"Глубокое синее море" - читать интересную книгу автора (Вильямс Чарльз)

Глава 7

Годард лежал на койке в своей каюте совершенно раздетый и размышлял. Как много людей втянуто в эту авантюру? Боцман, высокий матрос по имени Отто… И все? А что можно сказать о радисте? О капитане Стине? Когда человек задумывается над вопросами подобного рода, у него по спине пробегают мурашки. Любой мог быть замешан в это дело, а Годард даже не знал, насколько все это соответствует действительности. Возможно, Линд уже заподозрил, что он догадывается. Когда имеешь дело не с человеком, а с дьяволом, никогда не знаешь, что случится в следующую минуту. И нельзя недооценивать этого человека, ибо ошибку можно сделать только один раз.

Непогода наконец добралась и до них, а грозовой эпицентр все приближался и приближался. Жаркий, насыщенный влагой воздух был спертым. Вентиляторы лишь гоняли его по каюте, но свежести не приносили. Дверь была открыта, зато опущены дверные жалюзи. Со стороны рубки послышался звон склянок. Они пробили три раза. Значит, уже одиннадцать.

— Так как это он сказал? «Если бы режиссер придумал какой-нибудь более эффектный трюк, то его можно было бы назвать гением».

Еще парочка подобных замечаний, и другой парусиновый мешок, но уже с содержимым, соскользнет с козел в воду. Линд исполняет на судне обязанности врача, а поскольку игры воображения ему не занимать, то не придется и ломать голову над причиной смерти.

«Его нашли мертвым у себя в каюте. Отказало сердце». Или: «Улегся пьяным спать с горящей сигаретой, поджег постель и задохнулся в дыму». Или: «Упал и проломил себе череп. Умер спустя два дня, так и не приходя в сознание».

Любая из этих фраз вполне может сгодиться для корабельного журнала, а в трупе между тем будет такая доза морфия, которая могла бы убить и динозавра. Разумеется, каждый случай смерти проверяется, но на сей раз благодаря обстоятельствам это будет сделано чисто теоретически, потому что труп будет покоиться на глубине в несколько тысяч футов, на дне Тихого океана.

Годард пытался убедить себя, что возможно, ошибается. Он же ничего не знал, только предполагал и гадал. Понимал, с какой целью это могло быть сделано и каким образом, но ни одного доказательства у него не было.

Сверкнула молния, загремел гром, появился даже ветер, принесший прохладу. Может, это временной порядок получения радиограмм сыграл с ним злую шутку, разбудив недоверие? Когда миссис Леннокс задала вопрос относительно холостых патронов, он сразу попался в ловушку.

Разумеется, Майеру было выгодно, чтобы его считали умершим. Можно ли было придумать что-то более убедительное, чем то, что сделано? Ведь вся сцена была проиграна перед пятью свидетелями, которые вдобавок ко всему присутствовали и в те минуты, когда труп опустили за борт.

Но что в таком случае нужно думать о Красицки или как его там величать? Если вся сцена действительно разыграна, то вне всякого сомнения должен быть подготовлен и побег. Независимо от того, каким бы высоким ни было вознаграждение, добровольной жертвой никто стать не согласится. Но каким же образом им удастся организовать побег Красицки?

Может, после того, как его передадут властям Манилы? Только… Только версия эта имеет одну заковырку: ведь совсем не исключалось, что жил на свете действительно польский еврей по фамилии Красицки, который был ботаником и погиб где-нибудь в джунглях или же получил соответствующую дозу какого-нибудь снадобья, чтобы кто-то другой смог воспользоваться его документами. Правда, в этом случае его не выставляли бы напоказ, так как кто-нибудь мог обнаружить аферу. А паспорта могли подделать великолепно — зачастую фальшивые паспорта бывают даже лучше настоящих. Но если попадется какой-нибудь дотошный репортер, тоже можно наскочить на неприятности.

