"" - читать интересную книгу автора (Юрьевна Вико Наталия)

11

Нож скользнул по указательному пальцу, из пореза выступила кровь. Побледнев, Ирина ухватилась за край стола. После избиения у бакалейной лавки из головы никак не уходил образ женщины с окровавленным лицом, погибшей у нее на глазах. Она стала бояться крови.

Правда, добрейший Иван Иванович, приводивший ее в чувство на дежурстве в первый после выздоровления день, уверенно сказал, водя у носа кусочком ваты, смоченной в нашатырном спирте, что это - временные последствия психологической травмы и через некоторое время все поправится. Но из госпиталя все же пришлось уйти, чему Ирина в глубине души даже была рада. Это избавляло от неизбежных встреч с Леночкой Трояновской. Хотя они вроде бы помирились, во всяком случае, старательно делали вид, будто ничего не произошло, возникшее отчуждение покрыло их отношения корочкой льда. О былой искренности не могло быть и речи.

Впрочем, последний грустный день работы в госпитале неожиданно принес радость. Все началось с того, что утром в докторскую заглянул молоденький русоволосый солдат в длинной не по росту шинели с мешком в руке. Увидев Ирину, он засмущался и, застенчиво улыбнувшись, спросил, где можно найти Анну Поликарповну. " Поликарповну? А вы кто ей будете?" - спросила, все еще боясь поверить в чудо. "Сын. Алексеем меня зовут", - проговорил солдатик негромко, восхищенно глядя на нее удивительно ясными голубыми глазами.

Охнув, Ирина выскочила в коридор: "Поликарповна! Сюда! Скорее! Сын… Ваш сын…"

…Спустя полчаса Поликарповна, крепко, как маленького, держа сына за руку, словно боясь снова потерять, провела его по всем палатам, показывая всем - докторам, сестрам, раненым, и даже пыталась поцеловать Ирине руку, словно это она вернула ее ненаглядного мальчика…

…Отложив нож в сторону и, прикладывая кусочек марли к порезанному пальцу, Ирина подумала, улыбаясь, что надо будет непременно выбрать время и заглянуть в госпиталь.

Последний месяц она работала секретарем в Особом художественном совещании по делам искусств, куда зазвал ее неугомонный Шаляпин. Работа Ирине нравилась. Общение с Бенуа, Грабарем, Рерихом, Щусевым не только доставляло удовольствие, но и позволяло отвлечься от того, что творилось вокруг. Время словно сжалось, событий одного дня хватило бы на недели, а то и месяцы прежней размеренной жизни. Убийство Распутина, давшее призрачную надежду на изменения к лучшему. Отречение государя, которое убило в ней какую-то, не самую плохую, частицу души. Хотя… После отречения Николая еще сохранялась монархия, но и монархия рухнула с отречением Михаила. Февральские беспорядки, которые все теперь вдохновенно называют революцией. Красные банты, которые нацепляли на себя все кому не лень. Даже отец и прагматичный Шаляпин поддались всеобщему воодушевлению, прикрепив на грудь красные ленточки. А вот ее Ники этого не сделал! Хотя, кажется, уж именно ему, работающему бок о бок с Керенским, находящемуся в центре событий, следовало бы это сделать в числе первых. Но Ники, напротив, выглядит озабоченным и даже немного угрюмым. Да и она сама до сих пор не уверена, действительно ли все происходящее - праздник.

Ирина нахмурилась. "Не стоит думать об этом вновь. Надо научиться жить настоящим, потому что никто не знает, что нас всех ожидает в будущем". Вспомнились слова матери: "Каждому дается столько испытаний, сколько он может выдержать. Главное - не сдаваться. Что бы ни было в жизни - надо быть сильной". И правда, надо быть сильной. Тем более что у нее теперь есть Ники.

