"Появляется всадник" - читать интересную книгу автора (Дональдсон Стивен)

33. Мирные деньки в Хауселдоне

Она решила сделать что—нибудь для Джерадина.

К несчастью, она не знала, что именно следует сделать. Как ни странно, беседа с Домне выкристаллизовала ее решение. Между тем то, что он рассказывал о семье и короле Джойсе, не проливало на происходящее ни капельки света. Значит, она хочет помочь Джерадину. Отлично: так что? И что она скажет, когда наконец его увидит? «Не страдай так, не стоит?» Глупости. «Наплюй на все, ты печалишься всего лишь из—за своей неудачи?» Бред какой—то. «Я уверена, что ты сможешь победить Мастера Эремиса, если возьмешь себя в руки?» Великолепное уверение.

При мысли о нем ее сердце сжималось, но она не знала, как поступить.

Да и Домне ничем не мог помочь ей. Выглядывая из окна, со сложенными на груди руками он внезапно погрузился в дрему. Он был старше, чем выглядел. Териза некоторое время изучала его, желая убедиться, что во сне он не упадет со стула. Затем встала; ей хотелось выйти наружу и поближе познакомиться с Хауселдоном.

Но прежде чем она достигла двери, та открылась и с крыльца в дом вошел мужчина.

Первое, что бросалось в глаза, — какой он загорелый. Годы работы на свежем воздухе придали его коже тот же насыщенный цвет, что у его выдубленной куртки и штанов. Волосы были цвета свежей земли на его старых сапогах. А карие глаза были такие же коричневые, как кожа и одежда; они, казалось, терялись в прочих его коричневых тонах. Честно говоря, большая часть его черт и выражение лица были почти неразличимы. Он походил на гибрид турнепса и малины.

Но когда он улыбнулся — застенчиво, будто защищаясь—улыбка осветила его черты. И стало совершенно очевидно, что это один из братьев Джерадина.

Он посмотрел на Домне, заметил, что отец спит. Призвав Теризу к тишине, он положил руку на ее ладонь и вывел ее наружу. Как только они оказались на крыльце, он отпустил ее, и Териза поняла, что он прикоснулся к ней только по необходимости, отважился на такой смелый жест, чтобы не побеспокоить Домне. Он даже отошел на нее на шаг или два.

— Здравствуйте, Териза, — сказал он быстро, стараясь не встречаться с ней взглядом. — Я — Миник. Джерадин послал меня занять вас.

— Здравствуй, Миник, — ответила она. — Очень рада познакомиться.

Словно она удивила его, он переспросил:

— Честно? Она кивнула:

— Я рада познакомиться с семьей Джерадина. Рада оказаться в Хауселдоне — в провинции Домне. — Это была чистая правда, но она не знала, какими словами передать всю глубину своих чувств. — Я уже давным—давно мечтала встретиться с вами.

Миник, по—видимому, понял, какие чувства стоят за ее словами.

— Я тоже очень рад видеть вас. Раньше я не был в этом уверен. Мне не нравится, когда Джерадин несчастлив. Но сейчас — я рад.

Он удивил ее.

— А почему ты вдруг так решил? Он показал на дом.

— Вы были в одной комнате с Домне, — пояснил он, — и он задремал. Он верит вам. Значит, с вами все в порядке. Не из—за вас Джерадин ходит с несчастным видом.

Убежденность Миника была настолько нелогичной, что Териза посчитала себя обязанной сказать:

— Все, наверное, намного сложнее. Иногда мне кажется, что я причина его несчастий — в некотором роде. Мне нужно многое сделать со множеством вещей, которые мучают его.

— Нет, — ответил Миник. — Все не так уж сложно. Ты похожа на него. Он всегда пытается все усложнять. Но все очень просто. Ему нужен кто—нибудь, кто любил бы его. Это — просто. Домне верит тебе. Это — просто. И потому я рад встретиться с тобой, хотя раньше не был уверен в этом.

Она вдруг почувствовала, что он, возможно, прав.

— Наверное… — Мир сложностей моментально испарился, едва Миник рассмотрел проблемы со своей колокольни. — Я не думала об этом так.

Пойдем к Джерадину.

— О нет. — Миник внезапно посерьезнел. — Он этого не хочет. Он слишком занят. — Загорелый мужчина едва заметно пожал плечами. — Когда он в таком состоянии, то кричит на людей. Он думает, что все быстро соображают. Ему кажется, что если он быстро соображает, то и они такие же. А они всего лишь фермеры и пастухи. Похожие на меня. Любят, когда им все разжевывают.

Мысль о том, что Джерадин кипит от нетерпения, была столь неожиданной, что Териза едва не рассмеялась. И в то же время она почувствовала укол боли. Бедняга, он едва не сходит с ума. Она сдержалась и спросила:

— Я не совсем поняла… Мне казалось, он послал тебя за мной.

Миник кивнул.

— Верно. Мне казалось, что он просто нашел отговорку, чтобы отослать меня подальше. Но раз ты рада, что попала к нам, я считаю, что был не прав.

Он послал меня показать тебе окрестности. Домне не может далеко ходить, Тольден слишком занят, а Квисс предпочитает оставаться дома с Рушей. Джерадин сказал мне: «Она любит все осматривать. Она могла бы осмотреть Хауселдон». И потому я пришел сюда.

Териза приняла его предложение, несмотря на то, что понимала смешанные чувства Джерадина, когда он предлагал это. Она понимала, что он чувствовал. Кроме того, она хотела побольше узнать о Хауселдоне. Она подозревала — не потому что собиралась что—либо критиковать, — что осмотреть здесь можно немногое. С другой стороны, если Мастер Эремис готовит атаку в самом скором времени, ей будет полезно узнать о столице Домне как можно больше.

И, одарив Миника улыбкой, которая изумила бы преподобного Тэтчера — и ее отца, — она отправилась исследовать Хауселдон.

На деле в Хауселдоне оказалось гораздо больше достопримечательностей, чем ей казалось вначале.

Во всяком случае, так считал Миник. Он любил осматривать не торопясь, привлекая внимание к подробностям, которые любил и подчеркивал. К примеру, в Хауселдоне было три конюшни, которыми пользовались люди, стекавшиеся сюда со всей провинции и из остальных регионов Морданта. Каждая из них была устроена как и положено: место, где можно оставить лошадей, зная, что о них позаботятся, пока их хозяева будут заниматься торговлей, навещать родственников, требовать правосудия, изучать ремесла и секреты мастерства. Но каждая из них, по мнению Миника, была достойна подробного осмотра; в каждой были свои особенности, которые он не преминул выделить, каждая из них процветала или приходила в упадок по причинам, которые он подробно изложил.

Он был неистощимым кладезем информации Он знал, где именно проложены дренажные трубы, и точно знал, сколько квадратных ярдов они покрывают. Он знал, кому первому пришла в голову идея строить именно такие крыши и почему отличная идея — строить крыши именно так. Он знал, откуда поступают запасы для Хауселдона и насколько их хватит, если что—то произойдет. Он знал по имени каждого ребенка, встреченного на пути, его родителей и привычки.

Вскоре Териза поняла, что может выбрать одно из двух: прекратить экскурсию немедленно, пока Миник не уморил ее. Или покорно следовать за ним, позволяя ему делать все, что он хочет. Для него не существовало золотой середины.

Ну что ж, неплохо, рассуждала она. Артагель, Джерадин и Найл, каждый по—своему, тоже не умели придерживаться середины. Она слышала, что Вестер фанатично любил шерсть. Стид не мог не приставать к женщинам. Тольдена Джерадин называл прирожденным садоводом. Сам Домне отказался выбрать середину, когда впервые встретился с королем Джойсом. Почему же Миник должен быть другим?

На мгновение ей захотелось остановить его — сказать, что она увидела достаточно и вернуться домой. Но Териза заметила, что в его обществе она почти все время улыбается; казалось, он наполнял воздух радостью и страстной любовью ко всему, о чем говорил. Он мог прекрасно объяснить разницу между хорошей работой и работой спустя рукава, между любящими друг друга мужем и женой и ругающимися друг с дружкой, между предусмотрительностью и отсутствием ее; он любил все, что его окружало, и любил подробности, которыми засыпал ее без передышки. И чем больше он говорил, тем более мягким и дружелюбным он ей казался. И чем больше она слушала, тем отчетливее ощущала, что ее напряжение и страхи уходят все дальше.

Вместо того чтобы остановить его, она покорно согласилась проделать с ним полный маршрут.

В результате день промелькнул незаметно. Миник начал показывать ей окрестности почти в полдень — а когда поздним вечером совсем стемнело и ноги у Теризы заныли оттого, что она столько ходила и стояла, а сапоги натерли ступню, на сердце у нее было спокойно впервые за все время, что она могла припомнить.

Миник был не просто веселым, приятным и дотошным; он был целителем. Где—то в Хауселдоне, подозревала Териза, готовились к битве — но они не приближались к тем местам; Миник, казалось, хотел видеть лишь мир вокруг. И она подумала, что нуждается только в одном—в спокойном сне; тогда она снова может начать думать о проблемах.

Когда он привел ее обратно в дом Домне и начал прощаться, она не хотела его отпускать.

— Куда ты? — спросила она, стараясь задержать его.

На этот раз его улыбка была стеснительной как—то по—новому, он смущался при воспоминании о вещах, о которых позабыл упомянуть.

— Мне хотелось бы вернуться домой до ужина, — пробормотал он, — и поиграть с детьми. Это даст возможность их матери приготовить еду. И позволит им разрядиться, тогда вечером они скорее заснут.

Мысль о том, что этот ловкий загорелый человек играет с детьми, понравилась Теризе — и напомнила, что за целый день он не сказал о себе ни слова. Может быть, ему было слишком неинтересно рассказывать о своей жизни. Повинуясь порыву — ведь Миник дал ей столько ценного и ничего не попросил взамен — она потянулась к нему и отблагодарила поцелуем в щеку.

Его глаза расширились от изумления; на мгновение он онемел. Затем отвел глаза, словно покраснел и стыдился этого.

— Мне кажется, не стоит рассказывать жене об этом, — мягко сказал он. — Она может быть недовольна. — Было очевидно, что сам он доволен до крайности. — А мне хочется, чтобы она была довольна. Она единственная женщина, кроме тебя, которая так терпеливо выносит меня.

До свидания, Териза.

После его ухода она поднялась на крыльцо и отправилась на кухню к Квисс. Ее щеки болели от постоянного смеха. Наверняка нужно чаще улыбаться—тренировать лицевые мышцы.

Картина, увиденная в первой комнате, так изумила ее, что она моментально остановилась.

