"Шелковая вендетта" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

ТРАГЕДИЯ В ЛЕСУ

Как отличалось наше настроение на обратном пути от того, с каким мы ехали в Европу! Я не сомневалась, что Филипп также, как и я, думает о Лоренцо. Он вошел в нашу жизнь мимоходом, но мы никогда не забудем его, потому что он встретил свою смерть в плаще и шляпе Филиппа.

Он все время стоял перед моими глазами – беспечно собирающийся на прогулку... воображающий себя эдаким загадочным незнакомцем... и потом эта внезапная смерть... Меня преследовала одна мысль: успел ли он осознать, что с ним произошло. Возможно... на одно ужасное мгновенье...

Это было жестокое нападение. Ему нанесли несколько ударов ножом, при этом ничего не было украдено. То-то и странно. Возможно, это не ограбление, а результат какой-то старой вражды. Может, его рассказы о любовных победах были не такой уж выдумкой, и в этой истории был ревнивый соперник? Нет. Ведь он был неузнаваем в шляпе и плаще Филиппа. Должно быть, его все-таки приняли за туриста.

До меня вдруг дошло, что на его месте вполне мог оказаться Филипп, и вот тут я испугалась по-настоящему. Я поделилась с мужем своими страхами, прильнув к нему так, словно боялась отпустить от себя.

– Как жаль, что теперь воспоминания о Флоренции всегда будут связаны для нас с этим событием, – огорченно сказал он.

И я согласилась с ним.

Мы вернулись домой.

Бабушка уже ждала нас; встревоженно сложив руки, она окинула меня беспокойным взглядом. И тут же заулыбалась, прочитав на моем лице явное удовлетворение.

– Я так счастлива... так счастлива, – сказала она. – Сбылась моя мечта. О, как редко это случается в жизни! Кто-то строит планы... кто-то надеется, и ничего не сбывается. Но на этот раз... да. Ты счастлива, mon amour. Он оказался хорошим, этот юноша, правда? Такие люди редко встречаются... и найти такого человека – большое везение.

– Все было замечательно. Я должна тебе все рассказать о Флоренции. Прекрасные здания... картины... скульптуры... все... красивые мосты над рекой... маленькие магазинчики... улицы... – я умолкла на полуслове. Темные узкие улицы, по которым идет человек, влюбленный в жизнь и в самого себя... идет в счастливом неведении... и встречает свою смерть.

– Что такое? – заволновалась бабушка.

Я рассказала ей о Лоренцо, и она внимательно меня выслушала.

– И на нем были плащ и шляпа Филиппа?

– Да. Должно быть, его по ошибке приняли за богатого туриста, вот почему...

– Mon Dieu... это мог оказаться...

Я кивнула.

– То же самое подумала и я. Вот почему мы вернулись домой раньше, чем предполагали.

– Слава Богу, что с вами ничего не случилось. Слава Богу, что вы счастливы. Так все и должно оставаться. Я скучала по тебе, все время о тебе думала. И волновалась. Замужество так много значит для женщины. Многие не находят в браке своего счастья, но я вижу, что у тебя все в порядке, и я счастлива.

Но происшествие с Лоренцо омрачило радость бабушки. Я видела, что тревожные мысли тоже поселились у нее в голове.

Леди Сэланжер обрадовалась моему возвращению.

– Тебя так долго не было, – сказала она. – Надеюсь, что больше ты никуда не уедешь. С твоей стороны это было бы бездушно.

Но я больше не была старшей прислугой. Теперь я стала женой ее сына. Ленор Клермонт больше не существовала, ее сменила миссис Ленор Сэланжер.

– Филипп хочет подыскать для нас дом в Лондоне, – сказала я. – Ему придется проводить там большую часть времени, и, конечно, я буду жить вместе с ним.

– Он может приезжать сюда, когда захочет, – возразила она. – Для него это такой же дом, как и для всех нас.

– Я знаю. Но мы собираемся жить отдельно.

– Как это утомительно, – вздохнула леди Сэланжер. – Ну ладно, пока все это устроится, пройдет еще немало времени. Я приобрела «Лунный камень». Говорят, необыкновенно захватывающая вещь. Думаю, мы могли бы начать прямо сегодня.

Я видела, что она вновь хочет обратить меня в рабство, хотя, надо признать, из всех обязанностей чтение всегда вызывало у меня наименьший протест.

Тем не менее леди Сэланжер пора было осознать, что жизнь переменилась.

Касси тепло обняла меня.

– Здесь было так скучно без тебя, Ленор. Я не могла дождаться твоего возвращения. Мы с твоей бабушкой даже начали считать дни. Я завела календарь и зачеркивала в нем каждый прожитый день. Мы так обрадовались, когда узнали, что ты приедешь пораньше.

Удивленно распахнув глаза, она выслушала мой рассказ о Флоренции и об ужасном происшествии с Лоренцо.

– Если бы он не взял плащ, этого бы не случилось, – с благоговейным страхом сказала она.

– Как знать. Но, судя по всему, его приняли за туриста. Хотя, с другой стороны, это могла быть старая ссора, Он постоянно говорил о своих победах, а итальянцы – горячий народ. У них всегда существовало понятие кровной вражды и вендетты.

– Ромео и Джульетта и все такое. Но как это, должно быть огорчило тебя!

– Конечно. Если бы ты только видела его, Касси... Невозможно было даже представить, что с ним такое случится.

– И все из-за того, что на нем был плащ Филиппа. А ведь это могло случиться и с ним.

– Прошу тебя, не надо об этом.

– Ты по-настоящему любишь его? Я так рада. Я тоже его люблю. Теперь ты стала членом нашей семьи.

– Да, и я очень рада этому, и бабушка тоже.

– Значит, все счастливы.

Приехала Джулия, сопровождаемая графиней. Последняя приветствовала меня очень тепло, встреча с Джулией прошла намного прохладнее. Она смотрела на меня с завистливым восхищением. Мне кажется, эта погоня за мужем становится для девушек из «общества» навязчивой идеей. Мне повезло. Эта участь меня миновала. Мое вхождение в мир, возможно, нарушало обычай, но ни я, ни Филипп, ни бабушка не жалели об этом. Я должна избавиться от тени, которая нависла надо мной после смерти Лоренцо; нужно принять свое счастье и жить с ним.

В Шелковый дом приехал Чарльз. Они с Филиппом удалились на некоторое время в кабинет, так как Филиппу нужно было знать состояние дел на настоящий момент. Приехал управляющий с целым чемоданом бумаг, и Филипп решил остаться пожить в Шелковом доме вместе с управляющим и Чарльзом, пока не изучит все документы.

Мы пробыли дома всего три дня, когда в усадьбе неожиданно появилась Маддалена де Пуччи.

