"Крест на моей ладони" - читать интересную книгу автора (Воронова Влада Юрьевна)

«— 8»

Все троедворцы — и равновесники, и тёмные, и сумеречные, и светлые — делятся на дворчан и вовлеченцев. На штатных сотрудников с магическими способностями и простеней, которые работают по найму.

Дворчане, в свою очередь, делятся на ранговых волшебников — это маги, оборотни, лешие и прочий магородный люд — и на вампиров.

О положении и правах (точнее — бесправии) вампиров известно всем, а вовлеченцы во дворах всего лишь дешёвая рабочая сила, холопы, несмотря на то, что работают они намного больше и лучше ранговиков. Простени в своих специальностях гораздо профессиональнее и талантливее любого магородного, будь он хоть чаротворцем. Но платить вовлеченцам можно в два раза меньше — нам нечего противопоставить волшебническому произволу.

У равновесников порядки подемократичней дворовых, но всё равно вовлеченцы и здесь остаются ничем.

Однако выбора у меня нет. Человеки могут быть либо незнанниками, которым ничего не известно о существовании Троедворья, либо вовлеченцами, либо трупами. И так везде — и у нас, и за рубежом.

Границы у волшебного мира с простеньской географией не совпадают. Здесь только восемь государств, пять маленьких и три больших: наше Троедворье, Магический Альянс и Волшебническая Лига. Альянс — это Европа, Северная и Центральная Америка, Океания. Лига — кусочек Азии, Африка, Австралия, Южная Америка. Троедворье — большая часть Азии, бывший СССР и четверть Восточной Европы. Маленькие государства лежат на стыке сверхдержав и никакой значимой политической роли не играют, используются как нейтральные зоны во время переговоров правителей.

Столицей Троедворья большаки, то есть главы дворов, непонятно по каким соображениям в 1564 году сделали Камнедельск. Директор Совета Равновесия затею одобрил, и маленький провинциальный городок стал одним из центров волшебного мира. До того столицей был иранский город Исфахан.

В отделе переводов работают в основном вовлеченцы, а из волшебников только практиканты первого курса. Дело в том, что волшебникам нет необходимости учить иностранные языки. Достаточно переключиться на магический слух, и они начинают воспринимать не звуковое, а смысловое содержание иноязычной фразы. Например, китаец и араб могут говорить друг с другом каждый на своём языке, но беседа будет понятна как им самим, так и пристроившемуся подслушать немцу, притом, что все трое владеют только родной речью. Точно так же без перевода понятен смыл любого текста на любом языке. Но устают от магического зрения и слуха очень быстро, поэтому волшебники предпочитают пользоваться услугами переводчиков. Есть и другая причина существования отдела.

Если язык бизнеса — китайский, а цифровых технологий — английский, то с 885 года Новой эры язык волшебства — русский. Закреплено это официально Великим Уложением о языке и речи, которое подписали все восемь государств. С тех пор отменить Уложение пытались не раз, и у нас и за рубежом, но не получилось — лучшего языка для составления заклятий и заклинаний не существует. Поэтому по всему волшебному миру все тексты переводятся на русский.

Через неделю зимний солнцеворот, один из пяти главных праздников Троедворья, и работать никто не хочет. Практиканты намекают Гаврилину, начальнику отдела и руководителю практики по совместительству, что подходит время второго завтрака и неплохо бы объявить перерыв на чай. Гаврилин, высокий сухощавый простень сорока двух лет, стремится как можно полнее насладиться краткими мгновениями власти над магородными и делает вид, что намёков не понимает, а попросить о перерыве открытым текстом практиканты не отваживаются.

Я пытаюсь зарифмовать стихотворные фрагменты волшебнической инструкции. Подстрочный перевод с хинди практикантик сделал неплохо, но я никак не могу понять суть заклинания. Или это заклятие?

— Коля, — спрашиваю у практиканта, — какая разница между заклятием и заклинанием?

Практикантик презрительно щурит серые глаза, проводит рукой по вьющимся тёмным волосам и, рисуясь магическим превосходством, снисходительно поясняет:

— У заклинания широкий охват, но короткая продолжительность воздействия. А у заклятия воздействие узконаправленное, зато долговременное. Например, чтобы превратить принцессу в жабу, надо заклинание. А чтобы оставить в этом виде, нужно заклятие.

— И такое превращение возможно? — усомнилась я.

— Ещё как возможно. Другое дело, на фига тратить целую прорву волшбы. Гораздо дешевле погрузить ненужную принцессу в летаргию, а ещё лучше — нанять простеньского киллера.

В Троедворье напряжёнка с сырьевыми ресурсами. Магических источников очень мало, поэтому волшебники предпочитают пользоваться технологическими средствами.

— А как называется сочетание заклятия и заклинания? — спросила я.

— Волшебство, — презрительно роняет практикант. — В зависимости от степени сложности — колдунство, ведьмовство, ведовство и так далее.

— Спасибо, — вежливо отвечаю я. Стало немного понятнее, но смысл текста я всё равно не могу уловить. Перечитываю ещё раз. Первая часть — скоростное преобразование сырой магии в волшбу с минимальными производственными потерями. Тут всё понятно. Стадии сырьевой обработки следующие: магия сырая — магия очищенная — волшба, которая и является энергией любого волшебства. Грубо говоря, сырая магия — это нефть, волшба — бензин, очищенная — нечто среднее. В очищенном виде магию транспортируют, так обеспечивается стопроцентная безопасность перевозок — очищенная магия абсолютно нейтральное вещество, никогда не загорится и не взорвётся. А волшбой её сделают уже на месте.

Гораздо хуже со второй частью, где речь идёт о том, что именно надо сделать из спешно изготовленной волшбы. Конструкция заклятия похожа на «светень», волшебный фонарик, а заклинания — на «мост истины». Но ничего общего между ними нет. Фонарь, он фонарь и есть, а на «мосту» разрешаются все споры между волшебниками-содворцами. Он считается высшим арбитражем, главнее любого трибунала, потому что вершит его само изначалие мира. Тот, кого изначалие сочтёт правым, спокойно пройдёт по «мосту» от опоры до опоры, а под виновным «мост» проломится, он упадет в Мёртвую Бездну. Дальше всё зависит от степени вины. Либо сильнейший болевой шок протяжённостью от пяти до пятнадцати минут, либо через двадцать минут Бездна исторгнет основательно изуродованный труп.

Но для «моста истины» слишком сложная конструкция заклинания.

— Коля, — опять спрашиваю практиканта, — «мост» — это ведь одно из самых элементарных волшебств?

— Да, — отвечает он. — С ним даже нулевики на полсвиста справляются.

— Кто?

— Волшебники нулевого уровня силы. Меньше, чем колдун. Обладают магическим зрением и слухом, могут заходить на все виды инопространства, но волшебничают не просто слабо, а очень слабо. Способны одолеть три-четыре заклятия и заклинания, не больше.

— Никогда о таких не слышала, — сказала я.

— А нулевиков не активируют, — снисходительно бросил ведьмак. Сейчас Коля готовится к экзамену на ведуна. — Пользы от них никакой, а содержание надо платить как полноценному волшебнику.

— Но ведь есть усилительная волшба. При желании колдуна за месяц можно дотянуть до ворожея.

— На нулевиков она не действует, — сказал Коля. — Нулевик — это навсегда.

— И неуки нулевого уровня после спонтанной активации могут безбоязненно использовать свои способности? — не поверила я. Дворы жадно рвут друг у друга любого мага или оборотня, хоть колдунского уровня, солдат им всегда не хватает.

— В битвах Тьмы, Сумрака и Света, — ответил практикант, — толку от нулевиков никакого, выдать человекам факт существования волшебного мира неуки не могут, и поэтому в большинстве случаев Совет Равновесия не обращает на них никакого внимания, предоставляет право впечатлять простеней во всё удовольствие. Треть известных гуру, экстрасенсов, ясновидящих, астрологов, гипнотизёров и святых-чудотворцев — маги или оборотни с нулевым уровнем. Остальные — талантливые мошенники.

Я кивнула и вернулась к переводу. Информация интересная, но бесполезная.

На столе у Гаврилина звякнул внутренний телефон. Он взял трубку, выслушал и сказал:

— Дробышева, срочно в пятую учебку.

Опять предсказателям нашим мутновидящим подопытный кролик понадобился. Откладываю бумаги в сторону и выхожу в фойе. Тут кипит работа.

Два эльфа — человечки тридцати сантиметров роста с крылышками за спиной — поливают цветы в настенных горшках. Ещё пятеро эльфов моют люстру. Крылья у них той же формы, что и у бабочки махаон Маака, только размером побольше — примерно на одну треть эльфийского роста, белого цвета, прозрачные и переливчатые как у стрекозы. Верхушки ушей круглые, лица от человеческих тоже ничем не отличаются, разве что черты потоньше и поизящнее. Грузоподъёмность у эльфов для такого крохотного роста невероятная, один малышотик с лёгкостью тягает пятьдесят килограммов.

Четверо домовых пылесосят ковролин. Рост у них пятьдесят сантиметров, внешность тоже человеческая. Бороды и усы домовые бреют, сейчас патлатость не популярна.

Одеваться что эльфы, что домовые предпочитают в соответствии с человеческой модой.