Квисс разложила на столе столько еды, что казалось, можно накормить половину Хауселдона. Ее щеки пылали от жары и усталости; волосы растрепались. За ее спиной слуги носились по комнате, расставляя тарелки, раскладывая приборы, принося кувшины, бочонки и сосуды из кухни, которую Териза еще не видела, — и громко переговаривались. Домне и Тольден сидели рядышком во главе стола, о чем—то жарко споря и повышая голос, чтобы расслышать друг Друга в таком шуме. В другом углу комнаты мальчик лет пятнадцати и девочка поменьше что—то горячо обсуждали; но Териза могла понять из их обсуждения только отдельные реплики: «Вот так! — Нет, не так! — Нет, так!» Еще один мальчик, не старше семи или восьми лет, сидел рядом с Тольденом и строгал деревянный меч осколком бутылки. Третий, еще меньший мальчик с помощью палки исследовал резонансные возможности пустой бочки в углу.

На секунду шум сделался таким оглушительным — и в нем было столько мирной теплоты, — что Териза едва не выбежала наружу в слезах. Ничто в ее жизни у родителей или без них не подготовило ее к встрече с домом, где люди вели себя так свободно.

Тут Квисс подняла голову, увидела Теризу и улыбнулась.

Радость Квисс изменила все вокруг словно по мановению волшебной палочки. Или так показалось Теризе. Весь этот шум и гам не был агрессивным, не тревожил, не приносил страданий; он был просто громким. И как только Квисс улыбнулась, Териза поняла, что жена Тольдена в своей стихии, довольная тем, что в семье и доме все бурлит и шумит; что все довольны собой и друг другом. И осознала, что беспорядок — всего лишь другой вид мирного спокойствия, горячего и активного, не слишком привычного для новичка вроде нее, но полностью лишенного страха.

Улыбнувшись Квисс в ответ, она смело вступила в полосу шума.

— Насколько я знаю, ты провела весь день с Миником. — Квисс почти кричала, но Териза едва слышала ее. — Весь день? Он показывал тебе окрестности?

Териза кивнула.

— Ну и хорошо. Я поняла, что ты мне нравишься, как только увидела тебя. А он будет твоим другом на всю оставшуюся жизнь. Мало кто способен слушать его так долго.

— А напрасно. — Териза старалась говорить громко, чтобы ее услышали. — Он очаровательное существо. Теперь настала очередь Квисс кивнуть.

— К счастью, его племянники и племянницы прекрасно понимают это. — Она показала на детей в углу комнаты. — Я хотела сказать, к счастью для них.

Не будь его жена такой стеснительной, они бы пришли сегодня. Я знаю, его огорчает, что он не может проводить больше времени среди нас. Но мне кажется, его жена, бедняжка, впадает в панику, как только переступает порог этого дома. — Квисс рассмеялась, но из—за шума Териза не услышала ее смех. — Они, должно быть, очень оригинально обхаживали друг друга. Териза снова улыбнулась и потерла руками болевшие щеки.

Перед ней появилась служанка с большим дымящимся сосудом на подносе.

— Не хотите эля? Муж сварил его для Домне. Лучшего эля не найдете во всей провинции.

— Спасибо. — Териза ничего не понимала в эле, но ей хотелось пить; она взяла сосуд и осторожно отпила. Служанка выжидательно смотрела на нее. Териза обнаружила, что эль горьковатый и кислый одновременно. После второго глотка горечь испарилась. Териза нашла эль чудесным. Она подмигнула — мол, вкусно, и служанка ушла довольная.

— Териза! — Тольден махнул ей рукой. Она подошла, и он пододвинул ей стул. — Садись. Я хочу рассказать тебе, что мы сделали, чтобы подготовиться получше. Может быть, тебе придет в голову что—нибудь, что я упустил из виду.

Домне смотрел скептически; может быть, он сомневался в ценности ее суждений. Тем не менее он кивнул, словно хотел послушать, что она может сказать. И Тольден без перехода принялся рассказывать о том, что проделал, чтобы подготовиться к битве.

Териза не могла заставить себя сосредоточиться. Честно говоря, она улавливала лишь одно слово из трех; все остальное потонуло в хоре, обращенном к Домне. «Папа, это она виновата… Нет, это он виноват, он первый начал… Она первая начала!..» Она не могла не заметить, что даже проблемы детей Домне интересуют больше, чем пространные объяснения Тольдена. Чувствуя себя совершенно бесполезной — и ничуть не волнуясь по этому поводу, — она сказала:

— Может, продолжим после ужина, когда станет потише? — И продолжила пить эль, совершенно перестав слушать.

Хаос приготовления ужина достиг пика, когда внутренние двери распахнулись и в комнату влетела гурьба детей. Все они были приблизительно как Руша—слишком многочисленные и слишком равные по возрасту, чтобы думать, будто все они из одной семьи. Или даже из трех. Они были полуголые, ужасно веселые и блестели от воды. За ними следовал Джерадин, пытаясь поймать их. У него было несколько полотенец, но слишком мокрых, они не могли высушить остатки воды.

— А ну ко мне, маленькие чудовища! — ревел он. — Я собираюсь вытирать вас, пока у вас головы не отвалятся!

Вопя от восторга, голыши кинулись во все стороны. Териза не видела Джерадина почти весь день. Она жадно смотрела на него и поняла, что он все еще скован и полон горечи, одет в непробиваемый панцирь. Но ради детей он, как видно, постарался притвориться веселым. А может быть, при их виде это произошло бессознательно; может быть, они действовали на него благотворно.

Этого ей было достаточно. Она могла подождать более подходящей возможности. Одарив Джерадина своей самой очаровательной улыбкой (заметил он ее или нет)

Териза успокоилась и позволила неразберихе подхватить ее, словно водовороту.

Как только жертвы Джерадина попадали в руки взрослых, Квисс Тольден и слуги принимались безжалостно шлепать мокрого ребенка. Сдерживая смех, Квисс сказала одной из служанок:

— Это ваши мальчишки виноваты.

— Прошу прощения, — возмутилась женщина, едва скрывая радость. — Я уверена, что во всем виновата Руша. Она главная бездельница во всем Хауселдоне. Спросите любого.

— Все они чудовища! — гремел Джерадин. — Они все будут бесконечно страдать, когда попадут ко мне в лапы! — И, изображая гориллу, принялся гоняться за детьми.

С помощью трех или четырех слуг ему удалось согнать своих жертв в кучку, и он вывел их из комнаты.

Не будь он так занят — и если бы она не сидела так уютно с кружкой, полной эля, — Териза непременно пошла бы за ним. Она чувствовала неодолимое желание поцеловать его вовсе не так, как целовала Миника.

Джерадин вскоре вернулся, чтобы присоединиться к семье — а следом пришло еще с полдюжины человек, ужинать. Эти люди возглавляли команды, которые были организованы, чтобы выполнять все что нужно во время обороны Хауселдона. Как только с едой было покончено, а со стола убрано, разговор перешел на то, что больше всего волновало присутствующих, в том числе и Теризу: какого рода нападение будет предпринято, когда и как бороться с ним.

Джерадин описал несколько видов воплощения, которые Мастер Эремис насылал на Мордант, и все быстро утратили уверенность в себе, с которой явились в дом Домне. Наконец один из них спросил почти робко:

— А ты что—нибудь можешь сделать? Он покачал головой:

— Нет, до тех пор пока не отолью зеркало.

— Но как же можно со всем этим сражаться? — поинтересовался другой. — Что мы можем сделать?

— То, что делаем, — сказал Домне спокойно, словно был уверен в себе. — Все, что в наших силах.

Не глядя на Теризу, Джерадин добавил:

— Будем надеяться, что леди Териза ошибается. Будем надеяться, что он даст нам время. Сегодня мы все подготовили. Завтра я разожгу печь и начну смешивать песок.

К общему — и собственному — удивлению, Териза встала из—за стола и вышла из комнаты.

Она просто не хотела слушать все это; просто не хотела слушать. Она слишком недавно сбежала из Орисона — от недоверия Леббика, хитрости Эремиса и жестокости Гилбура. Она не спала, за исключением короткого отдыха, неожиданно выпавшего ей, когда лежала на травке рядом со Сжатым Кулаком. Мир, воцарившийся в ее душе был невероятно хрупок; он рухнет, если она и дальше будет слушать речи защитников Хауселдона, если позволит себе спорить с Джерадином. Сон — вот в чем она нуждалась, вовсе не в разговорах. Утром у нее будет больше сил — и, может быть, отваги.

Кивнув слугам, сопровождавшим ее, она удалилась в комнату Артагеля.

Там было темно. На мгновение ей захотелось позвать кого—нибудь на помощь; затем она вспомнила, где стоит одна из ламп. На небольшом столике у изголовья кровати. Териза направилась туда при слабом свете, идущем из открытой двери, взяла лампу и отнесла в коридор; там на стене висела другая лампа; она зажгла свою и, когда та ярко загорелась, снова вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

И поняла, что приняла правильное решение; именно в этом она и нуждалась. Едва ее голова коснулась подушки, покой, поселившийся внутри ее, поднялся и окутал ее. Он пронизал весь дом, приглушая все вокруг; достиг Джерадина и людей, планирующих оборону Хауселдона; поднялся до небес и поплыл по провинции к горам Домне.

Она заснула так быстро и спокойно, что забыла погасить лампу на маленьком столике в головах кровати.

Именно это и спасло ее. Она не подняла на ноги весь дом и не поставила себя в неловкое положение. Спасибо забытой лампе. В темноте она могла бы потерять голову; могла бы закричать.

Второй раз в жизни она проснулась от того, что ее целуют.

Твердый рот прижимался к ее губам; язык проскользнул между ними, выискивая ее язык. Рука, достаточно холодная, чтобы разбудить, нашла под одеялом ее талию и затем скользнула по животу к груди. Пока рот впивался в ее губы, рука коснулась ее сосков.

Териза открыла глаза. За одно мгновение она разглядела курчавые темные волосы и яркие карие глаза человека, стоящего перед ней на коленях; она увидела, что это не Мастер Эремис и не Смотритель Леббик, не Гилбур, которые могли бы причинить ей вред. Поэтому не закричала. Вместо этого она резко выставила вперед руки, пытаясь оттолкнуть мужчину. Ее локоть угодил ему в ключицу.

С приглушенным стоном он отлетел и растянулся на полу. Его руки старались защитить бинты, стягивающие грудь и плечо, но падение вызвало новую боль в поломанных костях. На мгновение его спина выгнулась от боли. Затем он растянулся на полу.

Когда боль поутихла, он посмотрел на нее и обиженно пробормотал:

— Териза, что ты делаешь? Я пришел всего лишь заняться с тобой любовью. Зачем же так отбиваться?

Сейчас, когда она видела все его лицо, то не могла не заметить сходства с остальными сыновьями Домне. Судя по бинтам, поломанным ребрам и ключице это был Стид.

Гневно глядя на него, она сказала первое, что пришло в голову:

— Мне казалось, у тебя сломано слишком много костей и ты не поднимаешься с постели.

Он убрал с лица обиженное выражение и попытался очаровать ее улыбкой.