Было время обеда. Поскольку в доме гостили Чарльз, Джулия и графиня, за столом собралось довольно много, народу. Как и в «лучшие времена» коляску леди Сэланжер привезли в гостиную и она обедала вместе с нами.

Примерно к середине обеда вошел слуга и доложил, что произошел несчастный случай. Прямо у ворот нашего дома перевернулся экипаж. Пострадавшие оказались иностранцами, поэтому понять их было трудно, но, судя по всему, они просили о помощи.

Леди Сэланжер встревожилась.

– О, Боже... как это утомительно, – пробормотала она.

Со словами, что лучше всего пойти самим и посмотреть, что там такое, Чарльз вышел из-за стола.

В холле стоял темноволосый человек. Вид у него был обеспокоенный. Он говорил по-итальянски очень быстро: из его несвязной речи мы поняли, что экипаж, которым он управлял, перевернулся. Его хозяйка вместе со своей горничной получили ушибы.

Мы быстро добрались до места аварии. Экипаж лежал на боку, однако лошади вели себя спокойно и терпеливо стояли рядом. На обочине дороги сидела молодая темноволосая женщина ослепительной красоты. Она держалась за лодыжку, лицо ее исказилось, видимо, от сильной боли. Рядом сидела средних лет женщина и, ломая руки, успокаивала свою хозяйку, хотя молодая женщина казалась совершенно спокойной.

Чарльз подошел к ней.

– Вам больно? – спросил он.

– Si... si[14]... Она трогательно вскинула на него свои прекрасные глаза.

– Пойдемте в дом, – предложил он. Было заметно, что красота незнакомки произвела на него впечатление.

– Давайте посмотрим, можете ли вы стоять, – сказал он – Если можете... то, скорее всего, кости не сломаны.

– Я позову кого-нибудь с конюшни посмотреть, что можно сделать с экипажем, – сказал Филипп.

Горничная громко заговорила по-итальянски, молодая женщина встала на ноги и тут же повалилась вперед. Чарльз подхватил ее.

– Наверное, нужно показать ее доктору, – сказала я.

– Это мысль, – поддержал меня Чарльз, – пошлите за ним кого-нибудь из слуг. Пусть объяснит ему, что случилось. – Он повернулся к молодой женщине: – А вы тем временем можете зайти в дом.

Она тяжело оперлась на Чарльза, который повел ее к дому. Горничная побежала за ними, без умолку тараторя.

Кое-кто из слуг вышел из дома, чтобы посмотреть на экипаж. Филипп остался с ними, а я пошла с Чарльзом и неожиданной гостьей в дом.

– За доктором послали? – спросил Чарльз.

– За ним поехал Джим, – ответила ему Касси.

– Вы так добры, – поблагодарила итальянка.

– Все будет хорошо, – мягким ласкающим голосом ответил ей Чарльз.

Леди Сэланжер, брошенная в столовой, ворчливо вопрошала, что же происходит. Она послала за мной, и я пошла к ней с объяснениями.

– Так что случилось? – спросила она.

– Не знаю. Мы послали за доктором. Женщина повредила лодыжку, и Чарльз считает, что ее должен посмотреть врач.

Врач вскоре приехал. Он осмотрел лодыжку и сказал, что кости наверняка целы, у нее лишь небольшое растяжение. Он перебинтовал ей ногу и сказал, что через несколько дней все будет в порядке.

Чарльз заявил, что останется в Шелковом доме до тех пор, пока она не сможет ходить. Тем временем Филипп выяснял, откуда приехала прекрасная незнакомка и с какой целью. Они были итальянцами – это мы уже знали – и приехали навестить английских родственников. Молодая женщина, Маддалена де Пуччи, гостила у друзей, и теперь направлялась в Лондон. В Лондоне ее ждет брат. Оттуда они собирались вместе вернуться в Италию.

Был выработан план действий.

Чарльз настаивал, чтобы она задержалась у нас до тех пор, пока окончательно не поправится. Она слабо протестовала, но Чарльз был неумолим. Они с Марией, так звали горничную, должны остаться у нас. Экипажу требуется небольшая починка, и наши люди сделают это немедленно. Возница съездит в Лондон и объяснит брату причину ее задержки, а через несколько дней Маддалена со своей горничной сможет и сама вернуться в город.

Наконец, она согласилась с этим планом, и для Маддалены и ее горничной приготовили две смежные комнаты. Женщина рассыпалась в неумеренных благодарностях, все время твердя о нашей доброте.

Слуги были рады этому приключению, внесшему некоторое разнообразие в их серую жизнь, поэтому они со своей стороны сделали все возможное, чтобы выразить свое радушие, впрочем, как и все мы, особенно Чарльз, который и не пытался скрыть, что поддался чарам юной синьорины.

Одна только леди Сэланжер была удручена появлением в доме еще одного инвалида, который оттягивал от нее львиную долю внимания. Но поскольку речь шла всего о нескольких днях, то и она вскоре смирилась и в течение последующих дней даже получала удовольствие от присутствия в доме гостей. Она любила поговорить с Маддаленой о своих страданиях, которые, как она уверяла молодую женщину, были гораздо ужаснее, чем она может себе представить; и Маддалена, которая не понимала и половины из всего сказанного, была слишком вежлива, чтобы выказывать что-нибудь, помимо глубочайшего интереса и искренней симпатии.

Я думаю, что ее визит был приятен всем нам. Вскоре стало ясно, что повреждение лодыжки было довольно легким, – девушка вполне могла выйти из своей комнаты и доковылять до стола; когда мы сидели в гостиной, она пристраивала свою ногу на скамеечке или лежала на Диване. Маддалена была очень грациозна, элегантна и, несомненно, хорошо образована.

Ее горничная, Мария, оказалась менее приятной особой. Она держалась с полным отчуждением. Полагаю, что в ее положении это было естественно, так как слуги относились к ней с подозрением. Она была иностранкой и не говорила по-английски – этого было достаточно, чтобы возбудить у них неприязнь. Кроме того, она держалась очень угрюмо, и все попытки как-то угодить ей наталкивались почти на открытую враждебность с ее стороны. Она любила уходить в лес и часто подолгу гуляла там в полном одиночестве. Мария беззвучно передвигалась по дому; иногда можно было поднять глаза и увидеть ее прямо перед собой, хотя приближения ее не было слышно. Маддалена поведала нам, что впервые покинула Италию, и потому чувствовала себя не в своей тарелке, а несчастье, случившееся с ней, расстроило ее совершенно.

Миссис Диллон заявила, что у нее от этих гостей мурашки ползут по спине.

Мы с Филиппом благодаря недавнему путешествию в Италию находили общение с Маддаленой особенно интересным. Ей страшно хотелось услышать, что мы думаем о Флоренции, и глаза ее засветились от удовольствия, когда мы стали восхищаться ее красотами. Однажды я чуть было не рассказала о Лоренцо, но в последний момент удержалась. Эти воспоминания были для меня еще слишком печальными. А кроме того, я побоялась, что Маддалена сочтет это критикой в адрес своей страны, где законопослушные граждане не могут чувствовать себя в безопасности на улицах родного города.

