"Ада Даллас" - читать интересную книгу автора (Уильямс Верт)СТИВ ДЖЕКСОНС верхних ступеней лестницы я смотрел вниз на стреловидные верхушки вечнозеленых кустов, на бледные в неровном свете желтых прожекторов лица людей, собравшихся на лужайке перед бронзовым Хьюи. Это были молодые лица, нетерпеливые, требовательные, яростные лица толпы, а не просто людского сборища, толпы, стеной стоявшей за Аду. Я говорил в микрофон: – Назначение миссис Даллас происходит под перекрестным огнем, который ведут политические деятели и пресса. Ее муж, губернатор Томми Даллас, предложил ей второй по значимости пост в штате Луизиана. История Луизианы не помнит случая... Говоря, я смотрел на прыгающие и изгибающиеся над головами, то вздымающиеся вверх, то ныряющие вниз белые плакаты: "ДАЕШЬ АДУ!", "АДА ЛУЧШЕ ВСЕХ!" "АДА – ВЕЛИЧАЙШАЯ ИЗ ВЕЛИКИХ!" А на других было написано: "ЛИГА МОЛОДЕЖИ ЛУИЗИАНЫ". Я посмотрел на разрубленное надвое лучом прожектора непроницаемое и благородное лицо Хьюи, навеки запечатленное в бронзе, а потом перевел взгляд на украшенный лентами трон, воздвигнутый на вершине лестницы для Ады Даллас. Шесть часов назад я – проверенный друг, бывший любовник и телекомментатор – сидел напротив нее за столом в ее новом кабинете. – Пусть эти мерзавцы кричат, что хотят, – сказала она. – Я уже здесь. Пусть вопят изо всех сил. Она явно была довольна собой и даже не скрывала этого. "Наконец-то я на верном пути, – безошибочно говорил ее вид. – Все, что было прежде, только мешало, но теперь все препятствия устранены, и вам предстоит либо убраться с дороги, либо примириться с последствиями". Это было днем, а теперь уже наступил вечер, прожекторы бросали тусклый свет на темную лужайку, лишь вершина лестницы была ярко освещена, и мы ждали Аду. Толпа кричала: "Ада! Ада!" – а я знал, что она стоит в башне и выйдет именно тогда, когда нужно, ни секундой раньше, ни секундой позже. Крики становились все громче, толпа волновалась, и только я подумал: "Сейчас!" – как в круге желтого света возникла она. Я не видел, как она подошла. Она появилась там, словно материализовавшись из пустоты, и стояла, торжествуя, вскинув вверх руки. Толпа разразилась нечленораздельным воплем. Вы понимаете, это происходило не во дворце спорта, на лужайке собралось несколько сот человек, но впечатление все равно было огромным. Затем Ада заговорила. В ее словах не было ничего значительного. Я не слушал ее слов, я слушал ее голос и смотрел на ее лицо. Такое выражение я видел и прежде, на других лицах: на лице с усиками на фоне свастики в кинохронике, на гладко выбритом лице под треуголкой на картинах, изображающих баталии, и на лице длинноносой лысоголовой скульптуры, изваянной из белого мрамора два тысячелетия назад. Это было – как бы получше сказать – выражение собственной полноценности. Как будто тому, на чьем лице оно покоилось, было предсказано, что его подъем будет безостановочным, что ничто не помешает ему достичь верховной власти, стать первым в мире и что нынешний момент – это лишь начальный шаг триумфального марша. Когда-то и я не сомневался в себе, но было это давным-давно, и уже ничего не осталось в памяти. Ада же испытывала такое ощущение сейчас. И, посмотрев на нее, я понял, что оно не пришло к ней здесь на митинге и не исчезнет никогда. Теперь мне стало понятно то благоговение, которое испытывали члены "Лиги молодежи штата Луизиана". Мы все верили, что ей уготована необыкновенная судьба. И я понял, как нелепо выглядело бы, если бы она предпочла меня даже за много лет до этого. Она говорила, а они выкрикивали лозунги и трясли своими плакатами. Я больше не видел глупых лозунгов, я видел только молодые хищные лица и огонь, который она зажгла в их сердцах. Они были целиком в ее власти. В эту минуту я вдруг ни с того ни с сего подумал, что вот теперь она в полной безопасности, что никто никогда не узнает о Мэри Эллис из Мобила и о ста долларах за ночь (семьдесят пять, если вам повезет). Она попросила меня встретиться с нею попозже. И как верный друг и бывший любовник, я ответил согласием. В моем "бьюике" мы переехали через реку, остановились, я достал сверток с сандвичами и две бутылки с виски и содовой. Она жадно ела и пила. Я видел и слышал, как она глотает. – Ничто так не возбуждает аппетит, как общение с простым народом, а? Мои слова прозвучали как насмешка. Я вовсе этого не хотел. У нее был полный рот. Она