"Подарок с Земли" - читать интересную книгу автора (Нивен Ларри)

Глава 4. Человек под вопросом

Госпиталь был управляющим средоточием мира. Небольшого мира, населенная часть которого занимала всего 20000 квадратных миль, но сильно нуждавшегося в управлении. Кроме того, мир нуждался в изрядном количестве электроэнергии, выкачивании больших масс воды из Реки Долгого Водопада и в пристальном медицинском наблюдении. Госпиталь был велик, сложен и разнообразен. Восточным и западным его углами служили пятидесятишестиместные космические суда. Так как космические суда представляли собой полые цилиндры со шлюзами, открывающимися внутрь (в Чердаки, как окрестили эти внутренние полости, когда вращавшиеся корабли находились в полете и ось корабля служила верхом), то коридоры возле них были извилистыми, запутанными и трудными для ориентации.

Поэтому молодой человек в кабинете Иисуса Пьетро не имел представления, где находится. Даже если бы он исхитрился покинуть кабинет без охраны, то безнадежно заблудился бы. И он это знал. Тем лучше.

— Ты отвечал за выключатель взрывного устройства, — сказал Иисус Пьетро.

Человек кивнул. Его песочного цвета волосы были уложены в старинную прическу поясовиков, в свою очередь, скопированную с еще более старинной мохаукской. Под глазами у него легли тени, словно от недосыпания, а обреченная сутулая поза еще укрепляла это обманчивое впечатление хотя он проспал все время с тех пор, как был захвачен в подвале у Гарри Кейна.

— Ты испугался, — обвинил его Иисус Пьетро. — Выключатель был устроен так, чтобы срабатывать, если державший его человек убит. Ты специально упал на выключатель, так что он не подействовал.

Человек поднял взгляд. На лице его был написан неприкрытый гнев. Он не сдвинулся с места, так как был бессилен что-либо сделать.

— Не смущайся. Такой выключатель — старая уловка. На практике он почти всегда бесполезен. Слишком велика вероятность, что поставленный с ним человек в последний момент переменит решение. Это…

— Я был уверен, что проснусь мертвецом! — заорал человек.

— …вполне естественная реакция. Для такого нужен неврастеник, помешанный на самоубийстве. Нет, не рассказывай об этом. Меня это не интересует. Я хотел бы послушать про автомобиль у вас в подвале.

— Ты считаешь меня трусом, так?

— Это слишком грубое слово.

— Это я украл автомобиль.

— Вот как? — скептический тон Иисуса Пьетро не был притворным. Он не поверил этому человеку. — Тогда, может быть, ты мне расскажешь, как кража осталась незамеченной.

Человек рассказал. Он говорил со страстью, требуя, чтобы Иисус Пьетро признал его храбрость. Почему бы и нет? Никого не осталось. Некого предавать. Он проживет столько, сколько будет интересен Иисусу Пьетро плюс еще три минуты. В трех минутах ходьбы находилась операционная банка органов. Иисус Пьетро вежливо слушал. Да, он помнил автомобиль, издевательски круживший над Плато в течение пяти дней. Владелец, молодой член команды, показал ему, почем фунт лиха за то, что он допустил такое. Этот человек даже предлагал — требовал — чтобы один из людей Кастро спрыгнул сверху на этот автомобиль, залез в кабину и пригнал его обратно. Терпение Иисуса Пьетро истощилось и он рискнул жизнью, вежливо предложив молодому человеку самому совершить этот подвиг.

— Вот мы и схоронили его тогда же, как вырыли подвал, — закончил рассказ арестованный. — Потом нарастили над ним дом. Мы строили обширные планы. — Он согнулся в прежней обреченной позе, но продолжал невнятно говорить. — В нем были держаки для ружей. Коробка для бомб. Мы украли ультразвуковой парализатор и установили его в заднем окошке. Теперь их никто никогда не использует.

— Машину использовали.

— Что?

