"Игорь Саввович" - читать интересную книгу автора (Липатов Виль Владимирович)

Друзья

Какими-то странными путями неожиданно даже для самого себя Игорь Саввович в сумерки опять попал на Воскресенскую гору, правда, с западной стороны, противоположной дому Валентинова, но стоял так же высоко над городом, темным, затихающим. От утренних грозных туч и помину не оставалось, выпростался неохотно из-за Роми вялый месяц, какой-то мыльный и неопрятный, свет его тускло ложился на прокаленный за день асфальт, сама Ромь отблеск месяца отражала лениво, по скучной необходимости. Город сверху, в полутьме, казался маленьким, тихим, словно жителей с утра предупредили: «Запирайтесь на замки и толстые железные засовы! Город после десяти вечера будут грабить!»

В центре города напряженно жил только завод резиновой обуви, смрадный и нелепый; вспыхивали бесшумными молниями искры под троллейбусными и трамвайными дугами, кичился безвкусным и расточительным излишеством огней речной порт – прожекторы, обведенные лампочными гирляндами пароходы, лампы дневного света на жирафоподобных столбах, огни бакенов и просто огни.

Усмехаясь, Игорь Саввович вынул из кармана завернутые в прозрачную бумагу две коробочки – предписанные профессором Баяндуровым лекарства тафранил и триптизол. Лекарства были дорогие, одно – американское, второе – французское, и Игорь Саввович смешливо подумал, что хочешь не хочешь, но становишься европейцем, коли имеешь такое модное заболевание, которое лечится только модными лекарствами. Он размахнулся и бросил коробочки с крутизны Воскресенской горы. «Голгофа некоторым образом, – с комической серьезностью подумал он весело. – Жаль, нет нищей и доброй толпы!»

На шоссе не было ни единой живой души, Игорь Саввович простоял минут десять, пока не раздался лязг и скрежет – приближалось разбитое такси с неожиданно ярким, как бы новеньким зеленым огоньком. Звякнуло, заскрипело, крякнуло – это машина затормозила.

– Куда?

– В купеческую гостиницу.

Водитель лениво открыл рот, помедлив, зевнул; казалось, тоже заскрежетал и забренчал.

– Такой не знаю! – презрительно сказал он. – А вот до «Центральной» могу добросить, гражданин!

Молодой, но какой-то сонный, выжатый, хотя смена водителя такси произошла всего три-четыре часа назад. Растрепанная голова, красные глаза, жидкая щетина, но на кожаной фуражке блестел чистенький таксистский знак. «Молодой и глупый!» – лениво подумал Игорь Саввович.

– Извините, шеф! Мне надо именно до «Центральной» гостиницы. Лады? «Купеческая» – это, конечно, устарело!

– Садись. Садись, кому говорят?

Игорь Саввович брезгливо открыл заднюю дверь, осторожно опустился на продавленное и грязное сиденье. Куда, собственно, торопиться? Было еще так рано, что начинать ночную жизнь мог только солдат-отпускник, а до часу ночи, когда можно осмелиться лечь в бессонную постель, оставалось столько времени, что от страха замирало сердце; «Три с половиной часа – вечность!» Он вяло махнул рукой, поймав на себе взгляд водителя в зеркале, изысканно осклабился:

– Отчаливаем, шеф!

Чтобы жить мало-мальски сносно, Игорь Саввович думал о разной мелкой чепухе, например, о том, что его жена Светлана Ивановна дает шоферам такси по незнанию большие чаевые – иногда рубль. Потом Игорь Саввович размышлял о Португалии, о Коло-Юльском плоте, оторванной средней пуговице на сорочке, о поющем скворце главного инженера… А молодой водитель между тем вел колымагу с неожиданным мастерством и небрежной лихостью. Локоть левой руки пренебрежительно лежал на проеме опущенного стекла дверцы, руль он только поддерживал снизу, сиденье шофера было по-европейски далеко отодвинуто, так что ноги шофера были прямыми – верный признак профессионализма. Нижнюю губу, добрую и кичливую одновременно, шоферюга презрительно оттопырил, так как по льстивому голосу и словечку «шеф» признал в Игоре Саввовиче «пинжака» – глупого, бестолкового и, возможно, щедрого по тупости пассажира. Естественно, что водитель ни разу за всю дорогу не удостоил Игоря Саввовича взглядом.

– Гостиница «Центральная»!

На счетчике было пятьдесят две копейки, Игорь Саввович дал рубль, лениво вышел из машины.

– Счастливого пути!

– Спасибо!

Игорь Саввович долго следил за двумя красными огнями отъезжающего такси.

