни одно из этих обращений не вызвало никакого членораздельного ответа.

Кристалл снова замедлил свое движение, пролетая над группой на мысе. Теперь здесь было около шестидесяти человек, устроивших общий лагерь. К первоначальной группе Стефани присоединились многие убежденные дезертиры из армии Эклунд. Они ринулись сюда на прошлой неделе, иногда группами, иногда по одному, все они отвергали ее власть и возрастающую нетерпимость. Вести, которые они принесли из старого города, не были благоприятными. Там заставляли строго исполнять законы военного времени, превращая всю местность в настоящую тюрьму. В данный момент все ее усилия были направлены на то, чтобы обнаружить как можно больше оружия в развалинах и сохранившихся убежищах. Очевидно, она еще не оставила своего плана избавить остров от сержантов и нелояльных одержимых.

Стефани стояла с поднятой головой и наблюдала за мерцающим кристаллом, совершающим извилистый полет. Кохрейн все еще бежал, метров за тридцать. Его раздосадованные крики слабо разносились по воздуху.

– Получен какой-то ответ? – спросила Стефани.

– Никакого, – сказал сержант.

Люди поднялись на ноги, поедая глазами крошечную светящуюся точку. Она же, кажется, их не замечала. Стефани сосредоточилась на радужной переливчатой тени, которую открывал ей внутренний разум. Внутри нее мерцали сознания людей и сержантов, их легко можно было распознать, сам кристалл существовал в резко очерченной сапфировой филиграни, похожей на капельку-слезу. Он почти напоминал компьютерную графику и был полным контрастом всему остальному, что Стефани когда-либо видела внутренним зрением. Когда он приблизился, внутренние сапфировые нити стали видны четче.

Стефани перестала дивиться чудесам с тех пор, как Кеттон оторвался от Мортонриджа. Теперь ей было просто любопытно.

– Это не может быть чем-то неодушевленным, – настаивала она.

Сайнон заговорил от имени части сержантов, пришедших к согласию:

– Мы сходимся во мнениях. Поведение и строение этого предмета указывают на сущность высшего порядка.

– Я не могу разобрать никаких мыслей.

– Просто они не похожи на наши. Это неизбежно. Оно, кажется, отлично подходит к этому миру. А потому общность была бы невозможна.

– Вы думаете, он местного происхождения?

– Если это не совсем абориген, то что-то вроде здешнего AI. Он, кажется, сам принимает решения, а это указывает на то, что он независим.

– Или правильно запрограммирован, – сказал Мойо. – Хорошо бы нашим распознающим устройствам иметь такой уровень самосознания.

– Еще одна возможность, – согласился Сайнон.

– Ничего подобного, – возражала Стефани. – Он доказывает, что здесь имеется какой-то вид разума. Мы должны войти в контакт и попросить помощи.

– То есть если оно имеет понятие о помощи, – поправил Франклин.

– Эти рассуждения бесполезны, – сказал Чома. – Не имеет значения, что оно из себя представляет, важно только – на что оно способно. Необходимо установить контакт.

– Оно не станет отвечать ни на какие наши попытки, – сказал Сайнон. – Если оно не ощущает связи или атмосферного давления, тогда у нас маловато шансов наладить контакт.

– Раздразните его, – предложил Чома.

Мини– согласие выразило сомнение.

– Оно, очевидно, нас чувствует, – объяснило оно. – А потому мы должны продемонстрировать, что мы равным образом ощущаем его. Когда оно это поймет, вполне логично с его стороны будет искать каналов для контакта. Самая верная из возможных демонстраций – это использовать наши энергистические ресурсы, чтобы достигнуть согласия.

Они сфокусировали свое сознание на камне, лежащем у ног Стефани, четырнадцать тысяч сержантов убежденно сочли его маленьким чистым бриллиантом с чистым языком пламени, горящим внутри, в самом центре. Камень поднялся в воздух, увлекая за собой частицы грязи.

Первоначально прибывший кристалл повернулся кругом и приблизился к иллюзорному, медленно облетая его. В ответ сержанты придали своему кристаллу точно такое же движение, прочертив спираль над головой Сайнона.

– Это привлекло его внимание, – констатировал Чома.

Тяжело дыша, подбежал Кохрейн.

– Ну, медненький, спускайся, детка, – он упер руки в бока, глядя вверх с ожиданием. – Что здесь происходит, парень? Оно что, размножается?

– Мы пытаемся вступить в контакт, – пояснил Сайнон.

– Это вы-то? – Кохрейн потянулся вверх открытой ладонью. – Так это легко.

– Не на… – одновременно вымолвили Сайнон и Стефани.

Ладонь Кохрейна сомкнулась вокруг Медного колокольчика и продолжала сжиматься. Его пальцы и ладонь вытягивались, как будто воздух стал кривым зеркалом. Их втягивало внутрь кристалла. Кохрейн пронзительно закричал в изумлении, когда его запястье продолжало удлиняться, точно что-то жидкое, и последовал за своей рукой внутрь.

Все его тело вытянулось, ноги оторвались от земли.

Стефани собрала всю свою энергистическую мощь, пытаясь оттащить его от кристалла. Настоятельно желая, чтобы он вернулся. Она ощущала, что и сержанты добавляют свои возможности. Никто из них не мог употребить свои отчаянные мысли, чтобы помочь воющему хиппи. Физическая масса его тела стала ускользать, все это было похоже на то, что они пытаются ухватиться за сделанную из воды веревку.

Отчаянный крик прорезал воздух, когда голову Кохрейна всосал кристалл. Туловище и ноги вскоре последовали за головой.

– Кохрейн! – орал Франклин.

Пурпурные солнечные очки в золотой оправе свалились на землю.

Стефани не могла теперь даже улавливать мысли хиппи. Она молча ждала, кого пожрет следующим. Кристалл был всего метрах в двух от нее.

На мгновение кристалл сверкнул красным н золотым, затем вернулся к чисто-белому. Подпрыгнул и на большой скорости помчался над мысом по направлению к городу.

– Он убил Кохрейна, – простонала Стефани в ужасе.

– Он съел его, – подтвердила Рана.

– Он, наверное, взял образец, – предположил Сайнон, обращаясь к товарищам-сержантам.

Шокированные гуманоиды, вероятно, и слышать не желали такого клинического анализа.

– Он не выбирал Кохрейна, – сказал Чома. – Кохрейн сам его выбрал. Или, еще более вероятно, это подействовал просто механизм защиты.

– Надеюсь, что нет. Это означало бы, что мы попали во враждебное окружение. Я бы предпочел считать это процессом отбора образцов.

– Метод захвата был странным, – заметил Чома. – Может, это какой-то вид кристаллической нейтронизации? Ничто другое не могло бы так его всосать.

– Мы ведь даже не знаем, существует ли в этом мире гравитация или твердая материя, – сказал Сайнон. – Кроме того, тут не было излучения энергии. Если бы его масса была сжата гравитацией, нас всех уничтожил бы взрыв радиации.

– Тогда будем надеяться, что это был способ взятия образца.

– Какой позор, что это оказался Кохрейн.

– Да.

Сайнон слегка поразмыслил, не уверенный в своих выводах.

– Могла быть и Эклунд.

Сайнон понаблюдал за кристаллом, свободно скользившим над землей. Он сделался похожим на хвост кометы.

– Это еще может случиться.

* * *

Аннета Эклунд устроила себе новую штаб-квартиру на вершине крутого холма, который прежде был городским муниципалитетом Кеттона. Прямоугольные секции некоторых зданий избежали превращения в развалины, как все вокруг, и возвышались друг против друга; энергистическая мощь преобразовала их в прочные парусиновые палатки, разрисованные зеленым и черным камуфляжем, какой употребляется в джунглях. В трех из них хранились последние остатки продуктов. Одна служила оружейной и инженерной мастерской, где Милн и его команда чинили ружья, выкопанные из влажной почвы. Последняя палатка, расположенная на бровке, была персональной квартирой Аннеты и командирским постом. Здесь были установлены датчики, дающие ей вид на грязно-серую равнину острова, до самых шероховатых краев. На самодельно сколоченном деревянном столе были разложены карты и расставлены пюпитры. Разноцветные карандаши отметили оборонительную фортификацию армии вокруг Кеттона, наряду с возможными линиями атак, основанными на донесениях разведчиков с внешних территорий. Позиции сержантов и вспомогательных сил тоже все были отмечены.

Целые дни уходили на сбор информации. В данную минуту Аннета не уделяла картам внимания; она смотрела на капитана, который стоял перед ней в позе, выражающей полное подчинение. Хой Сон откинулся в парусиновом кресле, расположенном сбоку от стола, наблюдая за происходящей сценой и не скрывая своего интереса.

– Пятеро из патруля отказались возвращаться, – доложил капитан. – Они просто пошли дальше и сказали, что устроятся вместе с сержантами.

– С врагами, – поправила Аннета.

– Да. С врагами. После этого нас осталось всего трое. Мы не могли силой заставить их вернуться.

– Вы безнадежны, – сердито произнесла Аннета. – Как вас вообще сочли подходящим офицером, представить себе не могу. Вы же просто отправляетесь со своими людьми погулять по периметру, вы их вождь, во имя Христа. Это означает, что вам известны уязвимые места, так же как и сильные. Вы должны были предвидеть этот исход, особенно теперь, когда можете почувствовать их эмоциональное состояние. Ни за что нельзя было допустить, чтобы они нас предали подобным образом. Это ваша вина.

Капитан наградил ее взглядом, полным невероятного уныния.

– Это странно. Все здесь находятся в жуткой тревоге. Я достаточно ясно видел ее в их умах. Невозможно предсказать, что они смогут вытворить.

– Вам следовало знать. Будете на нулевом рационе тридцать шесть часов и разжалованы в капралы. Теперь отправляйтесь в свое подразделение, позор вам.

– Я выкапывал эти продукты. Я был по самые локти в дерьме два дня, пока там работал. Вы не можете этого сделать. Провизия моя.

– Тридцать шесть часов. И не меньше.

