"Гавен" - читать интересную книгу автора (Баранченко Виктор Еремеевич)

ВОЛОГОДСКАЯ КАТОРГА

Вологодская тюрьма числилась в списке пятнадцати тюрем, режим которых «славился» расправами и издевательствами над политзаключенными. То была каменная неволя, много хуже рижской.

Угнетала отрезанность от мира. Никаких свиданий, почти никакой переписки. Почта приходила с опозданиями.

В конце 1910 года в Государственной думе был сделан запрос «Об избиении политических в вологодской каторге и о массовых порках, при которых двое из семидесяти двух высеченных скончались, не выдержав страданий». В. И. Ленин откликнулся тогда на эти «зверства царских тюремщиков, истязавших в Вологде и Зерентуе наших товарищей каторжан, преследуемых за их геройскую борьбу в революции…». Организатором побоища был тюремный инспектор Ефимов. До прибытия Гавена в вологодскую каторгу Ефимов был тяжело ранен стрелявшей в него революционеркой, которой удалось скрыться. Новый начальник тюрьмы Меркурьев, назначенный после ранения Ефимова, особенно круто стал завинчивать гайки тюремно-каторжного режима. Переведенный сюда из Орла, он стал тут наводить орловские порядки.

Тяготы здешней тюремной жизни несколько смягчало то, что тут оказалась большая группа латышских социал-демократов — бывших боевиков, дружинников, «братьев». Среди них был Людвиг Боровский — один из организаторов январской стачки протеста и демонстрации 13 января 1905 года в Риге, участник вооруженного нападения на Рижский централ в сентябре 1906 года; в Вологодскую тюрьму он попал из Рижского централа, где в 1907 году был приговорен к пятнадцати годам каторги. Здесь отбывали заключение Янис Упит, Карл Калнин, Янис Янсон, Янис Вернатс — все они были приговорены в Латвии к длительным срокам каторги. Позднее сюда перевели Екабса Калнина, приговоренного в Риге к десяти годам каторги.

Гавену пришлось очень плохо. Боли в ноге обострялись, а врачебной помощи ждать было неоткуда. В тюрьме царил жестокий режим «усмирительных» строгостей и произвола. Гавен с трудом добился, чтобы расковали больную ногу. Он и сам не предполагал, насколько велика беда.

Каторга напоминала потревоженный улей, когда пришла весть об убийстве Столыпина. Хотелось верить, что это убийство, совпавшее с новым подъемом рабочего движения, явится началом конца реакции, виселиц и казней и произвола тюремщиков. Не верилось в официальную версию охранки об убийстве Столыпина ее агентом. Гавен был ярым противником индивидуального террора как средства политической борьбы. Он не верил, что Дмитрий Богров, убивший Столыпина, провокатор. Казалось, вся биография Богрова исключает в одинаковой мере как предположения об идейно-монархических его побуждениях, так и о простой продажности. Одно то, что власти поторопились тайно казнить Богрова, вызывало сомнения в правдоподобности официальной версии. В вологодской каторге отбывали срок не только социал-демократы, но и эсеровские боевики и анархисты. Естественно, что акт Богрова возбуждал много споров и толков в камерах политических. Бесспорным казался только заслуженный конец самого кумира контрреволюции.

«Союз русского народа» и вся черносотенная пресса России ответили на убийство своего вождя не тодько беспрерывными молебнами и колокольным перезвоном. Бия во все колокола, они потребовали разгрома всех рабочих союзов и организаций, призывали к искоренению революционной крамолы из ее «колыбели» — тюрьмах и на каторге, ставших питомниками революционеров. Возникла реальная опасность. Тюремщики могли соблазниться этими призывами и учинить массовую расправу над политическими узниками. Можно было ожидать нападение черносотенцев на тюрьму. Политкаторжане подготовились к схватке. Но царизм на такой шаг не решился. Месяца через полтора до узников вологодской каторги дошло содержание посвященной убийству Столыпина статьи В. И. Ленина в октябрьском номере парижского «Социал-демократа». Владимир Ильич писал, что убийство Столыпина совпало с крахом столыпинщины и новым революционным подъемом в стране. Постепенно споры о политической физиономии Богрова прекратились. Их сменил анализ внутриполитического положения в России.