Мне казалось, что ее больше тянет ко мне, чем к Джулии или Касси. Скорее всего, это было из-за того, что я недавно побывала у нее на родине. Ей захотелось познакомиться с бабушкой, и я повела ее в мастерскую. Ей все показалось там страшно интересным: и станок, и швейная машинка, и манекены, и тюки с тканями. Бабушка рассказала ей о своей работе. Маддалена пощупала ткань.

– Как красиво, – с восхищением сказала она.

– Это «Салонный шелк», – ответила я ей.

– «Салонный шелк»? А что это значит? – спросила она.

– Наша последняя находка. Видите, какой у него блеск? Мы очень гордимся им. Мы первые появились на рынке с этим материалом. Это в самом деле великое изобретение. Мой муж считает, что оно произведет революцию в шелковой индустрии.

– Неудивительно, – сказала Маддалена. – Это inter-essante... что такое изобретение... было сделано в этом доме.

– Правда, это удивительно! – согласилась я. – Моя бабушка живет в этой семье уже многие годы. А я провела здесь всю свою жизнь.

– И теперь Вы миссис Сэланжер.

– Да, мы с Филиппом поженились около шести недель назад.

– Это очень... romantieo.

– Да, наверное.

– Надеюсь, вы позволите мне навестить вас еще раз, – обратилась она к бабушке.

Бабушка заверила, что всегда рада ее видеть.

Чарльз не отходил от Мадцалены ни на шаг. Он любил сидеть рядом с ней, когда мы были в гостиной, и болтать на своем кошмарном итальянском вперемешку с английским, заставляя синьорину весело смеяться; ей, безусловно, нравилось его внимание.

Однажды вечером, когда мы остались одни, я спросила Филиппа, не кажется ли ему, что Чарльз влюбился в Маддалену.

– Чувства Чарльза так эфемерны, – скептически заметил он, – но он, несомненно, находит ее очень привлекательной:

– Все произошло так романтично, – вздохнула я. – Несчастный случай прямо у нашего дома. Ведь это могло случиться где-нибудь в пяти милях от нас, и тогда они никогда бы не познакомились. Мне кажется, это знак.

Филипп посмеялся надо мной.

– Несчастный случай может произойти где угодно. Просто упряжь была слабовата.

– Мне больше нравится думать, что это судьба.

– Я бы только приветствовал женитьбу Чарльза...

Честно говоря, мне до сих пор неприятно вспоминать о том, как он поступил с тобой, и я частенько спрашиваю себя не забыл ли он о том, как Дрэйк Оддрингэм отправил его купаться в озеро.

Маддалена прожила в доме уже четыре дня, когда однажды вечером из Спитэлфидцса прибыл управляющий с тревожным сообщением. Было похоже на то, что на фабрике наступил кризис, и необходимо присутствие Филиппа и Чарльза.

Чарльз был раздосадован. Обычно он радовался любой возможности улизнуть из Шелкового дома, но на этот раз здесь была Маддалена, и ради нее он был бы счастлив задержаться. Ему очень не хотелось уезжать в Спитэлфилдс, но в конце концов убедили, что его присутствие там необходимо.

Я слышала, как он говорил об этом Маддалене:

– Я уверен, что они могут прекрасно обойтись и без меня. Но в любом случае это только на один день. Я вернусь очень скоро.

– Буду ждать этого с огромным нетерпением, – ответила она, и Чарльз, казалось, утешился этим. Рано утром следующего дня они уехали.

Вскоре после этого, случайно взглянув в окно, я увидела Марию. Она шагала по направлению к лесу быстрыми, короткими, решительными шагами, как будто очень торопилась.

Я наблюдала за ней, пока она не скрылась за деревьями. Мне было жаль Марию. Должно быть, ей трудно общаться со слугами, поскольку те были настроены решительно недружелюбно. Ее жизнь в доме разительно отличалась от жизни ее хозяйки, которую все были рады ублажить – и особенно Чарльз.

Ближе к полудню за нашими гостьями прибыл экипаж. Мы с Касси катались верхом в лесу и, подъезжая к дому, сразу увидели его. Я узнала кучера. Он сошел с козел и поклонился мне. Затем сказал, что ему срочно нужно увидеть синьорину.

– Идемте, – сказала я, – ей уже намного лучше.

Он что-то пробормотал о Боге и святых, и я предположила, что он возносит им благодарение.

Маддалена сидела в гостиной, положив ногу на скамеечку. Леди Сэланжер, как обычно, в это время пила вишневку. В тот момент, когда мы вошли, она была примерно в середине своего монолога о ее теперешних страданиях и былых успехах.

Завидев своего кучера, Маддалена вскрикнула и вскочила на ноги. Потом резко покачнулась и снова села на место. Она быстро заговорила по-итальянски, он что-то отвечал. Потом она повернулась к нам.

– Я вынуждена немедленно вас покинуть. Брат сообщает, что мы должны встретиться в Лондоне. Завтра мы уезжаем в Италию. Это необходимо. Мой дядя умирает и хочет меня видеть. Надеюсь, что мы успеем вовремя. Мне так жаль уезжать вот так... но...

– Дорогая, мы понимаем, – сказала леди Сэланжер. – Нам тоже очень жаль. Вы должны к нам приехать еще... когда ваша нога будет в порядке. И тогда мы могли бы вам все у нас показать, правда, Ленор?

– Да, конечно, – согласилась я. – Могу я предложить вам свою помощь? Вы хотите уехать прямо сейчас?

– Уже почти время ланча, – сказала леди Сэланжер, – да... вы должны остаться на ланч.

– Не думаю... – сказала Маддалена, – брат передает, что мы должны уехать завтра рано утром. Нам нужно как можно скорее вернуться в Италию. Не исключено, что мы тронемся сегодня же ночью. Нет, мы должны ехать без промедления. Леди Сэланжер, как мне благодарить вас? Вас... вашу семью... за вашу доброту ко мне. Я не могу выразить, как благодарна...

Леди Сэланжер оборвала ее:

– О, но мы все были так рады вашему обществу, дорогая. Это не причинило нам никаких неудобств.

– Пойду сообщу Марии, – сказала я, – я видела, как она возвращалась с прогулки.

Маддалена было запротестовала, но я пошла впереди нее. Мое стремительное появление в комнате напугало Марию, которая укладывала вещи в дорожный чемодан.

– Ах... я пришла сказать вам, что прибыл ваш экипаж... и ваш кучер ждет вас внизу. Синьорина де Пуччи хочет уехать немедленно.

Она не отрываясь смотрела на меня и, конечно, ничего не понимала из моих слов. Я застала ее врасплох. Она никак не ожидала меня увидеть.