Они пристально глядели друг на друга через стол. Листы бумаги тихо шевелились.

– Хорошо же, – огрызнулся экс-капитан и выбежал.

Аннета глядела ему вслед, она пришла в ярость от того, какими наглыми все теперь становятся. Неужели не понимают, какие критические нынче времена?

– Здорово сделано, – заметил Хой Сон с плохо скрытой в голосе усмешкой.

– Ты что, считаешь, он должен был уйти ненаказанным? Да ты не поверишь, как быстро все разрушилось бы, если бы я не заботилась о порядке.

– Твое общество развалится. Никто не захочет так жить.

– Ты думаешь, какой-то другой вид общества здесь может выжить?

– Давай поглядим, что из этого выйдет.

– Главным образом дерьмо собачье, даже по твоим меркам.

Хой Сон пожал плечами и безразличным тоном сказал:

– Хотел бы я знать, как ты считаешь – куда мы на самом деле движемся, если не к забвению?

– Этот мир предлагает нам убежище.

– Ты сократишь мне рацион, если я сделаю одно наблюдение?

– Без разницы. Я тебя знаю. У тебя где-то есть тайный запас, я убеждена.

– Не отрицаю, я научился благоразумию. О чем я предлагаю тебе поразмыслить, так это о возможной правоте сержантов. Этот мир мог бы предложить нам убежище, если бы мы находились на планете. Но этот остров, кажется, до ужаса ограничен.

– Он таков. Но не этот мир. Мы попали сюда инстинктивно, мы знали, что это единственное место, где мы можем быть в безопасности. Оно может быть даже раем, если мы в это поверим. Ты видел, как здесь действует наша энергистическая мощь. Эффективность образуется гораздо дольше, но когда она уже есть, перемены куда глубже.

– Жаль, что с помощью иллюзий у нас здесь не может расти пища или даже образовываться воздух. Я бы, может быть, лучше поселился на какой-нибудь другой земле.

– Если ты так думаешь, зачем тебе оставаться со мной? Почему ты не сбежишь, как все эти слабаки и дурни?

– У тебя тут гарантированная пища, а у меня нет кустика, чтобы спрятаться. И вообще ни одного кустика нет. Что причиняет мне боль. Эта земля… недобрая. Она какая-то бездушная.

– Мы можем получить то, что хотим, – Аннета смотрела в открытый конец палатки прямо на резкий замкнутый горизонт. – Мы можем вернуть этой земле ее дух.

– Как?

– Если закончим то, что начали. Путем бегства. Они нас держат, видишь ли.

– Сержанты?

– Да, – она улыбнулась ему, довольная, что он понял. – Это тот мир, где наши мечты сбываются. Но их мечты рациональны и физически ощутимы, на старый манер. Они машины, они бездушны, они не могут понять, чем мы можем стать здесь. Они держат наши крылатые мысли в стальных клетках. Представь себе, Хой, если бы мы освободились от их ограничений. Этот остров тянется в бесконечность, новая земля появляется за пределами скал. Земля, покрытая густой зеленой жизнью. И мы – семена в ней, мы можем прорасти во что-то потрясающее. Ведь рай – это то, чем его сделают, это такая прекрасная судьба, существование каждого человека. И мы сможем это увидеть. Вон оно там, ждет нас. Мы забрались так далеко, невозможно позволить запудрить нам мозги их мрачными сказками, которые должны остаться в прошлом.

У Хой Сона поднялась бровь:

– Семена? Вот как ты рассматриваешь остров?

– Да. Это то место, которое может расцвести и стать тем царством, какого мы хотим.

– Сомневаюсь. Правда сомневаюсь. Мы же люди, живущие в украденных телах, а не эмбрионы каких-то божков.

– И все-таки мы уже сделали первый шаг, – Аннета подняла руки к небу в театрально великодушном жесте. – В конце концов мы сказали здесь: да будет свет, разве не так?

– Я читал эту книгу, но с ней знакомы немногие из моего народа. Как это типично для европейских христиан: ты считаешь, будто мир заселили твои предки и герои твоей мифологии. А все, что вы в действительности дали, – загрязнение, войны и болезни.

Аннета улыбнулась по-волчьи:

– Не надо, Хой, будь немного веселее. Настройся опять более решительно. Здесь должен быть мир для того, чтобы работать. Как только мы избавимся от сержантов, у нас будет такая возможность, – ее улыбка растаяла, когда она почувствовала сконфуженный лепет и изумление, исходящие из немудрящих умов сержантов. Это ощущение всегда в ней присутствовало, как будто бы притаилось на краешке ее сознания. Рассвет, который никогда не зальет все небеса. Теперь же их холодные мысли менялись, приближаясь к настоящей панике, насколько она могла знать. – Что их так встревожило?

Они с Хоем подошли к выходу из палатки и выглянули, чтобы увидеть темную массу сержантов, столпившихся у подножия холмов возле разрушенных стен Кеттона.

– Ну они же в нас не стреляют, – успокоил ее Хой. – И то спасибо.

– Что-то пошло не так.

Она взяла полевой бинокль и навела на лагерь сержантов, пытаясь разглядеть что-нибудь среди больших темных тел. Они все вместе сидели спокойно, как всегда. Потом она осознала: все головы повернуты в ее сторону. Она опустила бинокль, чтобы иметь возможность хмуро глядеть прямо на них.

– Ничего не понимаю.

– Вон там, посмотри, – Хой показывал на яркую искру, которая мчалась над периметром городских укреплений. Стоящие под ним солдаты кричали и дико жестикулировали, а этот предмет невозмутимо парил над головами.

Он направлялся к холму в центре города.

– Бог мой, – выговорила Аннета.

Широко расставив ноги, она свела вместе руки, как будто держа пистолет. Тут же материализовался широкий черный карабин, ствол нацелился на приближающийся кристалл.

– Не думаю, что это оружие, – сказал Хой. Он начал отступать от Аннеты. – Оно появилось из-за сержантов, они так же удивлены, как мы.

– У него нет разрешения влетать в мой город.

Хой пустился бежать. Из оружия Аннеты вырвался плотный белый огонь, который устремился по направлению к приближающемуся кристаллу. Тот легко повернул в сторону, пройдя по дуге над Хоем. Тот споткнулся, когда острия пламени проделали над ним пируэт.

Плавным движением, методично Аннета повернулась, чтобы проследить за вторгшимся предметом. Снова нажала на спуск, посылая самый мощный разряд пламени, с каким только справилась. Никакого эффекта. Кристалл проскочил над Хоем по параболе и снова вернулся на тот путь, по которому летел.

Сержанты следили, как он возвращается. На этот раз он ничуть не замедлил полета, пролетая над ними. Оказавшись над скалой, он начал движение вниз. Девлин кинулся к самому краю и бросился животом в засохшую грязь, задрав голову. Последнее, что он увидел, было сверкание света, опускающегося параллельно изгибам скалы, прежде чем кристалл исчез под противоположной плоскостью потрескавшегося утеса.

* * *

Торговцы шумели и с лязгом прокладывали себе путь по криклейдской дороге в семи больших грузовиках. От множества железных предметов, сваленных за кабинами, энергично исходил пар, а блестящие медные щитки закрывали передние колеса. Они остановились перед широкими ступенями поместья, капая маслом на гравийную дорожку и с пыхтением выпуская пар из неплотных сцеплений.

Лука вышел приветствовать их. Насколько он мог определить, мысли людей, сидевших в кабинах, были достаточно дружественными. Он не ждал никаких неприятностей. Торговцы и раньше навещали Криклейд, но никогда они не приезжали в таком количестве; ради этого случая вызвали десять работников поместья.

Старший из торговцев вылез из машины и представился как Лионель. Невысокий мужчина, чьи светлые развевающиеся волосы были перевязаны кожаным шнурком, одетый в синие хлопчатобумажные джинсы и плотно прилегающий к горлу свитер. Рабочая одежда, почти что приложение к его истинному положению. После двухминутного разговора, когда собеседники присматривались друг к другу, Лука пригласил его в дом.

Лионель с признательностью расположился в кабинетном кожаном кресле, прихлебывая предложенные ему Норфолкские слезы. Если он и отметил напряженную и угрюмую атмосферу, тяжело нависшую над поместьем, то никак этого не обнаруживал.

– Наш основной товар в этой поездке – рыба, – заявил он. – Большей частью копченая. Но у нас есть и свежая – во льду. Кроме того, мы везем овощи и семена фруктов и плодов, оплодотворенные куриные яйца, изысканную парфюмерию, некоторые инструменты. Мы стараемся заработать надежную репутацию, так что, если вам нужно что-нибудь, чего у нас нет, мы попытаемся это доставить в следующий приезд.

– А что нужно вам? – спросил Лука, усаживаясь за широкий стол.

– Мука, мясо, некоторые детали для тракторов, и то, чем можно заправить грузовики. – Он поднял стакан, – отличный напиток.

Они улыбнулись и чокнулись стаканами. Взгляд Лионеля на мгновение задержался на руке Луки. Разница между их кожей была не особенно контрастной, но заметной. У Луки она была темнее и грубее, ладонь его поросла волосами – истинный показатель возраста Гранта; у Лионеля оттенок кожи был почти как у юноши.

– Какую обменную цену вы назначаете за рыбу? – спросил Лука.

– Рыбу меняем на муку, пять к одному по весу.

– Не трать зря мое время.

– Я и не трачу. Рыба – это ценный протеин. Еще ведь и проезд: Криклейд далеко в глубинке.

– Вот потому-то мы разводим овец и крупный рогатый скот; мы экспортируем мясо. Но я могу оплатить ваш проезд электричеством: у нас есть своя станция.

– Наши батарейки на семьдесят процентов заряжены.

Они рядились добрых сорок минут. Когда вошла Сюзанна, она застала их на третьем раунде Норфолкских слез. Она села сбоку от стула Луки, он обвил рукой ее талию.

– Как идет дело? – спросила она.

– Надеюсь, тебе понравится рыба, – ответил Лука. – Мы только что купили три тонны.

