"Мадонна Семи Холмов" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

САНТА МАРИЯ ДЕЛЬ ПОРТИКО

Вскоре Лукреция поняла, насколько выгоднее быть дочерью Папы, нежели дочерью просто кардинала.

Утвердившись на папском престоле, Александр не стал делать тайны из своих намерений. Джованни следовало вернуться из Испании, поскольку Александр собирался сделать его главнокомандующим войсками святого престола; Чезаре должен был стать архиепископом Валенсии; что же касается Лукреции, то ей достался собственный дворец – Санта Мария дель Портико. Лукреция была в упоении от подарка: теперь она могла перебраться из мрачной крепости на холме Джордано в центр города.

Даруя Лукреции этот дворец, Александр преследовал двойную цель: дворец примыкал к церкви Святого Петра, и из него был тайный ход в церковь, а оттуда – в Ватикан. Адриана и Джулия должны были переехать туда вместе с Лукрецией, конечно же, с ними перебирался и Орсино, но он в счет не шел.

Лукреция с радостным нетерпением предвкушала новую жизнь. Как же замечательно наконец-то стать взрослой! Скоро в Италию вернется брат Джованни, да и Чезаре, как сказал отец, тоже отзовут в Рим. Но чуть позже, поскольку Александр не хотел, чтобы люди подумали, будто он продолжает свою политику, политику непотизма, от которой обещал отказаться. Чезаре уже стал архиепископом, и Александр прекрасно понимал, что, появись его сын в Риме, ему будет трудно удержаться от того, чтобы не пролить на него дождь благодеяний. Так что пока Чезаре лучше оставаться в Пизе – но это ненадолго.

У Лукреции были все основания смотреть в будущее с надеждой. Отца она видела часто и, как правило, в центре всяческих помпезных церемоний. И потому он казался ей еще более блистательным, еще более могущественным, чем прежде.

Весь день до нее доносился звон колоколов церкви Святого Петра, и, сидела ли она за вышивкой или просто глазела из окна на прохожих, она чувствовала аромат благовоний и слышала прекрасное пение церковного хора, и все это сливалось в чудесную яркую мешанину, в которой брезжило блестящее ее будущее.

Адриана сняла траурное облачение и относилась теперь к Лукреции с тем же почтением, что и к Джулии. Однако влияния в Ватикане у Джулии было побольше, чем у папской дочери.

Лукреция все это прекрасно понимала. Она не удивлялась, когда заходила порою в спальню Джулии и никого там не обнаруживала. И звуки шагов, доносившиеся из того тайного коридора, который связывал дворец с Ватиканом, тоже ее не удивляли, хотя звучали они и поздней ночью, и ранним утром.

Она была согласна с Адрианой: да, Джулии действительно повезло, ибо она любима человеком столь могущественным.

Во дворец Санта Мария хаживали многие важные персоны – послы и прочие высокопоставленные представители различных стран, и, под руководством Адрианы, Лукреция оказывала им соответствующий прием. Все они являлись с подарками – одни для Лукреции, другие – для Джулии.

– Как же добры эти сеньоры! – воскликнула однажды Лукреция, разглядывая преподнесенные ей меха. – И никогда не приходят с пустыми руками.

Джулию рассмешила такая простота:

– Не стоит быть так уж им благодарной, дорогая Лукреция. Они несут эти дары только потому, что надеются получить в ответ нечто для них более ценное.

Лукреция задумалась, а потом сказала:

– Как жалко! Подобное отношение портит подарок. Получается, что это и не подарок вовсе.

– Конечно же, не подарок, это плата за услуги, которые они надеются получить.

– Теперь меха не кажутся мне такими красивыми, – вздохнула Лукреция.

Джулия нежно поглядела на нее и подумала: сколько же времени еще потребуется тебе, милая моя, чтобы научиться видеть мир таким, какой он есть. Если бы Лукреция была рождена в бедности, какой же чудесной добросердечной девицей она бы стала!

Неужели она не понимает, что все эти люди рассчитывают на то влияние, которое могли бы оказать на Папу его возлюбленная и его дочь?

Но Лукреция все понимала – ей это довольно быстро объяснили. Адриана была твердо убеждена, что Александр отнюдь не хотел бы иметь дочь-простушку, значит, с этой открытостью и добротой надо что-то делать. Подобные качества – признак обыкновенной глупости.

Для начала, решила Адриана, Лукреции следует обзавестись как можно большим количеством дорогих вещей. Конечно, отец ее баловал, но зачем полагаться только на отца? Нет уж, она должна научиться сама получать подобные вещи и использовать для этого разные собственные хитрости, тогда Папа поймет, что его дочь – маленькая хитрая бестия и станет ею гордиться.

Ей нравятся наряды? Естественно. Лукреция всегда была тщеславна по поводу своей красоты, так разве не лучшим обрамлением ей станут прекрасные меха и ткани? И пусть об этом прослышат те, кто ищет ее милостей. Пусть они узнают, что в ответ на доставленное ей подарками удовольствие она попросит отца помочь им в их интересах.

– Вскорости, – говорила Адриана, – тебе нанесет визит Франческо Гонзага. Он очень хочет, чтобы его брат Сигизмондо стал кардиналом.

– И он будет меня просить об этом?

– Если ты замолвишь за него словечко отцу, это ему очень поможет.

– Но неужели я, понимающая в делах так ничтожно мало, могу влиять на своего отца?

– Твой отец желал бы, чтобы ты показала себя истинной Борджа. Он будет рад сделать то, о чем ты его попросишь, и ему будет приятно, если Гонзага узнает, как высоко он тебя ценит. Если Гонзага преподнесет тебе ценный подарок и ты сможешь сказать отцу: «Смотри, что подарил мне Гонзага», тогда Его Святейшество будет доволен оказанной тебе добротою и, я не сомневаюсь, постарается в свою очередь оказать благодеяние тому, кто уже показал, что может достойно за него отплатить.

– Понятно… А я и не знала, что дела устраиваются подобным образом.

