"Любовь изгнанницы" - читать интересную книгу автора (Вилар Симона)

6.

Служба в соборе подходила к концу. Пропели псалмы, отзвучали мерные слова Евангелия. Епископ Невиль опустился в кресло под балдахином у главного алтаря, трижды благословил собравшихся, и священник кончиками пальцев поднял вверх облатку.

Слышалось тихое потрескивание горящих свечей и рокот молящейся толпы. Ладан голубыми облаками плыл над головами.

Рядом с Анной горячо молился король. Он стоял на коленях, раскинув руки и подняв очи горе. Голос его звучал приглушенно, слова он проговаривал быстро, но с надрывом, что сбивало Анну, не давая углубиться в молитву.

Оставалось лишь размышлять. Она развлекалась тем, что вспоминала недовольное и растерянное лицо графини Ричмонд, когда Дебора заявила, что оставляет службу у нее, и растерянный взгляд Генриха Тюдора, когда баронесса, гордо подняв голову, прошествовала мимо него и встала возле принцессы Уэльской. И еще – измученные глаза герцогини Йоркской, которую она почтительно приветствовала на виду у всех собравшихся и назвала ее бабушкой.

Когда она вошла в храм, у нее невольно сжалось сердце при взгляде на эту немолодую, но все еще прямую, как меч, леди, одиноко стоящую в боковом приделе. Герцогиня очутилась в положении изгоя при дворе, ей оказывали приличествующие рангу почести, но в остальном избегали. Неудивительно, что многие, как и сама герцогиня, опешили, когда юная принцесса Уэльская склонилась перед ней в глубоком реверансе.

Анна припомнила странный разговор, что состоялся перед службой между нею и бастардом Фокенбергом. С тех пор как он сделал ее на время узницей Уорвик-Кастл, она возненавидела его, хотя и ни о чем не поведала отцу, памятуя о слове, данном Фокенбергу, что все останется в тайне, если тот не причинит вреда Филипу Майсгрейву. Порой она ловила на себе беспокойные взгляды бастарда, но отвечала ему пренебрежением и холодностью. И вот впервые с тех пор, как она в Англии, он преклонил перед нею колено и поцеловал руку, которую она поспешно отняла.

– Я провел эту неделю с вашим отцом, принцесса, и поразился, насколько он деятелен и бодр. Милорд сообщил мне, что именно вы убедили его отказаться от столь пагубного пристрастия.

– Мне кажется, отец излишне доверяет вам, сэр Фокенберг.

– Я заслужил это доверие.

– На вашем месте я не решилась бы с такой уверенностью это утверждать.

– Я чувствую себя оскорбленным, принцесса. Кроме того, думаю, и вам известно, что незаконнорожденный Невиль до тех пор в силе, пока у власти Делатель Королей.

– Такой предприимчивый человек, как вы, всегда найдет средства, чтобы добиться своего. И я не настолько забывчива, чтобы вы могли убедить меня в обратном.

– Что ж, коль вам так угодно считать, – устало заметил Фокенберг, и на его скуле нервно дрогнул желвак. – Человеку свойственно ошибаться. Один Господь непогрешим.

Он поднялся.

– Тотчас после службы я отправляюсь в Ноттингем, к вашему отцу. Нет ли надежды передать ему что-либо?

«Я не верю тебе ни на йоту», – подумала девушка, глядя в его светло-зеленые, по рысьи прищуренные глаза, но вслух неожиданно сказала:

– Мы не успели повидаться с отцом, когда он уезжал. Поэтому передайте, что наш с ним уговор остается в силе и свое обещание я исполнила.

Анна опустила ресницы, глядя на склоненную голову священника подле алтаря. За ним, сквозь дымку ладана, тускло сверкали золоченые ковчеги с мощами святых. Рядом с нею король Генрих без устали твердил:

– Господи, Господи всемогущий! Припадаю устами к ранам твоим!.. Раны кровоточащие… Помилуй, Господи, и оборони раба твоего, грешного и убогого!.. Скверна наша…

Голос его переходил в крик. Молящиеся позади стали перешептываться, и Анна подумала, что королю, пожалуй, пореже следует бывать в людных местах, хотя, возможно, именно это религиозное рвение и окружает его ореолом святости. Однако она вздохнула с облегчением, когда после звона колокольчика священника мощно и торжественно зазвучал орган и его величественные звуки умерили пыл короля.

Голос органа троился, множился и гремел, казалось, возносясь к самому небу. Арки собора подхватывали эхо, осыпая его грандиозными каскадами. Анна закрыла глаза. Ее всегда потрясали эти звуки. Казалось, люди не создали ничего, что более соответствовало бы ее представлению о Боге. Теперь и она молилась. О любви между людьми, о том, чтобы научиться быть терпеливой, не ожесточиться и суметь с достоинством принять все, что суждено провидением. Еще она молилась о своих близких: об отце, муже, о покойной матери, о несчастном короле Генрихе, который так добр к ней, но столь немощен разумом, и конечно – о Филипе…

Орган умолк. Анна открыла глаза и почувствовала, что щеки у нее мокры.

– Дитя мое, ты плачешь?

Король Генрих подал ей руку, помогая подняться с колен. Он уже был почти спокоен и вопросительно смотрел на нее своим кротким светлым взглядом. Анну всегда смущало его бесконечное благоволение к ней, хотя, С другой стороны, она побаивалась его, после того как ей дважды пришлось стать свидетельницей его припадков. Она ничего не могла с собой поделать – но безумные и юродивые всегда вызывали у нее леденящий ужас.

Рука об руку с королем они вышли на паперть собора. После полумрака главного нефа весенний свет ослепил Анну. Она зажмурилась и почувствовала, как в руку ткнулся холодный нос Соломона. Она часто брала пса с собою в город, и он терпеливо ожидал ее у дверей лавок, церквей и приютов, куда принцесса порой заходила, и лондонские зеваки, изумляясь, глазели на этого пятнистого гиганта с острыми ушами и разноцветными глазами, сидевшего неподвижно, словно изваяние.

Анна ласково потрепала загривок пса, король же принялся раздавать милостыню. Он швырнул в толпу множество монет, что обычно вызывало давку и драку. Люди отталкивали друг друга локтями, сшибались лбами, женщины и дети, которых давили в толпе, неистово кричали. Король же восклицал в экстазе:

– Радуйтесь, сирые! Господь милосерден к нуждающимся, он посылает еще, еще!

Он уже рвал с пальцев кольца. Уорвик, предвидя подобный оборот, обычно приставлял к королю пару дюжих молодцов, которые мягко, но непреклонно брали монарха под руки и усаживали в дормез. Но из-за задернутых занавесок все еще слышалось:

– Король любит вас! Король молится о вас! Король всегда с вами! На площади перед собором стражники древками копий разгоняли дерущихся.

Анна раздавала милостыню с разбором. Особенно жалела старух. На лицах людей с возрастом отчетливо проступает характер, и несложно определить – зол, желчен, хитер или же добр и мягок был тот или иной человек в юности. Но принцесса не делала здесь различий и щедро опустошала кошель для милостыни в подставленные старческие руки. Человек вступает в этот мир с ангельским ликом, и не его вина, что жизнь гнет и корежит его по своему усмотрению.