– Ох ты, черт возьми, – Сюзанна приняла стакан «слез» из руки мужа, задумчиво отхлебнула. – Наверное, в холодильной камере хватит места. Мне надо побеседовать с кухаркой.

– У Лионеля, кроме того, есть интересные новости.

– Да? – она подарила торговцу приятный вопрошающий взгляд.

Лионель улыбнулся, скрывая легкое любопытство. Как и Лука, Сюзанна не скрывала истинного возраста своего «хозяина». Это были первые пожилые люди, которых он видел с тех пор, как Норфолк попал в этот мир.

– Эту рыбу мы получили на корабле под названием «Крэнборн» в Холбиче. Они там совершили посадку неделю тому назад и обменивают свой груз на машинное оборудование. Они должны быть еще там.

– Да? – спросила Сюзанна.

– «Крэнборн» – торговое судно, – уточнил Лука. – Оно ходит между островами, подбирая грузы и пассажиров. Все, что окупается; они могут рыбу ловить, устриц, собирать водоросли, лед колоть, знаешь ли.

– Экипаж этого корабля оснастил это судно сетями, – сообщил Лионель. – В данный момент там нет особенной работы, так что они в основном подрабатывают рыбной ловлей. Поговаривают еще и о торговле между островами. Как только утрясут детали, они получат большее представление о том, кто что производит и какие грузы они могут предлагать на обмен.

– Я рада за них, – сказала Сюзанна. – А зачем об этом рассказывать мне?

– Это – способ попасть за пределы нашего мира, – объяснил Лука. – Возможность, во всяком случае.

Сюзанна пристально всмотрелась в его лицо, теперь оно отличалось от знакомых черт Гранта. Этот рецидив происходил все быстрее с тех пор, как он вернулся из поездки в Носсингтон с новостью, что с аэрогоспиталем ничего не выйдет: его электроника просто не сможет работать в этом мире.

– Такое дальнее путешествие должно стоить дорого, – сказала она тихо.

– Криклейд мог бы его оплатить.

– Да, – согласилась Сюзанна. – Мог бы. Но он больше нам не принадлежит. Если мы будем употреблять столько пищи, столько Слез Норфолка и иметь столько лошадей, другие будут нас обвинять в том, что мы все это воруем. Мы не сможем вернуться, особенно на Кестивен.

– Мы?

– Да, мы. Они – наши дети, а это наш дом.

– Одно ничего не значит без другого.

– Не знаю, – она была сильно обеспокоена. – Что заставит экипаж «Крэнборна» придерживаться соглашения после того, как мы отступимся?

– А что мешает нам украсть их корабль? – устало спросил Лука. – У нас опять цивилизация, дорогая. Она не самая лучшая, я признаю. Но она здесь присутствует, и она работает. По крайней мере, мы видим, что предательство и нечестность отступили далеко.

– Хорошо, значит, ты хочешь ехать? Как будто бы у нас не было уже достаточно неприятностей, – сказала она с виноватым видом, бросив взгляд на дипломатично молчащего Лионеля.

– Не знаю. Я хочу бороться за это, прибегая к средствам, которые завоевал Грант.

– Это не битва – это дело сердца.

– Чьего сердца? – прошептала Сюзанна с мукой в голосе.

– Извините меня, – вмешался Лионель. – Вы не подумали о том, что этим людям, одержателям ваших дочерей, не очень-то будут рады? Вообще, что вы собирались делать? Ведь не просто сопровождать их, а после пойти полюбоваться на закат? Они будут такими же чужими вам, как и вы – им.

– Они мне не чужие, – возразил Лука. Он соскочил со стула, дергаясь всем телом. – Черт побери, я не могу перестать о них волноваться.

– Все мы уступаем своим хозяевам, – сказал Лионель. – И легче всего признать это, по крайней мере тогда у вас будет хоть немного покоя. Вы к этому готовы?

– Не знаю, – взревел Лука. – Просто не знаю.

* * *

Кармита пробежала пальцами по руке женщины, прощупывая строение кости, мышцы и сухожилия. Глаза ее были закрыты, когда она производила этот осмотр, мозг сосредоточился на слабом излучении, которое шло от плоти. Она не только полагалась на осязательные ощущения, клетки образовывали ясно различимые ленты теней, как будто она осматривала саму структуру человеческого тела, которая была не в фокусе. Отпечатки пальцев сдвинулись на два сантиметра, Кармита осторожно поставила их на место, как будто настраивала клавиши рояля. Подобный осмотр всего тела занимал более часа, и даже тогда он не был на сто процентов эффективным. Была осмотрена только поверхность. Многие виды рака могли поражать внутренние органы, гланды, костный мозг; крошечные чудовища оставались незамеченными и таились, пока не становилось поздно – слишком поздно.

Под пальцами Кармиты что-то сдвинулось вбок. Она поиграла с уплотнением, ощупывая его. Плотный узел, как будто под кожу попал камешек. Внутреннее зрение Кармиты представляло себе это как белое пятно, протягивающее в стороны бахрому хрупких щупалец, которые врастали в окружающие ткани.

– Еще одно, – сказала она.

Вздох женщины прозвучал почти рыданием. Кармита научилась жестокому способу не скрывать ничего от пациентов. Они неизбежно распознавали тревогу в ее мыслях.

– Я умру, – захныкала женщина. – Все мы умираем, гнием заживо. Это наше наказание за то, что мы спаслись от потусторонья.

– Чепуха, эти тела выведены генинженерией, что дает им высокую сопротивляемость раку. Как только ты прекратишь раздражать свое тело энергистической мощью, наступит ремиссия, – ее постоянный набор успокоительных слов так много раз повторялся после смерти Баттерворта, что она сама начала в него верить.

Кармита продолжала осмотр, прощупывая локоть. Теперь это было только формальностью. Хуже всего у этой женщины были бедра; комки, точно гроздья грецких орехов, там, где она удалила вялые мускулы, чтобы вернуть себе очаровательный, точно у подростка, задик. Страх поборол инстинкт и желание сублимировать юношеские прелести. Неестественное для клеток напряжение прекратилось. Возможно, опухоль и в самом деле придет к ремиссии.

Кармита уже заканчивала, когда в фургон постучал Лука. Она попросила его подождать снаружи, пока женщина оденется.

– Все будет в порядке, – Кармита потрепала ее по плечу. – Ты только будь самой собой – и станешь сильнее.

– Да, – мрачно прозвучал ответ.

Для лекций сейчас не время, решила Кармита. Пускай сначала оправится от шока. Впоследствии она сможет научиться распоряжаться своей внутренней силой, чтобы бороться за себя. Бабушка Кармиты всегда подчеркивала, как важно считать себя здоровым. «Слабый ум впускает микробы».

Лука тщательно избегал встречаться с заплаканными глазами женщины, когда она спускалась по ступенькам фургона, он покорно стоял сбоку.

– Еще одна? – спросил он, когда женщина скрылась в поместье.

– Да, – сказала Кармита. – На этот раз случай более спокойный.

– Это хорошо.

– Не совсем. До сих пор мы видели, как развиваются первоначальные опухоли. Я только молюсь, чтобы ваша высокая сопротивляемость держала их под контролем. Если этого не происходит, следующая стадия – метастазы, когда раковые клетки начинают распространяться по всему телу. Когда это произойдет – все кончено, – ей удалось сдержать свое негодование; землевладельцы и городские жители происходили от колонистов, полученных при помощи генинженерии; цыгане отвергали достижения медицины.

Лука покачал головой, он чувствовал себя слишком усталым, чтобы спорить.

– Как Иоганн?

– Снова набирает вес, и это хорошо. Я заставила его опять ходить и делать некоторые упражнения для наращивания мускулов – тоже хорошо. И он полностью избавился от иллюзий относительно своего тела. Но опухоли еще есть. В настоящий момент его тело слишком слабое, чтобы с ними бороться. Я все надеюсь, что если мы сумеем поднять общий уровень его здоровья, включатся естественные защитные силы организма.

– Он уже может помогать по хозяйству?

– Об этом даже и не помышляй. Недели через две я, может быть, попрошу его помочь мне в травяном огороде. Это самая напряженная трудовая терапия, какую я допущу для него.

Ничто не могло скрыть от нее его внутреннее разочарование.

– А зачем? – подозрительно спросила она. – Для чего ты хотел, чтобы он что-то делал? Я-то думала, что хозяйство в старом поместье идет гладко. Не могу заметить никакой разницы.

– Просто выбор, над которым я раздумываю, вот и все.

– Выбор? Вы что, уезжаете? – ее это удивило.

– Подумываем, – произнес он резко. – Не говори никому.

– Не скажу. Но я не понимаю, куда вы едете.

– Девчонок найти.

– Ох, Грант, – Кармита сочувственным жестом положила руку ему на плечо. – С ними все будет в порядке. Даже если Луиза станет одержимой. Ничья душа не изменит ее внешности, слишком она яркая.

– Я не Грант, – он оглядел двор, дергаясь и что-то подозревая. – Можно говорить о внутреннем демоне, хотя, видит Бог, тебе это, вероятно, нравится.

– Да уж, я так веселюсь!

– Извини.

– И сколько их у тебя? – спросила она тихо.

Он ответил только после долгой паузы:

– Несколько в груди. В руках. В ногах. Христа ради, никогда я не думал, что мои ноги настолько изменятся, – он с отвращением простонал. – Почему так?

Кармите не нравилась его искренняя растерянность; одержатель Гранта заставлял ее слишком сочувствовать ему.

– В этих явлениях нет никакой логики.

– Немногие люди знают, что происходит, и за пределами Криклейда тоже. Этот торговец, Лионель, понятия не имеет. Завидую ему. Но это не продлится долго, люди вроде Иоганна будут умирать, как мухи, по всей планете. Когда все поймут в чем дело, все действительно быстро распадется. Вот потому-то я и захотел вскоре отправиться в путь. Если случится вторая волна анархии, я так никогда и не узнаю, где девчонки.

