"Зловещее проклятие" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)Глава 13. НЕОЖИДАННОСТЬВо время обыска у Ионы Хробака были обнаружены почти все ценности, так ловко позаимствованные Чугуновым из трех квартир. Нашлись и вещи из ларца Ольховской, за исключением тех, что Басалыго отнесла в скупку. Был здесь и завернутый в тряпицу великолепный перстень с “Магистром”. Мрачный и усталый Семка Заика, со смуглым и рябым от оспин лицом, сидел на стуле у стены, кидая злые взгляды на потерявшего дар речи Хробака. Тот как стал у входа в спальню, так и проторчал там до конца обыска, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом. Немного оживился он только тогда, когда сотрудники угрозыска сняли обшивку старого дивана. Вытянув шею в их сторону, он дернулся, промычал что-то нечленораздельное и опять застыл в прежней позе. Семка, посмотрев на диван, даже привстал от неожиданности: оперативники вытаскивали из пыльной утробы ширпотребовского чудища послевоенных пятилеток плотные перевязанные шпагатом пачки денег и выкладывали их на стол. – Д-дела… – не удержался Заика. – Ну, ты и жох, Иона… Стоило мне к-копытить себе на н-новый срок, когда тут до п-пенсии хватило бы… Лишь одна Басалыго из всей этой компании сохраняла присутствие духа. Она причесалась, напудрилась, накрасила губы и теперь сидела с независимым видом, вызывающе постреливая глазами в сторону одного из понятных, рослого мужчины лет тридцати пяти с крепко сбитой спортивной фигурой… Допросы проводил следователь прокуратуры, молодой парень в очках с очень толстыми линзами. Это оказалось задачей многотрудной. Хробак вообще не отвечал на вопросы – он будто онемел. Басалыго несла околесицу, рассказывала скабрезные анекдоты, хихикала и строила следователю глазки. А Семка хитрил: то заикался так, что разобрать его слова было почти невозможно, то ругался нехорошими словами, вспоминая всех святых. Но улики были чересчур серьезными, и задержанным все же пришлось в конце концов дать правдивые показания. Как и предполагали Дубравин с Белейко, тихий и незаметный, но пронырливый, как вьюн, Иона Хробак действительно был долгие годы наводчиком Чугунова. При этом и ему немало перепадало от щедрот удачливого Семки, в конце допроса опять посетовавшего на свою судьбу: надо же, денежки Ионы были и впрямь под боком… Квартиру Ольховской Чугунов обворовал тоже по указке Ионы Лукича. Из-за нее у них вышел большой скандал. Семка едва не избил Хробака за то, что на этот раз он дал маху – разжиться там было практически нечем, за исключением побрякушек из ларца. А Хробак так и не поверил Заике, что у известной, всеми уважаемой актрисы не оказалось ничего стоящего. На перстень с “Магистром” они вообще не обратили особого внимания, даже намеревались выбросить камень, посчитав за простую стекляшку. Им в голову не могло прийти, что это бриллиант таких размеров. А оправу они хотели продать, как серебряный лом, не зная, что это белое золото. Узнав об их намерениях, Дубравин только переглянулся с Белейко. И оба облегченно вздохнули… Верным оказалось и умозаключение Дубравина, что поход Басалыго в скупку явился неожиданностью для осторожного Семки и был проделан втайне от него. Прижимистой Алине надоело обхаживать за свой счет такого ненадежного хахаля, как она выразилась, который того и гляди сбежит, оставив ее при своих интересах. Паспорт у Моторной она позаимствовала втихомолку, когда приносила ей очередную дефицитную обновку. А операцию с подменой фотографии проделал все тот же Иона Лукич. Но когда зашел разговор о Новосад, Семка вначале удивился, затем стал бить себя в грудь и божиться, что впервые о ней слышит. А потом, и вовсе разозлившись от обиды на настойчивого следователя, вообще отказался