— Сегодня днем. Келлер удрал от нас прошлой ночью. Сегодня утром он вернулся в дом Кейна, взял машину и долетел на ней почти до Госпиталя, прежде чем мы его остановили. Одни Пыльные Демоны знают, что он хотел сделать.

— Здорово! Последний полет нашего… мы никак это не называли. Пусть будут воздушные силы. Последний полет наших славных воздушных сил. Кто, говорите, это сделал?

— Келлер. Мэттью Ли Келлер.

— Я его не знаю. Что он мог сделать с моим автомобилем?

— Не ломай комедию. Ты никого не защитишь. Мы спустили его за край. Пять футов десять дюймов, шатен, глаза голубые…

— Говорю вам, я никогда его не встречал.

— Прощай. — Иисус Пьетро нажал кнопку под крышкой письменного стола. Дверь отворилась.

— Подождите минутку. Эй, подождите…

«Лжет, — подумал Иисус Пьетро, когда пленника увели. — Вероятно, солгал и об автомобиле». Где-то в виварии ожидал допроса человек, в действительности укравший автомобиль. Если только автомобиль был украден. С равной степенью вероятности его мог предоставить член команды, гипотетический предатель Иисуса Пьетро.

Он часто размышлял, отчего команда не снабжает его наркотиками правды. Их легко можно было бы изготовить по инструкциям из корабельной библиотеки. Миллард Парлетт однажды, разговорившись, попытался это объяснить. «Мы хозяева их тел, — сказал он. — Мы расчленяем их по малейшим поводам, а если они ухитряются умереть естественной смертью, то все равно забираем у них все, что могло сохраниться. Неужто у этих бедных сукиных детей нет даже права на неприкосновенность мыслей?».

Это прозвучало как личное, из самой глубины души, мнение человека, жизнь которого полностью зависела от банков органов. Но остальные, по-видимому, чувствовали то же самое. Если Иисус Пьетро хотел получить ответ на свои вопросы, он должен был полагаться только на собственное эмпирическое понимание человеческой психологии.

Полли Торнквист. Возраст: двадцать лет. Рост: пять футов один дюйм. Вес: девяносто пять фунтов. На ней было мятое вечернее платье в принятом у колонистов стиле. На взгляд Иисуса Пьетро, оно ей не шло. Она была маленькой, смуглой и, по сравнению с женщинами, которых Иисус Пьетро встречал в своем кругу, мускулистой. Мышцы ее окрепли от работы, а не от тенниса. Ее ладони носили следы мозолей. Волосы ее, зачесанные назад, слегка вились от природы, но ничем не выдавали знакомства с модой.

Вырасти она так, как росли девушки из команды, будь у нее доступ к водившейся на Плато косметике, она прославилась бы своей красотой. Она и так была совсем недурна, убери с ее рук мозоли, да смягчи кожу косметическим кремом. Но, как и большинство колонистов, она старилась быстрее членов команды.

Это всего лишь молодая девушка-колонистка, подобная тысячам других молодых девушек-колонисток, встречавшихся Иисусу Пьетро.

Она терпела его безмолвный взгляд целую минуту, прежде чем фыркнуть:

— Ну?

— Ну? Ты Полли Торнквист, не так ли?

— Конечно.

— Когда тебя взяли вчера ночью, при тебе была горсть пленок. Где ты их взяла?

— Предпочитаю не отвечать.

— Я думаю, в конце концов ты ответишь. А покамест о чем бы ты хотела поговорить?

Полли, вроде бы, пришла в замешательство.

— Вы серьезно?

— Серьезно. Я сегодня опросил шестерых. Банки органов полны и день окончен. Я не тороплюсь. Тебе известно, что означают эти твои пленки?

Та устало кивнула.

— Думаю, что да. Особенно после облавы.

— О, так ты поняла, в чем суть?

— Ясное дело. Сыны Земли вам больше не нужны. Мы всегда представляли для вас известную угрозу…

— Вы себе льстите.

— Но вы никогда не пытались по-настоящему нас искоренить. До сих пор. Потому что мы служили источником пополнения ваших проклятых банков органов!

