"Избранник ворона" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)IV (Ленинград, 1982)– Проходите, пожалуйста, – любезно, словно доброго старого знакомого, пригласил врач. – Присаживайтесь, прошу вас. Молодой человек, высокий и светловолосый, послушно уселся в указанное кресло возле черного полированного стола и, не отрывая взгляда от лица доктора, что-то тихо сказал. – Извините великодушно, не расслышал... – "Фаберже-брют", – чуть громче повторил молодой человек. – Галстук "Мсье Ги", натуральный шелк, серебряная булавка от Медичи. – А вы того, – врач непроизвольно дотронулся до массивной серебряной булавки на шелковом перламутровом галстуке, – знаете толк... – Вы тоже. Молодой человек не кривил душой. Врач, ухоженный красивый мужчина средних лет, с густой седеющей шевелюрой и аккуратной бородкой, выглядел прямо-таки лауреатом международного конкурса "Мистер Элегантность". От внимания молодого человека не укрылось и то, что собеседник его, прежде чем сесть, бережно подтянул безукоризненно отутюженные черные брюки. Да и кабинет, в котором происходил разговор, ни единой деталькой не ассоциировался с советским медицинским учреждением. Крытый зеленым сукном старинный письменный стол не опозорил бы и приемную какого-нибудь царского министра, импозантны были и книжные стеллажи, сплошь уставленные неведомыми фолиантами, и изразцовый камин с двумя симметричными вазами на полке, и пушистый, вишневого цвета ковер под ногами, и вытянутые арочные окна, выходящие в нежную весеннюю зелень... – Ну-с, как самочувствие? На что жалуемся? – профессионально бодрым голосом осведомился врач. – Самочувствие сообразно ситуации, а жаловаться мне не на что. Хотел бы выразить вам глубочайшую признательность и поскорее отправиться домой. Чувствовалось, что он очень старается говорить неторопливо, спокойно, как и подобает человеку, находящемуся в здравом уме и доброй памяти. – Увы, Нил Романович, удовлетворить вашу просьбу не могу, – вкрадчиво сказал врач. – Но отчего же? – все так же медленно и четко выговорил молодой человек. – Видите ли, мне очень нужно. Срочно. Сами понимаете, организация похорон... – Ах, Нил Романович, никакой срочности нет, уверяю вас. Мне доподлинно известно, что экспертиза займет еще некоторое время... Случай крайне нестандартный, определенные тесты потребуют трех-четырех дней, и не исключено, что возникнет надобность в повторном анализе. Так что неделя, как минимум, у нас есть, и я категорически рекомендую, чтобы это время вы провели здесь, под нашим присмотром. – Не вижу необходимости. Я совершенно здоров. Так что, спасибо вам и... – Совершенно, говорите, здоровы? А позвольте полюбопытствовать, что у вас с рукой? И откуда живописный синяк на лбу? Молодой человек с тоской поглядел на свежий бинт вокруг запястья. – Наверное, порезался, когда падал. И ударился. Понимаете, там... ну, в морге... такой воздух... Вот я и грохнулся в обморок. А, здесь с вашей помощью пришел в себя... – Да? У меня несколько иные сведения, свидетельствующие о некоторой, скажем так, неадекватности. – Что конкретно вы подразумеваете под неадекватностью? Чувствовалось, что молодой человек из последних сил сохраняет самообладание. – Пожалуйста. В ходе опознания вы допускали весьма странные высказывания, а затем схватили со стола прозекторский нож, принялись размахивать им, никого к себе не подпуская, после чего сделали попытку вскрыть себе вены этим ножом. И грохнулись вы, если использовать вашу терминологию, не без помощи служителей, откуда и гематомка на челе... Не держите на них зла, Нил Романович, и благодарите Бога, что порез вам обработали прямо на месте – кто знает, где этим ножичком ковыряли. – Этого не было, – сказал Нил, глядя в