Странно было то, что она укладывала вещи, словно уже знала об отъезде. Мне подумалось, что в ней есть что-то жутковатое. Почему она готовилась к отъезду? Откуда она могла знать?

Да, все-таки было в этой женщине что-то странное.

– Мария! – воскликнула вошедшая Маддалена и быстро заговорила на итальянском. Мария вскинула руки к потолку. Совершенно сбитая с толку, я оставила их одних.

Через час они были готовы к отъезду. Касси, Джулия, графиня и я спустились вниз проводить их. Маддалена вновь выразила свою признательность.

– Я напишу вам, – пообещала она.

Тем же вечером вернулись Филипп и Чарльз. Последний, услышав о том, что произошло, побелел от злости, Он бешено взглянул на Филиппа.

– Не было никакой необходимости тащить меня в Лондон, – сказал он, – Ты все мог сделать и без меня.

– Дорогой мой, твое присутствие было необходимо. Не забывай, что мы партнеры. Нам нужна была твоя подпись на документах.

– Куда они уехали? – потребовал ответа Чарльз.

– У нее заболел дядя, – сказала Джулия, – они вернулись в Италию.

– Я мог бы сам отвезти их в Лондон.

– Они уехали в собственном экипаже. Его прислал за ними брат.

– И куда они поехали?

– В Лондон, конечно... чтобы переночевать там... а может быть, и нет, – ответила ему я. – Она сказала, что ни исключает того, что им придется уехать сегодня же ночью. Они страшно торопились.

Чарльз круто развернулся на каблуках и ушел. В этот вечер я сказала Филиппу:

– Думаю, он и в самом деле неравнодушен к ней. Но Филипп был настроен скептически.

– Он просто раздосадован, что добыча ускользнула из его рук.

– Тебе не кажется, что ты становишься несколько циничен, когда дело касается твоего брата?

– Позволь мне сказать, что я знаю его лучше. Через несколько недель он едва ли вспомнит, как она выглядела. Он не принадлежит к типу мужчин, которые всю жизнь хранят верность одной женщине, – в отличие от своего брата.

– Я рада, что ты относишься к другому типу, Филипп, – с жаром сказала я. – Я видела, что на тебя ничуть не подействовали чары этой сирены.

– Для меня существует только одна женщина... и так будет всегда.

Я была так счастлива, что могла даже пожалеть Чарльза.

Через три дня после их отъезда пришли два письма – одно для Чарльза, второе – для леди Сэланжер.

Леди Сэланжер никак не могла найти свои очки, поэтому зачитать его поручили мне. Это было небольшое формальное послание, в котором говорилось, что Маддалена никогда не забудет ту доброту, с которой к ней отнеслись в нашем доме.

В качестве обратного адреса была указана одна из лондонских гостиниц.

Письмо к Чарльзу, скорее всего, носило такой же характер. На следующий же день он отправился в Лондон и зашел в гостиницу, но к этому времени они, конечно, уже уехали.

– Этот маленький эпизод можно считать законченным, – прокомментировал это известие Филипп.

Филипп собрался в Лондон, и я поехала вместе с ним. Бабушка немного взгрустнула, провожая меня, но радость от моего счастливого замужества заслоняла ей все, и она получала неизменное удовольствие, наблюдая за нашими отношениями.

Лондонский дом на этот раз показался мне другим. До этого я считала его чужим и холодным – уж очень он был величественный, этот городской дом Сэланжеров. Но теперь я тоже стала Сэланжер. И этот дом, пусть частично, принадлежал моему мужу, а следовательно, он был и моим домом.

Элегантная георгианская архитектура показалась менее неприступной; почти обнаженные нимфы, поддерживающие вазоны по обе стороны от дверей, радушно улыбались, приветствуя миссис Сэланжер. Мне казалось, что я никогда не привыкну к имени Сэланжер.

Дворецкий был почти добродушен. Действительно я различила некое уважение в том, как шуршали бомбазиновые юбки миссис Кэмден, или мне это только показалось?

– Добрый вечер, мадам. – Как сильно отличалось это «мадам» от простого «мисс» во время моего последнего посещения, когда я была не то, чтобы прислугой, но и не настоящей леди – так, неудачница.

Теперь все переменилось. Золотое кольцо у меня на пальце гордо провозглашало меня Сэланжер.

– Добрый вечер, Эванс. Добрый вечер, миссис Кэмден, – сказал Филипп. – Мы пройдем в свои комнаты. Пошлите туда, пожалуйста, горячей воды. Нам нужно смыть с себя дорожную пыль. – Он взял меня за руку. – Пойдем, дорогая. Если ты хоть в чем-то похожа на меня, то должна умирать от голода.

Я ощущала свой новообретенный статус в каждой мелочи. Когда увижусь с бабушкой, обязательно расскажу ей об этом. Мы здорово посмеемся, когда я изображу ей, как миссис Кэмден подчинялась моим указаниям – очень любезно, однако не без некоторых колебаний.

Мне очень нравилось жить в Лондоне с Филиппом. Он воспринимал жизнь с таким живым интересом, так горячо рассказывал о своих делах, что мне не нужно было притворяться, что я увлечена разговором. Он обещал свозить меня на фабрику в Спитэлфилдс.

– Как это замечательно, – сказал он, – иметь жену, которая разделяет твои интересы.

Я поклялась себе, что буду учиться. Мне хотелось сделать приятное Филиппу, и я очень радовалась, что прошла бабушкину школу.

Моя радость была бы совсем полной, если бы не присутствие в доме Чарльза. Он все еще вздыхал по Маддалене и, казалось, считал, что мы нарочно не стали выяснять, куда она уехала. Письмо, предназначавшееся ему, определенно не содержало ничего нового: там были те же изъявления благодарности, что и в письме к леди Сэланжер, – обычная дань условностям. Таким образом, он знал о ее теперешнем местонахождении не больше нашего. Единственное, что ему было известно, это то, что ее последнее письмо написано из этой гостиницы. Филипп говорил мне, что Чарльз наведывался туда еще несколько раз, но так и не сумел получить никакой информации относительно ее итальянского адреса.

Иногда я ловила на себе его испытующий взгляд... и было в его глазах нечто, чего я не могла для себя определить; однако сомневаюсь, чтобы это нечто означало братскую любовь.

Поэтому я была рада, когда в доме остановились Джулия с графиней. Джулия после небольшой передышки снова пустилась на поиски мужа.

Мы с графиней все больше сближались. Она сказала, что восхищается моей бабушкой, которая сумела найти свою нишу, не утратив при этом достоинства; а теперь вот и ее внучка вышла замуж за члена семьи Сэланжеров. Графиня радовалась такой счастливой развязке.