отвечать на вопросы. По здравому рассуждению, Семка и впрямь вряд ли мог ее знать, с невольным огорчением подумал майор Дубравин. А это означало то, что версия об убийстве актрисы Чугуновым оказалась несостоятельной… На следующий день Дубравин вызвал всех, у кого воровал Чугунов, для опознания найденных при обыске ценностей. Среди владельцев похищенного была и Ольховская, а также Крутских, – его майор пригласил в качестве эксперта по “Магистру”. Уникальный камень вполне заслуживал такого уважительного отношения… Ольховская, не колеблясь, сразу указала на свои вещи. А Модест Савватиевич при виде драгоценного камня первым делом горячо пожал руки оперативникам. – Молодые люди, вы совершили благородное дело! История вас не забудет… Да-с… Затем старый ювелир благоговейно взял двумя пальцами перстень и, прищелкивая языком от восхищения, поднес его ближе к свету. – Великолепно, велико… Модест Савватиевич вдруг запнулся. Дубравин в недоумении увидел, как Крутских зашарил по карманам, не сводя глаз с перстня. Затем он стремительно обернулся, протянул в их сторону свободную руку, и, нетерпеливо сжимая-разжимая пальцы, потребовал: – Лупу! Ну что же вы стоите! Быстрее! Модест Савватиевич, схватив сильную лупу в медной оправе, гордость Дубравина (он отыскал ее в антикварном магазине), и уставился на камень. Крутских долго поворачивал перстень и так, и эдак. При этом его добродушное лицо грозно хмурилось. Наконец Модест Савватиевич подошел к столу, сел, бережно положил лупу и сказал изменившимся голосом: – Нехорошо, молодые люди… Нехорошо… Да-с… – Что значит – нехорошо? – спросил Дубравин. Он был не на шутку встревожен выражением лица старого ювелира. – Обманывать нехорошо, – с осуждением сказал Крутских. – Что вы мне подсунули? Или вы думаете, что меня, опытного ювелира, можно провести, как мальчишку? – О чем вы говорите, Модест Савватиевич!? – Это же не “Магистр”! А то вы не знали… Крутских окинул с ног до головы уничижающим взглядом стоящего ближе всех Дубравина. – Как – не “Магистр”?! – в один голос воскликнули Дубравин и Белейко. – Очень просто. Не “Магистр”. Да-с… – Послушайте… – подступил к нему совершенно сбитый с толку Дубравин. – Вы ведь сами недавно определили, что это “Магистр”, уникальный бриллиант. Наконец, перстень по описанию – и вашему, кстати, – тот самый… – Вы что, и впрямь ничего не знаете? – недоверчиво спросил Крутских. – Чего не знаем? – Ну да, тогда понятно… Прошу меня извинить… Да-с… Крутских повертел перстень в руках и небрежно бросил на стол. – Это подделка. Красивая, чистая, выполненная талантливым мастером, но подделка. Страз. – Но, Модест Савватиевич, ответьте: это тот перстень, который вам приносила Ариадна Эрнестовна, или нет? – Нет. Все выполнено искусно и настолько точно, что я диву даюсь. Схожесть поразительная. И все же – страз. А где подлинник? Дубравин вопросительно посмотрел на побледневшую Ольховскую, которая не отрывала испуганных глаз от перстня. Актриса заметила его взгляд. Сложив лодочкой руки на груди, она жалобно сказала: – Честное слово! Честное слово… я об этом не имею ни малейшего понятия. – Если бы я знал, где этот подлинник… Нечеловеческая усталость вдруг охватила Дубравина, и он тяжело опустился на стул. – Страз… Блин! – выругался он сквозь зубы. – Не было печали… – Я догадываюсь, чья это работа… Модест Савватиевич снова принялся рассматривать подделку через лупу. – Я даже знаю наверняка. Да-с… – Чья? – встрепенулся в надежде Дубравин. – «Короля» ювелиров Содомского. – Где он живет, адрес? – Ах, молодой человек, знать бы, есть ли там адреса… Содомский – мой учитель, – с гордостью вскинул голову Крутских. – В двадцать первом году… бандиты… саблями… У Модеста Савватиевича подозрительно заблестели