— Ты меня поражаешь. Ты знала это, когда присоединилась к ним?

— Я была в этом совершенно уверена.

— Тогда зачем присоединялась?

Она развела руками.

— А зачем все присоединяются? Я не могла выносить теперешнее положение. Кастро, что будет с вашим телом, когда вы умрете?

— Кремируют. Я старик.

— Вы член команды. Вас кремируют в любом случае. В банки отправляются только колонисты.

— Я полукровка, — сказал Иисус Пьетро. Ему искренне хотелось поговорить и не было смысла сдерживать себя с девушкой, во всех практических смыслах все равно, что мертвой. — Когда мой… можно сказать — псевдооотец достиг возраста семидесяти, он достаточно состарился, чтобы нуждаться в инъекциях тестостерона. Только он предпочел другой способ.

Девушка пришла в замешательство, потом ужаснулась.

— Я вижу, ты поняла. Вскоре после того его жена, моя мать забеременела. Должен признать, они воспитали меня почти как члена команды. Я люблю их обоих. Не знаю, кто был мой отец. Он мог быть мятежником или вором.

— Вам это, полагаю, безразлично. — Тон девушки был злым.

— Да. Вернемся к Сынам Земли, — поспешно сказал Иисус Пьетро. — Ты совершенно права. Они нам больше не нужны, ни как источник пополнения, ни для иных целей. Ваша группа мятежников была самой крупной на Горе Посмотрика. Остальных мы соберем в свой черед.

— Не понимаю. Банки органов устарели, ведь так? Почему бы не опубликовать эту новость? Будет праздник на весь мир!

— Именно потому мы ее и не оглашаем. Эти мне ваши сентиментальные идейки! Нет, банки органов не устарели. Просто теперь нам потребуется меньший запас сырого материала. А как средство кары за преступления, банки органов так же важны, как и всегда!

— Сукин ты сын, — сказала Полли. Она покраснела, голос ее стал ледяным, она едва сдерживала ярость. — Так значит, мы бы могли обнаглеть, если бы знали, что нас убивают бесцельно!

— Вы не будете умирать бесцельно, — терпеливо объяснил Иисус Пьетро. — В этом нет необходимости со времени первой пересадки почки между идентичными близнецами. В этом нет необходимости с тех пор, как Ландштейнер впервые выделил группы крови в 1900 году. Что тебе известно о машине в подвале у Гарри Кейна?

— Предпочитаю не отвечать.

— С тобой трудно иметь дело.

Девушка в первый раз улыбнулась.

— Мне это уже приходилось слышать.

Собственная реакция застала Иисуса Пьетро врасплох. Вспышка восхищения, а за ней — жаркая волна желания. Замарашка-колонистка сделалась вдруг единственной девушкой в мире. Иисус Пьетро удерживал на лице каменно-застывшее выражение, пока волна не схлынула. Это заняло несколько секунд.

— А как насчет Мэттью Ли Келлера?

— Кого? Я хочу сказать…

— Предпочитаешь не отвечать. Мисс Торнквист, вы, вероятно, знаете, что на этой планете нет наркотиков правды. В корабельных библиотеках есть инструкции, как изготовить скополамин, но команда не давала мне полномочий их использовать. Поэтому я изобрел иные способы, — он заметил, как она напряглась. — Нет-нет. Больно не будет. Меня самого отправят в банки органов, если я применю пытки. Я только собираюсь устроить тебе приятный отдых.

— По-моему, я знаю, о чем вы говорите. Кастро, что вы такое? Вы сами наполовину колонист. Отчего вы на стороне команды?

— Должны быть закон и порядок, мисс Торнквист. На всей Горе Посмотрика только одна сила, способная принести закон и порядок, и эта сила — команда. — Иисус Пьетро нажал кнопку вызова.

Он не мог расслабиться, пока девушку не увели, а потом обнаружил, что дрожит. Заметила ли она эту вспышку желания? Какая неловкость! Но она, должно быть, решила, что он просто сердится. Конечно, она так решила.

