Глава 3 Где комиссар Пассоф появляется столь же шумно, сколь и неожиданно

Приведенный нами выше интересный разговор начался между советником и бургомистром без четверти три пополудни. Было три часа сорок пять минут, когда ван-Трикасс закурил свою огромную трубку, вмещавшую четвертку табаку, а кончил он ее только в пять часов тридцать пять минут.

За все это время оба собеседника не обменялись ни единым словом.

Около шести часов советник проговорил в прежнем тоне:

– Итак, мы решаем...

– Ничего не решаем, – отвечал бургомистр.

– Я думаю, в общем, что вы правы, ван-Трикасс.

– Я тоже так думаю, Никлосс. Мы примем решение относительно гражданского комиссара, когда будем более сведущи... позже... Нам ведь не месяц дан сроку.

– Даже не год, – ответил Никлосс, развертывая свой носовой платок, которым он пользовался с замечательной скромностью.

Наступило снова молчание, продолжавшееся добрый час. Ничто не нарушало этого перерыва в разговоре, даже появление домашнего пса, честного Ленто, не менее флегматичного, чем его хозяин, вежливо пришедшего навестить гостиную. Достойный пес! Образец для всей своей породы! Будь он из картона, с колесиками на лапах, он не произвел бы при своем появлении больше шума.

Около восьми часов, когда Лотхен внесла старинную лампу с матовым стеклом, бургомистр сказал советнику:

– У нас нет больше важных дел для обсуждения, Никлосс?

– Нет, ван-Трикасс, нет, насколько я знаю.

– Не говорили ли мне, однако, – спросил бургомистр, – что башня Ауденаардских ворот угрожает рухнуть?

– Действительно, – отвечал советник, – и я, право, не удивлюсь, если она в один прекрасный день раздавит кого-нибудь.

– О, – возразил бургомистр, – раньше, чем такое несчастье случится, я надеюсь, что мы сумеем принять решение относительно башни.

– Надеюсь, ван-Трикасс.

– Есть и более спешные вопросы?

– Несомненно, – отвечал советник:

– вопрос о складе кож, например.

– А он все еще горит? – спросил бургомистр.

– Вот уже три недели.

– Разве мы не решили на совете предоставить ему гореть?

– Да, ван-Трикасс, и по вашему предложению.

– Разве это не лучший способ справиться с пожаром?

– Без сомнения.

– Ну, хорошо, подождем. Это все?

– Все, – ответил советник, потирая себе лоб, словно стараясь припомнить, не забыл ли он какое-нибудь валютное дело.

– А вы ничего не слышали, – продолжал бургомистр, – о прорыве плотины, который грозит наводнением нижнему кварталу святого Иакова?

– Да, как же, – отвечал советник. – И какая досада, что этот прорыв не появился выше склада кож! Вода залила бы пожар, и это избавило бы нас от всяких забот.

– Что ж делать, Никлосс, – возразил достойный бургомистр. – Нет ничего нелогичнее несчастных случаев. Между ними нет никакой связи, и мы не можем, как хотели бы, использовать один, чтобы смягчить другой.

Это тонкое замечание ван-Трикасса потребовало некоторого времени, чтобы советник мог оценить его.

– Да, – начал снова Никлосс, – но мы даже не говорим о нашем большом деле.

– Каком большом деле? У нас есть, значит, большое дело? – спросил бургомистр.

– Несомненно. Речь идет об освещении города.

– Ах да, – ответил бургомистр, – если память не изменяет мне, вы говорите о проекте доктора Окса?

– Вот именно.

– Дело двигается, Никлосс, – ответил бургомистр. – Уже начата прокладка труб, а завод совершенно закончен.

– Может быть, мы немного поспешили с этим делом, – заметил советник, покачав головой.

– Может быть, – отвечал бургомистр. – Но наше оправдание в том, что доктор Окс берет все расходы по своему опыту на себя. Это нам не будет стоить ни гроша.

– Это действительно наше оправдание. И потом, конечно, нужно идти в ногу с веком. Если опыт удастся, Кикандон будет первым городом Фландрии, освещенным газом окси... Так он называется, этот газ?

– Оксигидрический.

