"Игорь Саввович" - читать интересную книгу автора (Липатов Виль Владимирович)

Первый решающий день

В конце февраля город утонул в снегу. Снег начался вечером в субботу, шел сутки, в ночь с воскресенья на понедельник падал до позднего утра, и в одиннадцатом часу, когда Игорь шел по широкой улице, ведущей к медицинскому институту, казалось, что город исчез.

Боже, что творилось! Деревянные дома, оставшиеся от старого города, казалось, сровнялись с землей, новые здания липкий снег побелил, сделал как бы призрачными, деревья походили на снежных баб, в белом небе висели толстые белые канаты – трамвайные и троллейбусные провода. Трамваи и автобусы не ходили; никто не ждал такого снегопада, и снег расчищать не успевали. Города не было, не существовало, завалил его февральский снег, который пахнул отчего-то весной – пароходами, клубникой, замшелыми листьями…

Игорь сладостно чихнул, швыкнул носом и по-мальчишески вытерся перчаткой. Увязая по колени в снегу, он пошел в сторону медицинского института, чтобы передать матери забытую книгу, без которой она обойтись не могла. «Выручай, сын!» – десять минут назад по телефону попросила мать, и вот он шагал по снегу, проваливаясь, и было такое чувство, словно он сам превратился в снег, и от него тоже пахло пароходами, клубникой и замшелыми листьями. Игорь чувствовал радость, хотелось беспричинно смеяться, громко говорить или петь во все горло, не стесняясь прохожих; со снисходительной усмешкой он думал: «Вот это они и называют счастьем!» – так как в те далекие времена, как и полагалось в его возрасте, ко всему относился скептически.

Между тем счастье объективно существовало в образе Игоря Гольцова. Никакой юношеский скепсис не мог помешать этому. Как ни убеждай себя, что счастье (он так и писал в классном сочинении) есть «совокупность субъективных ощущений, вызванных достижениями ряда эфемерных задач», невозможно было снять с лица глупую, детскую улыбку. Ах, будь ты неладен, февральский снег, нарушивший мудрое равновесие закоренелого семнадцатилетнего скептика!

Снег не пощадил и самое красивое здание в городе – высокий и длинный корпус медицинского института. Исчезли помпезные лепные украшения, остались без лиц «греки», поддерживающие руками и спинами какие-то тяжести у входа; дом ослеп, так как мокрый снег залепил все южные окна, но по неизвестным причинам здание казалось высоким, еще более высоким, чем было на самом деле. Странно! Другие дома под снегом согнулись и сникли, а медицинский институт как бы возвысился, вырос, хотя и без этого был громадным.

Возле безлицых «греков» пришлось постоять. Не мог же Игорь появиться в институте с дурацкой улыбкой на лице и с сияющими от счастья глазами? Обстоятельно, нарочито медленно он счистил снег с обуви и одежды, старательно приняв скучающий вид, вошел в огромную студенческую раздевалку. Возле нее, конечно, сидела тетя Вера, старая женщина, и вязала длинный шерстяной чулок. Она из-под очков строго посмотрела на вошедшего.

– Ой, кто пришел! – узнав Игоря, обрадовалась старуха. – Здравствуй, Игорь, здравствуй, касатик!

– Здрасьте, тетя Вера!

В каникулярное время гардеробщица тетя Вера помогала матери ухаживать за дачным садом, временами, когда не было постоянной домработницы, поселялась в маленькой, но светлой комнате дома Гольцовых.

– Оделся-то, оделся-то, ровно на дворе весна! – ворчала тетя Вера, принимая от Игоря легкую спортивную куртку. – Глаз за тобой нужен – вот чего я скажу. И самой скажу и самому скажу, мне ведь они – тьфу! Он сроду ноги не вытирает, а скажу, сердится: «Тетя Вера, оставьте в покое мою печенку!» А у меня, может, тоже печенка…

Она всегда вот так забавно ворчала, эта славная тетя Вера.

– О, кого я вижу! – раздался вдруг бодрый голосок, обернувшись на который Игорь узнал доцента Вульфзона, партнера отца по преферансу, знаменитого окулиста. Он двигался к Игорю с распростертыми объятиями. – Кого вижу, кого вижу! Игорь Гольцов! Здоровый, большой и счастливый! Ну, как жизнь молодая? – Не дойдя шага до Игоря, он замер. – Ах, какой я осел, какой осел! Разве можно спрашивать об этом счастливого человека?