Они с Джулией активно участвовали в светской жизни. Наряды Джулии были постоянным предметом обсуждения. Часто графиня обращалась за советом ко мне.

– У тебя есть чутье в этих вопросах, – говорила она.

Она все больше мне нравилась. Однажды утром, когда Джулия еще лежала в постели – после исполнения светских обязанностей она всегда подолгу спала – мы с графиней разговорились. Она призналась мне, что считает свою работу несерьёзной и с большим удовольствием занялась бы чем-нибудь действительно стоящим. Она с восхищением вспомнила бабушку:

– Какая портниха! Ни одна придворная портниха не идет с ней в сравнение. Как бы мне хотелось заняться делом, которое мне по душе.

– Каким, например? – поинтересовалась я.

– Что-нибудь связанное с одеждой. Хорошо бы иметь свой магазин... дорогой одежды. Я бы сделала его самым знаменитым в городе.

Потом я часто вспоминала эту утреннюю беседу.

Но в тот период большую часть своего времени я посвящала Филиппу. Он дал мне почитать книгу о романтических истоках шелкоткацкого производства. Я с интересом узнала о царице Хуанхэ, жившей за три тысячи лет до Рождества Христова, которая первая начала разводить шелкопрядов и убедила императора в том, что из этих коконов можно делать одежду. Искусство шелкопрядения было известно с глубокой древности. Однако на Западе знания об этом ремесле появились только в шестом веке нашей эры благодаря двум персидским монахам.

Филипп с энтузиазмом рассказывал о начальной стадии процесса – о том, как важно выбрать нужный сорт шелковицы для разведения шелкопрядов. Он ужасно сожалел, что климат не позволяет эффективно разводить ее в наших краях и что нам приходится импортировать сырье.

Он свозил меня на фабрику, и я увидела, как происходит весь процесс создания ткани. Я видела большие бобины, которые называются мотовилом, и видела, как работают люди. Я наблюдала за тем, как из мотков сбегаются и переплетаются в ткань шелковые нити, и Филипп был очень доволен моим растущим интересом к его любимому делу.

Он свозил меня и в магазин. Едва ли его можно, было назвать магазином в прямом смысле слова. Своими скромно занавешенными окнами он, скорее, напоминал какую-то контору. Управляла всем некая мисс Дэллоувэй, известная среди сотрудников как Мадам. Эта женщина была сама элегантность. В магазине я увидела выставленные на продажу платья, сделанные бабушкой. Это было приятно – все равно что встретить старых друзей, только здесь они смотрелись куда представительнее, чем в мастерской нa Эммелине, леди Инглбай и герцогине де Мэл-фи.

Магазин понравился мне еще больше, чем мастерские, и я засыпала мисс Дэллоувэй вопросами. С момента появления на рынке «Саллонного шелка» дела здесь пошли в гору с невероятной быстротой. Магазин завоевал хорошую репутацию, а когда дело касается одежды, то репутация имеет первостепенное значение. Ярлык известной фирмы на подкладке сразу поднимает стоимость вещи. Людям нравились наши платья, потому что они были от Сэланжеров. Попробуйте выставить на продажу точно такое же платье, но без этого магического ярлыка, и вы сможете продать его максимум за полцены.

Я не согласилась с мисс Дэллоувэй, возразив, что если платья совершенно одинаковы, то и стоить они должны одинаково. Она улыбнулась мне мудрой всезнающей улыбкой.

– Большинство людей основывается на суждении других, не полагаясь на собственное мнение, – объяснила она. – Скажите им, что эта вещь замечательна, и они поверят вам. Если бы вы занимались бизнесом, то сразу поняли бы, что я имею ввиду.

Позже я заговорила об этом с Филиппом, и он согласился с мисс Дэллоувэй.

– Если ты надеешься преуспеть в жизни, то должна усвоить одну истину. Ты ничего не добьешься, если не научишься понимать психологию людей, ход их мыслей, предугадывать их реакцию по тому или иному поводу.

О да, это были счастливые дни, но меня по-прежнему смущало присутствие Чарльза. Он был неизменно вежлив, но я чувствовала себя неловко, когда его взгляд задерживался на мне.

Он всегда будет здесь, думала я. Этот дом принадлежит как нам, так и ему.

Конечно же, он омрачал мою жизнь в Лондоне. Филипп догадывался о моих чувствах.

– Пожалуй, нам стоит немедленно подыскать себе дом, так как нам придется подолгу жить в Лондоне.

– О, это было бы просто прекрасно!

– Мы могли бы начать поиски прямо сейчас. Найти удобный дом не так просто, и поиски могут занять некоторое время. Впрочем, у меня есть один-два на примете, которые стоило бы посмотреть.

Как я наслаждалась этими днями! Мы просмотрели несколько домов – ни один из них нам не подошел.

– Нужно найти дом, который будет в точности соответствовать нашему вкусу, – говорил Филипп. – И он должен находиться где-нибудь неподалеку.

Каждый раз, когда мы осматривали новый дом, мне было немного грустно. Наш дом. И я думала о бабушке, которая останется в Шелковом доме. Я знала, как сильно она будет скучать по мне. Она ни разу не упомянула об этом и ничем не проявила свою печаль от предстоящей разлуки; в ее любви ко мне не было и тени эгоизма. Она верила, что мое замужество – лучшее, что могло произойти со мной, и была счастлива уже этим.

Филипп был очень восприимчив к моим настроениям. Он знал, что мне неприятно жить под одной крышей с Чарльзом, и знал, почему, хотя я никогда не рассказывала о его домогательствах, предшествовавших эпизоду с Дрэйком.

Мы смотрели все новые и новые дома. Я бродила по пустым комнатам, воображая людей, которые жили здесь когда-то, и гадая, что с ними произошло потом. Наконец мы нашли дом – неподалеку от реки. В нем было восемь комнат – по две на каждом этаже; на последнем этаже была еще одна комната со стеклянной крышей и очень большими окнами. Нам сказали, что раньше дом принадлежал художнику, и в этой комнате у него была студия.

– Как чудесно! – воскликнула я. – Это напоминает мне бабушкину мастерскую в Шелковом доме.

– Она идеально подходит для мастерской, – согласился Филипп, – мне кажется, твоей бабушке было бы в ней очень удобно. К тому же, смотри-ка, к ней примыкает еще одна комната – ее можно переделать в спальню.

Я обернулась и посмотрела на него.

– Ты хочешь сказать, что бабушка тоже переедет к нам?

– Но ведь ты этого хочешь, разве нет?

– О, Филипп, – вскричала я, – это просто чудо!

– Я рад, что ты счастлива.

Тогда я рассказала ему, как я переживала из-за грядущей разлуки с бабушкой.

– Я хорошо тебя изучил, – ответил он, – поэтому прекрасно знал, о чем думает эта головка.

– Ты так добр ко мне.

