"Ратоборцы" - читать интересную книгу автора (Воронова Влада)

ГЛАВА 4. ЗИМНЯЯ ЖАРА ЭНДОРИЕНА

Для ходочанина войти в чарокамный круг хелефайской долины несложно, другое дело, что за ним ждут стражи границы, которые предпочитают сначала пристрелить, а потом уже выслушать. В прямом смысле: искусством допрашивать мертвецов владеют не только некроманты из ордена Сокола, эльфы мастера не меньшие, но только вслух об этом предпочитают без крайней нужды не упоминать.

— Сюда, — сказал Дариэль, отцепляя алиир. — Тут тропинка есть, стражи давно ею не пользуются. — Он спрятал алиир в специальный кармашек на кафтане.

Падение дисциплины из-за отставки владыки началось обвальное, — понадобится бдительный страж, так не найдёшь. Стоило ослабнуть стальной хватке правителей, верх взяли прославленные хелефайские легкомыслие и взбалмошность: три четверти стражей сбежали в деревенские кабаки приграничья, а оставшиеся только вид делали, что патрулируют — боевая пятёрка облюбовала полянку поуютнее и устроила пикник. Славян с Дариэлем на них едва не наступили, нежданную свободу горе-пограничники отметили более чем основательно, а пятнистые, как у десантников с Технички, тайлонуры прекрасно сливаются с травой и тенями от ветвей, солнечными бликами. Пятна на форме и сапогах не столь резкие, как на техносторонней камуфляжке, переходят друг в друга легко и естественно, без малейшего намёка на военное предназначение одежды. Дариэль стащил у стражей трёхобъёмный рюкзак.

— Одежду сложи, — велел он изнемогающему от жары Славяну. — И ботинки сними, здесь ноги ранить нечем.

Куртку и свитер человек снял сразу, как вошли в долину, но и в футболке и джинсах было тяжело: сердце возмущалось внезапным переходом из мороза в летнее пекло, стучало неровно и заполошно, сжималось в резкой судороге боли.

— Подожди, — Славян достал из кармана куртки пластинку с таблетками, но Дариэль положил ладонь ему на левую лопатку, что-то пробормотал. Боль отступила.

— Прости, я не подумал… — тихо сказал он.

— Не ерунди. И спасибо. — Славян обернулся, благодарно сжал хелефайе плечо. Тот ответил робкой улыбкой. — Спасибо, — повторил Славян. Плечо расслабилось, тягостное напряжение, терзавшее хелефайю много дней, схлынуло, — сквозь пальцы Славяна будто волна прошла. «И надо оно ему было, из-за подобной ерунды так себя мучить? Вот дурачок-то. Напридумывал себе чёрти чего. Нет, для человека хелефайю понять — задача непосильная». Он опять коротко, легко сжал плечо Дариэля, отвернулся к рюкзаку, уложил вещи.

— Пойдём? — спросил Славян хелефайю.

— Пойдём, — ответил он. И взгляд, и голос весёлые, свободные. Кончились что недоразумения, что терзания.

Дариэль легко провёл Славяна сквозь пограничную зону к станции телепорта, а там уже вопросы задавать никто не будет — внутренние земли не патрулируются. Да и чужаков в долине появилось немало — гоблины, гномы, человеки. Гостем больше, гостем меньше, никому ни до чего нет дела. Кабинка телепорта у хелефайев похожа на пятиметровый шумерский зиккурат и гораздо уместнее смотрелась бы в вампирской общине. Тамошние телепорты — трехметровый беломраморный куб, украшенный барельефами на волчьи темы. Изнутри все здания телепортов одинаковы: квадратная комната, стены и потолок облицованы маленькими треугольными плитками из слабообожжённой, неглазурированной глины. Пол выложен квадратными деревянными паркетинами, посередине — восьмигранник из паркетин прямоугольных. Освещается комната только свечами, на северной и южной стене ряд четырёхсвечёвых канделябров, простых, без затей и украшений. В восточной стене вход, в западной — выход, двери деревянные, тоже простые, казённого вида. Вставай посреди площадки, называй код — свечи на миг погаснут, повеет прохладным, сладковато-пряным ветром внесторонья, потом свечи сами собой загорятся, и ты уже перенёся на пару тысяч километров.

— Нравится? — требовательно спросил Дариэль, когда они вышли со станции. Зиккурат телепорта хелефайи выстроили на вершине самого высокого холма, отсюда город виден как на ладони. — Это Миальер, столица Эндориена.

Хелефайский город Славян увидел впервые. Одноэтажные восьмигранные домики со стрельчатыми окнами и дверями, похожие на парковые беседки, столь же лёгкие и хрупкие, воздушные. Выглядят так, словно сплели вместе кроны восьми деревьев, стволы соединили бумажными стенами, а корни стали фундаментом. Да ещё от древесного любопытства вылезли из земли, на хелефайскую жизнь посмотреть.

— Нравится? — повторил Дариэль.

Хелефайю не обманешь.

— Игрушечное всё такое, — сказал Славян. — Непрочное.

— Это иллинар, он крепче гаврских волноломов.

В хелефайском городе нет привычных человеческому глазу улиц, дома прихотливо разбросаны по небольшим холмам — все нежных, приглушённых пастельных тонов: золотистые, голубые, бежевые, розовые. Расстояние между домами большое, множество деревьев, лесных и садовых, сложное переплетение мощёных глиняной плиткой дорожек. Вместо фонтанов — ручьи и ручейки, водопады и водопадики. Вместо клумб и газонов — лесные полянки, над цветами танцуют пёстрые бабочки. Птичий щебет, журчание воды.

— Здесь легко и свободно, ничто не давит, не стесняет, — сказал Славян. — И никто никому не мешает — ни лес людям, ни люди лесу. Всё так бестревожно. Всё так прекрасно, так недостижимо красиво. И… нереально. Как декорации в театре. Пленительная сказка, увлекательная игра, но настоящая жизнь не такая. Не здесь. Как бы ни очаровало, ни поглотило представление, ты всё равно знаешь, что всё скоро закончится, и… хорошо, что закончится. При всей затейливости, всей красоте и совершенстве в декорациях и представлениях нет жизни. Только пустота. — Славян посмотрел на запечалившегося, поникшего Дариэля. — Извини. — Он сжал хелефайе плечо. — Не обижайся. Эндориен очень красив, ни один человеческий город вашей долине и на задворки не годится. Просто человекам здесь не место. Мы слишком грубые и примитивные существа для такой совершенной, утончённой красоты.

— Нет, — ответил Дариэль. — Не примитивные, и не грубые… Совсем наоборот — таких высот ни один хелефайя никогда не достигнет. Вам всегда всего мало, для вас нет пределов возможного… Вы никогда не успокаиваетесь на достигнутом. Одних это превращает в хищных скотов, в позор вашей расы. Но есть и другие… — Он не договорил, отвернулся. Верхушки ушей отогнулись, повернулись вперёд и вниз. — В словохранилище много свитков и книг с историями о человеках. А в архиве — о человеках, которые жили в Эндориене. Они все были очень разными — крестьяне, купцы, рыцари, монахи… Попадали они сюда разными путями, но все, слышишь, Славян — все спустя недолгое время уходили. Год или два — и все начинали говорить так, как ты. — Дариэль остро, коротко вздохнул, верхушки ушей отвернулись к затылку. — Когда посетители спрашивали меня «Почему?», я не знал, что ответить. Теперь, кажется, понял. — Он повернулся к Славяну: — Но на сегодня ты останешься?

— Конечно! Когда это я пожрать на халяву отказывался? И позагорать.

Дариэль невольно улыбнулся.

— Пойдём, халявщик.

В первое мгновенье Лаурин решила, что видит сон, настолько невероятное зрелище ждало за дверью. Дариэль привёл в гости Славяна. Она тревожно вгляделась в Дариэля: спокойная, ясная радость, на ауре ни малейших следов тёмной пелены, которая была в Гавре, ни холодной выжженной пустоты, которая появилась в Эндориене. Потом посмотрела на Славяна.

— Здравствуй, Лаурин, — сказал он. — Позволишь войти?

Хелефайна молча посторонилась.

В человеках Лаурин разбиралась, не зря с пятидесяти лет занималась делами приграничья. Пусть в человечьих городах бывала только дважды, но приграничье на то и приграничье, чтобы долина могла вести дела с инородцами, в том числе и с человеками. В человечьем правительстве её назвали бы министром иностранных дел.

Но Славян разгадке не поддавался. Ей уже попадались такие человеки. Единственное, что объединяло этот тип — полное несходство. Каждый был неповторим. И непостижим. И каждый, где бы он ни появлялся, приносил с собой перемены. И очень редко к лучшему.

Дариэль уже успел провести Славяна внутрь, усадить на диван.

— Это называется длинная комната, — объяснил он. — Самая главная, через весь дом, от двери до окна. Вон там спальни. Наша, — показал он на правую от входа дверь, — и гостевая, — махнул на дверь напротив.

— А там должны быть треугольные комнаты, — догадался человек.

— Точно.

— Интересная планировка.

— Ты гномьего дома не видел. Вот это интересно! — заверил Дариэль. — А у нас — обыкновенно.

Хелефайна внимательно рассматривала гостя. Славян назвал её Лаурин. До сих пор она была для него только Элайвен. И никогда Славян не был таким открытым. Сейчас его можно прочитать как свиток. Только написан он на незнакомом языке. До сих пор Лаурин страстно желала его примирения с Дариэлем, но сегодня впервые усомнилась — а надо ли было? Слишком много различий у человека и хелефайи, лучше бы им держаться подальше друг от друга. Со временем Дариэль справился бы с и болью, и с виной. А вот Славян — опасное знакомство. Не человек, те в большинстве своём просты и понятны, до зевоты предсказуемы, а пучина морская. И никому неведомо, какие чудовища поджидают в её глубине. Инородцы считают хелефаейев лучшими мореходами трёхстороннего мира. Ложь, самими хелефайями и придуманная. Можно было бы, ни один хелефайя никогда долину не покинул. А плыть по огромной воде, в далёкое далеко… Только если от чего-то очень страшного драпать надо, гораздо страшнее моря. Море — мор — морриагел — последние врата, в которые уходят умершие хелефайи. Уплывают на белой лодке, под белым парусом.

Славян и Дариэль увлечённо обсуждали особенности этнической архитектуры. Таким лёгким и умиротворённым Лаурин не видела Дариэля никогда.

