"Игорь Саввович" - читать интересную книгу автора (Липатов Виль Владимирович)

День рождения

Лифт работал, но на свой третий этаж Игорь Саввович поднялся пешком, между первым и вторым этажом вынул из почтового ящика газету и журнал, порывшись в карманах – чего только там не было! – «личным» ключом бесшумно открыл замок. Он неподвижно постоял в темном коридоре, чтобы адаптироваться в темноте и – это было самым важным! – приготовиться к тому, что Светлана могла знать о доме сорок шесть по улице Фрунзе. Жену Игорь Саввович не боялся, но сам не любил врать и ненавидел лгущих, поэтому еще в автомобиле решил во всем признаться, если Светлана спросит или как-нибудь покажет, что знает о ночи у Риты.

Адаптировавшись, Игорь Саввович посмотрел на светящийся циферблат часов – ровно двадцать пять минут седьмого, время его обычного возвращения с работы.

Он включил электричество в прихожей, поставив на место чемоданчик типа «дипломат», прислушался Если Светлана возится в кухне, то какой-нибудь из многочисленных транзисторов, наводняющих дом, должен был орать на всю катушку; если Светлана была не в кухне, а в любой из трех комнат, – транзисторы молчали. Музыку жена включала только тогда, когда готовила обеды и ужины, и сейчас – вот несчастье! – было тихо.

– Ладушки! – обреченно пробормотал Игорь Саввович. – Ладушки!

Сегодня, девятнадцатого июля, в понедельник – день тяжелый, Игорю Саввовичу Гольцову, или Игорю Сергеевичу Валентинову – как угодно! – исполнялось ровнехонько тридцать лет, и он с утра мечтал, что жена забудет о круглой дате, и тогда Игорь Саввович после очень горячей ванны в одних трусах будет смотреть по телевизору столичный футбол.

Музыки не было, не было в квартире музыки… Покашляв, нарочно громко топая, Игорь Саввович прошел в свою комнату неторопливо, нарочно замедляя движения, снял костюм, надел пижаму, тонкую и легкую. Он все еще хранил крохотную надежду на помилование и поэтому домашним шагом вошел в гостиную, покашливая и сутулясь.

– Игорь, пугалище огородное! – воскликнула жена. – Ох, как я испугалась! Подкрадываешься, словно тать ночной… Ну, здорово, грозный муж!

Голос обыкновенный – веселый и звонкий; из-под копны рыжих волос глядят честные, умные и добрые глаза. «Не знает! – подумал Игорь Саввович и про себя усмехнулся: – О таких вещах обманутые мужья или жены узнают последними»

– Здорово, верная жена!

Если бы в городе, а может быть, и в стране проводили конкурс на Лучшую жену, то Светлана Гольцова взгромоздилась бы на вершину пьедестала. Пища, кормление мужа – первое место; уборка помещений, стерильная чистота и зловредный порядок – первое место; безупречный внешний вид во время любой, самой грязной домашней работы – первое место; внешний вид мужа – первое место! Мисс Лучшая жена стояла перед Игорем Саввовичем и весело смотрела на него сквозь длинные рыжеватые ресницы. Красивая такая, веселая такая и любящая такая…

– Это штой-то на вас поднадето? – сделав изумленное лицо, спросил Игорь Саввович, притрагиваясь пальцами к щекочущей гладкости темно-вишневого бархата. – Поди, рублей по шашнадцать за одну сантиметру брали? А где брали? В сельпе или орсе? А сколь метров на платье пошло?

Смеясь, жена взяла Игоря Саввовича за руку, потянула:

– Пошли. Я тебе, Игорек, кое-что покажу! Иди, иди, я не кусаюсь.

Муж и жена Гольцовы занимали вдвоем малогабаритную кооперативную трехкомнатную квартиру, так как кандидату наук Светлане Гольцовой полагалась дополнительная площадь; обстановка была современная, с большим вкусом подобранная, комнаты были оклеены моющимися обоями, тоже со вкусом; кухня была отделана деревом. На первый взгляд ничего бьющего на эффект, показного, удивляющего в квартире не было, но при внимательном знакомстве можно было заметить, что каждая вещь, стена, потолок или кафель ванной, взятые в отдельности, в ромских квартирах встречались не часто. Обои были финскими, кафель разноцветным, паркет собран из различных пород дерева и поэтому похож на ковер. Естественно, что устройством квартиры занималась Светлана, а Игорь Саввович до сих пор не знал, что двери комнат были дубовыми, а не оклеены обоями под дуб.

В спальне – она же была рабочей комнатой жены – Светлана достала из ящика трельяжа небольшую красивую коробочку, раскрыла.

– Подарок вам, гражданин тридцатилетний мужчина! – сказала она. – Вершина технического прогресса.

Он увидел превосходнейшие японские часы, с тысячей стрелок, кнопок, заводных головок, с табло, показывающим число, день недели и даже год. Да, это были такие японские часы, перед которыми японские же часы, которые носил Игорь Саввович, казались деревянным По-2, так называемым «кукурузником», перед реактивным лайнером.

– Спасибо!

Он взял часы, сняв старые, надел на руку, поднес к глазам – прелесть! С такими часами, выставив напоказ кисть, можно было – при джинсах, батнике и мужских туфлях на платформе – сидеть в любой столичной компании, окопавшейся в ресторане «Арагви» или «Арбат». Игорь Саввович с интересом посмотрел на жену: любопытно, откуда она, недавняя барышня районного масштаба, до сих пор любящая кататься в лифте на третий этаж, знала, какие часы надо покупать, чтобы идти в ногу с ненавистной Игорю Саввовичу модой на «фирменные» вещи? «Растет, развивается!» – насмешливо подумал Игорь Саввович и повторил:

– Спасибо! – Он сделал алчное лицо. – Подарок – закачаешься! Клевый подарок! Зеркально! Фирмачи – с катушек долой…

Он говорил на языке, принятом среди некоторых молодых людей, считающих себя избранными и поэтому смешными для Игоря Гольцова, который терпеть не мог одного только упоминания о высоком положении отчима и матери.

– Игорь, послушай, Игорь, – прижав маленькие кулачки к бархатной груди торжественного платья, страстно проговорила Светлана. – Призываю тебя к добру и снисходительности. Ну сколько можно сердиться на маму и папу, которые тебе ровно ничего плохого не сделали? Вся вина папы перед тобой в том, что он Карцев! А мама вообще ни при чем! – От волнения она побледнела. – Пожалей меня. Поедем к родителям. Они любят тебя, соскучились, и что… Что ты прикажешь делать папе?

Светлана вдруг заулыбалась.

– Прикажешь папе рас-кар-це-ва-ть-ся!

По одному только бархатному платью жены Игорь Саввович сразу понял, что в доме Ивана Ивановича Карцева накрыт праздничный стол. Теща, наверное, уже надела сарафан учительницы тридцатых годов, тесть гуляет по участку в сатиновой рубашке, темных брюках и мягких вельветовых туфлях.

– Игорь, не молчи, не стискивай зубы!

Вот новость! Он-то думал, что на его лице цветет благодарственная улыбка, а жена говорила о стиснутых зубах! Ах, как нехорошо, дорогой Игорь Саввович! Не умеете вы еще владеть собой, своим лицом, выражением глаз, чтобы быть взрослым тридцатилетним человеком.

– Игорь, не молчи! Скажи: «Ладушки!»

– Ладушки! – Он подумал. – Как меня оденем?

– Серый костюм. Я приготовила.

Сдерживая детскую радость, Светлана пошла в кабинет мужа за серым костюмом, а Игорь Саввович опустился на пуфик, что стоял возле кровати Светланы, задумался… Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Светлана, тесть и теща Карцевы решили воспользоваться тридцатилетием Игоря Саввовича, чтобы наконец-то установить с зятем хотя бы формально сносные отношения. В этом был свой резон, так как год назад муж единственной горячо любимой дочери Карцева без всякой причины стал искусно и безупречно-вежливо уклоняться от встреч с родителями жены и коротких телефонных разговоров с ними. «Сердитесь на нас, Игорь?» – «Что вы, что вы, Людмила Викторовна! За что можно сердиться на такого доброго человека, как вы!.. Передаю трубку Светлане. До свидания!» Если же звонил тесть, Игорь Саввович сразу говорил: «Здравствуйте! Передаю трубку Светлане».