Неожиданно Анна замерла и выпрямилась. Что-то заставило вздрогнуть. Скользящим взглядом она окинула площадь перед собором, готические кровли домов, ряды узких окошек, резные двери, каменный крест в центре площади, у которого обычно выступали лондонские ораторы. Внизу у подножия лестницы рассаживались в портшезы и конные носилки знатные прихожане, между ними сновали лоточники с товаром и нищие девчушки, совсем крохи, предлагали кавалерам купить для дам первые весенние цветы.

– Что с вами, ваше высочество? – раздался рядом мягкий голос Деборы.

Анна не ответила, но какое-то смутное чувство росло в ней.

– Не знаю. Но я вся горю в предчувствии чего-то. Боже, что это со мной!

– Это весна, миледи.

Анна глубоко вдохнула сладковатый теплый воздух.

– Весна…

Она вдруг словно заново увидела это ясное солнце, бездонный голубой небосвод, услышала звонкий щебет воробьев. Повернувшись к своей свите, она сказала:

– Я намерена вернуться пешком.

Она увидела, как вытянулись лица придворных дам, для которых путь в две мили представлялся едва ли не паломничеством, и сжалилась. – Вы все свободны. С собой я возьму лишь баронессу Шенли и двух-трех стражников…

Она шла по узким улочкам Сити, удивляясь тому, что сделало за какую-то неделю с городом солнце. Куда девались эта серость, уныние, озабоченность? Казалось, весь Лондон высыпал на улицы. Булочники выставили свежие румяные хлеба на лотках. Забылись зимний голод, неуверенность в завтрашнем дне, в сердцах людей ожила трепетная надежда. Гомонили птицы, бренчали струны в тавернах, то и дело раздавались протяжные крики точильщиков и зазывал.

– Угля! Угля! Кому угля!

– Первые фиалки! Сэр, купите первые фиалки!

– Мощи святой Клары! Истинные мощи святой Клары!

– Печенье! Печенье с изюмом!

– Крупный чернослив! Сладкий чернослив!

Цены были высоки, но тем не менее хозяйки раскупали товар прямо из окон, не выходя на улицу.

Анна смеялась, глядя, как цирюльник с целыми ожерельями зубов на поясе, рвет какому-то толстяку зуб огромными клещами и при этом распевает и уверяет собравшихся зевак, что бедняге вовсе не больно. Она купила букетик цветов и теперь вдыхала нежный аромат первых соков и влажной земли.

Мимо протащилась вереница слепых с поводырем, колотя о булыжники мостовой своими посохами и гнусавя жалобную молитву, и принцесса посторонилась, давая дорогу убогим. Шедшие впереди лучники раздвигали толпу, а перед принцессой все время трусил Соломон, то обнюхивая встречных собак, то глухо рыча на них. Люди в страхе шарахались от него, а на принцессу и ее спутницу взирали с любопытством.

Они миновали торговый квартал Сити и внутренний Темпл, расположенный за городской стеной поблизости от Флит-стрит, и через Западные ворота вышли на Стренд. Здесь высился францисканский монастырь, у стен которого виднелись серые фигуры монахов, бойко торговавших церковным элем. Доходы от продажи монастырского эля предназначались «на добрые дела» или «на содержание храма».

От реки поднимались прачки с плетеными корзинами на головах, весело перебраниваясь с молоденькими послушниками. Стренд все еще оставался проселочной дорогой, хотя уже и громко величался улицей. Ближе к реке располагались богатые особняки, а напротив стояли дома зажиточных горожан с шиферными кровлями. стрельчатыми дверными проемами и окнами, с лавками и складами в первых этажах и жилыми помещениями наверху. Дома располагались среди садов и огородов в окружении почти деревенских дворов.

Резиденция герцога и герцогини Кларенс – дворец Савой сиял на солнце мадной крышей с украшениями и позолотой, слепил белизной свежей каменной кладки. Однако, даже заново отстроенный, дворец уступал размерах и величественности своему предшественнику сгоревшему во время восстания бедноты[8], но был куда более изящным и удобным.

Изабелла Невиль, услышав о прибытии сестры, вышла встретить ее в большом холле Савоя. Даже в домашней обстановке герцогиня Кларенс не позволяла себе одеваться просто, стремясь всегда и во всем подчеркивать свой высокий сан. Сейчас на ней было богатое платье из тяжелой миланской парчи, собранное под грудью в складки, дабы скрыть беременность, на деле только сильнее подчеркивавшее положение герцогини.

Шлейф платья нес за нею маленький забавный негритенок, наряженный в экзотическое тряпье, – не только любимая игрушка герцогини, но и предмет, на котором она частенько срывала досаду. Он испуганно поглядывал на свою госпожу круглыми, как пуговицы, глазами; она же шествовала словно богиня, гордо неся голову, которую венчала парчовая шапочка в виде широкого валика, облегавшего голову и очертаниями напоминавшего сердце.

В присутствии придворных и слуг сестры обменялись церемонными реверансами, и Анна, представив баронессу Шенли, поведала Изабелле о цели своего визита. Изабелла улыбнулась Деборе и сейчас же велела одной из придворных дам отвести покой для новой фрейлины. Затем она ласково подхватила сестру под руку и увлекла ее в свою любимую комнату в одной из башенок Савоя. Здесь они уселись в обложенные подушками кресла, а негритенок забился в угол за камином и застыл там в позе туземного божка.

– Прости, что Джордж не смог приветствовать тебя, – сказала герцогиня, когда они остались вдвоем. – Он вчера немного простыл, выпив холодного пива, и я уложила его среди грелок и перин.

Сестры смеялись, но Анна подумала, что ее вполне устраивает такая ситуация, ибо Джордж обычно смущал ее своими дерзкими комплиментами и назойливыми знаками внимания. Это заставляло нервничать Изабеллу.

Анна смотрела на сестру. Несмотря на все свое восхищение ею, она отметила, что та изменилась к худшему: черты лица ее утратили былую выразительность, а сухая кожа начала собираться ранними морщинками вокруг глаз. Однако глаза – прекрасные эмалево-голубые глаза – были все теми же.

Вместе с тем какая-то тень вечного недовольства с годами проступила на кротком облике Изабеллы, а в уголках губ залегли складки, придававшие лицу герцогини несколько брюзгливое выражение. «У нее самые роскошные волосы в Англии, – думала Анна. – Чистое золото, а она так усердно прячет их под головным убором и так высоко выбривает лоб – почти до темени! Эта мода – пятилетней давности, а во Франции она воспринимается едва ли не как дурной вкус».

Анна попыталась высказать все это сестре, но та лишь досадливо отмахнулась:

– Пустое! Я хочу сказать о другом. Я не стала отчитывать тебя при слугах, – голос стал строже, – но на правах старшей сестры отмечу, что бродить пешком по Лондону наследной принцессе никак не годится. Дева Мария! Что станут думать о тебе подданные, когда ты то и дело роняешь королевское достоинство, разгуливая словно какая-то служанка и заглядывая во все лавчонки?