Два домовых принесли большую коробку с новогодними гирляндами, эльфы начали развешивать.

Я спустилась на этажом ниже, в учебное отделение, постучала в дверь пятой аудитории.

— Кто? — крикнули из-за двери.

— Вовлеченка Дробышева, по вызову, — ответила я.

— Заходи, — бросили мне. Дверь распахнулась.

Табличек «Только для волшебников» ни во дворах, ни в Совете нет, зато полно дверей, открывает которые лишь магия.

Учебная комната ничем не отличается от маленького школьного класса — десять парт, доска, цветы на подоконниках. Семеро учащихся в возрасте от восемнадцати до сорока лет, перед каждым разложен набор карт Тааррона или, как их ещё называют, Карт Пути.

Чаротворец Тааррон создал набор карт с определённым рисунком и заклятия для их использования. С помощью Карт Пути можно изменять ближайшее будущее. Не вычислять наиболее значимую вероятность, как любыми другими картами, а создавать ту, какая нужна гадателю или его заказчику. В простеньском мире есть сильно искажённый и ничтожно слабый вариант — карты Таро. Достаточно сказать, что в Таро семьдесят две карты, которые делятся на Старший Аркан из двадцати двух карт и Младший из пятидесяти шести. Истинный набор Тааррона состоит из двадцати четырёх карт.

Я сажусь на стул у доски.

— Обратите внимание на форму теменной чакры, — говорит преподаватель, ничем ни примечательный ворожей лет тридцати. — Это главный признак гойдо, людей без судьбы. Название образовано от старославянского глагола «гоить» — жить, существовать, здравствовать. Междометие «гой» означает ободрение, поддержку, поощрение. Клич «Гойда!» до правления Ивана Грозного использовался вместо крика «Ура!». В 901 Новой эры году альянсовский чародей Микаель Болла ввёл термин «гойдо» для обозначения людей, как магородных, так и простокровых, которые отказались от своей судьбы, от предначертанного будущего, как плохого, так и хорошего. Гойдо — люди, которые выбрали жизнь в постоянной изменчивости и пустоте, путь которых определяется только их собственными усилиями или их отсутствием.

Мне резко и сильно заломило виски. Теперь я знаю, что это реакция на ментозондирование. У волшебников такой чувствительности не бывает никогда, а среди простеней есть примерно у четверти из всей совокупности.

Я сосредоточилась и представила, как студенты во главе с преподавателем детскими совочками чистят выгребную яму. Красочная картинка получилась, убедительная — волшебников передёрнуло. Я подкинула вторую, как они падают из вертолёта верхом на ветвистый мексиканский кактус с колючками в десять сантиметров длиной.

Преподаватель схватился за промежность и заорал «Прекрати!».

Я злорадно усмехнулась. Не слышать мысли, не принимать ментальные образы телепаты не могут. Вот и наслаждайтесь, многоуважаемые волшебники.

— Надо же, какая впечатлительность, — ядовито посочувствовала я вслух.

— Отставить ментозондирование, — сказал преподаватель. — Продолжаем лекцию. Сделайте предсказательный расклад.

Расклад выдал карту «пустота» как основу конструкции, а показания соседних карт противоречили одно другому.

Предначертательный расклад тоже не получался, постоянно вылезала карта «пустота» и портила всё дело.

— Так определяется гойдо-простень при помощи карт Тааррона, — сказал преподаватель. — Дробышева, свободны.

Что надлежит делать волшебникам с гойдами, простокровке знать не положено.

Опять ломит виски, студентов интересует, каково живётся без судьбы. Я сбрасываю живописную ментальную картинку — маленькая тесная комнатка, в которой летают, жужжат и ползают рои насекомых. Инстинктивные страхи одни из самых сильных, пробивают и мужчин, и женщин, а ментальный контакт снижает защитные барьеры — и студенты, и преподаватель взвизгнули, закрылись руками. Преподаватель опомнился первым, вышвырнул меня в коридор, под ноги мимохожему лагвяну.

— Дура, совсем уже юмора не понимаешь! — рявкнул преподаватель.

— А со мной поюморить не хочешь? — спросил лагвян и помог мне подняться. Я в удивлении обернулась к нему, с каких это пор волшебники вступаются за простеней?

Роберт. Золотистая ряса до пят, широкий и глубокий капюшон красиво лежит на плечах. Форму в Троедворье надевают только по самым торжественным случаям, и то не всегда. А крылья у Роберта уже белые.

— Поздравляю с повышением, Роберт, — сказала я.

— Благодарю, — отвечает вампир, слегка наклоняет голову.

Иерархия в вампирских общинах простая. Рядовые чернокрылые общинники-алдиры объединены в тысячу, во главе которой стоит серокрылый нимлат. Крылья у вампиров отрастают в двенадцать-тринадцать лет и всегда только чёрные. Цвет меняется на серый во время испытаний на звание нимлата. Тысячи объединяются в десяток тысяч, возглавляет который белокрылый дарул. Цвет крыльев тоже меняется во время испытаний. Десятки тысяч подчинены главе общины — повелителю, рыжеволосому вампиру с белыми крыльями. От природы рыжих волос у вампиров не бывает. Брюнеты, блондины и шатены рыжеют во время испытаний на звание повелителя. Так что вся власть у них выборная, наследственного правления нет. Самое интересное, что в выборы вождей любого звена — от нимлата до повелителя — ни главы дворов, ни Люцин не вмешиваются.

Но тысячи — это для Европы с Америкой. В Троедворье вампиров мало, здесь нимлат правит десяткой, дарул — сотней, а тысячи подчинённых и у повелителя не наберётся. Самая большая община — чернодворская в Камнедельске — включает в себя восемьсот пятьдесят семь вампиров, считая подростков. В остальных от двухсот до пятисот членов. Опять-таки считая подростков, у которых едва крылья наметились.

— Так что здесь за юмор? — спросил Роберт.

— Ерунда, — отмахнулся ворожей. — Ментозондом слегка пощупали, а эта дура простокровая взбесилась так, словно ей в трусы полезли. Сколько раз дуре повторяли — ни малейшего вреда психике это не причиняет. Никакого воздействия перемены, всего лишь берётся информация по одному-единственному вопросу. Ментальное зондирование всегда узконаправленно, луч зонда очень тонкий и самонаводящийся, высвечивает только нужное. Ну сама подумай, — обратился он ко мне, — кому это надо — копаться в ворохе ментальной шелухи ради одной мысли, время тратить. Попутно попадается и левая информация, но всякая мелочь. Можно не обращать внимания.

У волшебников ментозондирование посягательством на личную неприкосновенность не считается. Но у меня другие критерии.

— Волшебники, — зло рассмеялась я. — Высшая раса. У простеней читать без разрешения чужие письма и дневники называется гнусностью. А прикосновение к чужой душе без разрешения её владельца является уголовным преступлением, точно так же как изнасилование или грабёж. Вы не более чем заурядный насильник, ворожей. Вы и ваши ученики.

Маг прижал дрожащие пальцы к губам, мои слова ударили его посильнее картинок ментозащиты. Если в мужчине есть хоть капля подлинно мужского, слово «насильник» будет жесточайшим оскорблением, потому что настоящему мужчине насилие ни к чему, таких любят по доброй воле. Но в данном случае обвинение совершенно обоснованно.

Дожидаться, пока волшебник придумает достойный по оскорбительности ответ, я не стала, ушла. На лестничном повороте прикосновение ментального эха заставило оглянуться. Это был не психозонд, а именно отзвук мыслей, сильнейшего эмоционального всплеска.

Мертвенно бледный, под стать крыльям, Роберт смотрел мне вслед. Я отвернулась и пошла в отдел.

Глупо, но я понимала его. И считала поступок оправданным и правомочным: оказаться собственностью девицы, которую видишь впервые в жизни — событие гадостное. Ему надо было выяснить, с кем обречён иметь дело. Приготовиться к защите, — от прежних владельцев Роберт ничего хорошего не видел.

Я прекрасно понимала его, но… Тот, кто сказал «Понять — значит простить», соврал нагло и бесстыже. Роберта я не прощу никогда. Не смогу. Роберт был первым из троедворцев, кому я поверила. И последним. Ведь он мог задать любой вопрос, я бы ответила. Узнавать, когда собеседник говорит правду, а когда лжёт, вампиры умеют превосходно. Роберт мог бы установить истину по-людски. Но выбрал насилие.

Как и все в Троедворье.

До кабинета я не дошла, послали отвезти пакет документов в юридический отдел резиденции сумеречных.

В Совете Равновесия нет курьерской службы, и почту возят новички, отработавшие меньше года. Серьёзные документы доверяют только волшебникам, со всякой мелочью отправляют простеней.

Со дня его основания в любом мало-мальски заметном населённом пункте Троедворья есть четыре постоялых двора: «Светлый терем», «Чёрный конь», «Серая совушка» и «Золотая чаша». Название может слегка изменяться в соответствии с местными условиями, но понять, о чём идёт речь, нетрудно любому знающему. Маскировали резиденции всегда тщательно — две трети работников и три четверти постояльцев даже и не догадывались, что у заведения есть и другие функции, кроме едальни и ночлежки. Со временем постоялые дворы преобразовались в крупные гостиничные комплексы с магазинами, ресторанами, кинотеатрами, ателье, ремонтными мастерским всех мастей и арендными офисами. А во многих есть даже поликлиники, которые обслуживают как постояльцев, так и окрестных жителей.