глаза. – Великий был мастер, несравненный… – А-а… – разочарованно протянул майор. – Дела давно минувших дней… Содомский… Но куда же девался подлинник?! – Если вы позволите, я вам расскажу кое-что. Возможно, это вам пригодится. Крутских с участием посмотрел на Дубравина. – Случилось сие в марте семнадцатого года в Гловске… – начал он свой рассказ. Спустя час Дубравин и Белейко остались в кабинете одни. Оба сидели молча, подавленные и вялые. – И все-таки, куда подевался “Магистр”? – наконец нарушил молчание майор. – Спроси что-нибудь полегче… – Ольховская?… Но зачем, зачем!? Дубравин обхватил голову руками. – В башке все перепуталось, тупею на глазах. Бриллиант на глазах превращается в страз. Мистика… И какое отношение к этой истории имела Новосад? – Слушай, Женя, а что ты думаешь по поводу рассказа Крутских? – Не могу сосредоточиться… Нужно подумать. – А что думать? Ехать туда нужно. Покопаться в архивах. – Идея неплохая. Если, конечно, там что-нибудь сохранилось. – Можно рискнуть. Шанс мизерный, но… – Ладно, считай, что почти решено. Посоветуемся еще с Драчом. Но поедешь ты. И не больше, чем на двое суток. – Не возражаю… Отступление 3. КУПЕЦ ВИЛЮЙСКИЙ Купец Вилюйский был трезв и хмур. Положив здоровенные кулаки на стол, он сидел, уставившись своими лупатыми глазищами на полный штоф, и о чем-то сосредоточенно думал. В горницу сквозь подтаявшее оконце сеялся неяркий серый свет. На сундуке, укрытом полосатым домотканым ковриком, разлегся огромный рыжий кот, мурлыча и потягиваясь. Перед внушительных размеров иконой Георгия Победоносца в серебряном окладе чадила лампадка. Под полом шебаршились мыши, пробуя на зуб дубовые доски. В дверь осторожно постучали. Вилюйский медленно поднял лохматую голову, потер виски и хриплым басом спросил: – Чавой там? – Батюшка, к тебе ить… В образовавшуюся щель просунула голову худая старушонка в черной косынке с пергаментно-желтым сморщенным личиком – какая-то дальняя родственница жены купца, приживалка. Таких старых ворон в доме Вилюйского кормилось добрый десяток – до очередного запоя хозяина. Тогда он скалкой вышибал всех вон, на улицу, и спускал злющих кобелей, которые с неохотой, похоже, больше для виду, чтобы потешить хозяина, легко покусывали эту черноюбочную рать за худые мослы, гнали приживалок до мостков через речку. Переждав где-то буйство своего благодетеля, старушки снова сползались в дом, тихо и незаметно рассасывались по многочисленным каморкам и клетушкам двухэтажного купеческого особняка с пристройками и амбарами. По трезвому Вилюйский старался их не замечать – он не был скуп и жаден до неприличия, как некоторые его сотоварищи по купеческой гильдии. Да и пользу старушки приносили кое-какую – работали, сколько хватало сил… – Кто? – Вьюнош… – А-а… Зови его сюда. И на стол чаво сообрази. Да живей поворачивайся, золотая рота! Мать твою… – Добавил непечатное вслед. В горницу, шумно притопывая скрипучими хромачами (стряхивал мокрый снег; хотя март был на исходе, на улице пуржило), вошел Капитон, кучер княгини Сасс-Тисовской. – Здоровья и благоденствия вам! Уверенным движением, без излишнего подобострастия, он склонил свою темно-русую голову перед Вилюйским. – Какое там, в Христа… Бога… и его пазуху… благоденствие… Купец облегчил душу в заковыристой брани. – Беспорядки, смута, анархия, Расею-матушку треплют все, кому не лень. Голытьба, а туды ж… Власть Советам… Временное правительство… А до какого, спрашивается, времени?! Ась? До какого времени купечество будут зобижать?! – Он грохнул кулаком по столу. Штоф подпрыгнул, завалился, но содержимое почти не пролилось, лишь хлюпнуло слегка – Капитон сноровисто подхватил, поставил посуду на место. – Ладно. Садись… вьюнош… – осклабился купец. И наполнил