– Зато теперь знаешь. Ты любишь жемчуга, не так ли?

В глазах Лукреции вспыхнули огоньки. Она любила жемчуга, они так хорошо оттеняли ее светлую кожу, и когда она надевала ожерелье, которое Александр подарил Джулии, ей казалось, что она становится такой же красивой, как Джулия.

– Значит, я скажу Гонзага, что ты любишь жемчуга, – произнесла Адриана, улыбаясь.

Но ведь действительно чудесно, думала Лукреция, если у меня появятся такие же жемчуга, как у Джулии!

Вот так и жила дочь Папы Римского. Эта жизнь была и веселой, и приносила много выгод. Разве могла Лукреция – немного ленивая Лукреция, тщеславная Лукреция, которая ужасно любила красивые наряды и украшения, – подвергать подобный образ жизни сомнению?

Александр принимал дочь в своих апартаментах в Ватикане, ее сопровождала Джулия. Александр по-прежнему ее обожал, и дня без нее прожить не мог.

Александр любил принимать их в интимной обстановке и отпускал всех своих слуг. Девушки усаживались по обе стороны от него, и он нежно обнимал их за плечики.

Как прекрасны они, как нежна их юная кожа, как сверкают золотистые волосы! Положительно, думал он, эти девушки – самые красивые во всем Риме. Жизнь замечательна, раз в свои шестьдесят лет он все еще сохраняет энергию двадцатилетнего: он был убежден, что Джулия вовсе не притворяется, что ее страсть к нему столь же велика, как и его страсть к ней, и что ее бедный косоглазый муженек, хоть и молод и силен, совершенно ее не интересует.

Лукреция, удобно устроившись в отцовских объятиях, восхищенно оглядывала его роскошные апартаменты. Позолоченный потолок, изящно расписанные стены – фрески делал сам великий художник Пинтуриккью, однако стены были расписаны им не целиком, поэтому кое-где их прикрывали роскошные шелка, свисавшие до покрытого восточным ковром пола. Кругом стояли кресла, стулья, кушетки, обитые ярким шелком и бархатом, и над всем возвышался роскошный папский престол.

И все принадлежит этому богоподобному человеку, который – да в это просто невозможно поверить! – приходится ей отцом. Нежным, любящим отцом. Как он радовался, когда оставался наедине со своими любимыми девочками!

– Сегодня я послал за тобою, потому что должен тебе кое-что сообщить, доченька, – такими словами он начал очередную их встречу. – Нам следует отложить приготовления к твоему браку с доном Гаспаро ди Прочида.

– Почему так, отец? – спросила Лукреция, а Джулия рассмеялась:

– Да она не возражает, совсем не возражает.

Папа потрепал дочь по щеке, и Лукреция вспомнила нежное прикосновение Чезаре – он любил щипать ее за щечку.

– Отец! – воскликнула она. – А когда мы увидим Чезаре?

Джулия и Папа обменялись понимающими улыбками.

– Вот видите, я была права, – заявила Джулия. – У бедняжки Лукреции пока нет возлюбленного.

По лицу Папы пробежала лишь тень недовольства – он редко показывал тем, кого он любил, что он на них сердится, но Джулия поняла, что ее реплика Александру неприятна. Но она была слишком уверена в своей над ним власти, чтобы чего-то опасаться, и потому упрямо повторила:

– Я права.

– Когда-нибудь, – ответил Александр, – моя дочь познает великое счастье любви, я в этом не сомневаюсь. Но это наступит тогда, когда она будет к этому готова.

Лукреция поцеловала отцу руку.

– Она больше думает о своем отце и братьях, чем о ком-либо другом, – добавила Джулия. – Кого бы из мужчин ей ни представили, она все время повторяет: «Как ничтожны они по сравнению с моим отцом… или по сравнению с Чезаре и Джованни».

– Лукреция – настоящая Борджа, – заметил Александр, – а мы ставим членов нашей семьи выше всех на свете.

– Но ведь на свете живут не только Борджа, – смеясь, Джулия прижала к себе его руку. – Молю вас, Ваше Святейшество, откройте нам, кого же теперь вы предназначаете Лукреции в женихи?

– Человека очень влиятельного. Его зовут Джованни Сфорца.

– Но ведь он, кажется, старик? – спросила Джулия.

– А разве возраст – помеха любви? – И снова в голосе Александра послышался упрек.

Джулия поспешила исправить свою ошибку:

– Лишь богам дарована вечная молодость, а Джованни Сфорца, я готова в том поклясться, всего лишь человек.

Александр улыбнулся и поцеловал ее:

– Но это отличная партия. Моя любимая доченька станет благословлять меня за это.

Лукреция поцеловала его, как требовал дочерний долг.

– Меня сватали уже много раз. Прежде чем выражать благодарность, я подожду, пока увижу этого жениха и выйду за него замуж.

Папу рассмешила подобная рассудительность. Он получал огромное удовольствие от болтовни с девушками, и каждый раз печалился, когда приходилось их отсылать и приступать к своим официальным обязанностям.

В сопровождении свиты девушки покинули Ватикан и, когда они шли через площадь, какой-то бродяга нагло уставился на Джулию и заорал:

– Смотрите, вот идет невеста Христова!

Глаза Джулии вспыхнули негодованием, но бродяга не стал дожидаться наказания и удрал с площади во всю прыть.

– Ты рассердилась, Джулия, – констатировала Лукреция, – рассердилась на слова, сказанные каким-то нищим.

– Меня его слова оскорбить не могут, – ответила Джулия, – но ты понимаешь, в кого он метил.

– Ты – любовница моего отца, и в этом нет ничего оскорбительного. Только подумай обо всех тех знатных господах, которые именно из-за этого увиваются вокруг тебя.

– Но для простого люда подобные отношения оскорбительны, – возразила Джулия. – Жаль, что этого типа так и не удалось поймать. Я хотела бы, чтобы ею бросили в тюрьму и наказали.

Лукреция вздрогнула. Она знала, какое наказание ждет тех, кто осмеливается оскорбить господ высокого ранга: им вырывали язык.