— Именно. Но это было до того, как я увидел тебя в коридоре у своей двери. Я дождался, пока весь дом заснет. И попробовал встать. Я считаю, что человек способен на что угодно, если хочет достаточно сильно. Когда она не ответила, он спросил:

— Ты поможешь мне встать? Я действительно чувствую себя не лучшим образом, а пол довольно жесткий.

К счастью, он был одет в легкие хлопковые штаны от пижамы. Иначе ей, наверное, изменило бы самообладание. Но в этих обстоятельствах она смогла открыто взглянуть на него и сказала:

— Попробуй встать, и я буду пинать тебя до тех пор, пока тебе не перехочется.

Но, сказав это, она едва не рассмеялась. Она однажды пыталась пнуть Джерадина. Честно говоря, она таки пнула его. Чтобы перестал извиняться.

— Это нечестно, — запротестовал Стид. Он нахмурился. Затем улыбнулся. — С другой стороны, может, оно и стоит того. Тебе не выбраться из постели так, чтобы я не смог увидеть твое тело. Судя по твоей походке, ты чудесно сложена. — Его улыбка стала шире. — Меня никогда не отталкивала женщина, позволившая увидеть свою грудь.

— В таком случае, — ее желание рассмеяться стало сильнее, — я не буду пинать тебя. Я вообще не выберусь из постели. — Стид казался удивительно похожим на Джерадина, передразнивающего Мастера Эремиса, но с малым успехом. И, следя за тем, чтобы быть плотно укрытой одеялами, она села и показала рукой на лампу. — Я вылью на тебя кипящее масло.

Похоже, Стид не воспринял эту угрозу всерьез. — Нет, ты этого не сделаешь.

С трудом сдерживая веселье, она спросила: — А почему ты так думаешь?

— Ты не хочешь причинить мне серьезную боль. — И без тени самомнения пояснил: — Тебе просто нужен мужчина. Она изумленно уставилась на него. — Да?

Он кивнул.

— Как каждой женщине. Именно для этого созданы мужчины и женщины. Сначала они хотят друг друга. Затем ложатся вместе в постель и наслаждаются друг другом.

Это звучало подозрительно правдоподобно. Но она продолжала расспрашивать:

— А как же быть с Джерадином? Ведь он, кроме всего прочего, твой брат. И я пришла сюда с ним. Ты не считаешь его мужчиной?

— О, Джерадин. — Улыбка Стида была именно что довольной. — Конечно, я считаю его мужчиной. Если хочешь знать, он лучший из всех нас. Нет, он и вполовину не такой хороший фермер, как Тольден. Он и вполовину не такой пастух, как Вестер. Он и вполовину не такой фехтовальщик, как Артагель. И он наверняка ничего не понимает в женщинах. Но он все равно лучший из нас.

Но ведь дело не в этом, правда? — продолжал он свои рассуждения. Просто удивительно, как мало в нем было нахальства, как мало высокомерия. Он никого не пытался унизить. — Дело в том, что ты не видишь в нем мужчину.

Териза изумленно открыла рот. И с трудом закрыла его.

Внезапно ситуация перестала быть комичной.

— Я?..

— Ты прибыла сюда вместе с ним. Он обожает каждый дюйм твоего тела. Если бы ты считала его мужчиной, то была бы сейчас в его комнате. — Ничего в тоне Стида не подчеркивало пренебрежение к Джерадину или к ней. Он обрисовывал положение дел, каким его видел.

— Значит, ты хочешь кого—то другого.

И, не отрывая от нее взгляда, он начал подниматься с пола. Каждое движение, как видно, причиняло ему боль, но боль лишь подчеркивала мольбу в его взгляде.

— Я считаю, что ты хочешь меня, — пробормотал он. — И во всяком случае, я тебя невероятно хочу.

В его взгляде было нечто от Мастера Эремиса, интерес, который гипнотизировал. Но у него было преимущество перед Мастером. Он не унижал ее. Он не мог причинить ей никакой боли.

— Я возжелал тебя, как только увидел, — сказал он поднимаясь. — Твои губы кричат, требуя поцелуев. Твои груди следует ласкать, пока они не подарят тебе блаженство. А средоточие страсти у тебя между ног должно быть удовлетворено. Териза, я жажду тебя. Я хочу дарить тебе наслаждение, пока ты не станешь наслаждаться также, как я.

Он выпрямился, несмотря на боль в ключице и ребрах, и направился к ней.

В нем было нечто от магнетизма Мастера. А его желание пугало меньше, чем желание Эремиса. И в то же время он напомнил ей о Джерадине. Если бы ты считала его мужчиной…

Она отбросила одеяла. Глаза Стида загорелись, и он потянулся к ней, но Териза, словно не замечая, отвела его руки, встала с кровати и направилась к своей одежде.

— Териза?

Рубашка и юбка, которые дала ей Квисс, показались Теризе холодными, и она задрожала. Но они были достаточно теплыми, и на какое—то время ей не хотелось искать ничего другого. Кроме того, сапоги отчасти помогли согреться.

Стид встал за ее спиной и положил ей руки на плечи.

— Териза?

Она повернулась к нему лицом.

— Отведи меня в комнату Джерадина. Он озадаченно нахмурился.

— В комнату Джерадина? Зачем? Он не хочет тебя. Ему кажется, что хочет, но это ему лишь кажется. Если бы он хотел по—настоящему, то был бы здесь.

Териза покачала головой; она знала Джерадина намного лучше.

— Стид, — тихо сказала она, — я не собираюсь угрожать тебе. Я не буду пинать тебя — или поджигать. Я просто не хочу тебя.

Отведи меня в комнату Джерадина. Стид заморгал.

— Ты ведь говоришь не всерьез?

Стараясь не потревожить Стида, она обошла вокруг него, направляясь к двери. Снаружи лампы были потушены. Она вернулась к кровати, взяла со столика лампу.

— Устраивайся поудобнее, — сказала она. — Можешь спать здесь. Я не вернусь.

Она уже закрывала за собой дверь, когда услышала его торопливый шепот:

— Териза, подожди, — и он поспешил за ней.

Переломы не позволяли ему двигаться быстро; чтобы догнать ее, ему потребовалось время. Затем он прислонился к двери, отдыхая. Выражение его лица удивило Теризу. Несмотря на затраченные им усилия, оно казалось более печальным — и более счастливым.

— Квисс всегда отвергала меня, — сказал он, осторожно дыша. — Не понимаю почему. Я пытался объяснить ей, как сильно хочу ее. Но без толку. Она всегда отвергала меня.

Должен признать, — постепенно радость все явственнее проступала на его лице, — она заставляет меня думать о Тольдене только в превосходных степенях.

Комната Джерадина — вон там. — Улыбаясь, он показал рукой на темный проем коридора.

Сейчас она могла с легкостью улыбаться ему. И, чтобы помочь ему идти, приобняла его рукой. Это, по—видимому, смутило его — он, естественно, и не подозревал, насколько он лучше Мастера Эремиса. Во всяком случае он принял ее помощь и они пошли по коридору, словно старые друзья.

Через два поворота, пройдя длинный коридор, Стид остановился перед дверью.

— Здесь, — тихо пробормотал он, положил руку ей на талию и прижал к себе. Прикоснувшись губами к ее уху, прошептал: — А ты уверена, что не хотела бы пойти со мной? Неважно, как он преклоняется перед тобой — он не может хотеть тебя больше, чем я. Она деликатно высвободилась.

— Иди спать, — ответила она как можно тверже. — Это—слишком серьезно.

Он вздохнул; кивнул; разочарованно покачал головой. Но не спорил. Неловко повернулся и заковылял назад по коридору, прижимая руку к ребрам.

Териза подождала, пока он скроется за поворотом коридора. Затем, прежде чем испугаться своего отчаянного поступка, нажала на дверную ручку и вошла в комнату.

В свете лампы она увидела, что Стид привел ее в нужное место. На широкой кровати у дальней стены среди разбросанных одеял распростерся Джерадин. Судя по простыням, он провел с ними яростный поединок; и сейчас, побежденный, лежал и тихо похрапывал на поле битвы.

Во сне его лицо приняло горькое выражение, словно скрытое маской отчаяния. Он выглядел юным, и беззащитным, и необыкновенно родным. Ей захотелось немедленно броситься к нему, обнять, прижать к сердцу и прогнать все его тревоги. Она тихо закрыла за собой дверь, чтобы не побеспокоить его.

Но свет разбудил Джерадина. Он не вздрогнул и не вскочил с постели; он просто открыл глаза, и желтый свет лампы отразился в них. Проснувшись, он уже не казался ни юным, ни беззащитным. Он казался настороженным и опасным, словно раненый хищник.

Мастер Эремис с самого начала понимал, насколько опасен Джерадин. И только сейчас политика Эремиса по отношению к Джерадину стала ей ясна.

— Джерадин, — пробормотала она, внезапно смущенная. — Прости, я не хотела будить тебя. Нет, хотела. Я не знаю, почему пришла. Я не могу оставаться одна.

Затем, поддавшись жалости, он сел, и перемена позы изменила блеск в его глазах. Появилось сходство с Джерадином, которого она знала: суровым, напряженным, словно кулак сжат на источнике непрерывной боли, но, тем не менее, человечным, родным.

Она глубоко вздохнула, чтобы придать себе смелости.

— Нам нужно о многом поговорить.

Как и Стид, Джерадин был одет в пижамные штаны; вероятно, он больше Теризы привык к холоду. Он выбрался из постели вовсе не для того, чтобы сжать ее в объятиях. И, когда заговорил, голос его звучал так, как она помнила: очень деликатно, не чуждо страданиям и надежде.

— После ужина — после того как ты ушла — я отправился повидаться с Миником. Я хотел извиниться за то, что кричал на него. На него нельзя кричать, пусть даже он никогда не обижается.

Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Я провел весь день с твоей Теризой. Она прекрасна. Если ты сделаешь ее несчастной, то я не пущу тебя на порог своего дома». И это сказал Миник, мой брат который никогда ни на кого не обижается.

Джерадин пожал плечами.

— Я не мог признаться ему, что я уже сделал тебя несчастной.

— Нет, — ответила она не задумываясь. — Неправда. Как ты можешь так говорить? Он нетерпеливо смотрел на нее.

— Я смотрю на тебя, Териза. Я вижу, как ты глядишь на меня.

— И что же ты видишь?

Он смотрел ей в глаза и ничего не отвечал.

— Мне нравится твоя семья, — запротестовала она. — Я прекрасно чувствую себя в Хауселдоне. Если ты о том, что лишил меня прежней жизни, то ты больше всех, кого я знаю, сделал для того чтобы я была счастлива. Как ты можешь?..