Следует подумать о Красицки, это проще, продолжал размышлять Годард. Он должен исчезнуть до того, как корабль придет в Манилу. Самый простой выход из этого положения — организовать еще один случай со смертельным исходом и отправить труп за борт. Даже не надо выдумывать такой сложный сценарий, как в первый раз. Налицо все предпосылки для самоубийства, и все намеки уже сделаны, так что оно вполне может иметь место. Поэтому его и лишили ремня и галстука. Никому ведь не пришло в голову, что он может разорвать простыню, сделать из нее веревку и повеситься. Утром откроют его каюту и увидят, что он, бедняжка, висит на трубе. Линд пошлет за подходящими свидетелями, снимет его и сообщит пассажирам с точно выраженной дозой скорби во взоре, что, к сожалению, уже ничего нельзя сделать, так как он мертв несколько часов и даже успел застыть.

Но как живому человеку придать следы удушения, набухший язык и посиневшие губы очень характерного цвета? Тем не менее это наверняка тоже продумано. Ведь смогли же они придать лицу Майера смертельную бледность. Яркая лампа, разумеется, тоже помогла в этом. Возможно, воспользовались лишь светлым кремом и обычной пудрой. Ведь никто же не подходил к трупу ближе чем на три ярда, кроме тех двоих, которые его зашивали. А его, Годарда, естественно, пригласили специально, чтобы он мог видеть последние стежки. Но что тогда думать о капитане Стине? Кто он — сообщник или свидетель?

Мощный удар грома потряс каюту. Гарри уселся на койке и почувствовал, что сна как не бывало. В жалюзи кто-то постучал. Он сунул ноги в шорты и осторожно выглянул в освещенный коридор. У дверей его каюты стояла Мадлен Леннокс в пижаме и нейлоновом халате.

— Я могу к вам войти? — спросила она.

Он раздвинул жалюзи:

— Конечно. Только разрешите мне быстро что-нибудь накинуть на себя.

— Опять эта идиотская мужская стыдливость! — проговорила Мадлен и вошла. — А ведь через пять секунд нас, возможно, уже и не будет.

Сверкнула молния, и тут же громыхнул сильный раскат грома. Годард видел, как Мадлен вся съежилась.

— На кораблях я всегда ужасно боюсь гроз. Ведь тут негде спрятаться, — прошептала она.

— Вам нечего бояться, — попытался он ее успокоить. — Антенна Спаркса действует как громоотвод.

После яркой вспышки молнии все вокруг стало черным.

— Большое спасибо, доктор Фарадей, — отозвалась Мадлен и, схватив его руку, поднесла ее к своей груди. — Кому, черт возьми, нужны сейчас ваши научные объяснения!

Он обнял ее, ибо она нуждалась в защите и утешении. Почему же он должен отказывать ей в этом? Мадлен сразу прильнула к нему и обвила руками его шею. Снова сверкнула молния, и он увидел ее закрытые глаза и губы, ждущие поцелуя. Через пару мгновений они его дождались. Ее губы раскрылись под его губами, и нечто в глубине подсознания Годарда подсказало ему, что его все-таки нельзя назвать полным импотентом.

А гроза между тем разразилась в полную силу. Дождь почти горизонтально хлестал в иллюминатор. Гарри оторвался от Мадлен, захлопнул его и закрыл на задвижку. В следующий момент женщина снова была в его объятиях.

— Нам будет удобнее, если мы присядем, — предложил он.

Все следующее произошло довольно быстро. Тормозные центры у нее не работали, и она не лицемерила. Мадлен вскрикивала в экстазе, впивалась в его плечи руками и, казалось, еще больше возбуждалась благодаря демонической силе грозовой бури, которая раскачивала корабль. Из вежливости он с удовольствием согласовал бы свои чувства с последней вспышкой чувства Мадлен, но его мысли вдруг опять обратились к тому времени, когда уходила под воду его яхта «Шошон». Гарри ожидал упреков за свою неловкость, но она, казалось, даже не заметила этого. Ей нужен был мужчина, а огня ей и самой хватало.

— Сегодня все словно с цепи сорвались, — сказала она. — Поэтому так трудно найти человека, у которого есть время на нечто подобное.