Лукреция постаралась больше об этом не думать. Возможно, она научится воспринимать такие вещи как должное, как научилась воспринимать отношения между отцом и Джулией и поведение «благочестивой» Адрианы, как научилась принимать тот факт, что ей следует обогащаться при помощи взяток. Она не сомневалась, что со временем станет такой же невосприимчивой к подобным вещам, как и другие, но пока была еще слишком ранимой и мягкосердечной.

Она должна приладиться к этой жизни, стать такой же, как все, кто ее окружали. И все же ей еще трудно было примириться с мыслью, что людям вырывали языки за то, что они слишком вольно высказывали свои мысли.

Но не стоит задумываться о таких печальных вещах! Она повернулась к Джулии:

– Наверное, я выйду замуж за этого человека, за Джованни Сфорца. Мне нравится это имя. Его зовут так же, как моего брата.

– В Италии многих зовут Джованни, – напомнила ей Джулия.

– И все же, мне кажется, отец снова передумает и выберет мне еще какого-нибудь жениха. Джулия, а не может так случиться, что я вообще не выйду замуж? Потому что, как только меня за кого-нибудь просватают, тут же находится другой, более знатный и более достойный.

– Но ты непременно когда-нибудь выйдешь замуж.

– И тогда у меня будет возлюбленный, совсем как у тебя.

– Глупенькая, мужья не всегда бывают возлюбленными, к тому же прежде чем стать такой, как я, тебе надо еще подрасти.

Джулия наклонилась к уху Лукреции и, таинственно улыбаясь, произнесла:

– Я открою тебе один секрет. Папа – не только мой любовник. Он – отец ребенка, которого я ношу под сердцем.

– Ох, Джулия! Значит, у тебя будет ребенок?! Джулия кивнула.

– Вот почему я так разозлилась на того бродягу. Боюсь, об ЭТОМ уже начали поговаривать, значит, некоторые наши слуги слишком любопытны… и слишком болтливы.

– Не наказывай их, – взмолилась Лукреция. – Такова натура всех слуг.

– А почему это тебя так беспокоит?

– Я просто не хочу думать о наказаниях. Солнышко светит так ясно, площадь выглядит чудесно, и разве апартаменты отца не прекрасны? Скоро Чезаре и Джованни вернутся домой, я выйду замуж. Как все замечательно! И мне просто не хочется думать о том, что кому-то не так хорошо, как мне.

– Порою, – задумчиво сказала Джулия, – ты кажешься такой простой, наивной, но порою тебя очень трудно понять.

Апартаменты Лукреции во дворце Санта Мария. Рабыни и служанки помогают ей одеваться. Одна из служанок приколола к ее платью ленту, другая укрепила в волосах украшенный драгоценными камнями гребень.

Приготовления к бракосочетанию значительно продвинулись вперед. Отвергнутого дона Гаспаро успокоили при помощи трех тысяч дукатов, и вся Италия заговорила об альянсе домов Борджа и Сфорца. Некоторые увидели в нем угрозу своей безопасности, например, делла Ровере решил, что ему предпочтительнее было бы покинуть Рим. Ферранте Арагонский не знал, что об этом думать, и с тревогой смотрел в будущее.

Лукреция видела, что на этот раз сватовство достигло уровня, которого два предыдущих еще не достигали, и теперь уже была почти уверена, что выйдет замуж за Джованни Сфорца.

Поэтому когда в дверь постучался паж и сказал одной из ее придворных дам, что во дворец прибыл некий благородный господин и просит встречи с Лукрецией Борджа, Лукреция решила, что это – Джованни Сфорца.

Конечно же, он поступил неправильно. Ему не следовало являться неофициально: дочь Папы и ее будущий супруг не могут встречаться как обыкновенные слуги, хотя в подобной встрече есть нечто приятное и романтичное! Она оправила складки своего расшитого платья и в последний раз глянула в зеркало из полированного металла. Очень хороша! И вновь подумала об ожидавшей ее любви – той самой, о которой так много говорила Джулия.

– Скажите, что я приму его, – сообщила она пажу.

Но не успела она произнести эти слова, как посетитель уже появился на пороге ее комнаты, и все мысли о романтической любви к будущему супругу мгновенно вылетели из хорошенькой головки.

– Чезаре! – крикнула Лукреция и, забыв все церемонии, кинулась к брату в объятия.

Она услышала его басовитый смех, смех, в котором звучала радость, любовь и что-то еще, что именно, она не поняла, но эти новые нотки ей определенно понравились. Она схватила его за руку и прижалась к ней губами.

– Ты рада меня видеть, Лукреция?

– Как же долго тебя не было!

– А ты вспоминала обо мне хоть время от времени?

– Каждый день, милый Чезаре, каждый Божий день. Я каждый день молилась о тебе Мадонне.

Чезаре нетерпеливо глянул на столпившихся вокруг них служанок. Казалось, в комнате возникла новая атмосфера, и служанки даже стали выглядеть иначе – они замерли, боялись пошевелиться. Лукреция сразу же вспомнила, как давным-давно, еще в материнском доме, все рабы, слуги и служанки боялись Чезаре – а ведь он был тогда совсем ребенком!

– Оставьте нас, – приказала она, – у нас с братом есть о чем поговорить, и разговор этот не предназначен для посторонних ушей.

Им не потребовалось повторять приказание дважды. Брат и сестра обнялись, а затем Чезаре подвел ее к окну.

– Дай-ка мне получше тебя разглядеть, моя Лукреция. Ты очень изменилась!

В ее глазах появилось беспокойство:

– И ты разочарован, да, Чезаре? Чезаре нежно поцеловал ее:

– Напротив, ты стала еще красивее.

– Но расскажи же мне о себе! Ты повидал мир, ты теперь архиепископ. Как странно это звучит! Мой брат Чезаре архиепископ Валенсии. Мне надо быть рядом с тобой очень строгой, мне следует помнить, что ты теперь принадлежишь святой церкви. Но, Чезаре! Ты совсем не похож на архиепископа! На тебе камзол, расшитый золотом, и какая маленькая тонзура! Да у простого монаха и то больше!