вместительные рюмки зеленого стекла. – Пей, а то старой ведьмы с закуской не дождешься. – Благодарствуйте… Капитон положил шапку на скамейку, расстегнул полушубок, манерно, двумя пальцами, поднял рюмку, выпил врастяжку. Глядя на него, Вилюйский крякнул насмешливо, захватил рюмку в кулак, хлюпнул в горло одним махом, причмокнул, стукнул толстым донышком о стол. Неслышно появилась старушонка, быстро накрыла на стол и так же быстро исчезла, растворилась серым пятнышком в дверном проеме. Выпили еще, закусили плотно. – Принес? – спросил Вилюйский, вытирая жирные губы краем скатерти. – А то как же… Капитон сверкнул белыми, как фарфор, зубами. – Давай. Вилюйский протянул свою волосатую лапищу. – Товар в лучшем виде… Капитон вытащил из кармана полушубка небольшой сверток; но отдавать не спешил. – Все, как договаривались… Вилюйский понял. Купец побагровел от внезапно нахлынувшего гнева, сжал кулаки, нахмурился. Капитон спокойно и выжидающе смотрел своими светлыми, льдистыми глазами на купца, взвешивая в руке сверток. – Однако, смел не по чину, стервец… – наконец пробормотал Вилюйский. И покривил губы в жесткой ухмылке. – С кем шутки играешь!? Покажь… Капитон развернул тряпицу, показал издали брусок темного мыла, на котором были ясно видны отпечатки ключей. – Добро… Вилюйский достал из портмоне несколько крупных ассигнаций, небрежно швырнул их на стол перед Капитоном. Молодой человек отрицательно покрутил головой. – Мало?! – вызверился купец. – Этими бумажками теперь можно комнаты оклеивать вместо обоев. Или раздавать подаяние нищим, на паперти. – Так ведь… это “катеньки”! Вилюйский со зла дернул себя за бороду. – Чаво тебе ишшо?! – Золотом, – коротко и решительно ответил Капитон. – А енто не хошь?! Вилюйский показал кукиш. – Ишь ты, мудрагель. Зо-ло-том… – перекривил он Капитона. – Вот те добавка… Вилюйский положил на стол перед Капитоном еще несколько кредитных билетов с изображением императрицы Екатерины II. – И катись колбаской… – Нет, – возразил Капитон, поднимаясь. – Ты… ты что?! – надвинулся на него глыбой купец. – Да ты… ты знаешь, чаво я с тобой сделаю!? – Ну-ну, господин Вилюйский… – с силой отстранил его руку Капитон. – Товар мой – я хозяин. Если моя цена вас не устраивает, разрешите откланяться. Вилюйский смерил его с ног до головы бешеным взглядом; но тут же поостыл. Больно уж крепок телом и смел был юный кучер княгини Сасс-Тисовской. Да и не в интересах купца было заводить сейчас свару – дело-то тайное… – Хрен с тобой… – наконец недовольно буркнул Вилюйский. – Будь по-твоему. Токи смотри не брякни где… Башку отверну. – Само собой… Вилюйский вышел из горницы и вскоре вернулся с кошельком; в нем звенели золотые монеты. Капитон тщательно пересчитал их, спрятал кошелек за пазуху и отдал Вилюйскому брусок с оттисками ключей. – Всего вам… Он вежливо склонил голову, напялил шапку и не спеша пошел к выходу. Вилюйский посмотрел ему вслед с невольным восхищением: он уважал в людях цепкость житейскую и холодный, трезвый расчет. “Взять бы его приказчиком, – подумал купец. – Ничего нет скажешь, хорош гусь… За деньги мать родную в могилу живой положит. А мне такой и нужон. Чтоб народец в руках держать… р-разболтались, голодранцы! Да Бог его знает, как оно теперь все обернется. Впору дела сворачивать. Временное правительство… Туды его в заслонку!”