пол. – Свидетелей с полдюжины наберется... Так как, будем обследоваться? Не угодно ли подписать бумагу о вашем согласии? – А если я не подпишу? – В таком случае, ее подпишет кто-либо из ближайших родственников. В вашем случае – мама. Будем звонить Ольге Владимировне? – Не будем... Вы можете мне гарантировать, что без меня?.. Врач испытующе посмотрел на Нила и твердо сказал. – Могу. – Давайте вашу бумагу. И еще одна просьба. – Какая? – Распорядитесь, чтобы мне вернули мою одежду. Мне крайне неудобно общаться с вами в этих... исподниках. Только, пожалуйста, не говорите, что это предписанная правилами униформа для... клиентов вашего заведения. Вы тоже не в белом халате... Врач всплеснул руками и рассмеялся. – Уели, Нил Романович, ах, уели! – Браво, вы неплохо скаламбурили, – улыбнулся Нил. – Надеюсь в самое ближайшее время убедить вас, что я еще не окончательно ах... Врач недоуменно взглянул на Нила, но тут же расхохотался вторично. – Великолепно держитесь, Нил Романович. Не уверен, что смог бы так же, окажись я на вашем месте. – А что, не исключаете такую вероятность? – Психика людская, Нил Романович, предмет темный и, между нами говоря, подвластный систематической науке лишь постольку-поскольку. В любой момент такое с нами может выкинуть!.. Вот вы, Нил Романович, прежде за собой суицидальные наклонности замечали? – Так все же как насчет моей одежды, Евгений Николаевич? – сказал Нил, узнавшей имя врача у строгой медсестры, которая сопровождала его в кабинет. – Серьезная беседа предполагает хотя бы видимость равенства сторон. Врач хмыкнул и надавил невидимую кнопку. После короткого гудка зуммера, он громко произнес: – Тамара Анатольевна, будьте добры, принесите сюда рубашку и брюки больного Баренцева. Слегка поморщившись при слове "больной", Нил поспешно добавил: – И пиджак. – И пиджак... Благодарю вас. – Вы спрашивали о суицидальных наклонностях? Никаких поползновений, а тем паче попыток повеситься, отравиться, броситься под поезд и прочее, я за собой не замечал, но... – Продолжайте, прошу вас. – Но сама идея бессрочного отпуска никогда не вызывала во мне того страха и отвращения, которые лукавая природа заложила в каждое здоровое животное. – Себя, стало быть, вы к животным не причисляете? – К здоровым – нет... Знаете, кто был моим любимым литературным героем в девять лет? – Да уж надо полагать, не Карлсон... Только не говорите мне, что принц Гамлет. У меня этих Гамлетов побольше, чем Наполеонов было... – Нет, конечно, не Гамлет. Ханно Будденброк. – Это еще кто? – Перечитайте Томаса Манна... Понимаете, молодость и здоровье – это ведь не только производные от календарного возраста и физического состояния организма. Здоровое молодое животное радуется, когда ему хорошо, и отчаянно борется, когда ему плохо. Говоря объективно, в моей жизни было очень немного по-настоящему плохого, стало быть, опять же объективно, мне почти всегда было хорошо – но я давно уже забыл, что такое настоящая радость. А сегодня утром, после звонка из прокуратуры, и потом, на опознании в морге, я вдруг почувствовал, что не хочу и не могу бороться... И если бы в тот момент сопровождавший меня следователь, так похожий на молодого Ильича, вдруг предъявил мне обвинение в убийстве, я с радостью подписал бы признание. Конечно, если бы он гарантировал мне скорый суд и такого палача, который не мажет с первого выстрела... Поверьте, Евгений Николаевич, я нисколько не кокетничаю. – Но на метком выстреле все же настаиваете. – Я не мазохист и не люблю боли. – Полноте, юноша! Представьте себе на минуточку, что ваш молоденький следователь, по неопытности или даже по недобросовестности, поддался на вашу провокацию, залепил вами дырку в следствии и подвел под расстрельную