Он закурил сигарету:

— А я-то думал, что ты боишься грозы…

— Боюсь? Я боялась, что умру с минуты на минуту…

«Леандр» ускорил движение вместе с увеличением силы ветра. Дождь барабанил по переборке над ними, то и дело громыхал гром и сверкали молнии. А Мадлен прижалась к Годарду и снова начала свою игру.

Линд открыл дверь лазарета и впустил туда филиппинца, который принес молоко в пластиковой кружке и сэндвичи на бумажной тарелочке. Над столом горела лампа. Иллюминаторы были закрыты и заперты на засов.

Красицки неподвижно лежал на нижней койке, уставившись в потолок. Он ничем не дал понять, что заметил их присутствие.

— Закрыл иллюминаторы, — заметил Гутиэрес, забирая засохшую булку и ставя на стол свежую. — Видимо, боялся грозы.

— Нет, иллюминаторы кажутся ему глазами, смотрящими на него, — пояснил Линд.

Юноша покачал головой.

— Бедняга, — сказал он и, выйдя, закрыл за собой дверь.

Линд запер за ним дверь на засов.

— О'кей, — сказал он тихо и повернулся. Красицки уселся на койке, ухмыльнулся, показав желтые зубы, и спросил:

— Ну, как дела?

— Лучше и не надо, — ответил Линд и, придвинув стул, уселся. — Гуго шлет тебе сердечный привет.

— А наша публика? Все восприняли как надо?

— Угу… И очень тебе сочувствуют.

— А встреча? Ты выходил на контакт с судном?

Линд кивнул:

— Оно на нашем курсе и ждет. Встреча состоится через два дня, ночью, в два часа.

— Справимся?

— Конечно. Ведь мы все рассчитали. На это дело понадобится несколько часов. Ну, а если будет поджимать время, можно, в конце концов, сослаться на неполадки в машине. Сюда же нужно включить время, необходимое для твоего погребения.

Красицки хихикнул:

— Такое представление даже слишком хорошо для этих сентиментальных овечек.

— Веревка готова? — спросил Линд.

— Да. — Красицки встал и откинул матрац верхней койки.

Полосы материй, оторванные от простыни, были сплетены в тонкую, но прочную веревку. Линд проверил веревку на прочность и кивнул.

— Один конец прикрепишь к трубе, под потолком, — сказал он. — Встанешь на одну из нижних коек и набросишь петлю на шею — но, естественно, так, чтобы она не затянулась. Через пять минут после того, как пробьет половина десятого, услышишь, как я открываю дверь. Со мной будет Годард или капитан, но я войду в каюту первым. Когда увидишь, что дверь открывается, соскользни с койки, но крепко держись руками за веревку, пока я не окажусь внутри. Я срежу тебя в течение пяти секунд. Так что никакой опасности для тебя нет.

— А как обойдется со свидетелями или свидетелем?

— У него не будет возможности притронуться к тебе. Я сразу же пошлю его за аптечкой. Он успеет только бросить на тебя взгляд…

— А принадлежности для нашего фокуса? Линд похлопал себя по карману:

— У меня все здесь. Зеркало есть. А как выглядят ремни… вернее, подтеки от них или веревок и набухшее, отечное лицо, ты знаешь.

Красицки улыбнулся:

— Я видел многих людей, герр Линд, болтающихся на веревках.

Тот отошел к двери и проверил угол зрения. Потом вернулся обратно к Красицки и показал на трубу:

— Веревку прикрепишь рядом вот с этим фланцем. Свидетель тебя увидит, когда я открою дверь и вбегу в каюту, но я сразу же закрою тебя собой от его глаз на тот случай, если ты вдруг шевельнешься.

Красицки посмотрел наверх. В тот же момент Линд сзади накинул ему петлю на шею и потянул. Глаза Красицки начали вылезать из орбит, потом стали большими от ужаса, а рот скривился в каком-то безмолвном крике. Пару секунд его руки рвали веревку, а потом в каком-то театральном жесте упали вниз. Тело его обмякло и расслабилось. Линд положил его на пол и опустился рядом на колени. Кисти его рук еще дрожали от напряжения. Все произошло в полном молчании, словно в призрачном балете, который репетируют без музыки на звуконепроницаемой сцене.