Анна пожала плечами.

– Но ведь отец делает то же, и это не мешает ему оставаться великим герцогом.

– Но он не является наследником престола!

– Верно. Но он выше – он Делатель Королей! Изабелла откинулась в кресле.

– С тобой всегда было трудно договориться, Нэн. Я думала, когда ты повзрослеешь и поумнеешь, это пройдет.

– Ты хочешь сказать, что я глупа, как гусыня? – подняла бровь Анна.

– Упаси Бог! Я бы ни за что не сказала это в глаза члену королевской семьи.

– Но непременно подумала бы, – уточнила Анна и, подойдя к сестре, обняла ее. – Не стоит, Изабель. Мы ведь не виделись почти неделю, и я пришла, потому что соскучилась. Ты знаешь, что для меня ты всегда самая совершенная леди, и я всему учусь у тебя.

Изабелла смягчилась, ласково погладила сестру по щеке и спросила:

– Ты была у мессы в соборе?

– Да. И знаешь, я беседовала с твоей свекровью.

– Бр-р… Что заставило тебя заговорить с этой старой шлюхой?

У Анны распахнулись глаза.

– Бог с тобой, Изабель! Ты ведь всегда звала ее матушкой, вы души не чаяли друг в друге!

– Могла ли я предполагать, что произойдет! Силы небесные! Так опозорить всю семью!

– Насчет семьи это спорно, – задумчиво сказала Анна. – Но, кажется, то, что Эдуард оказался незаконнорожденным, вас с Джорджем должно только радовать. Вы должны быть признательны герцогине, ведь вы теперь стали не только первыми в семье, но и первыми после Ланкастеров, имеющими права на трон.

Изабелла опешила. Несколько минут она не могла ничего вымолвить.

– Помилосердствуй, сестра, – пробормотала она наконец. – Мне это и в голову не приходило… Ради всего святого, не вини меня ни в чем. Ты наследная принцесса, а я…

Анна даже растерялась оттого, как поразили и испугали сестру ее слова.

– Я и не помышляла о престоле, – твердила Изабелла. – У власти – Ланкастеры, а мы всего лишь боковая ветвь Плантагенетов, и все, на что может рассчитывать Джордж, – это по праву законного наследника получить титул и владения своего отца…

В дверь неожиданно постучали. Вошла толстая румяная матрона с добрым простодушным лицом, ведя за руку маленькую дочь Изабеллы, прехорошенькую девочку лет трех. Анна сразу же занялась ею, и герцогиня облегченно вздохнула.

– Малютка хочет к тетушке, – сказала нянька девочки, и Анна подхватила ребенка на руки.

– Моя маленькая Маргарет, мой ангелок, – твердила она, кружа малютку. – У нас папины кудряшки, а глаза мамины – чистые незабудки!

Она повалилась вместе с девочкой на огромную львиную шкуру перед камином и принялась ее щекотать, дуть за воротник, катать с боку на бок так, что Маргарет заливалась хохотом и дрыгала ножками, путаясь в непомерно длинном шлейфе. Кружевной чепчик девочки съехал набок, придавая ребенку такой задорный вид, что Анна и сама расхохоталась. Над ними стояла нянька девочки, смеясь громко и простодушно, так что ее румяное лицо побагровело, а огромный живот колыхался. В дверь с улыбкой заглядывали горничные и придворные дамы, даже паж-негритенок выбрался из своего угла и обнажил в улыбке крохотные жемчужно-белые зубки.

Одна Изабелла сидела прямо. В лице ее не было ни кровинки.

– Довольно! – вдруг резко воскликнула она. Ее голос был словно ушат ледяной воды. Толпившиеся в дверях мигом исчезли, негритенок юркнул я камин, а Маргарет вздрогнула и вцепилась в Анну. Нянька трубно высморкалась и сказала:

– Я сейчас уведу ребенка, миледи.

– Постой!

Изабелла встала, и Анна подумала, что давно не видела сестру в таком гневе.

– Кто позволил тебе, Элспет Болл, входить ко мне без зова, когда я принимаю принцессу Уэльскую? Толстуха пожала плечами.

– Маргарет просилась к тетушке. Анна заметила, что нянька девочки вовсе не боится своей строгой госпожи.

– Если еще раз это повторится – я лишу тебя службы и отправлю обратно в деревню.

Маленькая Маргарет неожиданно расплакалась.

– Вы напугали ребенка, миледи, – сурово заметила Элспет Болл.

Тогда Изабелла смягчилась, поманила пальцем дочь и, когда девочка подошла, легко коснулась губами ее лба.

– Вы видите, что разгневали матушку, Маргарет. За это вы сегодня перед сном пять раз прочтете «De profundis» н дважды «Confiteor»[9]. Ступайте, и, надеюсь, в другой раз вы не позволите себе забыть, как должно вести себя.

Когда дверь захлопнулась. Изабелла повернулась к сестре.

– Считаю, что и тебе не следует забываться, Анна. Что думает прислуга, видя принцессу ползающей на четвереньках? Тебе должно быть стыдно, дорогая!

Анна встала.

– Возможно, ты и права. Изабелла. Но скажи, разве наша матушка была так же строга с тобой, как ты с Маргарет?

– Матушка?

Да. Я ведь ее совсем не помню. Изабелла не нашлась, что ответить, но затем резко вскинула голову.

– Она была настоящей дамой.

– А отец мне рассказывал, что, когда их совсем еще детьми обручили, они сбежали с собственной помолвки, чтобы поиграть на заднем дворе Уорвик-Кастл с детьми прислуги, и так увлеклись, что дорогое голландское кружево на платье матушки истрепалось в клочья. – Бог весть, что он тебе рассказывает, – повысила голос герцогиня. – Говорят же тебе, она была настоящая дама и, когда надо, умела поставить батюшку на место.

Анна подошла к окну и распахнула его. Забранное ажурной решеткой, оно выходило на мощенный плоскими плитками известняка двор, где журчал фонтан, ворковали голуби, а вдоль стен тянулись изящные, на итальянский манер, белые аркады. Ее объяла спокойная грусть. Она чувствовала, что с каждой встречей все больше разочаровывается в сестре.

Ребенком она боготворила ее, а теперь все чаще стала замечать, что Изабелла порой бывает раздражительна и спесива, что она любит подолгу толковать о христианском смирении и умерщвлении плоти, сама же даже у себя дома наряжается, будто готова в любую минуту отправиться ко двору.

Сестра, словно броней, пытается защититься высокомерием, в котором есть единственная, но весьма существенная брешь – ее слепая, по-собачьи преданная любовь к супругу. Анна старалась не думать об этом, но все чаще замечала, что надменная и сухая со всеми, даже с отцом, Изабелла становится суетливой и беспомощной, едва на нее взглянет Джордж. Анна стремилась хоть в этом понять сестру, ведь ей самой пришлось испытать, что делает с женщиной любовь. Не ей судить Изабеллу.

Она вспомнила Бордо, вспомнила, сколько безумств сотворила тогда ее раскаленная кровь, как упивалась она Филипом. Анна улыбнулась воспоминаниям и опустила веки.

