"Тайные фрегаты" - читать интересную книгу автора (Лаптухин Виктор Владимирович)

Глава 5

На площади Иван постоял у ратуши, высоко над которой на тонком шпиле поворачивался на ветру кованный из меди воин с копьем. Осмотрел и другие диковинки. Но задержался у прилавка, где стояли подносы с румяными булочками и крендельками, прикрытые от мух белой кисеей. Запах от них исходил соблазнительный, а тут еще в дверях появился толстяк в белоснежном фартуке. Приподнял край кисеи и сделал приглашающий жест, указав на два столика, накрытых чистой скатертью. Ноги сами внесли Ивана в эту комнату, и не успел он оглянуться, как рядом со столиком оказалась очень милая девушка. Что-то защебетала и, увидев выложенный на стол ефимок, стала указывать на другие подносы с выпечкой.

Серебряной лопаточкой положила на тарелку две булочки с кремом и лепешку, покрытую прозрачным розовым студнем с ягодами малины. На подносе принесла сдачу — горку медяков и чашечку с пахучим черным питьем, от которого поднимался пар. Еще немного поулыбалась и несколько раз указала пальчиком на чашечку, что-то успокоительное сказала и добавила одно лишь слово — «кава».

После просяной каши и солонины, чем питались на карбасе, лакомство просто таяло во рту. Питье оказалось в меру горячим, сладким и со странным горьковатым вкусом. Ох, хорошо, что деда Кондрата не было рядом. Наверняка оговорил бы за такое баловство да еще за деньги!

На обратном пути Иван смотрел на город и его жителей уже другими глазами. Услышанное в лавке странного торговца мехами напомнило слова родного деда Степана, сказанные перед началом плавания. Старик предупреждал внука, что в дальних краях тот встретит много нового и необычного, прелестного и греховного. Советовал все мотать на ус, полезное запоминать, опасного остерегаться! Вернешься домой, отслужишь благодарственный молебен, кому следует поднесешь подарки. Еще напомнил, что наши бояре и дьяки свирепы, перемен не хотят, нового боятся. Держи язык за зубами и чужое житье не расхваливай… Сегодня Иван понял, что имел в виду дед Степан.

За могучими крепостными воротами, уже где-то на подходе к порту, встретился Соловей. Немного навеселе, а в руках держал небольшую скрипку довольно странной формы. Увидел товарища и радостно бросился ему навстречу.

— Ваня, город-то какой дивный! Дома-то все с фигурами и резьбой! В балагане смотрел, как актеры давали представление — с Петрушкой, чертями и русалками. Вроде того, как наши скоморохи устраивают на Масленицу!

— Что это у тебя?

— Называется лютня. Видел как один актер играл на такой. Очень даже чувствительно. Купил. Научусь играть, и на нашей улице все девки с ума сойдут! Здесь рядом есть корчма, маринованную селедку с яблоками подают! Зайдем, отметим встречу с Европой!

В маленьком зале с низкими закопченными сводами стояло несколько широких столов и скамей. Такой чистоты, как в заведении, где Иван пил «каву», нет, но место приличное, не придорожный кабак. Спросили легкого пива и закуску, а Соловей заказал себе еще и немецкую водку — шнапс. Его прямо-таки распирало от впечатлений. В Ревеле все вызывало его восторг: фигурные ручки на дверях, пряжки на башмаках прохожих, кружевные косынки торговок на рынке и многое другое. Оказалось, что он даже не побоялся зайти в одну из немецких церквей и полюбоваться на удивительное окно из цветного стекла, на котором искусно изображена картина из Священного писания. Сейчас он говорил о том, что мечтает вернуться домой с хорошим барышом. Тогда заживет припеваючи, заведет собственный дом с иноземными затеями и женится! На примете уже есть красавица-девица, дочь богатого купца…

— Здравствуйте, православные! — к столу подсел молодой бритый мужчина с длинным носом. — Рад услышать русскую речь! Разрешите угостить вас настоящим ромом! Мне привезли его целую бочку с американских островов из-за океана.

— Кто таков?

— Сам я из Пскова, зовут Петром Снетковым, в Ревеле меня все знают, торгую солью, имею лавку с амбаром, грузовые суда. А вы давно с родной стороны?

Одет Петр в кафтан из тонкого сукна с серебряными пуговицами, на пальцах перстни с каменьями, на воротнике и манжетах пышные кружева. Вид приличный, вызывает доверие, говорит с благожелательной улыбкой. Ром пахнул странным запахом далеких стран, сразу ударил в голову.

Иван с опаской отодвинул недопитый стакан.

— Не бойся, молодец, это не отрава, а питье настоящих мореходов, — снисходительно произнес длинноносый и повернулся к Соловью. — Слышал, как ты хвалишь всякое художество. Вижу, что разбираешься в этом деле, поэтому и с лютней не расстаешься. Играешь?

— Она еще не настроена, а так я на все голоса могу — и духовное и уличное!

Тут же Соловей показал свое мастерство, да еще добавил пару срамных прибауток. Петр расхохотался и на все лады начал нахваливать певца. Говорил, что с таким даром можно безбедно жить даже в Гамбурге, не говоря уже о других немецких городах. Там ценят культуру — так они называют сладкоголосое пение и другие художества — и щедро платят за такое искусство. Не забыл он и об Иване, обещал пристроить на легкую работу, познакомить с самыми красивыми девушками.

