"" - читать интересную книгу автора (Юрьевна Вико Наталия)

7

Автомобиль подъехал к дому на Мойке. Распутин вслед за Юсуповым вошел в дом с заднего крыльца. Сверху доносились веселые голоса и смех.

– У тебя гости? - недовольно нахмурился Распутин.

– Григорий Ефимович, это у жены, друзья. Скоро уйдут. Давайте пока пройдем в столовую.

Распутин снял шубу, расправил расшитую васильками шелковую рубашку, подвязанную толстым малиновым шнуром, и, спустившись по лестнице вниз, огляделся. Большая арка разделяла столовую на две части. Скользнув взглядом по коврам, красным вазам китайского фарфора, массивной дубовой мебели, он подошел к инкрустированному шкафу со множеством бронзовых колонок и ящичков.

– Затейливый шкафчик. - Распутин принялся открывать и закрывать ящики, забавляясь, как ребенок. Подняв голову, он заметил стоящее сверху распятие из горного хрусталя и гравированного серебра.

– Итальянская работа. - Юсупов перехватил его взгляд.

Распутин молча оглядел распятие и снова занялся игрой с ящичками.

Юсупов подошел к большому дубовому столу, на котором рядом с дымящимся самоваром было выставлено блюдо с бисквитами и сластями. На душе было спокойно. Два часа перед этой встречей он провел в молитве в Казанском соборе. И сейчас не испытывал никаких душевных мук, ощущая себя лишь исполнителем возложенной на него миссии.

– Григорий Ефимович, пожалуйте к столу! - радушно пригласил он гостя, ставя на стол тарелку с пирожными, которые, кроме крема, содержали огромную дозу цианистого калия, способную вызвать немедленную смерть сразу множества людей.

– Сяду… коли просишь. Не обижу. - Распутин обернулся и, сев за стол, внимательно посмотрел на князя.

Юсупов выдержал взгляд и не отвел глаза. Распутин развеселился.

"Ишь, глазенки-то как блестят. Гляжу, не наигрался еще. Коли так, надобно тебя, милок, чуток попужать".

– Промежду прочим, - небрежно бросил он, - Протопопов сегодня приходил. Просил из дому не выходить в эти дни. А знаешь, мил-друг, почему?

– И почему же? - почти равнодушно спросил Юсупов, оглядывая стол.

"Ох, Феликс-Феликс… Не знаешь будто, ёрник этакий". Распутин протянул руку к пирожным.

– Тебя убьют, - говорит.

– А вы что же ответили? - Юсупов с улыбкой пододвинул тарелку. - Угощайтесь, Григорий Ефимович.

– Да вот, вишь, - Распутин отправил пирожное в рот, - тайком от соглядатаев к тебе пришел. Не боюсь я. - Он насмешливо посмотрел на князя, во взгляде которого застыло ожидание. "Словечко таперича тебе такое скажу - век помнить будешь". Взяв с тарелки еще пирожное, он уперся взглядом в Юсупова и проговорил медленно, будто вбивая слова ему в мозг:

– Меня… убить… нельзя.

Князь, насупившись, молчал.

– Вина мне налей. Пить хочу. - Распутин неспешно облизал пальцы.

Юсупов торопливо налил вино в бокал, на дно которого был также положен яд. Доктор Лазоверт сделал это прямо перед их приходом, чтобы действие яда не ослабло. Распутин в несколько глотков опустошил бокал и вытер рот ладонью.

– Славное винцо!

Яд не действовал.

– Это наше собственное. В Крыму производим. - Юсупов снова суетливо наполнил бокал Распутина. - У нас там, Григорий Ефимович, полные погреба. Рад, что угодил, - через силу улыбнулся он.

Распутин подхватил еще одно пирожное и принялся задумчиво его рассматривать.