– Вот костюм!

Игорь Саввович сидел неподвижно и думал.

– Тридцать лет, между нами, девочками, говоря, – это лучшая половина жизни позади! – медленно сказал он, но, как ожидалось, не улыбнулся. – Благополучные и жизнелюбивые французы, правда, считают, что мужчина начинает жить в сорок, но они ложатся спать в девять вечера и не знакомы с управляющим Николаевым.

– Игорь!

– Ладушки! Я же сказал: ладушки! – Игорь Саввович лениво поднялся, – Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно… Давай-ка сюда мой серый костюм!

С костюмом в руках Игорь Саввович прошел в свой кабинет, заклиненный, как теперь выражаются, на зеркалах, принялся с костюмом в руках разглядывать свое изображение, подмигивая и театрально улыбаясь. «Вам тридцать лет? – мысленно спросил у изображения Игорь Саввович. – Вы изобрели порох, открыли Америку, провели по реке Коло-Юл большегрузный плот? Посажено дерево, написана книга?»

– Ладушки!

Занудное, постное лицо, тусклые рыбьи глаза, лениво опущенные плечи. Интересно все-таки, почему, увидев такого унылого гражданина, девушки на улице нередко останавливались, мужчины морщились неприязненно, дамы без возраста зазывали беспомощными глазами? Может быть, нынче опять, как в начале века, пошла мода на бледных декадентствующих меланхоликов? Хотелось «врезать» себе по морде или… надевать серый костюм.

Игорь Саввович надел серый финский костюм, пестрый галстук шириной в полотенце, в боковой кармашек пиджака – можете себе представить! – сунул белый платочек, тщательно превратив его в равнобедренный треугольник. Напустив на лицо начальственную важность, он снова подошел к зеркалу – ого-го! Такие люди едут чрезвычайными полномочными послами в Бирму или тренируют знаменитую хоккейную команду. Держитесь, тестенька и тещенька! Гольцов есть Гольцов и пишется Гольцов.

– Ты готов?.. Ой, Игорь, как ты хорош! Отчего тебе это взбрело…

Светлана проглотила остаток фразы, попятилась, опустила глаза; вид у жены был такой испуганный, точно она случайно ворвалась в помещение с табличкой «Не входить! Высокое напряжение!». Она почувствовала это высокое напряжение, но уже было поздно – закаменела. А Игорь Саввович стоял, по прежнему задрав подбородок, надменно прищурившись, и, казалось, тоже был пронизан парализующими токами высокого напряжения.

Они молчали долго, очень долго, потом Светлана тихо-тихо опросила:

– Плохо? Очень плохо, Игорь?

Игорь Саввович отважно сражался с приступом глухой и необъяснимой злости к жене. Дурацкое «тебе плохо» взбесило его, как красная тряпка быка; страдающим он не хотел быть и не понимал жену, которая позволила себе говорить о его непонятной болезни, вместо того, чтобы терпеть и молчать. Вместе с тем его поражало то, что жена всегда улавливала его состояние. Ну как она поняла, что творится с мужем сейчас, когда он стоит в торжественном костюме перед зеркалом и победно выставляет вздернутый подбородок?

– Не злись, Игорь! – Светлана опять умоляюще прижала руки к бархатной груди. – Мне тоже тяжело и страшно! Чума, холера, война, нищета, слепота – все выдержу, буду рядом, возьму на руки, но сейчас… Я не знаю, что с тобой происходит, как тебе помочь? Я люблю тебя!

Жена не лгала. Хороший и верный друг, близкий и преданный человек глядел на Игоря Саввовича такими же влюбленными глазами, как четыре года назад, когда они поженились, и ему хотелось посадить Светлану рядом с собой, по-бабьи пригорюнившись, длинно и неторопливо рассказывать о тайном отце Валентинове, матери, управляющем Николаеве, прозвище «милый друг», дворнике и его сестре, Рите, которая его, наверное, тоже любит…

– Сегодня, товарищи, мой день рождения! – трубно проговорил Игорь Саввович. – Костюм на мне – закачаешься, часы фирменные. Надушен я одеколоном «МЭН», галстук французский. В чем дело, товарищ Гольцова? Не подана карета? Почему?

Светлана улыбалась сквозь слезы, но не вытирала их – забыла.

– Я думала, что ты не поедешь к маме и папе, и поставила машину в гараж…

– Вперед!

На улице до сих пор горбатились от дневного зноя безжалостно обрезанные секатором тополя, круглоголовые и лысые, стайка тонконогих девчонок играла на тротуаре в классики, автомобильный поток понемногу утишивался, учреждения пустели. Шумел, как всегда, тревожно и торопливо речной порт, катили бесшумные троллейбусы и громкие трамваи; жизнь продолжалась.

Принадлежащий семье Гольцовых гараж находился недалеко от дома, где-то за углом, в переулке, но где именно, Игорь Саввович не знал, так как гараж, купленный больше года назад, ни разу не видел. Личную машину он не водил, да и не было необходимости. Игоря Саввовича вполне удовлетворяла служебная машина с шофером дядей Васей, человеком забавным. Игорь Саввович с дядей Васей ездил на работу и с работы, по делам и просто так, прокатиться, например, с друзьями в загородный ресторан или на рыбалку.

Светлана подвела автомобиль «Жигули-203» ровно через десять минут, у ног мужа тормознула с шикарным скрежетом. Игорь Саввович улыбнулся, обошел машину с правой стороны, открыл дверцу, сел.

– Слушай! – повертываясь к мужу лицом, вдруг оживленно и быстро проговорила Светлана. – Слушай, Игорь, я все забываю тебе сказать, а сейчас вспомнила, сама не знаю, почему… На днях я встретила мать Валентинова, эту милую старушку Надежду Георгиевну, и обомлела… – Она внимательно глядела а лицо Игоря Саввовича. – Вот чудеса! Я заметила, что ты удивительно похож на мать Валентинова!.. Чего только не бывает, а, Игорь! Уму непостижимо!

Игорь Саввович выпятил грудь, снисходительно похлопал Светлану по плечу.

– Пханяняй, пханяняй, дядя! – сказал он прончатовским голосом и прончатовскими словами, – Пханяняй, рупь на водку, три на опохмелку.

Особняк первого заместителя председателя облисполкома Ивана Ивановича Карцева только чуть-чуть выглядывал четырехскатной крышей из-за зеленого забора и плотной стены старых тополей. Светлана собственным ключом открыла металлическую калитку, войдя во двор, изнутри распахнула большие ворота, села за руль машины, чтобы въехать во двор, как на желтой песчаной дорожке появился Иван Иванович-старший, двойной тезка, дворник, садовник, сторож и друг хозяина дома, исполняющий все многочисленные обязанности не только добровольно, но и вопреки желанию Ивана Ивановича-младшего, то есть Карцева. Старик остяк, то есть Иван Иванович-старший, узнав машину, точно ребенок, топнул ногой, развернулся на сто восемьдесят градусов и, гневно потрясая руками, удалился.

– Теперь час будет дуться! – огорченно вздохнула Светлана. – Черт меня угораздил открывать ворота…

Иван Иванович-старший, вынянчивший с двухлетнего возраста Светлану, требовал, чтобы дочь Ивана Ивановича-младшего, приезжая в родной дом, звонила, а не сама отпирала ворота. Светлана иногда забывалась, и старик устраивал бурные скандалы. Иван-Иванович-старший, нянька, одинокий бессемейный человек, любил Светлану, как он говорил, больше ее матери и ее отца, вместе взятых.