Минутой спустя Линд ослабил натяжение и накинул веревку ненадежнее. Затем он поднял Красицки, словно маленького ребенка, прижал его к себе левой рукой, а правой набросил веревку на трубу и закрепил ее. Ноги Красицки начали покачиваться в нескольких дюймах от пола. А потом стало покачиваться и все тело, подчиняясь покачиванию корабля.

Линд вышел из каюты и запер за собою дверь.

Мадлен Леннокс скрежетала зубами в неистовом экстазе, перекатывая голову с одной стороны на другую. Тело ее то вздымалось вверх, то обмякало, словно порванная пружина. Ее жаркое дыхание буквально обжигало его плечо, которое она минуту назад еще царапала ногтями.

Первый раз встречаю такую ненасытную, подумал Годард. Ее муж наверняка об этом знал, когда уходил в море. Знал, что у нее не один любовник.

С духовной точки зрения она при этом практически не присутствовала. Да, этого и не выдержал бы ни один мужчина. А программу Мадлен разработала, судя по всему, отлично. В большинстве случаев на грузовых судах плывут женщины в возрасте. Такие, как Карин Брук, — редкое исключение. Офицеры из команды корабля, правда, по большей части женатые, но кто из них, находясь в открытом море, откажет изголодавшейся женщине или сможет ей противостоять? Пароходство, разумеется, косо смотрит на то, что офицеры укладываются в постели пассажирок, но что оно может предпринять против этого?

Годард присел на койке и закурил сигарету.

— Большое спасибо, — сказала Мадлен Леннокс. — Ты хорошо выполнил свой долг, мистер Годард, хотя тебя и утомляют общественные обязанности.

— Утомляют? Ничего подобного!

— Но я же не жалуюсь, мой дорогой. Я довольна и сыта. А это значит, что половина дела уже сделана. Даже если ты хотел что-либо доказать…

— Дело не в этом, — ответил он.

— И манеры у тебя тоже неплохие. Ты даже не обиделся на этот классический прием женской извращенности. — Она тихонько засмеялась. — Ты очень милый и очень мне нравишься. В мыслях, правда, ты где-то очень далеко, и тем не менее милый. Не дашь мне сигарету?

Он раскурил еще одну сигарету и протянул ей. Пепельницу поставил себе на живот. Гром еще грохотал, но гроза уже утихла.

— Но меня все же кое-что беспокоит, — сказала Мадлен после нескольких минут молчания. — Красицки. Как он все-таки вышел из себя… если действительно вышел…

В голове Годарда сразу зажглась сигнальная лампочка, означавшая тревогу.

— Не совсем понимаю…

— Не имеет значения. Я сама не отдаю себе отчета, знаю ли, о чем говорю. Но ты как-то сказал такие слова, которые никак не выходят у меня из головы.

В таком случае, подумал он, мое неосмотрительное замечание может стоить жизни нам обоим.

— Помнишь, ты сказал, что только гений сможет поставить такую сцену лучше. Я понимаю, что ты имел в виду это не буквально, но тем не менее задумалась. И постепенно мною овладевало такое неприятное чувство, будто всего того, что я видела собственными глазами, на самом деле не было. Я не очень странно объясняю?

— Странно. Ты касаешься таких философских концепций, которые мне недоступны.

— Я имею в виду лишь заготовленную и запланированную сцену.

— Минутку… — Он попытался найти подходящий тон, который свидетельствовал бы о его сомнениях и неверии. — Ты что, хочешь сказать, что все это было разыграно?

— Ну, я и сама этого не знаю. Но все было как-то уж слишком… Даже не знаю, как сказать. Ну, словно по нотам. Слишком много деталей проявилось или появилось как раз в нужный момент. Такие совпадения в пространстве и времени практически не случаются. Многое вызывает сомнения. Например, как Красицки заставил этого Эгертона заговорить по-немецки. Ведь это было сделано очень ловко. А такому человеку, как Красицки, с его поврежденным разумом подобное вряд ли доступно.