– О чем ты думаешь, Нэн? – раздался рядом голос сестры.

Анна поймала строгий, требовательный взгляд.

– Так, вздор. Тебе, кстати, не кажется, что пора обедать?

Сестра позвонила в колокольчик.

– Сегодня нам подадут нечто, что ты очень любишь, – улыбаясь, сказала она. – Сейчас же велю накрыть в большом зале.

– О, не стоит, Изабель! Давай пообедаем вдвоем, без кравчих и стольников, как когда-то в детстве, когда ты брала меня к себе и мы беспечно болтали за столом. Признаюсь тебе, я ужасно устала от этикета, от толпы придворных, следящих за каждым проглоченным тобою куском, от этой заунывной, нескончаемой музыки на хорах…

Она увидела широко открытые, изумленные глаза сестры – та порывалась что-то сказать – и поняла, что опять в чем-то не угодила Изабелле. Нет, они решительно перестали понимать друг друга, хотя, возможно, сестра и права, и ей пора перестать быть дикаркой и стать именно такой, какой хотят видеть ее окружающие.

По-видимому, не лице Анны отразилась такая досада, что герцогиня невольно сжалилась и велела подать приборы в свои покои.

Через несколько минут стол был накрыт камчатой скатертью, к нему придвинули удобные кресла, и целая вереница слуг в двухцветных ливреях сервировала обед. Анна знала, что роскошная посуда была слабостью Изабеллы. И сейчас герцогиня не преминула выставить новые приобретения, и Анна вполне искренне восхищалась то солонкой из халцедона, края которой были украшены жемчугом и сапфирами, то чашами, вырезанными из скорлупы кокосовых орехов, с крышечками, покрытыми ажурной резьбой, и изогнутыми, сверкающими золотом ножками, то серебряным кувшином с ручкой в виде извивающейся змеи с агатовыми глазами.

Слушая похвалы, Изабелла разрумянилась и, отослав слуг, принялась потчевать сестру. Кажется, впервые со времени прибытия Анны в Вестминстер сестрам было так хорошо и покойно вдвоем. Они обсуждали блюда, тут же припоминая знакомых и их причуды, смеялись, обменивались остротами.

Неожиданно Анна заметила выглядывающего из-за камина чернокожего пажа. Глаза его следили за каждым жестом дам, ноздри раздувались. Анна указала на него сестре:

– Смотри! Бедняжка голоден. Беги сюда, малыш. И, прежде чем Изабелла успела остановить принцессу, та отрезала и протянула пажу добрый кусок пирога. Негритенок схватил его и проглотил с такой жадностью, что Анна только диву далась. – Дева Мария! Он словно волчонок! Она хотела отрезать еще кусок, но Изабелла остановила ее:

– Не знаю, как обстоит дело в Вестминстере, но в Савое слуги получают пищу в определенное время и в определенном месте. Он не домашнее животное, и Чак знает, что нарушил правила, схватив пирог.

Анна растерянно взглянула на выступ камина, за которым скрылся бедняга Чак.

– Но, дорогая, это же ребенок! Изабелла, изящно держа мизинец на отлете, поднесла к губам устрицу.

– Это маленькое исчадье ада всегда голодно. А за то, что он ослушался, его ждет наказание.

Она произнесла это так, что Анна невольно поежилась.

– Не будь так строга, Изабель. Если кто здесь и заслуживает взыскания, так это я, ибо, не зная порядков твоего дома, сунула ему подачку со стола.

Изабелла проглотила моллюска и, не глядя на сестру, сказала:

– Порой я слышу от вас странные вещи, ваше высочество. Вы вольны поступать, как вам вздумается. Я не трону Чака, хотя выговор за попрошайничество он все же получит. И оставим это, дорогая. Чак вовсе не стоит того, чтобы мы ссорились из-за него. Взгляни-ка лучше, какой сюрприз я для тебя приберегла!

Она подняла серебряную крышку на одном из блюд, и Анна невольно заулыбалась.

– Краб! Какой огромный!

– Я знаю, как ты любишь этих чудовищ, и велела приготовить его с соленым маслом, имбирем и душистыми травами.

Анна без промедления придвинула блюдо к себе и, разделив краба пополам, взялась за нож.

– Я научу тебя, как надо их есть. Делай, как я, и нож держи вот так. Меня научила одна старая рыбачка из гиеньских ланд. Надо есть, не оставляя ничего, кроме скорлупы. У краба все вкусно, и его мясо имеет привкус моря.

Она ела, не глядя на сестру. Нож в ее руках мелькал. Изабелла не поспевала за Анной. Порой она как-то странно взглядывала на принцессу, но та не замечала этого, всецело занятая крабом и своими мыслями.

Разделавшись со своей порцией, принцесса осталась сидеть молча, медленно чертя кончиком ножа по скатерти. Взгляд ее стал отсутствующим, она чему-то улыбалась.

Изабелла управилась тоже и ополоснула кончики пальцев.

– О какой рыбачке из ланд ты только что говорила? Анна взглянула на нее, словно только сейчас заметив.

– А? Да пустое. Случайная встреча, когда добиралась к отцу.

– Это та, у которой ты нашла пристанище, пока болела?

– Когда это я успела тебе столько порассказать?

– Да уж успела. Ты жила там со своим провожатым. С этим йоркистом Филипом Майсгрейвом.

Анна едва заметно кивнула и снова погрузилась в себя. Она не обратила внимания на то, что сестра встала и начала мерять покой шагами.

Изабелла не сводила испытующего взгляда с лица младшей сестры. Сколько раз она уже бывала свидетельницей такого полного погружения в себя. Где, в каких призрачных странах витает эта странная принцесса? Что с ней происходит? Какие тайны хранит этот зеркальный взгляд, что означают скользящие по лицу тени, за которыми – то радость, то замешательство, то безысходная скорбь. В такие минуты Анна теряет контроль над собой, а Изабелла всегда старается докопаться до истины, уяснить наконец, что же таит в душе эта на вид простодушная, живая девушка. Вот и сейчас. Крабы, запах моря, какая-то рыбачка, йоркист…

– Нэнси! – окликнула она сестру.

Та даже не пошевелилась. Она сейчас где-то далеко, во Франции, в Гиени. Ее глаза то светлеют, то темнеют.

– Нэн, сестрица, ты слышишь меня?

Голос Изабеллы мягок и участлив. Старшая сестра кладет руку на плечо девушки, и та вздрагивает, словно лишь сейчас заметив, что она не одна.

– Что с тобой происходит, дитя? Голос герцогини полон участия. Она садится рядом и берет руки сестры в свои. У Изабеллы добрые светлые глаза под сенью длинных золотистых ресниц.

Нэн, девочка, что тебя гложет? Я ведь вижу, с тобой что-то происходит. Ты несчастлива? Анна хочет уйти от ответа:

– Несчастлива? Много ли ты видела на своем веку счастливых принцесс?

– Не хочешь – не говори. Только помни, что, если я порой и ворчу на взбалмошную Нэн, все же она дорога мне, как никто.