– Сегодня простит, – успокаивающе сказал Игорь Саввович. – Все-таки праздничек…

Особняк Карцева, в сущности, был скромным и небольшим, если бы не мезонин, по-купечески помпезный и величественный, дореволюционный, совершенно бесполезный, в котором никто теперь не жил. Пышный мезонин был больше и выше первого этажа, что делало весь особняк похожим на гигантский гриб. Карцевы – муж и жена, остяк Иван Иванович-старший – жили внизу; спальня, домашний кабинет Карцева, гостиная-столовая, комната старика и большая веранда, опоясывающая половину дома, тоже по-купечески помпезная. Вот и весь особняк.

– Выбрасывайся! – сказала Светлана, заметив, что Игорь Саввович задумался и медлит. – О, чуть не забыла сумку! Мама просила привезти уксус для пельменей…

Предупрежденные стариком или привлеченные шумом мотора, с высокого крыльца спустились родители жены – радостные, взволнованные, открыто счастливые. Как и предполагал Игорь Саввович, теща была в черном сарафане, блузке с черным мужским галстуком, туфлях на низком каблуке, и всякий человек, увидев тещу, понимал, что она всю жизнь была сельской учительницей, любила фильм «Сельская учительница» с актрисой Марецкой, слегка подражала ей и была до сих пор хороша: по-русски миловидная, открыто добра, мягка и терпеливо-доброжелательна. Светлана на мать не походила совсем.

Человеком иного склада был отец жены. По нему было невозможно понять, что всю жизнь, исключая войну, Иван Иванович провел в глухой сибирской провинции, то есть в удаленных от Ромска на тысячи километров райцентрах. Это был высокий, прямой, худощавый и широкоплечий мужчина с лицом современного японского делового суховатого человека, узкоглазый и смуглый. Все это имело простое объяснение: Иван Иванович Карцев родился от давно переселившихся в Сибирь чернобровых украинцев и обских аборигенов-остяков, смуглых и узкоглазых.

– Здравствуйте, Игорь Саввович! – сказал Иван Иванович и, глядя зятю прямо в глаза, крепко пожал руку. – Вовремя приехали. Спасибо!

– Здравствуйте, Игоречек! – низким бабьим голосом пропела теща, но руку Игорю Саввовичу протянуть не решилась. – Рады, ой, как рады!

Остяк Иван Иванович-старший, сердито посапывая короткой самодельной трубкой, с неприязненным лицом стоял в стороне. Он был настоящим обским аборигеном, мог есть сырое мясо и рыбу, до сих пор одной дробинкой попадал белке в глаз. С Карцевыми он жил так давно, что Светлана не помнила, когда в доме появился Иван Иванович-старший, который теперь считался членом семьи, то есть говорил незнакомым, что он старший брат Карцева, а Карцев тоже представлял остяка как брата.

– А я уксус привезла! – радостно пропела материнским голосом Светлана, вынимая из сумочки трехгранную склянку. – Не забыла! – похвасталась она, и было понятно, что Светлана не ожидала такой мирной встречи родителей с Игорем Саввовичем, который – вот неожиданный подарок! – стоял и мирно улыбался вместо того, чтобы угрюмо молчать. – А я, мамочка, уксус не забыла!

Теща вдруг решительно протянула руку зятю:

– От души поздравляю вас, Игорек! Счастья, здоровья, всего самого лучшего!

– С днем рождения, Игорь! – спокойно сказал Иван Иванович Карцев. – Будьте здоровы! Это – главное!

Ивана Ивановича Карцева в городе и области искренне уважали и высоко ценили, говоря о нем, всегда употребляли слова «справедливый», «обязательный», «умный», «добрый», «честный». Единодушие в оценке Карцева было такого сорта, когда назло всем хотелось спросить: «А чем плох Иван Иванович Карцев?» И если говорить откровенно, Игорю Саввовичу было бы спокойнее и легче, если бы Карцев имел открытые слабости и всяческие недостатки, но вот, поди ж ты, какая странная история. Иван Иванович Карцев был хорошим человеком – и точка! Наверное, такой же путь узнавания Карцева прошел и первый секретарь обкома партии Левашев, если из района переместил председателя райисполкома Карцева на место, которое молва предназначала трем «областным китам».

– Игорек, Светланочка, проходите! Нечего стоять, как в гостях! – счастливым голосом говорила теща, беря за руки дочь и зятя. – Пельмени состряпаны, редька с хреном натерта, все-все готово… Идемте же!

Тещу звали Людмилой Викторовной. Она учительствовала в далекой деревеньке, когда в нее случайно приехал инструктор райкома комсомола Ванюша Карцев, неделю занимался проверкой комсомольской работы, а перед отъездом, согласно принятой суровости проявления чувств в те времена, сказал: «Приезжай на воскресенье в район. Расписываться будем!» С тех пор она, воспитанная на фильмах «Пятый океан», «Девушка с характером», «Трактористы», «Если завтра война…», была верной и хорошей женой, так сказать, боевой подругой.

– Игорек, Светланочка! Ну идемте же, идемте в дом!

– Постой, не гоношись! – внезапно раздался на крыльце такой могучий басище, который, казалось, не мог иметь низкорослый и худой Иван Иванович-старший. – Куды-то вечно бегут, поспешают, а толку – на закурку не хватит. Им бы все говореть, говореть да говореть…

Сердясь и ворча, старик шел к Игорю Саввозичу, загадочно держа руки за спиной. Он был по-охотничьи кривоног, лицо покрыто миллиардом мелких морщин, глаза – щелочки, одет по-остяцки – ичиги, заношенные штаны из чертовой кожи, ситцевая цветастая рубашка, перепоясанная витым шнурком, во рту кривая трубка.

– Тридцать лет тебе, а все – дурак! – гневно сказал старик, обращаясь к Игорю Саввовичу. – Полтора остяка и одна русская баба с ворот глаз не спущают, ждут вас не дождутся, а ты свою родну бабу распустил, уму-разуму не учишь, ровно и не мужик. Почто Светлане самой ворота открывать, когда хозяева есть? Нам самим полагается ворота отворять – понял? Молчишь? Застыдился?

Пренебрежительно фыркая, Иван Иванович-старший вынул из-за спины подсадную утку, то есть муляж, но такой, о каком и мечтать не может современный охотник: подсадные утки остяцкой ручной работы лет тридцать-сорок назад исчезли даже в обских краях. Манок, или подсадная утка, протянутая Игорю Саввовичу, ничем не отличалась от живой. «Бриллиант, лунный камень!»

– Спасибо, Иван Иванович! – покраснев от радости, сказал Игорь Саввович. – Ну, держись, осень! Что будет, что будет! Ну спасибо, ну спасибо!

Сияла ясным солнышком теща, растроганно улыбался Карцев, понимающий, какой бесценный подарок получил завзятый «утятник» Игорь Саввович, а старик остяк, естественно, из последних сил старался казаться сердитым, хмурился, топал якобы гневно ногой в мягком ичиге, но в глазах-щелочках остренько светилась радость за мужа обожаемой Светланы.

Как все это было просто и понятно! Добро настоящее, искреннее, простое, как всякая подлинность, добро жило за высоким забором карцевского особняка. Иван Иванович-старший, потерявший внаводнение тридцать девятого года всю семью, на фронте спасенный от смерти Иваном Ивановичем-младшим, самовольно решивший прожить жизнь рядом со спасителем; теща в одежде учительницы тридцатых годов, по-старинному, по-народнически интеллигентная; Иван Иванович Карцев – человек с лицом европеизированного японца и телом охотника – все эти люди были патриархально добры и деликатны. Не гостил в их доме около года зять – плохо, но ничего не поделаешь, если не хочет; пришел зять в дом – радость, которую выяснением отношений омрачать не стоит… Светит солнце, посвистывают скворцы и дрозды в черемухах и рябинах, поддувает свежий ветерок – живи, человек, в добре и простоте!