Доцент обнял Игоря, потискал и отпустил. У Вульфзона было доброе лицо, добрые глаза, он с малых лет любил Игоря, как любил вообще детей. Доцент Вульфзон семьи не имел – кто-то умер, кто-то просто ушел. Знаменитый окулист глядел на Игоря просветленно, радостно.

– Ну, Игорь, скоро к нам! – счастливый за Игоря, воскликнул Вульфзон. – Держись, голубчик! Ваш покорный слуга Вульфзон нынче вице-председатель приемной комиссии! А он страшно свирепый, этот толстый Вульфзон! Он тигр!

Все сегодня было радостным и смешным: снег, тетя Вера, доцент Вульфзон.

– К папаше? К мамаше? – забавно подмигивая, спросил доцент. – Если к самому – привет! В субботу он будет иметь такой преферанс, от которого дают кислородную подушку.

Толстый Вульфзон умчался с проворностью мальчишки, двери за ним взорвались, и осталось ощущение добра, радости, любви и уважения. Игорь пошел дальше, начал подниматься по широкой плавной лестнице на второй этаж, и вдруг показалось, что идет он не по институту, а по комнатам родного дома – так все было знакомо. Кафедра санитарии и гигиены, актовый зал, две аудитории лечебного факультета, аспирантская. Потом огромные дубовые двери, медные ручки, скромная табличка «Ректор». Здесь, за двумя дверями, всегда в белом халате, сидел отец, если не делал операцию. Игорь приостановился, подумал, что отец обидится, если Игорь к нему не заглянет. Притрагиваясь к медной ручке, Игорь снова почувствовал запах снега, счастливый и молодой.

Отец бурно обрадовался Игорю. Он живенько поднялся из-за стола, высокий, широкий, красиво седеющий, пошел навстречу. Вкусно похрустывал халат, сияло доброй улыбкой большое, мясистое, породистое лицо. Крупные белые руки ласково легли на плечи Игоря. Отец внешне был таким, какими бывают люди, которым судьба даровала все качества с излишком: рост, голову, глаза, руки, ноги. Отец был также с избытком добр, весел, здоров, оптимистичен, спокоен, выдержан, умен. А в своем кабинете, не занятый операциями, отец, как всегда, был ребячливым, легкомысленным человеком. Он свое ректорство считал обузой и ошибкой.

– Поздравь меня! – сказал отец, похлопывая Игоря по спине и усаживая на диван. – Ты от эфтого февральского снега приплясываешь, как жеребеночек, а мне сичас звонят: «Скорая помощь забита!» Бабушки падают, дедушки подсклизываются, главный инженер горэнерго в машине перевернулись и – проникающее в грудную! Через полчасика начнется веселая жизнь!

Отец потирал руки, подмигивал, болтал, как говорили в доме, «несусветицу», и все это значило, что он готовился оперировать главного инженера, который «перевернулись», и что операция сложная. Рука, лежащая на плече Игоря, была теплой, глядел отец так ласково и нежно, словно давно не видел сына, и Игорь почувствовал новый прилив счастья. Хорошо было сидеть рядом с большим, веселым, любящим человеком.

– Бегу к маме! – солидно сказал Игорь. – Вечно забывает свои книги. Ты сегодня придешь поздно?

Отец торжественно провозгласил:

– К хоккею вернусь, даже если город возьмет в осаду татарская орда…

Кабинет заведующей кафедрой Елены Платоновны Гольцовой оказался запертым, пришлось возвращаться к «преподавательской», за дверями которой стоял шум, хохот, слышались перекликающиеся голоса. Игорь открыл двери, не надеясь услышать ответ, все-таки громко спросил:

– Разрешите?

Ему никто не ответил. Десять-двенадцать человек в белых халатах сгрудились вокруг чего-то, Игорю невидимого, размахивая руками, смеялись и говорили; только дойдя до середины комнаты, Игорь понял, что в центре круга – мать. Она не замечала сына до тех пор, пока кто-то из окружения, кажется, доцент Крылов, не воскликнул:

– Елена Платоновна, к вам гости!

Кружок белых халатов раздвинулся, шум чуточку стих, и Игорь увидел мать. Цветущая, молодая, веселая, самая красивая, как говорили, женщина в городе, она действительно была такой красивой, что сыну ее Игорю хотелось зажмуриться. Мать торопливо поднялась, сделала несколько шагов навстречу Игорю, не удержавшись, воскликнула:

– Какой ты у меня сегодня счастливый и веселый!

Мать Игоря была человеком сдержанным, умела владеть собой в любой обстановке, но, видимо, Игорь сегодня выглядел так, что и она не удержалась, дала волю эмоциям.