– Просто практичен. Она сможет здесь работать. Для меня это гораздо удобнее, чем если бы она жила в Шелковом доме.

– Я расскажу ей... О, Филипп, я хочу вернуться... мне не терпится поскорей рассказать ей новость.

Каким счастливым было наше возвращение домой! Мне кажется, что после этих минут ослепительного счастья пережить последующие затем трагические события оказалось еще тяжелее.

Первым делом я помчалась к бабушке. Она была у себя в мастерской и не слышала, как мы приехали.

– Бабушка! – закричала я, и тут же оказалась в ее объятиях.

Она внимательно вглядывалась в меня и улыбалась. – О, бабушка, – торопливо сообщила я, – мы искали себе дом и наконец нашли именно то, что нам нужно.

Что удерживает нас временами от того, чтобы сразу сообщить хорошие новости? Почему я не выложила ей все сразу? Возможно, чтобы еще больше усилить впечатление, а может быть, для того, чтобы подготовить ее к радости. Она даже намеком не выдала своей печали, хотя понимала, что, купив дом в Лондоне, мы окончательно разлучимся с ней, так как наши визиты в Шелковый дом будут нечастыми.

Но дольше я уже не могла сдерживаться.

– Мы остановились на нем из-за комнаты на верхнем этаже. Она во многом напоминает эту. Стеклянная крыша, великолепное освещение с северной стороны. Она была спроектирована специально как студия художника. Как только Филипп увидел ее, он сразу сказал: «Это как раз то, что нужно для нашей бабушки».

Она в замешательстве смотрела на меня.

– Ты рада? – спросила я.

Она, запинаясь, ответила:

– Но... вы с Филиппом... не захотите...

– Мы очень хотим. Я не смогу быть совершенно счастлива без тебя.

– Дитя мое... mon amour...

– Это правда, бабушка. Мы прожили вместе всю мою жизнь. Я не могу перемениться к тебе... только потому, что я вышла замуж.

– Но ты не должна идти на такие жертвы.

– Жертвы! Что ты хочешь этим сказать? Когда дело касается бизнеса, то Филипп становится самым практичным человеком на свете. Он только и говорит, что о делах. Он только и думает, что о своем бизнесе. И я чувствую, что становлюсь такой же. Он сказал, что ему будет удобнее, если ты будешь жить в Лондоне. Это всегда было неудобно – отсылать сюда все эти ткани. Ты по-прежнему будешь находиться в руках наших рабовладельцев... и тебе опять придется работать... только работать... в этой комнате, освещенной северным светом.

– О, Ленор, – тихо сказала она и заплакала.

Я с досадой смотрела на нее.

– Нечего сказать, хорошенькое у нас получилось возвращение! Ты вся в слезах.

– Это слезы радости, любовь моя, – сказала она, – это слезы радости.

Мы пробыли дома три дня. То, что случилось затем, выпало из моей памяти, и надеюсь, что мне больше не придется такое пережить.

Было утро, мы с Филиппом катались верхом. Майский лес был необыкновенно красив. В это время цветут пролески, и мы постоянно натыкались на их куртины под деревьями, издалека казавшиеся синеватым туманом.

По дороге мы оживленно разговаривали о нашем будущем доме и о том, как мы его обставим. Филипп говорил, как ему хочется найти новый материал, который имел бы такой же успех, что и «Салонный».

– Как здорово, Ленор, что я могу обо всем этом с тобой разговаривать, – сказал он, – большинство женщин не поняли бы из нашего разговора ни слова.

– О, но я же внучка Андре Клермонт.

– Когда я думаю о том, как мне повезло...

– Мне тоже повезло.

– Мы с тобой, наверное, самые счастливые люди на земле.

Какое это было радостное утро! Поэтому воспоминания о том, что произошло в дальнейшем, становятся еще более невыносимыми.

Леди Сэланжер разделила с нами ланч. Мы договорились не рассказывать ей пока о новом доме. Она не захочет меня отпускать. Казалось, теперь, когда я стала ее невесткой, она считала, что имеет дополнительное право на мои услуги.

У нее с утра болела голова, поэтому она была несколько капризна. Я положила ей на лоб смоченную одеколоном вату, и ей заметно полегчало; после чего я отвезла ее в спальню.

Мне пришлось провести с ней довольно много времени, так как обычно при сильных головных болях она не отпускала меня до тех пор, пока не засыпала, поэтому прошел почти час, когда я на цыпочках вышла из ее комнаты.

В доме было очень тихо. Я направилась в наши комнаты, предполагая, что Филипп уже заждался меня. Но его там не было. Меня это удивило, потому что буквально перед этим он говорил о том, чтобы пойти прогуляться вместе по лесу, когда я освобожусь.

В дйеръ постучали. Это была Касси.

– Ты одна, – сказала она, – хорошо. Я хотела поговорить. Мы ведь теперь с тобой почти не видимся. А скоро ты совсем уедешь в Лондон и будешь жить там. Теперь твой дом будет там... а не здесь.

– Касси, ты сможешь приезжать к нам и жить столько, сколько захочешь.

– Мама будет против. Когда тебя здесь нет, она становится особенно требовательной.

– Она требовательна и тогда, когда я здесь.

– Я так рада, что ты вышла за Филиппа, потому что мы стали сестрами. Но теперь ты отдалишься от меня.

– Ты же знаешь, женщина должна быть рядом со своим мужем.

– Я знаю. Не представляю, как это будет, когда ты все время будешь жить в Лондоне. Что я буду делать? Для меня даже не пытаются найти мужа. Они и для Джулии-то найти его не сумели. Так что говорить обо мне?

– Никогда нельзя знать, что ждет тебя завтра.

– Я знаю, что ждет меня. Присутствовать на приемах, которые устраивает мама, до тех пор, пока я не состарюсь и не стану такой же, как она.

– Этого никогда не случится, потому что ты никогда не станешь такой, как она.

– Помнишь то время, когда мы все собирались у твоей бабушки и говорили о том, чтобы открыть собственный магазин... шить хорошую одежду и продавать ее? Разве не здорово было бы, если бы мы взяли Эммелину, леди Инглбай и герцогиню и вместе открыли свое дело? Я мечтала об этом раньше, но теперь ты вышла замуж за Филлиппа, и этим мечтам пришел конец.

– Касси, когда я уеду в Лондон, бабушка тоже переедет к нам.

Она с досадой посмотрела на меня. Я продолжила:

– Я уже сказала, что, когда бы ты ни пожелала, ты можешь приехать и оставаться у нас.

– Я приеду, – воскликнула она, – и неважно, что скажет мама.

Потом я рассказала ей о доме и о большой комнате наверху, которую обустраивали специально для художника. Она жадно слушала, и поскольку я сумела внушить ей, что она всегда будет для нас желанной гостьей, немного повеселела и уже легче воспринимала мысль о нашем отъезде.