Изабелла знает, что ее младшая сестра беззащитна перед добротой. Она может быть упрямой, капризной, злой, но, когда с нею добры, – неизменно уступает. Так вышло и сейчас. Плечи Анны друг поникли, на глаза навернулись слезы.

– Изабель…

Она приникает к сестре, и та гладит ее по голове, по плечам, шепчет ласковые слова утешения.

Анна выпрямилась, словно развернулась пружина.

– Я расскажу тебе… Мне это необходимо. Отец тоже хотел, чтобы я была с ним искренней, но ему этого не понять… Ты женщина, и ты так любишь Джорджа! У нас с тобой одна кровь…

Герцогиня боялась перевести дыхание. Если сейчас спугнуть Анну – она замкнется, и тогда уже не проникнуть в ее тайну.

Анна глядела куда-то в сторону. Снова этот отрешенный взгляд, который так интриговал Изабеллу в последнее время. И Анна поведала ей все: и как сбежала от Йорков и нашла прибежище у дядюшки епископа, и как тот решил отправить ее к отцу, избрав в попутчики тайного посланца короля Эдуарда Филипа Майсгрейва….

– От этого рыцаря исходила какая-то сила, я сразу почувствовала, и он был так красив! И еще он погладил меня по щеке – очень нежно… Его рука была твердой рукой воина, а прикосновение таило в себе необыкновенную ласку…

Изабелла уже догадывалась, о чем пойдет речь дальше, но пыталась разуверить себя. Ее сестра, конечно, всегда была простодушна, но не до такой же степени, чтобы потерять голову от первых же штанов, которые встретились на ее пути. Подумать только, и после этого ей посчастливилось стать наследницей трона!

Нет, право, этому лягушонку всегда неслыханно везло! В детстве ей сходили с рук любые выходки, она была любимицей отца, даже у челяди только и было разговору, что о ней, хотя в ту пору Нэн была всего лишь безмозглой дурнушкой, а она. Изабелла, слыла красавицей и дамой высокого и утонченного ума. Теперь же младшая сестра снова опередила ее: Нэн – принцесса Уэльская и так очаровательна, что даже Джордж Кларенс беспрестанно твердит о ней. И вот – такое падение!

Изабелла с затаенным злорадством внимала истории любви Анны, радуясь, что та не может в эту минуту видеть ее лица, ибо герцогине стоило огромных усилий сдержать себя и не выказать своих истинных чувств. Что она говорит. Господь всемилостивый?!

– Я так хотела его, что порою ощущала физическую боль. Меня никогда не учили тому, что таит в себе любовь, сколько ощущений и их оттенков она рождает. Но его малейшее прикосновение, взгляд, случайно оброненное слово, жест – все сводило меня с ума. Беспрестанно быть рядом с ним, зависеть от него и сдерживать себя… Я чувствовала, что слабею, и понимала, что и он замечает это, но уже ничего не боялась…

Их первый поцелуй во время шторма, когда она решила, что они погибнут… Затем ее обида, а потом, спустя мгновение – ночь в Бордо… Воспоминания об ослепительном счастье захлестнули ее, и глаза Анны засияли. Не было уже ни покоев герцогини Кларенс, ни сумрачного Лондона, ничего… Был лишь ее рыцарь, его сильные ласковые руки, поцелуи, томные, бессвязные слова любви, от которых исчезал весь мир… Лицо ее светилось блаженством, дрожали ресницы.

– Замолчи! – вдруг взвизгнула Изабелла. – Замолчи немедленно!

Анна очнулась. На нее словно дохнуло могильным холодом, и в ту же секунду она поняла, что натворила. Девушка испуганно вцепилась в резные ручки кресла.

Изабелла металась по покою, словно зверь в клетке.

– О горе мне! – восклицала она, заламывая руки. – Ведь это моя единоутробная сестра! Какой невыносимый позор!

– Если бы ты ничего не выпытывала, все это так и осталось бы во мне, – почти беззвучно проговорила Анна.

Изабелла зацепила шлейфом и опрокинула кресло. Звук его падения немного остудил ее пыл. Она несколько раз осенила себя крестным знамением и приблизилась к сестре.

– Мне не следовало слушать тебя!

– Зачем же ты слушала?.. Могла бы прервать и в самом начале.

– Но разве могла я подумать! Я решила, что тебе надо чем-то поделиться, испросить совета, поведать о своих заботах.

Но ведь так и есть, Изабель! Герцогиня всплеснула руками.

– Силы небесные! Видела бы ты себя! Ты сияла, как ангел во время молитвы, ты просто упивалась своим позором! А ведь все сие суть блуд – из числа тягчайших грехов…

– Вольно же тебе так говорить!.. Тебе, которую отец выдал по любви за того, на кого ты указала. А каково приходится мне?

– Чем же не угодил тебе твой супруг? Молод, красив, любит тебя безумно.

– Он далеко не Майсгрейв.

– Замолчи! Замолчи!

Изабелла затопала ногами и зажала ладонями уши.

– Никогда, слышишь, никогда больше не произноси при мне имени этого низкого негодяя!

Анна поднялась и подхватила с ларя свой плащ.

– Видимо, мне следует уйти. Ты в положении, а я взволновала тебя. Это нехорошо. Успокойся, ты больше не увидишь меня. Обещаю, сестра, без крайней нужды мы не встретимся.

Изабелла вдруг растерялась. Пусть Анна и по уши в несмываемом грехе, но она остается принцессой Уэльской. Видит Бог, это удача, что ей удалось раскрыть тайну сестры. Воспользовавшись ее нечистой совестью, она могла бы подчинить себе Анну. Другое дело, что эта неразумная особа бесконечно упряма и не только не считает случившееся с ней чем-то предосудительным, но и просто упивается своим падением. Что ж, следует попробовать убедить ее в обратном.

– Нэн, погоди минуту. Присядь.

На какое-то время в покое воцарилась тишина.

Прими мои извинения, Анна. Девушка недоуменно смотрела на сестру.

– Да-да, прости меня. Я не должна была тебя поносить, но пойми и ты меня. Все это… более чем неожиданно. Кстати, кто твой исповедник? – вдруг спросила она.

Вопрос застал Анну врасплох. Она бывала на исповеди довольно редко – то у настоятеля Вестминстерского аббатства, то у викария церкви Святой Бриджит, то у епископа Невиля. Но своей тайны не выдала никому, поскольку ни родной дядя, ни тем более чужие люди не вызывали у нее полного доверия.

Молчание затянулось. Наконец Анна ответила, что у нее трое исповедников.

– Вот видишь, – мягко заметила герцогиня. – У тебя нет собственного духовника. Одно это говорит о том, что ты не была откровенна и уже давно не знаешь покаяния. Грех, носимый в душе, – страшная вещь.

Анна не нашлась, что ответить, а Изабелла продолжала:

– Ты совершила прелюбодеяние, ты не раскаялась – и теперь сама убедилась, что не находишь себе места. Горько смириться с тем, что моя сестра – блудница, но еще горше сознавать, что она глубоко несчастна и в ссоре с Богом. Ведь я расспрашивала тебя неспроста. Что ж, нарыв прорвался, и время все расставит по местам. Ты рассказала мне обо всем, а теперь ступай исповедуйся, и увидишь, как станет легко. Все пойдет по-другому…

– Изабель, но ведь я…

– Ты хочешь меня уверить, что готова продолжать жить с такой тайной на душе?