Полли шла по хитросплетениям коридоров, когда вдруг вспомнила Мэтта Келлера. Она внутренне смягчилась под царственной неприступностью, предназначенной для двоих ведущих ее полицейских-Исполнителей. Отчего Кастро интересовался Мэттом? Он ведь даже не член организации. Не значит ли это, что он смог убежать?

Странно вышло той ночью. Мэтт ей понравился. Заинтересовал ее. А потом вдруг… Для него это, должно быть, выглядело так, будто она его отбрила. Ну, теперь это неважно. Но Исполнение должно было его выпустить. Он был всего лишь подставным лицом.

Кастро. Зачем он все это ей говорил? Не часть ли это «гробовой обработки»? Ну, она будет терпеть, пока сможет. Пусть Кастро побеспокоится, кому известна тайна трамбробота номер 143. Она не сказала никому. Но пусть он побеспокоится.

Девушка в приятном удивлении оглядывалась на изогнутые стены и потолок с выцветшей, шелушащейся краской, на винтовую лестницу, на истертый, потускневший ковер из домашней травы. Она смотрела, как пыль поднимается облачками от ее ног и проводила руками по коралловым стенам в тех местах, где от них отслоилась краска. Ее новенький, свободный свитер яркой окраски словно светился в угрюмой атмосфере заброшенного дома.

— Он очень странный, — сказала девушка. Она говорила с командским акцентом, непривычным и быстрым.

Мужчина отнял руку от ее талии, чтобы повести ею вокруг.

— Именно так они и живут, — сказал он с тем же произношением. — Вот именно так. Ты могла видеть их дома с автомобиля по пути к озеру.

Мэтт улыбнулся, глядя, как они поднимаются по ступеням. Он никогда не видел двухэтажного кораллового дома, слишком трудно было надувать такие баллоны, да и второй этаж имел тенденцию прогибаться, проседать, если только не поддерживать его давлением в двух направлениях. Отчего бы им не спуститься на Плато Дельта, если они хотят посмотреть, как живут колонисты?

Но с чего им интересоваться? Их собственная жизнь куда увлекательнее.

Что они за странный народ. Трудно их понимать, не только из-за наивной быстроты речи, но и потому, что некоторые слова значили другое. Лица их были чужими, с расширенными ноздрями и высокими, выдающимися скулами. По сравнению с людьми, которых знал Мэтт, они казались слабыми, с неразвитыми мышцами, и до такой степени грациозными и красивыми, что Мэтт даже усомнился, мужчина ли мужчина. Вид у них был такой, словно им принадлежит весь мир.

Заброшенный дом подвел его. Мэтт было думал, что все потеряно, когда парочка членов команды гуляючи забрела внутрь, таращась вокруг и тыча пальцами, словно в музее. Но если повезет, они пробудут наверху какое-то время.

Мэтт очень тихо выбрался из темного шкафа, лишенного теперь дверок, прихватил их корзинку с запасами для пикника и на цыпочках выбежал из двери. Есть место, где можно спрятаться, место, о котором ему следовало бы подумать раньше.

Он перелез через низкую каменную стену, держа в одной руке корзину для пикника. Со стороны пустоты за ней оставался гранитный карниз шириной в три фута. Мэтт уселся по-турецки, опершись спиной о каменную стену; голова его на дюйм не доставала верха стены, а пальцы ног находились в футе от сорокамильного обрыва в ад. Он открыл корзинку для пикника.

Там было более, чем достаточно на двоих. Мэтт съел все: яйца и бутерброды, тюбики с кремом и термос супа и пригоршню оливок. Потом он пинком отправил корзину и клочья пластиковой обертки в пропасть, проводив их взглядом.

Рассмотрим.

Любой может увидеть бесконечность, посмотрев ясной ночью вверх. Но только в мирке Горы Посмотрика можно увидеть бесконечность, посмотрев вниз.

Нет, это не настоящая бесконечность. Как, собственно, и ночное небо. Можно увидеть несколько ближайших галактик, но даже если вселенная окажется конечной, вы можете заглянуть в нее лишь на небольшое расстояние. Мэтт же мог увидеть кажущуюся бесконечность, глядя вниз.