Море может спасти, увести, скрыть от беды. Но оставаться на зыбких волнах сверх необходимого и опасно, и глупо. Сегодня Славян проведёт день у них. А вечером уйдёт. Навсегда. Здоровому — а Дариэль исцелился — ни к чему лекарство. Связь прервётся. И забудется. Неведомая угроза, которую таит в себе этот непостижимый, и оттого вдвойне опасный человек, исчезнет.

Славян оглянулся на неё, и Лаурин поняла, что он догадался — обо всём.

Человек подошёл к ней, Лаурин так и стояла у двери, поклонился, поцеловал руку.

— Спасибо.

— За что? — пролепетала хелефайна.

— За твои сомнения. За твою решимость.

Лаурин растерялась до глубокой немоты.

— С тобой Дариэль точно в беду не попадёт, bereginja, — сказал человек.

— Кто? — не поняла хелефайна.

— Та, которая оберегает от бед. Берегиня.

— Ох, Славян… Ты хотя бы один раз можешь сделать то, что от тебя ожидают? Просто для разнообразия.

— А ты ждала чего-то другого? Ну извини.

— Славян… — С души словно каменная груда ссыпалась, Лаурин благодарно посмотрела на человека. — Как хорошо, что ты пришёл. — И неожиданно для себя добавила: — Что ты есть…

Человек улыбнулся смущённо, вернулся на диван. Дариэль, на всеобщее счастье, ничего не заметил, что-то искал в ящике стенного шкафа. Лаурин посмотрела на Славяна. Да, всё верно, сегодняшняя встреча не только Дариэлю помогла, но и Славяну, исцелила какую-то свежую рану. Теперь им хорошо бы вдвоём побыть, поболтать без помех. Как ни странно, а с Эндориеном Дариэля никто лучше Славяна не примирит.

— Ты что со снежноцветкой собрался делать? — спросила она Дариэля.

— Ой, — опомнился он. — Надо же ли-Фиарнис отнести.

— Я отнесу, — сказала Лаурин. — Потом зайду к владычице Нэйринг, так что скоро не ждите.

— А обедать? — попытался возмутиться Дариэль.

— Сами приготовите, руки не отвалятся. И, Дариэль, переоденься, не будешь же ты ходить по долине в тайлонуре, как страж.

Простота хелефайского жилья Славяну понравилось. Почти нет мебели, светлые нежно-золотистые стены и потолок, бархатистый прохладный пол цвета темного мёда. После одуряющей жары долины ничего лучше и быть не может. Кухня оказалась в дальней от входа правой комнате, треугольной. В левой — мыльня, ничем не отличается от совмещённого санузла в малогабаритной квартире. В ближней от входа правой треугольной комнате — мастерская, Дариэль оказался умелым гончаром. Левую комнату хелефайя показывать не стал, только ухмыльнулся многообещающе.

— Хочешь ещё котлету? — спросил Дариэль.

— Куда ещё-то? Вкусно готовишь.

— А то.

Дариэль сгрёб посуду в мойку.

Кухня у него небольшая, но уютная: у одной стены холодильный шкаф, работает на магии, шкафчики для посуды и продуктов. Плита похожа на электрическую, но вместо привычных Славяну металлических нагревателей — волшебные блиноподобные камни. Вторая стена — дверь и мойка. У третьей, под окном — стол. Окна в хелефайских домах огромные, почти во всю стену, с рамой-«ветрорезкой»: много длинных узких створок, шарниры не с краю, а посередине, открытая створка торчит ребром что в комнату, что на улицу. Из-за жары окна почти всегда нараспашку, такое ощущение, что сидишь на террасе.

— Славян, часа через два на поляне Львалл будет воскресный турнир менестрелей. Тема — «Луна и водопад». Голосуют все слушатели. Пойдём?

— И что я там пойму?

— А это уже моя забота. Идём в каминную.

Каминной оказалась та самая комната слева от входа. Камин сложен из дикого камня, промазан глиной — поделка неожиданно грубая и тяжеловесная, как в доме крестьянина раннего средневековья. На камине — серебряный кувшин, высокий, узкогорлый, с тонкой, изящной чеканкой: ландыши и васильки сплетаются в сложный узор. Рядом низкая широкая хрустальная чаша со сложной резьбой — бабочки большие, бабочки маленькие, и деревянный стаканчик — тёмный, гладкий, древний. Пол, как в бедуинском шатре, устлан коврами, подушками, толстыми неширокими одеялами.

Дариэль сел перед камином на корточки, провёл над сложенными шалашиком дровами рукой, прошептал заклинание — вспыхнул огонь. Дариэль обводил его руками — пальцы выплетали замысловатый узор, огонь менял цвет с оранжевого на серый.

— Садись. — Дариэль бросил перед камином две подушки, сел, скрестив ноги калачиком, по-турецки. Выглядел при этом хелефайя совершенно естественно. — Смотри на огонь. И слушай.

Он раскрыл захваченную из длинной комнаты книгу, стал читать. Серый огонь выплясывал свой жаркий танец, мелодично потрескивали дрова — аккомпанемент чтецу и хелефайским стихам.

— Ничего, — одобрил Славян. — Вычурно немного.

— Это долинник Нитриена Кариавен из семьи Канермис, прозванный Пимиалар. Стихи у него действительно заумные, кроме как в Нитриене, их больше нигде и не читают. Но в определённых случаях Кариавеновы вирши — именно то, что надо. Если ты через его словоряд продрался, поймёшь кого угодно, даже менестрелей.

Тут до Славяна дошло, что говорит он на хелефайгеле. И даже понимает значение всех этих заморочистых довесков к именам: шен, ар, ли.

— Но как? — только и выговорил он. На хелефайгеле.

— Это мудрый огонь, — пояснил Дариэль. — Если ты будешь смотреть на него и слушать чужую речь, то научишься говорить на этом языке. Если кто-нибудь будет тебе на нём читать, то ты тоже узнаешь грамоту. Если, конечно, уже умеешь читать и писать на каком-нибудь другом языке. Неучей мудрый огонь грамотными не сделает.

— Так вот почему ты не умел читать, но говорил по-французски так свободно, — понял Славян.

— Да, через мудрый огонь научился. Новости по радио слушал, в костёр смотрел. Хорошо, что в Гавре есть уличное радио.

Внезапно Славяну резко заломило голову, потемнело в глазах, качнулся пол. Страшно хотелось пить, горло просто горело. Дариэль налил в деревянный стаканчик воды, дал напиться.

— Отдохни, — сказал он Славяну. — От мудрого огня очень устают, а волшбу исцеления применять нельзя, исчезнут знания.

Дариэль помог ему лечь на одеяла, испуганно дёрнул ушами — уловил боль.

— Сейчас пройдет, — успокоил Славян.

— Я принесу лекарство, — вскочил Дариэль.

— Обойдусь. Говорю же, сейчас пройдёт. Нет, лучше принеси. В куртке, в левом нагрудном кармане. Верхнем. — Лекарство требовалось больше Дариэлю. Именно поэтому Славян и старался держаться отстранённо, не заводил, насколько это было возможно, друзей, не позволял любовницам влюбляться, — видеть их перепуганные глаза невыносимо. Лучше оставаться одному, когда придёт время, плакать о нём никто не будет.

Пока хелефайя бегал за таблетками, боль и в самом деле отпустила. Славян сунул пластинку в задний карман джинсов, на такой жаре явно пригодится. Пальцы наткнулись на какую-то цепочку.

— Совсем забыл, — вытащил её Славян. — Как ещё не потерял.

— Вампирский оберег? Откуда? — изумился Дариэль.

— Из Латирисы.

Хелефайя осторожно взял цепочку.

— Мощная штука. Надо отдать упырям должное, — неохотно сказал он, — за работу они всегда платят честно. Держи. Такие вещи не в кармане надо носить, а на шее.

— Да чего мне тут бояться? — Славян встал, сунул цепочку в карман.

— Я тоже раньше думал, что в Эндориене бояться нечего, — хмуро сказал Дариэль.

— Но ты сумел вернуться.

— Не сумел. Меня вернули.

— Садись. — Славян плюхнулся на одеяло. — И расскажи по порядку.

— Что ж… — Хелефайя сел на подушку у камина, отрешённо смотрел на огонь — уже обычный, оранжевый. Уши обвисли, отвернулись к затылку. — В январе в словохранилище стал ходить один парень, Маолирин. Биреоинг ар-Шеддр ли-Пеллк. Среди посетителей я выделил его сразу: на любителя читать он был совсем не похож, но брал все книжные новинки, читал внимательно. И его мнение всегда совпадало с моим. Даже слова говорил почти такие же. И разговор начинал первым, не подстраивался, просто — совпадало. Вскоре мы подружились.

Дариэль немного помолчал, встал, налил в чашу воды из кувшина, залил огонь.

— Все хелефайи очень любят молоко и мёд, — сказал он, не оборачиваясь. — Но в долине ни коровы, ни козы не доятся никогда. Мы даже их не держим. И пчёлы не живут, все цветы опыляют бабочки. Молоко и мёд мы покупаем у человеков в приграничье. В последних днях апреля Биреоинг пожаловался на занятость и попросил меня сходить за молоком для его девушки. Продавец должен был ждать на тракте, близ дельты тропы Эндориена.

«Там, где тропа примыкает к тракту», — сообразил Славян.

— На крестьянина продавец был совсем не похож, типичный горожанин Магички — городская одежда со шнуровками и множеством пуговиц, руки без мозолей… А молоко было в литровой пластиковой бутылке со Срединницы. Славян, — резко обернулся к нему Дариэль, верхушки ушей оттопырились под прямым углом к голове, кончики повернулись к Славяну, — я тогда ничего не заподозрил, веришь? Мне и в голову не пришло…

— А что ты должен был заподозрить?

— Биреоинг был наркоторговцем, а тот человек — поставщиком, — сказал Дариэль.

— Так на вас же человеческие наркотики не действуют! — удивился Славян.