– Нет, но ведь она давала мне силы!

– Ах, оставь… Поверь, если бы ты сразу покаялась и очистила душу, все это давно отошло бы в прошлое, мир и благодать снизошли бы на тебя, а смута и тоска развеялись бы, как наваждение.

– Но ведь это любовь!

– Это блуд, а не любовь. Любовь двоих освящается узами брака, она несет с собою радость материнства. Ты же тоскуешь по объятиям и ласкам своего рыцаря, что само по себе грешно…

– Нет, Изабель, Ты не права. Мне было бы довольно знать, что он жив, здоров и весел. Уверяю тебя, этого достаточно.

– Не уговаривай себя. Я отлично вижу, как ты измучена, как мечешься, не находя себе места. Ты покинула супруга, потому что не раскаялась в содеянном. Достаточно было бы твоего желания, чтобы у вас с принцем все пошло на лад. Как говорится, similia similibis curantur[10]. Отец выбрал тебе красивого, родовитого и любящего супруга, и если бы ты старалась – стала бы счастливой. Герцогиня сидела в высоком кресле напротив сестры, горделиво выпрямившись и расправив широкие складки парчового платья, чтобы скрыть живот. Ее слова лились уверенно и властно, и она видела, как все ниже склоняется голова Анны. Казалось, это придает речи Изабеллы еще больше жара и убедительности.

– Я хочу также, моя дорогая, чтобы ты хоть на миг забыла о себе и подумала о величии своего рода, о своем нынешнем положении. Ты не простая деревенская девчонка, которая бездумно предается животной похоти. Ты принцесса! Ты выше прочих смертных. И я была бы плохой сестрой, если бы не напомнила тебе о том, что члены королевской семьи должны питать к себе уважение. Ты поднялась на вершину, и все остальное должно отступить. Принцесса Уэльская должна жить интересами королевства, обретая в этом удовлетворение и покой. Что рядом с этим какой-то мелкий вассал, которого, кстати, отправила в отставку Лиззи Грэй, дабы самой стать на время королевой. Думаю, моя сестра не глупее этой захудалой дворяночки и достойна того удела, что ей предначертан! Руки Анны бессильно перебирали рельеф подлокотников. Голова поникла, а по щеке пробиралась одинокая слеза.

– Видимо, ты права. Изабелла, и я лишь попусту извожу себя. Ты говоришь то же, что и отец. Выходит, я слишком глупа, если думала иначе.

– Нет, дитя, нет, Анна, – ласково сказала герцогиня. – Просто ты надолго оторвалась от семьи и со всем запуталась. Обещай мне, нет, поклянись, что забудешь этого человека, что снова обретешь чистоту и благоразумие, станешь образцом для подражания для всех дам Англии!

Эти последние слова окончательно сломили Анну. Тяжесть долга угнетала и давила ее. «Это ошибка, что я оказалась принцессой. Эта ноша не для меня». Внезапно она вспомнила пощечину отца. «Так или иначе, но он хочет того же, что и Изабелла». Она выпрямилась и проговорила внезапно севшим голосом:

– Видит Бог, сестра, ты права. И я сделаю все, чтобы забыть Филипа Майсгрейва. Я исповедуюсь и не стану больше мечтать о встрече с ним. Возможно, все это было зря с самого начала. Какого бы ты ни была мнения об этом человеке, он сказал мне то же, что и ты. Я действительно запуталась. Надеюсь, мне все-таки удастся стать любящей и верной супругой Эдуарду Ланкастеру. Изабелла склонилась и коснулась губами лба сестры.

– Да будет Господь милостив к тебе. – Она улыбнулась. – Я велю прибрать здесь, и мы сыграем в шахматы. Думаю, тебе стоит заночевать в Савое. Я не хочу оставлять тебя сегодня одну. Сатана на своих мягких лапах кружит близ души моей принцессы.

Она вновь была и ласкова, и любезна, но Анна чувствовала себя раздавленной и несчастной. Больше всего ей сейчас хотелось выплакаться. Она своими руками разрушила надежду, которая питала ее все это время.

В покое суетились слуги, унося приборы. Вскоре появился шахматный столик с замысловато перекрещенными ножками и разделенной на поля столешницей слоновой кости и черного дерева. Фигуры, вырезанные из горного хрусталя и драгоценного черного коралла, были до смешного точны в деталях – все эти короли, королевы, рыцари, лучники и прочие.

Когда сестры остались наедине, Анна послушно приняла предложенную партию. Изабелла понимала, что творится в сердце принцессы, но полагала, что игра хоть немного отвлечет ее. Она твердо решила исполнить свой долг, убедив сестру в противоестественности чувств к Филипу Майсгрейву и приведя ее к послушанию. Если это удастся, при малейших признаках своеволия станет возможным принуждать Анну действовать по-своему: пугая ее призраком прошлого. Анна машинально сделала первые несколько ходов. Играла она хорошо, и сестра почти всегда ей проигрывала. Вот и сейчас, почти сразу же оказавшись в сложном положении. Изабелла прервала беседу и, подперев щеку, задумалась, глядя на доску. Анна смотрела на ее мраморно – белый выпуклый лоб, на тонкие, едва заметные линии бровей, точеный нос с чуткими розоватыми ноздрями. Затем, зная, как долго обычно сестра раздумывает над ходом, встала и подошла к распахнутому окну.

По-прежнему светило солнце, звонко перекликались воробьи, журчал фонтан и солнечные блики шевелились на дне каменной чаши, откуда стекала вода. Она увидела Соломона, растянувшегося на припеке под стеной, смеющиеся лица служанок, которых поддразнивали ведущие через двор лошадей конюшие. Откуда-то долетали вибрирующие удары молота по наковальне. Через двор прошел высокий холеный священник – капеллан герцога, с улыбкой благословив присевшую перед ним в реверансе молоденькую фрейлину. В ворота въехал закутанный в плащ всадник, о чем-то переговорил с капелланом и, привязав лошадь к кольцу в стене, исчез под арками со стороны покоев Джорджа Кларенса.

– Анна, твой ход, – окликнула ее герцогиня.

Принцесса оглянулась и уже хотела было вернуться к игре, но внезапно сердце ее тяжело и гулко забилось. Она вцепилась в оконную решетку. Привязанный к кольцу в стене сильный поджарый жеребец с горделиво изогнутой шеей и темными стройными ногами был до седла покрыт грязью и мылом, но все же она разглядела его масть – серую в яблоках, длинную черную гриву, пышный, как султан, хвост.

– Кумир!.. – выдохнула она.

– Ты что-то сказала, Нэн?

Ноги у девушки подкосились, она почти повисла на решетке.

– Чей это конь? – спросила она и повторила громче – Чей это конь?