Его глаза вспыхнули, он стиснул кулаки, и Лукреция увидела, что он весь дрожит от ярости.

– Перестань, не говори об этом, Лукреция! Архиепископ Валенсии! Да неужто я похож на архиепископа? Клянусь тебе, никто больше не заставит меня вести такую жизнь. Я не предназначен для церкви.

– Нет, Чезаре, нет, но…

– Но один из нас должен уйти в церковь. Один из нас, и этот один – я! Я – старший, но я должен был уступить дорогу моему братцу. Скоро и он приедет домой. Представить только, какой ему будет оказан прием. Как же! Джованни, герцог Гандийский. Да отец больше печется о пальце на его ноге, чем обо мне в целом.

– Неправда! – вскричала она. – Неправда!

– Правда! – его глаза были полны мрачной решимости. – Не противоречь мне, дитя, ибо я говорю правду. Я не останусь в церкви, я…

– Ты должен поговорить с нашим отцом, – Лукреция старалась его успокоить.

– Он не станет слушать. И, клянусь всеми святыми… – он подошел к священной раке и воздел руку, готовясь произнести торжественную клятву. – Святая Матерь Божья, обещаю, что не успокоюсь, пока не стану свободным и не начну вести такую жизнь, какую я желаю. И никому не позволю связать меня, никому не позволю навязать мне свою волю. С этого дня я, Чезаре Борджа, являюсь полноценным и единственным хозяином самому себе.

Он изменился, подумала Лукреция, он стал еще более агрессивным, и я боюсь его.

Она накрыла своей рукой его руку:

– Чезаре, – сказала она, – ты своего добьешься. Никто не сможет заставить тебя делать то, чего ты не хочешь. Тогда ты был бы не Чезаре.

Он повернулся к ней, и вся ярость мигом покинула его, однако он весь еще дрожал от переполнявших его чувств.

– Моя милая сестричка, как же долго мы не виделись! Она постаралась поскорее перевести разговор на другую тему – лишь бы он перестал говорить о своей ненависти к церкви.

– Я слыхала, ты преуспел в науках. Он нежно погладил ее по щеке:

– Не сомневаюсь, что ты слышала достаточно россказней обо мне.

– Вовсе не россказней, а рассказов о хороших деяниях.

– И о глупостях?..

– Ты жил, как живут мужчины… Мужчины, которые ни перед кем не отчитываются.

Он улыбнулся:

– Ты знаешь, как меня успокоить. И они собираются выдать тебя за этого старого осла из Пезаро, разлучить нас с тобою?

– Мы часто будем наезжать к вам, Чезаре, ко всем вам. К тебе, к Джованни, к Гоффредо…

Лицо его потемнело.

– Джованни! – презрительно и злобно воскликнул он. – Ему будет не до нас. Он будет занят – станет вести блистательные военные операции по захвату Италии.

– Ну, тогда тебе не о чем беспокоиться, Чезаре. Ты почти не будешь с ним встречаться, ведь ты его так ненавидишь.

– А ты, как и все остальные… его боготворишь. Он же всегда был красавчиком, не так ли? Наш отец надышаться на него не мог, вот и отправил в церковь меня.

– Ох, пожалуйста, расскажи мне о своих похождениях! Ты же вел разгульную жизнь, да? И все женщины Перуджи и Пизы влюблялись в тебя, да и ты не оставался к ним равнодушен, как я слыхала.

– Но ни у кого из них не было таких золотых волос, как у тебя, Лукреция, и никто из них не умел успокаивать меня так, как успокаиваешь меня ты.

Она потерлась щекой о его руку.

– Но это же так естественно! Мы понимаем друг друга, мы вместе выросли, и вот почему нет для меня мужчины красивее и лучше, чем мой брат Чезаре.

– А что ты скажешь о своем брате Джованни?! – вскричал он.

Лукреция припомнила свои детские уловки, когда она разжигала в братьях соперничество и потом вертела ими как хотела, и ответила:

– Да, он очень хорош собою, – и, заметив, что на лицо Чезаре вновь набежала тень, добавила: – По крайней мере, я всегда так думала – если тебя не было рядом.

– Скоро он здесь появится, и ты меня забудешь, – серди го возразил ей Чезаре.

– Клянусь тебе, это не так! Вот он приедет, и ты убедишься, что тебя я люблю сильнее.

– Кто знает, каких манер он набрался в Испании! Наверняка стал очень забавным и интересным, и никто не сможет перед ним устоять, как никогда не мог устоять наш отец.

– Давай не будем говорить о нем, хорошо, Чезаре? Так, значит, ты слыхал, что я выхожу замуж?

Он положил руки ей на плечи, заглянул в лицо и медленно произнес:

– Лучше уж я буду говорить о красоте Джованни и его победах, чем об этом.

Глаза ее широко раскрылись, и в них было столько невинности и удивления, что сердце у него растаяло.

– Так тебе не нравится союз со Сфорца? – спросила она. – Я слыхала, что король Арагонский очень этим недоволен. Чезаре, может быть, если ты против этого союза и у тебя есть веские причины… Может быть, тебе стоит поговорить с отцом…

Он покачал головой:

– Маленькая Лукреция, – тихо произнес он, – моя милая сестричка, я возненавижу любого, кого выберут тебе в мужья.

В июне весь город украсился знаменами. Герб Сфорца – лев – соседствовал с быком Борджа, и на балконах, крышах, улицах собрались толпы любопытных, чтобы взглянуть на того, кого Папа предназначил в мужья своей дочери.

Джованни Сфорца, двадцатишестилетний вдовец, был нрава угрюмого и с некоторым подозрением относился к предложенной Александром сделке.