– Убить вот меня ищут враги, а подпорочка-то ведь я… Вынут - и все покатится, и сами со мной укатятся. И ты, - он уколол Юсупова быстрым взглядом, - укатишься. Так и знай. А то, что на меня клевещут да таперича заговоры всякие строят… так, милый, и Христа гнали. Он тоже за правду муки принимал. А поношение - душе радость, понимашь?

Юсупов, разом вспотев, с изумлением считал отравленные пирожные, которые с аппетитом поедал Старец. Третье, четвертое, пятое…

– Я и царице втолковываю: покуда я с вами - за себя и монархию не бойся. Ну, а Мама - баба смышленая, сама понимает, кто я для нее есть… - Распутин поднял глаза на князя. "Ну, голубок, спрашивай, чего ж такое царица-то понимает?"

Юсупов откусил кусочек сдобного печенья.

– И что же она понимает?

– Понимает, мил-человек, - ухмыльнулся Распутин, - что на роду Романовых проклятье лежит. Знаешь ведь, поди, как тому триста лет они ребеночка убили? И через тельце его, к воротам прибитое, к власти пришли.

– Ну, так это, Григорий Ефимович, считайте, как жертвоприношение было. Вон взять хотя бы Карфаген… - Князь запнулся.

Распутин насмешливо улыбнулся. "Чего, кот этакий, прикидываешь, можно ли со мной об умностях поговорить? А ты говори, не боись, и не с такими беседы беседовал".

Юсупов закашлялся, будто подавившись печеньем.

– Чего замолк? Никак речи лишился? - проговорил Распутин, поглаживая бороду.

Юсупов подергал себя за мочку уха.

– В Карфагене постоянно новорожденных в жертву приносили. Даже места специальные для этого были отведены.

– А молились при этом о чем? - Старец прищурился.

Юсупов почувствовав, как у него пересыхает во рту, глотнул воды.

– Молились, чтоб Бог принял жертву и дал власти. А если, точного числа не помню, но более сорока своих детей в жертву принесешь, считалось - к Богу приблизишься, святым станешь. - Он сделал еще глоток.

– Своих деток-то?

– Своих… У них же много жен и наложниц было…

– И чем этот Карфаген… кончил? - Распутин наклонил голову. - Напомни, запамятовал я. Стар, понимашь, стал… - Он с насмешливой улыбкой взял пирожное. "Ох, Феличка, стар я стал, ой, слаб, ой, совсем никудышный, ничего-то не разумею, ничего-то не чую… Прям дурак дураком". Развеселившись, он почесал живот, оставив на рубахе темные пятна от жирного крема.

– Разрушили его вандалы. Стерли с лица земли.

– Вот то-то и оно. Коли жертвы приносишь Богу, не проси ничего. А они - власти да святости просили. Потому - убийства это были. Вот кровь невинно убиенных деток на их голову смертью и пролилась. Так и над романовским родом проклятье триста годов висит да вот-вот кровью обернется. Я же - как штуковина этакая, что в грозу от молний, пытаюсь от них погибель, как молнию, отвести да монархию уберечь. Я ведь, сам знаешь, человечек-то не простой. Слыхал небось, что меня "святым чертом" кличут?

Юсупов неопределенно качнул головой. Ему становилось не по себе.

– Вижу, слыхал. Но, я гляжу, все не веришь? - Распутин взял еще одно пирожное. - Все сумневаешься?

– Да что вы, Григорий Ефимович! Меня и супруга все просит - познакомь, мол, с Григорием Ефимовичем, очень уж человек интересный! - с трудом сдерживая отвращение, проговорил князь, глядя, как гость, поковыряв в зубах, сплюнул на пол изюм.

– И то правда! - При упоминании красавицы Ирины Юсуповой в глазах Старца появился плотоядный блеск. - Дождусь ли? - Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. - Хорошо мне сегодня. Покойно очень. Будто заново родился.