— Ягоду беляшку знаешь? (Славян кивнул, на Срединнице её сок так же популярен, как томатный или апельсиновый на Техничке). Героин, растворённый в её соке, действует на хелефайев как и на человеков. Стандартная человеческая доза на полстакана сока. Вот и всё. — Дариэль опять отвернулся, отошёл к окну, уши снова обвисли. — Сок беляшки по виду похож на молоко, и я ни о чём не догадался. Ни над чем не задумался. А ведь должен был! — Дариэль хлопнул ладонями о подоконник. — Принёс бутылку Биреоингу, поставил в холодильник. В тот же день он опять попросил помочь — собрать немного тривицы. Это очень ядовитая трава, один из немногих ядов, которые действуют на хелефайев. В её отваре вымачивают кожу при выделке. Биреоинг сапожником был. Готовил отвар тоже я, Биреоинг и чай-то заварить путёво не мог. — Дариэль повернулся к Славяну, но смотрел в пол. — А на следующий день его нашли мёртвым. Отравленным тривицей. Вот и получается, что я убийца и наркоторговец, убил прежнего распространителя ради того, чтобы себе торговлю захапать. Нашлись свидетели, которые видели, как я встречался с поставщиком и собирал тривицу. Дознаватель представил владыкам все материалы дела, меня признали виновным и приговорили к казни. А я сбежал. Едва выбрался из долины, стража искать бросила, вышвырок всё равно что мёртвый. При желании меня могли найти, владыки прекрасно знали где я, но… Вышвырок того не стоит. — Дариэль поднял взгляд. — Два месяца назад в долине опять появились наркотики. Началось новое расследование, меня оправдали. В минувшую пятницу ко мне пришёл вестник. Я вернулся в долину. Всё.

— Что-то у тебя одно с другим не срастается.

— Я говорю правду! — у Дариэля выступили слёзы. — Хочешь, поклянусь пред изначальем?

— Успокойся. — Славян подошёл к хелефайе, слегка встряхнул за плечи. — Ты-то правду говоришь, а вот…

— Ты мне веришь? — перебил Дариэль. — Я знаю, всё выглядит недопустимо глупо, в такое поверить невозможно, таких ушехлопов просто не бывает. Но я говорю правду. Я дурак и растяпа, но не убийца, Славян, не наркоторговец. Ты веришь мне?

— Да. Верю, — твёрдо сказал Славян. — И нечего плакать. У вас что, у всех глаза на мокром месте?

— В долине пусть болтают, что хотят… — Дариэль вытер слёзы. — Если ты мне веришь, я справлюсь.

— Обязательно справишься, — ответил Славян. — Ты очень сильный. Самый сильный изо всех, кого я знаю. (Хелефайя глянул недоверчиво). Сам посуди: в Гавре выжить сумел — раз. С эльфийской бандой не связался — два. И… — Славян на мгновенье запнулся, не зная, говорить или нет, но всё-таки сказал: — И обложил чёрного колдуна по всей матери, как он того и заслуживал. (У Дариэля глаза распахнулись во всё лицо). Тут смелость нужна немалая, ведь несмотря на всю вашу природную магию, у волшебника вполне хватит если не силы, то мастерства сделать из тебя котлету. Ты молодец.

— Славян, то, что я сказал тебе тогда…

— Не мне — техносторонцу с нулевыми способностями к магии, а волшебнику-черномагичнику. Это отважный поступок. Им можно гордиться.

Верхушка одного уха у Дариэля отвернулась к затылку, другого — к виску, слишком много противоречивых чувств. Он мягко высвободился из рук Славяна, сел на корточки перед камином. Славян сел на ковёр, свернул по-турецки ноги. Дариэль скатал в ладонях шарик волшебного огня, бросил в камин — пепел вспыхнул белым светом и исчез. Хелефайя отрешённо смотрел в пустой очаг. Уши заметно подрагивали, но, по крайней мере, не торчали в разные стороны. Надо отвлечь парня, нечего ему самокопаньем заниматься. Пусть в памяти останется то, что Славян сказал, а не та муть, которую он опять себе напридумывает. Но и слишком резко тему менять нельзя, догадается.

— Дариэль, — сказал Славян, — а ты не думал, что с наркотой и трупом тебя подставили?

В первое мгновение хелефайя не понял. Хлопал огромными карими глазищами, смотрел озадаченно. Потом сообразил.

— Думал, — отмахнулся он. — Вздор. Кому нужен словоблюстель, мелочь такая?

— А причём тут ты? На самом деле играли вовсе не против тебя.

— Как это? — изумился Дариэль.

— Очень просто. Эльфийский вариант «упыриного гамбита». Владыка, допустивший неправедный суд, должен снять венец, так? Особенно эффектно получится, если несправедливость будет допущена в отношении человека… то есть хелефайи известного, уважаемого. Тебя ведь вся долина знает.

— Интересная идея, — призадумался Дариэль. — Знаешь, давай молока выпьем, а потом покрутим её со всех сторон.

Странные дела творятся в благодатном Эндориене. Лаурин не понимала ровным счётом ничего. Триста пятьдесят лет для бессмертных не возраст, а пустяк, но Элравен, владыка долины Пиаплиен, отец Лаурин, часто повторял, что возраст определяет не прожитое, а пережитое. Пережила Лаурин, советник по делам приграничья, посланница Пиаплиена, немало. Смену власти в долинах видела четырежды, в третьем случае владыкой стал её отец, и Лаурин тогда была единогласно избрана долинниками судьёй испытаний, её суждениям и беспристрастности доверяли безоговорочно. В трёх других долинах её приглашали в свидетели. Много читала хелефайна и о смене власти у других рас.

Но сегодня Лаурин не знала, что и сказать. Смена власти беспорядками сопровождается всегда, и хелефайна не удивилась бы ничему, даже расколись Эндориен на два враждебных лагеря, готовых на что угодно, лишь бы уничтожить противника. Но реальность оказалась фантастичнее самых немыслимых предположений.

Половину старейшин и советников Миратвен ещё в среду, в бытность владыкой, отправил улаживать различные дела за пределы долины. Ничего особенного, если бы Нэйринг, ничего об этом не зная, не откомандировала вторую половину помощников. Долина осталась без управленцев, только с одной владычицей, которая занята по самые уши, в одиночку готовит священные круги для испытаний.

А в долине творится чёрт знает что: пьяные стражи, полным-полно чужаков, а сами хелефайи обсуждают что угодно, только не предстоящие вечером испытания и выборы, от которых зависит судьба долины. Даже ставок на предполагаемого победителя не делают. Кругом всеобщее радостное отупение, какое-то ненормальное веселье, беспечное до исступления.

Лаурин разыскала правительницу. Нэйринг настраивала очередной священный круг, — замотанная, усталая, под глазами серые тени, чёрные волосы потускнели. Настройка — работа тяжёлая. Светло-фиолетовый тайлонир перепачкан землёй, зелёными пятнами травы, пришпиленный к левому плечу разноцветный пучок узеньких атласных лет перепутался во что-то невообразимое. Владычица на четвереньках ползала внутри выложенного тройным рядом камней просторного круга, оглаживая их кончиками тонких нежных пальцев, шептала заклинания. Длинными миндалевидными ноготками, окрашенными для большей эффективности в серебристый цвет — он притягивает магию, цепляла тоненькие потоки силы и волшбы, сплетала в узор. Увидев Лаурин, владычица разулыбалась, появился повод хоть на пару минут бросить нудную тяжёлую работу, передохнуть. Но слова гостьи оказались безрадостны.

— Владычица Нэйринг, с долиной творится что-то странное. Противоестественное. Я не могу разобрать точно, но это что-то привнесённое извне, какое-то опасное волшебство.

В глубоких чёрных глазах Нэйринг слабо полыхнула досада — на сильную владычица была уже не способна.

— Не преувеличивайте, ли-Маннук, обычное волнение перед испытаниями. Три четверти хелефайев не хотят их проходить, и столько же хелефайн радуются, что их испытания не касаются.

— Владычица Нэйринг, это слишком серьёзно для обычных волнений! На долину надвигается что-то тёмное. И страшное! Загляните в зеркало времени, и вы увидите красный огонь и белую сталь.

— Вот даже как… Ну хорошо, я и в зеркало посмотрю, и священную яблоню послушаю, только не сейчас.

— Владычица Нэйринг, поспешите, это не терпит отлагательств.

— Тогда, посланница и свидетель Пиаплиена ар-Дионир ли-Маннук, помогите мне настроить круги. Бросить их я не могу. Испытания должны начаться на закате! — твёрдо сказала правительница.

«Чёртова формалистка! — зло подумала Лаурин. — Теперь её от кругов и палкой не отгонишь. До неё никогда не дойдёт, что лучше начать испытания на час позже, но обезопасить долину. — Лаурин захлестнула волна безнадёжности. — Нэйринг просто не способна понять, что есть время, когда надо наплевать на все обычаи, уложения и тарго».

Через огороженные заволшеблиными камнями заросли шиповника шёл прекрасный златокудрый юноша в длинных зелёных одеяниях. Злой зимний ветер трепал нежный шёлк, под босыми ногами едва слышно хрустел снег. Шаги юноши столь легки, что хрупкий наст держит его как ребёнка, не проваливается. Длинные, до пояса, волосы развеваются на ветру, синева глаз заставит потускнеть сапфиры.

— Входи, — сказал юноша человеку, протянул руку, блеснули посеребрённые миндалевидные ногти. Человек, сорокапятилетний мужчина, грузный, одет в толстые неуклюжие штаны и пальто, тяжёлые зимние сапоги, сорвал мохнатую шапку, низко поклонился.

— Благодарю, господин.

Человек робко прикоснулся к тонким длинным пальцам хелефайи, шагнул в круг.

Обрушилась жара.

Хелефайя бросил на траву тючок с летней человеческой одеждой.

— Переодевайся.

— Благодарю, господин, — принялся кланяться человек.

— Побыстрее, — нетерпеливо сказал хелефайя.

…Миальер человека словно околдовал. Он застыл столбом, не в силах ни шагнуть, ни слова сказать. Хелефайя дёрнул его за рубаху.

— Пошли.

— Какая роскошь, какая красота, — забормотал человек. — И у президента таких дворцов нет.

— Сделаешь всё, как надо — останешься в долине, — пообещал хелефайя.

— О-о, господин, — взвыл человек, — я сделаю всё, господин.

— Да уж постарайся.

Восторг у человека тут же сменился недоверием.

— А точно я останусь, господин?

— Если хочешь, можешь взять своё вознаграждение деньгами.

Забавное зрелище — смотреть, как в человеке борются алчность с трусостью. Деньги дают возможность покупать в человечьем мире власть, женщин, славу. Человек, которому позволили остаться в долине, проведёт жизнь лёгкую и бестревожную, здесь не достанут ни враги, ни болезни. И, по человеческим меркам, жизнь эта будет очень долгой — неплохая приманка для смертного.

Смотреть на человека быстро прискучило.

— У тебя будет время подумать, — сказал Киарин.

Он скрытно провёл человека в густые заросли орешника близ центра города.

— Сиди здесь, — приказал Киарин.