– А вот теперя само время говореть: «Чего в дом не валите?» – деловито сказал Иван Иванович-старший. – Теперя само время за стол сажаться!

Праздничный стол на пятерых накрыли на веранде, с которой виднелась тоненькая полоска голубой Роми, ажурная телевизионная вышка, верхние этажи гостиницы «Сибирь». Однако городские шумы не проникали, а ветерок, отраженный стенами, веял прохладно. На туго накрахмаленной скатерти было пустовато – стояли лишь немногочисленные закуски, бутылки с водкой, коньяком и вином, во всех приборах отсутствовал нож. Таким, на вид пустоватым, стол бывает в сибирских семьях, когда главное, основное, жданное и лакомое блюдо – пельмени.

– Мама и папа садятся вот здесь! – счастливая происходящим распоряжалась Светлана. – Дядя Иван сядет вот сюда, а мы с Игорем – здесь. Ты ведь любишь, Игорь, смотреть на реку? Вот и хорошо. Где папа?

Тесть на самом деле куда-то исчез, а теща загадочно улыбалась и смотрела на Игоря Саввовича исподлобья. Молодым и здоровым было ее круглое лицо, обрамленное седым венцом толстой косы; легко представлялось, сколько веселья, легкости и покладистости скрывалось за лучистыми морщинами возле глаз. Голос у тещи был типичным учительским: сдавленным, хрипловатым из-за профессиональной болезни связок.

– А вот и папа!

Тесть вошел невольно торжественным шагом, смущенный и от этого глуповатый, так как смущение не вязалось с его бизнесменским суховатым лицом. Карцев в руках нес отливающее тусклым червлением ружье знаменитой немецкой фирмы. Это было такое ружье, что Игорь Саввович обомлел, не знал, что думать и нужно ли вообще думать. Он только понимал, что стоимость ружья рублями не выражалась, оно могло принадлежать человеку или не принадлежать – другого счета не существовало. Иван Иванович-младший вывез это бесценное ружье из Германии как трофей.

– От охотника-утятника – охотнику-утятнику! – улыбаясь тоже смущенно, сказал Карцев. – Как говорится, ни пуха ни пера!

Дух захватывало от одних только монограмм на тусклом металле. Кому-то из владык «третьего рейха» принадлежало это ружье, в заповедниках Саксонии, Тюрингии или Баварии гремели выстрелы из спаренных стволов, в музейных каталогах, наверное, значились имена всех бывших владельцев ружья. Вот какой подарочек преподносил Игорю Саввовичу тесть – один из могущественных людей в Ромской области.

– Ни пуха ни пера, Игорь!

Игорь Саввович чувствовал горячую тяжесть собственного лица, точно каждая клеточка налилась металлом и раскалилась, а губы, наоборот, похолодели. Он боковым взглядом видел несчастные глаза Светланы, которая медленно поднималась, хотя ничем помочь не могла.

– Держите, ваше, Игорь!

Карцев и подумать бы не решился, что от подарка Игорь Саввович может отказаться, и терпеливо глядел на отчего-то замешкавшегося зятя: коренной сибиряк, Иван Иванович-младший был гостеприимен, щедр, любил делать подарки, получал от этого искреннее удовольствие. «Берите, Игорь, хорошее ружье! – говорили его глаза. – Вижу, что вам нравится. Вот и прекрасно! Не смущайтесь…»

– Спасибо, Иван Иванович! – медленно сказал Игорь Саввович. – Спасибо, но такой подарок я принять не могу. Вы за ружье платили кровью, и оно принадлежит только вам…

«Сволочь ты, Гольцов!» – подумал Игорь Саввович, так как глупее и нелепее человека, чем Карцев, который продолжал стоять с протянутым ружьем и не мог еще понять, что произошло, придумать было трудно. Игорь Саввович решил помочь тестю. Он осторожно взял из рук Ивана Ивановича Карцева ружье, повертел его, покачал головой, чтобы ружье опять не оказалось в руках Карцева, поставил его в угол веранды.

– Поймите меня правильно, Иван Иванович, – сказал Игорь Саввович. – Жертва слишком велика, чтобы я мог ее принять. Простите!

Холод и боль, страх и отчаяние стальным ежом пошевеливались в груди Игоря Саввовича. Карцев, Валентинов, управляющий Николаев, «прогрессист» Савков, назвавший Гольцова «милым другом», история с пропиской сестры дворника, генерал Попов, полковник Сиротин – вот сколько лиц отражалось на тусклой стали ружья… Пять лет назад главный инженер Валентинов приглашает Гольцова на работу в трест, полгода спустя на квартире главного инженера Игорь Саввович знакомится с веселой и умной девушкой Светланой Карцевой, женится на ней как на дочери председателя Кривошеинского райисполкома, а потом оказывается зятем первого заместителя председателя облисполкома…

– Игорь, Игорь! – словно издалека донеслось до Игоря Саввовича. – Не отказывайся, пожалуйста, от подарка! Не обижай папу! Не надо!.. Мы ведь родные, близкие люди!

Карцев молчал. Затем подошел к ружью, взял его, ушел грустный, но спокойный. Старик остяк, ничего не поняв, забавно крутил головой на короткой шее; то смотрел на Игоря Саввовича, то на двери, в которые вышел Карцев.

– Игорь! – тонко и жалобно вскрикнула Светлана. – Игорь, что ты сделал!

Он повернулся к ней, посмотрел в переносицу; гнев и ненависть туманили голову: «А ты молчала бы! Твоими руками управляющий Николаев домработницу не прописывает! А царских подарков мы не принимаем, дорогая!» Он сейчас испытывал к жене такую же ненависть, как утром к управляющему Николаеву, и чувствовал, что в ненависти к этим двум совершенно непохожим людям есть что-то общее, хотя сама мысль была дикостью. Жена и управляющий – какая связь могла существовать между ними, но ненависть к жене душила Игоря Саввовича, пеленою застилала глаза. Одним словом, происходило то самое, на что он жаловался профессору-психиатру Баяндурову, когда говорил о беспричинных вспышках ненависти, изнуряющей, часто беспричинной.

– Начнем, пожалуй! – вернувшись на веранду и делая вид, что ничего не произошло, весело проговорил Карцев, алчно потирая руку об руку. – Давай, мать, сюда водочку. Я ведь ваши коньяки не пью…

Было видно, что Карцев обижен, но понимает или догадывается, почему зять отказался от подарка, будучи человеком острого и глубокого ума, разумеется, знал, почему целый год Игорь Саввович уклонялся от приглашений в дом тестя. По лицу Карцева также было видно, что он жалеет о случившемся и, значит, понимает свою ошибку, когда по сибирской щедрости не соразмерил ценность подарка со сложными отношениями с зятем. Поэтому Карцев не только простил мужа единственной дочери, но и хотел, чтобы скорее забылось печальное происшествие.

Игорь Саввович с ужасом чувствовал: дышать нечем, страшился потерять сознание от удушья. Он незаметно, под пиджаком помассировал грудь в области сердца, несколько раз жадно, как птенец пищу, заглотал прохладный воздух, закрыл глаза. Боже, как было плохо! Хотелось немедленно повалиться на кровать, повернуться лицом к стене, до боли зажмурившись, не думать, не слышать, не видеть, не вспоминать, не чувствовать – заледенеть.

– Игорек! – говорила между тем теща. – Игорек, хотите копчушек, соленых огурчиков? Грибочков целых шесть сортов. Положить?

Игорь Саввович весь истекал ненавистью. Все в нем кричало: «Никто вас в загс не тащил, бывшая гражданочка Карцева! Сами изволили сделать мне предложение. Это вы, уважаемая, заговорили об одиночестве в шумном городе! Разве не вы заказали свадебное платье за месяц до того, как вам сказали: „Прошвырнемся в загс!“?

– Игорь, пожалуйста, налей мне коньяк.