Он видел, как корзинка для пикника падает. Уменьшается. Исчезает.

Пластиковая обертка порхает вниз. Исчезла.

Не осталось ничего кроме белой дымки.

В некий далекий день этот феномен назовут «Трансом Плато». То был род самогипноза, хорошо известный жителям Плато обоих социальных классов, отличавшийся от других его видов только тем, что любой мог впасть в это состояние случайно. В этом отношении транс Плато был сравним со стародавними, малодостоверными случаями «высокогорного гипноза» или менее давними исследованиями «взгляда вдаль», разновидности религиозного транса, встречавшейся только в Поясе Астероидов Солнечной Системы. Взгляд вдаль приходит к шахтеру, который проводит слишком много минут, глядя на одну избранную звезду на фоне голого космоса. Транс Плато начинается с долгого мечтательного взгляда вниз, в туманную пустоту.

Добрых восемь часов у Мэтта не было случая расслабиться. Не будет у него такого шанса и этой ночью, и он не хотел сейчас задерживаться на этой мысли. Здесь был его шанс. Он расслабился.

Вышел из транса Мэтт со смутным подозрением, что прошло какое-то время. Он лежал на боку, лицом к обрыву, глядя в неизмеримую тьму. была ночь. И чувствовал он себя удивительно.

Пока не вспомнил.

Он поднялся и осторожно перелез через стену. Поскальзываться не стоило, в трех футах-то от обрыва, а Мэтт часто становился неуклюжим, когда так нервничал. Сейчас его желудок словно подменили пластмассовым макетом из кабинета биологии. Конечности тряслись.

Мэтт отошел немного от стены и остановился. В какой стороне Госпиталь?

«Да иди же, — подумал он. — Это смехотворно».

Ладно, слева от него находится пологий холм. Из-за его края исходит слабый свет. Попробуем туда.

Трава и земля под травой кончились, когда Мэтт добрался до вершины. Теперь под его босыми ногами был камень, камень и скальная крошка, нетронутые тремястами лет колониальной программы насаждений. Мэтт стоял на вершине холма, глядя на Госпиталь. До Госпиталя было полмили и весь он был залит светом. За ним и по обе стороны от него сияли другие огни, огни домов, но ни одного в пределах полумили от Госпиталя. На их фоне Мэтт увидел черный язык леса, замеченного им этим утром.

Почти в противоположном направлении от темной, размытой стены деревьев к Госпиталю вела более ровная линия огней, отходившая от скопления зданий на краю оголенной зоны. Подъездная дорога.

Мэтт мог бы добраться до деревьев, пройдя по краю городка. Деревья дадут ему прикрытие, пока он не доберется до стены — но это казалось слишком рискованным. С какой стати Исполнению оставлять это единственное укрытие на голом защитном поле? Эта полоса леса должна быть напичкана приборами обнаружения.

Мэтт пополз по камню на животе.

Он часто останавливался. Такое передвижение утомляло. И хуже того, что он намерен делать, когда попадет внутрь? Госпиталь велик, а он ничего не знает о его внутреннем устройстве. Освещенные окна беспокоили его. Разве в Госпитале еще не спят? Каждый раз, когда Мэтт останавливался передохнуть, Госпиталь оказывался немного ближе.

И еще окружающая стена. Наклонена наружу и с этой стороны в ней нет ни единой бреши.

Мэтт находился в сотне ярдов от стены, когда он обнаружил проволоку. Ее держали вогнанные в скалу металлические колышки высотой в фут и разнесенные друг от друга на тридцать ярдов. Сама проволока представляла собой голую медную струну, натянутую в нескольких дюймах над поверхностью. Мэтт ее не коснулся. Он пересек ее очень осторожно, не поднимаясь высоко, но и ни разу не коснувшись проволоки.