«Совушка» всегда была в южной части города. В начале восьмидесятых годов прошлого века гостиницу в очередной раз перестроили на современный вкус, теперь это двадцатиэтажная светло-серая глыба в стиле брежневского модерна. Неплохое здание, до сих пор выглядит очень эффектно. Камнедельский студент, который выиграл конкурс, мгновенно стал одним из самых известных архитекторов Союза.

Я иду к служебному входу номер семь. У вахтёра, молоденького ведьмака, затуманивается взгляд — переключился на магическое зрение. Вахтёр внимательно рассматривает мои ауральные татуировки: под левой ключицей «спящее солнце», татуажное заклинание, которое сожжёт своего носителя, вздумай он разгласить даже самую мелкую из служебных тайн. Генеральный кодекс относит «солнце» к наивысшей магии, которая используется только в самых важных случаях, но в свихнутом на секретности Троедворье оно есть почти у всех. Нетатуированными здесь остаются только самые законченные тупицы, которым и пустяковую тайну доверить нельзя. Под правой ключицей метка принадлежности — небольшая печать с именем, адресом и регистрационным номером, под ними равносторонний треугольник, знак Совета Равновесия.

Рабское клеймо.

Теперь вахтёр проверяет талисманы — два оберега, подсилок и заручник. Обереги защищают от ментозондирования и уличной шпаны, а подсилок регулирует их действие — сама управлять талисманами я не способна. Заручник исцеляет мелкие раны.

Пользоваться ментозащитой простеням запрещено, её выдают только на время, когда едешь в чужую резиденцию.

Талисманы именно то, что есть, никаких дополнительных функций не обнаружено, в сумке и карманах никаких подозрительных предметов нет, и меня пропускают в сумеречный офис.

Найти юристов, отдать начальнику отдела пухлый конверт и расписаться в амбарной книге дело пяти минут. Работают в отделе только простени, волшебники в кодексы и нормативные акты смотрят бараньим взглядом, не понимая ни слова, даже в троедворские.

У одной из юристок был свежий номер дамского журнала с интересным рецептом салата из креветок. Я сбегала в общий зал, сняла ксерокс. Аппарат у них старый, потрёпанный, копия получилась с кривой тёмной полосой у верхнего края листа и бледными буквами в правом нижнем углу. Но прочитать можно.

Дело сделано, пора возвращаться в «Чашу», довести до ума перевод.

Но в кабинет заглядывает Вероника Лемке, синеглазая и светловолосая алдирка. Выглядит года на двадцать два, высокая, большегрудая, соблазнительно пухленькие алые губки всегда готовы к улыбке, движения у вампирки гибкие и грациозные, а чёрные крылья только добавляют сексапильности — у мужчин на мгновенье перехватило дыхание, а женщины метнули на красавицу злые взгляды.

— Нина Витальевна, — робко начинает Вероника, — у меня время подходит, а наши говорят, что вы… — закончить просьбу она не решилась.

— Кровь, что ли, нужна? — спросила я. Вампирка кивнула. — Ну и зачем мямлить? Что естественно, то не безобразно. Стакан с собой?

Вероника протянула мне двухсотграммовую стеклянную колбу с мерными делениями. Я достала из сумочки пузырёк со спиртом, пачку стерильных салфеток и кровозаборник — насадку со специальной иглой.

— Сколько вам надо? — спрашиваю Веронику.

— Полторы дозы, — протянула она деньги.

Юристов бросает в дрожь. Брать кровь вовлеченцев и членов их семей вампирам запрещено, за исключением тех случаев, когда вовлеченец добровольно соглашается стать донором. Но такие желающие находятся крайне редко.

А мне вампиров жаль. По закону крови на Охоту они могут выходить только в период Преджажды. Скверное состояние, когда рассудок ещё сохраняется, но граница безумия уже близка. Наступления Жажды вампиры боятся больше всего. Это означает полную потерю себя: мысли, чувства, память — всё растворится в стремлении выпить кровь. Выводит из Жажды двойная порция, но берут её временно утратившие рассудок вампиры бесплатно, Источник не усыпляют, за что потом и расплачиваются суточным болевым шоком, после которого опять должны выпить кровь. Но уже обычную порцию и соблюдая все правила. Поэтому самое главное для вампира — успеть раздобыть кровь в короткий период Преджажды, а ещё лучше — купить у добровольца за пять-шесть часов до её наступления.

Я подошла к зеркалу, протёрла кожу спиртом и воткнула стерильную иглу в шейную артерию. Больновато. В колбу потекла кровь. Алдирка отвернулась, дрогнули крылья. Вампиры ничуть не гуманнее других жителей Троедворья, но не переносят, когда боль причиняется Источнику. Бери кровь сама Вероника, я бы ничего не почувствовала, но терпеть не могу, когда ко мне прикасаются чужие. Ладно профессиональные медики в поликлинике, но чтобы шапочно знакомая вампирка… Нет.

Готово, сто пятьдесят грамм. Я вынула иглу и прижала к проколу кольцо-заручник. Ранка бесследно затянулась. Камень в перстне тускло мерцал, пощипывало палец — заклинания исцеления восстанавливали кровопотерю. Я сняла насадку и протянула стакан Веронике. Та выпила содержимое в три больших глотка. Удовольствия для вампиров здесь нет, кровь обжигает не хуже спирта, сводит судорогой тело, но без неё — мучительная смерть. Вероника перевела дыхание, серой вспышкой очистила колбу. Мой кровозаборник стерилизуется сам.

Можно было и не устраивать спектаклей, дать кровь так, чтобы не видели простени, но меня злит наша бесконечная взаимная тупость. В Троедворье вампиры и вовлеченцы в равной мере изгои, мы в одинаково ограничены в правах, но и при этом вампиры и вовлеченцы смотрят друг на друга как на врагов.

Я не понимаю, чем запрет покидать город и пользоваться ментозащитой для простеней отличается от ленты покорности и ограничителя силы для вампиров. Чем их кровезависимость хуже нашей магической беспомощности.

— Нина Витальевна, — спрашивает вампирка, — как дела у Роберта Коха?

— Стал дарулом. Вероника, я не генерал и не семидесятилетняя бабка, по отчеству ко мне обращаться не нужно.

— Вы Источник, — упрямо говорит она. — Если бы не вы, мне пришлось бы идти на Охоту.

— Бывший Источник. Моё донорство уже оплачено и никаких обязательств нет. Излишний официоз мешает.

— Стал дарулом в Совете Равновесия, — не слушая, повторяет Вероника. — Мы думали, что хотя бы один из нас обретёт Свет. Но оказалось, что это не под силу даже гойдо. Равновесником сделать — пожалуйста. А Свет для вампиров по-прежнему запретен.

Многие вампиры искренне верят в правоту Сумрака и Тьмы, но хватает и таких, кто мечтает о Свете. Связанные лентой покорности и «алым словом», клятвой на крови, они хранят абсолютную верность Чёрному и Серому дворам, но думать о Свете им это не мешает.

— Вероника, — спросила я, — может быть хоть вы мне объясните, чем белый ошейник отличается от чёрного или серого? В Свете вас ждут те же самые лента покорности и ограничитель силы, что и в Сумраке с Тьмой.

Вампирка прикасается к шее. Лента покорности шёлковая, мягкая, шириной всего в два сантиметра. К ней прицеплен плоский осиновый кругляшок диаметром в сантиметр и толщиной в пять миллиметров — ограничитель силы. Устройство практически невесомое и неощутимое, видно только магическим зрением, но забыть про него невозможно ни на секунду — это ошейник раба.

— За Свет можно дать и большую цену, — ответила вампирка.

— Тогда какого чёрта ты припёрлась в Сумрак?! — разозлился Павел Лопатин, двадцативосьмилетний шатен с зелёными глазами, лучший юрист Серодворья.

— Ты выбирал, — ответила Вероника. — Ты пришёл к Сумраку, потому что хотел только этот путь, и никакой иной. Для вампиров свободы выбора нет. У тёмных меня купили как вещь. Все вампиры, как эмигранты, так и местные уроженцы, автоматические приписываются к Чернодворью, ввергаются Тьме. И только если сумеешь заинтересовать серодворский отдел кадров своими умениями, позволят сменить силу. Тогда мне показалось, что Сумрак ближе к Свету. Я согласилась на продажу. Но я ошиблась. Сумрак так же далёк от Света, как и Тьма.

— Все вы, кровохлёбы, потенциальные предатели, — с отвращением сказал Павел. — Поэтому для вас и церемонии посвящения нет.

Вероника гневно плеснула крыльями, обвинение в предательстве для вампира сильнейшее оскорбление.

Только ссоры тут и не хватает.

— Придержи язык, — посоветовала я Лопатину. — Вампиры сражаются и умирают во имя Сумрака. Ты же пока ничем свою преданность не доказал. А церемонии посвящения первоосновной силе для вовлеченцев нет точно так же, как и для вампиров. Именно поэтому вам запрещено пользоваться ментозащитой и брать в руки оружие, волшебники боятся, что ты продашь военные тайны Сумрака другому двору или выстрелишь им в спину. И твоё «спящее солнце» не гарантия верности, обмануть его — задача сложная, но решаемая.