Эта тринадцатилетняя девочка сама по себе нисколько его не интересовала. Он слышал, что она необыкновенно хороша собою, но Джованни Сфорца был холоден к женской красоте. Кое-кому выгоды от такого брака показались бы великолепными, но Сфорца не доверял Папе из рода Борджа. За девушкой обещано значительное приданое – тридцать одна тысяча дукатов, однако деньги эти он должен будет получить после осуществления брачных отношений, а Папа считал, что невеста до этого еще не дозрела. В контракте также было оговорено, что, если супруга Сфорца умрет бездетной, это приданое переходит к ее брату Джованни, герцогу Гандийскому.

Сфорца уже миновал период юношеских восторгов. Он решил, что пока ему поздравлять себя не с чем. Поживем – увидим, если, кстати, вообще будет с чем себя поздравить.

Ему была свойственна некоторая природная нерешительность, пессимизм, проистекавшие, скорее всего, от того, что он происходил из второстепенной ветви дома миланских Сфорца – он был незаконнорожденным сыном Костанцо, синьор Котиньоло и Пезаро, однако именно он унаследовал отцовские владения. Впрочем, владения эти не приносили никакого дохода, и брак с богатейшим семейством Борджа сулил немало выгод, к тому же в Джованни Сфорца кипели амбиции, и родство с Папой могло бы удовлетворить его честолюбие – вот только если б Сфорца мог Александру доверять.

И он чувствовал себя весьма неловко, когда на въезде в город его встретили фанфары и кавалькада всадников: все кардиналы и мало-мальски благородные господа выслали поприветствовать жениха папской дочери доверенных членов своих свит.

В этой процессии выделялись два молодых человека, более богато и элегантно одетых, чем остальные. К тому же они отличались своей красотою, и Сфорца ломал голову: кто бы это могли быть? Слава Богу, он сам неплохо смотрелся на горячем арабском скакуне, а наряд его был украшен занятыми для такого случая золотыми ожерельями.

Тот, что помоложе, оказался герцогом Гандиа. Он был не только хорош собою, но в его манерах чувствовалась некоторая напыщенность – и неудивительно, ведь он много лет провел при испанском дворе, а для испанцев это характерно. Впрочем, чувствовалось, что при случае он может быть и веселым, и легкомысленным.

Но внимание Сфорца притягивал второй молодой человек, тот, который постарше. Их представили друг другу – это был Чезаре Борджа, архиепископ Валенсии. До Сфорца уже доносились ходившие о нем слухи и, припомнив их, Сфорца вздрогнул. Чезаре также красив, но какой-то мрачной красотою. И он как бы возвышался над всеми – Сфорца был уверен, что взгляды всех женщин обращены только на Чезаре. Что же в нем было такого особенного? Одет прекрасно, но не лучше, чем его брат. Его драгоценности сверкали, но так же сверкали драгоценности и на брате. Было ли нечто особенное в том, как он держал себя? Скорее всего. В нем чувствовалась неукротимая гордыня, он явно считал себя выше всех.

Но у Сфорца пока не было времени поразмыслить над этим вопросом. Он понял лишь одно: если он не доверяет Александру, то еще меньше должен доверять его старшему сыну.

Тем не менее они очень тепло приветствовали друг друга, и кавалькада двинулась по Кампо-ди-Фьоре. В центре ее восседали трое молодых людей – Чезаре, Сфорца и Джованни. Они пересекли мост Святого Анджело и остановились перед дворцом Санта Мария дель Портико.

Сфорца поднял глаза. Прямо перед ним, в сиянии золотых волос, стояла девушка в пурпурном платье, расшитом рубинами и жемчугами. Она крепко ухватилась за перила балкона, и лучи солнца играли в драгоценных кольцах, которыми были унизаны ее пальцы.

Она глядела вниз, на братьев и на того человека, который должен был стать ее мужем.

Ей было всего тринадцать лет, и жизнь еще не лишила ее романтических иллюзий. Она улыбнулась и приветственно подняла руку.

Сфорца угрюмо смотрел на нее. Ее красота нисколько его не трогала. Он чувствовал рядом с собой присутствие ее братьев и думал лишь об одном: до какой степени можно доверять им и Папе?

Во дворце Санта Мария царила суета, люди перешептывались или перекрикивались, бегали туда-сюда, в передних толпились портные и парикмахеры. Лукреция закрылась в комнате со своим капелланом, он подготавливал ее к предстоящему событию духовно, те же, кто должны были подготовить ее физически, томились в ожидании своей очереди.

Жара стояла невыносимая, и Лукреция буквально сгибалась под тяжестью свадебного наряда, густо расшитого золотом и украшенного драгоценностями на громадную сумму – пятнадцать тысяч дукатов. Ее золотистые волосы были убраны под сетку, которая также сверкала каменьями. Адриана и Джулия настояли на том, чтобы нанести ей на лицо грим и выщипать брови, дабы Лукреция выглядела как настоящая элегантная дама.

Никогда еще в жизни не испытывала Лукреция такого возбуждения. Пусть платье слишком тяжелое для такого жаркого дня – не важно, она ужасно себе в нем нравилась.

Она думала о свадебной церемонии, о людях, которые будут глазеть на нее на всем пути от дворца до Ватикана, и о себе, героине этого замечательного события. О том, как пажи и рабы будут бежать перед нею и рассыпать благоухающие цветы. О том, что предстоит ей как невесте, она думала мало.

Судя по тому, что она видела вокруг себя, брак – вовсе не тот вопрос, о котором следует долго размышлять. Джованни Сфорца казался ей стариком и к тому же ужасно скучным – глаза у него тусклые, совсем не такие, как у Джованни и Чезаре. Он был слишком напыщенным и выглядел немного суровым. Но брачные отношения пока не были подтверждены и, как объяснила ей Джулия, ей пока нечего волноваться в отношении Сфорца, если вообще когда-нибудь придется волноваться. Она останется в Риме, так что свадьба – просто прекрасный праздник, а она – его главная героиня. Вдруг Джулия хлопнула в ладоши и приказала:

– Приведите рабыню, пусть мадонна Лукреция увидит ее. Слуги поклонились, и вскоре перед Лукрецией предстала карлица-негритянка. На ней было расшитое золотом и драгоценностями платье и сетка для волос – наряд ее в точности повторял наряд хозяйки. Лукреция закричала от восторга, потому что черные волосы и лицо негритянки потрясающе оттеняли светлую красоту самой Лукреции.