Из-за стены донесся слабый звук тревожного звонка. Мэтт остановился, где был. Потом повернулся и одним прыжком перескочил проволоку. Упав на землю, он больше не двигался. Глаза его были плотно закрыты. Он почувствовал слабое оцепенение, означающее ультразвук. Очевидно, он находился вне досягаемости. Мэтт рискнул оглянуться. Четыре прожекторных луча нашаривали его по голой скале. Стена кишела полицейскими.

Мэтт отвернулся, боясь, что они заметят его более светлое лицо. Послышалось жужжание. Вокруг Мэтта ударялись о землю «щадящие пули», иглы из стеклянистого вещества, растворяющиеся в крови. Они били не так точно, как свинцовые, но рано или поздно одна из них его найдет.

Луч света вонзился в него. И другой, и третий.

Со стены раздался голос: «Прекратить огонь». Жужжание усыпляющих игл прекратилось. Голос заговорил снова — скучающий, властный, ужасающе усиленный:

— Вставай, ты. С тем же успехом можешь подойти сам, но если понадобится, мы тебя притащим.

Мэтту хотелось зарыться в землю, как кролику. Но и кролик бы не пробился сквозь этот изъязвленный, пыльный камень. Мэтт встал, подняв руки вверх.

Ни движения, ни звука.

Один из лучей убежал от него прочь. Потом остальные. Некоторое время они носились беспорядочными дугами; по защитному полю петляли неровные световые пятна. Потом один за другим погасли.

Снова заговорил усиленный громкоговорителем голос. Он звучал слегка удивленно:

— Что же вызвало тревогу?

Другой голос, едва различимый в тихой ночи, ответил:

— Не знаю, сэр.

— Может быть, кролик. Ладно, разойдись.

Фигуры на стене пропали. Мэтт остался стоять в полном одиночестве, подняв руки. Немного спустя он опустил руки и ушел.

Человек был высок и худ, с длинным, лицом без всякого выражения и узким ртом. Его форма полицейского-Исполнителя не могла бы быть чище или лучше отутюжена, если бы он только что впервые ее надел. Он сидел у двери привычно и скучно — человек, полжизни проведший, сидя и ожидая.

Каждые пятнадцать минут он должен был подниматься, чтобы взглянуть на гроб.

Гроб был изготовлен словно для Гильгамеша или для Поля Баньяна. Он был дубовый, по крайней мере, снаружи. Восемь циферблатов у одного конца казались похищенными откуда-то и прикрепленными к гробу плотником сомнительных дарований. Длинноголовый должен был встать, подойти к гробу и с минуту стоять у циферблатов. В конце концов, что-нибудь могло и случиться. Тогда он должен был спешно действовать. Но никогда ничего не случалось и он возвращался на свой стул и ждал дальше.

Проблема:

Нужная вам информация находится в голове у Полли Торнквист. Как до нее добраться?

Голова — это тело. А тело — это сознание.

Наркотики повлияют на ее метаболизм. Они могут ей повредить. Вы бы этим рискнули, но наркотики все равно не разрешены.

Пытки? Можно сломать ей несколько ногтей, погнуть некоторые кости. Но этим дело не кончится. Боль повлияет на адреналиновые железы, а адреналиновые железы действуют на все. Непрерывная боль может ужасно, даже необратимо подействовать на тело, необходимое для медицинских запасов. К тому же пытки неэтичны.

Дружеские уговоры? Можно предложить сделку. Ей — жизнь и переселение в другой район Плато, а в обмен — все, что вы хотите узнать. Вам бы это пришлось по нраву, да и банки органов полнехоньки… Но поладить с ней не удастся. Вы таких повидали. Вы знаете.

Так что вы устраиваете ей приятный отдых.

Полли Торнквист сделалась душой, повисшей в пространстве. Даже и того меньше, ибо не было ничего, что можно назвать пространством. Ни жара, ни холода, на давления, ни света, ни темноты, ни голода, ни жажды, ни звука.