В районе бывшей «Купеческой» гостиницы речной порт – шумный и яркий, как бенгальский огонь, – делал жизнь адским наказанием. Подвывали погрузочные лебедки, чавкали металлические краны; лебедки при торможении визжали по-поросячьи, краны были поделикатнее, но иногда издавали удар, похожий на уханье дизель-бабы. Нудно, как зубная боль, шипели паром отдыхающие пароходы, тарахтели моторы десятков катеров, реактивно завывали суда на подводных крыльях…

«Только законченный пижон может жить в „Купеческой“!» – сердито подумал Игорь Саввович, хотя знал, что за метровыми стенами столетней гостиницы при закрытых окнах пристанские шумы почти не слышны, но все-таки лишь пижон мог отказываться от современной и новенькой гостиницы «Ромь», сияющей огнями, наполненной барами, буфетами и тишиной. Именно фанаберия играла во все иерихонские трубы в этом Олеге Прончатове, купчишке чертовом! Пижон, как всегда, занимал сорок седьмой номер на втором этаже, состоящий из трех громадных по-купечески комнат с гостиной и гигантским холлом, и, когда Игорь Саввович сердито обвинил его по телефону в пижонстве, Прончатов, в свою очередь, рассердился: «Я одиннадцать месяцев в году сижу в Тагаре, кто мне запретит напустить шику? Могу я, черт возьми, хоть денек-другой не думать о катерах и сплотке?»

Игорь Саввович неторопливо – прямой и важный – вошел в вестибюль гостиницы.

– Вы к кому? – строго спросила женщина-администратор, хотя Игорь Саввович успел заметить, как она торопливо бросила телефонную трубку, шепнув в нее: «Пришел Гольцов!» – Гражданин, вы в какой номер? – повторила дежурная. – До одиннадцати осталось сорок пять минут…

Игорь Саввович глядел на администратора спокойно и дожидался того, что должно было произойти.

– Игорь Саввович! – всплеснула руками дежурная, неумело изображая удивление. – Добрый вечер, Игорь Саввович! Я вас просто, ну, просто не узнала. Такой на вас костюм, Игорь Саввович! – Понизила интимно голос и закокетничала: – У себя, у себя, проходите! Сиротин здесь, товарищ Лиминский и другие… Ах, как это я вас не узнала, Игорь Саввович! Богатыми будете.

Игорь Саввович без стука вошел в гигантский холл, осмотрелся. На вешалке старый знакомый плащ, еще плащ – этот зеленый, военный – и три дамских зонтика: японских, в Ромске редких, очень ярких расцветок, из тех, что складываются в коротенькую трубочку. Администраторша не лгала – в номере на самом деле находились «и другие»…

– Входите! Кто там скребется? – послышался сильный, веселый бас. – Без церемоний!

В необъятной гостиной, обставленной с идиотском купеческой роскошью, за круглым столом, с которого сдернули бархатную скатерть, сидели пятеро: Олег Олегович Прончатов, начальник производственно-технического отдела треста Ромсксплав Володечка Лиминский и три женщины – блондинка, шатенка и брюнетка. Блондинку звали Наташей, в городской иерархии она занимала высокий пост – была начальником городского агентства «Аэрофлот» и в летние курортные месяцы в ведомственной форме походила на царствующую особу. Брюнетку звали Нелей – она была директором одной из крупнейших в Сибири швейной фабрики. Третьей женщиной была Рита Хвощ – начальник планово-экономического отдела треста Ромсксплав.

Олег Олегович Прончатов сидел на валике старорежимного дивана, хотя мебели в гостиной достало бы на целый симпозиум, увидев Игоря Саввовича, вскочил, радостно, с распростертыми объятиями пошел навстречу.

– Игорь! Вот удружил! Я уж и не чаял тебя обнять… Здорово, старче!

Пахло от Прончатова хорошими мужскими духами и коньяком, свежевыглаженной сорочкой и пихтовой смолой, лесным, никогда не выветривающимся запахом. Они обнялись, растроганные.

– Рад тебя видеть, Олег! – негромко сказал Игорь Саввович и по-детски улыбнулся. – Ты не меняешься. Хорошо это, Олег…