– Она понесет твой шлейф, – пояснила Адриана. – Вот уж уморительное зрелище!

Лукреция кивнула, повернулась к столу, на котором стояла ваза со сластями, схватила горсть и запихнула негритянке в рот.

Темные глаза вспыхнули признательностью и любовью – как светились глаза всех слуг, когда они смотрели на мадонну Лукрецию.

– Хватит, – строго прервала эту забаву Адриана, – у нас еще много дел. Мадалена, принеси драгоценные флаконы для духов.

Мадалена повернулась к двери и остолбенела от удивления, поскольку на пороге комнаты возникла мужская фигура, а мужчинам не положено входить, когда дама одевается. Но господин Чезаре не подчинялся никаким законам, кроме своих собственных.

– Мой господин… – начала Адриана, но Чезаре сдвинул брови, и она благоразумно умолкла.

– Чезаре, что ты думаешь о моем платье? – в восторге спросила Лукреция. – Оно восхитительное, правда?

Чезаре не ответил на вопрос и, глядя на Адриану, сказал:

– Я хочу поговорить с сестрой… наедине.

– Но, мой господин, у нас мало времени.

– Я сказал, что хочу поговорить с ней, – Чезаре возвысил голос. – Я, что, неясно выразился?

Даже Адриана склонялась перед этим восемнадцатилетним юношей. Слухи о его бесчинствах в университетах Перуджи и Пизы достигли и ее ушей, это были пугающие слухи. С теми, кто осмеливался противоречить упрямцу, сыну Папы, происходили всякие несчастные случаи, и она не смела рисковать.

– Что ж, если вы об этом просите, мой господин… – сдалась она. – Но молю вас, не забудьте, что мы не можем опаздывать в Ватикан.

Он кивнул, и Адриана жестом приказала всем присутствовавшим покинуть комнату.

Когда все вышли, Лукреция воскликнула:

– Чезаре! У меня мало времени, я должна быть готова..

– Ты должна всегда быть готова уделить мне немного внимания. Неужели ты так увлеклась своим женихом, что забыла, как клялась любить меня больше всех на свете?

– Я не забыла своих клятв, Чезаре, и никогда не забуду, – говоря это, она представляла, как будет шествовать по площади, как будет приветствовать ее толпа, она уже чувствовала аромат воскурений и цветов.

– Ты обо мне совсем не думаешь, – пожаловался Чезаре. – Да и кто думает? Отец меня предал, а ты… Ты легкомысленна, как мотылек.

– Но, Чезаре, сегодня же моя свадьба!

– И чему ты радуешься? Сфорца! Неужто ты считаешь его настоящим мужчиной? И все же я скорее соглашусь, чтобы ты вышла замуж за него, чем за кого-то другого, потому что, клянусь, он настоящий евнух.

– Чезаре, ты что, ревнуешь?

Он расхохотался и таким знакомым жестом схватил ее за шею. Она вскрикнула, потому что боялась, что он нарушит ее украшенную драгоценной сеткой прическу.

– Брак пока не будет осуществлен, – обрадованным тоном заявил он. – Это я постарался внушить отцу такую мысль. Потому что, кто знает, вдруг времена изменятся, и Сфорца перестанут быть достойными нашей дружбы? Так зачем делать так, чтобы Его Святейшество пожалел о браке, который он устраивал с таким рвением?

– Чезаре, почему ты так настроен против этого брака? Ты же знаешь, что мне когда-нибудь все равно придется выходить замуж, но от этого моя любовь к тебе не изменится. Я никогда и никого не буду любить так, как тебя.

Он продолжал держать ее за шею, и она боялась, что у нее останутся синяки, но не решалась попросить его убрать руку. Ей, как и всегда, было с ним хорошо и приятно, но на этот раз к прежним чувствам примешивалось какое-то возбуждение, причин которого она пока понять не могла.

– Верю, что так и будет, – ответил он. – Что бы с нами, с тобой и мною, ни случилось, мы всегда будем вместе. Чезаре и Лукреция… Мы – одно целое, моя дорогая сестренка, и ни твой муж, ни моя жена, если у меня она появится, не в состоянии разорвать эту связь.

– Да, да, – задыхаясь, произнесла она. – Это правда.

– Я не приду на свадебный ужин, – вдруг заявил Чезаре.

– О, но ты должен прийти, брат! Мне так хочется с тобой потанцевать!

Чезаре оглядел свое архиепископское облачение:

– Те, кто принадлежит церкви, не танцуют. Ты будешь танцевать со своим братом Джованни, герцогом Гандиа. Уверен, он отличный партнер.

– Но, Чезаре, ты обязан прийти!

– На твою свадебную церемонию? Конечно же, нет. Неужели ты думаешь, что это зрелище доставит мне хоть какое-то удовольствие?

– Но и Джованни будет, и, наверное, Гоффредо…

– Когда-нибудь, сестренка, ты поймешь, что я отношусь к тебе совсем по-другому, не так, как Джованни.

В этот миг с площади послышались крики, и Чезаре подбежал к окну.

Лукреция стала рядом с ним. Почему-то радостное волнение оставило ее, и она с тревогой наблюдала, как Чезаре в гневе сжимает и разжимает кулаки.

– Вот он шествует, великолепный герцог Гандийский!

– Он должен сопровождать меня в Ватикан, – пояснила Лукреция. – Ох, мне надо быть полностью готовой, уже и Джованни пришел, а еще так много надо сделать. Чезаре, пожалуйста, позови Джулию и Адриану!

Но Адриана, услыхав шум, сопровождавший появление Джованни, решила рискнуть, и, несмотря на возможный гнев Чезаре, уже входила в комнату. За ней следовали Джулия и служанки.