Она осеклась. Было бы замечательно, если бы в его комнате горел огонь; ей очень не хватало тепла. Темнота вокруг лампы, казалось, сочилась печалью. Изо всех сил стараясь говорить спокойно, она продолжала:

— Джерадин, я, вероятно, могла заставить зеркало переместить меня куда угодно. Куда угодно из тех мест, что я в силах представить, если сумею вспомнить нужное место достаточно живо… И я только что избавилась от Стида. Он касался моей груди. Хотел заняться со мной любовью… Как ты думаешь, почему я оказалась здесь?

Его глаза не отрываясь смотрели в ее глаза.

— Ты здесь, потому что считаешь, что я неправ. Ты думаешь, что я должен был остаться в Орисоне и сражаться. Ты думаешь, я могу справиться с Эремисом.

Когда он высказался, Териза поняла, что излишне осторожничала с ним. Может быть, он действительно заковал себя в панцирь. Но панцирь был хрупким; его можно было разрушить. Джерадин винил во всем себя… Ей хотелось закричать: «О Джерадин, ты винишь во всем себя? За Эремиса и Гилбура? За Смотрителя? За Найла и Квилона? Ты винишь себя лишь потому, что лучшие умы старались удержать тебя и ты не открыл своего таланта?» Но она не могла сказать ему все это. Он просто отвернется. Больше чем когда—либо она боялась, что он отвернется от нее. И она тихо спросила:

— Почему ты решил, что я думаю, будто ты неправ?

— Я уже сказал, — мягкость из его голоса исчезла. — Я читаю это в твоих глазах.

— И что же ты читаешь в них? — настаивала она. — Что ты можешь прочесть в моих глазах?

Он помедлил в нерешительности. Затем резко сказал:

— Страдание.

Териза подумала, что ей станет легче, если она его ударит. Но еще легче ей станет, если она обнимет его. Однако она стояла неподвижно, опираясь спиной о дверь и держа единственную в комнате горящую лампу.

— Именно поэтому я знала, что я реальна. Мастер Эремис утверждал, что я была воплощена зеркалом, но это не может быть правдой. Если бы я не существовала в действительности, я бы не страдала.

— Териза. — Он громко сглотнул. Она задела его: ей показалось, что она видит, как на его словно окаменевшем лице появляется печаль. — Никто не утверждал, что ты не существуешь. Даже Мастер Эремис. Ты здесь. Ты — реальна. Все, что ты делаешь, влечет за собой последствия. Вопрос в том, была ли ты реальна до того, как я переместил тебя? Она машинально хотела ответить: Ты что, изменил мнение? Ты продолжаешь думать, что я была реально там, где ты нашел меня? Но заставила себя промолчать.

— Я должна быть реальной, — сказала она. Король Джойс советовал ей искать доводы. — Если мир, откуда я прибыла, был создан зеркалами, то это должно быть справедливо для любого зеркала, любого воплощения. Но, глядя в плоское зеркало, ты ведь видишь не реальный мир. Ты видишь изображение реального мира. Значит, когда я воплотила себя в воплощение Сжатого Кулака, я не могла появиться в реальном месте. Я должна была появиться в его точной копии — но совсем в другой, чем та, в которую попал ты. Я должна была прекратить существовать — до тех пор, пока кто—нибудь снова не воплотит меня.

Разве не так?

Свет лампы был слабым, но ей почудилась в уголках его губ тень улыбки. Пока он слушал ее, стало темнее. При виде улыбки сердце Теризы забилось сильнее.

— Логично, — сказал он. — Жаль, не я додумался до этого. Эремис бы просто сказал: «Вот почему воплощения посредством плоского зеркала порождают безумие». Единственное воплощение, какое можно проделать безопасно, — это воплощение между реальным миром и созданным воплощением. Реальность слишком сильна, чтобы допускать манипуляции с Воплотимым. Несмотря на свою скованность, рассуждая, он начал тем больше походить на себя прежнего, чем больше его интересовал сам предмет разговора. — И значит, чем ближе созданное воплощение к реальности, тем опаснее оно становится. А когда воплощение копирует реальность, реальность наносит ответный удар. Воплощение выбрасывает Воплотителя из Воплотимого, и сила реакции порождает безумие.

Она обрадовалось перемене его тона, надеясь, что он будет продолжать. Но почти мгновенно он снова спрятался в свою раковину.

— Териза, ведь ты пришла сюда среди ночи не для того, чтобы порассуждать об этике воплощаемого.

— Верно. — Желая выманить того Джерадина, который на мгновение открылся перед ней, она совершила ошибку. — Для тебя это чистые рассуждения. Для меня — жизнь. Я не могу осознать, кто я такая, пока не узнаю правду.

Она сразу поняла, что допустила ошибку; его взгляд резко ушел в сторону, а глаза скрылись в тени. Не следовало напоминать ему о чужих страданиях; он и так слишком переживал по этому поводу; и так считал, что сделал ее несчастной. Но она не захотела отступать. Она зашла слишком далеко, чтобы ретироваться. И она сменила тактику.

— Если я не была реальной до того, как ты извлек меня из своего зеркала, то как я стала Архивоплотителем?

Джерадин не поднял головы. Приглушенным голосом он сказал:

— Ты знаешь, что я в это не верю. Так утверждает Эремис, а не я.

Неожиданно разозлившись, она ответила:

— Очнись. О чем, по—твоему, мы здесь говорим? — Она поставила лампу на ближайший столик, чтобы освободить руки, словно собиралась драться с ним. — С чего ты взял, что я и мир, откуда я пришла, просто воплощение? — То, во что он верил, явно затрагивало их обоих. — Скажи мне тогда, как я стала Архивоплотителем? Джерадин наконец поднял глаза. Внимательно изучая ее — и оставаясь совершенно неподвижным, словно боялся того, что она сделает, если он пошевелится — он ответил:

— Я создал тебя. Когда я отливал зеркало, я создал тебя. — И почти сразу замолчал от изумления. — Значит, я могу создавать Архивоплотителей.

— Не просто Архивоплотителей, — ответила она. — Архивоплотителей, которые могут изменять зеркала так, как ты; Архивоплотителей, которые могут осуществлять воплощения, не соответствующие тому, что ты видишь в зеркале.

— Я мог бы создать целую их армию. Целую армию Воплотителей, могущественных, как Вагель. И он не устоял бы. — Глядя на нее, обдумывая то, на что она намекнула, Джерадин пробормотал: — Неудивительно, что он желает моей смерти.

— И это еще не все. — Осмелев, Териза решила рискнуть. — Откуда он знает, что здесь у тебя нет зеркала? Джерадин снова дернул головой и уставился на нее в изумлении или испуге.

— Что?..

— Откуда он знает, — она заставила себя закончить мысль, хотя выражение лица Джерадина свидетельствовало, что результат будет совершенно противоположным желаемому, — что ты в настоящий момент не занят созданием армии Архивоплотителей?

Она испугала его. Какой ужас! Она пыталась помочь—успокоить Джерадина или придать ему смелости, ведь он замкнулся и облек себя в непроницаемый панцирь, — а чего достигла? Насмерть перепугала его. Мгновение он выглядел таким ошеломленным, что в свете лампы казался бледным как смерть. Затем он вскочил с кровати, бросился к ней, схватил за плечи и выдавил сквозь зубы, словно подавляя вопль:

— Мне нужно убираться отсюда.

Она безмолвно смотрела на него, не отводя взгляда.

— Он вышлет против меня все, что у него есть. Если он застигнет меня здесь, то сровняет Хауселдон с землей, лишь бы добраться до меня.

Это следовало обсудить. Она зашла слишком далеко, чтобы сейчас остановиться. В этом ведь и был смысл, не так ли? Причина, по которой она взялась обсуждать этот вопрос? И она сдержанно заметила:

— Он постарается уничтожить Хауселдон, чтобы ты ничего не успел предпринять. Джерадин потерянно уставился на нее. — Он знает, что ты здесь, — пояснила Териза. — Но не знает, когда ты покинешь Хауселдон. Разве что у него есть зеркало, позволяющее ему наблюдать за всем происходящим здесь. Если ты покинешь город, он не будет знать об этом, пока не сровняет Хауселдон с землей, отыскивая тебя.

Я во всем виновата. — На мгновение ее глаза наполнились слезами. Она яростно сморгнула их. — Во всем виновата я. Сказав ему, что видела в твоем зеркале Сжатый Кулак, я приговорила вас всех.

Ты не знал, что попадешь сюда. Я все выболтала Эремису, но ничего не сказала тебе. Ты просто пытался спастись — и надеялся, что не придется до конца жизни влачить свое существование где—то в чужих краях без надежды вернуться. Ему просто необходимо разрушить Хауселдон, чтобы уничтожить тебя, и в этом виновата только я одна.

Джерадин, это не твоя вина. В том, что произошло, нет твоей вины.

Пальцы Джерадина впивались в ее руки, его лицо было совсем близко от ее лица; но Териза не могла понять, что оно выражает. Его страсти были спрятаны глубоко и не отражались в чертах; кроме того, лицо пригодника было таким напряженным, что она не могла разобрать, где маска, а где — подлинное выражение.

Когда он заговорил, его голос потряс Теризу так, словно Джерадин швырнул ее о стену. Этот голос был сильным, обязывающим; в нем звучала повелевающая сила.

— Териза, люди, которых я знаю и люблю всю свою жизнь, погибнут только потому, что я имел несчастье оказаться здесь. А я поклялся, что не позволю умереть никому из тех, кого люблю.

Но поделать он ничего не мог. Хауселдон подготовился к битве, насколько это было возможно. Джерадин никого и ничего не мог спасти. И оттого он так нуждался в ней. Териза не расплакалась, не стала извиняться, не принялась защищаться и не разгневалась. Она прямо посмотрела ему в глаза и сказала:

— Мне кажется, тебе полегчает, если ты ударишь меня. Он посмотрел на нее так, словно и вправду мог ударить ее; он был в такой ярости и отчаянии, что мог ударить кого угодно.

— Почему ты не рассказала обо всем мне?

Териза медленно покачала головой. Во всяком случае, он не ушел в себя снова. Она добилась хотя бы этого. Даже ярость была предпочтительнее его самоизоляции, его самобичевания.

— Это не главное, — сказала она. — Это, в общем, пустяки. Я просто совершила ошибку, и все. Я не понимала, насколько все это важно. — А позднее она так стыдилась своей встречи с Мастером Эремисом, что рассказать обо всем было просто невозможно.

— Главное, у меня был выбор. — Казалось безумием разговаривать так спокойно, когда Джерадин был в таком отчаянии. Казалось безумием считать, что ярость—это выход. — Я могла отправиться куда угодно. — В то же время ее отчаяние стало превращаться в нечто другое, нечто невероятно, удивительно похожее на радость. Ей удалось растормошить его — вызвать в нем ярость. А значит, можно было рассчитывать на все остальное. — Но я выбрала это место.

Джерадин, послушай меня. Как по—твоему, почему я выбрала это место?