Мирайинг вошла в долину с востока, с быстрой тропы, совершенно открыто: ни к чему старейшине по кустам пробираться, внимание привлекать. Вернулась ли-Винелла из командировки, и вернулась, кому это интересно? Особенно сегодня, в день испытаний. Особенно после того, что она велела брату добавить в священный источник.

А вот другие старейшины и советники вернутся только к вечеру. Хорошо бы к утру, но ничего не поделаешь, везде свои издержки, на испытаниях они присутствовать должны.

Впрочем, оставшейся половины дня Мирайинг хватит с избытком.

— Прежде всего, Дариэль, от кого Биреоинг мог узнать о твоих литературных пристрастиях? — Славян с ногами взобрался на диван, обхватил острые колени мосластыми руками.

— Ни от кого, — буркнул Дариэль. Сидели они в длинной комнате, Дариэль за столом — Славян заставил достать бумагу, цветные ручки, вознамерился всерьёз поиграть в детективов. — Словоблюститель не может ни с кем обсуждать прочитанное. Только чужое мнение выслушивать. Чтобы не повлиять на решение посетителей. Каждый должен делать выводы самостоятельно.

— А твои помощники? С ними ты не говорил?

Дариэль улыбнулся. Молоденькие хранители — одному тридцать два, другому вообще девятнадцать — были связаны тем же запретом. И Биреоинг им не нравился, не стали бы они с ним говорить.

— Разве что старейшина Мирайинг ли-Винелла, — сказал он. — Последнее время она интересовалась библиотекой, уговорила владык дать нам побольше денег и не мешать самим выбирать книги. Было бы невежливо не ответить, почему мне понравилась одна книга, и почему пришлось купить ту, которая не нравится. И вообще — она очень милая, с ней так приятно разговаривать. Я был немного в неё влюблён, начал ухаживать. Она отвечала. Не будь суда, у нас получился бы красивый роман.

— Тэкс, — оживился Славян, — это уже интересно.

— Ничего интересного, — отрезал Дариэль. — Она хоть и лайто, но не мужчина. Никакого интереса интриговать против владыки.

— А брат? Отец?

— У неё только брат. И он тут вообще ни при чём. Это у гоблинов и человеков дочь короля автоматически становится королевой, сестра — принцессой. И никого не интересует, могут ли они управлять страной. У нас всё по-другому. Ни муж владычицы, ни дети бывшего владыки Миратвена в дела долины не вмешивались. Они обычные долинники, не старейшины, и даже не советники.

Славян скептично хмыкнул. Родственникам вовсе не обязательно носить серый тайлонир, облачение старейшин и советников, чтобы влиять на решения владыки.

— Подожди, — заинтересовался он, — так ваши король и королева не женаты?

— Нет. Что владыка, что владычица — должность выборная. Из ста долин супруги правят только тремя, и двумя — брат с сестрой.

— Ну ладно, — не смутился Славян, — подойдём с другой стороны. Запиши имена всех, кто мог подтасовать результаты следствия. Сколько оно, кстати, длилось?

— С декабря прошлого года по май этого, как только в долине появились наркотики.

— Дариэль, вспоминай всех, от владык до уборщиков в кабинете дознавателя, и мужчин, и женщин. И совершеннолетних членов их семей.

Список получился на девятнадцать имён.

— Ничего себе, — простонал Дариэль.

— Да это мало, — заверил Славян. — Ты на Срединнице детективы смотрел?

— Редко. Они Лаурин нравятся, а мне больше комедии.

— Так вот, список подозреваемых на девятнадцать персон — очень мало. И сейчас мы его ещё сократим. Эти ваши выборы — как они проходят?

— Сначала проводятся испытания, — сказал Дариэль. — На закате к священным кругам придут все мужчины-лайто, и выяснится, кто из них лучше подходит для того, чтобы стать владыкой…

— Почему только лайто?

— Потому что владычица — дарко.

— Ага. — Славян опять в чём-то сомневался, но сказал: — А потом, после испытаний?

— Выборы. Из четырёх лучших надо выбрать одного. Сначала каждый хелефайя бросает в священный круг свою искрицу… Кусочек магического огня. Ох, ну это вроде пожелания — каким должен быть новый владыка. В круге разгорается огромный костёр, кандидаты заходят в него. Трое выйдут в том же виде, в котором и вошли, а четвёртый — в фиолетовом тайлонире владыки.

— Смошенничать на выборах-испытаниях можно?

— Да запросто! Прикинься дурачком, и живи себе дальше безо всяких владыческих заморочек.

— Я не о том, — ответил Славян. — Можно ли низкие результаты выдать за высокие?

— Нет. Круг не обманешь. И даже если найдётся такой умник, то сила волшебства у него должна быть огромной, он и так победит, без мошенничества.

— Дариэль, теперь отметь в списке тех, кто на испытаниях будет реальным претендентом на место в финальной тройке.

Список сократился до семи имён.

— Двоих убираем сразу, — сказал Дариэль, — владычица и так правит долиной, а Миратвен не может претендовать на власть второй раз. Ни в одной из долин. Оставшиеся пятеро — трое мужчин-дарко — вычёркиваем…

— Постой, — удержал его руку Славян. — Ради власти какие только законы не меняли.

— Только не этот. Славян, мы пользуемся магией стихий. А сколько стихий, знаешь?

— Восемь.

— Так вот, хоть хелефайям и доступны все стихии, но лайто лучше управляются с Водой, Эфиром, Деревом и Металлом. А дарко — с Землёй, Огнём, Зверем и Воздухом.

— Никогда не понимал, чем Эфир отличается от Воздуха, — сказал Славян.

— Воздух — это то, чем мы дышим, управление погодой. А Эфир — то, что переносит слова и мысли, свет и тьму. До некоторой степени позволяет управлять временем. У всех лайто хороший дар предвидения, а у дарко — управления пространством. Быстрые дороги делали дарко.

— Понял, — кивнул Славян. — Поэтому у вас четыре старейшины — два дарко и два лайто, помогают владыкам справиться с малодоступными стихиями.

— Правильно. Так что мужчины-дарко на власть претендовать не могут.

— Дариэль, но если владычицы не будет, владыкой может стать и дарко. А потом выберут владычицу-лайто.

— Нет, Славян, если долина окажется и без владыки, и без владычицы, первой будут выбирать именно владычицу. И выборы будут короткими, соберутся все хелефайны долины, пройдут испытания, они гораздо суровее, чем у мужчин, поэтому церемония Выбирающего Огня не нужна. Спустя всего шесть часов у нас будет новая владычица. — Дариэль даже со стула вскочил, надо было как можно доходчивее объяснить. — Она важнее: владыка защищает долину, вершит суд, решает повседневные дела, а владычица поддерживает само существование долины. Владыка иногда ездит с посольствами, раз в столетие уходит на месяц из долины, чтобы пожить в человеском городе. Но если хелефайна становится владычицей, то даже на час не может покинуть долину, даже выйти в приграничье. Владычица редко вмешивается в дела управления, у неё слишком много работы с самой долиной, но если вмешается — её слово перевешивает слово владыки. У неё власть больше, потому что без владычицы не будет и долины. Она погибнет за сутки. — Дариэль сел, взял ручку, вычеркнул из списка мужчин. — Они не могут знать, кто из хелефайн станет новой владычицей — дарко или лайто. Для них интрига бессмысленна.

— Но тогда, — Славян серьёзно, сочувствующе посмотрел на Дариэля, — интригу затеяла женщина-лайто, раз сначала понадобилось избавиться от светловолосого владыки.

— Мирайинг ар-Паддиан ли-Винелла… — еле выговорил Дариэль. — Ещё в декабре она настояла на смертной казни для наркоторговцев, говорила — изгнание для них не кара, совсем наоборот: за пределами долины они займутся тем же самым, да ещё и с большим размахом. Ей надо было чем-то шантажировать преступника. Дознаватель никак не мог Биреоинга найти — ли-Винелла не давала, он был нужен ей самой. А бежать мне помог её брат. Сначала ли-Винелла меня подставила… Теперь вернула… Вернула, чтобы сделать убийцей владычицы. Ведь повод мстить у меня есть, и ещё какой! — Дариэль схватил Славян за руку, потащил к двери. — Пошли быстрее!

— Куда?

— К владычице.

Когда на поляну со священным кругом прибежал словоблюститель, Мирайинг едва сдержала торжествующую улыбку: всё идёт как надо, глупый мальчишка догадался, какую роль сыграл, именно тогда, когда она и планировала. Сейчас бросит ей обвинения в заговоре.

— Владычица, — крикнул ли-Шанлон, — проверьте священный источник! Он или заколдован, или отравлен.

— Что? — не поняла усталая до полного отупения Нэйринг.

— Все воды Эндориена берут своё начало в священном источнике, — пояснил общеизвестное ли-Шанлон. — Если его отравить или заклясть, все долинники впадут в безумие. Оглянитесь, владычица, разве то, что творится в Эндориене — нормально?!

— Ну ты-то совершенно точно спятил, — ответила владычица.

— Элайвен, — обернулся к пиаплиенской посланнице ли-Шанлон, — я потом всё объясню, а сейчас беги к источнику, сделай хоть что-нибудь. Лаурин, — назвал он её изначальным именем, которое произносят только в присутствии близких, — я умоляю тебя, помоги источнику!

Посланница подхватила тайлонир и рванула с поляны так, словно за ней стая упырей гналась.

— Что происходит? — опомнилась владычица. — Аолинг, что ты делаешь? Ли-Шанлон, как ты посмел привести в долину человека, да ещё сюда, к священному кругу?!

Тот же вопрос задал и Миратвен, по-владычески грозно сверкнул ярко-синими глазами. Когда он пришёл на поляну, Мирайинг не заметила, слишком неожиданно повёл себя ли-Шанлон.

— Ли-Аддоир, — сказал ему словоблюститель. И Мирайинг, и владычица глянули на ли-Шанлона с недоумением, прозванье бывшего владыки все успели позабыть, и в первое мгновение не поняли, к кому словоблюститель обращается. — Вы вовремя, ли-Аддоир. Это мой друг Славян, — представил он человека. — Ходочанин. Помогите ему проверить телепорты. Для полного завершения сегодняшнего безумия нам только и не хватает, чтобы долина развалилась на куски. Славян… — обратился он к человеку.

— Сделаю, — не дал озвучить просьбу человек. — Но одного помощника будет мало. Ремонтировать надо втроём.

— Хватай за уши первого попавшегося дарко потрезвее, и волоки на станцию.