– Чтобы вновь родиться, Григорий Ефимович, надо сначала умереть…

– Говоришь, чтоб вновь уродиться, помереть сначала надобно? Красиво сказал. И - верно. Запомню. - Распутин подался вперед. - Налей-ка мне, Феликс, мадеры. Сам знаешь, люблю ее, сладкую. - Он протянул бокал. - Лей давай!

– Пожалуй, я в другой налью! - Юсупов, стараясь унять противную дрожь в руках, потянулся за новым бокалом с ядом на дне. - Не стоит мешать вина. Аромат пропадет.

Он не сводил глаз с Распутина, пока тот не опустошил бокал. Яд снова не подействовал. "Меня убить нельзя", - обожгла мозг произнесенная сегодня Старцем фраза. - "Колдовство какое-то!" Предательская капелька пота скатилась по виску. Юсупов налил вина в свой бокал и торопливо выпил.

– Душно тут у тебя, Феликс. - Распутин расстегнул ворот рубахи. Князь приободрился:

– Что, Григорий Ефимович, слыхал я, наше техническое военное могущество возрастает, как никогда? Снарядов будто наделали невиданное количество? Готовимся в феврале-марте семнадцатого к большому наступлению?

– А… - Распутин расстроенно махнул рукой. - Война эта никчемная… Вот, мил- человек, от чего иногда все зависит! Помнишь небось, я лежал раненый в Тюмени? Ну, когда меня баба та… без носа… ножом пырнула? Подлюка та Гусева, штоб ей издохнуть, все-е от нее пошло. Помнишь, раз было тоже, начиналась хмара из-за болгарушек? Наш-то хотел их защитить, а я ему тогда и сказал, царю-то: "Ни-ни, не моги, в кашу эту не влазь, на черта тебе эти болгарушки?" Он послушался, опосля-то уж как рад был! И теперь то же было бы, ежели б не та безносая сука! Телеграмтов я им сюда, царям-то, пока больной лежал, много слал, да што бумага - подтирушка, слово живо - только одно и есть. Да… Делов много эта война настряпала и еще боле настряпает. Грех война эта, понимаешь? Смертоубийство - всегда грех незамолимый. Ты, голубочек, запомни: все делать можно, а убивать нельзя. - Распутин пристально посмотрел на князя. Юсупов, ощутив нервный озноб, поднялся.

"Ага… вскочил, как будто ему углей в штаны наложили. Ну, спрашивай, таперича, как это - все делать можно?"

– Как это, Григорий Ефимович, все делать можно? Грешить можно? - Юсупов облокотился на спинку стула.

Распутин хрипло рассмеялся:

– Помнишь, Христос с блудницами толковал да с собою водил? "Кто из вас без греха…" Помнишь? А разбойнику-то что сказал? "Нынче же будешь в раю". Это ты как понимашь? Кто к Богу ближе-то? Кто грешит, али кто жизнь свою век сусолит, ни Богу свечка, ни черту кочерга? Я скажу так: кто не согрешит, тот и не покается. Однако ж и радости не познает и любви не познает. Думаешь, сиди за печью и сыщещь правду? Не-е… там только тараканов сыщешь. Во грехе правда… И Христа во грехе узнаешь… Поплачешь, покаешься и узнаешь. Понял, штоль? - Распутин помолчал. - Все можно, Феличка. Убивать нельзя. Запомнил, милочек?

Юсупов неуверенно кивнул.

– Пойду узнаю, уходят ли гости. - Он торопливо вышел за дверь.

Распутин остался один. "Интересное это дело - за людишками наблюдать. Суетятся, барахтаются в своем тщеславии. Думают, словили меня в мышеловку. Да только я не мышь какая ничтожная. Я сам себе судья - сам сужу, сам приговариваю, сам приговор исполняю. А ты, милок, коли хочешь… что ж - доиграем… до конца. Однако последнее слово все одно за мной останется. И люди меня не забудут. Ни через десять лет, ни через сто. И я сумею в том убедиться… когда вернусь". Распутин хрипло рассмеялся и наполнил бокал ласковой мадерой…