Она видела, как слуга отвязал его и повел к конюшням. Тогда она свистнула тем свистом, каким Филип обычно подзывал Кумира. Конь немедленно повернул голову и навострил уши. Слуге пришлось несколько раз рвануть повод, заставляя животное тронуться с места.

– Что это за мальчишеские выходки? – возмущалась позади Изабелла, но Анне было не до нее. Могучая волна радости поднялась и заполнила ее. «Это Кумир, я не могла ошибиться! Значит, этот высокий человек, закутанный в плащ с капюшоном, который только что вошел в дом, мог быть только Филипом!»

– Здесь Филип, Изабелла, здесь Филип! – вне себя, не понимая, что делает, закричала она, хватая сестру за руки. – Я не ошиблась, это его конь, это Кумир!

– Опомнись, Нэн! Что ты творишь? Откуда ему здесь взяться?

– Это он! Он! Я знала, я чувствовала, что сегодня что-то произойдет!

И она опрометью кинулась к двери, но Изабелла успела ее опередить и преградила дорогу.

– Опомнись, Анна! Что за вздор! Ты только что поклялась даже не думать о нем!..

– Ах, Изабелла, ты ничего не понимаешь! Фил здесь! Да пусти же меня! Я лишь взгляну на него – и все. Он здесь, и я увижу его! Пусти, пусти Бога ради!

– Нет!

Изабелла с неожиданной силой и решимостью от толкнула сестру, и, прежде чем та успела опомниться, тяжелая резная дверь захлопнулась. Послышался звук опускаемой щеколды.

– Прости меня, Нэн, но я делаю это для твоего же блага и ради чести семьи. Ты останешься взаперти, чтобы успокоиться и поразмыслить о своей душе. О душе принцессы Уэльской!

Анна стояла какое-то время в оцепенении, а затем в безумном порыве бросилась к двери.

– Выпусти меня сейчас же! Не смей! Освободи меня! – неистово кричала она, колотя изо всех сил и раня руки о выступы и завитки дубовых плах.

Анна слышала, как сестра тяжело и взволнованно дышит за дверью.

– Не смей! – Голос ее опустился до грозного шепота. – Мне все равно… Ты заперла меня, но я буду кричать, я позову его в окно… Он услышит и придет.

– Успокойся, это какое-то наваждение. Его здесь нет и быть не может. Ты все напутала. Будь благоразумной, пощади хотя бы доброе имя отца!

– Как смеешь ты диктовать свою волю твоей принцессе?!

– Я твоя старшая сестра и забочусь о Твоей заблудшей душе.

– Не лги! Ты хочешь властвовать надо мной, хочешь, чтобы я подчинилась тебе.

Анна услышала шелест платья, который удалялся.

– Нет! Нет! Ты не смеешь!

Она билась о безмолвную дверь, затем метнулась к окну, вцепилась в решетку. Анна едва сдерживала себя. Сестра права в одном – есть честь Невилей, и есть доброе имя наследницы престола. Но ведь здесь Филип – и с минуты на минуту он может уехать, и они так и не увидятся!..

Она опять кинулась к двери и в бессильной ярости застыла перед ее непроницаемой мощью. Что же это? Заточить принцессу Уэльскую, как нашкодившую монастырскую послушницу. Она в отчаянии заметалась по покою, затем, немного остыв, подошла к окну и, прижавшись лбом к решетке, стала смотреть в сторону конюшен. Ей было известно, что в Савое несколько дворов, соединенных последовательно, и Филип может уехать так, что она его даже мельком не увидит. Из окна виднелся только угол конюшен, и это бесило Анну. В отчаянии она вцепилась в прутья и стала трясти их. Тщетное усилие. Она была словно в темнице.

Медленно опустившись на корточки у стены, Анна разрыдалась. Ее жгла обида на Изабеллу, бессилие, то, что она оказалась столь глупа, что доверилась сестре. Слезы текли и текли по ее щекам, сердце ныло, захлестывало отчаяние.

Неожиданно она вздрогнула от невесомого прикосновения к плечу. Рядом стоял паж Изабеллы. Они с сестрой совершенно забыли о нем, и Чак так и просидел все это время в углу за камином.

– Не плачь, – говорил негритенок, с трудом подбирая слова и смешно надувая губы. – Ты хороший, а плачешь. Ты добрый. Чак тебя любит. Ты дал Чаку пирога.

Анна какое-то время смотрела на него и вдруг разрыдалась с новой силой.

– Уйди, ох, уйди! Мне так плохо…

Но он не отходил, невразумительно толкуя, что хочет помочь, что он может помочь принцессе. Она не сразу проникла в смысл его слов, но затем, несколько удивленная, спросила: – Что ты говоришь? Ты можешь помочь? Но ведь мы оба заперты!

Мальчонка улыбнулся, обнажив жемчужные зубки.

– Ты не может выйти, мой может. Мой так уже делал. Чак бежит и позовет твой слуги, твой большой пес.

Анна улыбнулась сквозь слезы.

– Да, вот собака меня и спасет. Как же! Вытащит, как принцессу дракон из башни.

Но негритенок не понял ее иронии и продолжал твердить:

– Чак выйдет и позовет людей. Позовет собака. Госпожа будет бить, но Чак уже привык. Его много бить… всегда…

Анна встала на ноги. Какая-то смутная надежда шевельнулась в ней.

– Как ты выберешься отсюда? Негритенок вскочил и бросился к камину, где еще тлели под золой уголья.

– Госпожа один раз уехал и здесь меня забыл. Чак думал, что помирай. Но Бог сделал Чак маленький, как кошка, – и Чак выбрался через трубу.

Анна с сомнением заглянула в дымоход, но паж все твердил:

– Чак полезет, Чак позовет твой люди. Девушка вдруг взяла его за плечи и пытливо заглянула в глаза.

Негритенок усиленно закивал и перекрестился.

– Иисус Христос! Иисус Христос! Он крестился с рвением новообращенного язычника в искренностью ребенка.

– Тогда слушай.

Принцесса опустилась на колени и притянула его к себе.

– Тебе не нужно звать людей, не нужно звать собаку. Ступай в конюшню и найди нового коня. Большой, серый в яблоках, грива и хвост черные. Да понимаешь ли ты, что я говорю?

Мальчик снова закивал головой.

– Чак любит лошадей. Чак любит конюха Джека. Джек разрешал Чаку спать на сене.

– Вот и хорошо. Ты найдешь нового коня. Его зовут Кумир. Повтори. Так. Ты будешь ждать там рядом, пока не придет хозяин коня. Когда бы он ни явился – жди. Он высокий, на нем черный плащ, и у него длинные вьющиеся волосы. Его зовут сэр Майсгрейв. Повтори.

С именем рыцаря было сложнее, но все же и его Чак смог в конце концов сносно произнести. Тогда Анна сняла с шеи ладанку, которую ей подарил Филип, и надела на шею пажа.

– Отдашь ему. Понял? Отдашь и скажешь, что его ждут в гостинице «Леопард», что возле Лондонского моста, вечером, ровно в одиннадцать.

Она еще раз заставила мальчонку все повторить, пока не убедилась, что он ничего не перепутает.

