12. КОРОЛЕВСКАЯ КАРЕТА У ПОСОЛЬСТВА

Кому-то может показаться, что я, как любит говорить бабушка Прасковья, поставил телегу впереди лошади: про школьный забор и соседний двор наговорил семь вёрст до небес (тоже бабушкина присказка), а про саму школу пока ни слова. Но это потому, что если забыть, где она находится, то от моей московской школы она отличается только самим помещением. Под неё приспособили обычный жилой дом с узкими лестницами и коридорами, поэтому классы гораздо меньше московских — просто комнаты с партами и досками. Парты на одного человека, а доски не чёрные, а зелёные, английские.

Что классы не велики — это не страшно, учеников-то в них ведь не столько, сколько в обычных школах. Ни в одном нет больше двадцати. Мама сказала, что это очень хорошо — учителям легче работать и следить за каждым из нас. Ей легко так рассуждать, а у меня, например, совсем другое мнение. Из-за того, что нас мало, меня чуть ли не каждый день по всем предметам спрашивали. В Москве у меня за месяц столько отметок не появлялось, сколько тут за неделю.

В остальном же наша школьная жизнь, как летом лагерная, строилась точно так же, как дома. Те же предметы, если не считать одного часа в неделю практики с мистером Хатчинсоном, те же привычные тетрадки в линейку и в клеточку, пионерские галстуки, линейки по пятницам, школьная и классные стенгазеты, дежурства по классу, дежурства по школе, замечания и благодарности в дневнике — все, как заведено в советских школах.

Привозил нас в школу и отвозил домой весёлый шофёр дядя Серёжа, ездивший на синем маленьком автобусе, походившем на наш «рафик», но называвшемся «форд». Он проделывал сложный маршрут, начинавшийся от посольства и петлявший затем по улицам и переулкам мимо всех домов, где жили советские семьи. Ребята из торгпредства — их было много — приезжали на своём большом автобусе. Остальных доставляли родители по дороге на работу. Пешком никто не шёл до школы, как в Москве, потому что это всё-таки не Москва. Я достаточно чётко понял это, натолкнувшись вместе с мамой на того противного старикашку в Гайд-парке.

Ближе всего от школы было до посольства, поэтому на обратном пути мы прежде всего делали остановку там. Однажды я ещё издалека увидел, что между тринадцатым и восемнадцатым домами образовалось скопление людей, в гуще которых виднелись странные сооружения на высоких колёсах, запряжённых лошадьми.

Зрелище было настолько непривычным, что я не сразу осознал, что это же самые настоящие кареты, в которых ездили цари и вельможи сто лет назад. Две золочёные кареты с шестёркой вороных коней каждая. Между ушами у лошадей колыхались пышные султаны из страусовых перьев, спины их покрывали парчовые попоны с вензелями по углам. Приглядевшись, я разобрал, что вензеля-то королевские, я их уже видел раньше на почтовых марках. Впереди у карет на уровне крыши были сиденья, на которых замерли кучера, наряжённые в расшитые позументами ливреи и цилиндры. Они не обращали ни малейшего внимания на направленные на них со всех сторон объективы фотоаппаратов, видимо, давно привыкли к такому вниманию. А может, им полагалось сидеть такими вот истуканами, по каким-то им одним известным правилам.

Не потеряли они важности и когда им вынесли из посольства на серебряном подносе по большой рюмке вина. С серьёзным видом приняли их, медленно выпили и опять застыли.

— Вовка, что тут такое происходит? — спросил я.

— Может, кино какое-нибудь снимают? — не очень уверенно предположил он.

— Около нашего посольства?

— Да, не похоже… В таких каретах королева ездит. Может, она в гости к новому послу приехала?

— Что у неё, машин не хватает?

— Хватает, не беспокойся. У неё не то пять, не то шесть самых больших «роллс-ройсов». Но у англичан так полагается, чтобы королева по торжественным случаям ездила не на машине, а в карете.

— А по каким это случаям?

— Точно не знаю, надо папу спросить, но что ездит — я сам видал по телевизору. Едет и рукой из окна машет, а рука в перчатке по локоть. Смотри, смотри! — дёрнул он вдруг меня за рукав. — Вон твой папа, а рядом мой.

Папа стоял, приложив к глазам свой «Зоркий», который он теперь срочно осваивал и каждый день брал на работу, говоря, что интересный кадр может подвернуться в любую секунду.

Золотые кареты тянули меня, как магнит, и я сказал:

— Вовка, пошли вблизи посмотрим.

— Вы куда? — хотел остановить нас дядя Серёжа, но мы успели выскочить, крикнув ему, что приедем сами, с родителями.

Я пробрался сквозь толпу к папе и с ходу спросил:

— Пап, это королевские?

— Королевские, королевские… — рассеянно ответил он, продолжая фотографировать.

— А зачем они здесь?

— Зачем ты здесь — вот вопрос. А кареты здесь затем, что повезут нового посла представляться королеве.

— Разве новые послы обязательно ей представляются в карете?

Папа не успел мне ответить, занятый непривычным для него делом.

Ответил мне, похохатывая, дядя Глеб:

— Именно так и бывает. Приедет новый посол, позвонит в Букингемский дворец, чтобы ему карету покрасивее прислали, и прямым ходом к королеве: «Давайте знакомиться, ваше величество, теперь нам вместе работать, будем в гости друг к другу ходить на чаек».