– Вот это снег! – оживленно продолжала мать. – Как ты пробрался? У нас аудитории печально пусты. Трамваи, троллейбусы – все остановилось! Какой снег, какой снег!

Словно по заказу Игорю сегодня встречались только веселые люди. Профессор Елена Платоновна Гольцова не сказала ничего смешного, речь шла только о необычном снеге, но «преподавательская» опять зашумела, наполнилась радостными голосами и беспричинным смехом. Откидывая назад голову и показывая нежную шею, смеялась Лиана Ивановна Кожемяко, доцент кафедры анатомии, как всегда, одними глазами смеялся Вадим Леонтьевич Ремизов, доцент, преподающий химию, клокотал смех в горле Семена Михайловича Табачникова, профессора, доктора наук.

Мать стояла вплотную к Игорю, рослая, она была только на три-четыре сантиметра ниже сына, они чуточку все же походили друг на друга, и чувствовалось, что людям приятно смотреть на них со стороны. Гольцовы, сами Гольцовы – красивые, умные, талантливые люди!

– Вот твоя книга!

Игорь протянул матери аккуратный газетный сверток, мать поблагодарила кивком головы, на секунду прижалась локтем к руке Игоря. Это стоило в миллион раз больше, чем привычный поцелуй в щеку перед сном. Прикосновение локтем значило: «Я горжусь тобой, сын, я люблю тебя, сын!»

– Я пошел, – сказал Игорь. – До свидания!

Он уже был в коридоре, а за дверями все еще слышались голоса обрадованных его приходом людей. В большие окна коридора проникал необычный свет, такой же прозрачный и зеленоватый, как выпавший снег, и казалось, что и здесь пахнет весной. Игорь осторожно пошел по свеженатертому паркету… Через шесть-семь месяцев он здесь будет учиться. В этом актовом зале доцент Вадим Леонтьевич Ремизов будет читать курс химии, случайно встречаясь взглядом с Игорем, станет делать вид, что не знает его, а профессор Семен Михайлович Табачников на лекциях будет время от времени менять очки – три футляра с очками всегда лежали в карманах его заношенного до неприличия пиджака. Анатом Лиана Ивановна будет каждый день являться в новой кофточке; первокурсникам, не знающим ее, будет странно, что тонкая, изящная, как бы воздушная Лиана Ивановна занимается препарированием трупов.

На просторной лестничной площадке было тихо, валялись на полу окурки, зло пахло крепкими дешевыми сигаретами. На табличке «Место для курения» была исправлена одна буква, и читалось «Место для дурения»; скамейка была испещрена надписями. Одна утверждала: «Все кончается задним проходом!» Игорь улыбнулся, побежал вниз, к тете Вере, которая, завидев Игоря, уже держала в руках его спортивную куртку. Он вежливо отстранил ее руки, хотел одеться сам, но старуха рассердилась:

– Вот еще фокусы! Самому подаю, самой подаю, а… саменок не хочет! – И от души расхохоталась над нечаянной шуткой. – Вона как я выражаюся, просто смех берет! Сам, сама и саменок… Чего? Ах, до свидания! До свидания, до свидания! – И крикнула ему в спину: – Я к вам в субботу лажусь. Ковры трясти да темну комнату прибирать. До скорого свиданьица!

Снег перестал идти, но Игорю показалось, что сугробы еще потолстели, троллейбусные и трамвайные провода совсем обвисли и даже здание института укоротилось и занизилось. Он вынул перчатки, собрался натянуть на руки, но раздумал и сунул их обратно в карманы.

– Вот черт! – выругался Игорь. – Тоже мне острячка!

В ушах все звучало: «Самому подаю, самой подаю, а саменок не хочет!» Удивительно, как резко могло меняться у человека настроение! Счастливым, радостным, переполненным призрачным светом снегопада, запахами весны, предчувствием еще большего счастья спускался Игорь по широкой и плавной лестнице, но тетя Вера произнесла несколько глупых слов, и все пропало, исчезло.

– Вот черт!

Игорь спустился с крыльца, пошел по протоптанной извилистой дорожке: метров через двадцать остановился, повернулся лицом к институтскому зданию.

– Саменок! – усмехнулся Игорь.