Вскоре с воли в камеры попал перевод отрывка из статьи внука Карла Маркса — Жана Лонге, напечатанной в «Юманите» по поводу убийства Столыпина. Известный французский социалист сообщал в этой статье новые сведения о росте числа политических заключенных в тюрьмах России за годы столыпинщины: в 1906 году их было 114 тысяч, в 1907 — 139 тысяч, в 1908 — 166 тысяч, в 1909 — 181 тысяча, в 1910 — до 200 тысяч. В годы столыпинской реакции в России прошло более полутора тысяч политических судебных процессов. Пятьсот тридцать три из них закончились вынесением смертных приговоров, а также приговорами к бессрочной и долгосрочной каторге. С 1905 по 1910 год в тюрьмах России локончили самоубийством 9510 политических заключенных.

Исключительно большое волнение вызвало у политкаторжан самоубийство четы Лафаргов. Главный мотив самоубийства: «человек в семьдесят лет становится обузой для общества». Этот мотив Гавен отвергал. Против него говорило хотя бы то, что до последних дней жизни Поль Лафарг блистательно представлял французский пролетариат в Социалистическом Интернационале и во французском парламенте как его депутат. Лафарг смело выступил с трибуны парламента против врагов рабочего класса и социализма. Лаура Лафарг переводила труды своего великого отца на многие европейские языки и вместе с Францем Мерингом трудилась над биографией Маркса.

Возникали нехорошие, опасные выводы и сравнения. Люди моли же рассуждать так: раз уж Лафарги в условиях жизни на воле, в условиях буржуазной демократии, несравнимой самодержавным режимом России, не зная материальной нужды, могли решиться на такое, то как будет воспринят их примep? Как должны поступать люди в каторжной неволе? Гавен считал, что необходимо осудить самоубийство революционера, кем бы он ни был, а тем более самоубийство Лафаргов.

Вскоре пришли сообщения с воли о речи Ленина на похоронах Лафаргов. В. И. Ленин говорил об идеях марксизма, «столь блестяще подтвержденных опытом борьбы классов в русской революции… Под знаменем этих идей сплотился передовой отряд русских рабочих», который «отстаивал и отстаивает дело социализма, дело революции… Близится к концу эпоха господства так называемого мирного буржуазного парламентаризма, чтобы уступить место эпохе революционных бпгв организованного и воспитанного в духе идей марксизма пролетариата, который свергнет господство буржуазии и установит коммунистический строй» [7].

Ленин не осудил самоубийство, но он сказал, и каторжане согласились с ним, что сейчас самое важное — это близкая перспектива борьбы за свержение царизма и установление коммунистического строя.

В 1912 году, находясь в ссылке на Сухоне, вел партийную работу Ян Ленцман. Он помог расширить связи политкаторжан с внешним миром. В тюрьме узнали подробности состоявшейся в Праге большевистской конференции.

Бурю гнева вызвал расстрел рабочих на приисках далекой Лены весной 1912 года. Люди там искали золото, а нашли смерть. В те дни политкаторжане только и жили думами и толками о массовых рабочих стачках и демонстрациях протеста против Ленского расстрела, прокатившихся по всей стране. Узники протестовали по-своему: объявили голодовку, пели траурные гимны и революционные боевые марши.

К концу года узники стали время от времени получать большевистскую «Правду», благодаря невероятным ухищрениям товарищей на воле пробивавшую себе путь в камеры.

Политзаключенные болезненно остро реагировали на любое сообщение о военно-судебных приговорах. В начале лета в Кронштадте военный суд приговорил многих балтийских моряков к долгим срокам каторги. В конце июня в Севастополе военный суд приговорил девятерых матросов Черноморского военного флота к смертной казни, а четвертых — к каторге без срока. 25 октября 1912 года в Севастопольском военном суде приговорили сто сорок матросов военного флота. Семнадцать моряков осудили на казнь, остальных — на каторгу. Эти судебные процессы красноречиво свидетельствовали о революционном брожении на военном флоте.

Начавшаяся летом 1912 года новая вспышка самоубийств в разных каторжных тюрьмах довела политических в вологодской каторге до крайнего напряжения. Сведения об очередном бунте в Орловском централе, о волнениях заключенных в шлиссельбургской, псковской, бутырской, алагачской и кутомарской каторгах вызвали немалую тревогу. Самоубийства в знак протеста против телесного наказания политичесиих все еще воспринимались некоторыми узниками как героическое сопротивление тюремщикам и как бесстрашная защита человеческого достоинства революционера.