Он был так разгневан, так волновался за свой дом, семью и друзей, что едва слушал. Он скрипел зубами, с трудом сдерживаясь. И тем не менее это был прежний Джерадин, тот самый, который делал все возможное, чтобы доставить ей удовольствие. Огромным усилием он заставил себя более или менее успокоиться.

— Ну—ка, ответь. Почему?

— Нет. — И она снова покачала головой. — Сам подумай. Ну — почему я появилась здесь?

Он прохрипел:

— Ты не знала, куда еще деваться. Чтобы спастись.

— Нет. Подумай лучше. Я могла отправиться куда угодно. Принц Краген был бы рад, окажись я в их лагере. Мне достаточно было воплотить себя вне стен Орисона.

Сейчас она контролировала его. Просто удивительно, какую власть над ним она обрела. Ее ошибки могли повлечь за собой полную гибель его дома и семьи; его причины гневаться были чересчур справедливы. И тем не менее, он все еще старался понять ее.

Он не отошел от нее, но его пальцы перестали впиваться в ее руки. С меньшей яростью он сказал:

— Ты хотела предупредить меня.

— Да. — Она не улыбнулась. Но радость в ее душе завела победную песнь. — Я хотела предупредить тебя.

А как ты полагаешь, почему я тратила столько сил? Как по—твоему, почему меня волновало, что произойдет здесь? Я ведь не знала твою семью. Я никогда не бывала здесь раньше. Почему, как по—твоему, я решила появиться здесь и встретиться с тобой лицом к лицу, хотя знала, что по моей вине ты попал в переплет—знала, что у тебя есть все основания злиться на меня или даже ненавидеть, а я не могу сделать ничего, чтобы исправить положение?

О, она контролировала его. Ей хотелось крикнуть: он в моей власти. Сейчас он не был закован в панцирь, застегнутый на все застежки. Его ярость пошла на убыль. Он пытался понять, к чему Териза ведет; растерянный, молчаливый, полностью сбитый с толку и снова начавший надеяться.

— Подумай об этом, — пробормотала она, удерживаясь, чтобы не разрыдаться.

Он открыл рот, но не сказал ни единого слова.

— Болван. Все потому что я люблю тебя.

Она обхватила Джерадина за шею и прижалась к нему, чтобы поцеловать.

Ему понадобилось время, чтобы опомниться от изумления. К счастью, это длилось не так уж долго. Прежде чем ее настроение пропало, он прижал ее к себе и вернул ей поцелуй, словно ответ, идущий из самых глубин души.

Ткань его пижамных брюк была настолько тонкой, что она, несмотря на неопытность, не могла ошибиться в том, какие чувства он питает к ней. Она целовала его долго, пока его руки сжимали ее. Затем она высвободилась из его объятий и принялась расстегивать пуговицы рубашки.

Его глаза потемнели и походили на притухшие уголья. Териза с трудом сбросила с ног сапожки. Когда она скинула рубашку с плеч и позволила юбке упасть на пол, Джерадин замер, не в силах дышать. Страсть сжигала его, казалось, до кончиков волос.

Внезапно он рывком стянул брюки и увлек Теризу на постель.

Он настолько благоговейно целовал ее и прикасался к ней, разрываясь между изумлением и тревогой, он хотел дать ей так много, что не верил себе. И поэтому был робок, а ей хотелось, чтобы он был уверен в себе. Мастер Эремис был прав. Во время краткого пребывания Мастера в подземельях, после того как был выпущен на волю Воин Гильдии, он сказал ей: «Как только вы подумаете о другом, вы вспомните мои губы, ласкающие вашу грудь». И верно: прикосновения Джерадина напомнили Теризе о Воплотителе — о его уверенности, о его желании обладать ею безраздельно.

Но Джерадин вызывал в ней более глубокие чувства. Она чувствовала, что провела большую часть жизни, ожидая, когда окажется с ним в постели. И могла обойтись без уверенности. Они научатся тому, что нужно знать, вместе.

Но все пошло наперекосяк, как у Джерадина бывало всегда. Свой талант к Воплощениям он обнаружил чересчур поздно, когда уже не мог воспользоваться им. Сейчас он слишком поздно понял, что Териза любит его, и не смог воспользоваться этим. Может быть, злую шутку с ним сыграла его собственная неопытность. Может быть, его не отпускало беспокойство за Хауселдон и семью. Териза не знала, в чем причина — и в некотором смысле это не волновало ее. Ее волновало лишь то, что он отчаянно бранится, откатившись от нее, лежит на спине, стиснув кулаки, с напряженными мышцами, пытаясь снова заковать себя в панцирь.

Она смотрела, как Джерадин замыкается в себе, и ее радость начала испаряться. На мгновение ей показалось, что она разрыдается.

Затем ей пришла в голову неплохая мысль.

Кончиком пальца она провела по желваку на его челюсти.

— Подумай вот о чем, — сказала она, словно продолжала небрежную, чуть поддразнивающую беседу. — Мне пришло в голову, как доказать, что я действительно реальна.

— Я и так в это верю, — пробормотал он, словно с другого края мира. — Сама знаешь.

— Но не знаешь, почему, — ответила она игриво. — И потому переживаешь. У тебя нет доказательств. У тебя просто есть твое «острое предчувствие» — и ты полагаешься на веру. А я могу дать тебе доказательство.

Люди вроде Эремиса утверждают, что я создана с помощью воплощения. Порождена тобой и твоим талантом, когда ты сделал зеркало. Но если это правда, тебе не кажется, что ты создал бы женщину, с которой тебе проще было бы заниматься любовью?

Она застигла его врасплох, и он замер. И вдруг рассмеялся, словно застонал.

А как только засмеялся, его защитный панцирь разлетелся вдребезги.

— Великолепно, — выдавил он из себя в перерывах между приступами смеха. — Я до того бестолков, что не могу осознать собственный талант. Не могу помочь своей семье. И моему королю. И женщине, которую люблю. Но и этого мало. Я не могу сделать даже такое.

Она расслышала в его смехе нотки истерики и чуть не растерялась. Но простой смех, казалось, смыл с души пригодника печаль и тягу с самобичеванию; чем больше он смеялся, тем более походил на прежнего Джерадина.

— Нет, я до того бестолков, что настолько бестолково создал женщину для любви, что она, сама того не желая, отравляет мою жизнь. Когда она хочет заняться со мной любовью, я так пугаюсь, что почти не могу думать.

Мне не нужны враги. Как только я отсмеюсь, я сам покончу с собой. О, Териза.

Он произнес ее имя так, словно страдал. И, подкатившись к ней, взял в ладони ее лицо и вновь принялся целовать.

В его поцелуях, несомненно, не было уверенной страсти Мастера Эремиса. Но они были нежными, словно вспомнившиеся ей звуки рожка, и им невозможно было противиться. А когда она вспомнила о рожке, в ней снова зазвучал его сигнал. На этот раз все было на месте.

Это случилось почти на заре. Когда Териза наконец заснула, она продолжала прижиматься к нему, словно обещая, что никогда не отпустит его от себя.

На рассвете в доме зашумели; но они с Джерадином не проснулись.

К счастью, Хауселдон охраняли не Териза с Джерадином. Когда началось нападение, часовые мгновенно заметили его и подняли тревогу.

Их крики разнеслись по домам и тавернам, по конюшням и амбарам. Люди, едва поднявшись с постели, выскакивали из домов, сжимая вилы, косы, топоры, пастушьи посохи, заточенные, словно пики, молоты, ножи и пилы, обычные палки, случайно оказавшиеся здесь мечи и охотничьи луки. Шесть тренированных лучников Домне в два счета заняли свои позиции вокруг частокола. Крича, чтоб ему нашли его костыли, Домне в ночной сорочке выскочил из дому.

Но Тольден опередил отца. Он слишком беспокоился, чтобы заснуть. После множества безуспешных попыток отдохнуть он заполночь встал и оделся. Если бы Квисс не остановила его, Тольден отправился бы бесцельно бродить вдоль частокола. Но она чуть ли не силой заставила его сесть и выпить кубок вина; она массировала ему шею и мышцы спины, пока руки не заныли от усталости; она занялась с ним любовью. После этого он притворился, что спит, пока она не заснула. А тогда снова выбрался из постели.

Он грелся у огня в первой комнате, когда услышал сигнал тревоги, и с криком (в его голосе не слышалось ни жажды насилия, ни гнева) выскочил из дома. На миг он притормозил, пытаясь сообразить, где бьют тревогу. И помчался туда, только борода развевалась на предутреннем ветру.

Териза проснулась скорее от того, что вскочил Джерадин, чем от криков. Он буквально впрыгнул в одежду, пока она спешно старалась справиться со своей, чтобы отправиться с ним, и распахнул дверь прежде, чем она начала застегивать рубашку.

Тем не менее, она догнала его. В коридоре он столкнулся со Стидом и стал поднимать своего многострадального брата с пола. Стид вцепился в него.

— Дай мне нож, — хрипел он, — я не могу никуда бежать. Но я могу сражаться здесь, если придется.

— Я скажу Квисс, — ответил Джерадин, отодвигая его в сторону.

Вместе с Теризой он достиг входной двери, крикнул Квисс, что Стид просит нож, и вылетел из дома.

— Где? — яростно спросил он у первого встреченного мужчины.

Тот выглядел слишком перепуганным, чтобы соображать, что происходит.

— На западе.

— На западе, — пробормотал Джерадин, задумавшись. — Значит, это не солдаты. Солдаты пришли бы с севера. Или с северо—востока.

Териза поняла, к чему он клонит, но сердце у нее так колотилась, что она была не в состоянии говорить.

— Эремис выслал против нас Воплотимое.

Она кивнула. И, петляя среди домов, они бросились к западной стене.

Все бежали на запад. Указания Тольдена были просты: женщины и дети остаются дома; всякий, кто слишком молод, слишком слаб или болен, чтобы сражаться, — тоже. К несчастью, люди в Хауселдоне отвыкли повиноваться приказам. Улицы были переполнены народом, которому не следовало появляться здесь.

Некоторые вооруженные, решительные или просто желающие сражаться просто не могли пробиться сквозь толпу.

Но Тольден откликнулся на тревогу так быстро, что оказался впереди толпы; он не знал, что его указания не выполняют. Достигнув сторожевого поста, он взобрался на платформу, где всю ночь дежурил человек, поднявший тревогу, и забрался вовремя, так что мог видеть нападение.

Они появлялись беззвучно, нарушая тишину только тяжелым топотом лап и шумным дыханием; странные волки в чешуе, покрывающей крутые бока, с двумя рядами клыков в разверстых пастях; в их диких глазах горело что—то похожее на разум. Только несколько дюжин. Так подумал Тольден, когда увидел их. Достаточно чтобы разорвать овечью отару. Или запугать фермера. Но недостаточно, чтобы испугать Хауселдон. Они просто не смогут перебраться через частокол. И тут вожак стаи прыгнул.