Действительно, годы – быстро ли, медленно ли – шли, а Олег Олегович не менялся. Картинно упавшая на высокий лоб густая прядь каштановых волос без единой сединки, гладкокожее загорелое лицо, энергичное, открытое, дерзкое, и жесты – отрывистые, всегда законченные. По-прежнему здорово походил Олег Олегович Прончатов на того бронзового Маяковского, что стоит на одной из московских площадей, да и внутренне – так думал, может быть, только один Игорь Гольцов – его старший друг походил на поэта. Мощь и энергия, неукротимое правдолюбие и несгибаемая воля – все это соседствовало с известной лишь немногим ранимостью и щедрой нежностью. Начав с простых плотовщиков, Олег Олегович Прончатов добрался до института, после него работал главным инженером, и это под его руководством был проведен по Улыму первый в истории области большегрузный плот. Новые сплоточные машины, краны и лебедки проходили испытания у теперешнего директора Тагарской сплавной конторы, с его мнением считались специальные журналы и кафедры в институтах, Прончатов давно мог сидеть в одной из небольших комнат министерства, но не хотел этого и жил так, как хотел и любил жить. Он не умел работать без полной и безоглядной отдачи, не умел веселиться вполсилы; он все, что делал, делал с блеском и порой излишним шиком. Новый кран – так сутки на кране, коньяк – так полдюжины, осетрина – так целого осетра на стол! «Прончатов – это Прончатов, и пишется Прончатов!» – мог заносчиво сказать он, но Игорь Гольцов понимал, что так не говорят по-настоящему самоуверенные и заносчивые люди. Вот и сейчас, закинув победительно голову, словно это не он по-мальчишескн обрадовался заместителю главного инженера, Прончатов почти покровительственно бросил:

– Проходи, садись, старче!

Игорь Саввович повернулся к столу, наклонил голову.

– Здравствуйте, Игорь Саввович! – первым поздоровался Володечка Лиминский. – К нашему шалашу!

Женщины, улыбаясь, тоже приветственно наклонили головы. После этого Игорь Саввович с улыбкой посмотрел на третьего мужчину, почти шепотом, но энергично разговаривающего по телефону. Это был полковник Дмитрий Никитич Сиротин – очередная городская и областная знаменитость. В своем кругу, то есть среди тех, кто сейчас сидел в купеческой гостиной, полковника шутливо звали Митрием Микитичем, любили его, ценили, но нещадно эксплуатировали. Дело в том, что полковник Митрий Микитич круглые сутки творил для человечества добро, добро и только добро. Сейчас он по телефону, шепча и жестикулируя, тоже делал очередное добро.

– Веселый, бодрый контингент! – одобрительно сказал Игорь Саввович в пространство. – Вливаюсь в струю сладкой жизни.

Прончатов, Гольцов и Лиминский кончили один и тот же факультет Черногорского лесотехнического института, но с разницей примерно в четыре года. Когда Игорь Саввович Гольцов и Лиминский поступили на первый курс, Прончатов учился на последнем. Времени для дружбы в институте им было отпущено немного, но трое успели подружиться.

– Рита, – поучительно сказал Игорь Саввович, подсаживаясь к шатенке, – так не поступают порядочные люди с порядочными людьми. Ты не гуманистка! Надо заранее предупреждать, когда хочешь из красивой женщины превратиться в кинозвезду. Ай-ай и ай!

Маргарита Васильевна Хвощ косметику никогда и никакую не применяла, а сегодня она пустила в ход весь арсенал заграничных фирм.

– Зачем? – тихо и доброжелательно спросил Игорь Саввович.

– Надоела себе самой, – тоже тихо ответила Рита. – Так смешнее жить..,

– Не приставай к женщине! – сказал Прончатов. – Какой быстрый!

Прончатов, как и все в тресте, считал, что начальник планово-экономического отдела Маргарита Васильевна Хвощ давно влюблена в Игоря Гольцова. Великий жизнелюб, Прончатов рвал и метал: «Ты деревяшка, Гольцов, гнилая, трухлявая деревяшка! Такая женщина любит тебя, а ты! У, идолище поганое!» В таком же роде говорили и другие, но Игорь Саввович только усмехался. Он понимал, что между ним и Ритой происходит серьезное, совсем другое, что не объясняется примитивно: «Влюблена!» И эта печальная улыбка Риты, и бережное обращение с ним, и постоянно молящее выражение глаз: «Ну, проснись скорее, проснись же, Гольцов!» Это походило на серьезную любовь, было тревожным, как ночные вкрадчивые шаги за тонким окном.

– Игорь, не разлагай компанию! – укоризненно продолжал Прончатов. – Давайте выпьем, друзья! За встречу!

Игорь Саввович посмотрел на стол, шикарный по-прончатовски. А между тем еда была почти не тронута, бутылки не открыты – только в бутылке армянского коньяка не было пробки, но выпито лишь на палец больше половины.

Прончатов был завидно хорош! Бронзовой величественности, как и всегда, не терял, но был живым, открытым, искренним, знаменитая прончатовская энергия так и била через край.

Приглашая есть и пить, Прончатов обводил друзей испытующим взглядом, требовал наполнять рюмки, но, видимо, в застолье еще до прихода Игоря Саввовича произошло нечто такое, что механизм веселья замедлился и скрипел умирающе. Какая-то шестеренка отказала, сломался зубец у другой, и вот заедало, останавливалось, стопорилось.