Он не слышал, он мысленно произносил страстную речь… «С вашим папенькой, милая женушка, произошло чудо из чудес! Кузьма Юрьевич Левашев – так зовут человека, который превратил вашего отца в Карцева, того самого Карцева, который осмеливается делать бесценные подарки, а вы-то к этому какое имеете отношение, дорогая супруга? Кто вам дал право ойкать, когда Гольцов, ваш муж, подарок не принимает? Ваш папа умен, прекрасный работник, а какое отношение имеет к этому Игорь Гольцов, если Карцев стал теперешним Карцевым после того, как Игорь Саввович женился на Светлане Карцевой?»

– Игорь, очнись!

Фу! Игорь Саввович обнаружил себя сидящим за столом на веранде особняка тестя, увидел с облегчением голубую полоску Роми, телебашню, плоскую крышу гостиницы «Сибирь». Ветер сейчас дул с реки, был прохладным, густые деревья и кустарники охотно шумели, а единственный на участке кедр, большой и старый, издавал особенный звук – гудел, как морская раковина. Игорь Саввович почувствовал запахи – дикие, лесные, тревожные, сладкие. Медом пахло и смолой, малиной и черемухой, смородиной и разнотравьем.

– Замечтался, простите, товарищи женщины и мужчины! – бодро и весело проговорил Игорь Саввович. – А что, если я сегодня напьюсь? Вот так, знаете, возьму и напьюсь Разрешите?

Светлана засмеялась, зааплодировала:

– Пусть, пусть напьется! Знаешь, папа, Игорь никогда в жизни не был по-настоящему пьяным. Пусть, пусть напьется! – И важно добавила: – Ему нужна разрядка.

Иван Иванович-старший, всегда начинающий застолье в доме Карцевых, вынул изо рта трубку, сунул ее с огнем в карман, поднялся.

– Ну, Игорь Савыч, расти разумный да удачливый! – произнес он величественно, словно индеец во время военного совета. – Одним словом, бывай со всем тебе, парень, предназначением!

Гудела морским прибоем крона кедра, мягко упала на землю прошлогодняя еловая шишка, лежащая в плетеном кресле, газета под ветром ворчливо прошелестела, и, наверное, от всего этого Игорю Саввовичу стало чуточку легче и он уже мог смотреть на жену и ее родителей, не боясь, что они прочтут в его глазах ненависть – несправедливую и больную.

– Спасибо, Иван Иванович! – благодарно сказал он старику. – Опрокинем, а?!

Выливая в широко открытый рот коньяк, Игорь Саввович заранее ощущал легкость, как бы чувствовал некое освобождение, что-то похожее на радость, полузабытое и далекое шевельнулось в груди, но еще раз, может быть, сегодня последний, он мельком подумал: «Господи, уж скорее бы что-нибудь случилось!»

– Вот так! – сказал Игорь Саввович. – Берите пример, граждане!

Смешная радость Светланы по поводу того, что Игорь Саввович хочет напиться, душевные слова старика, спокойная улыбка Карцева, радость тещи из-за радости дочери – все это разрядило напряженную обстановку, и за столом опять сделалось легко и просто. Хорошую, дружную Семью представляли трое Карцевых, старик Кульманаков, и опять хорош, очень хорош был Иван Иванович Карцев – человек с загадочным лицом японского бизнесмена.

– Поехало! – пробормотал Игорь Саввович. Зашумело в ушах, сладкая волна прилила к пояснице, в саду звенели колокола… Игорь Саввович уже не сердился на Карцева, нечаянно унизившего его бесценным подарком, а, наоборот, с охотой вспоминал, как хорошо отзывались о тесте в области и городе, как сам Валентинов, его Сплавное Величество Валентинов, говорил: «Карцев – это великолепно!» – и эти слова человека, легендарного, как Воскресенская церковь, были известны повсюду.

– А теперь надоть по второй испить! – сказал старик остяк. – Теперь само время за Светланочку, дай господь ей здоровья, испить! Светланочка!

Половину жизни осиротевший Иван Кульманаков отдал дочери односельчанина и фронтового друга, а когда Светлана уехала в город, любовь к ней перенес на родителей. Ни жениться, ни руководить лесхозом не хотел Иван Иванович-старший, а желал одного – служить Карцевым, и не за то, что отец Светланы спас Кульманакова, а из-за Светланы, только из-за Светланы, только из-за Светланы…

– Будь со всех сторон счастливая! – говорил старик, шмыгая носом. – А если тебя кто забижать будет, ты непременно жалься мне. Я в сердцах шибко лютый. Каждого зашибить могу!

Крупные стариковские слезы стояли в глазах, скатывались на щеки с миллиардами морщин, и это было жутко, непонятно жутко, так как, казалось, плакала маска. Откуда появились слезы, если лицо похоже на окаменевшее тысячелетнее дерево?

– За тебя, доченька! – нежно пропела теща.

– Будь здорова, дочь! – сказал Карцев.

И опять шелестели деревья, пели птицы, сияло солнце, пахло травой и медом… Ну отчего не радовался жизни тридцатилетний, атлетически сложенный мужчина по имени Игорь Саввович Гольцов? Чего ему не хватало? Чем был недоволен? Умная и любящая жена, высокий служебный пост, лучезарное будущее, Валентинов, увлеченный своим заместителем и не знающий, что Гольцов – его сын. Почему возникло немыслимое желание: заложить в ствол отвергнутого ружья патрон с пулей-жаканом, снять ботинок с любой ноги, взять в рот холодный, пахнущий ружейным маслом ствол…

– Игорь, почему не пьешь? – воскликнула Светлана. – Грозил напиться, а сидишь с пустой рюмкой…

Игорь Саввович нагнулся, заглянул Светлане в зрачки, затем отвел взгляд, бегло подумав: «Она знает о Рите! Знает, но никогда не скажет…» Беспокойства и уныния это открытие не принесло, но, наливая себе коньяк, Игорь Саввович окончательно решил, что из происшествий субботы можно вычленить что-то нужное и чрезвычайно важное для понимания того, что с ним происходит и будет происходить, словно в событиях субботы лежал ключ от Игоря Саввовича Гольцова. Он опрокинул в рот вторую большую рюмку коньяка.

– Молодец! Отчаюга! – крякнул старик остяк. – Ой, Светланушка, твой обманывает, что никогда не набирался до износу! Глянь, Игорь-то совсем не закусывает!

Карцев неярко улыбался. До зависти спокойным, целостным было его уникальное лицо с удлиненными глазами, с приподнятыми уголками век; сильное лицо, лицо улаженного, знающего себе цену человека, нашедшего тайный способ уравновешивать жизнь и самого себя в жизни на каких-то мудрых весах. Многое знал о жизни и людях этот немногословный, деловой человек, многое умел: сидеть за торжественным столом, молчать, говорить, вести дружескую беседу, работать; знал цену солнцу, ветру, запахам, щебетанию птиц. А ведь, наверное, не сразу дались ему улаженность, уверенность, величественная несуетность?

– Я поставлю на огонь пельмени! – сказала теща и пошла в кухню. – Через двадцать минут будут готовы!

Хорошо было на веранде, честное слово, хорошо! Игорь Саввович схватил бутылку с коньяком, махом налил полную рюмку, не глядя на жену, тестя и старика, залпом выпил.

– Первая колом, вторая – соколом, третья – пташечкой! – лихо произнес Игорь Саввович и неизвестно почему засмеялся, хотя сладость первого опьянения прошла, ощущалась только теплая дрожь в пальцах, голова же была отчаянно ясной, мысли приходили простые, как геометрические фигуры – круг, треугольник, квадрат. Например, произнесенная им фраза была равнобедренным треугольником. «Колом» и «соколом» – стороны, «пташечкой» – основание треугольника.

– Дрянной коньяк! – профессионально, словно дегустатор, заявил Игорь Саввович. – Могу выпить всю бутылку! – похвастался он и снисходительно расхохотался. – Игоря Гольцова бутылкой, брат, не возьмешь. Не таковский! Не-ет!