Тем временем Соловей прихлебывал ром и сообщал все новые подробности о своих способностях и надеждах на хорошую жизнь. Полез к Петру целоваться. Видя такое, Иван решил, что пора уходить.

— Вставай, Соловей. Пошли на карбас.

— Не спеши, дед сказал, что отплываем утром. И помни его слова, нельзя оставлять товарища в чужом порту!

— Что у вас за товар?

— Петя, друг! Тебе, как душевному человеку, скажу правду. Зерно! В Стокгольме за него возьмем двойную цену! — ляпнул Соловей.

Иван молча кивнул хозяину за стойкой, высыпал на стол медяки за угощение. Затем встал, решительно взял Соловья за пояс и, повесив ему на шею лютню, вытащил на улицу. Длинноносый выскочил следом. На прощание наговорил хороших слов, указал ближайший путь в гавань.

Шли медленно. На соленом морском ветру и после шнапса с ромом Соловей совсем раскис и едва переставлял ноги. Но песни пел и языком молол без остановки, не давая сообразить, куда ведет указанный Петром переулок. Редкие в такой поздний час прохожие сторонились и не отвечали на вопросы. Потом Иван так и не понял, как они очутились в каком-то тупике возле высокой каменной стены и даже обрадовался, когда увидел показавшихся сзади из-за угла четырех парней. В сумерках светлой северной ночи их можно было хорошо рассмотреть. Хотел было спросить о дороге в порт, но быстрые взгляды и осторожная походка незнакомцев вызвали подозрение. Шли они крадучись, словно готовые в любой момент напасть и убежать. Впереди длинный бородач в высоких рыбацких сапогах, следом ребята помельче. В потертых куртках и мятых шляпах, из тех, что всегда толкутся на пристанях и базарах.

— Ой, ребята, пошли с нами, выпьем немного, согреемся! — предложил длинный.

— Зачем возиться? Прикончим и заберем деньги, — сказал по-немецки другой.

— Видите, один пьян, а второй ребенок.

— Замолчите! Питер за этих русских дал задаток и велел взять живьем, — произнес бородач. Его голос звучал решительно, как у опытного вожака. — Он хочет продать их на железные рудники.

— А если они не пойдут сами? Как потащим мимо городской стражи?

Говорили тихо, но в безлюдном переулке голоса раздавались отчетливо. Из нескольких знакомых немецких слов Иван понял, какая им грозит опасность. Крепко стиснул ухо Соловья и больно ткнул его под ребро.

— Очнись! Сейчас этот длинный будет тебя убивать!

Товарищ громко икнул и встрепенулся.

— Убивать меня? Этот? Гляди, свиная глиста, вот мой кошелек! Накося выкуси, рвань немецкая!

С диким криком Соловей бросился вперед и метнул лютню в бородача. Но промахнулся, и она со звоном раскололась от удара. На какое-то мгновение тот растерялся, но нападавшего встретил точным ударом в зубы. Тут же наклонился над упавшим Соловьем и быстро запустил ему руку за пазуху.

Одновременно с товарищем Иван бросился на стоявших перед ним парней и успел заметить удивление на их лицах…

…Они удивились бы больше, если бы знали, что еще в детские годы Ивану частенько доводилось бывать у дяди на пограничной заставе что стоит на реке Назии вблизи шведского рубежа. Там пожил среди стрельцов, не городовых[15], которые больше думают о собственной торговле, чем о военном деле, а заматеревших на государевой службе пограничников. Эти, хотя годами и не видят казенного жалования, умеют найти пропитание, без кабаньего или лосиного мяса в котле, а то и стерляжьей ухи за стол не садятся. Научился Иван сабельному бою, стрелял из пищали, бился на кулачках. За последние годы по праздникам всегда выходил на игрища и становился в стенку плечом к плечу со своими слобожанами. Стоял крепко, сверстников принимал по трое на кулак, а случалось, что сшибал и взрослых мужиков. Об одном только просил друзей-товарищей: «Братцы, ради Христа, не сказывайте маменьке о моем баловстве. А что глаз подбит, так это я вчера вечером поскользнулся и неловко упал»…

Вот и сейчас Иван без лишнего крика быстро ударил одного из парней в висок, а другого под дых, так, что оба оказались на мостовой рядом с Соловьем. Увидев такое, четвертый пригнулся и резво скрылся за углом. Бородач же выпрямился и схватился за нож, но Иван ударил его ногой в низ живота и прижал к стенке с такой силой, что у того что-то хрустнуло внутри.

— Пощади! Не убивай, — прошептал он побелевшими губами.

— Укажешь дорогу в порт, будешь жить.

— Отдай мой кошелек, собака, — произнес поднявшийся с земли Соловей. — Брось его, Ваня. Я знаю этот квартал.

— Сможешь найти дорогу?

— После того, как ты мне ухо закрутил, а этот козел зуб вышиб, весь хмель вышел!

— Лютня-то вдребезги…

— Нечего, новую куплю! На его деньги, — сказал Соловей, снимая с бородача пояс с туго набитой сумкой. — Там что-то звенит. А ты запомнишь, как русских людей грабить!

Но бородач не ответил. Он опустился на мостовую и хрипло дышал, на его губах появилась розовая пена.

— Идем, Соловей, на карбасе нас давно поджидают!