– Герцог прибыл, – объявила она. – Так, дай-ка мне взглянуть на твою прическу, сетка в порядке? И где черная карлица? Ах, вот она. Возьми шлейф мадонны Лукреции и стань там…

Чезаре, нахмурившись, наблюдал за приготовлениями, и Лукреция вдруг поняла, что это именно его ревность омрачает ее праздник.

В комнату вошел Джованни.

Он очень изменился по сравнению с тем мальчиком, который когда-то уезжал в Испанию. Высокий, элегантный, он вел весьма разгульную жизнь, но в семнадцать лет такая жизнь следов на лице еще не оставляет. Золотистая бородка подчеркивала чувственность его губ, глаза у него были светлые, ясные, прекрасной формы, так похожие на глаза Лукреции, но, в отличие от мягкого и нежного взгляда сестры, взгляд его был холодным и жестким. Однако и он унаследовал характерное для всех Борджа обаяние, а в своем великолепном наряде – в расшитом золотом и жемчугами кафтане, таком длинном, что подол его подметал пол, в шапочке, заколотой роскошной брошью, – он выглядел просто блистательно. Драгоценности так и сверкали, а на шее у него висело длинное ожерелье, целиком состоявшее из рубинов и жемчуга.

У Лукреции даже дух захватило.

– Ой, Джованни, как ты великолепен!

На мгновение она забыла о том, что здесь присутствует и Чезаре, а тот подумал, что наряд Джованни – символ того, как неравноценно относится к ним отец. Вот здесь, перед Лукрецией, стояли два ее брата, два соперника, один – роскошный, великолепный, усыпанный милостями отца, второй – в относительно скромном церковном облачении.

Чезаре почувствовал, как его захлестывает привычная волна ярости. Когда на него находило такое настроение, он желал лишь одного: стиснуть шею того, кто в этом виноват и душить, душить, пока тот не попросит о пощаде. Только так он может обрести покой!

Но не может, не может он схватить эту украшенную драгоценным ожерельем шею. Сотни раз он жаждал сделать это, но кто посмеет дотронуться до возлюбленного сыночка самого Папы Римского! И все же, подумал Чезаре, когда-нибудь я не справлюсь с собой и сделаю то, о чем мечтаю всю жизнь…

Джованни, прекрасно понимая, что чувствует брат, старался смотреть не на него, а на Лукрецию.

– Ах, сестренка, возлюбленная моя Лукреция, ты говоришь, что я великолепен, а сама… Ты похожа на юную богиню. Даже не верится, что эта красавица – моя сестра. Нет, такая красота не для людей! А как сверкают твои драгоценности! В их блеске и рядом с тобою даже монсеньор архиепископ выглядит куда лучше, чем обычно. Я слыхал, братец, что ты не пойдешь на празднество, которое устраивает наш отец. Может, оно и к лучшему. Скромное церковное облачение имеет отрезвляющий эффект, а сегодня вечером всем следует веселиться.

– Молчи! – закричал Чезаре. – Молчи, я приказываю! Джованни лишь удивленно поднял брови, и Адриана поспешила вмешаться:

– Мой господин, нам пора. Мы уже опаздываем.

Чезаре повернулся и широкими шагами вышел из комнаты. Поджидавший его в передней прислужник собрался следовать за ним. Чезаре резко повернулся к мальчику.

– Ты улыбаешься? – грозно спросил он. – Почему?

– Мой господин…

Чезаре схватил мальчишку за ухо. Боль была невыносимая.

– Почему? Отвечай!

– Мой господин… Я вовсе не улыбаюсь. Чезаре стукнул мальчика головой об стену.

– Ты лжешь! Ты подслушивал под дверью, и то, что ты услышал, обрадовало тебя!

– Мой господин, мой господин!

Чезаре схватил мальчика за плечо и толкнул с лестницы. Мальчик прикрыл руками голову, и до Чезаре еще долго доносились его крики, казалось, мальчишка будет катиться по этой лестнице бесконечно. Чезаре слушал его вопли, глаза у него были прищурены, губы поджаты – боль других всегда оказывала на него благотворное влияние, тогда и боль у него в душе затихала. Боль, рожденная отчаянием и страхом, что кто-то посмеет усомниться в его превосходстве.

Сопровождаемая Джованни, Лукреция вступила в новые ватиканские апартаменты Папы. Здесь уже толпились все важные римские господа и представители других государств и герцогств.

Шествуя по площади, Лукреция совсем позабыла про Чезаре, восторженные крики толпы все еще стояли в ее ушах, она все еще чувствовала сильный аромат цветов, которыми был устлан ее путь. А здесь, на папском троне, восседал ее великий отец в белом с золотом облачении, и глаза его светились любовью и гордостью. Правда, этот взгляд довольно быстро переместился к его возлюбленной, прекрасной Джулии. Она стояла по одну сторону Лукреции, а по другую стояла прелестная молодая девушка Лелла Орсини, недавно вышедшая замуж за брата Джулии Анджело Фарнезе.

Жених вышел вперед. Наряд его казался почти нищенским по сравнению с нарядом другого Джованни, брата невесты. Джованни Сфорца прекрасно сознавал, что ему недостает испанской элегантности герцога Гандийского, и что даже ожерелья у него на шее – и те пришлось занимать…

Что же касается Лукреции, то она почти его и не замечала. Для нее эта свадьба была всего лишь прекрасным карнавалом. А Сфорца был здесь потому, что без него она не смогла бы сыграть свою роль, и поскольку до подтверждения брака было еще далеко, она сможет и впредь вести ту жизнь, к которой привыкла.

Они преклонили колени на подушечку у ног Александра, и нотариус спросил, согласен ли Сфорца взять Лукрецию себе в жены. «Я желаю этого всем своим сердцем», – ответил по заведенной формуле Сфорца, и Лукреция повторила его слова. Епископ надел им на пальцы обручальные кольца, а рыцари держали у них над головами обнаженные мечи. После этого епископ прочел трогательную проповедь о святости брака, которую и Лукреция, и ее супруг выслушали без должного внимания.