— Человек с поврежденным разумом еще не слабоумный, — возразил Годард. — Все-таки он был ассистентом в университете…

— Я знаю. Но было и еще кое-что. В театре это, кажется, называют блоком.

Умно, ничего не скажешь, подумал он. Или она сама какое-то время была занята в театре?

— Да, все правильно. Ты имеешь в виду движение актеров в одной сцене?

— Угу. За столом трое мужчин. Линд — единственный, кто может беспрепятственно сорваться со своего места, предпринять активные действия и удержать Красицки. Капитан этого сделать не может, так как сидит на другом конце. Ты тоже зажат с обеих сторон…

— Капитан всегда сидит во главе стола, а я занял место совершенно случайно, — возразил Годард.

— Я не совсем в этом уверена. Ведь ты, собственно, сидел там, где должен был сидеть Красицки. С тех пор, как мы вышли из Кали, он ни разу не появился за столом. Но тем не менее на этом месте всегда стоял прибор — на тот случай, если он все же придет.

Мысли вихрем пронеслись в голове у Годарда, но облегчения ему не принесли. Даже наоборот. Ведь тогда выходит, что в это дело втянуты и Барсет, и стюард, обслуживающий в столовой. Неужели все они руководствовались указаниями капитана Стина?

Но в данный момент самая опасная проблема — сама Мадлен Леннокс. Разумеется, мысль о том, что она тоже является членом заговора, абсурдна, но тем не менее нельзя исключить того, что она каким-то образом связана с Линдом. Вполне возможно, что он тоже удовлетворяет ее женские желания — и только ради того, чтобы знать, что у кого на уме, в том числе и у него, Годарда.

Если это действительно ловушка, то она до удивления проста и в то же время смертельна. От него, ожидают одного: чтобы он посоветовал ей держать язык за зубами, если она хочет добраться до Манилы. Если Мадлен играет динамитом бессознательно, тогда его совет наверняка заставит ее замолчать. Но если расскажет обо всем Линду, это будет означать, что Годард положил свою голову на плаху. Правда, тут есть и еще одна возможность…

— Не смотри так много шпионских фильмов, — заставил он себя усмехнуться. — Иначе еще и не в такое поверишь.

— Значит, ты считаешь, что я все это придумала?

— Послушай меня, Мадлен, этому человеку дважды выстрелили в грудь, и мы все это видели! Убийство произошло при пяти свидетелях! Помнишь, кровь…

— Знаю… все так и было, и тем не менее что-то продолжает меня беспокоить. Вот я и пытаюсь понять, что же это такое.

Он вздохнул:

— Именно таких свидетельниц прокуроры и желают иметь на процессах в делах об убийствах. Они обычно говорят приблизительно так: «Да, я видела, что этому человеку буквально снесло голову пулей, но я ни на секунду не могу поверить, что он был ранен».

— Возможно, ты и прав, — отозвалась она. Что ж, не исключено, что Годарду удалось ее убедить. Но сам он в этом сильно сомневался.

Стояло жаркое солнечное утро, легкий бриз рисовал рябь на поверхности воды, «Леандр» лениво плыл вперед. Пробило восемь, когда Годард начал свою утреннюю прогулку по средней палубе. После вчерашней грозы корабль казался словно вымытым, и чистота на нем гармонировала с ясной погодой.

Недоверия и подозрения прошедшей ночи улетучились, и все мысли, занимавшие его накануне, теперь казались ему смешными. Улыбнувшись самому себе, он констатировал, что не только Мадлен Леннокс смотрела слишком много шпионских фильмов и читала детективных романов.

Сделав четыре круга, Гарри обратил внимание, что корабль плывет сквозь огромные стаи макрелей. Он перегнулся через перила, чтобы внимательнее понаблюдать за этими рыбками. Такой феномен ему доводилось видеть всего два или три раза в жизни, а этот косяк, казалось, состоял из миллионов недавно вылупившихся рыбок.

Продолжая любоваться их игрой, он внезапно почувствовал, что пахнет чем-то паленым. Огляделся, но не заметил ничего подозрительного. И вскоре запах паленого исчез.