Сегодня к обеду обещал прийти Шаляпин, и Ирина была рада этому, надеясь, что в присутствии Федора Ивановича не будет разговоров про политику. Расстелив белую скатерть, она расставила фарфоровые тарелки, разложила серебряные приборы и салфетки, достала из буфета солонку из матового резного стекла и, удовлетворенно окинув взглядом сервированный стол, направилась в свою комнату переодеться в любимое темно-синее платье с элегантным вырезом. Звонок в дверь заставил ее поторопиться, и она уже на ходу застегнула на шее нитку жемчуга, подаренного ей отцом.

Поздоровавшись, Сергей Ильич вместе с гостями прошел в столовую. Ирина поспешила на кухню. По дому теперь приходилось все делать самой - бедный Василий месяц назад внезапно умер от сердечного приступа прямо на улице в нескольких шагах от дома, а Глаша на неделю уехала в деревню к заболевшей матери. Вскоре на фарфоровых тарелках английской работы задымилась ароматная рассыпчатая гречка с подсолнечным маслом и небольшими кусочками мяса, купленного утром у спекулянтов за огромные деньги. Это было единственное угощение. Перебои с продовольствием в городе после введения в марте Временным правительством хлебной монополии уже стали обычным делом. Ники тогда долго разъяснял ей, ссылаясь на опыт Великой французской революции, что это совершенно неизбежный шаг, который заставит крестьян сдавать излишки зерна государству и позволит установить твердые цены на продовольствие. Ирина, выслушав его, недоверчиво покачала головой, язвительно заметив, что Россия - не Франция и накормить ее "хлебом равенства" вряд ли удастся.

Гости, выпив по рюмочке вина еще из старых запасов, заготовленных Василием и бережно хранимых отцом, ели не спеша, наслаждаясь вкусом. Глядя на мужчин, с аппетитом поедающих гречку с мясом, Ирина думала - не сон ли это? А вдруг она сейчас проснется и ничего этого нет: ни революции, ни отречения царя, ни двоевластия, ни голода, ни страха, ни анархии, ни неизвестности… Ни-че-го! Просто сон…

– Ох, Ирина Сергеевна, угодили. - Шаляпин с видимым удовольствием отправил в рот последнюю ложку гречки. - Каша - отменная! Скажу вам со всей откровенностью - люблю я поесть и всю жизнь с самого детства более всего боюсь голода. И наряду с пристрастием, позволю даже сказать, чувственным увлечением сценой, ощущаю в себе пристрастие к вкусной еде. - Он повернул голову к Ракелову, видимо продолжая разговор, начатый еще на улице. - Так вот, скажу я вам, Николай Второй к нашему брату не так относился, как Николай Первый. Тот и за кулисы зайти не брезговал, и с актерами болтать любил. Как-то в ответ на фразу Каратыгина, что, мол, тот и нищих может играть, и царей, потребовал - а ну-ка, братец, меня изобрази!

– И что Каратыгин? - По лицу Ракелова скользнула улыбка.

– Изобразил. - Шаляпин приосанился. - Повернулся к стоящему рядом директору императорских театров Гедеонову и, изумительно точно подражая голосу императора, произнес: "Послушай, Гедеонов! Распорядись завтра в двенадцать часов выдать Каратыгину двойное жалованье за этот месяц!"

– И что Государь? - Ирина начала собирать посуду.

– Государь? - Шаляпин довольно улыбнулся. - Поаплодировал.

– А жалованье? - Ирина остановилась в дверях с тарелками в руках, взглядом попросив Ники выйти за ней следом.

– В двенадцать часов на следующий день получил. Как сам распорядился - двойное.

Мужчины рассмеялись. Ракелов, растерянно извинившись, поднялся и вышел следом за Ириной. Шаляпин задумчиво посмотрел ему вслед и понимающе переглянулся с Сергеем Ильичом.

– Ники, я так мало тебя вижу. Я соскучилась! - Ирина прильнула к его груди. - Скорее бы венчаться! И почему мы послушались рара, согласившись на этот срок? Сейчас бы жили одним домом…

Ракелов обнял ее.