— Аолинг! — разъярилась владычица.

— Заткнись, Нэйринг! — бешено рявкнул он в ответ. Мирайинг похолодела: так говорить с владычицей невозможно. — Все свои горшки ты уже перебила, так что не мешай убирать осколки. Владычица хренова! Тебе что, уши заложило, не слышишь, как стонет долина?!

Владычица побледнела резко и сильно, стон долины она действительно услышала.

— Но… — начала было Нэйринг.

— Источник исцелит Элайвен, — перебил её ли-Шанлон. — А ты собирай всех стражей… Чёрт, они же почти все разбежались! Хватай всех, кто худо-бедно может управляться с оружием — и на границу. Защиты никакой, с минуты на минуту начнётся нашествие.

— Какое нашествие?! — хором воскликнули Нэйринг и Миратвен.

— Упыриной стаи. И наверняка не одной. После всё объясню, сейчас времени нет. — Он подошёл к владычице, слегка встряхнул за плечи. — Нэйринг, владычица, сначала надо спасти долину, все объяснения потом.

Нэйринг отпихнула ли-Шанлона, выхватила из складок мантии дальдр, одним движением распорола и мантию, и рубаху от воротника до подола. Под ними оказался пятнистый тайлонур. Владычица достала из прицепленного к поясу трёхобъёмного кошелька сапоги.

Мирайинг поняла, что свою битву за венец владычицы безнадёжно проигрывает. Словоблюститель, известный на всю долину ушехлоп и недотёпа, не только не подох в человечьем городе, но многому научился. Слишком многому. Только бой ещё не кончен, ещё одно оружие у неё осталось. Мирайинг планировала использовать его совсем по-другому, но теперь выбора нет. Долинникам придётся многое объяснять, обвинять и оправдываться, ну да ничего, справится — им будет не до подробностей. А после, когда Мирайинг станет владычицей, им и в голову не придёт задавать вопросы, разбирать, что и как было. Владыкам и верят, и подчиняются безоговорочно, просто в силу того, что они владыки.

Она незаметно нащупала в кармане тайлонира мешочек с шариками, достала четыре штуки. Как там зовут этого потомка обезьяны, непрошенного свидетеля — Славян? Мирайинг встала поближе к каменному кругу. Осталось решить, в каком порядке называть имена. Владычицу — первой, она самая опасная. Затем — Аолинг, мальчишка стал… Кем за время изгнания стал теперь несомненно бывший словоблюститель, Мирайинг понять не могла, но исходящая от него сила пугала до дрожи. Третьим — Миратвен, отставной владыка всё ещё способен на многое. Ну и на закуску — обезьяныш.

Мирайинг бросила на камни шарики.

— Нэй… — По лицу больно хлестнула брошенная обезьянышем широкая и тяжёлая серебряная цепочка, и вместо имени владычицы выкрикнулось что-то неразборчивое, больше всего похожее на Нэйэль, изначальное имя старейшины Мирайинг.

Волшебство освободилось и выбрало наиболее близкий по наименованию объект.

— Великое изначалие, — прошептала владычица.

От Мирайинг вмиг остался только скелет с ошмётками плоти, учетверённое заклинание подействовало так быстро, что старейшина и вскрикнуть не успела.

— «Стеклянная смерть»… — сказала владычица. — Но как вы догадались? — спросила она человека.

— Любой ходочанин бы догадался, — ответил он. — Эти шарики на Технической стороне — безобиднейшая вещь, детская игра. Но при переходе Техничка-Срединница-Магичка превращаются в «стеклянную смерть». Не знаю, как на Магичке, а на Срединной стороне за попытку пронести шарики положена смертная казнь. — Человек едва держался на ногах, лицо мертвенно-бледное. — Но откуда простая хелефайна, пусть и старейшина, узнала то, что известно только ходочанам? У неё должен быть сообщник, человек. Ходочанин.

Визитёр достал из заднего кармана джинсов пластинку с таблетками, выколупал одну и сунул под язык. Перепуганный Аолинг подскочил к нему, схватил под руку.

— Оставь, — властно, но необидно оттолкнул его человек. — У тебя есть дела поважнее. Фиадонинг ар-Паддиан ли-Анданан.

Аолинг неохотно отошёл, выудил из останков ли-Винеллы ожерелье человека, очистил заклинаньем, вернул владельцу. Человек пробормотал «Спасибо», сунул цепочку в карман джинсов.

Через кусты проломился ещё один человек, судя по покрою штанов и рубахи — горожанин с Магички, грузный седоватый брюнет.

— Владычица, — закричал он по-французски и повалится он в ноги Нэйринг, — спасите меня. Владычица, во имя милосердия!

— Встань, — сказала Нэйринг. — Кто ты такой?

— Филипп Патен, — резво поднялся человек. — Владычица, Фиадонинг…

— Владычица Нэйринг, — холодно поправила правительница. Просто «владыками» или «повелителями» правителей долин называют только их подданные, все прочие обязательно добавляют имя, а в официальных разговорах так и вообще будет — владычица Эндориена. — Ну так что там с Фиадонингом?

— Он был вместе с Мирайинг. Они заставили меня… взяли заложником моего сына… Заставили принести «стеклянную смерть». Спасите меня, владычица Нэйринг, Трилистник меня казнит! Я не виноват, владычица Эндориена! Меня заставили…

Разобрать, правду говорит он или лжёт, Нэйринг не могла, мешало наброшенное на человека заклятье. Работа добротная, явно Фиадонингова, он чертовски хороший волшебник.

— Мирайинг хотела стать владычицей, — сказал человек.

— Это и без тебя понятно. «Стеклянную смерть» ты принёс ей для меня. Говори о Фиадонинге.

— Он ждал, когда Мирайинг уберёт владыку Миратвена, он лайто, и вы, госпожа, ему не помеха. Он стал бы владыкой.

— Ему не пройти испытания, — сказала владычица.

— Но по вашим законам это не обязательно, — возразил человек. — Кто в условиях безначалия и развала сумеет спасти долину, то и станет владыкой. Мирайинг надеялась на исцеление священного источника, а Фиадонинг — на изгнание упырей.

— Нэйринг, на границу! — приказал Аолинг. — Славян, Миратвен, к телепорту! Хранители, заприте эту мразь в старом архиве, — показал он на Патена. — Я с ним позже поговорю, знает он гораздо больше, чем старается показать.

Из кустов вышли словохранители, дарко и лайто в зелёных тайлонурах. Человек попытался сбежать, но хранители легко поймали и поволокли его прочь.

Уходя с поляны, Нэйринг увидела, что Аолинг задержал Миратвена, о чем-то попросил. Попросил, а не приказал, и вид у него был довольно напуганный. Миратвен кивнул. Аолинг коротко глянул на Славяна…

Если он так боится этого человека, зачем притащил в долину, зачем назвал другом?

Владычица задержалась, и спросила Аолинга прямо, едва человек и Миратвен ушли с поляны.

— Не его, — ответил Аолинг. — За него. — И объяснил почему.

Владычица охнула и с тем же испугом посмотрела вслед человеку.

— Не бойся, — сказала она. — Миратвен хороший целитель. Он присмотрит за твоим другом.

Аолинг неуверенно кивнул.

— Ты сейчас к Элайвен? — спросила Нэйринг.

— Да. Ли-Винелла хорошо постаралась, лайто в одиночку не справится.

— Давай, — согласилась Нэйринг. — Я пришлю двоих вам в помощь, лайто и дарко.

— Если найдёшь неодурманенных.

С телепортацинной сетью провозились почти до заката, ар-Паддианы долине навредить успели крепко, сбились даже настройки телепортов. Что бы ни говорили о везучести пьяных, а всё лгали. Двадцать девять хелефайев погибли, полторы сотни покалечились, целителям работы надолго хватит. Работал Миратвен как одержимый, и помощников — человека и управителя телепортом — загонял почти до бесчувствия. Лишь бы только не думать ни о чём, кроме телепорта, не терзаться напрасными сожалениями. Владыка… Осёл он, а не владыка. Как не крути, а в бедах Эндориена его вины половина. Если не больше. Нет, всё, не думать, не вспоминать, никому его покаяние не поможет, своё дело он уже сделал, все горшки переколотил. И единственное, чем он может теперь помочь долине — осколки побыстрее убрать, пока ещё кто-нибудь не порезался.

На душе и без того муторно, а тут ещё человек — чужак, свидетель позора. Управитель, кареглазый дарко в форменном чёрном тайлонуре, смотрит на него с восхищением, каждое слово ловит, ещё бы — на внесторонье человек заходит так же легко и просто, как в собственную спальню. Вячеслав Андреевич то, Вячеслав Андреевич это. Нашёл великого мастера телепортов. Да не смыслит он в них ни уха, ни рыла, только и умений, что ходочанин. А гордиться тут нечем: один рождается голубоглазым, второй — смуглым, третий — ходочанином.

Но человек своим талантом и не гордиться, вот в чём досада-то. Никем не притворяется, никого из себя не корчит, простой и открытый как луговой цветок. Чистый, как вода в роднике. И сила как у воды: мягкая, незаметная и неодолимая. И безмерно опасная.

— Что ты на него зверишься? — спросил управитель, когда человек в очередной раз нырнул на внесторонье. — Хороший ведь парень.

— Вот именно, — ответил бывший владыка. — Будь он обычным засранцем, так и переживать не о чем, его и так любой хелефайя разглядит, даже самый глупый. Но ты и представить не можешь, каким ядом может стать человек порядочный. И оглянуться не успеешь, а он уже кому-то душу отравил, жизнь на столетия вперёд испоганил. И всё сам того не желая, не со зла…

— Ты о чём? — не понял управитель.

Ответить Миратвен не успел, вернулся человек.

— Всё, мужики, готово. Можно отдыхать. — Лицо у человека бедное, усталое, даже веснушки потускнели.

Миратвен быстро выплел пальцами левой руки простенькое заклятье исцеления.

— Не надо, — отстранился человек.

— Загнёшься тут, — буркнул Миратвен, — что я тогда Аолингу скажу?

Человек легкомысленно отмахнулся. Миратвен пробормотал ругательство.

— Пошли на воздух, — сказал человек. Они вышли на обзорную площадку рядом с миальерской станцией, облокотились на решётку.

— Телепорт можно устроить гораздо экономичнее, — сказал человек. — Столько магии зря тратится.

— Не твоя забота, — огрызнулся Миратвен. Управитель телепорта посмотрел на него удивлённо.