статью. Дальнейшее нисколько не будет напоминать счастливые сборы в далекое путешествие, поверьте, я знаю о чем говорю. Перед судом вы предстанете с разбитой рожей и порванной задницей, потому что ни надзиратели, ни урки фраеров-мокрушников не жалуют. А после приговора вас засунут в холодный каменный мешок и будут дважды в сутки пропихивать через решетку кусок заплесневелого хлеба, и сначала вы будете каждый день и час молить о смерти, потом привыкните, научитесь радоваться глоточку затхлой воды, солнечному лучику, случайно заглянувшему в вашу темницу, подружитесь с приблудным мышонком и начнете делиться с ним последними крошками. На газетных клочках, брошенных вам на подтирку, собственной кровью будете строчить ежедневные ходатайства о помиловании, да только дальше мусорного бака они не пойдут. А в тот день, когда вы окончательно поймете, что в этой жизни есть только одна-единственная истинная ценность, и эта ценность – сама жизнь, вас поведут якобы на помывку, но как только вы зайдете в душевую кабинку, в вентиляционном окошке, как раз на уровне затылка, покажется дуло мелкокалиберного пистолета Марголина, но выстрела вы не услышите, не успеете. А потом труп вывезут в крытом фургончике и бросят в яму с известью. Впечатляет? – Да вы поэт, ваше благородие, – отшутился Нил от сковавшей сердце ледяной жути. – Уж ежели вы перешли на табель о рангах, сударь мой, извольте титуловать меня превосходительством. Выслужил-с, как-никак профессор. – Евгений Николаевич откинулся в кресле, извлек из кармана замшевого пиджака синюю пачку, протянул Нилу. – Угощайтесь, голландские. – Нил взял сигарету, повел ноздрями, отмечая непривычную изюмно-черносливовую отдушку, закурил от протянутой через стол пьезокристаллической зажигалки. – Хороши, заразы, а? Есть ради чего пожить маленько? Профессор неспешно сложил губы в кружочек и выпустил идеальное колечко дыма. – Конечно, это было минутное настроение, – сказал Нил, затянувшись. – Но видели бы вы, какое неописуемо счастливое лицо глянуло на меня, когда пьяненький служитель откинул простыню. Я еще подумал, а так ли надо разыскивать и карать настоящего убийцу, если свершилось не злодейство, а, может быть, благодеяние. – Хорошо благодеяние!.. Слушайте, а не попросить ли Тамару Анатольевну сварить нам по чашке кофейку? У нее кофе божественный. – Если можно, – сглотнув, сказал Нил. – Кофе я люблю... – Ах нет! – взглянув на часы, воскликнул профессор. – Никак не могу, опаздываю, извините... Давайте-ка завтра, часиков, скажем, в четырнадцать ноль-ноль. А пока – анализы, лечебная физкультура, обед, отдых, здоровый сон. Я скажу Тамаре Анатольевне, что вам разрешены прогулки по территории. Надеюсь, не станете злоупотреблять доверием. А то тут намедни один умелец из хроников подкоп под стеной учинил, чтобы за водкой бегать... – Не беспокойтесь, – заверил Нил. – Я за водкой не побегу. – Ну-с, пока наша уважаемая Тамара Анатольевна кофейком озадачивается, давайте-ка пройдемся по анкетным данным, если вы не против. Кое-что, знаете ли, обращает на себя внимание. Нил усмехнулся. – Догадываюсь. Две графы. Имя и место рождения. Нилом звали деда по отцовской линии. Лично я ни с кем из его родни не знаком, но слышал, что все мужчины в роду Баренцевых – либо Нилы, либо Романы. А родился я точно в городе Гуаньчжоу, Китайская Народная Республика. Не из эмигрантов. Отец работал в Китае военным специалистом. – Интересно. Что-нибудь про Китай помните? – Очень смутно. Меня оттуда увезли, когда мне только пошел третий год. – Это когда у нас с ними отношения окончательно испортились? – Пораньше. Мы с матерью уехали, а отца отозвали оттуда только через несколько лет... – Вот как? – Ей надо было продолжить учебу. |
||
|