– Мы должны найти несколько настоящих врачей, чтобы они тебя осмотрели. Эти белые огни использовали, чтобы сжигать опухоли. У нас теперь есть рентгеновские установки. Нет причин, чтобы это было бы невозможно. Может быть, даже не стоит быть такими решительными, тебе нужно только пожелать, чтобы эти клетки отмерли.

– Не знаю.

– Это непохоже на тебя, ни на кого из вас. Да не сиди же ты на своей заднице, выясняй. Достань врача. Массаж и чай тут не помогут, а это все, что я могу обеспечить. Ты не можешь сейчас уехать, Лука, люди признают тебя как хозяина. Употреби все влияние, какое у тебя есть, чтобы изучить происходящее и спасти ситуацию. Избавь их от этого ракового страха.

Он недовольно вздохнул, потом тряхнул головой, глядя на нее одним глазом:

– Ты все еще думаешь, что Конфедерация спешит тебе на помощь, да?

– Совершенно верно.

– Им никогда нас не найти. Они должны прочесать две вселенные.

– Верь в то, во что приходится. Я-то знаю, что произойдет.

– Друзья-враги, да? Мы с тобой?

– Некоторые вещи никогда не меняются, что бы ни случилось.

От необходимости обрезать ее резким ответом Луку спасло появление одного из работников, ворвавшегося во двор с криком, что из города едет какой-то человек с новостью. Они с Кармитой прошли через кухню и вышли через парадную дверь поместья.

По дорожке на белой лошади скакала женщина. Им обоим был достаточно знаком ее образ мыслей: Марсела Рай. Галоп ее лошади соответствовал волнению и встревоженности самой женщины.

Она остановилась перед широкими каменными ступенями, ведущими на мраморное крыльцо, и спешилась. Лука взял уздечку и постарался успокоить возбужденное животное.

– Мы только что узнали от деревенских за железной дорогой, – сообщила Марсела. – Сюда движется шайка головорезов, Совет Колстерворта почтительно просит, и прочая чушь. Лука, нам нужна помощь, чтобы выпроводить этих молодчиков. Очевидно, они вооружены. Они напали на старое милицейское отделение в окрестностях Бостона и умчались оттуда с ружьями и десятком автоматов.

– Ох ты, какая блестящая новость, – восхитился Лука. – Здешняя жизнь продолжает становиться все лучше и лучше.

* * *

Лука изучал поезд в бинокль (самый настоящий, который когда-то подарил Гранту его отец). Он был убежден, что это тот самый поезд, но кое-что в нем изменилось. Добавили четыре дополнительных вагона, но незаметно было, чтобы кто-нибудь путешествовал с удобствами. Это был старый потемневший бронепоезд, защитная броня настоящая, как догадывался Лука – проходила снаружи по всей длине, грубо приклепанная к обычным вагонам. Поезд с лязгом двигался по рельсам по направлению к Колстерворту с неумолимой скоростью тридцать миль в час. Брюсу Спэнтону наконец удалось претворить общее представление о непреодолимой силе в физическую реальность, пустив ее прямо в деревенскую местность норфолкского тернеровского пейзажа [Тернеровский пейзаж – Тернер Джозеф (1775 – 1851) – английский живописец, известный своими пейзажами], к которой это явление вовсе не относилось.

– На этот раз их тут больше, – заметил Лука. – Наверное, мы могли бы опять отвинтить рельсы.

– Это чудовище не приспособлено к переворачиванию, – мрачно напомнила Марселла. – Тебе придется их мозги перевернуть, а хвосты последуют за ними.

– У них между ног.

– Ты понял.

– Через десять минут они будут здесь. Нам бы лучше расставить людей и придумать стратегию.

Он привел с собой сюда почти семьдесят работников поместья из Криклейда. После воззвания колстервортского совета более пятисот деревенских жителей добровольно вызвались включиться в войну с мародерами. Еще человек тридцать или около того собрались с близлежащих ферм, чтобы отстоять продукты, вырастить которые стоило им стольких трудов. Все они принесли из жилищ, которые считали своими, пистолеты или охотничьи ружья.

Лука и Марсела организовали из них четыре группы. Самая большая, человек в триста, выстроилась в форме лошадиной подковы, окружив вокзал Колстерворта. Еще две партии свешивались с выступов перрона, готовые толпой броситься на рельсы и окружить разбойников. Оставшиеся три десятка человек в седлах составляли кавалерийские силы, готовые преследовать каждого, кто уклонится от атаки.

Несколько последних минут они провели, маршируя шеренгами, приводя в порядок строй и убеждаясь, что превратили свою одежду в пуленепробиваемую броню. Настоящих стрелков в этом мире было трудно защищать. Популярностью пользовались углеродно-силиконовые армированные куртки, они выглядели как форма полицейских бригад середины двадцать первого века.

– Наше право выглядеть так, как мы сами хотим, мы стоим за это, – то и дело повторял им Лука, проходя по рядам и осматривая свои войска. – Мы – те люди, которые кое-что сделали в данных обстоятельствах, построили для себя приличную жизнь. Я буду самой последней сволочью, если дам этому сброду ее разрушить. Им нельзя позволять жить поблизости от нас, это делает из нас жалких рабов.

Повсюду, куда он подходил, он слышал шепот узнавания и видел приветственные кивки. Решимость и уверенность защитников распространялись в воздухе, превращаясь в осязаемую ауру сердечного расположения. Когда он занял место возле Марселы, они просто улыбнулись друг другу, наслаждаясь предстоящей битвой. Теперь поезд был всего в миле от города, огибая последний поворот дороги перед прямыми путями к станции. Он залился сердитым вызывающим свистком. Красноватый туман над вокзалом засверкал ярче. В стенках деревянных спальных вагонов раскрылись амбразуры, из которых посыпались обломки гранита.

Лука смотрел прямо на паровоз, стоя под стволами пушек.

– Подходи, подходи, задница, – спокойно произнес он.

Выбор был на удивление прост. Каждая сторона приблизительно знала силы и расположение другой. Не могло произойти ничего иного, кроме прямой конфронтации одного лагеря другому. Соревнование энергистической мощи и воображения, где настоящее оружие было нежелательным зрелищем. Осталось полмили до станции, и поезд постепенно замедлил ход. Два последних вагона отцепились и затормозили до полной остановки среди оранжевых искр, летящих от колес. Их бока откинулись, образовывая скаты, оттуда вниз, к земле ринулись джипы. Они были превращены в бронированные экипажи, приспособленные для езды по песку, с толстыми решетками; громадные шины с глубокими протекторами приводились в движение четырехлитровыми бензиновыми двигателями, которые с резким рыком посылали в воздух вонючие выхлопы. В каждой машине над водителем возвышался автомат, он обслуживался автоматчиком в кожаной куртке и в шлеме с очками.

Машины рванули прочь от вагонов в попытке объехать с тыла защитников города. Лука просигналил своей кавалерии. Они двинулись в поля, чтобы перехватить джипы. Поезд с ревом проследовал дальше.

– Приготовься! – закричала Марсела.

Из пушки поезда повалили клубы белого дыма, Лука рефлекторно пригнулся, уплотняя воздух вокруг себя.

В конце вокзала начали разрываться снаряды, толстые комья земли загрязняли чистую линию горизонта среди всполохов оранжевых огней. Два из них ударились о бахрому красного облака и взорвались, не принеся никому вреда, за двадцать ярдов до земли. Полетела шрапнель. Со стороны защитников послышались радостные крики.

– Мы их доконали, – в триумфе зарычал Лука.

Через поля загремел автоматный огонь – это джипы делали резкие повороты, вздымая потоки грязи. Они въезжали прямо в ворота, раскидывая бревна взрывами желтого огня. Лошади легким галопом мчались за ними, с усилием перепрыгивая через живые изгороди и заборы. Всадники стреляли с седла, посылая белые молнии. Моторы джипов начали покашливать и заикаться, в то время как потоки энергистической мощи играли в адские игры с клетками, упрятанными глубоко в полутвердой иллюзии.

Теперь поезд отошел всего на четверть мили. Его пушка все еще непрерывно стреляла. Земля за пределами вокзала брала на себя всю силу ударов; то и дело образовывались кратеры, посылая в воздух почву, траву, деревья и каменные стены. Луку удивляли небольшие размеры воронок: он ожидал, что снаряды должны быть мощнее. Дыма от них, однако, образовывалось много, толстые серовато-синие облака неистово сбивались в кучи на фоне глушившего их красного сияния. Они почти закрыли поезд.

Лука подозрительно нахмурился, видя это.

– Это может быть прикрытие, – закричал он Марселе, перекрывая низкий рев разрывающихся снарядов.

– Не имеет значения, – прокричала она в ответ. – Не забудь, мы можем ощущать их. Дымовые завесы тут не помогут.

Что– то шло не так, и Лука это чувствовал. Когда он снова обратил свое внимание на поезд, он мог почувствовать нотку торжества, исходящую от поезда. И все же -ничто из того, что сделали мародеры, не убедило их в победе. Ничего такого Лука не заметил.

Слои дыма от снарядов лениво ползли по направлению к станции. Пробиваясь через край красного света, они фосфоресцировали цветом темного кларета. Люди из резервных групп, толпившихся за платформами, странно реагировали на первые струйки дыма, изгибающиеся и вьющиеся вокруг них. Размахивая руками у себя перед лицом, как будто отгоняя надоедливых ос, они начали спотыкаться и кружиться на месте. От их сознания шли мелкие волны паники, они сталкивались с теми, кто находился рядом.

– Что это с ними происходит? – спросила Марсела.

– Не знаю, – Лука понаблюдал за медленным движением темно-красного дыма.

Дым вел себя в высшей степени естественно, его витки волнообразно колыхались и крутились в потоках воздуха. Ничто его не направляло, не было никакого злонамеренного энергистического давления, и все же там, куда он распространялся, устанавливался хаос. У Луки ушло некоторое время на то, чтобы уловить бросающиеся в глаза связи; даже уверяя себя, что Спэнтон опустится так низко, как только возможно, Лука находил, что трудно поверить в такую безнравственность.