– Мне тоже не хватает тебя, милая. Но у меня столько работы! Находясь рядом с Александром Федоровичем, я чувствую себя вовлеченным в стремительный исторический процесс. - Он рассеянно погладил ее по волосам. - Мы живем в такое странное время, когда будто бы и себе не принадлежим.

Ирина положила голову ему на плечо, наслаждаясь прикосновением к любимому человеку. Ракелов молчал, задумчиво поглаживая ее по спине.

Появление Ирины совершенно изменило уклад его жизни. Он был человеком привычек и абсолютно все любил просчитывать. Странным образом избежав юношеских романтических увлечений, вовсе не переживал из-за этого, предпочитая использовать свободное время для получения образования, с его точки зрения, основы будущего благополучия. Конечно, до знакомства с Ириной Ники знал, что существует любовь, и был, как ему казалось, готов к встрече с ней, считая, что любовь - неизбежная прелюдия женитьбы и последующей семейной жизни, которая, в свою очередь, является неотъемлемой частью бытия каждого добропорядочного человека. И вот в его жизнь вошла, нет, скорее ворвалась Ирина. Сказать по правде, Ракелов почти растерялся, чего с ним раньше никогда не происходило, от обрушившихся на него ощущений. Он не был способен на безумства, а вместе с Ириной в его рациональной жизни появилось что-то непросчитываемое. Он прежде думал, что физическая близость богоугодна, потому что служит продолжению рода, но Ирина открыла ему мир нежности, чувственной страсти и безрассудства. Иногда ее любовь даже пугала. Он должен был принадлежать только ей, и всякий, кто в ущерб Ирине посягал на его время и внимание, рисковал стать ее недругом. Даже находясь на службе в новом правительстве, чувствуя свою востребованность в столь важном для всех деле созидания новой России, Ракелов странным образом ощущал присутствие Ирины, ловил себя на отвлекающих от работы мыслях о возможной встрече с ней вечером. И эта привязанность, делавшая его романтичным, а значит уязвимым, порой начинала вызывать раздражение и досаду, даже тяготить его. Скорее бы обвенчаться. После того как они официально скрепят узы любви - все встанет на свои места, будет предсказуемым и понятным.

Сейчас надо как-то сказать Ирине о том, что ему предстоит уехать, быть может, даже на несколько месяцев. И отказаться от поездки нельзя - это личное поручение Керенского. Власть Временного правительства не может существовать без поддержки губерний, особенно в вопросе снабжения продовольствием. "Ну и как же это сказать?"

Ракелов повернул голову к окну. Облака были размазаны по небу рукой ленивого художника.

– Ирэн! - По его лицу пробежала тень грусти. - Меня отправляют в поездку. По центральным губерниям России. Это - на несколько месяцев. Как только вернусь…

– Что?! - Ирина отпрянула. - А я? Как же я? Я не смогу так долго без тебя. Я поеду с тобой! - решительно проговорила она. - Слышишь?

– Ирэн, это опасно. Знаешь ведь, что творится. - Резко ответил он. - Сейчас путешествие по железной дороге - не то, что прежде. И потом, что скажет Сергей Ильич?

– Господи, что он может сказать? А то он ничего не понимает? Мы уже муж и жена, только не венчанные. Пойдем. Отец не должен более оставаться в неведении.

Она схватила его за руку и потащила в столовую. Сергей Ильич с Шаляпиным, прихватив графинчик с вином, уже перебрались в кресла.

– Временное правительство работает на последнем дыхании, поверьте, Федор Иванович! Какие-то абсурдно-ненормальные условия! Мы порой не имеем возможности ни спать, ни есть! - Разволновавшийся Сергей Ильич незаметным движением бросил в рот маленькую голубую таблетку.