— Магии действительно сгорает очень много, — осторожно сказал он. — Если Вячеслав Андреевич придумал, как сократить расходы, то пусть хотя бы расскажет.

— И застрянет в Эндориене на неделю, а то и на месяц, — желчно сказал Миратвен.

— А что плохого? — не понял управитель.

— Чем дальше человеки и хелефайи держатся, тем лучше.

— Не знаю, — заколебался управитель. И придумал: — А пусть он поклянётся пред изначалием, что не причинит зла Эндориену.

— Идиот. Этот человек опасен сам по себе, просто потому, что он — человек. «И должен убраться из Эндориена как можно скорее, — решил Миратвен, — пока ещё не поздно, пока не натворил бед глубоких, непоправимых, на века. И уехать я заставлю его немедленно. Любым способом».

— Но чем он опасен, Миратвен, — продолжал недоумевать управитель, — чем именно? Почему все владыки запрещают знаться с человеками? Даже ты.

— Я больше не владыка, — напомнил Миратвен, — и никогда не запрещал. Просто не советовал. Не поощрял контактов сверх необходимого.

— А какая разница? — хмыкнул управитель. — И всё же, Миратвен, почему?

— Любой человек опасен, хочет того или нет, а зло причинит. Любой. Этот, — кивнул Миратвен на ходочанина, — тоже.

— Прекращайте говорить обо мне как об отсутствующем, — вмешался человек. — Ли-Аддоир, если я вам не нравлюсь, так скажите об этом мне. Если считаете, что я враг, так обвиняйте открыто, на Совете. Нечего по кустам шептаться.

— Не нравишься, — согласился Миратвен. — В твоей гнусной природе ничего не может нравиться. Порождение обезьяны, полуживотное.

— Миратвен, — тихо сказал управитель. — Не нужно. Не говори того, о чём пожалеешь.

— Ничего, — ответил ему человек. — Переживу. Ничего другого от прототипа разумной расы я услышать и не ожидал.

— Что? — не понял Миратвен.

— Ты ведь Перворождённый, верно? Старшая раса? Вот я и говорю — экспериментальная модель, пробная версия, разумности от тебя требовать бессмысленно. Придётся терпеть таким, каков есть. На убогих, то есть на Перворождённых, не обижаются.

Миратвен задохнулся от возмущения, даже слов не нашлось. Этот человек… Управитель засмеялся.

— Брэк, — сказал он, — один-один. Всё, прекращайте. Ну что, Миратвен, нашлась управа и на твой острый язык?

— Тебе бы всё хихикать, — буркнул Миратвен. — Семьсот лет прожил, а ума не нажил.

— Да что с тобой, Миратвен? Гавкаешь как цепной пёс, оскорбляешь гостя, да ещё и чужого.

Миратвен резко развернулся к человеку.

— Аолинг называет себя твоим другом?

— Не называет. Он действительно мой друг. А я — его друг.

— И вы давали клятву верности? — хрипло спросил Миратвен.

— Да, — спокойно ответил человек.

— Откуда ты только взялся… Что бы ты понимал, недоумок. И Аолинг хорош, сообразить не мог… — Миратвен едва сдерживался, чтобы не сорваться на крик. — Додумался, кому в дружбе клясться. Ты же бабочка-однодневка. Роса на траве. Миг — и нет. А что ему останется? Только боль да сожаления. Ты и вообразить-то не способен, что такое не день, не месяц, а века скорби. Вы все одинаковы, — с тёмной, крепко заваренной, давно настоявшейся ненавистью сказал Миратвен, — приходите, врастаете в нас — глубоко, как сорная ядовитая трава, всем корнями. И тут же уходите. Но жизнь успеваете отравить на века. Изуродовать на все последующие времена. — Хелефайя перевёл сбившее дыхание. — Убирайся. Уезжай из долины. Разорви клятву. Отпусти Аолинга.

— У тебя друг умер? Человеческой расы, — не столько спросил, сколько ответил человек.

— Догадливый, — хмыкнул Миратвен. Управитель посмотрел на человека, на бывшего владыку, который ещё не отвык решать за других, и тихо скользнул в кусты. Пусть сами поговорят. Без лишних ушей. А он пока за молоком сходит. После серьёзных разговоров — незаменимая вещь.

— Давно? — спросил человек.

— Что знаешь о давности, мотылёк? Для твоего краткого бытия и жалкое десятилетие — шестая часть жизни, если не больше. Двести пятьдесят три года прошло. Аолинг, герой наш сегодняшний, ещё и не родился… Ему всего лишь двести одиннадцать. — Миратвен умолк, говорить было трудно. И страшно — опять вернётся боль потери.

— Как его звали? — спросил человек.

— Рауль де Нанжи. Он был судьёй. Честным судьёй, справедливым и беспристрастным. И это в те времена, когда человеки свихнулись на политике, о законе никто и не вспоминал. А Рауль за всё время, пока он носил судейскую мантию, он не вынес ни одного несправедливого приговора. Никто не смог его ни подкупить, ни запугать. Его слову верили безоговорочно все — даже преступники и политики. И при всей твёрдости, при всей несгибаемости, несокрушимости — скала гранитная, он таким был таким… лёгким, весёлым, солнечным как… Даже не знаю, с чем или с кем сравнить… Рауль всегда был только Раулем. Всю жизнь. — Миратвен коротко передохнул. — Когда мы познакомились, ему было тридцать… А умер он в шестьдесят четыре. Всего-то тридцать четыре года. Так быстро… У вас не жизнь, — с безнадёжной яростью сказал хелефайя, — а искорка на ветру — сверкнёт и погаснет. Я видел, как старость уродует его облик, отнимает разум. Как он перестаёт узнавать близких, как превращается в лишённую рассудка развалину. А потом пришла смерть.

— Ну и стоит переживать из-за старого маразматика. К тому же отменного подонка.

Миратвен отшатнулся как от плевка в лицо.

— Ты, гнусное порождение обезьяны, не смей даже…

— Твой Рауль — обезьяна не меньшая. А может и большая, раз тебе и вспомнить-то о нём нечего. Ну так радуйся, сдох твой сорняк, некому больше тебе жизнь травить. Ты свободен.

От удара человек уклонился, отбежал в сторону.

— Не смей даже имя его произносить своим поганым языком, — медленно проговорил Миратвен. — Чище и благороднее Рауля никого нет, не было и не будет во всём трёхстороннем мире. Из всех людей, которых я знал за восемь столетий — хелефайев, человеков, гоблинов, гномов — не было никого лучше Рауля. Никого… А тебя я…

— Хороший, значит, людь был? — перебил угрозу человек. — Отвечай, чего глазами блымаешь? Или нет? Плохим он был людем? Или всё-таки хорошим?

— Нет. Да. — В сплошной поток вопросов невозможно вставить ответ.

— Так значит хорошим был. Твоим другом, — голос человека стал похож на клинок дальдра — холодный, острый, смертельно опасный. Миратвен замер. Куда ударит сталь? Сколь тяжёлую рану добавит? И проклял своё бессилие — он ничего не сможет сделать. Человека ему не остановить. Сейчас время его силы. И человек ударил.

— Так что ж ты столько лет его старишь да хоронишь?! День за днём, год за годом. Как над пленным врагом измываешься. Сорняком называешь, говоришь — отравил жизнь, изуродовал на все грядущие века. Так кем был тебе твой Рауль — врагом или другом?

Откованный из слов клинок вонзился в душу по самую рукоять. А человек продолжал говорить.

— Тридцать четыре года, больше двенадцати тысяч дней. Что, за них ни разу он не сказал тебе доброго слова? Вы ни разу не веселились вместе? Не грустили? Он тебе никогда ни в чём не помог? Ты не можешь гордиться ни одним его поступком? — Человек хлестал вопросами как плетью. Безжалостная правдивость сказанного вгрызалась в сердце, опаляла стыдом лицо. А человек всё говорил, всё глубже вонзал клинок безупречно правильно подобранных слов. — Что ж ты вспоминаешь о своём друге только плохое? Грязью обливаешь, бесчестишь — сорняк, жизнь изломал-отравил… Или ты никогда ему другом не был? Да ты хоть помнишь, какого цвета у твоего друга глаза?

— Замолчи, — взмолился Миратвен. — Пощади, прошу тебя. — Его трясло как в белом ознобе, слёзы жгли глаза.

Человек подошёл, крепко обнял, погладил по волосам.

— Пойдём.

Человек усадил его на крыльцо станции, молча сел рядом. Сидел, смотрел на закат. Спокойный как сама тишина, надёжный как ва'алмил — камень-основа долины. Миратвен вытер слёзы. Ушла многолетняя боль. Холодная острота слов вскрыла давнюю рану, выпустила скопившийся гной. Печаль потери осталась, но — чистая, светлая. Достойная умершего друга.

— Спасибо. — Миратвен осторожно прикоснулся к руке Вячеслава.

— Расскажи что-нибудь о нём, — попросил Вячеслав. — Как вы познакомились?

— Обыкновенно, — ответил Миратвен. — Ничего интересного. Интересное потом было. Однажды он поженил Ромео и Джульетту.

— Как это?

— Влюбился один семнадцатилетний идиот в шестнадцатилетнюю дурочку. Здесь, в долине. Оба хелефайи. От рождения дураками оба не были, но от любви поглупели до невозможности. Хуже всего, что полюбили по-настоящему, — с досадой сказал Миратвен. — Как у нас бывает — на всю жизнь.

— Ну и чего тут плохого?

— Родители были против. Враждовали семьями. Говорю же — Ромео и Джульетта. Два года подождать, поженились бы и без родительского согласия, что такое два года в сравнении с вечностью… Но какое там! Для влюблённых день разлуки длиннее вечности. Дошло до того, что родители их дальдры попрятали, боялись, что с собой покончат. — Миратвен сочувственно улыбнулся. — Парень попросил меня быть сватом. Только сватовство владыки — почёт, но не приказ. Отец невесты волен отказать. Тогда Рауль решил пойти со мной. Нарядился астрологом. Великое изначалие, что он мёл! Не то что у отца невесты, у меня голова кругом пошла. Так его заморочил, что тот не только согласие дал, но свадьбу на следующий день назначил.

— Так человек хелефайю не обманет, — ответил Вячеслав.

— А он и не обманывал. В астрологии Рауль разбирался прекрасно. Старик де Нанжи очень ею увлекался, собрал огромную библиотеку. Среди всяких эзотериков и астрологов великим уважением пользовался. Ну и сына научил. Так что Рауль не врал, а делал астрологический прогноз. Я вот разницы не вижу, ты, судя по ехидной твоей морде, тоже. А отец невесты видел. Ну вот Рауль ему и показал всю бездну астрологической премудрости.