Крупно вздрагивающими пальцами – он этого не замечал – Игорь Саввович налил еще рюмку, с выпяченной грудью, заносчивый и надменный, потеряв из поля зрения жену, тестя, старика, утратив ощущение обстановки и происходящего, снова залихватски выпил. Коньяк теперь застревал в горле, вызывал спазму, но Игорь Саввович отважно преодолевал отвращение. «Напиваюсь!» – думал он, а вслух сказал:

– Игорю Гольцову все по плечу!

Произошли непонятные и забавные изменения на веранде, за столом, в саду. Стол уменьшился до размеров туалетного, веранда походила на палубу катера, то есть ощутимо покачивалась, сад перестал источать запахи, деревья казались фиолетовыми, укороченными, а поляна, наоборот, расширилась, казалась выпуклой, словно перевернутая тарелка.

– Вода уже кипит! – высунувшись из дверей, радостно крикнула теща. – Сейчас начну варить пельмени.

– Вода? – сосредоточенно спросил Игорь Саввович. – Вода? – Он покачнулся. – Вода! Известно ли вам, что все, абсолютно все состоит из воды? Человек – вода, дерево – вода. Земля покрыта водой. А вот на Луне воды нет. Нету! Это смешно, что на Луне воды нету и не-ту! – Он с удивлением развел руками. – А я еще выпью! Для Игоря Гольцова бутылка – это тьфу! И растереть! С бутылкой на-а-а-до кончать!

Издалека, оттуда, что могло быть и фантазией, донесся на что-то похожий голос:

– Игорь! Игорь, это уж слишком! Папа, дядя Иван, удержите Игоря!

Что такое? Папа! Как это просто – папа! А если у человека два – два! – папы? У одного живого человека два папы. Игорю Гольцову бутылка коньяка – тьфу и растереть. Во! Берем бутылку, наливаем, хлоп – нету! Забавно, что лужайка похожа на перевернутую тарелку. А вот в гостях у Прончатова никто не мог напиться. Хе-хе-хе, только он, Игорь Гольцов, способен доброкачественно напиться.

– Мне сегодня подарили часы. Японские часы! – произнес Игорь Саввович убедительным голосом. – Самые лучшие японские часы! Догадайтесь, сколько теперь у меня японских часов? Дво-о-е-е-е-е! Вот! – Он показал руку. – И вот! – Он вынул из нагрудного кармана старые часы. – И вот! А дома? – Он хитро прищурился. – А дома у меня еще двое часов, отечественные и швейцарские. Я очень богатый, очень!

Игорь Саввович многозначительно помолчал. Он, казалось, действительно жил в другом мире или измерении; все реальное творилось и существовало отдельно, как бы проходя сквозь Игоря Саввовича, пронизывая его материальными предметами, как токами, и потому было фантастическим, зыбким, тонущим в теплом фиолетовом мареве. Отчужденность была сладкой, музыкальной, засасывающей, для полноты ощущений хотелось вывернуться наизнанку, сменить каждую частичку самого себя, как бы заново родиться в том же обличье, но, предположим, с отрицательным знаком.

– Пельмени поспели! – послышался из ничего, из пустоты голос. – Пельмени поспели!

Тоненький оранжевый лучик проник в непонятность, что-то высветлил, что-то, наоборот, спрятал в загустевшей темноте… Валентинов, навзрыд хохочущий в старорежимном кресле, Прончатов, умоляющий Игоря Саввовича держаться, Рита, пытающаяся вспомнить, было ли в ее жизни несчастье, управляющий Николаев, провожающий Игоря Саввовича глазами убийцы, профессор Баяндуров с его речами о сенсорном голоде. Соединялось, перемешивалось, рассоединялось, опять соединялось…

– Я часы умею починять! – неожиданно вскочив, запальчиво выкрикнул Игорь Саввович. – Я самый лучший часовщик в городе! Это признал даже знаменитый Матвей Ерофеевич. – Он вытянул руку, сложил пальцы фигой. – Он, ваш хваленый Матвей Ерофеевич, не мог починить «лонжин» академика Кузнецова, а я пришел к Матвею Ерофеевичу, посмотрел и – починил! Я вот что сделаю! – снизив голос, вкрадчиво, ссутулившись и прижав руки к туловищу, точно к чему-то подкрадывался, сказал Игорь Саввович. – Я вот что сделаю: брошу трест и стану часовым мастером. Знаете, сколько зарабатывает Матвей Ерофеевич? Минимум четыре сотни. А я? Да Игорь Гольцов – часовых дел гений – пять сотен возьмет, всегда возьмет. Ладушки!

Теплое и сильное, непонятное что-то навалилось, обрушилось на Игоря Саввовича. Покатился по столу, упал на пол и разбился фужер, послышался странный звук… Это Светлана бросилась Игорю Саввовичу на шею, начала быстро, горестно, умоляюще целовать его лицо, шею, плечи; жена целовала так, словно они сто лет не виделись, словно Игорь Саввович невредимым вернулся с войны или вышел из тюрьмы, будучи осужденным пожизненно. Забыв о родителях и старике, обо всем на свете, плача, Светлана говорила:

– Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо! Все будет хорошо, а плохо не будет, плохо не будет никогда, никогда. Я тебя спасу, я тебе помогу. Плохо не будет, все будет хорошо, очень хорошо!

Освободившись от объятий жены, ничего не поняв, Игорь Саввович внимательно, прищурив один глаз, точно в микроскоп, посмотрел на нее, пошатнулся, сел и уронил голову на стол, да так, что раздался сильный и глухой удар. Никто не успел испугаться, как послышался его восторженный голос:

– Вот какой лоб у Игоря Гольцова. Чугунный!

Стало тихо. Ветер улегся, припрятался, солнце уходило за кедр и сосны, голубовато-розовая дымка опускалась на землю, точно чад потухающего костра в ненастный день. Примолкли дневные птицы, озабоченные ночным устройством, и уже слышался голос одинокой ночной птахи. Запахи, как это всегда бывает на грани вечера и ночи, стали особенно резкими и яркими, такими насыщенными, точно хотели заменить солнечный свет.

– А я не плачу! – сквозь рыдания сказал Игорь Саввович в стол. – Я совсем не плачу… Я ухожу в часовые мастера…

Он проливал пьяные слезы, потому что весь мир – это теперь было ясно – ополчился против Игоря Саввовича Гольцова. Его не любят, не уважают, стараются отнять даже такое, чего он никогда не имел, но хотел иметь, чтобы узнать, что это такое. Жена его не любила и не уважала за то, что он спал с Ритой, главный инженер Валентинов – за то, что Гольцов против Коло-Юльского плота, управляющий Николаев – за то, что Игорь Саввович прописал сестру дворника, тесть Карцев – за то, что Игорь Саввович пользуется его высоким служебным положением, теща – за то, что он плохо обращается с ее дочерью, старик остяк – за то, что Игорь Саввович не взял ружье, Рита – за то, что он в постели сказал: «Пора спать!»

– Игорь, родной, милый, возьми себя в руки! Все хорошо, все отлично! Тебе станет легче. Ты выспишься, ты завтра будешь спокойным… Ты будешь здоровым. Все, все будет хорошо!

Он медленно поднял голову и мгновенно, как всякий очень пьяный человек, снова изменился – сделался злым, бледным, перекошенным.