– Вот именно – оксигидрическим газом.

В этот момент дверь отворилась, и Лотхен доложила бургомистру, что ужин подан.

Советник Никлосс поднялся, чтобы проститься с ван-Трикассом, у которого от всех решенных и нерешенных дел разыгрался аппетит. Затем было условленно, что со временем придется созвать совет именитых людей города, чтобы решить, не принять ли какое-нибудь предварительное решение по вопросу об Ауденаардской башне.

Оба достойных администратора направились к выходной двери. Советник зажег маленький фонарик, так как улицы Кикандона, еще не освещенные газом. доктора Окса, были окутаны непроглядной октябрьской тьмой и густым туманом.

Приготовления советника Никлосса к отбытию потребовали доброй четверти часа; когда фонарь был наконец зажжен, советник обулся в огромные калоши из воловьей кожи и натянул на руки толстые перчатки из кожи бараньей, поднял меховой воротник, надвинул шляпу на глаза, вооружился тяжелым зонтом с изогнутой ручкой и приготовился выйти.

В ту минуту, как Лотхен хотела снять дверной засов, снаружи послышался шум.

Да! как бы невероятно это ни казалось, шум, настоящий шум, какого город не слыхал со времени вторжения испанцев в 1513 году, ужасный шум пробудил глубоко уснувшее эхо старого дома ван-Трикасс. В дверь стучали – в дверь, нетронутую еще никаким грубым прикосновением! Стучали часто и сильно тупым орудием, очевидно узловатой дубиной. Ясно слышались слова:

– Господин ван-Трикасс, господин бургомистр! Откройте, откройте скорее!

Бургомистр и советник, совершенно ошеломленные, глядели друг на друга, не говоря ни слова. Это превосходило их воображение. Если бы выстрелила старая замковая пушка, не стрелявшая с 1385 года, обитатели дома ван-Трикасс не были бы ошарашены более. Да простят нам читатели это слово: его грубость искупается его выразительностью.

Тем временем удары, крики, зов все усиливались. Лотхен, взяв себя в руки, решила заговорить.

– Кто там? – спросила она.

– Это я! я! я!

– Кто вы?

– Комиссар Пассоф!

Комиссар Пассоф! Тот самый, об упразднении должности которого говорилось вот уже десять лет! Но что же произошло? Не напали ли на город бургундцы, как в ХIV веке? Нужно было событие не меньшей важности, чтобы взволновать до такой степени комиссара Пассофа, не уступавшего в отношении спокойствия и хладнокровия самому бургомистру.

По знаку ван-Трикасса – ибо этот достойный человек не мог произнести ни слова, – засов был снят, и дверь открылась.

Комиссар Пассоф ворвался в переднюю, словно ураган.

– Что случилось, господин комиссар? – спросила Лотхен, храбрая девушка, не терявшая головы даже при самых серьезных обстоятельствах.

– Что случилось! – повторил Пассоф, в круглых глазах которого отражалось неподдельное волнение. – Случилось то, что я прямо от доктора Окса, где было собрание, и там...

– Там? – повторил советник.

– Там я был свидетелем таких споров, что... Господин бургомистр, там говорили о политике!

– О политике? – повторил ван-Трикасс, взъерошивая свой парик.

– Да, – продолжал комиссар Пассоф. – Этого в Кикандоне не случалось, может быть, уже сто лет. Там начался спор. Адвокат Андре Шют и врач Доминик Кустос доспорились до того, что дело может дойти до дуэли.

– До дуэли! – вскричал советник:

– Дуэль! Дуэль в Кикандоне! Но что же сказали друг другу адвокат Шют и врач Кустос?

– Вот слово в слово: «Господин адвокат, – сказал врач, – вы заходите слишком далеко, как мне кажется, и недостаточно взвешиваете свои слова».

Бургомистр ван-Трикасс заломил руки. Советник побледнел и уронил свой фонарик. Комиссар покачал головой. Чтобы такие ужасные слова произносили столь почтенные люди!

– Этот врач Кустос, – прошептал ван-Трикасс, – решительно опасный человек, горячая голова! Идемте, господа!

Все трое вернулись в гостиную бургомистра.