Когда Годард вошел в столовую, там были только капитан Стин и Мадлен Леннокс. Оба закончили завтрак. Гарри обратил внимание, что они поздоровались с ним с каким-то мрачным видом. Когда он сел, миссис Леннокс повернулась к нему:

— Вы не испугались этой ужасной грозы, которая пронеслась вчера над кораблем?..

В этот момент в столовую входил Линд, и у Годарда сложилось впечатление, что она хотела сказать ему совсем другое.

Линд рассмеялся и после того, как уселся, сказал:

— Этими словами вы, миссис Леннокс, обижаете человека, который на ореховой скорлупе решился обогнуть мыс Горн.

Она немного смущенно улыбнулась и вскоре вышла вместе с капитаном.

— Я начитался всякой всячины о кататонических состояниях, мистер Годард, — поделился Линд. — И кое-что хотел бы испробовать на Красицки. Не хотите составить мне компанию?

Гарри немного растерялся, так как ему в голову опять пришли страхи прошедшей ночи, но потом лишь пожал плечами:

— Конечно, — ответил он.

После завтрака они спустились на нижнюю палубу. Линд крикнул молодому филиппинцу, чтобы тот принес завтрак Красицки, и начал отпирать дверь каюты. Годард стоял позади него. Офицер открыл дверь, сразу чертыхнулся и устремился внутрь. Гарри успел заметить, что тело Красицки висело на одной из труб, проходивших вдоль потолка.

— Быстро! Принесите мою аптечку! — прокричал Линд и, выхватив из кармана ножичек, перерезал веревку.

Гарри помчался со своими мыслями наперегонки. Разумеется, он был прав. Тем не менее сам своими глазами увидел довольно убедительную сцену. Линд еще что-то прокричал ему вслед, но он его уже не слышал и буквально через две минуты вернулся с аптечкой. Несколько человек из команды уже стояли у двери и заглядывали в каюту.

— Отойдите от двери! Пропустите его! — прокричал им Линд.

Труп Красицки лежал на полу. Веревка была уже снята с его шеи, так что можно было видеть страшные кровоподтеки.

Очень правдиво, подумал Годард. Выглядят, как настоящие, пока не подойдешь к телу слишком близко.

Линд поднялся.

— Я кричал вам, чтобы вы вернулись, но вы уже не слышали, — сказал он усталым голосом. — Дело в том, что он мертв уже несколько часов.

Годард сокрушенно покачал головой.

— Какая жалость, — пробормотал он, а сам подумал: как все мы превосходно играем. Имея такого режиссера, мы способны на все, что угодно.

— Черт возьми! — взорвался Линд. — Именно об этом я и подумал! — Он показал на веревку и повернулся к двери:

— Прочь отсюда! Чего вы здесь не видели?

Превосходно, подумал Годард. Гнев, направленный на самого себя, чтобы ввести других в заблуждение и одновременно переключить внимание с Красицки, если тот по неосторожности шевельнется или не сможет сдержать дыхания. Он огляделся и увидел, что иллюминаторы в каюте заперты на задвижки.

— Я заходил к нему что-то около одиннадцати, — сказал Линд. — И они уже были заперты. О Боже мой, я-то, дурак, не мог догадаться, что он уже тогда что-то задумал… Помогите мне уложить его на койку.

Так как ни Отто, ни боцмана нигде не было видно, Годард решил, что Линд обращается к нему. На губах Линда появилась сардоническая улыбка:

— Или вы боитесь мертвецов?

— Нет, конечно нет, — поспешно ответил Гарри.

Линд взял Красицки за ноги, а Годард подхватил его под мышки и почувствовал, что тело уже холодное, застывшее.

Линд сорвал простыню с другой койки и накрыл ею труп. Потом с каким-то беспокойством повернулся к напарнику.

— Если судить по степени окоченения, то он, должно быть, сделал это еще вчера. После того, как я ушел от него. А я действительно не врач и не психолог, а просто болван.

Годард пытался привести свои мысли в порядок и принять соответствующее выражение лица. В какой-то степени ему это удалось, и он даже сказал каким-то покорным тоном:

— Разве можно все предвидеть?