– Что будет хорошо? – садистски медленно спросил Игорь Саввович. – В последний раз спрашиваю: что будет хорошо? – Слова душили, он хрипел от обилия слов. – Валентинов – знаменитость, Николаев – сволочь и карьерист, Прончатов – герой нашего времени, Савков – совесть и честь, а кто такой Игорь Саввович Гольцов? Хороший, плохой, умный, глупый? Отвечайте! Ну, отвечайте! Добрый, злой, смелый, трусливый? Ага, не знаете! – вопил он. – Не знаете! Так я вам скажу. Гольцов – никакой. Мыльный пузырь, арифмометр, приставка к Валентинову и письменному столу – вот что такое Гольцов. – Игорь Саввович театрально раскланялся. – Прошу любить и жаловать… Молчите? Ну конечно, вы люди воспитанные, деликатные, добрые. Ха-ха! Не верьте Гольцову! Он болтает… Болтает! Жена, где мои тапочки? Стоп! Я о другом… Да, да, я о другом! – Он качался. – Я о другом… Вы ничего не поймете и понять не мо-о-же-те! Надо быть ребенком, чтобы увидеть голого короля…

Старик Кульманаков крутил ошалело головой, теща замерла в дверях с дымящимися в больших мисках пельменями, Карцев рассматривал рисунок на скатерти, Светлана тихонько плакала, а с Игорем Саввовичем творилось то обычное, что происходит с человеком, когда он впервые за тридцать лет жизни принимает огромную порцию алкоголя и, отравившись, теряет человеческий облик. Игорь Саввович – новая перемена! – вдруг развеселился: заливисто и тонкоголосо хохотал, аплодировал самому себе, кланялся во все стороны, прижимал руку к сердцу. Он схватил плачущую Светлану в охапку, попытался танцевать с ней, но наступил сам себе на ногу и упал бы, если бы Светлана не удержала, а когда выровнялся, объявил, что хочет сделать серьезное заявление и при этом сатанински рассмеялся.

– Девушка, вы мне нравитесь! – страстно сказал он жене. – Разрешите вас проводить. Вы согласны? Спасибо! – Он встал на одно колено. – Я вас люблю! Примите мои поздравления. Что? Вы меня прокатите на автомобиле? Прекрасно! Вы сами водите автомобиль?.. Ах-ах!

Игорь Саввович сделался поразительно деятельным. В мгновение ока он совершил массу поступков: благодарственно пожал руку Карцеву, не узнавая тестя; облобызал тещу, чего никогда не делал; раскланялся со стариком, назвав его уважительно Эдуардом Эдуардовичем; одновременно с этим Игорь Саввович надел пиджак, затянул галстук и начал пятиться, изысканно улыбаясь, раскланиваясь и разговаривая на хорошем английском языке. Кончил он русским языком:

– Это вам сам Игорь Гольцов говорит, сэры, сам Игорь Гольцов! Ах, как жалко, что вы не умеете выговаривать мое отчество! Саввович, сэры, Саввович! Правильнее, конечно, сэры, говорить Саввич, но у Гольцовых говорят Саввович и только Саввович. Каприз, сэры, каприз!

В автомобиле Игорь Саввович продолжал ненасытную деятельность. Для начала он попросил Светлану, называя ее «девушкой», проехаться по главной улице города, чтобы посмотреть праздничную иллюминацию, а когда понял, что никакой иллюминации нет, потребовал, чтобы девушка развила скорость сто шестьдесят километров в час для проверки тормозов. Затем Игорь Саввович долго и пламенно уговаривал Светлану ехать на берег Роми – любоваться пароходами, лунной полосой на темной воде и самой луной.

– Надо, надо прикоснуться к природе, вечной и нетленной! – с пафосом говорил Игорь Саввович. – Почему люди не хотят понять, что природа облагораживает?.. Кстати, знаете, чем я занимаюсь? Уничтожаю природу… А почему мы не едем любоваться золотой полосой лунного света на темной реке?

Все окна автомобиля были открыты, салон продувался насквозь упругим прохладным воздухом, автомобиль двигался, и Игорь Саввович понемножку трезвел, хотя продолжал болтать чепуху, не обращая внимания на хохочущую над ним девушку, которой уже говорил «ты». На середине пути он неожиданно потребовал срочно остановить машину возле первой водоразборной колонки.

– Ты просто обязана, как гуманистка, как человек и женщина, напоить холодной водой умирающего от жажды…

Игорь Саввович прильнул губами к металлическому крану, пахнущему ржавчиной, пил так долго, что Светлана забеспокоилась, но он допил свое, а потом, хохоча и дико вскрикивая, подставил голову под ледяную струю. Мокрый, сел в машину и велел ехать дальше.

– Хотел бы я знать, – ворчливо спросил он, – почему мы не поехали смотреть лунную полосу на темной воде? А кстати, куда ты меня везешь?

– Домой.

– Домой? Это отличная идея!

За полтораста-двести метров от дома Светлана свернула в хорошо освещенный узкий переулок. С одной стороны вдоль узкого переулка стояли четыре гаража с разноокрашенными дверями – красной, зеленой, синей и желтой. Каменные, прочные, большие гаражи были совершенно одинаковыми, над каждым гаражом горела сильная электрическая лампочка в проволочной сетке.

– Приехали! – объявила Светлана. – Вот и приехали! Игорь, выйди, пожалуйста, я поставлю машину.

Игорь Саввович ловко и привычно быстро – ни разу не покачнувшись – выбрался из кабины, отойдя в сторону, принялся с деятельной дотошностью изучать переулок, в котором никогда не был и который ему понравился: казался веселым и уютным. Маленький такой, игрушечный, чистый. Не зная, как называется переулок, Игорь Саввович окрестил его Гаражным. Напротив гаражей на расстоянии ширины переулка стоял четырехэтажный дом всесоюзно распространенной архитектуры.

Ого! А домик-то, оказывается, не был таким тихим и равнодушным, как показалось поначалу. Как только Светлана со звоном открыла замки и потянула на себя скрипящие двери гаража, в одном из окон второго этажа появились сразу три головы – мужская, женская и детская. На третьем этаже в распахнутое окно выглядывала только одна голова, а в дверях крайнего, первого подъезда темнела загадочная женская фигура в зимней шали. Наконец, вспыхнуло окно на торце третьего этажа, на балкон вышла полуголая женщина, поглядела вниз, сонно потянулась и исчезла. Но больше всего Игоря Саввовича интересовали три горящие неоновые буквы – А, Е и А. Между ними были темные промежутки разной величины. Заинтересовавшись, Игорь Саввович сосредоточенно высчитывал:

– Если «аптека», то почему впереди две погасшие буквы? Я вас спрашиваю, почему… две буквы? Молчите? Хорошо! Начинаем сначала… – Он усердно бормотал: – Сначала, говорю, начинаем. Если не «аптека», то первая или две первые буквы – согласные. Какие?

– Прачечная! – сказала за спиной Светлана. – Это вывеска прачечной… Пошли, Игорь.

Он покорно дал взять себя под руку, слегка покачиваясь, когда асфальт оказывался неровным, работяще двинулся вперед, но все еще пытался повернуться назад, к трем неоновым буквам, так как здорово сомневался насчет прачечной. Так они прошли шагов сто, не больше, когда гулкий и светлый переулок вдруг до отказа, словно включили сразу сто транзисторов, наполнился звоном гитарных струн, хриплыми голосами и цокотом каблуков, подбитых металлическими подковками. Кто пел, почему пел, неизвестно. Но пели модное, пели отвратительными голосами, однако правильно, музыкально и так выразительно, что Игорь Саввович перестал покачиваться и отнял руку у жены.

– Отменно! – пробормотал он. – Стараются…

Занимая по ширине весь переулок, навстречу Игорю Саввовичу и Светлане двигались три парня с гитарами и девушка – тонкая и маленькая. Она шла в одной шеренге с парнями, но чуть в стороне от крайнего левого, как бы по не существующему в переулке тротуару. Кроме того, Игорю Саввовичу показалось, что за спинами парней скрывается еще кто-то, но уверенности не было, что это не тень одного из ревущих на всю улицу гитаристов.

Парни были так карикатурны, что даже художник из «Крокодила» не решился бы взять их за натуру: «Не поверят!» На самом высоком – не меньше двух метров! – были брюки помрачительной ширины, с колокольчиками и цепочкой. Волосы у него опускались ниже плеч, впереди закрывали глаза косой прядью. Второй и третий парни были слегка уменьшенными, но еще более окарикатуренными копиями длинного гитариста.