Волк, казалось, летел прямо на него. Взмыв в воздух по меньшей мере на восемь футов, он зацепился передними лапами за стену. Пока его задние лапы царапали дерево, челюсти тянулись к лицу Тольдена.

Испуганный так, как в жизни не пугался, Тольден мгновение не мог пошевелиться. Фермер, а не солдат; он ничего не знал о сражениях. Но где—то в глубине души всегда считал, что в людях вроде Артагеля, которые отправляются на битву с такой радостью, есть нечто ненормальное. Те, кто стоял на платформе рядом с ним, отпрянули. Один из лучников взялся за лук. А

Тольден все еще не мог пошевелится.

Клыки приблизились, горячая слюна брызнула ему в лицо, и что—то в нем сломалось. Хотя он никогда не думал об этом, он был невероятно силен, и его сила пришла ему на помощь. Он потянулся вперед, схватил волка за глотку и швырнул вниз.

Волк упал в стаю, ломая ряды и мешая сородичам приготовиться к прыжку. Стая завыла — резкий, пронзительный звук, кровожадный вопль. Щелкнули челюсти. Волки рассредоточились, чтобы снова напасть. — Лучники! — в отчаянии закричал сын Домне, — стреляйте в этих тварей! Если они переберутся через стены!..

Но он опоздал. На частокол успели прыгнуть три волка… четыре… шесть. Вместо того чтобы напасть на сторожевой пост, они бросились к той части стены, где не было защитников.

Его поразила мысль, что эти бестии понимают, что делают. Они были наиболее беззащитны, когда пытались преодолеть частокол, и потому перебрались на другую позицию. В грудь ближайшего волка вонзилась стрела. Он рухнул вниз, кашляя кровью. Пока лучник снова натягивал тетиву, кто—то с платформы метнул топорик, и тот вонзился точно между горящими дикими глазами. Кто—то попробовал использовать вилы в качестве рогатины; зубья не достигли цели, но волк упал вниз. Тремя меньше.

Оставшиеся три взобрались на стену. Тольден видел, как фермер взмахнул топором и промахнулся — и упал с горлом, разорванным небрежным движением головы волка. К счастью, следующий фермер нанес мощный удар дубинкой, и волк зашатался. Пока он приходил в себя, длинный взмах косы обезглавил его.

Защитники прибывали настолько быстро, насколько позволяли узкие улочки и толпа на них. Второй из волков, выбравшихся на стену, метнулся между двумя конюхами (они чуть не вышибли друг другу мозги, пытаясь попасть в него), разорвал живот лучшему пекарю в Хауселдоне, прежде чем тот успел замахнуться, и прыгнул на кучку мальчишек, которым удалось сбежать от матерей. Но пал от древнего меча в руках старика, который помнил, что такое войны.

Третий волк свалился с застрявшей в груди стрелой, выпущенной юным учеником лучника. И, словно обезумев от боли, убил юношу, оторвал мужчине кисть руки, когда тот пытался заколоть бестию ножом, и помчался по улочке в центр Хауселдона.

Затем в атаку кинулись новые волки.

С соседнего поста прибежал второй лучник. По примеру друга он принялся стрелять в волков, когда те забирались на стену, так быстро, как ему удавалось выдергивать стрелы из колчана. Но стрелков было всего двое. Каждый раз, когда они тянулись за новой стрелой, три или четыре чудовища проскакивали в Хауселдон.

Призывая помощь, Тольден спустился с платформы.

Остальные лучники спешили сюда, но им мешала толпа. А защитники, находившиеся рядом с местом атаки, не знали, как сражаться с подобным врагом; они налетали со всех сторон. В каком—то смысле волки проигрывали. Им грозило скорое уничтожение. Но если достаточное их количество прорвется на улицы, они натворят много бед, прежде чем их успеют прикончить.

А если они убьют лучников…

Может быть, волки и не проиграют.

Тольден выхватил топор из рук человека, явно не знающего, что с ним делать. И, став на пути волков, принялся рубить их, словно дрова. Он не имел ни малейшего понятия, что еще делать.

И не знал, как обстоят дела с волками, прорвавшимися ему за спину. Он не видел, как подоспели остальные лучники, не видел их стараний уменьшить число нападавших; не видел, что стена защитников за его спиной таяла по мере того как люди впадали в панику и разбегались кто куда; даже те, кто знал, как держать оружие, отступали.

С другой стороны, он был одним из немногих, кто видел, что волки — всего лишь авангард.

Никто не предполагал такого. Никто об этом не подумал. Волки причинили немалый вред. Проклиная глупость, заставившую их выбраться наружу, женщины бросились по домам, забывая о детях. Мужчины прятались по погребам. Куры метались под ногами, рассыпая перья, или пытались взлететь на крыши. Всю западную часть Хауселдона захлестнула паника, инструкции и планы обороны оказались забыты.

Внезапно улица перед Теризой и Джерадином очистилась, и они оказались нос к носу с существом с окровавленными челюстями и торчащей из груди стрелой.

Чешуя на боках придавала ему сходство с огромным броненосцем, два ряда клыков были как пасть акулы.

Теризе припомнились всадники с рыжей шерстью и множеством рук.

Волк, нюхая воздух, остановился. В его глазах, казалось, горел разум.

— Он охотится на нас, — сказала она. Во всяком случае, ей так казалось; она только не могла определить, произнесла ли эти слова вслух.

— Когда я толкну тебя, — прошептал Джерадин, — беги вон к тому дому. — Он незаметно кивнул на ближайший дом. — Заскочи внутрь. Закрой дверь. Попытайся задвинуть засов.

Волк издал глухое ворчание, похожее на отдаленный раскат грома.

— Что ты собираешься делать?

Она, как видно, все—таки говорила вслух. Иначе бы он не ответил.

— То же самое, только на другой стороне.

Она машинально кивнула, боясь делать что—то еще. И, словно ее кивок был сигналом, волк прыгнул на них, яростно хрипя. Джерадин толкнул Теризу в плечо так сильно, что она споткнулась и растянулась на земле.

Во всяком случае, она не попала под атаку твари! Пытаясь хоть как—то контролировать свои движения, она перекатилась на бок, ударилась об угол дома… …и извернулась — увидеть, что с Джерадином. Он не сделал ни малейшей попытки последовать ее примеру. Оттолкнув ее, он просто нагнулся. Волк приземлился и опять бросился на него, а Джерадин выпрямился, глядя на существо с такой решимостью, словно собирался выбить ему мозги.

— Джерадин!

— Быстро в дом!

И проворно — она едва успела это заметить — пригодник отпрыгнул в сторону. Волк проскочил мимо. Она услышала яростное щелканье челюстей, достаточно крепких, чтобы перекусить любую кость. На рукаве куртки Джерадина теперь зияла дыра.

Но крови не было видно. Пока. Волк развернулся на этот раз быстрее, потому что жертва была ближе, — и снова бросился в атаку.

Если бы Джерадин замешкался, споткнулся или чего—то не рассчитал, он простился бы с жизнью. Никто не может проделывать такие штуки долгое время. Стрела в груди волка давала Джерадину преимущество. Тем не менее, он пригнулся в третий раз, отскочил в сторону, покатился, вскочил на ноги и встал перед волком, который снова готовился прыгнуть.

Териза безрассудно кинулась через улицу Джерадину на помощь.

В этот миг из дома в смертельной панике выскочила женщина. С перепугу она едва соображала, что делает, но, тем не менее, сунула в руки Теризе вилы. И захлопнула за собой дверь, загоняя засов на прежнее место.

Териза машинально схватилась за рукоять вил. С диким безумным воплем, чтобы отвлечь волка, она бросилась вперед и постаралась пронзить его тело.

И промахнулась. Волк оказался слишком быстрым, слишком опытным для ее примитивной атаки. Но когда она это сообразила, то почти случайно уже отреагировала на его прыжок. Напоровшись на зубья вил, он отскочил в сторону.

Откуда ни возьмись в воздухе просвистел костыль и ударил волка в затылок.

Взвыв от боли, бестия развернулась и бросилась на Домне.

Джерадин завопил, без толку предупреждая об опасности. Териза замерла с оружием в руках, словно забыла о нем.

Но Домне не побежал и не пригнулся. Из—за раненой ноги он едва мог ходить. Но у него был костыль и в другой руке, и, когда зверь прыгнул на него, он ткнул костылем ему в глотку.

В то же время Джерадин метнулся к Теризе, одним движением вырвал у нее вилы и что было сил метнул их в спину волку.

Пригвожденный к земле зверь корчился, яростно рыча, забрызгивая сапоги Домне кровью. Потом замер.

— Спасибо, отец, — с трудом переводя дух, сказал Джерадин. — Стекло и осколки! Еще бы чуть—чуть… тебе не следовало так рисковать.

Домне с трудом балансировал на одной ноге. Его лицо было белым. Тем не менее, он смог ответить спокойно:

— Надеюсь, когда—нибудь ты станешь называть меня «папа». Я знаю, тебе это понравится. Джерадин покачал головой, словно лишился дара речи.

Домне ткнул костылем в тело волка, лежащее у его ног.

— И сколько их еще там?

— Достаточно, чтобы прорвать оборону Тольдена, — прохрипел Джерадин.

Теризе на мгновение показалось, что она теряет сознание. К счастью, Джерадин подоспел вовремя и подхватил ее, прежде чем ноги отказали ей.

Когда последний волк рухнул внутрь частокола со стрелой в сердце, лучник в полной панике закричал:

— Тольден! — и Тольден чертыхнулся сквозь зубы, потому что не мог сказать ничего другого — он и так запыхался.

Половина стаи лежала перед ним мертвой. Трупы висели на стене, грудами лежали по обеим сторонам от него, среди мертвых тел его людей. Его топор был окровавлен; руки и грудь забрызганы красным; кровь стекала по бороде Тольдена и впитывалась в рубаху. В его взгляде светилась ярость, делая его похожим на хищный разумный взгляд волков. Сколько их проскочило мимо него? Он не знал. Он не знал, что делают люди в Хауселдоне, чтобы защититься. Он знал лишь, что лучник на платформе перепуган до крайности.

Когда он выглянул за край частокола и увидел, на что указывал лучник, то поначалу в отчаянии оцепенел.

Еще и это?

Он смотрел на сотню ярдов вперед на открытое место. Там был кот.

Всего лишь кот. Один—единственный. Ничего больше. Постепенно до него дошло, что этот кот больше его самого. По меньшей мере с лошадь. По меньшей мере…

Затем он заметил, что когда кот ступил на молодую травку и старые листья, те вспыхнули. Он оставлял за собой дымящийся след и двигался оттуда же, откуда пришли волки. Он приближался — не торопясь, но не колеблясь — надвигаясь неумолимо и неотвратимо, как буря.

— Тольден, — пробормотал лучник словно молитву, — что это?