– Ну, чего же мы медлим? – бронзовым голосом сказал Прончатов. – Почему не слышно хрустального звона? Где крики? Где забубенность?

Ни ответа, ни привета. Сидела возле Прончатова неулыбающаяся женщина Наташа, застыв в ленивой позе, курила отрешенно директор швейной фабрики Неля, Рита задумчиво вращала вокруг пальца большой красивый перстень. Молчали, думали, слушали. Окна номера выходили в сторону, противоположную речному порту, звуки были приглушены, а почему-то хотелось, чтобы шум порта терзал уши. Так бывает с человеком, который не может уснуть, если в комнате шепчутся, и засыпает сразу, как только начинают говорить в полный голос.

– Игорь Саввович, товарищ Гольцов! Будете брать свою рюмку или не будете? – рассвирепел Прончатов. – Извольте пить!

Игорь Саввович посмотрел на рюмку, наполненную Ритой, пожал плечами.

– Странно! – медленно проговорил он. – В чем, собственно говоря, дело? Почему хозяин харчевни обращается ко мне? Есть Володечка Лиминский. Посмотрите, какой он старательный!

Действительно, на фоне скучающих женщин, занятого телефоном полковника Митрия Микитича, привычно величественного Прончатова начальник производственно-технического отдела казался необычно деловитым, приподнятым и по горло занятым. Его соседка, молчаливая Неля, от нечего делать пыталась понять, что изображено на почерневшей от старости картине, висящей над бездействующим камином, а Володечка Лиминский предпринимал героические меры, чтобы привлечь к себе ее внимание. Осторожно, как бы случайно задевал выпуклое бедро, пытался шептать на ухо; глаза у него горели елочными лампочками, причем разноцветными: синяя и зеленая.

– Лиминский! – театрально обрадовался Прончатов. – Бери в длинные руки бразды правления, Лиминский!

Начальник производственно-технического отдела с великим рвением принялся выполнять приказ. Для начала он попытался оторвать от телефона полковника Митрия Микитича, но тот ему показал ядреный кулак. Потом Лиминский взялся за женщин – каждой сунул в руки рюмку, целуя при этом запястья, а затем встал и громко произнес свое обычное.

– Уперед, граждане! – с ударением на предпоследнем слоге в слове «граждане» торжественно провозгласил он.

Примитивный был человечишко, этот Володечка Лиминский, и было очевидно, что умная и сановная Неля ему не по плечу.

– Граждане, уперед, говорю!

Шепотом разговаривал по телефону полковник, молча и жадно курили женщины, улыбался странной улыбкой Игорь Саввович, думая о том, что женщины многим похожи друг на друга, хотя внешне были подчеркнуто разными. Они походили усталой от мужских дел замедленностью, отвращением к мишуре и пышным словам, интеллектом, эрудицией, одинаковым воспитанием в интеллигентных обеспеченных семьях.

– Чего же, граждане, а?

Шумел приглушенно речной порт, покряхтывал от старости купеческий буфет, шептал по телефону полковник.

– Позвольте мне, – тихо сказала Рита, вынимая изо рта сигарету. – Раскошелюсь, бог с вами! – Она медленно, словно чугунную, подняла рюмку. – Хочу выпить за вас, бабы! – И сосредоточенно помолчала. – Вы, мужики, еще не понимаете, кто сидит с вами. И я вас не обвиняю. Вы пока не способны понять, что мы – такие бабы, каких еще никогда не было. Я не заношусь, напротив, говорю грустные вещи. Ох, как не хочется женщинам становиться мужчинами! – Она лихо крикнула: – Ну, бабы, за вас!

– За вас, наши милые, милые женщины! – восторженно пискнул Володечка Лиминский и звонко поцеловал Нелю в щеку. – Будьте здоровы и счастливы!

Неля не заметила поцелуя: три женщины смотрели только друг на друга, были серьезны, печальны и усталы, но рюмки сдвинули громко, коньяк опрокинули в накрашенные рты одним глотком и, подобно людям армейской выучки, без команды, но одновременно сели – по-прежнему серьезные и печальные.

– Я человек культурный, – прежде чем выпить, громко сказал Володечка Лиминский. – Я человек культурный! Утром встану, поброюсь, одеколон допью…

Кто-то неохотно взял яблоко, кто-то лениво ковырнул вилкой семгу, кто-то, сморщившись, жевал лимон. Стало как-то необычно тихо – это полковник Митрий Микитич положил – вот новость! – телефонную трубку. Он никогда не носил форму, в форме Сиротина никто и представить не мог. Летом полковник носил пестрые рубахи навыпуск.