– Газ, – произнес он, обретя дар слова. – Это не дым. Этот ублюдок применяет поражающий газ!

Автоматы и ружья открыли огонь из каждой щели, прорезанной в бронированных боках поезда. Так как обороняющиеся рассеялись, пули могли беспрепятственно разрезать розовый воздух. Первый ряд городских жителей оттеснило назад, когда пули начали ударяться об их защитные куртки. Внезапно красноватый туман исчез. Человеческий инстинкт выживания был слишком силен, каждый сосредоточился на том, чтобы спастись самому.

– Сдувайте его назад, на них! – заревел Лука, перекрикивая общее смятение.

Теперь поезд отъехал всего на несколько сотен ярдов, поршни яростно рычали, и машина без всяких остановок скользила по рельсам к Луке. Он выставил вперед руки и начал отгонять от себя газ.

Марсела последовала его примеру.

– Давайте! – кричала она ближайшим горожанам. – Отпихивайте его!

Они начали подражать ей, посылая поток энергистической мощи, чтобы оттолкнуть дымку, а вместе с ней – смертоносный газ. Эта идея быстро распространилась между обороняющимися, она становилась реальной, как только о ней начали думать. Люди не нуждались в том, чтобы действовать, им нужно было только думать. Поднялся ветер, он стонал над стенами вокзала, торопливо проносясь над рельсами, его скорость быстро увеличивалась. Столбы дыма начали сгибаться над своими кратерами, которые заскользили по направлению к приближающемуся поезду. Ветер подбирал и уносил листья и прутики от изгородей. Они, ни в чем не повинные, разламывались о черную броню поезда и разлетались вокруг него взволнованными потоками.

Лука взвыл в бессловесном возбуждении, добавляя воздух из своих легких к той энергии, которая вырывалась из его тела. Буря эта достигла силы здорового ветра, обрушиваясь на него же. Он и его соседи крепко взялись за руки, и все вместе они твердо укрепились на земле. Единство цели вернулось, принося им непобедимую власть над стихией. Теперь, как только возникал порыв ветра, они начинали придавать ему определенную форму, сужая его поток так, чтобы он стремительно шел против поезда. Висячие фонари вдоль платформы раскачивались параллельно земле, с силой цепляясь за свои кронштейны.

Поезд замедлил ход, затормозил от ужасной силы горизонтального торнадо, ринувшегося против него. Пар от его трубы и неплотно состыкованных деталей присоединялся к потокам смертельного газа. Мародеры не могли твердо держать свои ружья в руках; ветер кидался на них, крутя оружие и раскачивая его у них в руках, угрожая выхватить его. Стволы пушек смотрели в разные стороны и уже перестали стрелять.

Теперь все обороняющиеся вложили свою волю в ярящийся ветер; направляя его прямо против поезда и заставляя его, покачиваясь, остановиться за сотню ярдов от вокзала. Тогда они увеличили напор, адреналин обеспечил им дальнейшее вдохновение. Железный зверь качался, его вес ничему не мог помочь.

– Мы можем с этим справиться, – закричал Лука, и его слова разносил сверхъестественный ветер. – Продолжаем.

Его поддержали все, воодушевленные тем, как при первых движениях затрещала громадная рама паровоза.

Мародеры, находящиеся внутри, напрягли все свои способности, чтобы укрепиться на месте. Но число их было недостаточно для выигрыша в этом состязании сил.

Куски гранита на рельсах препятствовали движению. Сами рельсы были повреждены, и паровоз не мог скользить, котел задевал их. Шпалы ломались о бока вагонов.

Колеса с одной стороны паровоза оторвались от земли. На мгновение машина зависла, опираясь на оставшиеся на рельсах колеса, а люди, находившиеся внутри, изо всех сил боролись, чтобы противостоять движению, грозившему опрокинуть весь поезд. Но обороняющиеся горожане ни за что не соглашались остановить тот вихрь, который они устроили, и металлические оси согнулись. Паровоз обрушился на один бок, таща за собой вагоны и заставляя их повернуться на девяносто градусов.

Если бы это схождение с рельсов было настоящим крушением, поезду пришел бы конец. В этом же случае горожане продолжали двигать его. Паровоз снова пошел рывками, нацеливаясь сломанными осями прямо в небо. Густые клубы пара вылетали из сломанных поршней, но только для того, чтобы их сейчас же рассеивал ветер. И снова паровоз перевернулся, когда ураган ударил в его черные плоскости, волоча оставшиеся вагоны. Теперь действовала сила инерции, заставляя колеса непрерывно катиться по рельсам. Сцепления между вагонами нарушились. Вагоны раскатились по полям, вырывая с корнем попадавшиеся на пути деревья, а потом скатываясь в канавы, где окончательно останавливались.

А паровоз продолжал лететь, побуждаемый ветром и мыслями тех, кто предназначался в жертвы. Через некоторое время лопнул котел, уничтожив суть огромной машины. Из громадной дыры вырвалось облако пара, быстро исчезая в истерзанном небе, чтобы уступить место груде мусора. По искалеченной земле покатились обломки очень современных с виду машин и аппаратов. Вся иллюзия о всесильном паровом колоссе испарилась, оставив одну из обыкновенных восьмиколесных машин Норфолкской железнодорожной компании, зарытой в почву.

Когда ветер утих, Лука предоставил Марселе организовать медицинскую помощь для тех горожан, которые подверглись воздействию газа. И даже теперь удушливый химический запах украдкой бродил по мелким воронкам. Те, кто претендовал на какие-то знания в этой области, утверждали, что это мог быть какой-то из видов фосфора, или, возможно, хлор, а может быть, и что-нибудь еще хуже. Названия, которые они предлагали, Луку не волновали: важно было намерение, которое за ними стояло. Он бродил по месту катастрофы, морщась при виде вытаращенных заплаканных глаз, из которых капали слезы или соленая вода с кровью в равных количествах; он пытался произносить утешающие слова так, чтобы они звучали громче ужасного хриплого кашля.

После этого уже не могло оставаться сомнений в том, что надо делать.

Лука сколотил небольшую компанию из рабочих поместья, чтобы они сопровождали его. Вспоминая свою первую встречу со Спэнтоном, он направился через поле к потерпевшему крушение поезду.

Какие– то странные металлические листы и в самом деле были приварены к корпусу трактора. Они оказались вовсе не железом, это была просто конструкция из строительного материала с легким весом; каркас, который в сознании смотрящего без особого труда принимает вид прочного вооружения. Оно определенным образом пострадало из-за дикой жестокости ветра. От некоторых пушек отломились жерла, а оставшиеся погнулись. Главный корпус конструкции выгнулся латинской цифрой V, передний конец которой тянулся к земле.

Лука обошел этот экипаж кругом. Машина была как следует измята, стены прогнулись вовнутрь, а крыша вогнулась, настолько уменьшив внутреннее пространство, что оно сделалось не больше шкафа. Лука скорчился и заглянул в покривившуюся щелочку окна.

Брюс Спэптон ответил на его взгляд. Его туловище застряло между различными обломками металла и покореженных труб, которые торчали из стены. Кровь из его разбитых ног и руки смешалась с машинным маслом и грязной землей. Его лицо было бледно-серым, как у жертвы шока, черты отличались от тех, что были прежде. Изогнутые солнечные очки отброшены на зачесанные назад черные волосы; не оставалось больше никаких иллюзий.

– Благодарение Господу, – выдохнул он. – Вытащи меня отсюда, друг. Я прошу об этом, чтобы у меня не отвалились мои долбаные ноги.

– Я так и думал, что найду тебя здесь, – бесстрастно вымолвил Лука.

– Вот ты меня и нашел. Так что вручу тебе гребаную медаль. Только вытащи меня. Эти стены все развалились до самого своего дерьмового основания в нашей драчке. Все так болит, что я не могу, как всегда, отключить боль.

– Драчка? Так вот что это было?

– Ты что это пытаешься на нас навесить? – закричал Спэнтон. Он замолчал, строя дикие гримасы от боли, вызванной его взрывом. – Ладно, о'кей, ты победил. Ты король на холме. А теперь убери эти куски металла.

– Значит, так?

– Значит – как?

– Мы победили, вы проиграли. Теперь все?

– Что ты там такое болтаешь, черт сраный?

– А-а, понял. Ты уходишь к заходящему солнышку и никогда больше не возвращаешься. Вот оно что. Конец. Никакого тяжелого ощущения. Все оборачивается ладком, ты только убьешь массу других людей ядовитым газом. Может, выберешь город поменьше, который не сможет тебе сопротивляться. Что ж, здорово. Потрясающе. Вот почему я вышел помочь этому городу. Значит, ты смог тут поиметь свою драчку и повернуться к нам спиной.

– Ты чего это, к дьяволу, добиваешься?

– Я хочу жить. Я хочу, чтобы можно было в конце дня оглянуться и посмотреть, чего я достиг. Я хочу, чтобы моя семья преуспевала. Я хочу, чтоб они были в безопасности. Я не хочу, чтобы они волновались насчет маньяков с манией величия, которые воображают, будто то, что они крутые, дает им право жить за счет обыкновенных приличных работающих людей, – он улыбнулся, глядя сверху на пораженное ударом лицо Спэнтона. – Что, я попадаю своим камешком в чей-то огород? Не видишь ли ты себя во всем этом?

– Я исчезну. О'кей? Мы уберемся с этого острова. Можешь посадить нас на корабль и убедиться, что мы в самом деле уезжаем.

– Дело ведь не в том, где ты, вот в чем проблема. Дело в том, кто ты, – Лука выпрямился.

– Как? Вот оно что. Вытащи меня отсюда, ты, дерьмо, – Спэнтон начал молотить кулаками в стены.

– Не думаю, что я это сделаю.

– Ты думаешь, я теперь проблема? Да ты вообще не понимаешь, что такое проблема, задница. Я тебе покажу, что такое чертова гребаная проблема…

– Так я и думал.

Лука начал поднимать свой пневматический пистолет, пока дуло не оказалось в шести дюймах от головы Спэнтона. Он стрелял до тех пор, пока совсем не отстрелил голову этого человека.