— Я верен Сумраку! — заорал Павел. — У тебя нет права обвинять меня в измене!

— Как и у тебя нет права обвинять Лемке. Но твои предательство и верность мне безразличны. Я могу предъявить обвинение только в нарушении равновесия. Кстати, о равновесии, — сказала я и запнулась. Мне пришла в голову интересная мысль, и теперь я пыталась сформулировать её почётче: — Вероника, вы говорите, что вампиры никогда не допускались к церемонии выбора силы?

— Да.

— Но ведь это нарушение Равновесного кодекса. Чёрт с ним, с посвящением, но закон гарантирует право свободного выбора всем троедворцам старше тринадцати лет вне зависимости от расы и пола. И выбирают из всех трёх сил в равной мере.

Юристы смотрели на меня с удивлением.

— При желании это можно было бы обосновать, — сказал Павел, — но ни один вовлеченец никогда не станет представлять на Большом Равновесном трибунале интересы вампиров. Если так неймётся, пусть сами за себя глотку дерут.

— Вот поэтому, — ответила я, — мы и ходим в рабах. Потому что каждый сам за себя. Каждый в одиночку. Объединись вампиры и простени, давно бы уже заставили волшебников признать нас равными.

— Ты что несёшь?! — заорал он. — С кем объединяться?! С кровохлёбами?! Да мы для них пища, скот!

— Кровь дворчан под запретом, — напомнила я. — Ты в полной безопасности. И все твои родственники.

— Человекам с вампирами не по пути! От хищного зверья эти кровохлёбы отличаются только умением говорить.

— Как и рождённым магией вампирам, — ответила Вероника, — не по пути с отродьем обезьян. В вашей крови есть Жизнь, всё верно, но сами вы пусты и никчёмны. Вашей заслуги в том, что у вас живая кровь, нет. За Жизнь мы даём честную плату. А больше вы ни на что не годны.

Вампирка ушла. Я поочерёдно оглядела юристов, плюнула и поехала в «Чашу». Гадко мне было. Устала я от бесконечной вражды.

Под конец дня позвонил Егор, мой парень. Сказал, что вынужден поменяться дежурством и сегодня встретиться не сможем.

Егор талантливый хирург, и как все одарённые люди, живёт только своей работой. Пытаться что-то в нём изменить бессмысленно, заставь я выбирать — Егор предпочтёт не меня, а работу. Дежурством он сегодня поменялся потому, что не хочет оставлять без присмотра трудного пациента.

Я ревновала Егора не к работе, и даже не к хорошеньким пациенткам или врачихам, а к его увлечённости, к тому, что он нашёл дело, которое заполнило его жизнь, придало ей смысл. Я не столь удачлива. Лингвистика для меня способ прокормиться, но не образ жизни. Пустовато мне работается, скучно.

Поэтому сложные переводы и получаются с таким скрипом.

Я опять взяла подстрочник, стала прикидывать, как из мёртвого текста сделать живое заклинание. Ворчал Гаврилин, затейливо и многокрасочно, как может только филолог, крыл матом волшебников, которые с ним, ведущим специалистом, обращаются хуже, чем с собакой.

Везде одно и то же — и у дворни, и у равновесников.

Злость и раздражение достигли высшей точки. Я отложила перевод и стала сочинять собственное стихотворение. Исчёркала три листа, прежде чем слова сложились в нечто осмысленное.

Не знаю, себе я это сказала, Гаврилину, Павлу или Веронике. Наверное, всем нам.

Я переписала стих начисто и убрала в сумку. Это не для чужих глаз.

В Троедворье объявлена десятидневка праздничного перемирия в честь зимнего солнцеворота и Нового года. По традиции, все зимние торжества устраивают сумеречные. Сегодня первый из пяти запланированных балов.

Помпезная роскошь концертного зала, песенки российских и зарубежных поп-звёзд вперемешку с велеречивыми и полными скрытых намёков выступлениями большаков и директора. Официальная часть заканчивается, артистов деликатно выпроваживают в банкетный зал для незнанников и пытаются туда же, в компанию им подобных, выпихнуть и троедворских простеней. Кто-то уходит, другие, в том числе и я, притворяемся, что не понимаем намёков. Это дело принципа, троедворцы должны оставаться с троедворцами. Высшее руководство кривит морды, но приказать нам убираться прямым текстом не решается, надо соблюдать видимость единства.

К нам пытаются прилепиться некоторые артисты. Как и все творческие люди, они обладают высокоразвитой интуицией и чувствуют, что самое интересное, важное и судьбоносное творится именно здесь, в банкетном зале поменьше и поскромнее.

— Вам нельзя носить драгоценности, — говорит мне высокий хлыщеватый парень с крашеными светлыми волосами. Одет он в обтягивающие кожаные штаны и кружевную рубашку, хлопает обильно намакияженными глазками, улыбается напомаженными губками и старательно изображает гомосексуалиста, а сам шарит липким похотливым взглядом по моим пышным формам.

— Вы плохой актёр, — сказала я. — Принять вас за гомика может только слепоглухой.

— Да? — огорчился парень. — Мне самому не нравится. Но надо. Хороший имиджмейкер обязан быть гомиком, иначе клиент не пойдёт.

— Хороший имиджмейкер обязан быть умным и талантливым, — отрезала я. — Тогда и клиент пойдёт. А «закосы» под геев нужны только бездарям.

— Вы всегда такая прямолинейная? — серьёзно спросил он. — Людям редко нравится правда.

— Я здесь не для того, чтобы кому-то нравиться.

— А зачем?

— Не знаю, — ответила я.

Имиджмейкер оглядел меня внимательным взглядом, немного подумал.

— Боюсь, тут вам никто не подскажет. Придётся решать самой. — Подумал ещё немного и сказал: — А драгоценности вам всё-таки носить нельзя. Только украшения из кожи, дерева или кости. Причёску тоже надо поменять. Никаких локонов и сложных укладок. Вам нужен классический античный пучок с прямым пробором или свободно распущенные волосы, безо всяких завивок. Можно с ободком или невидимками, чтобы в глаза не лезли.

— Почему? — удивилась я.

— Такому лицу ничего не должно мешать. И в одежде, и в причёске только самые простые линии, чтобы ничего не отвлекало внимания от вас самой.

Идея странная, но интересная. Мне захотелось попробовать.

— Сувенирная лавка ещё работает, — сказала я. — Идёмте покупать берестяное ожерелье.

Но купила я две маленькие кожаные заколки, костяные серьги и кулончик на плетёном шнурке. Перед зеркалом в магазине разрушила произведение парикмахерского искусства и поменяла украшения.

Как ни странно, но к роскошному платью из блестящего кручёного шёлка и простая причёска, и незатейливые аксессуары подошли идеально. Теперь было видно не наряд, а меня саму, платье стало не более чем удачным фоном. Я с удовольствием посмотрела на своё отражение.

— Зря я вам это посоветовал, — досадливо сказал имиджмейкер. — Слишком ярко получилось.

— Ну и хорошо, — ответила я.

— Нет, — покачал он головой. — Вы сейчас как огонь в ночи. Слишком многие захотят погасить.

Я только фыркнула презрительно и вернулась во внутренний, троедворский зал. Имиджмейкера нетерпеливо ждали во внешнем.

Теперь, когда ушли незнанники, маскирующее волшебство убрали, и зал обрел свои истинные размеры — почти во весь этаж гостиницы. Пол устлан иранскими коврами — на троедворских приёмах принято ходить босиком. Стены и потолок отделаны золотом, серым нефритом, агатом и другими камнями, названий которых я не знаю. Мебель из драгоценных пород дерева, люстры из горного хрусталя и прочие атрибуты кичливой роскоши.

Усадили вовлеченцев в конце стола у двери, через которую ходили официанты — эльфы и домовые.

Меня такая мелочность насмешила.

— Ну и чего ты скалишься? — зло спросил меня Гаврилин.

— Андрей Иванович, — ответила я, — на банкеты ходят, чтобы пожрать на халяву разных вкусностей. На искусство поваров наше место за столом не повлияет.

Гаврилин скрипнул зубами.

— Нас считают людьми третьего сорта, ещё ниже вампиров, а ты говоришь о жратве! — сказал он.

— Андрей Иванович, высокомерие и снобизм — верные признаки острого комплекса неполноценности. Хвастаться происхождением способны только полные ничтожества, которые не могут похвастаться делами. То, что волшебники всячески стараются показать простеням своё привилегированное положение, говорит только об одном — они чувствуют наше превосходство.

— Равновесница, — вмешался в разговор Лопатин, — ты соображай, что несёшь!

— Пашенька, а ты перечитай Генеральный кодекс. Кто от кого должен прятаться?

— Вовлеченцев дела простеньского мира не касаются. Мы принадлежим миру волшебному.

— И каково быть частью движимого имущества Серодворья? — поинтересовалась я. — Как у вас подразделяются орудия труда — на молчащие и говорящие или на мебель, электронику и вовлеченцев?

— Так же как и у вас, — с ненавистью ответил Павел. — Золотой треугольник, — кивнул он на мою брошь равновесницы, — не избавил тебя от метки принадлежности.

— Верно. Только я ещё не забыла, что миром правят простени, а не маги с оборотнями. Удел волшебников — на тараканий манер прятаться по щелям.