Гавен состоял в переписке со многими товарищами, оставшимися на воле. В тюрьму на его имя поступали письма из-за границы, написанные простыми и чаще всего химическими чернилами, с шифром, а то и просто полные иносказаний. Писали ему большей частью на латышском и немецком языках. Его корреспонденция была взята под особый контроль. Тюремщикам это доставляло много хлопот. О корреспонденции Гавена велась длительная переписка между начальником Вологодского губернского жандармского управления и особым отделом департамента полиции. Письма лабораторно изучали как важную политическую конспирацию.

Писали Гавену о выборах в думу, о борьбе с ликвидаторами, о стачечной борьбе рабочих, о подготовке к «страховой кампании», о жизни партии и о важных событиях на воле. Из-за границы ему писали о делах и жизни зарубежных социалистов, о трудной жизни русской политической эмиграции, о борьбе с оппортунистами, а больше всего о разразившейся Балканской войне. В одном письме из Цюриха от 12 сентября Гавену писали о покушении на наследника русского престола цесаревича Алексея и о его ранении, о самоубийстве в связи с этим «дядьки» наследника — генерала и двух морских офицеров. Из Цюриха же писали ему о стотысячной демонстрации питерского пролетариата.

Гавен получил фотооткрытку красивой молодой женщины. Открытка имела штамп Цюрихского почтамта, датированный 14 ноября 1912 года. На обратной стороне открытки была надпись: «Скоро будет европейская битва. Скоро наступят дни, когда сможем поговорит!.». Это был явный намек на решения Базельского конгресса. Подписано это было: «Любящая вас сестра». Гавен давал читать эти письма товарищам по камере и близким ему социал-демократам в других камерах.

Политкаторжане узнали о Базельском конгрессе Социалистического Интернационала, на котором Ленин давал бой реформистам. Запомнилось утверждение Жореса на этом конгрессе, что революция будет стоить народам меньше жертв, нежели чужая война за интересы империалистического капитала. Многообещающими прозвучали слова из манифеста конгресса против войны, где говорилось о возможности превращения империалистической войны в войну гражданскую. В манифесте признавалась необходимость «встряски масс для ускорения свержения классового господства капиталистов». Это воспринималось как прямой призыв к революционным восстаниям. А политкаторжанам очень хотелось дожить до «встряски масс» и участвовать в революционных битвах.

Во время Балканской войны в камерах политических подробно разбирали наиболее значительные военные операции. Комментировали и дипломатические акции, в особенности вмешательство русского правительства в войну. Политическое чутье революционеров, неплохое знание некоторыми из заключенных уроков истории наводили их на мысль, что на Балканах разыгрывается лишь пролог близкой войны между коалициями великих держав.

Время от времени Гавену писали сестра Термина и брат Генрих из Петербурга, где они оба учились: Термина — на курсах Лесгафта, а Генрих — в художественном училище Штиглица. Писал часто и брат Ане, работавший в Литве землемером. Иногда он присылал и небольшие денежные переводы. Ане постоянно поддерживал Термину и Генриха. Он верил в талант своего брата-художника. В конце лета от Анса пришло крайне печальное письмо. Гостя у него в летние каникулы, утонул Генрих. Страшно было подумать о переживаниях матери, у которой утонули старший и младший сыновья.

Умер Август Бебель. Революционные социал-демократы чтили его за былую борьбу против оппортунистов-бернштейнианцев. Гавен рассказывал товарищам о прямом содействии Бебеля в оказании денежной помощи V съезду РСДРП. Смерть Бебеля глубоко опечалила узника.

В самом конце 1913 года в камеру поступила «Циня» № 125. В газете была корреспонденция из Риги о стачках и демонстрациях протеста рижского пролетариата против смертного приговора севастопольским матросам и против режима пыток в каторжных тюрьмах. Латыши-политкаторжане гордились рижскими рабочими, поведшими открытую массовую борьбу против жестокости военных судей и тюремщиков.

Много лет спустя, уже после революции, В. И. Ленин сказал в одной беседе: «Каторга… одно слово — каторга. Сотни наших политических речей не стоят одного такого воспоминания о каторге»[8]. Политическая каторга при царизме была мучительно трудной школой революционеров, школой тягчайших испытаний, мужества, стойкости и ненависти к самодержавию.

Каторга на всю жизнь сделала Юрия Петровича инвалидом. В поврежденной ноге развился туберкулез кости. Открытые свищи и язвы угрожали заражением крови. Долго не проходили боли в примятой во время схватки с тюремщиками грудной клетке. В ребрах оказались трещины. Единственным спасением могло быть лечение в Крыму или на Кавказе, но судьба осужденного революционера направила его в суровую сибирскую ссылку на Енисей, наверняка крайне опасную для его здоровья.