взглянула на меня, проглотила и сказала отчетливо: – Ничто. И сравнивать не приходится. Там были сплошные сопли-вопли. – Пожалуй, да. – Знаешь... Она замолчала, и это слово так и осталось висеть в воздухе. Я помнил, что сам определил условия моих с ней отношений. Если я не участвовал более полно в ее жизни, то это моя собственная вина. Я мог изменить условия в любую минуту. То есть я мог немного увеличить свои весьма ограниченные права. Нет, не буду. Незачем превращаться в полное ничтожество. – Извини, – сказал я. Она улыбнулась и положила руку мне на плечо. – Чепуха. Не терзайся угрызениями совести. Я ощутил тепло ее голоса и улыбки и подумал, что стоит лишь ласково протянуть руку, как она тотчас прильнет ко мне. Я почувствовал, как мышцы мои отвердели, а рука чуть приподнялась с сиденья, но в ту же секунду упала обратно. – Ты и вправду держалась отлично, – сказал я веселым, бодрым, лишенным каких-либо эмоций голосом друга, который занимает позицию наблюдателя. Она, разумеется, заметила и мое движение, и то, что я убрал руку. Лицо ее стало хмурым, и она ответила таким же веселым, бодрым, лишенным каких-либо эмоций тоном: – Благодарю. Все, кажется, прошло превосходно. Уж очень отзывчивая аудитория. – Да, они реагировали на каждое твое слово. Она улыбнулась уже совсем по-иному и с гордостью подтвердила: – Реагировали отлично. – И что же дальше? – Теперь я был в безопасности. – А ты не знаешь? – Станешь губернатором? После очередных выборов? – На следующих выборах, – кивнула она. Ее уверенность была забавной. – Считаешь, что это в твоих силах? – Если бы не считала, не стала бы тратить время. Или точнее, если бы Сильвестр не считал, он не стал бы тратить время. – Чего он добивается? – Разве ты не помнишь его слова? – Ее голос был тусклым. – На пленке? Он хочет за свой вклад получить двойную прибыль. Сначала на Томми, потом на мне. По его мнению, женщина – сейчас самая подходящая кандидатура. – Она помолчала. – Он все продумал. Мне остается только заучить свою роль. – Она старалась говорить беспечно, но это ей плохо удавалось. – Вот, значит, как обстоят дела? – Вроде этого. Но не совсем, как в случае с Томми. Он по крайней мере позволяет мне, – в ее голосе снова зазвучала насмешка, – спорить с ним. Если бы ты слышал, как мы спорим! – Мысль назначить тебя вице-губернатором принадлежат Сильвестру? Она коротко рассмеялась. – Так он думает. А может, позволяет мне думать, что это моя идея. На самом деле, вероятно, придумал это он. Как часть его генерального плана. Я ничего не сказал, и она продолжала голосом еще более резким в своем насмешливом оживлении: – А знаешь ли ты, что в его плане вышла небольшая осечка? Совсем небольшая. Со мной. Видишь ли, на некоторое время я несколько отошла от дел. Я расстроилась из-за того, что заставила Марианн Ленуар размозжить себе черепную коробку. Знаешь ли ты, что это дело моих рук? Это был мой триумф. – Она улыбнулась, глаза ее блестели, видно было, что она вот-вот заплачет. – Мой величайший триумф. Но после этого политика перестала меня интересовать. После этого я, если можно так сказать, утратила вкус к игре в политику. – Хватит, – сказал я. – У него нашлось лекарство. Доктор Сильвестр Марин умеет лечить любое заболевание. – Хватит, – повторил я, положив руку ей на плечо. Мне хотелось успокоить ее, утешить. Но она быстрым движением высвободилась из-под моей руки. – О нет, Стив. – Она явно смеялась надо мной. – Будь осторожен. Никакой интимности. Никаких вольностей. Не забывайся, Стив. Я откинулся на спинку сиденья. С минуту мы оба молчали. Затем она сказала совершенно спокойно: – Извини, я несколько заговорилась. – Ничего, переживу. – Конечно, переживешь. Ни восторгов, ни боли. Почему бы нам не сделать еще одну попытку? На мосту, вознесенном над медленной, цвета тусклой меди рекой, я снова взглянул на нее. Ее золотоволосая голова покоилась на подушке сиденья, красивое лицо было бледным и спокойным. Интересно, подумал я, что таится за этой маской, какое горючее выводит эту женщину на орбиту борьбы со вселенной? Вскоре мы снова очутились на полуосвещенных, вымерших улицах города. – Домой? – спросил я и неловко добавил: – В особняк? – Нет, – ответила она. – Я должна взять свою машину. Довези меня до Капитолия. Когда мы свернули к темному и пустому паркингу, я увидел ее машину, стоявшую в одиночестве: даже неподвижная, она казалась длинной и