Он почувствовал, что от него пахнет больницей, этой сложной смесью йода, эфира, спирта, клеенки, валерьянки, марганцовки и еще чего-то многого. Запах больницы Игорь чувствовал всю жизнь, с пеленок, но сейчас, среди утонувшего в снегу города, запахи были особенно сильными. Это пахло от спортивной куртки, которая всего полчаса провисела в гардеробе у тети Веры. Сунув руки в карманы – пальцам было все-таки холодно! – Игорь вышел из металлических резных ворот. Ого! Уже скрипел на закруглении трамвайный вагон, тяжело сметающий дугой снег с контактного провода; троллейбусы еще не ходили, но зеленое такси медленно-медленно пробивалось к институтским воротам. Машина окончательно забуксовала на повороте, дверцы открылись, вышел заместитель отца, проректор по научной работе профессор Огородников. Увидев его, Игорь, сам не зная почему, торопливо спрятался за угол и скрывался до тех пор, пока Огородников не ушел.

Выждав еще немного, Игорь двинулся дальше: миновал институтский сквер, ворота, завернул направо, перешел на другую сторону улицы, остановился. Отсюда медицинский институт был виден целиком. Высокое все-таки здание, основательное, красивое, броское – самое красивое в городе.

– Саменок!

Игорь понял, что никогда не станет учиться в медицинском институте. Никогда!

Через три дня, когда снег осел и прикатался, когда пришли морозы и в большой гостиной собрались отдохнуть и посудачить перед сном отец и мать, Игорь объявил о своем решении. Отец засмеялся и поставил ноги на каминную решетку.

– Славно шутишь! – сказал он. – Что за привычка мистифицировать?

Мать поняла все и побледнела.

… Хитро устроен механизм японских часов «Сейко». Алели рубиновые камни, идеально точно сопряженные шестерни двигали вперед стрелки, календарь, будильник; разрослось до лабиринтной сложности простое, в сущности, часовое хозяйство, а вместе с тем в сложности существовала изящная простота необходимости.

Сосредоточенно сжав губы, Игорь Саввович принялся разбирать совершенно новые часы. Шесть крупных винтов, два микроскопических: японцы – молодцы, прорезают в некоторых болтах крестовину для специальной отвертки – не срывается. «Если сегодня не успею, отложу на завтра! – мирно подумал он, выкрутив два очередных болта и положив их на тонкое стекло. – Плевать на гарантийные пломбы!.. Отличный подарок сделала Светлана» Через полчаса Игорь Саввович вынул из глазницы лупу. Может быть, ему давно, очень давно пора на «псишку»? В городской больнице собирается отдавать богу душу Борис Иванов, плачет в спальне жена, как угорелый носится по городу полковник Сиротин. Игорь Саввович усмехнулся: «Праздную труса, – насмешливо подумал он. – Боюсь думать… Ой, пропадешь здря, гражданин Гольцов!»

Светлана ничком лежала на кровати, и было так темно, что из переулка, куда выходило широкое окно спальни, проникал свет неоновой рекламы «Химчистка». Давно было известно, что зеленое свечение дает буква «и», красное – буква «х», синее – буква «ч», а оранжевое – две буквы – «м» и «т». Поэтому на спине Светланы лежал зеленый отсвет, голова была в красном, ноги – в синем, а потолок спальни был расцвечен смешанным свечением, коричневым с примесью ядовитой желтизны. Светлана лежала неподвижно, на подушке расплывалось мокрое пятно – значит, после разговора с полковником Сиротиным жена снова плакала. Игорь Саввович осуждающе покачал головой, подумал немного и нетрропливо разделся.

Надо было уснуть. Игорь Саввович лег на спину, закрыл глаза, руки скрестил на груди, чтобы в такой позе мысленно перевозить через небольшую речку в лодчонке послушных китайцев. Китайцы были странные, средневековые, коричневолицые, в длинных одеждах с яркими веерами в тонких женственных руках. Он сажал китайцев в лодку по трое, ловко орудуя шестом, быстренько перевозил на противоположный берег и сразу же возвращался за очередной тройкой. Девять китайцев перевезено на левый берег, заросший гаоляном, двенадцать, пятнадцать, восемнадцать… Яркие, как реклама «Химчистки», непрерывно движущиеся веера, казалось, издавали шелестящий треск, длинные шелковые одежды празднично блестели, и пахло почему-то Ритиными французскими духами… Восемьдесят первый китаец выходил из зыбкой лодчонки на берег, когда раздался сдавленный голос Светланы. Он вздрогнул.

– Не могу, не могу! – Светлана вскочила, стоя на коленях, молитвенно прижала руки к груди. – Ты не знаешь всего, Игорь, не знаешь! Этот Борис Иванов… У него перелом основания черепа! Он может умереть. Мы от тебя это скрывали…

… Восемьдесят первый китаец уходил через гаолян к солнцу, держа колеблющийся веер на отлете, волосы, кончающиеся косичкой, были красными…

– Догадываюсь о переломе! – сказал Игорь Саввович. – Я докторский ребенок…