— Простени правят другим миром, — сказал Гаврилин. — Мы тот мир потеряли, и теперь живём в мире, которым правят волшебники.

— Только находится этот мир всё в том же Камнедельске, — заметила я.

— Нам это ничего не даёт, — ответил Павел.

— Ошибаешься, — уверенно сказала я. — Вам это даёт очень многое, только вы брать не хотите. Обо мне речи нет, я заурядная рабочая лошадь от лингвистики, таких на любом углу десяток. Но ты, Паша, отличный юрист, один из лучших на Урале, а может и во всей России. Без тебя Серодворье в первой же судебной разборке с другим двором или равновесным трибуналом на голую задницу усядется. Специалиста такого уровня надо на руках носить и пылинки сдувать. А Ольга Петровна и вся её свора обращаются с тобой хуже, чем с уличной шлюхой. Но ты терпишь. Или тебе всё это нравится?

— Ты тоже терпишь, — сипло проговорил Павел.

— Нет. Я на любой удар всегда даю сдачи.

— Толку-то, — буркнул Гаврилин.

— Потому что я одна. Если бы все вовлеченцы отстаивали свои честь и достоинство, ранговики считались бы с нами как с равными. Вся беда в том, что помнить о чести и достоинстве могут только те, у кого они есть.

— Это оскорбление, — дёрнулся Гаврилин.

— Это констатация факта, — ответила я. — Если вовлеченцы безропотно терпят оскорбления, то никаких чести и достоинства у них нет.

— «У них»?! — разъярился Гаврилин.

— Я сопротивляюсь.

— Бессмысленно сопротивляться тем, кто несоизмеримо главнее!

— Главнее тот, — ответила я, — без кого нельзя обойтись. Простени без волшебников обойтись могут. Волшебники без простеней — нет. Это волшебникам необходимы экономисты и сантехники, адвокаты и портные, рифмачи и повара. Исчезнут вовлеченцы — и волшебники не смогут существовать в мире простеней. А мы исчезновения чародеев даже не заметим.

— Не заметим исчезновения талисманов? — ехидно сказал Павел.

— А сколькими из них ты пользуешься? — поинтересовалась я. — И какие нельзя заменить технологией?

Лопатин и Гаврилин насупились — отвечать было нечего, талисманы нам доставались самые примитивные и легко заменяемые на технику.

— Но волшебники… — начал было Гаврилин.

Я перебила:

— …стадо высокомерных неумех, которые трусливо прячутся от простеней-незнанников и гаденько отыгрываются на простенях-вовлеченцах. Так себя вести могут только полные ничтожества.

— Вы готовы ответить за свои слова, вовлеченка Дробышева? — прозвучал у меня за спиной голос Люцина, чаротворца и директора Совета Равновесия.

Я обернулась. Весь зал смотрел на меня. Оказывается, наш спор давно слушали все присутствующие, от Люцина и большаков до подавальщиков-эльфов. Пришли даже повара с кухни, стояли в коридоре. Что отступать, что оправдываться уже поздно — теперь можно только продолжать атаку. Я встала, шагнула к Люцину.

— А вы готовы ответить за свои поступки на «мосту истины», директор Люцин? — спросила я.

В зале охнули — кто испуганно, кто возмущённо.

— Это вызов? — медленно проговорил Люцин, маленький и толстый брюнет лет тридцати пяти с обширной лысиной в обрамлении жиденьких кудряшек и с лоснящейся красной физиономией. В золотистой рясе он был похож на завёрнутого в парчу поросёнка.

Мне коротко ломануло виски, и по залу прошелестело хихиканье, поросячья ассоциация публику позабавила. Обереги вовлеченцам выдают слабенькие, пробить легче лёгкого, и, судя по тому, как побагровела от злости рожа Люцина, он крепко пожалел о собственной скупости.

— Это вызов? — повторил Люцин.

— Пока вопрос, — ответила я. — Но может стать вызовом.

— Не посмеешь!

— А ты проверь.

— Я не ступлю на «мост» с холопкой, — высокомерно бросил чаротворец.

— Отказ — это признание вины, — напомнила я. — Со всеми должными последствиями.

— Ты простеньша, — ответил он. — И не сможешь открыть «мост».

— Но ты чаротворец. И вроде бы должен справиться. А не сумеешь, открывателем может стать любой волшебник в этом зале, хоть нулевик.

Люцин взял меня за подбородок, приподнял голову и заглянул в глаза. Взгляд холодный, пронзительный и тяжёлый. Мне показалось, что я падаю в бездну. От ужаса я едва не завизжала, но сработали другие рефлексы. Я больно ударила Люцина по руке.

— Это оскорбление! — жёстко сказала ему.

Мои родители терпеть не могут, когда в фильмах мужчина приподнимает лицо женщины за подбородок. Или взрослый — лицо ребёнка. Унизительный жест. Если хочешь заглянуть человеку в глаза, прикоснись к его плечу так, чтобы он сам захотел на тебя посмотреть. А не умеешь — не стоишь того, чтобы на тебя смотрели.

Чаротворец смерил меня оценивающим взглядом.

— Извини, — слегка поклонился он. — К своему стыду, я не искушён в этикете.

— Извиняю.

Люцин хмыкнул.

— Новогодняя вечеринка неподходящее время для ссор, — сказал он. — Плохо, когда на общем празднике ссорятся даже люди разных дворов, и тем более негоже ссориться коллегам. А игнорировать столь роскошное угощение означает выказывать неуважение к искусству поваров. Это было бы несправедливо.

Он обернулся к домовым.

— Будьте любезны, принесите мне стул и прибор.

Сел чаротворец во главе нашего стола, и мы с Лопатиным Гаврилиным и серодворской вовлеченкой средних лет оказались на местах советников — сразу после директора. Мне это аппетита не испортило, Павел быстро освоился с ситуаций и азартно поддержал застольную беседу о вокальных достоинствах сегодняшних звёзд, а Гаврилину с сумеречной кусок в горло не шёл, сидели как на иголках. Демократия — ноша тяжкая, не всем по силам.

— Нина, — обратился ко мне Люцин, — кто посоветовал вам эту причёску и украшения?

— Имя я спросить не успела. Но если хотите, могу дать ментальную картинку. Сейчас он должен быть во внешнем зале.

— Парень талантлив, — ответил Люцин. — Но совершенно неопытен. Нельзя было столь откровенно раскрывать характер, выставлять человека на всеобщее обозрение. Слишком ярко получилось.

— Он сказал то же самое и предложил вернуться к прежнему образу. Я отказалась. Этот нравится мне больше.

— Ещё бы, — мрачно усмехнулся Люцин. — Но за порядок на сегодняшнем балу отвечают вампиры, и есть надежда, что всё обойдётся.

— Что именно? — насторожился Лопатин.

— А, ерунда. Не обращайте внимания, Павел. Это всего лишь брюзжание старого волшебника, у которого разболелась голова от слишком громкой музыки.

Беседа вернулась в прежнее русло, но неприятный осадок остался.

Поджидали меня в просторном коридоре, который вёл к подземному гаражу. На голову накинули тяжёлую портьеру, сильным толчком и подсечкой свалили на пол.

— Сука равновесная, — процедил мужчина и пнул в живот. От резкой боли я задохнулась. — Из-за тебя, твари выгрёбистой, всем достанется. — Он опять пнул в живот. — Падлы равновесные.

— А чё сразу равновесные? — истерично взвизгнула женщина. — Нам из-за этой дряни достанется не меньше!

Пинок её модной остроносой туфли пришёлся по рёбрам.

Дальнейшее слилось в боль и полные злобного страха выкрики вовлеченцев. Я пыталась сопротивляться, но их было не меньше десятка, и меня снова и снова сбивали с ног. Они мешали друг другу, толкались и матерились, визжали «Дай, дай, я врежу!». Боль затопила сознание, отняла силы и спустя нескончаемо длинную вереницу ударов бросила в беспамятство.

Очнулась я от холода. Сколько времени прошло, не знаю, но достаточно для того, чтобы взбудораженная масштабной вечеринкой гостиница успокоилась и заснула. Тишина была глубокой и давней.

Я кое-как поднялась на ноги и, держась за стену, поковыляла к гаражу. Тошнило, перед глазами мелькали зелёные пятна, тело превратилось в один сплошной синяк, но вроде бы ничего не отбито и не сломано.

И на кой чёрт я припёрлась в гараж? Машины у меня нет, микроавтобусы, которые должны были развозить нас по домам, давно разъехались. Я стояла посреди бетонной площадки и пыталась сообразить, куда же мне идти — в фойе или во двор, кто быстрее сможет вызвать такси, швейцар или охранник. Затем до меня дошло, что в руках я держу сумку, в которой есть сотовый телефон. Я попыталась достать мобильник, но руки не слушались, а когда я сосредоточилась на сумке, то потеряла контроль над телом. Меня сильно повело в сторону, я сделала несколько шагов и рухнула под колёса потёртой иномарки.

Взвизгнули тормоза, из машины выскочил мужчина. Я прикрылась от удара.

— На шлюху ты не похожа, — сказал мужчина, помогая мне подняться, — на богатую жену тоже. Так что били тебя не просто так. Журналистка?

— Почти, — ответила я. — Референт-переводчик.