– Светлана, посмотри-ка, – совсем трезвея от удивления и шума, сказал Игорь Саввович. – Нет, ты только посмотри на них. Это же…

Он не закончил, так как длинный гитарист, внезапно оборвав песню, крикнул:

– Эй, ты, папаша! Сойди с дороги! Затопчем!

На трезвую голову Игорь Саввович, надо полагать, сразу бы понял, что «папаша» относится к нему, но сейчас оглянулся, чтобы посмотреть, к кому обращается верзила, и, так как переулок был по-прежнему пуст, Игорь Саввович недоуменно уставился на приближающихся гитаристов.

– Сойди с дороги, папаша, сойди! – устрашающе крикнул длинный. – Сметем, как муху, папаша!

Игорю Саввовичу еще раз померещилось, что за спинами гитаристов кто-то крался или просто шел, но это было мелочью перед тем, что Игорь Саввович, кажется, нашел приложение своей неистребимой жажде деятельности.

– Не надо кричать! – радостно улыбаясь, благожелательно и неторопливо обратился он к длинному парню. – Крик – оружие слабых, а вы сильный человек. Извольте понять: человеку, которого вы называете «папашей», обязаны вы, более молодые, уступать дорогу. В человеческом обществе, знаете ли, принято отдавать предпочтение старшим по возрасту, хотя в эпоху технической революции…

Волна пьяной доброжелательности, разнеженности, мягкости, любви ко всему сущему на свете бушующей стихией захлестывала Игоря Саввовича. Хотелось немедленно, на всю оставшуюся жизнь подружиться с гитаристами, зазвать парней и девушку в гости или пойти куда-то вместе с ними, попеть про Ваньку Морозова, как он «циркачку полюбил», и вообще, объединившись, идти дальше по жизни с ее радостями и печалями. Хотелось, обнявшись и целуясь напропалую, спрашивать: «А ты меня уважаешь? Вот спасибо! Я тебя тоже шибко сильно уважаю!»

– Что касается меня, друзья, – отечески вразумлял Игорь Саввович, – что касается меня, то слово «папаша» сегодня вполне приемлемо, хотя и с натяжкой. Мне сегодня стукнуло тридцать… А вы почему молчите? Мне хочется разго-о-ва-а-ри-вать! Очень!

Парни стояли неподвижно, оперевшись на гитары, смотрели на Игоря Саввовича с недоумением, точно на каменную стенку, которая по волшебству возникла на давно знакомой, исхоженной дороге. Они что-то неторопливо обдумывали, что-то тяжело соображали, трижды переглянулись, потом длинновязый – самый приятный из всех для Игоря Саввовича – укоризненно проговорил:

– Папаша, а ведь ты в стельку пьян! – Он ухмыльнулся. – Ты здорово поддавши, папаша. Можно на этом деле и пятнадцать суток схлопотать…

Гитаристы вдруг изменились. Они выглядели сейчас так, точно нашли наконец желанное, в поисках которого с раннего вечера исходили полгорода, лереорали все знакомые песни, сорвали голоса, истерзали струны дешевых гитар; они шли, пели, поднимали на ноги город, скучали и уже ни на что хорошее не надеялись, когда на обреченно-скучном пути возник Игорь Саввович – щедрый подарок судьбы.

– Папаша! – ласково склонив голову, сказал длинный. – Грубишь рабочему человеку… Эх, папаша, папаша!

– Игорь! – крикнула Светлана. – Берегись! Игорь!

Аккуратно уложив на землю гитары – девушка, вскрикнув, убежала, – трое медленно, улыбаясь и паясничая, двинулись к Игорю Саввовичу. Было видно, что сыгравшиеся гитаристы опытны в кулачных битвах – их движения были точно скорректированными и привычными; они на ходу устрашающе засучивали рукава.

– Игорь! Беги, Игорь!

Игорь Саввович машинально оттолкнул жену, трезвея до волнующей бодрости, вкрадчиво попятился, чтобы не обошли сзади, двигаясь неторопливо, снял пиджак, бросил на землю, принял боксерскую стойку.

– Папаша, убивать не будем, не боись! Наставим фонарей и пойдем спать.

Игорь Саввович с наслаждением заржал, но как раз именно в это мгновение длинная рука верзилы мелькнула в воздухе, Игорю Саввовичу пришлось отклониться – вместо лица кулак главы гитаристов угодил в плечо, и ровно через полсекунды верзила, переломившись пополам, взвыл от боли. Этого, однако, было мало – левая рука Игоря Саввовича снизу вверх нанесла привычный в такой ситуации удар в наклоненный подбородок. Длинновязый с криком упал и ударился головой об асфальт.

– Одна персона! – удовлетворенно заметил Игорь Саввович. – Ай-ай, как мне сегодня страшно!

Он все внимание сосредоточил на коротышке, понимая, как тот опасен – теннисный мяч, а не человек: и попасть трудно, и на ногах устойчив. Поэтому, наверное, Игорь Саввович не доглядел за молодцом среднего роста и немедленно получил удар в область солнечного сплетения, от чего перестал дышать, перед глазами поплыло, закружилось, и он сам не знал о том, что его ответный удар – сработала автоматика – пришелся коротышке в переносицу, а извернувшись, он одновременно с этим на лету поймал кулак парня среднего роста. Рывок на себя, переворот, удар коленом… и раздался такой крик, – что в ушах зазвенело. Игорю Саввовичу после крика показалось, что в переулке сделалось светло, как днем.

– Игорь! – крикнула Светлана.

Оказывается, коротышка оклемался и, несмотря на то, что из носа струей била черная кровь, шел на Игоря Саввовича с гитарой, держа ее в руках, как молот. Игорь Саввович начал лениво отступать назад, то есть до стены дома. Он уперся в нее спиной, и коротышка радостно ощерился: «папаша» сам угодил в западню. Со звоном описав дугу – Игорь Саввович мгновенно отклонился, – гитара врезалась в стену, разлетелась на мелкие части, а коротышка, потеряв равновесие, начал падать вперед и, естественно, наткнулся на кулак Игоря Саввовича, который опять радостно заржал, наблюдая, как коротышка медленно опускался на землю. Он делал это так, точно сонный укладывался спать.

– Вторая персона лежит под ногами! А третья где?

Парень среднего роста исчез. Длинный гитарист лежал в прежней позе, коротышка едва ворочался, и осталось произвести чисто техническую работу: разбежавшись, вскочить на первую из гитар, протанцевать на ней дикарский танец, что Игорь Саввович сделал немедленно. Он вспрыгнул на гитару верзилы, с треском и звоном струн расплющил ее, потом то же самое сделал с другой гитарой и вздел руки с торжественным криком:

– Слава! Чемпионом города Черногорска остался Игорь Гольцов, средний вес… Поздравим победителя.

Дрожащая от страха, задыхающаяся Светлана бросилась к мужу, прижалась. Она не могла выговорить ни слова, только мычала, мотала головой, и он снисходительно гладил жену по горячей щеке.

– Перестань, перестань. Вот дуреха!

Большой дом осветился почти весь, с первого этажа до последнего; поэтому Игорю Саввовичу и показалось, что стало светло как днем. Люди высовывались в окна, полураздетые, торчали на балконах, и кто-то уже бежал, кричал, махал руками…

– Пошли, мамаша! – хохоча, воскликнул Игорь Саввович. – Папаша здорово хочет спать. Па-па-ша баиньки хочет… – Он опять начал пьянеть. – Эй, мамаша, кому говорят, идти надо… А хочешь, я тебе чего-нибудь спою. Хочешь, я тебе спою песню скворца? Ну, этого, который у… который у Валентинова. «Любовь – кольцо, а у кольца начала нет и нет конца…»

Он качался, почти падал, снова ничего не видел, не слышал, не понимал. Сгибаясь под тяжестью, Светлана тащила на себе окончательно опьяневшего мужа: тащила его так, как это делали женщины в ее родной деревне, – с терпеливым и рабочим лицом.