. Вилюйскому не давал покоя перстень с “Магистром”, принадлежащий Сасс-Тисовской. Чтобы получить его, купец испробовал все: и лесть, и увещевания, и коленопреклоненные просьбы, и наемных людишек подсылал, которым кровь людскую пустить, что комара прихлопнуть… И безрезультатно – драгоценный камень по-прежнему был для него недосягаем. Тогда купец сошелся с кучером княгини Капитоном Мызгаевым. Тот и добыл ему оттиски ключей от черного хода, спальни княгини и шкафа-сейфа. Оставалось лишь изготовить отмычки и проверить содержимое шкафа… Но возвратимся к Капитону, покинувшему дом Вилюйского с приятной тяжестью за пазухой, где покоился кошелек с золотыми червонцами. Он шел по улицам, углубившись в свои мысли, не выбирая дороги, шлепал по мокрому снежному месиву, местами едва не набирая за голенища. Капитон был в смятении: княгиня уже собрала свои пожитки и ожидала только окончательного выздоровления сына, чтобы уехать в Швейцарию. А как же он? Что будет теперь с ним? На какие средства жить? Где искать работу? Да и какую работу – всю свою сознательную жизнь Капитон был в услужении у господ, и, конечно же, никаким ремеслам его не обучали. Будущее казалось ему страшным, темным, как болотный омут, куда нечаянно угодил мальцом: ни крова над головой, ни родни, которая приютила бы его (родители померли от тифа, когда Капитону исполнилось двенадцать лет; а младшая сестра тоже была в услужении у престарелого генерала). Конечно, Капитон скопил небольшую сумму. Хотя княгиня особой щедростью не отличалась, он, прожив столько лет среди господ, кое-чему у них научился. Немало вещей из обширного гардероба княгини и ее сынов уплывало через руки Капитона знакомому старьевщику. Сбывал он не только носильные вещи, но и все, что под руку попадало – будь то колесо от тарантаса или окорок. Капитон давно хотел завести свое дело, верное, денежное дело – ямщицкий извоз с трактиром и спальными комнатами. Предложение Вилюйского пришлось очень кстати. И сам Капитон не продешевил, что принесло ему удовлетворение. И все же по нынешним меркам, этого мало. Ох, мало… Капитон сунул руку в карман, нащупал сверток, где лежал точно такой же брусок мыла с оттисками ключей, как и тот, который он передал Вилюйскому. Спасибо Софке, выручила – ее работа. “Женюсь, ей-ей! – подумал он с благодарностью. – Как только дело спроворю, так и…” Спустя какое-то время Капитон свернул в переулок, где жил знакомый ремесленник. До этого он успел купить в лавке бутылку казенки и закуску. “Накося, выкуси… – стараясь ступать, где посуше, пробормотал Капитон, вспомнив купца. – Нашел юродивого… Как бы не так. Вот паук! У самого мошна трещит по швам от денег, а ему все не хватает… рублика до миллиона…” Капитон неожиданно разозлился, словно Вилюйский собирался покуситься на его личное добро, и крепко выругался. Наконец молодой человек нашел нужный адрес. Он с силой толкнул дверь убогого приземистого домишка с кованым петушком-флюгером на коньке крыши, и все еще во власти дурного – до злой дрожи в руках – настроения ступил в чадный полумрак. За хлипкой перегородкой гудела паяльная лампа. Чей-то хриплый мужской голос, отчаянно перевирая слова и мелодию, громко пел: «Мы наш, мы новый мир построим… Кто был никем, тот станет всем… Это есть наш последний, наш решительный бой!…» – Что, в пролетарии записался? – насмешливо спросил, оказавшись в мастерской, Капитон. За верстаком сидел замызганный мужичок с лицом, похожим на морду хорька. Он паял медный тазик. – А, Капитоша! – воскликнул мужичок и обнажил в широкой улыбке желтые гнилые зубы. – Каким ветром? – Все тем же, Афанасий… – Что принес на это раз? – оживился мужичок. – Выпивку и закуску. Афанасий неожиданно нахмурился и потушил паяльную лампу. Глянув исподлобья на Капитона, он сказал: – А вот это уже серьезно… – Почему ты так думаешь? – Так ведь у тебя снега прошлогоднего не выпросишь. А тут – дармовая выпивка, закуска… Афанасий ехидно рассмеялся. – Шути, да знай меру, – с угрозой сказал Капитон. – Все, все, умолкаю… Мужичок поднял руки вверх. – Вот и ладушки… – Капитон скверно осклабился. Афанасий ел и пил жадно, словно не обедал как минимум