— Понятно, — сказал мужчина и посадил меня в машину. — Ты как, в больницу хочешь или домой?

— Переломов нет, так что домой.

— Куда?

— Северная сторона кинотеатра «Сталевар», — начала объяснять я. — Бывшие заводские пятиэтажки…

Договорить не успела, сработали обереги и заручники. Полностью вылечить слабенькие талисманы не могли, но погрузить в целительный сон заряда хватило.

Проснулась я в десятом часу утра. Тело по-прежнему болело, трудно дышать — явно сломано несколько рёбер, глаза утонули в фингалах, но координация восстановилась и прошла тошнота.

Я огляделась. Лежу на диване в вечернем платье, укрыта пушистым клетчатым пледом. Рядом на стуле лежит сумочка.

Незнакомая двухкомнатная квартирка-распашонка. Палас и мебель ещё советских времён, но шторы и обои новёхонькие и недешёвые. Книжные стенки уставлены собраниями сочинений классиков девятнадцатого-двадцатого веков, военно-исторической литературой, политической публицистикой и книгами по страноведению, хорошими детективами и фантастикой. Немало книг на английском, арабском и фарси.

Понятно, владелец иномарки привёз к себе домой. Если талисманы усыпили меня прямо у него в машине, то мужчина совершенно безопасен. Можно спокойно поблагодарить за помощь и уйти. Я заглянула в сумочку. Повезло, денег на такси хватит, с такой рожей в кредит не повезут.

— Проснулась? — постучал в косяк мужчина. — Тогда иди умывайся, завтракать будем. Чистое полотенце и зубная щётка в ванной.

Я умылась, пригладила волосы, отряхнула платье. Распухшая лилово-зелёная физиономия меня не смущала, зубы на месте и ладно.

— Могла быть и хуже, — ободрил меня мужчина, едва я вошла в кухню. — Намного хуже.

Теперь я его разглядела. Лет тридцать восемь, тёмные глаза, чёрные волосы слегка тронуты сединой, высокий, жилистый. Сильно хромает на правую ногу. Травма недавняя, но к хромоте мужчина успел привыкнуть. Одет в старые джинсы, клетчатую рубашку и пуловер. Одежда чистая, аккуратная. И кухня чистая, ухоженная. Но холостяк, женатого бы супруга, даже если бы он привёз девицу-подранка домой, наедине с ней не оставила. Готовить мой спаситель тоже умеет, завтракать предстояло тушёным мясом с воздушным картофельным пюре и подливом восхитительного аромата. Я пригляделась внимательнее. Двигается мужчина легко и мягко, умеет держать плечи и поясницу. На бойцов троедворского спецназа похож. А спецназ, он и в Африке спецназ. Особенно, если речь идёт об офицерских группах. Я соотнесла возраст моего спасителя, набор литературы и город постоянного проживания.

— Я очень благодарна вам за помощь, полковник, и хотела бы узнать ваше имя. Меня зовут Нина Дробышева.

Мужчина улыбнулся.

— Олег Малышев. А куда вы меня служить определили?

— Вы отставник, демобилизованы по ранению. А служили в спецназе ФСБ. Для офицера ГРУ, как я их себе представляю, набор литературы немножко не такой. Слишком мало истории чисто военной и много политической.

— Понятно теперь почему вас избили как мужчину. С такой проницательностью легко нажить серьёзных врагов. Куда вы вляпались?

— Честное слово, никуда. И со вчерашним инцидентом смогу разобраться сама, — решительно взмахнула я рукой.

— Странные шрамы. — Олег взял мою ладонь, рассмотрел. — Андреевский крест получается, — сказал он. — Символ великой тайны, воинской силы и высшей цели. Или древнеславянский «корсунчик» — знак солнца и смены времён. Или даосский «четверик» — символ перекрестья судеб, точки великих событий.

— Или значок «удалить файл», — предложила я собственный вариант толкования.

— Тоже годится.

Олег окинул меня задумчивым взглядом.

— Никак не пойму, кто ты такая, — сказал он. — На референта из криминальной группировки не похожа, на мою коллегу тоже.

Я улыбнулась. Знакомые трудности. А легенда на случай встречи с излишне проницательными незнанниками есть у каждого троедворца.

— Я референт-переводчик в информационном агентстве. Сама с диктофоном и фотоаппаратом не бегаю, но когда сортируешь информацию, из кусочков выстраиваются логические цепочки, которыми некоторых крупных бизнесменов легко сковать лет на двадцать. Поэтому самая надёжная гарантия безопасности — как можно скорее опубликовать выводы в полном объёме. Тогда запугивания теряют всякий смысл.

Олег поверил. Мы позавтракали, поболтали.

— Мне домой пора, — сказала я.

— Сейчас отвезу, — поднялся он из-за стола.

— Не беспокойся, у меня есть деньги на такси. Можно от тебя вызвать? У меня мобильник сел.

— Телефон в спальне.

Я пошла в спальню. Телефон стоял на прикроватной тумбочке. Телевизор и компьютер тоже в спальне, залом Олег не пользуется вообще.

Координация восстановилась ещё не полностью, я зацепила лежавшие на телевизоре газеты. Стала собирать и увидела ксерокопию из волшебнической книги. Я зажмурила глаза, досчитала до десяти, посмотрела опять. Да, не померещилось — это рифмованное заклинание и два прозаических заклятия в придачу. И ксерокопия знакомая: с кривой тёмной полосой у верхнего края листа и бледными буквами в правом нижнем углу. В общем зале серодворской резиденции делали.

Я вернулась в кухню.

— Олег, откуда у тебя эти стихи?

— Это не стихи, а ритуальное песнопение древнего ненецкого обряда. Один знакомый этнограф забыл. Ещё две страницы должны быть, не помню, куда засунул. Ты эту где взяла?

— Газеты с телевизора упали, в них лежала. Можно посмотреть другие листы?

— Если найду.

Олег ушёл в спальню, а я внимательно перечитала заклинание и заклятия. Видела я их раньше, но не среди переводных текстов. Доступ к магической литературе у вовлеченцев ограничен, и вне отдела я могла прочесть только фрагменты студенческих лекций и «Сборник отрешённого волшебства», то есть заклятий, заклинаний и обрядов, запрещённых к применению.

Перед внутренним взором развернулись страницы сборника. Никаких сомнений нет, серодворец копировал «Отрешённик». Что именно хочет сделать копиист, понять невозможно, мне попался фрагмент с осевым волшебством — фундаментом, на котором выстраивается волшебство направляющее.

Второй и третий лист Олег нашёл там же, в газетах.

— И что не так с этими копиями? — спросил он.

— Всё не так, — ответила я и принялась импровизировать: — У нас прошла информация, что в городе завелась тоталитарная секта, которая планирует человеческие жертвоприношения. Репортаж особого интереса у читателей не вызвал, в милиции от нас отмахнулись, но директор сказал, что это не пустые сплетни. Я видела их священную книгу. Добротный самиздат, ты же понимаешь, что при современном уровне полиграфии качественный томик можно сделать и в домашних условиях. Или заказать первой попавшейся фирмочке, которая оказывает полиграфические услуги. (Олег кивнул, пока мои слова звучали убедительно). Текст в книге сборный, надёрган из религиозных писаний разных стран и народов, главным образом тех, где были человеческие жертвоприношения, и дополнен изысками их собственной фантазии.

— Хочешь сказать, меня готовят на роль жертвы? — догадался Олег.

— Да.

Полковник задумался, а я пробежала взглядом вторую и третью копии. Обряд «жизнепитие», на котором у жертвы отбирается живица — один из тонкоэнергетических компонентов организма, его жизненная сила.

Ерунда получается. Все инструкции в «Отрешённике» даны фрагментарно, восстановить их может только волшебник не ниже волхва, которому обряд без надобности, потому что уже лагвян умеет исцеляться или омолаживаться на более эффективной и надёжной основе — энерготоках Земли. А если каким-то образом полный текст обряда заполучил младший волшебник, то сделать всё равно ничего не сможет — поток волшбы слишком сильный, его разорвёт в клочья. Нет, младший волшебник выбрал бы обряд полегче.

Одной мне в этой загадке не разобраться, а вмешивать равновесных дознавателей я раньше времени не хочу, слишком всё странно и неоднозначно. Я решила позвонить Веронике. Она серодворка, телепатка и быстрее поймёт что к чему. Олег не возражал. Моим словам о секте он не поверил, но и прямой ложью назвать не мог. Я улыбнулась: осенью, впервые столкнувшись с троедворцами, я тоже никак не могла понять, что объединяет все противоречия.

По моей просьбе Вероника привезла диск с программой «Фоторобот». На встречах с Олегом волшебник, скорее всего, прикрывался личиной, но составить портрет не помешает. Вампирка прочитала ксерокопии, глянула на меня и прикоснулась ко лбу. Я кивнула, соглашаясь на ментозондирование — объясняться при Олеге было невозможно.

Заломило виски, вампирка нахмурилась.

— Скверно, — сказала она вслух. Ломота отпустила.

Судя по участившемуся дыханию, Вероника просматривала менталку Олега. Со свёрнутыми крыльями вампиры телепатят гораздо слабее, но вытащить всю необходимую информацию она сумела. Немного подумала и выпустила крылья.