– Поздравьте! – радостно сказал он. – Устроил девчушку в педагогический… Уговорил!

Никто застолом, естественно, не знал, какую девчушку Митрий Микитич устраивал в Ромский педагогический институт, да и сам полковник, случалось, не знал, кто она, эта девчушка, и как выглядит. Устраивал в институт девчушку полковник потому, что кто-нибудь из знакомых позвонил ему и между делом попросил поспособствовать поступлению в институт племяннице старого друга. Этого было достаточно, чтобы полковник Митрий Микитич начал хлопотать. А как же иначе, если полковник круглыми сутками был занят тем, что творил добро, добро и только добро!

– Будет учиться девчушка! – сладостно потирая руки, повторил Митрий Микитич. – А вы уже, поди, назюзюкались.

У полковника было круглое, идеально конопатое лицо, круглые глаза и такой же рот, да и сам полковник при росте в метр шестьдесят два и при здоровой полноте казался абсолютно круглым. Родился он в деревне Ромской области, происходил, как говорят в Сибири, из чалдонского рода коренных русских жителей, и поэтому в его речи сверкали яркие и прекрасные старинные словечки типа «ланись» вместо «в прошлом году» или «намедни» вместо «вчера».

– А ты, милиция, пей! – насмешливо сказал Прончатов. – Скоро опять прильнешь сосунком к телефону!

Рюмки снова были налиты. Лиминский старался шутить и веселиться, но в грандиозной гостиной под абажуром с хрустальными подвесками, казалось, висело дымное облако скуки и неприютности, и даже Прончатов со своей блондинкой Наташей казались печальными. Время текло медленно, как песок в суточных часах. Отбивали медные секунды часы в деревянном футляре, минуты уходили в холодную вечность пресной водой сквозь вялые пальцы, и было такое ощущение, что и в комнате, и за окном, и везде жизнь остановилась, а пристанские шумы походили на стук последнего вагона уходящего в неизвестность поезда.

В двери деликатно постучали. Прончатов быстро поднялся, сделав властный успокаивающий жест, бронзовым идолом пошел к дверям.

– Выйдем вместе! – сказал он Игорю Саввовичу. – Надо сказать пару слов дежурной.

В коридоре Прончатов и Игорь Саввович понимающе переглянулись, затем Прончатов резко открыл двери, не дав дежурной по этажу просунуть нос даже в щелочку, вышел, чтобы «объяснить» дежурной по этажу, почему после одиннадцати часов в его номере пребывали гости, когда гостиничными правилами это было категорически запрещено. От нечего делать Игорь Саввович посмотрел на себя в громадное зеркало. Грудь, если выражаться литературно, раздирало когтями страха, жалили сердце булавочные уколы, но ему самому неожиданно понравилось зеркальное отражение. Стоял спокойный, несуетный, еще молодой человек с непротивным и даже – представьте! – мужественным лицом и такими глазами, что трудно понять: отражается ли в них тоска, или глаза, так сказать, налиты начальственной влагой. «Держись, старина!» – подумал Игорь Саввович и подмигнул своему отражению.

– Крепкая баба попалась! – со смаком и одобрением сказал Прончатов, вернувшись в прихожую. – С юморком, с размахом! Не приняла, а допустила меня до счастья дать ей на лапу… Ну вот что, старче! Я тебя не для дежурной вызвал. – Он положил руку на плечо Игоря Саввовича. – Весь этот междусобойчик я ради тебя устроил. – Прончатов усмехнулся. – Лиминского я не видел? – Он привлек к себе Игоря Саввовича за плечи. – Встряхнись, оживи, почувствуй вкус жизни!

Прончатов выпрямился, страстно продолжал:

– Только не сдавайся, слышишь, не сдавайся – пропадешь. У всякого бывает – жить не хочется! Скрипнешь зубами, и еще как живешь… Ты слышишь меня, старче! Я тебя люблю! Ты штучное производство, Коло-Юльский плот – эпоха, а ты… Ты раскис, как гимназистка! Ну говори! Хочу твой голос слышать – соскучился.

Игорь Саввович молчал – болела опять грудь, и было по-обычному беспричинно страшно. Однако тихо сказал:

– Я стараюсь, Олег! Все, кажется, перепробовал. Безрезультатно.

– Врешь! – загремел Прончатов. – Не стараешься, а – вот именно! – пробуешь… – Он снова обнял друга. – А может, тебе вернуться на Весенинский? Хочешь?

– Не хочу! То есть не думал, хочу ли…

Прончатов замолчал, непривычный: тихий и грустный.