На протяжении нашего разговора я все время ждала, что сейчас войдет Филипп, но его все не было. Я не имела ни малейшего представления, где он. Если бы он куда-нибудь собрался, то обязательно сказал бы мне.

Он не пришел к обеду, который задержали из-за его отсутствия на полчаса; но и через полчаса его все еще не было.

Мы пообедали в молчании, которое с каждой минутой становилось все более тревожным.

Наступил вечер. Мы сидели в гостиной, тщетно пытаясь уловить его шаги. К нам присоединилась бабушка. Все были встревожены.

Мы расспросили слуг, не видел ли кто-нибудь, как он уходил. Никто ничего не знал. Где же он? Что с ним могло случиться?

Время шло, и наша тревога все возрастала.

От дурного предчувствия меня охватил озноб. Бабушка обняла меня за плечи.

– Мы должны что-то делать, – сказала я.

Она кивнула.

Кларксон предположил, что с ним мог произойти в лесу несчастный случай... может, он сломал ногу или с ним случилось еще что-нибудь в этом роде. Возможно, он лежит где-то... беспомощный. Он сказал, что соберет людей и организует поиски.

Я почувствовала слабость в ногах. Сердцем я уже знала, что случилось что-то ужасное.

Было уже почти двенадцать часов ночи, когда его нашли. Он был в лесу, совсем рядом с домом.

И он лежал там... с простреленной головой. Рядом валялось ружье, взятое из оружейной комнаты Шелкового дома.

Даже по прошествии стольких лет я не могу подробно описать, что было дальше. Я окаменела от горя. Трагедия, произошедшая со мной, не укладывалась в сознании. «Почему? « – не переставала я себя спрашивать.

Так, не успев насладиться своим счастьем, я стала вдовой.

Дни и ночи слились для меня в одно целое. Бабушка не отпускала меня от себя ни на минуту. Я почти не вставала с постели. Она готовила мне питье из трав, от которого я все время спала, а когда просыпалась, то вновь вспоминала весь этот кошмар, и мне хотелось поскорее снова спрятаться в сон.

Потом было дознание, и я должна была на нем присутствовать. Я поехала на него вместе с бабушкой и Чарльзом. Он поспешно приехал из Лондона, как только ему сообщили страшное известие. Я плохо помню, о чем они спрашивали. Мои мысли были далеко... в лесу, где цвели пролески... он был таким счастливым; он говорил, что мы самые счастливые люди на земле, а теперь... что случилось? Было так много вопросов, на которые не находилось ответа; но заключение коронера гласило, что Филипп взял ружье из оружейной комнаты, пошел в лес и застрелился, так как эксперты показали, что рана была подобна тем, какие бывают при самоубийстве.

Это невозможно... невозможно, твердила я себе. Мы были так счастливы. Будущее казалось таким ясным. Мы собирались купить дом. Как он мог это сделать? Если бы у него были неприятности, он сказал бы мне о них. Но он ничего не говорил. Он был счастлив... он был счастливейшим человеком на земле.

Вердикт гласил: «Самоубийство на почве внезапного помешательства».

Я не поверила этому. Это не могло быть правдой. На суде я хотела встать и крикнуть им всем об этом. Бабушка удержала меня.

Я позволила увезти себя домой. Она сказала, что позаботится обо мне, уложила меня в постель, раздела и легла рядом.

– Это неправда, – твердила я снова и снова.

Она ничего не говорила, просто крепко обнимала меня.

Шли дни... серые и тоскливые. Леди Сэланжер плакала настоящими слезами и спрашивала, что она сделала такого, за что Господь так ее наказывает. Чарльз во многом помог нам. Он взял на себя все формальности, которые неизбежны при подобных обстоятельствах. Касси пыталась меня утешить, говоря, что нам следует быть благодарными за то, что остался Чарльз. Бедная девочка, ее сердце было разбито. Филипп был ее любимым братом.

– Почему он сделал это? – спрашивала я. Никто не мог ответить мне на вопрос.

– Он был так счастлив, – говорила я.

– Чарльз считает, что это умопомрачение. Иногда оно находит на людей, и тогда они совершают дикие поступки.

– Филипп был самым уравновешенным человеком, которого я знала.

– Иногда это случается и с уравновешенными людьми.

– Должна же быть какая-то причина, – не соглашалась я. – Но какая?.. Какая? Неужели он мог быть настолько несчастен, чтобы решить расстаться с жизнью?

Я не верила в случившееся. Это было совершенной нелепостью. Насколько нужно устать от жизни, чтобы пойти на такой шаг?

Люди много говорили об этом... шептались. Испытующе смотрели на, меня. Что-то должно было быть.

Люди терялись в догадках, и, как всегда в таких случаях, сами придумывали объяснение случившемуся. Я была ближе всех к нему. Мы только поженились. Конечно, я должна знать. Не связано ли это со мной? Он был страстно влюблен в меня. Почему же вдруг захотел оставить меня, если...

Я начала думать, что в глубине души они считают меня виноватой. Леди Сэланжер... Кларксон, миссис Диллон... я могла себе представить, какие разговоры ведутся среди слуг.

– Должно быть, ему стало что-то известно про нее... Кто она такая в самом деле? Она не имела права входить в семью, на которую работает ее бабушка.

Временами мне было безразлично, что про меня говорят. Они всегда были склонны к сплетням. Единственное, что имело значение, это то, что Филиппа больше нет, и я потеряла его навсегда.

Я жила в состоянии, близком к летаргии. Так больше не могло продолжаться. Что-то нужно было делать.

Однажды ночью я вдруг проснулась. Тело мое покрылось испариной, я вся дрожала. Это был сон. Мне снилась Флоренция, и я шагала по улице. Впереди я увидела человека в оперной шляпе и в плаще. Я видела, как к нему подкрадывается злодей, как он заносит над ним нож. А потом я поняла, что это Лоренцо... и когда он упал, то превратился в Филиппа.

Только через несколько секунд я осознала, что это был сон. Он казался таким реальным.

Я полежала какое-то время. Потом надела халат и тапочки и пошла к бабушке.

Она вскочила.

– Ленор, что такое?

– Мне приснился сон.

Она выскользнула из-под одеяла и взяла мои руки в свои.

– Ты дрожишь, – сказала она.

– Я не хотела тебя беспокоить, но мне нужно поговорить. Я должна рассказать тебе об этом.

– Конечно. Давай, забирайся ко мне.

Я легла рядом с ней, и она крепко обняла меня.

– Я рассказывала тебе об этом человеке в Италии – Лоренцо. Он надел плащ и шляпу Филиппа, и его убили..

Мне вдруг все стало ясно. Он был такого же роста, как и Филипп, и сзади их вполне можно было перепутать. Это не было ограблением... потому что ничего не взяли. Кто-то подкрался к нему сзади и ударил... возможно, он только потом узнал, что убил не того человека...