Она попыталась сосредоточиться на звуках сердцебиения, но даже в этом потерпела неудачу. Они оказались слишком регулярными. Сознание отвергало их. То же было и с темнотой за ее закрытыми веками с наложенной сверху повязкой: темнота была слишком однообразной и Полли переставала ее ощущать. Она могла напрягать мышцы в стиснувших ее мягких пеленах, но не чувствовала результата, ибо те подавались лишь на малую долю дюйма. Рот Полли был полуоткрыт; она не могла ни сильнее открыть, ни закрыть его благодаря загубнику из пенорезины. Она не могла прикусить язык или хотя бы почувствовать его. Никаким способом не могла она добиться ощущения боли. Безмерное спокойствие гробовой обработки окутало ее мягкими складками и влекло, молчаливо кричащую, в ничто.

«Что произошло?»

Мэтт сидел у обреза травы на холме над Госпиталем. Взгляд его был прикован к светящимся окнам. Кулак несильно постукивал о колено.

«Что слилось? Ведь я же был у них в руках. Я попался!»

Он ушел. Растерянный, беспомощный, побежденный, он ждал, пока громкоговоритель проревет приказ. И ничего не происходило. Словно о нем забыли. Мэтт уходил, чувствуя спиной смерть, ожидая цепенящего ультразвукового луча, или укола щадящей пули, или голоса офицера.

Постепенно, вопреки любому рассудку, он понял, что за ним не погонятся.

И тогда он побежал.

Его легкие перестали мучительно работать уже много минут назад, но мысли все еще лихорадочно бегали. Может быть, они никогда не остановятся. Он бежал, пока не свалился — здесь, на вершине холма; но гнавший его страх не был страхом перед банками органов. Он бежал от невозможного, от вселенной, лишенной логики. Как мог он уйти с этой равнины смерти, незамеченный ни единым глазом? Это отдавало волшебством, и ему было страшно.

Что-то рассеяло обычные законы мироздания, чтобы спасти его жизнь. Он никогда не слышал ни о чем, способном на это… кроме Пыльных Демонов. А Пыльные Демоны — это миф. Так ему сказали, когда он достаточно подрос. Пыльные Демоны — сказка, чтобы пугать детей, как бы Санта-Клаус наоборот. Старые бабки, поселившие в пыльной дымке за краем мира могучих существ следовали традиции более старой, чем история, может быть, не менее старой, чем сам человек. Но никто не верил в Пыльных Демонов. Они были вроде Надувательской Церкви шахтеров-поясовиков, у которых пророком был Мэрфи. Шутка с горьким привкусом. Слово, пригодное для чертыханья.

«Я попался, а мне дали уйти. Почему?»

Не было ли это сделано намеренно? Нет ли причины, по которой Госпиталь мог подпустить колонистское отродье к самым своим стенам, а потом отпустить его?

Может быть, банки органов переполнены? Но ведь должно же у них быть, где держать пленников, пока место не освободится.

Но что, если они решили, будто он — член команды! Да, в этом все дело! Человеческая фигура на Плато Альфа — само собой, они решили, что он из команды. Но что с того? Конечно, кто-нибудь бы явился тогда расспросить его.

Мэтт начал расхаживать вокруг вершины холма, не слишком от нее удаляясь. Голова кружилась. Он пошел на верную смерть и очутился на воле, был освобожден. Кем? Чем? И что ему теперь делать? Вернуться и дать им еще один шанс? Пойти к мосту Альфа-Бета в надежде прокрасться незамеченным? Спорхнуть с обрыва, размахивая руками?

Самое страшное, теперь он не был уверен, что это невозможно. Волшебство, волшебство. Худ говорил про волшебство.

Нет, не про волшебство. Он прямо побагровел, доказывая, что волшебство ни при чем. Он говорил о… силах психики. А Мэтт был так поглощен разглядыванием Полли, что не мог сейчас припомнить ничего, сказанного Худом.

Очень неудачно. Потому что это единственный выход. Он должен предположить, что обладает пси-способностями, хотя понятия не имеет, что это значит. По крайней мере, теперь у него есть название происшедшему.

— Я обладаю психосилами, — объявил Мэтт. Его голос прозвучал в ночной тишине необыкновенно убедительно.