– Хотел бы я знать, что с тобой! – проговорил он. – В болезнь не верю… Знаешь, что Рита сказала моей белокурой пассии? «Всех мужчин мира меняю на одного Игоря Гольцова». – Прончатов непонимающе, словно не человеку, заглянул Игорю Саввовичу в глаза. – Неужели этого мало, чтобы наконец перестать…

– Что перестать, Олег?

– Смотреть на мир глазами старой больной собаки. Ты хоть напейся, что ли! За десять лет я тебя ни разу не видел пьяным. Живой же ты, черт побери! Ну говори, чем могу помочь? Сам говори!

Игорь взял его руку, погладил прончатовские пальцы.

– Спасибо, Олег! Не знаю, чем мне можно помочь. А за вечеринку спасибо! Я понял, что для меня весь этот дурацкий шик…

Прончатов наклонился к Игорю Саввовичу совсем низко.

– С женой плохо? Не лги только! Пришли будни? Правду говори!

– Бредишь, Олег! Ни разу не поссорились. Хорошая жена!

Прончатов замолк. Редкий это был случай, когда сам тагарский бог не знал, что говорить, что думать.

– Ну хорошо, Игорь! – сказал он. – Поживем – увидим! Пошли!

В гостиной ничего не изменилось. Женщины сидели тесно, как бабы на посиделках, и были серьезны, как те же бабы, занятые пряжей, и было забавно видеть бабское, древнее, деревенское в облике трех ультрасовременных женщин.

– Послушайте, люди добрые, какая беда со мной приключилась! – вдруг громко и нервно сказала Неля и при этом скучно улыбнулась. – Хочу влюбиться до чертиков, а не могу… Ну, чем я прогневала господа!..

Гости молчали. И даже Прончатов молчал. Оставаясь образцовым семьянином, Прончатов время от времени влюблялся, и любил со всеми онерами – цветами, стихами, ревностью и любовными размолвками. Игорь Саввович знал со слов Олега, что первый секретарь обкома партии Левашев при случае деликатными намеками дал понять Прончатову, что хорошо бы вообще стать солидным человеком, а если уж Прончатова время от времени «пронзала» любовь, не делать из нее зрелищное предприятие. Прончатов вышел от Левашева смущенным, а позднее сказал Игорю: «Хорошо он со мной говорил, если честно признаться! Старше меня на год, а разумом держал меня на ковре. – Прончатов подумал и с улыбкой признался: – Поймал меня на тщеславии. Я же всех возлюбленных не могу не продемонстрировать друзьям и не друзьям. Тщеславие, брат! И фразу хорошую нашел Левашев: „Любовь в рекламе не нуждается!“

Игорь Саввович спросил: «Как же он тебя отпустил чистеньким?» Прончатов ответил быстро и просто: «Хорошо информирован. Знает, что я не блужу, а влюбляюсь… Кстати, он тобой интересовался. Хочет знать, почему ты постепенно отходишь от дел…»

– Ко мне приезжала из Ростова бабушка, – выждав паузу, тихо и таинственно сказала Рита. – Она рассказала, как они безумно веселились в молодости: играли во флирт… – Она старательно изображала веселое оживление. – Игорь, дайте-ка мне мою сумочку. Спасибо! Вот это знаменитый у наших бабушек флирт…

Засаленные десятилетиями, распухшие от частого употребления и от времени, но изготовленные из веленевой бумаги, с затейливыми виньетками по краям, на стол легли карточки игры, популярной и легендарной в начале века среди чиновников, мещан, а позднее нэпманов и провинциальных барышень. На каждой карточке крупно было напечатано название цветка, под ним литерами поменьше шел пророческий и любовно-игривый текст.

– Правила игры просты, – важно и преувеличенно торжественно сказала Рита. – Я протягиваю карточку, например, Игорю, говорю: «Резеда!», а вы читаете соответствующий текст. Итак, начали! «Резеда», Игорь! Остальные разбирайте карточки. Ну, позабавимся!

Игорь Саввович прочел с неожиданным любопытством: «Если Вы хотите знать, что я думаю о Вас, прочтите „Настурцию“. На той же карточке под „Настурцией“ значилось: „Возможно, я Вас могу полюбить. Только не будьте таким ветреным“. Он засмеялся, озабоченно почесал затылок, поразмыслив, остановился на „Гиацинте“, под которым стояло: „Все может быть, если Ваше прекрасное сердце не занято“. На это Рита мгновенно ответила „Ландышем“: „Все зависит только от Вас“.

– Смотрите-ка, еще с ятем! – восхитилась Неля. – Беседка, оказывается, писалась через ять. Лиминский, где вы найдете теперь увитую плющом укромную беседку, в которую приглашаете меня «Гладиолусом»? Вы и здесь порете дичь… «Гортензия»! Это вам, несносный Лиминский!