два дня. Несмотря на отнюдь не богатырское телосложение, желудок у него был поистине безразмерным. У Капитона глаза на лоб полезли, когда Афанасий, закончив с трапезой, одним духом выпил еще и двухлитровый жбан квасу. – Потешил мамону, – с удовлетворением рыгнул Афанасий. – Спасибо, Капитоша. – Ну ты даешь… Капитон не спеша допил свой лафитник, вместо закуски понюхал хлебную корку и спросил: – Интересно, куда девается проглоченная тобой еда? Живот как был плоским, так и остался прилипшим к позвонку. – А у меня все сразу по костям рассасывается, – смеясь, ответил Афанасий. – Похоже… – Так что у тебя за дело ко мне, мил дружочек? – спросил Афанасий, закуривая. – Да так, мелочь… Капитон колебался. Он знал мужичка с давних пор, еще когда был мальцом. В те времена Афанасий слыл удачливым вором, у которого всегда водились деньги. Нередко он покупал конфеты и другие сладости и угощал пацанов – всех, кто ему попадался на пути. Фарт Афанасия закончился в аккурат перед войной. Попался он на пустяшной краже, а потому срок ему дали небольшой. Отсидев положенное, Афанасий не стал больше искушать судьбу. Откопав свою заначку, он купил мастерскую и начал слесарить. Вскоре молва о нем пошла по всему Гловску и даже окрестным селам, а потому с заказами у Афанасия проблем не существовало. У него и впрямь были золотые руки. И мало кто знал, что Афанасий стал барыгой. В тюрьме он понял, что зарабатывать легкие деньги можно практически ничем не рискуя. Слесарная мастерская была для таких дел идеальной крышей. Люди шли к нему совершенно открыто, не таясь. Поди, узнай, кто из них мазурик и несет под полой ворованные вещи. Афанасий не жадничал. Он никогда не брал «на комиссию» ценные вещи, которые были на особом контроле сыскной полиции. Капитон сдавал Афанасию веши, украденные из княжеского гардероба. Кроме того, Афанасий с удовольствием покупал у молодого человека по дешевке и продукты, которые тот выпрашивал у Софки или воровал. – Да ты не темни, – успокоил его Афанасий. – Я не болтлив. Это всем известно, в том числе и тебе. – Верно, – согласился Капитон. – Мне нужно, чтобы ты сделал ключи… – Ого! – воскликнул Афанасий, сразу смекнув в чем дело. – Никак намечается крупное дельце? Похоже, птенец хочет вылететь из гнездышка. – Глупости! – фыркнул Капитон. – Мне просто нужны ключи. И не более того. Ты понял? Он смотрел прямо в глаза Афанасию. Тот даже поежился от холода, который излучали мгновенно заледеневшие глаза Капитона. – Понял, – сказал Афанасий. – Будет сделано. – За два дня успеешь? Капитон достал брусок мыла с оттисками ключей и показал его Афанасию. – Конечно, – ответил Афанасий, внимательно разглядывая оттиски. – Однако, эта работа стоит денег… И немалых. – Сколько? Афанасий почесал в затылке, глубокомысленно уставился в закопченный потолок, подумал немного, а затем заломил такую цену, что у Капитона челюсть отвисла. – Ты в своем уме!? – вскричал юноша. – А то как же, – хитро ухмыльнулся Афанасий. – Работа ювелирная. Ключики-то не простые, старинные. Их на авось не сделаешь. Тем более, как я разумею, по замку мне подгонять заготовки не придется. – Это очень дорого. Афанасий независимо пожал плечами. – Найди кого-нибудь, кто сделает дешевле, – сказал он с иронией. Капитан ответил ему долгим сумрачным взглядом. – Твоя взяла, – сказал он после несколько затянувшейся паузы. – Согласен. – Задаток?… – протянул руку Афанасий. – А это ты видал!? – окрысился Капитон и показал ему кукиш. – Получишь, когда сделаешь. – Ладно, не будем ссориться… из-за такого пустяка. Договорились. Капитан согласно кивнул, резко повернулся, и, не прощаясь, покинул мастерскую Афанасия. Он не хотел, чтобы тот увидел выражение его лица. Юноша готов был убить Афанасия. |
||
|