Ирина отметила, что в последнее время, войдя в состав уже нового, второго по счету, Временного правительства, отец сильно сдал. Прежде энергичный, жизнерадостный, крепкий, теперь он напоминал старую заезженную лошадь - заметно похудел, осунулся, вокруг глаз появились новые морщинки, даже походка изменилась. Он совсем не был похож на того удалого молодца, который прилюдно признавался в любви Софи Трояновской.

– Проекты документов принимаем, падая от усталости - кто в креслах, кто… - Он обреченно махнул рукой.

– Да-да. - Шаляпин сочувственно закивал. - Когда мы с Горьким приходили к Керенскому по поводу захоронения жертв революции на площади Зимнего дворца, я понял - у правительства, похоже, силы на исходе. Александр Федорович носился по длинным коридорам министерства юстиции, был крайне озабочен и смотрел на всех недоумевающим взглядом. - Шаляпин смешно вытаращил глаза.

– Он просто близорук… - вступилась за Керенского Ирина, стоявшая рядом со смущенным Ракеловым и крепко сжимавшая его руку.

– Самое забавное, - продолжил Шаляпин, внимательно посмотрев на нее, - за ним по пятам, еще более озабоченный, следовал высокий человек с бутылкой молока в руках, не упуская момента, чтобы предложить Керенскому сделать глоток. Сценка - и смех и грех!

– Ах, господа, как же мне все это надоело! - Ирина, отпустив руку Ракелова, стукнула ладошкой по столу. - Политика, политика… А жить когда? Куда ни придешь, только и разговоров - Советы, депутаты, коалиции, резолюции… Все это вместе превращается в какой-то снежный ком, который катится с горы и, подминая нас, обычных людей, под себя, несется дальше, за новыми жертвами. - Ирина встала за стулом, на который сел Ракелов. Ее щеки порозовели, глаза заблестели. - Не хо-чу! Вот, пожалуйста, у нас в гостях - великий Шаляпин…

– Благодарю, прекрасная львица! - Приложив руку к груди, тот слегка поклонился.

– … да, великий Шаляпин! - возбужденно повторила она. - А разговоры? О театре? Об искусстве? Вовсе нет! Лучше расскажите, Федор Иванович, что в театре?

Шаляпин, видимо, не успевший в полной мере налюбоваться взрывом гнева "прекрасной львицы", хитро усмехнулся:

– Дивно, Ирочка! Просто дивно! Во время спектаклей появляются какие-то люди, прерывают действие обращениями к публике. Пора, говорят, кончать радостные зрелища да праздные забавы. Народ - на фронте, а столицы пляшут и танцуют.

– Федор Иванович, злодей этакий, вы это нарочно? - Ирина, включившись в игру, предложенную Шаляпиным, обиженно надула губки.

– Самое интересное, - невольно подыграв гостю, подхватил Сергей Ильич, - в траншеях другие люди говорят солдатам то же самое, но в обратном порядке: "В столицах поют и пляшут, а вы гибнете на фронте…"

– Папа! Федор Иванович! - Ирина схватилась за голову. - Ну я прошу! Хватит! Не могу больше! - Бросившись к стоящему в эркере роялю, она подняла крышку и начала играть что-то бравурное. Сергей Ильич, многозначительно взглянув на Шаляпина, поднялся и, подойдя к дочери, обнял ее:

– Ну ладно тебе. Скажи, что хотела.

Ирина слегка отстранилась от отца и подняла на него жалобные глаза.

– Папочка, миленький! Я хочу поехать с Ники по губерниям. У него - дела, а я… Ну, я - просто его жена. Понимаешь? - Сергей Ильич, удивленно подняв брови, бросил взгляд на Ракелова. Ирина дернула отца за рукав. - Не отпустишь - все равно уеду. Хочу быть с ним. Должна. И буду. Отпустишь? - В комнате повисла гнетущая тишина.

– Отпущу, - глухо произнес Сергей Ильич, прижимая дочь к себе. - Только повенчайтесь перед отъездом.

Шаляпин искоса смотрел на Ракелова, торопливо вынувшего из портсигара папиросу. Чем-то он ему сегодня не понравился…