Оживился и Прончатов, печальный после коридорного разговора с другом. Только Митрий Микитич опять секретничал с телефоном. Пришедший в себя тагарский директор загреб ручищей стопку карточек, плотоядно осклабился, но, заметив, что Наташа карточки не берет, шутливо нахмурился и погрозил ей пальцем. Блондинка без улыбки взяла карточки – она была прекрасна своей бесстрастностью и простотой. Читая карточку, она по-ученому нахмурила большой ясный лоб. Наташа к двадцати семи годам умудрилась окончить консерваторию, факультет иностранных языков, в совершенстве владела тремя языками: немецким, английским и – не удивляйтесь! – остяцким, на котором разговаривали аборигены Ромской области, нуждающиеся в хорошем переводе.

– «Георгин»! – вкрадчиво сказал Прончатов. – Держи, Наташка!

И как раз в это время Неля, наклонившись, протянула карточку Игорю Саввовичу:

– «Роза»!

Он прочел: «Вы любите, но не хотите признаться». Подняв глаза, он увидел, что Неля соединяет многозначительным взглядом его и Риту. Это было нелепо и смешно.

Игорь Саввович втихомолку улыбнулся, наклонившись к уху Риты, шепнул:

– Ты уверена, что Неля равнодушна к Лиминскому?

Рита покачала головой, нахмурившись, покрутила пальцем возле лба.

– Гольцов, вы глупы…

– Рита!

Она засмеялась, потом погрустнела, потом опять засмеялась и тем голосом, каким они разговаривали на работе, но, обращаясь к нему на «ты», серьезно сказала:

– Неужели ты не понимаешь, как это противно – здоровый, веселый, развратный и глупый мужик? «Гелиотроп».

«Я тебя люблю безумно», – прочел Игорь Саввович и мгновенно ответил «Львиным зевом», где стояло: «Взаимно, если не шутите». После этого одновременно с Ритой он лениво бросил карточки на стол… Ну кто бы поверил, что знаменитый Прончатов, три красивые, умные, образованные женщины, Гольцов и сын профессора физики Лиминский играют во «флирт» и при этом истинно наслаждаются!

– «Роза»!

– «Орхидея»!

Между тем у Володечки Лиминского дела шли, пожалуй, оживленнее, чем у других. Нарочно не заметив два грубых выпада Нели, уставшей за неделю от изматывающей работы, он медленно, но – кто знает? – верно шел к желанной цели. Из-за недостатка карточек «флирта» в ход уже пошли клочки бумаги и карандаши, потный Лиминский писал как заведенная машина, старался изо всех сил и к тому времени, когда Игорь Саввович и Рита отыгрались, опять держал руку на колене Нели.

– Не скучай! – попросил Игорь Саввович Риту. – Забавно ведь, а?

– А пить мы еще будем, граждане?

– Напьемся, напьемся! – с энтузиазмом подхватил Лиминский, ничего до сих пор по тупости не поняв. – Игорь Саввович, голуба-душа, придвинь ко мне водочку, Риточка, вашу рюмку, Наташа, ваш бокальчик.., Олег Олегович, а ты чего? Логарифмы берешь?

Кажется, налаживалось: разлили вино, водку и коньяк, мужские пальцы с обручальными кольцами, женские – с перстнями и кольцами взялись за хрустальные ножки, но что-то опять не сработало: пустяк, мелочь, соринка, а здание бесшумно рушилось, рассыпалось на глазах.

– Хочу выпить за наших женщин! – не унимался Лиминский. – Дай им бог хороших мужей и всего другого, чего хотят! Ура!

Раздался медленный, наслаждающийся хохот Нели.

– Ей-ей, лучше не скажешь! – рокочущим от смеха голосом проговорила она. – «Дай им бог хороших мужей и всего прочего!» Голубчик, лапушка Лиминский, не надо мне желать того, что есть! Муж? Мигну – будет отутюженный красавец, полный ко мне любви и обожания, выну из сумочки ключ – завожу собственные «Жигули» последней модели, выну другой ключ – трехкомнатная квартира без смежных комнат. Эх, Лиминский! Глупый, смешной мужичонка… Ну чего еще там полагается, по-твоему, для радости? Дача? Есть. Девочки, бабоньки, подскажите, что еще нам надо? Счастья? А в чем оно? Дурак ты, Лиминский. Ну, сообрази, что нам надо? Эх, Лиминский, не знаешь и знать не можешь! Любви! Понимаешь! Любви надо! – Она гневно сжала пальцы. – Да с кем я разговариваю? Обворовал всех – себя, жену, незнакомую женщину, но поставил галочку в блокноте: «девятнадцатая»! Отодвинься от меня, Лиминский! – Она была страшна. – Хорошего мужа желаешь, а за коленки хватаешь. Идиот!