– Ты ведь не подведешь меня? – спросила она.

Чак вытаращил глаза, надулся и снова принялся усердно креститься.

Анна улыбнулась, поцеловала его в лоб и немного подсадила, когда он полез в трубу. Несколько минут она слышала его возню и царапанье, сверху сыпалась сажа. Потом все стихло. Анна перекрестилась. Как бы там ни было, у нее появилась надежда, и теперь оставалось только добиться, чтобы Изабелла выпустила ее до условленного часа.

Весь остаток дня девушка провела у окна. Время тянулось томительно. Раз она заметила внизу маленькую пеструю фигурку Чака, увидела его белозубую улыбку. Паж усердно закивал ей. Ей хотелось хоть что-нибудь выведать у негритенка, но тот уже скрылся под аркой и больше не показывался.

Солнце село, по двору поползли тени. Филипа Майсгрейва она так и не увидела. Девушку била нервная дрожь, и она описывала круги по покою.

Из окна потянуло ночной сыростью, но Анна не закрывала его, пока позади не раздался лязг отодвигаемого засова. Вошли несколько дюжих слуг, учтиво поклонились принцессе и взялись разводить огонь в камине, накрывать стол к ужину, причем двое из них остались стоять у дверей, скрестив на груди руки и всем своим видом давая понять, что они в большей мере стражи, нежели прислуга.

– Передайте вашей госпоже, что я хочу ее видеть, – бесстрастно сказала Анна.

Она держалась невозмутимо. Пусть Изабелле доложат, что она успокоилась. Принцесса не спеша вымыла руки и присела к столу. Слуги чинно наливали ей вино, переменяли тарелки, подавая нож или салфетку. Лица у них были тупые, ничего не выражающие, и Анна едва сдерживалась, чтобы не запустить тарелкой в голову кому-либо из них.

Затем они ушли, и Анна стала ждать Изабеллу. Ее мучил страх, что сестра так и не явится до утра. Ведь она оговорилась, что распорядится отправить весточку в Вестминстер о том, что принцесса останется ночевать в Савое. Что же тогда делать? Филип наверняка будет ее ждать, сколько сможет!..

Неожиданно ей пришла в голову ужасная мысль. Может статься так, что рыцарь сам не захочет встречи с ней. Она принцесса партии противников, к тому же сословная преграда между ними настолько высока, что, исходя из своих представлений о чести, Филип вряд ли рискнет поставить под угрозу ее доброе имя… Однако разве не он любил ее?

Чак кивал и улыбался, видимо давая понять, что поручение выполнено, а значит, Филип принял ладанку, следовательно, принял и ее приглашение… О самой встрече Анна боялась и подумать. Впереди еще столько препятствий, и свидание могло вообще не состояться. Святые угодники, помогите измученной душе!

Анна сейчас не помнила об обещании, лишь недавно данном сестре. Какая глупость – забыть Филипа! О каком покаянии речь? Ведь этот человек назначен ей судьбой, а все остальное – чушь, злые людские выдумки, люди и разлучили их. Анна как бы на время позабыла то, что сама покинула Майсгрейва, и то, что именно он дал ей отчетливо понять, что им не суждено быть вместе, ибо он, хоть и поневоле, женат. Ел переполняла уверенность в том, что они созданы друг для друга, и это так же верно, как десять заповедей.

Когда окончательно стемнело, взошла полная луна. Анна вздохнула. Луна была ее союзницей еще в Бордо. Тем не менее время шло, а за нею никто не приходил.

«Не захочет же, право. Изабелла, чтобы я и спала здесь, на шкуре перед камином?»

Она снова начала метаться по комнате. Она слышала, как колокол отбивает получасы и часы в соседнем монастыре. Восемь, девять… Вот я сигнал тушить огни. Дворец затихал. Слышно было, как слуги закрывают ставни, но где-то еще звучала музыка.

Анна снова стояла у окна. «Что делать, если сестра не придет?» Она слышала журчание фонтана внизу, видела силуэт Соломона, который, поскуливая, бродил по двору. От аркады отделилась гибкая фигура молодого мужчины и пересекла двор. С другой стороны возник закутанный в плащ силуэт женщины. Соломон обрадованно кинулся к ней, и женщина потрепала его по ушам. Так ластиться пес мог только к своим, и Анна догадалась, что это Дебора.

В это мгновение позади лязгнул засов. Принцесса оглянулась, вся напрягшись, словно перед прыжком. На пороге стояла герцогиня Кларенс, сложив руки на груди.

– Итак, моя дорогая, ты все-таки раскаиваешься? Анна была уже в плаще, но Изабеллу это не удивило – в комнате было прохладно, да и огонь в камине теплился едва-едва. Принцесса неторопливо приблизилась.

– Что скажешь?

Ответом послужила оглушительная пощечина. Изабелла отшатнулась и схватилась обеими руками за лицо. Никогда в жизни ее не били, и теперь она была ослеплена и ошарашена.

– Скажу, что вы забываетесь, герцогиня! Как смели вы силой удерживать здесь свою принцессу?! Надеюсь, этот урок кое-чему вас научит.

Анна вскинула голову, глаза ее презрительно сузились, а в голосе зазвучали властные отцовские ноты. Изабелла какое-то время пристально глядела на младшую сестру, а затем склонилась в низком реверансе.

– Прошу простить меня, ваше высочество…

Не говоря больше ни слова, Анна прошла мимо нее и стала спускаться по лестнице. Когда она была уже в холле, ее нагнала Изабелла.

– Куда ты направляешься, Анна? Останься. Я уже отослала твоих людей.

– Я ни минуты не задержусь здесь. А вы, миледи, если не желаете, чтобы сегодняшний инцидент получил огласку и имел немаловажные для вас последствия – уйдите с моей дороги. Прочь!

Холл был освещен всего одним факелом, но и при его мерцающем свете девушка заметила, как переменилась в лице сестра.

– Прости меня, Анна. Я не имела права… Будь великодушна.

– Оставь меня!

Она спустилась во двор и свистнула Соломона. Обрадованный гигант, словно щенок, запрыгал вокруг принцессы. От аркады отделилась фигура баронессы Шенли.

– Святой Боже, вы едете, принцесса? Одна, в такой час!

– Мне необходимо. – Анна даже не замедлила шага.

Дебора бросилась следом.

– Помилуй Бог, ваше высочество! Вы не можете отправиться одна! Сестра обязана предоставить вам эскорт. Послушайте же, прошу вас, миледи! Я вижу что вы не в духе, но Лондон опасен ночью. Хотите я скажу Кристоферу, и он сопроводит вас?

Анна уже взялась за кольцо боковой калитки.

– Спасибо, Дебора. Но я не одна.

Она погладила дога. Коротко взглянув на подругу, подумала, что завтра сестра наверняка сорвет на ней свою досаду. Однако Дебора сама пожелала служить здесь. К тому же ей будет опорой присутствие молодого Стэси. Анна улыбнулась баронессе и кивнула в сторону стоявшего поодаль шталмейстера.

– Ступай к нему. Я не хочу отнимать ни минуты вашего свидания. Кроме того, я спешу.