— Человеки не единственная разумная раса на Земле, — сказала она Олегу. Повернулась ко мне и добавила: — Его настолько замазали в дела Троедворья, что скрываться смысла нет. Пока я фоторобот составляю, объясните ему всё. Олегу волшебник действительно показывался в личине, но я сумею вычислить истинный облик.

— Вот так дворы и воюют больше двух с половиной тысяч лет, — рассказывала я. Сидели мы в зале, кухня слишком уютное место для бесед о Троедворье. — А равновесники следят, чтобы война не перешла пределов допустимого, не поставила волшебный мир на грань обнаружения. И чтобы ни одна из сторон не получила перевеса до тех пор, пока не сможет доказать, что удержит трёхосновный мир только на одной своей силе.

— И как это можно доказать? — с ноткой агрессивности спросил Олег.

— Обыкновенно. Равновесники проигрывают ситуацию на моделях в присутствии большака и его советников. Опрокинется мир, значит всё, запрет на действия.

— Как мир может опрокинуться? — не понял Олег.

— Это метафора. Хотя в средневековье считалась за непреложную истину. Волшебники, знаешь ли, ничуть не умнее монахов. В середине восемнадцатого века, когда сферичность Земли была доказана, понятие «опрокинутый мир» стало профессиональным термином и означает глобальную катастрофу, которая уничтожит большую часть живого на планете. Если верить равновесникам, такой исход вполне реален и половина стихийных бедствий и серьёзных аварий на территории Троедворья — последствия стычек светлых, сумеречных и тёмных.

— А территории Лиги и Альянса? — спросил он.

— Там свои заморочки. Постоянно отыскиваются какие-то умники, которые пытаются устроить госпереворот и захватить верховную власть. Пока никому не удалось, но бывало, что претенденты завоёвывали солидный кусок территории и устраивали что-то вроде государства в государстве, где готовили армию вторжения. Законное правительство собирало собственную армию, разбивало кандидатов в диктаторы в пух и прах, и на некоторое в Лиге с Альянсом наступал мир и покой. Потом всё начиналось по-новой. Так что с простеньским миром, да и с Троедворьем они практически не соприкасаются, живут как на другой планете.

— Но откуда взялись Альянс и Лига?

— Троедворские сепаратисты, — объяснила я. — Все человеческие войны всегда начинали и заканчивали сами человеки, но волшебники неизменно использовали их как оказию для собственных разборок. Во время войн легко замаскировать магические битвы. В 476 году Новой эры, когда Римская империя раскололась на части, два ушлых чаротворца оторвали от Троедворья по солидному куску территорий и основали собственные государства. Спустя пару столетий все три страны начали экспансию, и теперь мир поделен между Троедворьем, Альянсом и Лигой.

— И Лигу с Альянсом не интересует борьба Тьмы, Света и Сумрака? — усомнился Олег.

— А для чего им чужие погремушки? Там своих забот хватает. Говорю же, Лига и Альянс живут сами по себе, отдельно. У них друг с другом-то почти никаких отношений нет, а внутренние дела Троедворья тем более безразличны. Во-первых, пока действует Совет Равновесия, мир не опрокинется, и им ничего не грозит. Во-вторых, они уже пытались вмешиваться, и каждый раз Белый, Серый и Чёрный дворы объединялись и так им вламывали, что Лига с Альянсом долго даже вспоминать Троедворье боялись.

— Объединялись? — поразился Олег. — Но как?

— По всей вероятности, каком к низу, — фыркнула я. — Но могли и к верху. Это уже дело удобства и вкуса.

— Я серьёзно! — обиделся он.

— А если серьёзно, то все четыре стороны одинаковы, и пытаться определить, кто лучше, а кто хуже бессмысленно. Хрен на хрен менять, только время терять.

— Откуда взялась четвёртая сторона? — не понял Олег.

— Равновесники. Четвёртая сторона конфликта.

— Какая четвёртая сторона? — возмутился он. — Совет хочет сохранить равновесие, спасает мир от гибели.

— Возможность которой предусматривает его система представлений о мире. Не факт, что она соответствует реальности.

— Но эксперименты с моделями… — начал Олег.

— …которые, — перебила я, — идеально соответствуют системе представлений равновесников о мире. А насколько точно их представления соответствуют истинной структуре мира, неизвестно. Зато и дебилу понятно, что пока идёт война, Совет Равновесия необходим. И что в мирное время от него никакой пользы. Вот тебе и четвёртая сторона конфликта, которая в лепёшку расшибётся, но не допустит ни прекращения войны, ни перевеса ни одного из дворов. Победителю контролёры и посредники ни к чему.

— Ты совсем меня запутала, — поник Олег. — Я уже и не знаю, что думать.

— У тебя ещё будет время разобраться, — ответила я. — И попытайся оценивать Троедворье точно так же, как оценивал бы политико-экономическое состояние любой незнанической страны. Относиться к волшебному миру как к чему-то дивному и чудесному глупо. Волшебники такие же люди, как и мы с тобой. Однако сейчас нам важен только тот из них, который собрался принести тебя в жертву.

— Но я ведь не юная девственница! — возмутился Олег.

— Жертва-девственница, — сказала вошедшая в зал Вероника, — нужна исключительно для того, чтобы потешить извращённую сексуальность жрецов и волшебников. Реально на алтарь можно возложить кого угодно: девицу, зрелого мужа или прогнившего от сифилиса старого развратника. Важна только смертная эманация как таковая. Именно поэтому детские жертвоприношения не дают никакого эффекта — дети не понимают, что такое смерть.

— И часто у вас таким волшебством занимаются? — процедил Олег.

— На Троедворье оно запрещено с 328 года Древней эры, когда был принят Отрешённый кодекс, — ответила Вероника. — Нарушителя ждёт весьма болезненная и медленная казнь. В Лиге и Альясе то же самое, после провозглашения независимости ни один пункт Отрешённого кодекса они у себя не отменили. Довольно долго людские жертвоприношения практиковали жрецы некоторых религий, но примерно к середине девятнадцатого века их не осталось даже в Африке и Центральной Америке.

— Тогда зачем это? — кивнул он на листы. — Для чего вы издаёте такие книги?

— Когда любой и каждый знает составляющие запретного волшебства, нарушителя ловят на стадии подготовки.

— Понятно, — проговорил Олег. И тут же задал новый вопрос: — Вы сказали — людские жертвоприношения?

— Да, — ответила Вероника. — В зависимости от цели обряда используются представители разных рас — человеки, маги, вампиры, оборотни.

— И как же будет звучать слово люди в единственном числе? — улыбнулся Олег.

— Людь, если речь идёт о мужчине, — пояснила Вероника. — Женский род — людя, средний — людо.

— А средний-то зачем?

— В некоторых заклинаниях и заклятиях требуется средний род.

— Да, — рассеянно кивнул Олег. Грамматические тонкости его интересовали мало. — Вероника, кроме вампиров и оборотней в волшебном мире больше никого нет?

— В Уральском регионе в основном живут русалки, лешие, албасты, воршуды… А вообще по Троедворью полно разного люда.

— А эльфы есть?

— Конечно, — сказала Вероника. — Эльфы и домовые — обслуживающий персонал в любой резиденции Троедворья. Стирка, уборка и прочие бытовые дела.

— Ты о каких эльфах говоришь? — спросила я Олега. — Если о высоких красавцах с большими глазами и острыми ушками, которых пихают почти в каждую книжку-фэнтези, то это хелефайи.

— А на территории России они есть? — оживился Олег, очень ему хотелось в реальности повстречаться с героями любимых книг.

— Нет. В Троедворье хелефайям въезд запрещён под страхом смертной казни.

— Почему?! — изумился Олег.

— Потому что правят здесь сволочи, — ответила я, — но не идиоты. От остроухих плясунов пользы ровным счётом никакой, а дармоедов в Троедворье не терпят. У нас даже поговорки есть: «Толку, как от хелефайи», «Иди ты в то место, откуда у хелефайи руки растут». Ну и ещё с десяток в том же роде.

Вид у Олега стал ошарашенный до невозможности. Реалии волшебного мира мало соответствуют книгам в жанре фэнтези.

— Напомни при случае, — сказала я, — о Пражском договоре. Там как раз речь идёт о хелефайях, вампирах и прочих волшебных расах. Изумительный документ. Самое крутое кидалово за всю историю мошенничества. Но оспорить договор Лига с Альянсом уже более тысячи лет не могут. Однако о дипломатических забавах потолкуем позже. Сейчас давай займёмся твоим охочим до человеческих жертвоприношений приятелем.

— Давай, — ответил Олег с многообещающей улыбкой.

— Я сказала «займёмся», а не «убьём самым садистским способом из всех возможных». Что-то здесь не то. Крепко не то. — Я объяснила все странности. — Очень меня интересует, зачем он дал тебе тексты заклинаний.

— К тому же он установил талисманы, — добавила Вероника, — которые предназначены для того, чтобы укрепить ваше, Олег, здоровье по всем возможным показателям. А для жертвы состояние здоровья ни малейшего значения не имеет. Странный он парень, этот волшебник. Поговорить с ним действительно надо.

Олег не возражал.

— Кто он? — спросила я.

Вероника помрачнела.

— Перекидень-кудесник, зовут Сергей Иванович Поликарпов, один из советников нашей большухи. Обратник, чтоб ему…

— Серьёзный противник? — спросил Олег.