Да, он свалял дурака. Кто он такой, чтобы воображать, будто сравнится с отцом, будто может стать следующим Домне? Он ничего не понимал в Воплощениях. Единственное, чего он достиг в жизни, с его точки зрения, так это знания о том, в какое время года и при каких условиях сажать абрикосовые деревья. Правда, он еще женился на Квисс и обзавелся пятью детьми; семья тоже наполняла гордостью его сердце.

— Сколько стрел у вас осталось? — спросил он лучника.

— Ни одной. — Этот вопрос лучник понял. — Я все их израсходовал на волков.

— Неважно. Пошли. — Тольден слегка подтолкнул его. — Приведи людей к запасам воды. Если эта штука не перепрыгнет частокол, она подожжет его.

Лучник скатился по лестнице и убежал. Тольден повернулся ко второму лучнику, оказываясь спиной к приближающемуся огненному коту.

— Если у тебя нет стрел, — сказал он так, словно обращался к маленькому кружку друзей по не слишком серьезному поводу, — немедля отправляйся в Хауселдон. Нам понадобится помощь.

Но если у тебя что—то осталось, то оставайся здесь.

Не больше чем в пятидесяти ярдах от частокола огненный кот приблизился к старой копне кукурузных стеблей. И копна мгновенно сгорела, выбросив тучи пепла.

Платформа скрипнула: к Тольдену поднялись двое лучников. Кивнув в сторону огненного кота, он сказал:

— Цельтесь в глаза.

— А это убьет его? — хрипло спросил один из лучников.

— Кто знает. Есть предложение лучше?

Воин покачал головой. Его лицо окаменело от страха, но он не отступил.

Лучники натянули тетивы. И почти мгновенно выпустили стрелы.

Огненный кот почти небрежно отвел голову в сторону. Стрелы вспыхнули и превратились в уголья прежде, чем наконечники коснулись шерсти кота.

— Мне кажется, нужна более удачная идея, — пробормотал второй лучник, когда они с товарищем снова натянули луки.

Словно потеряв разум, Тольден опять обернулся и закричал:

— Джерадин! Где Джерадин?

Начало прибывать подкрепление: люди, которые не встречались с волками, осознавшие, что пришла более грозная опасность; некоторые были настолько напуганы, что лучникам пришлось отослать их назад. Никто не видел Джерадина. Большая часть защитников уставилась на Тольдена так, словно он говорил на чужом языке.

— Хорошо, — прохрипел он. — Справимся сами. — Свирепость в его глазах усилилась. Внезапно впав в ярость, он заревел: — Не стойте здесь! Несите воду на платформы!

Его окрик вывел собравшихся из ступора отчаяния, и люди внизу зашевелились.

Лучники опустошили колчаны — бесцельно — и спрыгнули, освобождая место для ведер с водой. Огненный кот был уже так близко, что Тольдену казалось, он чувствует исходящий от него жар. Или, может быть, это было прикосновение солнца. Небо было ясным, безоблачным, и воздух мало—помалу прогревался. Кровь текла по его лицу словно пот, пока он помогал людям поднимать ведра.

Они успели вовремя, точнее почти вовремя. Кот достиг частокола, остановился, ткнулся в дерево носом. Вверх мгновенно ударило пламя, превратившееся из маленькой искры в яростный костер. Руки, удерживающие воду, обожгло. Тольден лишился бровей и бороды и едва не ослеп.

Двое лучников тотчас опрокинули воду на стену. Вода соприкоснулась с пламенем с ревом, похожим на взрыв.

Огонь в бревнах погас. Но такое количество воды, превратившейся в пар, смело людей с платформы.

Тольден приземлился на плечо и провел несколько мучительных бесполезных мгновений глядя в небо, пока его мышцы приходили в норму после падения. Его плечо, возможно, было сломано. Ему казалось вполне вероятным, что он уже никогда не сможет дышать. Острый горячий пар растворился в воздухе почти мигом, оставив небеса чистыми и неприкосновенными. Мокрое дерево частокола задымилось. Судорожно вздохнув, Тольден откатился в сторону и встал на четвереньки.

Плечо онемело. Он не мог пошевелить рукой.

Пламя начало пробиваться сквозь бревна. Плющ, скреплявший бревна, заполыхал. Стена снова занялась и запылала с треском и жаром, словно доменная печь. Тольден и его люди отступили и смотрели, как горят бревна — и как огненный кот пробирается сквозь них, словно это всего—навсего безвредные потухшие головешки.

— Тольден! — закричали люди.

— Помоги!

— Скажи нам, что делать!

— Бежать, — с трудом выдавил он из себя. За всю свою жизнь он не видел такого яростного огня, не встречался ни с чем столь кошмарным, как этот огненный кот.

— Бежать. — От жара у него слезились глаза, словно он плакал. Хауселдон был построен из дерева. Он весь сгорит. — С дороги.

Машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, он отступал, держась поблизости от жара. Огненный кот небрежно следовал за ним, словно Тольден был особенно вкусной и легкой добычей.

Двигаясь словно безумец, он вел огненного кота между домов.

Кот двигался за ним. Огонь захватил стену зернохранилища; затем, с треском взрываясь, подобным стрельбе из пистолета, загорелось само зерно. Огонь, дым и дымящееся зерно разлетелись на сотни футов в стороны.

Торговец, владевший зернохранилищем, толстый жадный старик, жил в доме поблизости. Он сбежал с крыльца и вылил на кота полное ведро воды.

Кот даже не заметил покушения на свою жизнь.

Почти мгновенно пламя поглотило торговца.

Тольден отступал так медленно, как только мог, ведя за собой разрушение Хауселдона.

Он не сразу сообразил, что произошло, когда кот внезапно раздраженно фыркнул — может быть, от боли—и отпрянул в сторону. Пламя словно прилипло к его передней лапе. Зверь нагнулся и вылизал лапу дочиста; его хвост раздраженно ходил из стороны в сторону. Он пошел дальше — более злой, более решительный; похоже, он собирался разделаться с Тольденом поскорее, без лишних сантиментов.

Тольден тупо смотрел на происходящее, сраженный невероятным фактом, что существо пострадало, наступив в небольшую лужицу овечьего помета.

Словно эта информация была недоступна его сознанию, он лишь покачивал головой; обожженное безбородое лицо исказила гримаса; неподвижная рука висела плетью.

Он с усилием повернулся и поспешил убраться с дороги огненного кота, метнувшись в проулок между ближайшими домами так, словно стервятники начали клевать его голову. Люди, которые видели его, решили, что он обезумел.

Кот не стал преследовать его. У него было достаточно добычи.

Поджигая дома и магазины, он продолжил свой чудовищный поход в центр Хауселдона. К Теризе и Джерадину.

Териза, Джерадин и Домне услышали крики, увидели огонь и дым, рвущиеся в небо.

— Зеркала и осколки! — прошипел сквозь зубы Джерадин. — Что это?

— Боюсь, что не волки, — пробормотал Домне. Он пнул труп ногой. — Даже эти твари не умеют поджигать дома.

Тревога помогла Теризе собраться. Она взяла себя в руки и попыталась думать.

— Где Тольден?

Джерадин покосился на нее. Он и Домне не смотрели друг на друга.

Один из лучников пронесся по улице. Разгоняя людей, он остановился перед Домне.

— Милорд, — выдавил он, судорожно хватая ртом воздух, — стена проломлена. Дома горят.

— Я и сам вижу, — ответил Домне с неожиданной жесткостью. — Как это случилось?

— Создание из Воплотимого. Кот величиной с быка. Он поджигает все вокруг себя.

И идет вот оттуда.

Териза почувствовала, как холодная рука сжала ее сердце. Поджигает все вокруг…

— Смотритель Леббик рассказывал мне о похожем коте.

Он убил его стражников. — Он выслал всего пятьдесят солдат, и они погибли. — Когда те пытались преследовать Воина Гильдии. Джерадин мрачно кивнул.

— У Эремиса не хватает людей. Или он не может сейчас воспользоваться ими. Или не может воплотить достаточное их количество, не сводя их с ума. Поэтому он использует для атаки Воплощения. Пытаясь уничтожить нас разом, вместо того, чтобы убивать поодиночке.

Огонь приближался. Склад принялся разбрасывать пламя во всех направлениях: начали взрываться бутыли с маслом. Разрушение Хауселдона, похоже, стало уже бесконтрольным.

Домне смотрел, как его люди разбегаются, словно боялся выказать слабость. Но голос его звучал спокойно, он держал себя в руках.

— Джерадин, ты единственный Воплотитель в семье. Как от этого защищаться?

— Только с помощью зеркал, — рявкнул в ответ Джерадин. Теризе показалось, что сейчас он выглядит совершенной копией отца — такой же спокойный и так же боится выказать слабость. — Которых у нас нет.

Тут она впервые увидела кота. И невольно отступила на шаг.

— Где Тольден? — снова спросила она, внезапно испугавшись, что он мертв.

А Тольден бежал так, как не бегал никогда в жизни.

Плечо у него не было сломано: будь оно сломано, оно давным—давно начало бы болеть. Тем не менее, рука не слушалась его; он до сих пор не мог воспользоваться ею. Она мешала ему сохранять равновесие и скорость. Из—за нее он бежал, словно горбун.

Он бежал между домами, по улицам Хауселдона, словно был смертельно напуган.

Он забыл о волках — забыл о них начисто. Отчаяние не оставляло места для других опасностей. Один из домов, мимо которых он пробегал, стоял с дверью, сорванной с петель, но Тольден этого не заметил. Он не услышал стоны умирающих внутри дома, не увидел чудовища, пожирающего человеческую плоть на пороге. Он не соображал, что происходит, когда волк бросил ребенка, которого рвал на куски, и прыгнул, целясь ему в голову.

Торопливость спасла его, волк промахнулся. Однако когти прочертили отметины на спине Тольдена, пытаясь добраться до него.

Боль отвлекла его внимание. Они с волком повернулись, чтобы встретиться друг с другом; такой же разъяренный, как зверь, человек выбирал место для удара.

Слизывая с морды кровь, волк снова прыгнул.

У Тольдена не оставалось времени пугаться или переживать. Честно говоря, у него не было времени на волка. И, подавшись вперед, когда зверь прыгнул, он пнул его в грудь так сильно, что у волка разорвалось сердце.

И снова побежал.

Спина горела как в огне. С трудом, шепотом призывая на помощь, Тольден добрался до ближайшей выгребной ямы, где Хауселдон хранил удобрения для полей и садов.

Времени у него было немного. Перепуганные люди метались по улице; Териза, Джерадин и Домне теперь ясно видели огненного кота.

И тот видел их; это не вызывало сомнений. Его взгляд застыл на них, словно кот наконец—то распознал свою настоящую добычу.

Наверное, так оно и было. Окаменев от беспомощности и страха, Териза продолжала твердить про себя: Эремис не удовлетворился бы случайным убийством. Значит, он способен говорить с этой тварью. В противном случае как он объяснил, чего хочет? Кот ведь мог напасть на Воина вместо стражников Смотрителя. Вероятно, Эремис описал ему людей, которых необходимо убить.