Душа Брюса Спэнтона отлетела из его окровавленного трупа вместе с настоящей душой этого тела; призрачное видение, поднявшееся, точно дым из обломков поезда. Лука заглянул прямо в прозрачные глаза, которые внезапно осознали, что происходит настоящая смерть после столетий зря потраченного полусуществования. Он выдержал этот взгляд, осознавая собственную вину, точно стирающийся образ, медленно увядающий, уходящий из виду и из бытия. Это заняло всего несколько секунд; период, который сжал время целой жизни, полной горького страха и боли до своего размера.

Лука стоял, содрогаясь от глубокого воздействия знания и эмоций. Я сделал то, что должен был, сказал он себе. Спэнтона необходимо было остановить. Ничего не сделать означало бы уничтожить меня самого.

Рабочие поместья боязливо наблюдали за ним, мысли их были подавлены, когда они ждали, что он будет делать дальше.

– Пошли, поищем остальных, – сказал Лука. – Особенно этого ублюдка химика, – и он пошел к ближайшему вагону, заряжая новую обойму в пустой магазин пневматического пистолета.

Остальные пошли за ним, держа оружие крепче, чем до того.

* * *

Криклейд не слышал криков, подобных этому, с того дня, когда прибыл Квинн Декстер. Из высокого окна, выходящего во двор, слышалась высокая нота непереносимой женской муки. Спокойный воздух яркого дня ранней осени помогал этому звуку разноситься по всем крутым крышам поместья, приводя в возбуждение лошадей в стойлах и заставляя людей виновато вздрагивать.

У Вероники отошли воды в ранние дневные часы, после того как Лука увел свой отряд рабочих поместья помогать воевать с мародерами. Кармита была с Вероникой с самого рассвета, в одной из спален западного крыла. Она подозревала, что эта комната могла даже принадлежать прежде Луизе; она выглядела достаточно вместительной, в центре стояла большая кровать – хотя недостаточно поместительная, чтобы служить ложем для двоих (такую кровать никогда бы не поставили для незамужней дочери землевладельца). И непохоже, чтобы теперь она понадобилась Луизе. Вероника лежала посередине, обложенная подушками, а кухарка обтирала ее напряженное лицо маленьким полотенчиком. Все остальное было предоставлено Веронике и Кармите. И ребенку, который без особой охоты собирался скоро появиться на свет.

По крайней мере новообретенное ощущение Кармиты позволяло ей видеть, что это правильное поведение во время родов, и пуповина не обвилась вокруг шейки. Других очевидных осложнений тоже не было заметно. В основном именно это заставляло Кармиту выглядеть спокойной и излучать уверенность. В конце концов, ей приходилось ассистировать уже при десятке естественных родов, что было большим удобством для всех участников. Некоторым образом Вероника видела в ней смешение собственной давно потерянной матери и квалифицированного врача-гинеколога, она никогда не упомянула бы об этой помощи, включая и обтирания полотенцем, если бы ей пришлось разговаривать с настоящей повивальной бабкой.

– Я вижу головку, – взволнованно сказала Кармита. – Теперь только положись на меня.

Вероника опять закричала, потом разразилась раздраженным хныканьем. Кармита положила руки на вздувшийся живот роженицы и напрягла всю свою энергистическую мощь, сообразуя ее со схватками. Вероника продолжала кричать, пока появлялся ребенок. Затем разразилась слезами.

Все получилось гораздо быстрее, чем обычно, благодаря энергистическому давлению. Кармита схватила ребенка и почувствовала благостное облегчение, пытаясь сделать последние минуты для истощенной роженицы более терпимыми. А потом началась обычная паническая поспешная деятельность по перерезанию и перевязыванию пуповины. Вероника радостно всхлипывала. Мимо ходили люди с полотенцами, улыбками и поздравлениями. Обтирание ребенка. Избавление от последа. Бесконечные уборки.

Новым во всем этом было применение небольшого количества энергистической силы к тому, чтобы излечить небольшие разрывы на стенках матки Вероники. Не особенно много, Кармита все еще беспокоилась о воздействии длительного использования этой силы, даже малое количество которой могло иметь вредные последствия. Но зато это спасало от необходимости накладывать швы.

К тому времени, как Кармита практически закончила прибираться, Вероника лежала на чистых простынях, убаюкивая новорожденную дочку в классическом ореоле изможденности и счастья. И с ясным рассудком.

С минуту Кармита молча изучала ее. В ней не было внутренней муки, причиненной душой одержанного, бродящей по своему хозяину. На некоторое время боли, крови и радости обе стали едины, смешиваясь в празднике появления новой жизни.

Вероника застенчиво улыбнулась, глядя вверх на Кармиту:

– Разве она не чудо? – умоляюще спросила она, глядя на дремлющего ребенка. – Большое тебе спасибо.

Кармита присела на краешек кровати. Невозможно было не улыбнуться сморщенному личику, такому невинному среди своего нового окружения.

– Она миленькая. Как ты собираешься ее назвать?

– Жанеттой. В обоих наших семьях было это имя.

– Понятно. Это хорошо, – Кармита поцеловала младенца в лобик. – Теперь вы обе немного отдохните. Я загляну через часок или около того, проверить, как вы.

Она прошла через дом и вышла во двор. По пути ее останавливали десятки людей; они расспрашивали, как все прошло, в порядке ли мать и ребенок. Кармита счастлива была сейчас же сообщить хорошие новости, надеясь рассеять хотя бы часть тревоги и напряжения, давящих на Криклейд.

Лука нашел ее сидящей у открытой двери фургона, она делала глубокие затяжки сигаретой с марихуаной. Он облокотился о заднее колесо и сложил руки на груди, глядя на нее. Она предложила ему затянуться.

– Нет, спасибо, – ответил он. – Я и не знал, что ты этим балуешься.

– Только ради того, чтобы отпраздновать событие. В Норфолке не много травки. Мы должны соблюдать осторожность, когда ее сажаем. Вы, землевладельцы, очень уж строги насчет пороков других людей.

– Не собираюсь с тобой спорить. Я слыхал, ребенок родился.

– Да, девочка в полном порядке. И Вероника тоже. Теперь.

– Теперь?

– Они с Олив поцеловались и поладили. Они теперь одно. Одна личность. Догадываюсь, что таким станет будущее для всех вас.

– Ха! – Лука горько усмехнулся. – Тут ты не права, девочка. Сегодня я убивал людей. Баттерворт прав, что боится за свое здоровье. Когда твое тело переходит в этот мир, ты отправляешься вместе с ним. Не бывает ни привидений, ни духов, ни бессмертия. Только смерть. Нас испортили. Мы потеряли единственный шанс отправиться туда, где нас ждут, а мы туда не попали.

Кармита выдохнула длинную струю сладкого дыма.

– Думаю, ты-то как раз попал.

– Не говори вздор, девочка моя.

– Ты попал назад, туда, где, как мы считаем, начинался род человеческий. То, что существует здесь, – это все, что у нас было до того, как люди начали изобретать всякие вещи и придумали электричество. Это некий конечный мир, в котором люди могут чувствовать себя в безопасности. Здесь существует магия, хотя не так уж на многое она годится. Работает очень мало машин, ничего особенно сложного. И, разумеется, никакой электроники. А смерть… смерть реальна. Черт, у нас ведь опять есть даже боги на другой стороне небес; боги, обладающие силой за пределами любого возможного здесь, созданные по нашему собственному образу и подобию. Через два-три поколения у нас останутся только слухи о богах. Легенды, рассказывающие о том, как был создан этот мир, вышедший из черной пустоты вспышкой красного огня. Что же это, если не начало новой эпохи страны невинности? Это место не для тебя, оно никогда таким не было. Ты заново изобрел биологический императив и на этот раз заставил его что-то значить. Все, чем ты являешься, должно быть передано через твоих детей. Каждый момент нужно прожить сполна, потому что другого у тебя не будет, – она еще раз затянулась, кончик косячка отливал ярким мандарином. Мелкие искорки отражались в ее сверкающих глазах. – Мне это, пожалуй, нравится, а тебе?

* * *

Пулевое ранение Стефани зажило достаточно, чтобы позволить ей бродить вокруг окраинного лагеря, она с Мойо и Сайноном совершали круг дважды в день. Их бывшее уединенное убежище хаотическим образом росло по мере того, как в него вливались дезертиры из армии Эклунд. Теперь лагерь разросся далеко от края скалы целой лавиной спальных мешков.

Новопришедшие были склонны держаться маленькими групками, собираясь вокруг найденных предметов, которые принесли с собой. Единственное правило, которое сержанты взяли из священных заветов Эклунд, было то, что они обязаны сдать свое настоящее оружие сейчас же после прибытия. Никто не возражал настолько серьезно, чтобы вернуться туда, откуда пришел.

Во время прогулок, совершаемых вокруг скоплений сдавшихся им людей, Стефани слышала достаточно обрывков разговоров, чтобы понять, что ждет одураченных дезертиров, если они осмелятся вернуться. Паранойя Эклунд росла в угрожающей степени. Появление Медного колокольчика не помогло. Очевидно, в него стреляли.

И это было причиной, почему он улетел в пустоту.

Как будто у них было мало причин для волнений со всеми текущими неприятностями, так теперь еще появилась перспектива, что Эклунд начнет войну.

– Мне тоже его не хватает, – Мойо произнес эти слова с сочувствием. Он сжал руку Стефани в попытке утешить ее.

Она слабо улыбнулась, благодарная за то, что он уловил ее меланхолические мысли.

– Денька два без него, и мы все развалимся на куски, – она умолкла, чтобы перевести дыхание. Вероятно, ее выздоровление шло не так быстро, как ей нравилось воображать. – Пойдем назад, – предложила она.

Эти маленькие прогулки начали давать новоприбывшим некоторое ощущение причастности, как будто они все были частицами большой новой семьи. Стефани была той, к кому они пришли, и ей хотелось показать им, что может быть им полезна, если они будут в этом нуждаться. Многие из них узнавали Стефани, когда она проходила мимо. Но теперь их стало так много, а гарантировать их безопасность должны были сержанты. Роль Стефани теперь сводилась к нулю. И Бог простит, если я начну пытаться фабриковать собственную значительность, как Эклунд.