— Да ну… — обиженно протянул я и хотел было удалиться. Но он поймал меня за локоть:

— Погоди, погоди, ишь ты какой важный, уж и пошутить нельзя. Чувство юмора, сэр Витька, нельзя терять ни в какой обстановке, даже в присутствии персональных королевских лошадей. А ты сразу надулся.

— Ничего я не надулся…

— А не надулся, так слушай. И ты, сэр Вовка, тоже. В любом государстве это обязательная процедура — послу вскоре после приезда представиться главе государства и вручить ему верительные грамоты. В Англии глава государства — королева Елизавета Вторая, вот ей наш посол и поедет вручать свои верительные грамоты. По дворцовому протоколу послы прибывают в посланных за ними и их ближайшими помощниками королевских каретах.

Грамоты в моём представлении были свёрнутой в трубку бумагой, перевязанной шнурком, на концах которого болтается сургучная печать. Дядя Глеб подтвердил, что в прошлом веке грамоты именно так и выглядели, а ныне это просто кожаная папка, содержащая скреплённое государственной печатью — она оттискивается особой несмываемой краской — подтверждение, что вручающий её человек назначен представлять свою страну.

— Дядя Глеб, а вы же говорили, что королева царствует, а не управляет, управляет страной премьер-министр. Почему же тогда посол везёт свою грамоту ей, а не премьер-министру?

— Ты, сэр, хочешь королеву совсем безработной сделать, а она, между прочим, как тебе известно, немалую зарплату получает под названием «цивильный лист». А грамоту она передаст министру иностранных дел и забудет о ней. Посол в дальнейшем будет иметь дело именно с министром или в особых случаях с премьером, а королеву будет встречать раз или два в год на больших приёмах да в театре.

— Непонятно, зачем тогда англичанам короли, которым надо платить по стольку денег.

— Традиции, сэр, традиции, у англичан это святое дело.

Люди вокруг нас почему-то дружно обернулись к крыльцу тринадцатого дома и заулыбались. Мы тоже последовали их примеру и увидели на крыльце человека во фраке, цилиндре и полосатых брюках. Чувствовалось, что ему не по себе в таком наряде.

— Ого, — весело сказал дядя Глеб, — да ведь это Аркадий Андреевич!

Аркадий Андреевич, будто артист в театре, приподнял свой чёрный цилиндр и слегка поклонился зрителям. Раздался смех и аплодисменты.

— Это кто? — спросил я.

— Один из советников посольства.

— Они что, послу советуют?

— Точно. А иначе откуда бы такое название? Вернее звание. Советник — третье по старшинству звание после посла и советника-посланника. Затем идут секретари — первые, вторые и третьи. А в самом низу — атташе. Причём «атташе» может быть звание, самое младшее, как я уже сказал, а может быть должность, и тогда первый секретарь может выполнять обязанности атташе, скажем, по печати. А военный атташе — тот вообще генерал. Уразумел, сэр?

— Уразумел.

Тут я услыхал папин зов:

— Виктор! Быстро сюда!

Он в этот момент разговаривал со спустившимся вниз Аркадием Андреевичем. Подойдя, я сразу сообразил, что становлюсь жертвой очередной папиной фотографической «задумки».

Аркадий Андреевич, зачем-то оглянувшись на дверь посольства, снял цилиндр, протянул его папе и попросил:

— Только чтоб мгновенно.

Папа нахлобучил цилиндр на мою голову, насадил мне на нос чьи-то очки — из-за слишком длинных дужек они сразу съехали на самый кончик, — поставил меня так, чтобы кареты оказались за моей спиной, и нащёлкал не меньше десяти кадров.

На крыльце появилось ещё несколько человек в таких же нарядах, как Аркадий Андреевич. Он снял с меня цилиндр и водрузил на себя.

Вся группа во фраках, разделившись, влезла по откидным ступеням в кареты. Папа схватил меня за руку и потащил за собой. Без всяких объяснений посадил меня в свою машину и рванул с места, как гонщик. Я-то думал, он боится опоздать домой к обеду, чтобы мама не сердилась, но мы приехали не на Холланд-парк, а к королевскому Букингемскому дворцу.

Торопился он не зря. Мы встретили кареты с послом и прочими у самого въезда во дворец на широкой аллее с красноватым асфальтом, которая вела через Сент-Джеймский парк от Трафальгарской площади прямо к воротам Букингемского дворца. Кареты двигались уже не сами по себе, а в сопровождении отряда конных гвардейцев. Папа, велев мне стоять на одном месте, чтоб не потеряться, бегал с аппаратом туда-сюда и наснимал целую плёнку.

Домой я в этот день попал с трёхчасовым опозданием. Папа, высадив меня, без обеда укатил обратно в посольство. Когда я рассказал маме, по какой причине я так запоздал, она очень расстроилась, что папа не догадался быстренько съездить за ней, чтобы и она тоже увидела редкое зрелище.

Когда через несколько дней папа показал мою фотографию — там, где я в цилиндре и очках, — мама долго её разглядывала, смеясь и повторяя:

— Сущий мистер Пиквик, ну просто вылитый Пиквик…

Этот снимок папа увеличил, вставил в рамку и прикрепил к стене в столовой. Приходившие к нам обязательно обращали внимание на мой портрет и говорили, что папа вполне мог бы стать профессиональным фотографом.