Она по—дилетантски пыталась понять, какие объяснения понимает огненный кот? Действительно ли Эремис способен разговаривать с ним?

— Териза, — рука Джерадина коснулась ее руки, стиснула пальцы. — Териза, послушай. Если это существо охотится за мной, ты можешь спастись. Беги отсюда — беги подальше от Хауселдона. Отправляйся на север. К Термигану. Возможно, он может дать тебе зеркало. Во всяком случае, ты предупредишь его. Он обеспечит тебе защиту.

Я попытаюсь отвлекать его как можно дольше. — Спасибо. — Что сказать? Териза не имела ни малейшего понятия. — Я оценила твое предложение. — Слова, казалось, срывались у нее с языка, минуя сознание. — А вдруг он охотится на меня? Куда ты убежишь?

— Интересный вопрос, — сухо вмешался Домне. — Давайте обсудим его позднее, ладно? Бегите оба. Если он решил уничтожить Хауселдон, то, может, хотя бы вам удастся сбежать. — Внезапно он закричал, и его приказ прозвучал словно удар бича: — А ну марш!

Териза и Джерадин согласно кивнули.

Но не шелохнулись.

Она почувствовала на лице жар. Огненный кот был так близко, что она могла добросить до него камнем. Он не торопился — но несомненно направлялся прямо к ним. Его глаза полыхали ненавистью; хвост мел пыль.

Она, Джерадин и Домне стояли неподвижно, словно разом лишились рассудка.

И огненный кот остановился. Окинул их враждебным взглядом: «Это еще что?» У Теризы сложилось странное впечатление, что она будто бы знает, о чем думает кот. «Почему они стоят здесь, словно огонь и клыки не могут причинить им вреда? Какую опасность они могут представлять?»

Она, несомненно, сошла с ума, даже если мужчины, стоявшие рядом с ней, оставались нормальными. Пока огненный кот изучал их, Териза махнула рукой и сказала:

— Брысь. Убирайся. — Она чувствовала, как волосы начинают съеживаться от жара. — Мы тебя не тронем. Если ты уберешься отсюда.

Отлично. Великолепно. Вместо того чтобы отступить, бестия изготовилась для прыжка.

Неожиданно рядом с Домне появился Миник. Несмотря на свое торопливое появление, он, казалось, ничуть не запыхался.

В крепких загорелых руках у него было по деревянному ведру.

Вода, подумала Териза. Отличная идея. Жаль, это не поможет. Огненного кота не остановил снег, когда он напал на людей Смотрителя Леббика.

Неторопливо, словно точно следуя инструкциям, Миник поставил ведра перед собой.

Задыхаясь и сопя так, словно его грудь вот—вот лопнет, на улице появился Тольден. Он чуть не воткнулся во фланг коту; жар там, должно быть, был чудовищный.

Тольден прижимал к себе корыто.

Полное воды, оно было бы слишком тяжелым, чтобы его мог нести один человек. Тем не менее, Тольден нес его в одиночку, без всякой помощи, и наконец уронил корыто в пыль.

Глухой гулкий звук отвлек внимание существа. Грациозно развернувшись, словно игривый котенок, огненный кот начал изучать, что происходит сбоку. — Получай! — хрипло закричал Тольден.

И, нагнувшись к корыту, обеими руками зачерпнул и швырнул в морду противнику пригоршню овечьего помета.

Тяжелые комья ударили в бакенбарды кота, в челюсти, в глаза.

Ударили и прилипли.

Они были топливом и жарко запылали. Но не отскочили, как вода, дерево или даже железо. Они прилипли к телу и шерсти существа.

С ревом кот перекувырнулся через голову. И бросился скрести морду, пытаясь содрать обжигающую субстанцию.

Миник действовал несколько медленнее; даже в минуты опасности он не мог избавиться от своей всегдашней обстоятельности. Но не сплоховал. Прежде чем кот успел повернуться, Миник сделал шаг вперед и выплеснул на кота содержимое первого ведра.

Новую порцию овечьего помета.

На этот раз существо взвыло так, словно вопль шел из глубин его души, и принялось кататься по земле, прижимая свой горящий бок, пытаясь притушить огонь.

Почти тут же на улице появились пять или шесть человек с ведрами и корзинами, полными овечьего помета; они принесли новое топливо для огненного чудовища. Нагнувшись над своим корытом, Тольден черпал из него помет руками и швырял в кота. Миник все стой же обстоятельностью использовал второе ведро.

Затем всем пришлось прекратить атаку и отступить. Существо запылало так ярко, что невозможно было находиться поблизости. Териза загородила лицо руками.

Шипя, словно кусок мяса на сковородке или раскаленное железо, опущенное в масло, кот умирал ужасной смертью, пожираемый собственным пламенем.

Тольден остановился и осел на колени; его безбородое обгорелое лицо молча взирало на обугливающееся тело.

Домне медленно обошел горящего кота и приблизился к старшему сыну. Миник, Джерадин и Териза последовали за ним. Они оказались рядом, когда Домне положил руки на окровавленную спину Тольдена.

— Как я и говорил, — пробормотал Домне, и в его голосе перемешались гордость и страдание, — ты подходящий человек для любой работенки.

Прежде чем Териза успела прийти в себя, Джерадин бросился разыскивать Квисс.

Квисс сердито перевязывала мужа. Как и у Домне, ее чувства были слишком сильны — и слишком противоречивы, — чтобы сохранить спокойствие при виде состояния Тольдена.

Стоя посреди улицы и опираясь на костыли, Домне приказал лучникам пойти и добить оставшихся волков. Миник бережно помог Стиду выбраться из дома. Вместе братья принялись организовывать спасение людей Хауселдона.

Пламя, разожженное огненным котом, разгорелось так, что было бессмысленно бороться с ним. Даже не напуганные уроном, причиненным волками, не тревожась ни о чем, кроме безопасности своих домов, люди Домне вряд ли справились бы с огнем. Но они растерялись и были на грани отчаяния. Кроме того, могли последовать новые атаки… И когда Миник предложил начать борьбу с огнем, Домне твердо запретил ему это.

Вместо того чтобы понапрасну пытаться спасти Хауселдон, всех мужчин, женщин и даже детей, способных поднимать какой—то вес или за что—нибудь отвечать, включили в сбор продовольствия, вещей, лошадей, скота, детей и инвалидов за пределами частокола.

Джерадин не обращал внимания на всю эту суету. Взяв с собой Теризу, он прихватил немного еды и нашел тихий угол в доме отца, где они могли спокойно поесть.

Удивленная, она спросила его, что он собирается делать.

— Сберегаю время, — пробормотал он, поедая холодный бутерброд с цыпленком. — Время от времени нам приходится есть. Лучше сейчас, чем потом.

Они перебираются на Сжатый Кулак. Со всем барахлом, которое собрали, они не двинутся в путь еще два или три дня. Но меня волнует не это. Будь у Эремиса еще что—нибудь для нового штурма, он использовал бы это прямо сейчас. Думаю, первая опасность миновала. А как только они переберутся в пещеры и камни, понадобится целая армия, чтобы выкурить их оттуда.

Териза не понимала его. Она смутно сознавала, что в Сжатом Кулаке невозможно будет отлить зеркала.

— Ты все время говоришь «они». Ты не собираешься оставаться с ними?

Он покачал головой, пытаясь скрыть блеск в глазах.

Териза пристально смотрела на него, словно внезапно поглупела. Его дом сгорел. Скоро весь Хауселдон превратится в пепел и головешки. Выжившим придется перебраться в укрытие. Один из его братьев серьезно пострадал. Люди, которых он знал всю свою жизнь, погибли. Просто поразительно, что Джерадин повеселел.

Он был крепким и сильным, она видела это; но мрачная ирония ушла вместе с горечью. Прошлой ночью он вспомнил, что умеет смеяться. Свет в его взгляде обещал, что он будет смеяться и дальше. Она смотрела на Джерадина, и тупая боль, вызванная столькими страхами и разрушениями, покинула ее сердце и начала исчезать. И, готовая улыбнуться, словно заранее знала ответ, она спросила:

— А почему нет?

Он весело пожал плечами.

— Я все поставил с ног на голову. Как обычно, моя неуклюжесть. В некотором смысле то, что произошло сегодня, — неплохо. То, что делал сегодня Эремис, — неплохая новость. Это значит, он боится нас; слишком боится, чтобы ждать, пока продумает нападение и убьет нас наверняка. Он думает, у нас есть нечто, способное доставить ему множество неприятностей.

Если он так думает, вероятнее всего, он прав. Он слишком хитер, чтобы беспокоиться по пустякам. И нам предстоит выяснить, чего он так боится.

Хауселдон продолжал гореть, но Териза невольно ощутила, что большая часть ее ночной радости вернулась.

— Может быть, еще не все его планы реализованы, — сказала она. — Может быть, у нас еще есть время предупредить Орисон.

— Правильно. А по дороге мы постараемся предупредить некоторых лордов. Когда они узнают, что происходит, может быть, Файля или даже Термигана удастся убедить выступить против Эремиса.

Она не сдержалась; она вскочила и поцеловала его, сжимая в объятиях так сильно, что испугалась, как бы не сломать себе руки.

— Выбирайтесь отсюда, безобразники, — хмыкнул Стид от дверей. — Огонь уже на соседней улице. Следующим загорится этот дом.

В ответ Териза и Джерадин дружно расхохотались. Они покидали Хауселдон, держась за руки.

К середине дня от столицы Домне остались лишь головешки и пепел. Со своих носилок Тольден наблюдал за разрушениями, рыдая так, словно все кончено; но его отец считал иначе.

— Не глупи, сынок. Ты спас всем нам жизнь. Дома можно отстроить. Ты спас своих людей. Это я называю величайшей победой. Каждый из нас был бы горд от подобного.

— Именно так, папа, — сказала Квисс, потому что ее муж слишком переживал, чтобы говорить. — Он согласится с тобой, когда немного очухается. Если понимает разницу между хорошим и дурным.

Не замечая их смущения, Джерадин расцеловал всех троих. Квисс и Домне поцеловали на прощание Теризу. Затем Териза и Джерадин отправились к своим лошадям, жеребцу и кобыле, которые привезли их из Сжатого Кулака.

— Сейчас твой черед, Джерадин, — провозгласил Домне перед всеми обитателями Хауселдона. — Сделай так, чтобы мы гордились тобой. Сделай так, чтобы наши страдания были не напрасны. — И добавил: — Во имя разума, не забудь называть меня «папа». Джерадин покраснел. Теризе вновь захотелось рассмеяться: — Не беспокойся, па. Я постараюсь приучить его. И когда люди Домне заулыбались, они с Джерадином поскакали на помощь Морданту.