Все трое повернулись и снова оказались лицом к малому лагерю, где их друзья днем и ночью бодрствовали вокруг Тины.

Немного поодаль линия наблюдателей формировалась из сержантов, вытянувшихся вдоль вершины скалы в поисках любого признака Медного колокольчика. Теперь они покрывали почти одну пятую часть границы, и Сайнон говорил ей, что по их внутреннему соглашению они должны стоять вдоль всего острова. Когда Стефани спросила, не сочтет ли это Эклунд за угрожающее передвижение, биотех только пожал плечами:

– Некоторые вещи определенно важнее, чем потакание ее неврозам, – ответил он.

– Инспектирующий тур, – заметил Франклин, как только они вернулись.

Стефани бережно усадила Мойо в удобном положении в двух метрах от самодельной кровати Тины и распростерлась на одеяле рядом с ним.

– Я нынче представляю собой не слишком вдохновляющее зрелище, – призналась она.

– Конечно же, ты вдохновляешь, дорогая, – возразила Тина.

Приходилось сильно напрягать слух, чтобы услышать Тину. Она была в очень плохом состоянии. Сержанты, как было известно Стефани, практически оставили ее и делали только то, что, как они считали, может скрасить ее последние дни. Несмотря на то, что Рена редко выпускала руку подруги из своей, она не могла передать ей больше энергистической силы, чем то количество, которое поддерживало желание Тины поправиться. Активное вмешательство в работу ее поврежденных внутренних органов, вероятно, только ухудшило бы положение. Тина не обладала больше силой воли, чтобы еще поддерживать любую форму телесных иллюзий. Ее синюшно-бледная кожа делала понятным для каждого, как ей не хватает воздуха. Временная внутривенная капельница все еще снабжала ее питательной жидкостью, хотя тело было, кажется, полно решимости снова выделять влагу обильным потом.

Все они знали, что теперь это долго не продлится.

Стефани ужасно злилась на себя за то, что не могла не думать, что будет после. Мигрирует ли душа Тины снова в потусторонье, или будет поймана в ловушку здесь, или она просто и окончательно умрет. Совершенно законный интерес. Как для одержимой, для нее это вряд ли будет спасением. Возможно, оставаться здесь, пока двуокись углерода не достигнет смертельного уровня. Но Стефани была убеждена, что ощущение вины из-за Тины в ее сознании будет увеличиваться.

– Мы все еще привлекаем отбросы из войска Эклунд, – сказала Стефани. – При таких темпах через неделю все они уже будут стоять лагерем здесь.

– Через какую еще неделю? – тихо буркнул Макфи. – Ты что, не чувствуешь как загрязняется воздух?

– Уровень двуокиси углерода в данный момент неопределим, – сказал Чома.

– Вот как? А что же вся ваша команда делает, чтобы помочь именно теперь? – Макфи указал на строй сержантов, стоящих вдоль скалы. – Что вы делаете, кроме того, чтобы еще сильнее разжечь паранойю этой безумной бабы?

– Наши усилия продолжаются, – ответил Сайнон. – Мы все еще пытаемся найти способ открыть проход, а наша роль наблюдателей усилилась.

– Отправляя наши надежды ко всем чертям! Должно быть, это место у всех нас размягчило мозги.

– Это неверное употребление термина, хотя он достаточно понятен для Кохрейна.

– Наверное, это значит, что ты так и не понял, чем он был, – сказал Мойо.

– К несчастью, нет. Хотя тот факт, что здесь существует какой-то интеллект, внушает надежду.

– Да, если это говоришь ты.

Мойо отвернулся от него.

Стефани плотнее прильнула к Мойо, наслаждаясь тем, как его рука рефлекторно обвилась вокруг ее плеч. То, что они были тут вместе, делало это ужасное ожидание чуточку более терпимым. Она только не могла понять, какое событие ей хотелось бы встретить первым. Хотя они об этом не говорили, сержанты, может быть, попытаются открыть прыжковую яму, чтобы попасть назад, в Мортонридж. Поскольку она была одержимой, это вряд ли было бы для нее спасением. Вероятно, остаться здесь до тех пор, пока двуокись углерода не достигнет смертельного уровня, было бы предпочтительнее.

Она бросила еще один виноватый взгляд на Тину.

Три часа спустя наблюдение продолжалось. На этот раз его приближение увидели сержанты. Буйство крошечных сверкающих кристаллов выплыло из-за основания летающего острова, чтобы помчаться вертикально вверх. Они устремились к пространству над вершиной скалы, точно молчаливый белый огненный шторм. Тысячи их летали в воздушном пространстве и каскадом спускались, чтобы расположиться над главным лагерем, замедляя полет только для того, чтобы зависнуть над головами удивленных людей и сержантов.

Яркость света усилилась, принуждая Стефани заслонить глаза ладонью. Но это не слишком защитило ее. Засияла даже тусклая коричневая почва.

– Что теперь? – спросила Стефани у Сайнона.

Сержант праздно стоял и наблюдал кружение кристаллов, как и все остальные. Аналога движению кристаллов не было.

– Понятия не имею, – ответил он.

– Они наблюдают за нами так же, как мы за ними, – сказал Чома. – У них нет никаких датчиков.

– Похоже на то, – согласился Сайнон.

– Что-то происходит, – предостерегли сержанты, стоявшие вдоль скалы.

Диск чистого света выглянул из-за границы острова. Но он никак не мог быть спрятан там, так как достигал ста километров в диаметре. Эффект его появления был такой же, как прыжок адамистского звездного корабля, но гораздо, гораздо медленнее.

Когда свет закончил расширяться, он начал подниматься параллельно скале. Холодное блестящее солнце скользнуло над горизонтом, чтобы заполнить треть неба. Это не была твердая сфера, геометрически выстроенные снежные хлопья мерцали позади всепоглощающего сияния.

Маленькие кристаллы спокойно отступили, кружась над лагерем. Фонтаны радуг искрились вокруг, отталкиваясь от кристаллических структур, сверкая на острых гранях. Полоски и пятна замерцали и заплясали, замещая друг друга, пытаясь установить порядок на огромном пространстве.

Громадный размер того образа, который выстроился из них, на некоторое время сбил Стефани с толку. Ее зрение просто не могло принять то, что перед ним предстало.

Сверху, с тридцатикилометровой высоты, улыбалось лицо Кохрейна.

– Привет, ребята! – сказал он. – Угадайте, что я нашел.

Стефани начала смеяться. Тыльной стороной ладони она смахивала слезы со щек.

Хрустальная сфера двинулась по направлению к острову Кеттон, слегка затуманиваясь, приближаясь. Когда она оказалась в нескольких метрах от скалы, небольшой круглый сектор полностью затемнился и отступил внутрь быстрым плавным движением.

Кохрейн побудил Стефани и ее друзей, вместе с Сайноном и Чомой, шагнуть в отверстие. У полого туннеля были гладкие стены из чистого хрусталя с тонкими зелеными прожилками, разделяющими массу окружающего материала. Через сто метров он открывался в большую линзообразную пещеру шириной в километр. Здесь длинные пучки света у них под ногами мерцали красным, медным и лазурным, пересекаясь в твердой филиграни, которая таяла во внутренней части. Не было никаких признаков устрашающего света, исходящего от внешней оболочки, они могли видеть пейзаж снаружи. Остров Кеттон был виден отчетливо, искривленный плотными гранями кристалла.

Отблеск красного света на стене тоннеля, начал приближаться, кристалл безмолвно заставил его отодвинуться. Из отверстия вышел Кохрейн, широко улыбаясь. Он завопил и побежал к своим друзьям. У Стефани затрещали кости в его объятиях.

– Вот черт! До чего же хорошо опять видеть тебя, детка!

– И мне, – шепнула она в ответ.

Он обошел всю остальную группу, бурно всех приветствуя; даже сержанты получили для пожатия его пятерню.

– Кохрейн, черт тебя дери, что это за штука? – спросил Мойо.

– Ты что, не узнаешь? – спросил Кохрейн в притворном удивлении. – Это же Медный колокольчик, пижон! Только он вывернулся или что-то такое с ним произошло с тех пор, как ты его в последний раз видел.

– Вывернулся? – переспросил Сайнон.

Он оглядывал помещение, разделяя это зрелище с сержантами, находящимися снаружи.

– Его физическое измерение, да. Тут есть масса каких-то совершенно обалденных сторон, до которых я и не докопался. Я думаю, если он захочет, он может сделаться куда больше, чем сейчас. Космическая мысль, верно?

– Но что оно такое? – нетерпеливо спросил Мойо.

– А-а, – Кохрейн неопределенно повел рукой вокруг. – Информация вроде бы идет только в одну сторону. Но он может нам помочь. Я так думаю.

– Тина умирает, – внезапно сказала Стефани. – Можно что-то сделать, чтобы ее вылечить?

Колокольчики на брюках Кохрейна тихонько звякнули, когда он подвинулся.

– Ну конечно, дружок, нет нужды кричать. Я знаю, что происходит снаружи.

– Меньшие кристаллы собираются вокруг Тины, – объявил Сайнон. – Они, кажется, ее упаковывают.

– А можем мы поговорить с этим Медным колокольчиком напрямую? – спросил Чома.

– Можете, – произнес ясный женский голос, ни к кому не обращаясь.

– Благодарю вас, – торжественно сказал сержант. – Как вас называть?

– На вашем языке меня назвали Медным колокольчиком.

Кохрейн так и дернулся под направленными на него взглядами:

– Что?

– Прекрасно, – сказал Чома. – Медный колокольчик, пожалуйста, мы хотим знать, что ты собой представляешь.

– Ближайшая аналогия может быть такая, что я представляю собой личность, вроде множественного количества жителей эденистского обиталища. Я обладаю многими отдельными секторами; я единственна, так же как и многогранна.

– А те маленькие кристаллы снаружи – они ваши сегменты?