— Никогда бы не подумал, — сказал Вячеслав, — что на Магичке могут быть астрологи. И что хелефайи, волшебная раса, могут верить в такой вздор.

— Как там один ваш мыслитель сказал: «Верую, потому что абсурдно»? Чем откровеннее чушь, тем охотнее в неё верят. Хелефайи среди людей не исключение.

— Ну с отцом невесты всё понятно. А что было с отцом жениха?

— А он Раулю свадьбу проспорил. Они пари заключили, кто дальше плюнет.

— Чего? — от изумления глаза у Вячеслава стали почти круглыми.

Миратвен повторил.

— Эт' как же на такое пари раскрутить?

— Уметь надо, — загордился другом Миратвен. — В итоге отец жениха плюнул на десять метров, а Рауль на их пари. Поскольку не было оговорено, надо плевать буквально или фигурально, судьи признали победителем Рауля.

— И была свадьба?

— Ещё какая! Но Рауль и тут не успокоился. Решил помирить наших Монтекки и Капулетти, родителей Ромео и Джульетты.

— Да знаю, кто они такие, — нетерпеливо сказал Вячеслав, — Шекспира читать доводилось! Как помирил-то?

— Поскольку обуви хелефайи не носят, у нас на свадьбе воруют дальдры жениха и невесты.

— Только не говори, что Рауль спёр ножи у свёкра и тестя.

— Все человеки мыслят в одном направлении, — улыбнулся Миратвен. — Если бы ещё можно было понять, в каком…

— В обыкновенном. Ну и что дальше было?

— Рауль действительно подговорил кого-то из гостей украсть дальдры не у жениха и невесты, а у свёкра с тестем. И заставил выкупать на круговой перебранке. Это когда двое становятся в круг спина к спине, а гости говорят каждому какую-нибудь хулу. Но защищать надо не себя, а напарника. Какая пара продержится, пока горит десятиминутная свеча, те победили. Так что врагов он помирил накрепко. Но они, поганцы, отомстили: поставили в круг нас. И в знак уважения к гостю долины и её владыке зажгли двадцатиминутную свечу.

— Ёшь те дрын!.. — только и сказал человек.

— Но не родился людь, который мог бы переспорить Рауля. Он и за себя отвечал, и мне подсказывал. Мы победили, — опять улыбнулся Миратвен.

Обречённые на раннюю смерть человеки твердят, что умершие живут в сердцах тех, кто их помнит. Что истинная смерть — это забвение.

И Миратвен едва не потерял в нём Рауля. Сохранил в памяти лишь смерть, боль и тёмную злую обиду: умер, бросил, ушёл, предал… А для друга места в воспоминаниях не осталась. И если бы не Вячеслав…

— Спасибо, — тихо сказал ему Миратвен. — От меня, и от Рауля. — Одного «спасибо» ничтожно мало, но чем вознаградить того, кто вернул тебе друга? Умершего друга. Привёл из небытия — молодого, полного сил и веселья, гораздого на проказы.

Только отдать жизнь за жизнь, другой цены нет.

Если Вячеслав согласится принять дружбу Миратвена.

— Моё изначальное имя Альирин, — сказал хелефайя.

— Славян, — ответил человек. — Изначальных имён у нас нет, это сокращение от Вячеслава.

— Маленькое имя для друзей, — кивнул хелефайя.

— Эй вы, двое, — крикнул от подножия холма управитель, — владычица зовёт вас на Совет.

В Совещательные Палаты, в зал совета, Дариэль и Лаурин пришли последними. Словохранитель мог входить сюда только в рабочем облачении — чёрном тайлонире. Но времени переодеться не было, и он остался всё в той же бледно-жёлтой рубахе и светло-коричневой мантии, которые надел утром. Бежевая рубаха и нежно-розовая мантия Лаурин тоже смотрелись излишне легкомысленно среди серых облачений советников и старейшин.

Серый у обожающих символику хелефайев — цвет серьёзности, обязательности, правильности, но, прежде всего — мудрости. Цвет облачений старейшин и советников, никто другой не носит. Славян никогда не думал, что серый может быть таким приятным для взгляда, полным жизни и силы.

Четыре восьмигранные одноэтажные дома Совещательных Палат смыкаются треугольными комнатами, и над получившейся четырёхугольной комнатой выстроен второй этаж — изящная беседка, зал совета. Сами Палаты светло-фиолетовые, цвета закона и власти. Изнутри — нежно-золотистые, цвета светлого мёда.

Облачение у владык тоже фиолетовое, но сегодня Нэйринг одета в форму стража, единственные символы её власти — венец и приколотый к левому плечу пучок разноцветных лент.

Лаурин насторожилась: чтоб такая формалистка как Нэйринг столь откровенно пренебрегла обычаем — да что она затевает?

Нэйринг поманила тринадцатилетних посыльных, девочку-лайто и мальчика-дарко. Волосы у них по-детски заплетены в косы, у девочки две, у мальчика одна, только так их и различишь, детская одежда у хелефайев разнообразием тоже не отличается: умеренной ширины штаны и мешкообразная рубаха до колен, без воротника и с короткими рукавами. Владычица что-то негромко приказала. Девочка сразу убежала, а мальчику владычица в знак подтверждения приказа дала свой перстень.

— И быстро! — крикнул она вслед мальчишке. — Мухой туда и обратно. И чтобы сумка была обязательно синяя. Синяя, а не голубая!

Синий — цвет славы, почести, уважения. Цвет почётных мантий. Просто так не носится никогда.

«Что она затевает?» — в который раз подумала Лаурин.

На маленьком круглом столике посреди зала лежит венец владыки — узкий серебряный венок из маргариток. Точно такой же венец на владычице.

Нейринг заняла трон. Старейшины, советники и приглашённые сели на креслах вдоль стен.

— Все в сборе, — сказала Нэйринг. — Начинаем Совет. Прежде всего я хочу поблагодарить гостя долины, человека по имени Вячеслав Андреевич за то, что он спас мне жизнь, и тем самым позволил исправить мои ошибки, помочь попавшей в беду долине. А значит, он спас и Эндориен — вместе со всеми нами. Это требует достойной оплаты.

Человек гневно сверкнул глазами, хотел возразить, но не успел.

— Я дарю Вячеславу Андреевичу право свободно, в любое время дня и ночи приходить в Эндориен, и так же свободно уходить из долины. Подойдите, Вячеслав Андреевич.

Владычица сошла с трона, как требует обычай при вручении награды, выдернула из пучка чёрную ленту и повязала Славяну на правую руку, выше локтя. Чёрный — цвет земли, цвет покоя, цвет безопасности и уюта, надёжности и защиты. «Накрыть чёрным плащом» — взять под своё покровительство. Чёрная лента обещала, что в Эндориене человек всегда найдёт надёжное убежище.

— Против такой награды вы не будет возражать?

— Благодарю, владычица Эндориена, — склонил голову Славян.

— Рада что угодила, — лукаво улыбнулась Нэйринг, — а то я было испугалась, что вы испепелите меня грозным взглядом.

Владычица вернулась на трон.

— Теперь о делах неприятных, — помрачнела она. — Аолинг, что сказал пленный?

— Да ничего путного. Дополнил мелкими подробностями то, что мы и так знаем. Ли-Винелла давно хотела заполучить венец, и когда в долине появился наркоторговец, решила, что пришло её время. Как старейшина, она могла требовать у дознавателя подробного ежедневного отчёта, и, располагая всеми материалами дознания, первой догадалась, кто продаёт наркотики. Ли-Винелла добилась введения казни для наркоторговцев, и тогда Биреоинг ар-Шеддр ли-Пеллк стал её рабом. Именно он подсказал ей поискать оружие для вашего убийства, владычица, на Техничке, свёл её с этим ходочанином. Одурманить священный источник, чтобы Мирайинг смогла стать спасительницей долины, тоже ли-Пеллк придумал. Подыскал волшебника, который за сходную цену изготовил зачарованное дурманное зелье. Ли-Пеллку Мирайинг обещала звание старейшины. Потом она избавилась от подельника, а вину переложила на меня, тем самым убрала и владыку. Ходочанин оказался мастером невеликим, да ещё и трусом в придачу, «стеклянную смерть» достал только в декабре. — Дариэль усмехнулся. — Поскольку в изгнании я, к удивлению ли-Винеллы, не подох, она решила, что из меня получится неплохой мститель. Я должен был разбить шарик, а значит, стать убийцей.

— А Фиадонинг ли-Анданан? — спросила Нэйринг.

— Ну этот вообще считал себя самым умным. Убрать владыку он сестре помогал охотно, а вот избавляться от владычицы-дарко ему, лайто, было не с руки. Он провёл Патена в долину, и велел убить сестру и меня за миг до покушения. А дальше взывать к долгу благодарности и утверждать, что его заставили — взяли в заложники несуществующего сына. В награду за убийство ли-Анданан пообещал ему гражданство Эндориена. Для многих человеков, — тут губы Дариэля тронула покорная, тусклая улыбка, верхушки ушей склонились; он быстро глянул на Славяна, который в долине надолго не останется никогда, — возможность жить в хелефайской долине соблазн неодолимый, они на многое пойдут ради этого.

Миратвен ответил сочувственным взглядом, Дариэля он понимал: Рауль в Эндориене остаться тоже отказался.

— Чтобы утвердить своё право на владычество, — продолжил Дариэль, — Фиадонинг решил спасти долину от упырей.

— Ар-Паддианы оба законченные недоумки, — зло сказал Миратвен. — У них не было и тени надежды надеть венец. Можно стать владыкой и без выборов, но не так!

— Надо услышать голос долины, — тихо сказал Дариэль.

— Не только. Слышать голос долины могут многие, испытания и проводятся для того, чтобы определить четвёрку лучших. А в Выбирающем Огне проверяется способность претендента на власть услышать своих будущих подданных. Выбирается не тот, кто больше соответствует ожиданиям, а тот, кто лучше способен их услышать. Владыки должны слышать не только голос долины, но голоса долинников. Причинить долине и долинникам зло, только чтобы добиться венца — да таких владык не приняла бы сама долина. И это ведь не тайна, закон владык в приёмной на стене написан, большими яркими буквами, ли-Винелла каждый день мимо ходила, неужели трудно было прочитать? — Миратвен вдохнул и повернулся к Дариэлю: — Ты лучше расскажи, как догадался позвать на помощь хранителей, ведь только их не одурманило. И как вычислил, что затеяли эти… политики.