быстрой и при свете звезд мерцала, отливая золотом. Я остановился. – Не вылезай. – Не успел я двинуться, как она уже открыла дверцу. Но на мгновенье замешкалась. – Спасибо за виски. – Я увидел во тьме, как сверкнули в улыбке ее белые зубы. – Спокойной ночи, Стив. Извини, что я тебе нагрубила. Она наклонилась ко мне и запечатлела на моей щеке легкий, как дыханье, поцелуй. Затем она вылезла и, сказав еще раз "спокойной ночи", пошла к своей машине, стуча каблуками по бетону. Я подождал, пока не заработал мотор, – мало ли что может случиться, – и видел, как желтая машина скользнула во тьму. Я доехал до конца аллеи и, прежде чем свернуть, еще раз посмотрел на башню. Черным остроконечным силуэтом уходила она в ночное небо, устремляясь куда-то далеко, к звездам. Я остановился на углу, посмотрел направо и налево и сделал поворот. Машины Ады уже не было видно. Когда оглядываешься в прошлое на цепь связанных между собой событий, ты склонен считать, что они так и следовали одно за другим. В действительности же это вовсе не так, в это же время произошла еще куча разных эпизодов, которые не имели никакого отношения к той цепи, но тем не менее сыграли значительную роль в твоей жизни. Та цепь – лишь одна из нитей, из которых соткана наша жизнь. Но когда смотришь назад под определенным углом, то тебе видится эта нить. За месяцы, последовавшие за назначением Ады вице-губернатором, в моей жизни было много перемен. У меня завязался роман с рыжеволосой вдовой из Венесуэлы – я познакомился с нею в самолете из Каракаса, куда летал на открытие новой авиалинии, – из-за нее я чуть не лишился своей квартиры после бурной сцены, во время которой я служил мишенью для бутылок, сковород и пепельниц. Я получил повышение по службе, став главным в передаче последних известий у нас на студии, и соответственно увеличение в жалованье. И продолжал выпуск собственного тележурнала, для которого еженедельно сочинял помимо текста к хроникальным событиям и сценарий документального фильма. Из нескольких десятков подобных произведений я помню, например, интервью с убийцей полицейского, которое состоялось за два дня до его казни на электрическом стуле. Я часто играл в теннис на кортах новоорлеанского теннисного клуба, проводил свободные дни на побережье, но, оглядываясь назад, на эти месяцы, вспоминаю только Аду. А она с головой ушла в политику. Ни с того ни с сего она вдруг объявила себя совестью общества – к этой ее роли не сразу удалось привыкнуть. Она не говорила ничего нового, все это уже было сказано и Хьюи Лонгом, и кое-кем из президентов, но, ораторствуя, она выдавала эти речи за собственные мысли, и избиратели слушали ее взахлеб. Я бывал на многих из ее выступлений и порой после них беседовал с нею. Она объясняла мне с полной искренностью – а может, и нет, – в чем состоял их с Сильвестром стратегический план. Выборы в конгресс показали, что приспело время повторить политику Нового курса как в границах штата, так и всего государства. Конечно, это должен быть весьма обтекаемый Новый курс. В ее обязанности входило олицетворять его приход, стать его символом задолго до выборов. – Это тоже часть генерального плана Сильвестра? – спросил я. – А что же еще? – скривила она губы. Я встречался с ней регулярно, хотя и нечасто, но отношения наши оставались прежними. Мы оба крепко придерживались определенного статуса: мы стали друзьями, какими иногда бывают бывшие любовники. Я не знал, долго ли смогу играть эту роль; я чувствовал, что моя решимость с каждым разом слабеет. А она после той поездки за реку ни разу не подавала виду, что ей хочется изменить наши отношения. Может, она теперь уже и не хотела. Но эта мысль не доставляла мне удовольствия. Я встретился с Адой во время ее очередного приезда в Новый Орлеан недели через две после скандала с вдовой из Венесуэлы. Она держалась явно холодно. Почти перед уходом она сказала: – Надеюсь, тебе со мной было не слишком скучно. Ведь не пришлось ни кричать, ни увертываться от ударов. – Что ты имеешь в виду? – Ты прекрасно знаешь что. Наверняка она слышала о моем скандале с вдовой. Она все еще сердилась, когда мы попрощались, а мне нравилось, что она ревнует. Через неделю я явно стал испытывать желание увидеть ее и договорился взять у нее интервью по поводу какого-то благотворительного проекта: создание фонда то ли для лишенных прав несовершеннолетних преступников, то ли для