Прончатов неторопливо поднялся, подойдя к окну, уперся лбом в стекло – известная, знакомая всем, любимая прончатовская поза. Хорош до зависти!

– Вот чего я хочу, подружки! – глядя на него, бабьим голосом проговорила Неля. – Прончатов, хочу от тебя ребенка! Стань отцом, и забудь об этом навсегда!

Прончатов обернулся, зло спросил:

– Кого заказываете? Мальчика, девочку?

– Естественно, девочку!

Прончатов снова прочно уперся лбом в оконное стекло, и опять огромную гостиную наполнила скучная, серая, шероховатая тишина – ни звука, ни движения. А в комнате сидели интеллектуалы и эрудиты, здоровяки и смельчаки, много ездившие по свету люди, в полном расцвете сил и ума, лишенные ханжества и предрассудков. Завести бы увлекательную беседу, послушать, как Маргарита Васильевна Хвощ побывала в Норвегии, что видела, слышала, или разговорить Нелю, вернувшуюся неделю назад из Франции, где советские швейники изучали опыт знаменитых французских фирм. Тот же суетливый и пошловатый мышиный жеребчик Володечка Лиминский, обладающий фантастической памятью, знал добрую сотню умных, тонких анекдотов, так как на самом деле, в трестовских стенах и дома, был другим человеком. Он делался идиотом только в том случае, когда коллекционировал женщин.

– Хотите кофе? – глядя в окно, спросил Прончатов. – По штату положено…

– Хочу! Идея! – внезапно раздался голос позабытого полковника Митрия Микитича.

Потирая руки, откровенно довольный собой, полученной для кого-то путевкой, он подошел к столу, хитро прищурился – не хотел продешевить, выбирая еду.

– Люблю, грешный! – сказал полковник, смачно засовывая в рот кусок семги. – Где же кофе?

Мягкой, славной, неотразимой улыбкой цвело его круглое лицо, розовое и щекастое; сияли замечательные голубые глаза, которые выдержали бы пошлое сравнение с васильками. Пятьдесят два года прожил на этой теплой и круглой земле полковник Сиротин, трижды был ранен, умирая, четыре дня прятался на мызе в Польше; три дня над его головой разговаривали немцы, нашли, упрятали в лагеря, били и приговорили к расстрелу за побег, но он чудом выжил; казалось, должен был смотреть на мир хмуро и зло, однако хорошо, доброкачественно, по-русски был устроен Митрий Микитич – не оставили страдания ни одной горькой морщинки на его лунообразном лице коренного сибиряка, чалдона, рыбака и охотника.

– Где кофе, спрашиваю? – грозно повторил полковник. – Ну?!

– Кто хочет кофе, тот варит кофе, – сказала Неля. – Ты большой человек, Сиротин!

– Не задирайся, Нелька! – ласково ответил Митрий Микитич. – Еще будешь ползать на коленях: «Достань, родной, веретенное масло!»

Полковник Дмитрий Никитич Сиротин, как острили в городе, делал бескорыстное добро в стоячем, сидячем, лежачем и висячем положении. Не надеясь даже на спасибо, порой с риском для себя, всегда за счет личного отдыха и даже работы, он трудолюбивой пчелкой занимался делами знакомых, малознакомых и просто незнакомых людей. Полковник жил много лет в малогабаритной квартире из трех комнат, помещаясь в ней с женой, тремя детьми и тещей, а доставал четырехкомнатную квартиру некоему полузнакомому доценту на трех человек; жена полковника Нина ходила в старенькой цигейковой шубе, а муж-полковник выбивал сверхмодную дубленку сестре соседа по дому; полковник все время кого-то прописывал, устраивал в институты, доставал шифер, выручал проштрафившегося шофера-любителя. Он совсем не думал о себе, этот Димка Сиротин, и однажды при Игоре Саввовиче, пять лет дружившем с полковником, Нина, жена полковника, разбушевалась: «Хоть спать-то спокойно я имею право? Я тебя, Игорь, спрашиваю: спать я могу? А ему звонят всю ночь!»

– Где кофеварка? – голосом хорошо отдохнувшего человека спросил полковник Митрий Микитич. – Олег, где электрическая кофеварка, которую я тебе достал для длительных командировок? Гони! Заварю кофе…

– Не надо кофе, – резко сказала Рита. – И вообще спать пора!

– Идея! – подумав, сказала Неля. – У меня в девять пятнадцать деловое рандеву… Лиминский, убери лапы, хочешь получить по физиономии?

Блондинка Наташа по-прежнему задумчиво ковыряла вилкой осетровый хвост. Она, казалось, решала какой-то заковыристый, но не очень важный вопрос.