— Никак. Просто хранители единственные, кто не поверил оговору, кто обрадовался моему возвращению. — Дариэль встал, благодарно поклонился своим коллегам. — Мне больше некого было просить о помощи. Никто, кроме них, не стал бы разговаривать. — Он сел. — В день чистоты в словохранилище не могут войти даже владыки, но самим хранителям выйти никто не запрещает. Без моей пометки, которую поставить можно только в библиотеке или архиве, ни книгу, ни свиток не вынести, но на тетрадях посетителей охранных заклятий нет. Их на улицу может вынести кто угодно и когда угодно. Я подумал, что какую бы пакость ли-Винелла не затеяла, она должна была собрать предварительную информацию, подготовиться. А в долине это можно сделать только через словохранилище. В тетрадке записывалось всё, что она брала. По книгам и свиткам можно примерно вычислить, что она задумала. А тетрадь ли-Анданана я взял просто до кучи, Славян настоял, у них на Техничке дознаватели проверяют не только подозреваемого, но и его родственников, и друзей.

— Тут выяснилось, — сказал Славян, — что хранителей не одурманило как других долинников. Словохранилище — часть Совещательных Палат, а они надёжно защищены от любого волшебства. На самого Аолинга дурман не подействовал из-за оберега, который подарила Элайвен. Есть оберег и у неё, как у посланницы. А я человек, волшебство было рассчитано только на хелефайев.

— Я попросил хранителей помочь, — продолжил Дариэль. — Согласились они сразу, а вот уговаривать, чтобы тихо сидели в кустах и ждали команды, пришлось долго, — очень им хотелось без лишних разговоров свернуть ар-Паддианам шеи.

— Теперь, — сказала владычица, — когда мы всё выяснили…

— Не всё, — перебил её по старой привычке Миратвен. — Аолинг, почему ли-Винелла решила подставить именно тебя?

— Потому что второго такого наивного ушехлопа не было во всей долине, — ухмыльнулся Дариэль. — Погружённый в книги недотёпа, я и окружающий мир замечал с трудом. Жить мог только в долине, я даже в приграничье выходил лишь вместе с хранителями, и не дальше ярмарочной поляны. Ну кто бы ещё так по-глупому свалился в ловушку ли-Винеллы?

— А теперь? — спросил Миратвен.

— Не знаю. Миратвен, с апреля и до минувшей пятницы передо мной столько раз открывался морриагел, что я со счёта сбился, — говорил Дариэль спокойно и равнодушно, как о ничего незначащих мелочах, даже уши не двигались. — И в прямом смысле открывался — когда умирало тело, и в переносном — когда умирала душа… Я выжил, но всё, что было во мне раньше, выгорело и вымерзло. Ещё утром в моём сердце не было ничего, только холодная пустота. Белая, как смерть. Теперь я снова целый. Но совсем другой, прежнего меня больше нет. И никогда не будет. Я не знаю, кто я теперь.

— Владыка Эндориена, — сказал человек.

Слова заполнили зал совета как вода чашу — до самых краёв. Хелефайи молчали, обдумывали услышанное. Потом все, как по команде, встали и склонились в поклоне. Владычица поднялась с трона, прижала правую руку к левому плечу, склонила голову, приветствуя Дариэля как равного. Так же поклонился и человек, для которого равны вообще все жители трёхстороннего мира, кем бы они ни были.

— Да вы что, спятили? — еле выговорил Дариэль. — Я же дарко. И владычица у нас — дарко.

— Ну это легко исправить, — сказала Нэйринг, подошла к столику, сняла венец, открепила от плеча ленты. Положила символы власти на столик. — Вот и всё.

Дариэль подошёл к ней.

— Нэйринг, что ты делаешь? Ты стала владычицей всего в шестьдесят один. Ты правила Эндориеном больше семисот лет.

— Да, владыка. Как и Миратвен. Наше время прошло.

— И лучше снять венец в зале совета, — сказал Миратвен, — а не на помосте, с покаянной речью. Ладно — владыки, но ещё ни в одной долине владычицы до такого позора не докатывались.

— Мы надели венцы сразу после войны, — сказала Нэйринг, — когда надо было собирать разрушенное, беречь уцелевшее… А теперь пришло время перемен. Мы не знаем, как нам быть. Какой быть долине. А вы знаете, владыка. Так что всё правильно, в правительницы я больше не гожусь. Если позволите, владыка, буду командиром стражи.

— Но долина осталась без владычицы. — Он беспомощно глянул на Лаурин. Та ответила не менее растерянным взглядом. — Нэйринг, ты не можешь уйти.

— Новая владычица уже есть, — сказала она.

Дариэль опять глянул на Лаурин. Та едва заметно пожала плечами.

— Правильно, владыка. Та, которая исцелила священный источник, и есть владычица Эндориена. — Нэйринг нетерпеливо глянула на дверь. — Да где этот ленивый мальчишка? Явился.

Посыльный принёс основательно набитую небольшую синюю сумку. Девочка осталась в коридоре, осторожно выглядывала из-за косяка, зелёные, как первая весенняя травка, глазища сверкали азартом и любопытством, уши оттопырились и развернулись вперёд, — предвкушала, как понесёт по долине свежайшие новости. Мальчик присоединился к напарнице, попытался оттолкнуть её с выгодной позиции, но ничего на получилось, пришлось сесть на корточки.

— Мы забираем у Пиаплиена Элайвен, — пояснила Славяну Нэйринг, — и должны возместить им потерю. Вино за кровь, хлеб за плоть, вода из священного источника за душу. Эндориен берёт себе Элайвен со всеми горестями и радостями, которые она может ему принести, поэтому отдаёт Пиаплиену соль и мёд.

Нэйринг протянула сумку владыке. Дариэль взял, мгновенье постоял неподвижно, словно собираясь с силами.

— Пиаплиен-шен Элайвен ар-Дионир ли-Маннук, согласна ли ты остаться в Эндориене его владычицей?

Лаурин сняла алиир, подошла к Дариэлю, отдала брошь.

— Я остаюсь с тобой, Аолинг ар-Каниан ли-Шанлон, а в Эндориене или в придорожной канаве, владычицей или нищебродкой, мне всё равно.

— Быть по сему. — Дариэль прикрепил алиир к сумке и повернулся к одному из хелефайев. — Вестник Эндориена, — не то приказал, ни то позвал он.

Вестник, единственный из хелефайев, кроме Нэйринг, не в тайлонире, а в тайлонуре, подошёл к владыке, встал на колено.

— Отнеси весть и выкуп в Пиаплиен, — сказал владыка. Вестник поклонился, встал, забрал сумку и вышел. Молча, лишние слова вестнику не к лицу.

Дариэль перевёл дыхание, как после долгого бега, надел венец.

Лаурин прикрепила к плечу ленты, надела венец. Пальцы едва заметно дрожали.

Дариэль посмотрел на хранителей, те ответили восторженными улыбками. Посмотрел на Славяна.

— Владыка Эндориена, — прижал к плечу руку Славян. Дариэль подошёл к нему.

— Славян, если всё это, — тихо, для одного Славяна, сказал он по-французски, взглядом показал на трон владыки, — не даст тебе назвать меня Дариэлем, я откажусь. Ты мой лучший друг, и если ради власти надо поступиться тобой… Да на хрена мне такая власть!

— Дариэль, владыке нельзя быть таким дураком. Что ж это за дружба, если её можно сломать какой-то табуреткой? — Славян глянул на трон.

— Славян… — Дариэль не знал, что ответить. Выручила Лаурин. Выдернула из связки лент жёлтую, повязала Славяну на руку, рядом с чёрной. Подмигнула, с лёгкой насмешкой улыбнулась Дариэлю. Ехидно, с вызовом оглядела оторопевших свидетелей.

Жёлтый — цвет верности, дружбы, любви, служения. «Отдать жёлтую ленту» — поклясться в верности. Любой, от вассальной до супружеской. Да кем же стал теперь этот человек, приблуда случайный, если одна владычица дала ему право приходить в долину как к себе домой, а другая вообще поклялась в вечной дружбе?

Позволять свежеобретённым подданным увлекаться ненужными умствованиями Лаурин не собиралась.

— Аолинг, — спросила она, — что будем делать с ли-Андананом и Паттеном?

— А что тут делать? — удивился Дариэль. Он прошёл через зал к трону, не воссел, а просто сел, как на обычное кресло. Лаурин тоже не стала разводить лишних церемоний. И движением руки разрешила сесть всем.

— Паттен ходочанин, его должен судить Трилистник, — сказал Дариэль. — Вот им его и отдадим. А для Фиадонинга тот же закон, что и для всех наркоторговцев. Обменный камень заряжал он.

— Владыка, — изумлённо и испуганно воскликнул кто-то из старейшин-дарко, Славян не знал его имени, — вы хотите начать своё правление с казни?

— Как сказал один мудрый старейшина с Технической стороны своему владыке, лучше начать казнью, чем закончить. А впредь, — жёстко сказал Дариэль, — вышвырков в Эндориене не будет. Хватит позориться, выкидывая мусор под чужой порог. Своё дерьмо убирать надо самим.

Возразить никто не осмелился.

Дел на новых владык навалилось немало, домой вернулись только за полночь. Лаурин обессилено рухнула на диван, Дариэль пристроился на полу, положил голову ей на колени. Славян сел за стол, сложил из списка подозреваемых пароходик и пустил плавать по столешнице. Ни говорить, ни двигаться не хотелось. Шелестели за окном деревья, выводила трель какая-то ночная пичуга. Молчание затянулось.

— Я думал, вы теперь в Совещательных Палатах жить будете, — сказал Славян.

— Это где же, интересно? — фыркнула Лаурин. — В старом архиве или в приёмной? Совещательные Палаты — офисное помещение.

— Развеян ещё один миф — о прекрасном дворце хелефайских владык.

— Толку от него, — презрительно скривил губы Дариэль.

— От мифа или от дворца? — спросил Славян.

— От обоих.

— А второй миф, о домах на деревьях, разбивать жалко.

— Зачем разбивать? — удивился Дариэль. — В старой части города все дома такие. И воздушные дороги есть. А здесь новостройки, деревья молоденькие. Вот подрастут, наземные дома к тому времени как раз обветшают, и мы переселимся на дерево.

— Жаль, не увидел воздушный город.

— Так приезжай на следующие выходные — увидишь, — ответила Лаурин.