незаконнорожденных. И отправился в Батон-Руж. Я прошел через вестибюль, где стояли бюсты навеки запечатленных в бронзе прежних губернаторов, верных сынов своего отечества, и очутился в коридоре, который вел в приемную перед кабинетом Ады. Из приемной вышла женщина. Лет пятидесяти, она была неплохо, но несколько вызывающе одета. Рыжевато-коричневые крашеные волосы увенчаны лиловой шляпкой, а лицо застыло в злой или, скорей, ожесточенной улыбке. Мельком взглянув на меня, она прошла мимо, не проявив интереса, но мне сразу показалось, что я где-то ее видел. В приемной я попытался вспомнить, где ее видел, но тщетно. Взяв кем-то оставленный экземпляр "Морнинг адвокейт", я принялся было читать статью "ЧЕТВЕРО ПОГИБЛИ В КАТАСТРОФЕ", как вдруг отбросил газету и встал. Я вспомнил. На лбу у меня выступили капельки пота. Я подошел к окну и сделал глубокий вдох: мне было душно. – Входи, Стив. Голос Ады был ровным и беззвучным. Я повернулся и увидел ее на пороге кабинета. Я вошел. Дверь за мной захлопнулась. – Это она? – спросил я. – Да. – Ее голос был лишен всяких эмоций. – Из Мобила. – Солнечный луч желтым пятном лег ей на щеку. – Через четыре года. Восстала из прошлого, из того прошлого, которое может погубить меня. Только для того, чтобы не молчать, я спросил: – Что ей нужно? – Что ей может быть нужно? Деньги. Много денег. Из-за стены доносился приглушенный треск пишущей машинки, гул разговора, слабый шум шагов. За дверью мир оставался таким, каким был прежде. А в этой комнате какое-то одно мгновенье все перевернуло. Чем определяется время? Проходит год, и о нем забывают навсегда. И одна-единственная секунда способна погубить весь мир. Что помнится дольше: год поездок в трамвае, где аккуратно пробиваешь билет, или одна пятая секунды, когда из-под ног преступника выбивают табуретку? – Что ты намерена делать? – спросил я. – И чем я могу помочь? – Платить, что же еще? У нее, по-видимому, есть фотографии. Красноречивые, по ее словам. Мне стало нехорошо. – Вызови полицию. Твою полицию. Они заставят ее молчать. – Не заставят. Я и сам это понимал. – Подожди, я что-нибудь придумаю. Она с усталым видом повернулась ко мне – теперь ее лицо было в тени. – Нет, нет, не нужно. Незачем тебе вмешиваться. Придется платить. – Я обязан вмешаться. По-твоему, я могу оставаться в стороне, пока... Она продолжала, словно не слыша моих слов. – Удивительно, что она не появилась давным-давно. По-видимому, ей ни разу не приходилось видеть луизианские газеты. Только на прошлой неделе она впервые увидела мою фотографию. Тогда-то она и поняла, что Мэри Эллис и Ада Даллас – одно лицо. Я ничего не сказал. – А я-то надеялась, что об этом можно забыть. Что это было в другой стране и что женщина эта давно умерла. Но прошлое никогда не умирает; даже если ты похоронил его, в один прекрасный день оно может восстать из могилы. – Она криво улыбнулась. – Да, придется платить. – Подожди, что-нибудь придумаем. – Я чувствовал, что лгу. – Нет, Стив. – Теперь ее улыбка стала почти ласковой. – Деньги я могу заплатить. Но, к сожалению, это не конец, это только начало. И я снова почувствовал, как она мне дорога. Пришлось взглянуть в глаза истине. Я не изменился. Я не мог измениться. Я любил ее. С той минуты мне пришлось с этим мириться. На следующей неделе я увидел ее в телепередаче. Она открывала какой-то молодежный центр в Элизиан-Филдз и выглядела лучше прежнего. Почти три месяца я пытался придумать, как помешать этой женщине. И ничего хорошего не придумал. Мы виделись с Адой несколько раз, но не наедине и поэтому поговорить не могли. Почти все время с ее лица не сходило выражение плохо замаскированного беспокойства. Однажды после интервью, которое она давала представителям прессы в Новом Орлеане, мы на несколько минут оказались вдвоем в гараже отеля. – Я все еще думаю, – сказал я. – Не нужно, Стив. Бесполезно. Я в ее руках. – Должен же быть выход. – Выход есть. – Она устало улыбнулась уголком рта. – Платить. – Что-нибудь еще. – Я взвешивала каждую возможность, – усмехнулась она, но в пещерном мраке гаража было видно, как она вдруг побледнела от страха. Подъехала, резко затормозив, ее машина. Она села, я захлопнул за ней дверцу, подошел к окну и наклонился. – Стив... – Лицо ее стало спокойным. – Прошу тебя, не беспокойся больше об этом. Прошу тебя. Большая желтая машина, выехав из широкого проема, скрылась на улице. |
||
|