– Нет. Это другие представители моего племени. Их физическая динамика находится в иной фазе, чем моя, как объяснил Кохрейн.

– А Кохрейн объяснил вам, как мы сюда попали?

– Я ассимилировала его память. Я долгое время не встречалась ни с чем подобным, вы были органическим существом, но его нейронной структуре не было причинено никакого вреда во время процедуры чтения.

– Как вы можете это утверждать, – недовольно пробурчала Рена.

Кохрейн сделал ей знак, подняв большой палец.

– Тогда вам понятно наше затруднительное положение, – сказала Стефани. – Есть какой-то способ вернуться в нашу вселенную?

– Я могу открыть вам путь назад, да.

– О Боже! – она прислонилась к Мойо, обессиленная от облегчения.

– Однако я полагаю, что сначала вы должны разрешить свой конфликт. Прежде чем начать свое существование в этом мире, мы были личностями биологическими. Наше племя начинало так же, как и ваше; так что тут есть общность, которая позволяет мне оценивать этику и юриспруденцию в том виде, как вы их рассматриваете на текущем для вас уровне эволюции. Доминирующее сознание похитило эти тела. Это несправедливо.

– Значит, потусторонье! – воскликнул Макфи. – Вы меня не заставите вернуться туда без борьбы!

– Такой необходимости не будет, – послышался ответ Колокольчика. – Я обеспечу вам несколько возможностей выбора.

– Вы упомянули, что когда-то были биологическими существами, – напомнил Сайнон. – А мы что, тоже эволюционируем в такую же форму в этом мире?

– Нет. Здесь нет эволюции. Мы перестали изменяться давным-давно. Эта форма была специально выведена генинженерией, чтобы поддерживать наше сознание в соответствии с энергетическим образцом, который есть душа. Теперь мы по существу полностью бессмертны.

– Значит, мы были правы, – обрадовался Мойо. – Этот мир – нечто вроде рая.

– Но не в том смысле, какой придает ему классическая человеческая религия, – возразила Колокольчик. – Здесь нет господства города, нет священных лиц, которые заботились бы о нем, нет даже удовольствий и высокой степени информированности, через которые проходят ваши души. На самом деле этот мир враждебен голым душам. Энергия тут быстро распадается. Вы в этом мире способны умереть.

– Но нам нужно было убежище, – настаивал Макфи. – Вот что мы себе представляли, когда усилием открывали путь сюда.

– Желание, дарованное в своей сущности, не есть субстанция. Если бы вы прибыли сюда целой планетой и пожелали здесь жить, тогда здешняя атмосфера и биосфера поддерживали бы вас в продолжении тысяч поколений; по крайней мере, так долго, как она будет вращаться вокруг звезды. Этот мир обещает быть стабильным и длительным. Вот почему мы сюда прибыли. Но мы были готовы к нашей новой жизни. К несчастью, вы явились сюда на голом обломке скалы.

– Вы говорите об изменениях, – напомнил Сайнон. – И вы знаете о душах. Не есть ли ваш вид существования ответ на нашу проблему? Должно ли наше племя научиться, как трансформироваться в существо, подобное вам?

– Это, безусловано, ответ. Будете ли вы готовы пожертвовать тем, что имеете, и принять нашу реальность и способ существования? Я в этом сомневаюсь. Вы представляете собой юный вид с большим потенциалом развития в будущем. Мы – нет. Мы были старыми и инертными; и мы до сих пор такие. Вселенная, где мы родились, не имеет от нас тайн. Нам известно ее происхождение и назначение. Вот почему мы сюда прибыли. Этот мир гармоничен для нас, у него наш темперамент. Мы проживем все наше существование здесь, наблюдая то, что попадется у нас на пути. Такова наша природа. Другие племена и цивилизации пройдут своей дорогой к упадку или к возвышению. Интересно, что же выберете вы, когда настанет ваше время?

– Мне нравится думать, что возвышение, – ответил Сайнон. – Но, как вы говорите, мы моложе и менее зрелые, чем вы. Полагаю, что мечтаний о подобной судьбе мы могли бы избежать.

– Понимаю эту точку зрения.

– Не можете ли вы дать нам обоснованный ответ, как разрешить проблему одержания, перед которой мы нынче стоим, как нам благополучно послать наши души через потусторонье?

– К сожалению, киинты были правы, когда говорили вам, что такое решение должно прийти изнутри.

– Все ли племена, решившие проблему душ, пользуются своим моральным превосходством в обращении с низшими существами?

– Вы вовсе не низшие, просто другие.

– Тогда каков же нам предоставляется выбор? – спросила Стефани.

– Вы можете умереть, – был ответ. – Я знаю, все вы выражали такое желание. Я могу сделать так, что оно осуществится. Я могу убрать душу из того тела, которое ею одержимо, что позволит природе этого мира идти своим путем. Ваш хозяин будет восстановлен и сможет вернуться на Мортонридж.

– Не слишком привлекательно, – с сомнением сказала Стефани. – Что-нибудь еще?

– Я с удовольствием приветствую вашу душу в этом сосуде. Вы сможете сделаться частью моей множественности.

– Если вы можете это сделать, тогда дайте каждому из нас по отдельному сосуду.

– Хотя мы фактически всесильны в этом мире, такая возможность не в нашей власти. Инструмент, который доставил нас сюда и собрал все наши сосуды, остался в вашей вселенной очень давно. Мы считали, что он нам более не понадобится.

– Так мы не можем вернуться?

– Теоретически – да. Но намерение – дело другое. И мы не знаем, существует ли еще тот инструмент. Более того, вероятно, вы не сможете приспособиться к такому сосуду, у нас с вами разная физиология.

– Ничего из этого не является особенно привлекательным, – сделала вывод Стефани.

– Для тебя, – быстро вставил Чома. – А для большинства сержантов преображение нас в новый вид множественности крайне привлекателен.

– Что открывает дальнейший выбор, – сказала Колокольчик. – Я также смогу переселить ваши души в освободившиеся тела сержантов.

– Это уже лучше, – сказала Стефани. – Но ведь если мы вернемся, даже в телах сержантов, мы все равно попадем в потусторонье в какие-то будущие времена.

– Это еще вопрос. Ваше племя сможет решить, как поступать с душами, попавшими в потусторонье, прежде чем это случится.

– Вы нам очень уж доверяете. Судя по нашему теперешнему состоянию, я не уверена, что мы этого заслуживаем. Если вы не можете решить проблему быстро, мы в этом незаинтересованы.

– Ты несправедлива, – заметил Сайнон.

– Зато честна. Военный мозг столетиями шлифовал правительство, пока оно не стало таким, – сказала Рена.

– Не начинай, – заворчал Кохрейн. – Это так же важно, усекла?

– Я не претендую на предсказание того, что произойдет, – сказала Колокольчик. – Мы перестали быть заносчивыми, как только прибыли сюда. Вы настроены решительно. Обычно этого достаточно.

– Отправились ли вы сюда, чтобы перехитрить потусторонье? – спросил Сайнон. – Было ли это вашим рациональным решением?

– Вовсе нет. Как я уже говорила, мы очень старый вид жизни, и пока мы существовали в своей биологической форме, мы образовали Согласие согласий. Мы собирали знания миллиардами единиц, мы исследовали галактики, рассматривали миры, находящиеся в разных измерениях, сосуществовавшие с нашей вселенной. Все, что делает новая раса, когда перед ней открываются новый опыт и новое понимание. Постепенно что-либо для нас перестало быть новым и оригинальным, все превратилось исключительно в варианты той же темы, которая была исчерпана прежде миллион раз. Наша техника стала совершенной, наш разум – полным. Мы перестали воспроизводиться, потому что больше не было причины предоставлять вселенной новые умы; они могли только наследовать готовые сведения, но не открывать новые. Некоторые народы на такой точке полностью вымирают, доверяя потусторонью свои души с облегчением. Вы избрали этот переход, конечное достижение нашего технического мастерства. Инструмент, способный переместить сознание из биологической неподвижности в это состояние, был подвигом даже для нас. Вы способны ощущать только физические аспекты этого судна, и даже они могут отличаться от того, что понятно вам. Я думаю, вы понимаете это?

– Зачем затруднять себя инструментами? Мы попали сюда только силой воли.

– Энергистическая мощь, которой вы обладаете, очень сильна и груба. Наши суда не могут даже существовать полностью в этой вселенной; вид энергии, который их поддерживает, не имеет здесь никаких аналогов. Их устройство требует большой тонкости.

– А как насчет других? Вы нашли тут какие-то другие формы жизни?

– Множество. Иные вроде нас, кто покинул свою вселенную. Некоторые вроде вас, заброшены сюда случаем и несчастьем. И еще другие, которые от нас отличаются. Есть и посетители, более развитые виды, чем мы, они наносят на карты многие миры.

– Наверное, я бы хотел на них посмотреть, – сказал Чома. – И узнать, чем заняты вы. Я бы остался с вами, если можно.

– Добро пожаловать, – пригласила Колокольчик. – А как остальные?

Стефани оглядела своих друзей, пытаясь проверить их реакцию на предложения, сделанные Колокольчиком. Им мешал страх, они ждали ее распоряжений. Опять.

– Здесь есть еще люди? – спросила она. – Еще планеты?

– Возможно, – сказала Колокольчик. – Хотя я никого пока еще не встречала. Этот мир один из немногих, имеющих желанные для вас параметры.

– Так что, мы больше нигде не можем найти убежище?

– Нет.

Стефани взяла руку Мойо в свою и придвинула его к себе.

– Очень хорошо, пора, я думаю, встать лицом к трудностям, – сказала она.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я только хочу быть с тобой. Это и есть мой рай.

– Я за вас не выбираю, – объявила Стефани, обращаясь к остальным. – Вы сами должны это сделать – каждый за себя. Что до меня, если тело какого-нибудь сержанта мне подойдет, я возьму его и вернусь в Мортонридж. Если нет, я приму смерть здесь, в этом мире. Моя хозяйка может взять назад свое тело и свою свободу.