Александр гоже жаждал, чтобы проповедь поскорее закончилась: он присутствовал уже на многих подобных церемониях и торопился поскорее перейти к веселью.

Праздник начался. На нем присутствовали многие церковники, которые были потрясены тем, с какой быстротой Папа оставил свою роль святого отца и превратился в обыкновенного почетного гостя, со всей решимостью устремившегося к удовольствиям, которые обещала свадьба его дочери.

Никто с большей, чем Папа, радостью не хохотал над обычными для свадеб непристойными шутками. К увеселению собравшихся была представлена комедия, певцы распевали фривольные песенки, шуты загадывали загадки, весь смысл которых сводился ко всяческим намекам на брачную постель. Среди гостей разносили сласти. Первыми их отведали Папа и кардиналы, затем жених с невестой, затем присутствовавшие дамы, прелаты и прочие приглашенные. Дамы весело визжали, когда сладости падали за вырез их платьев, и еще веселее вскрикивали, когда господа их оттуда вытаскивали. Когда присутствовавшим приелось это удовольствие, остатки сладостей выбросили в окна, в собравшуюся на площади толпу.

Потом Папа дал торжественный обед в своем зале, а затем начались танцы.

Невеста сидела рядом с женихом, который мрачно пялился на танцующих. Он терпеть не мог увеселений и с тоской ждал, когда же все закончится. Лукреция радовалась как ребенок, ей очень хотелось, чтобы жених взял ее за руку и повел танцевать.

Она искоса глянула на своего супруга: он показался ей ужасно старым и суровым.

– Не хотите ли потанцевать? – спросила она.

– Я не люблю танцы, – последовал ответ.

– Но разве музыка не увлекает вас?

– Я равнодушна к танцам.

Она притоптывала в такт ножкой, и отец внимательно за ней наблюдал: лицо его раскраснелось от еды и веселья, и она видела, что он понимает ее чувства. Она заметила, как отец глянул на ее брата Джованни, тот мгновенно понял значение этого взгляда и вскочил на ноги.

– Брат, – обратился он к Джованни Сфорца, – поскольку вы не желаете повести мою сестру танцевать, позвольте мне потанцевать с ней.

Лукреция взглянула на мужа – наверное, ей также следовало попросить у него разрешения, и она боялась, что он не разрешит. А она слишком хорошо знала, как реагировали ее братья в тех случаях, если им не позволяли сделать то, что они намеревались.

Но беспокоилась она напрасно: Джованни Сфорца было совершенно безразлично, будет ли его жена танцевать или останется сидеть рядом с ним.

– Пойдем, – сказал герцог Гандиа, – невесте положено танцевать.

И вот он ввел ее в самый центр танцующих и, крепко держа за руку, объявил:

– Дорогая моя сестра, ты – самая прекрасная дама на этом празднестве, впрочем, так и должно быть.

– А я смею тебя уверить, милый мой брат, что ты – самый красивый мужчина.

Герцог поклонился и глянул на нее так, как глядел когда-то в детской: с радостью и обожанием.

– Чезаре лопнул бы от зависти, если бы видел, как мы танцуем.

– Джованни, ну почему ты всегда его дразнишь?

– Это одно из самых больших моих наслаждений в жизни – дразнить Чезаре.

– Но почему?

– Кто-то должен его поддразнивать, а все, за исключением нашего отца, боятся это делать.

– Зато ты, Джованни, ничего не боишься.

– Совершенно верно. Я бы не испугался и твоего жениха, если бы он, заметив, с каким обожанием его молодая жена на меня смотрит, вызвал меня на дуэль.

– Он не вызовет. По-моему, он только рад от меня избавиться.

– Клянусь всеми святыми, тогда я должен его вызвать за столь пренебрежительное отношение к моей милой сестрице. О, Лукреция, как же я счастлив вновь быть рядом с тобой! Надеюсь, ты не забыла те чудесные деньки в нашем материнском доме?.. Ссоры, танцы… Ах, эти испанские танцы, ты их помнишь?

– Конечно, Джованни.

– Тогда давай станцуем!

– Джованни, но разве можно?

– Нам, Борджа, дозволено все, – он привлек ее к себе, и в глазах его зажегся огонь, напомнивший ей о Чезаре. – Не забудь, что, хотя ты и вышла замуж за Сфорца, мы – Борджа, и навсегда останемся Борджа.

Ее вдруг охватило странное волнение:

– Нет, я никогда об этом не забуду, – твердо сказала она. Один за другим танцоры отходили в сторону, и, наконец, в центре зала остались лишь герцог Гандийский и его сестра. Они танцевали так, как принято в Испании – танец их был полон страсти, танец, который должны были бы исполнять жених с невестой, ибо в нем говорилось о любви, желании и его удовлетворении.

Длинные волосы Лукреции выбились из-под сетки, она совершенно забылась, музыка захватила ее, и гости перешептывались: «Как странно, что брат с сестрой так танцуют, а жених лишь спокойно на все это смотрит!»

Папа наблюдал за ними увлажнившимися глазами: вот они, его любимые дети! Ему совсем не казался странным этот танец: Лукреция вот-вот превратится в настоящую женщину, она уже не ребенок, а Джованни!.. Ах, какие черти плясали у него в глазах, когда он поглядывал через плечо на унылого жениха. Впрочем, может быть, его дерзкий взгляд искал другого, того, перед которым он и хотел исполнить этот почти ритуальный танец со своей сестрой?

Джованни Сфорца равнодушно зевал. Но на самом деле он был отнюдь не столь индифферентен к происходящему: да, эта золотоволосая девочка, его жена, совершенно его не интересовала, однако он прекрасно видел, что семейство Борджа – странное семейство, эти чужаки с их испанской кровью явно в Риме не к месту. И хотя он слегка отупел от съеденного и выпитого, от жары, от поздравлений, в нем все же тревожно билась мысль: «Будь осторожен с этими Борджа. Они странные, непонятные люди. От них можно ожидать чего угодно… Они опасные, они странные. Будь осторожен, будь осторожен»…