Отлично. Итак? Если Худ и вдавался в детали природы пси-способностей, Мэтт этого не помнил. Но мысль спорхнуть с обрыва Альфа-Бета он вполне мог бросить. Чем бы ни оказалась правда о неисследованных силах человеческой психики, а в них должна быть своя последовательность. Мэтт помнил чувство, что его не заметят, если он не захочет, но он ни разу не воспарял, даже не летал во сне.

Он должен поговорить с Худом.

Но Худ в Госпитале. Может быть, он уже мертв.

Ну…

Мэтту было одиннадцать лет, когда Чингиз, он же Па принес домой в подарок два брелка. Это были модели автомобилей, как раз такого размера, чтобы подвесить их на браслет, и они светились в темноте. Мэтт и Джинни полюбили их с первого взгляда и навсегда.

Однажды ночью они оставили брелки на несколько часов в шкафчике, думая, что те засияют ярче, когда «привыкнут к темноте». Когда Джинни открыла шкафчик, брелки полностью потеряли свечение.

Джинни чуть не расплакалась. Мэтт отреагировал по-иному. Если темнота лишает брелки их свойства…

Он привесил их на часок к лампочке. Когда он выключил свет, брелки сияли, как маленькие синие фонарики.

На звезды наплывала череда мелких, рваных облаков. Во всех направлениях гасли городские огни — все, кроме огней Госпиталя. Плато засыпало в полной тишине.

Ну… он попытался пробраться в Госпиталь. Он попался. Но когда он встал в сиянии прожекторов, его не увидели. «Почему»— оставалось столь же чудесным, как и раньше, но он начинал понимать, «как».

Он должен рискнуть. Мэтт двинулся вперед.

Он не собирался позволять этому так далеко зайти. Если бы только его остановили, пока было еще не поздно. Но было поздно, и Мэтт чувствовал, что это он знает наверняка.

Строго говоря, ему следовало бы поярче одеться. Синяя рубаха с оранжевым свитером, переливчатые зеленые штаны, малиновую шапку с буквой «с»в желтом треугольнике. И… очки в оправе? Со школьных деньков прошло немало времени. Неважно, придется ему пойти, как есть.

Он здорово любил красивые жесты.

Он шел по краю оголенной зоны, пока не добрался до домов. Теперь он шагал по темным улицам. Дома стояли странные и завораживающие. Мэтту приятно было бы посмотреть на них при дневном свете. Что за люди в них живут? Яркие, праздничные, счастливые, вечно здоровые и юные. Ему приятно было бы быть одним из них.

Но Мэтт заметил в домах одну особенность. Сколь бы ни были они разнородны по форме, окраске, стилю, материалу, все они несли один общий признак. Все стояли фасадами от Госпиталя.

Словно Госпиталь переполнял их страхом. Или чувством вины.

Впереди появились огни. Мэтт пошел быстрее. Он шел уже полчаса. Да, вот и доставочная дорога, освещенная двумя рядами фонарей ярко, как днем. Посередине проведена прерывистая белая линия.

Мэтт вышел на белую линию и пошел по ней к Госпиталю.

Плечи его вновь неестественно напряглись, словно от страха настигающей сзади смерти. Но опасность подстерегала впереди. Банки органов — самая унизительная форма смерти, какую можно представить. Но то, что страшило Мэтта, было еще хуже.

Случалось, что людей выпускали из Госпиталя рассказать о том, как их судили. Немногих, но рассказывать они умели. Мэтт догадывался, что ему предстоит.

Его увидят, в него выстрелят щадящей пулей, его унесут на носилках в Госпиталь. Когда он проснется, его отведут на первое и последнее собеседование с ужасным Кастро. Пылающие глаза Главы уставятся на Мэтта и он прогрохочет: «Келлер, а? Да, мы расчленили твоего дядюшку. Ну, Келлер? Ты явился сюда так, словно считал себя членом команды, у которого здесь дело. И что же, по-твоему, ты делал, Келлер?»

И что он на это ответит?