– Не того человека. Что ты хочешь сказать?

– Филипп не мог совершить самоубийство. Я уверена, что кто-то убил его.

– Но ружье...

– Не так уж трудно было представить это как самоубийство. Теперь я думаю, что Лоренцо убили по ошибке вместо Филиппа. Я знаю, что это было убийство. Теперь я уверена в этом. Я слишком хорошо его знала.

– Никто из нас не знает, какие тайны хранят чужие сердца.

– Ты по-прежнему считаешь, что я чего-то не знала о Филиппе?

– Возможно, и так. Но теперь это уже позади. Не стоит ворошить все снова. Тебе лучше заснуть.

– Этот сон... этот кошмар... Бабушка, то была разгадка тайны. Я уверена. Кто-то собирался убить Филиппа еще во Флоренции. Но вместо него убил Лоренцо. И теперь... теперь ему это удалось, он убил его в лесу.

– У кого могло возникнуть желание убить такого человека, как Филипп?

– Не знаю. Но кому-то это было нужно.

Она погладила меня по голове.

– Я приготовлю травяной настой. Он успокоит тебя. Тебе нужно поспать.

Я не отвечала. Невозможно было убедить ее в том, в чем я была теперь совершенно уверена.

Я покорно приняла из ее рук чашку с питьем.

– А теперь я отведу тебя в твою комнату. Там тебе будет удобнее. И не вставай утром до тех пор, пока я к тебе на зайду.

Я вернулась в свою постель.

Питье оказало свое действие, и я вскоре уснула, но утром проснулась с твердым убеждением, что гибель Лоренцо каким-то загадочным образом связана со смертью Филиппа.

Как ни странно, эта мысль помогла мне прийти в себя.

Я больше не верила, что Филипп совершил самоубийство, потому что жизнь со мной была для него невыносимой.

Я отчаянно хотела узнать, почему. Но как? Я прокрутила в голове все события. Ту ночь во Флоренции. Как мы там жили. Воспоминания о том счастливом времени разрывали мне сердце. Лоренцо воспользовался представившейся ему возможностью и выскользнул из гостиницы, облачившись в шляпу и плащ Филиппа. Кто-то притаился возле гостиницы и выжидал... потом пошел за ним по улицам и потом... набросился на него с ножом. Должно быть, он слишком поздно понял, что ошибся в выборе жертвы. И продолжил преследование? И потому Филипп погиб в чаще... от своего собственного ружья? Как такое могло произойти?

Если принять эту версию, то у убийства могло быть несколько причин. Но какую бы из них я ни начинала обдумывать, сразу наталкивалась на препятствие. Мне не с кем было обсудить свои подозрения. С бабушкой? С Касси? Обе они говорили одно и то же. Филипп взял ружье из оружейной комнаты в Шелковом доме; а как мог сделать то же самое неизвестный злодей? Он определенно пошел в лес и застрелился.

Это было единственным объяснением, но я упорно отказывалась принять его.

Я размышляла над этим. Иногда просыпалась среди ночи, думая, что нашла разгадку; но потом при свете дня она казалась мне совершеннейшей чепухой.

Я чувствовала, что плыву по течению. Дальше так не могло продолжаться. Бабушка очень тревожилась за меня.

– Пришла пора что-то менять, – сказала я.

И перемены наступили.

У меня зародилось подозрение. Я не смела поверить в это. Но вскоре оно превратилось в уверенность.

У меня должен был родиться ребенок.

Поначалу это был лишь слабый проблеск в моей мрачной жизни. Я чувствовала, что потеряла Филиппа не насовсем. Его жизнь могла продолжиться в его ребенке.

Бабушка, узнав об этом, была вне себя от радости, потом забеспокоилась.

– Теперь мы должны особенно следить за тобой, – сказала она.

Касси тоже была очень рада.

– Ребенок, – воскликнула она, – милое маленькое дитя. О, это самое лучшее, что только может быть!

И я была с ней полностью согласна. Ребенок поможет мне забыть мое горе. Теперь все мои дни были заняты планированием того, что нужно сделать для ребенка. Бабушка вспоминала, как у нее родилась моя мать. Отношение слуг ко мне тоже изменилось. Все с нетерпением ждали появления в доме малыша.

Вместе с беременностью на меня снизошла безмятежность. Теперь я в основном размышляла, какое приданое приготовить моему малышу и какую для него выбрать колыбель. Я была полностью поглощена мыслями о ребенке.

Леди Сэланжер ворчала. Она не любила, когда в доме происходили какие-нибудь перемены, но в данном случае ей представилась возможность вспомнить о тех ужасных временах, когда у нее родилась Касси, что по большому счету было не очень-то тактично, если учесть, что в доме находилась женщина, которая готовилась стать матерью.

Лето пролетело незаметно, наступила осень.

Джулия нашла себе мужа. Он был на тридцать лет старше ее и сильно пил, но при этом обладал одним очень ценным качеством – был богат. Графиня, довольная, что ее миссия наконец завершилась, приняла под свое покровительство следующую клиентку.

Мне стало трудно передвигаться. Теперь, когда позволяла погода, я, как правило, сидела в саду с бабушкой и Касси, и мы вели разговоры о будущем ребенке.

Доктор находил меня вполне здоровой и сильной. «Все будет хорошо», – говорил он.

Бабушка пригласила акушерку, которая должна была оставаться в доме до рождения ребенка. Я уже считала дни, предчувствуя, как изменится моя жизнь, когда родится ребенок.

В пасмурный февральский день Кэтрин появилась на свет. Едва ли ее можно было назвать красивой – вся в морщинках, со сморщенным личиком, с колючими светлыми волосиками и крохотным носиком; но мне она показалась совершенством. Потом с каждым днем она все больше менялась и уже через неделю была настоящей красавицей.

Я редко видела бабушку такой счастливой. Касси почитала за большую честь, когда ей давали подержать малышку. Леди Сэланжер сказала, что необходимо взять няню, чтобы у меня оставалось больше свободного времени для себя, что в действительности означало – для нее; но я хотела растить свою девочку сама.

– Это нонсенс, – заявила леди Сэланжер, – только слуги и люди подобного им сорта поступают таким образом.

Но я была непреклонна. Кэтрин стала моим утешением и принадлежала только мне.

У меня теперь было столько дел, что весь мой день был расписан по минутам. И я была этому рада. Мы назвали малышку Кэти – Кэтрин звучало слишком солидно для такого крошечного существа. Когда я держала Кэти на руках и наблюдала за изменениями, происходившими в ней, когда я увидела ее первую улыбку, поняла, что она узнает меня, что чувствует себя в счастливой безопасности рядом со мной... тогда я ощутила, что утешена.

С Кэти моя печаль начала утихать. Она была для меня не просто любимым ребенком – она была смыслом моей жизни.