— Не то слово, — ответила Вероника. — Я всего лишь ворожея, к тому же с ограничителем силы. Он — кудесник. Справиться с высшим ранговиком без специальных талисманов и мощной боевой группы даже думать нечего. Тем более, с носителем обратной магии.

— А как-то по-другому его можно нейтрализовать?

Вероника пожала плечами. Я задумалась.

— Вонь. Надо что-нибудь очень вонючее.

Вампирка и Олег посмотрели на меня с недоумением.

— Оборотни очень чувствительны к запахам, — пояснила я. — Резкая вонь вызовет если не шок, то сильное замешательство, оборотень на две-три секунды оцепенеет.

— Он будет под защитой амулета, — ответила Вероника, — который убирает любую вонь. Оборотни без них не ходят. Активация автоматическая.

— Сколько времени она займет? — спросила я.

— Боевого — четверть секунды, обычного — до секунды.

— Времени больше чем достаточно, — сказал бывший спецназовец. — Нина, судя по твоим рассказам, против крепкого кулака никакая магия не помогает?

— Да, — ответила Вероника.

— Тогда справимся.

Вампирка смерила его оценивающим взглядом.

— Пожалуй, — сказала она. Глянула на меня и кивнула на стул: — Пересядь, я залечу твои раны.

— Но ведь вы не целитель.

— Насморк я действительно вылечить не смогу, а вот сломанные рёбра запросто. Вампиры сотворены как профессиональные воины. Мы лучшие бойцы в мире. По-твоему, зачем нам вешают ограничитель силы?

Я пересела с дивана на стул.

— Воин должен уметь исцелять раны, — продолжила Вероника. — И свои, и товарищей по оружию.

— А простеням действительно должны будут отомстить за выходку Нины? — спросил Олег.

— Нет, — ответила вампирка. — Это всего лишь их собственная холопская трусость. Рабы ненавидят хозяев, но ещё больше ненавидят тех, кто осмеливается защищать свою свободу, причем успешно защищать. Нина, смотри вверх и в одну точку.

Она прикоснулась к синякам, и опухоль начала спадать. Олег изумлённо охнул.

— Поберегла бы силы, — сказала я. — Бой предстоит.

— Это я виновата, и теперь должна исправить хоть что-то.

— То есть? — не поняла я.

— Всех простеней, — объяснила Вероника, — поделили на группы по месту жительства, и вампиры должны были проводить их домой, довести до самого порога. Сопровождающей твоей группы была я. Но мне и ещё нескольким вампирам лень было с вами возиться, мы решили, что вовлеченцы и без нас не заблудятся. Они не заблудились, но… Если Кох узнает, что с тобой случилось, он вырвет мне крылья, и это будет только начало.

— Да притопталась я ему! Мы даже не разговариваем. Так, здороваемся при встрече.

— Инородцам никогда не понять, — сказала Вероника, — что значат для вампира узы крови. Не вертись.

Она уже лечила рёбра.

— Узы давным-давно разорваны!

— Вот именно, — ответила вампирка. — Нашему народу больше шести тысяч лет, но за всё это время от уз крови освобождали шесть раз. По одному случаю на тысячелетние. Ты стала седьмой.

— Тысячелетие только началось, — сказала я. — Будут и другие. Хотя… Лучше бы не было, ведь чтобы появились узы, вампир должен оказаться на грани смерти, а такого я никому не пожелаю.

Ломануло виски. Я представила опробованную на волшебниках комнату с насекомыми. Вероника брезгливо дёрнула крыльями и сказала:

— Я научу тебя «зеркалке». Лучшая защита от телепатов. И никакой магии.

— Олега тоже научи. Ведь у него нет такой чувствительности, он ещё беззащитнее меня.

Вампирка немного подумала, недовольно плеснула крыльями, но согласилась. Обернулась к Олегу и сказала:

— Звони своему кудеснику, скажи, что у тебя в квартире полтергейст начался. Он подумает, что перехлестнулись какие-то из его волшебств и приедет немедленно.

— Вонючку ещё не нашли, — ответил он.

— Дихлофос у тебя есть? (Олег кивнул) Вот и пшикнешь ему в морду. Руки-ноги скотчем свяжем. Надолго это его не задержит, но с полминуты у нас будет. Нинка как раз успеет ему ксерокопии показать, и он станет как шёлковый. Держи, — Вероника протянула мне зелёный пластиковый браслет и сказала: — Со вчерашнего дня остался. Экстренный вызов боевого подразделения Серодворья. Волшебство с переходником, так что сработает и у простеня. — Вампирка объяснила как пользоваться талисманом.

Олег уже разговаривал с любителем смертных обрядов, рассказывал как буянит полтергейст.

Кудесник Сумеречного двора Сергей Иванович Поликарпов выглядел года на тридцать два, хотя на самом деле ему было двести сорок девять. Тёмные волосы, карие глаза, лицо симпатичное.

Он сидел на диване и теребил прилипший к рукаву пиджака обрывок скотча. Рядом лежали ксерокопии. Оказалось, если жертва знает тексты заклятий и заклинаний, волшебство подействует сильней.

— Нина Витальевна, — сказал волшебник, — вы сотрудник Совета Равновесия, и я прошу вас о смертном поручительстве.

— А что это такое? — спросила я.

— За отрешённое волшебство положена смертная казнь, — объяснил кудесник. — Но не обязательно подыхать просто так. Моя смерть может стать той самой жертвой, которую я хотел сделать из Олега. Достаточно поручительства любого равновесника, и трибунал разрешит такую казнь. Нина Витальевна, я клянусь пред Сумраком, — на его ладони полыхнула «роза серого огня», — что обряд никому не причинит никакого вреда.

— Верю, — кивнула я. — У обряда «жизнепития» другие цели. Но зачем он вам понадобился?

— Я не могу сказать. Я согласен на любые клятвы и любые обязательства, но эту тайну открыть не могу.

— Не можете или не хотите? — уточнила я.

— Не могу, потому что не хочу.

— Значит, речь идёт о жизни очень дорогого вам людя, — догадалась я. — Он болен, так? Поэтому и понадобилось «жизнепитие». Вы надеетесь на исцеление. Это человек, — продолжала я размышлять вслух, — то есть полный простень. И не вовлеченец, иначе вам не было бы смысла молчать. Но смысла молчать и так нет, — жёстко сказала я. — Сергей Иванович, дознаватель прошерстит ваши контакты за сутки, и простень-соучастник окажется рядом с вами на скамье подсудимых.

— Нет, — побледнел кудесник, — Он ничего не знает! Ничего!! Он даже не слышал никогда о Троедворье!

— Следствие разберётся.

— Нет. — Кудесник не просто боялся, его трясло от ужаса. — Со мной делайте что хотите, только его не трогайте. Он ничего не знает. Во всём виноват я один.

— Кто он тебе? — спросил Олег.

— Сын.

У Вероники от изумления отвисла челюсть, хлопнули крылья.

— От… откуда он взялся? — еле выговорила она. — Ваши сын и дочь погибли девяносто лет назад, меня ещё на свете не было!

— Да, — кивнул волшебник, — Мария и Николай погибли во имя Сумрака, их имена в Зале Героев… Но двадцать два года назад у меня родился второй сын, простень.

— С каких это пор волшебников интересуют простокровые дети? — ехидно спросила я.

— Встречается и такое, барышня. Это была случайная короткая связь, которая ничего не значила ни для меня, ни для неё… Но женщина забеременела и побоялась делать аборт. О беременности она узнала после нашего разрыва, жениться не требовала, и мне было всё равно, что какая-то простокровая красотка носит столь же простокрового ребёнка моего семени. Время от времени я посылал ей деньги, а когда её ребёнку исполнилось восемнадцать, перестал. Здоровый взрослый парень сам должен кормить себя и мать. — Кудесник помолчал. — Год назад она позвонила мне домой и потребовала встречи. Она догадывалась, что я волшебник… Но ей было всё равно, пока… Мой сын калека. В армии он служил в сапёрных войсках… Чечня, Дагестан… Войны заканчиваются, но мины остаются ещё много лет. Ждут своего часа. Ждут неосторожных. Эти мины обнаружили сами сапёры. Посмотреть на разминирование пришли окрестные мальчишки. Их прогоняли, но они лезли опять, обходили оцепление. Когда одна из мин взорвалась, Сашка закрыл пацана собой. У этого засранца черномазого ни царапины, а мой сын в двадцать лет остался калекой. Сделать ничего нельзя, повреждена и плотная, и тонкоэнегетическая структура тела.

— Тогда зачем обряд? — спросила Вероника.

— Я больше не мог видеть его боль. Вы слишком молоды, барышни, у вас нет детей, и вы ничего не поймёте. Я долго был один, очень долго. Теперь у меня есть сын, которому осталось жить несколько месяцев. У которого седые волосы. Я ничего не могу сделать, я не могу даже забрать себе его боль. Он делает вид, что всё в порядке, что ему совсем не больно, что ничего страшного не случилось. Я должен был это сделать. Подарить ему год спокойной жизни. Без боли. Для простеней год — это очень много. За год их врачи могли бы найти способ вылечить Сашку. Хотя бы частично. — Кудесник опять помолчал. — Я похоронил двоих детей, и не хочу, не могу потерять третьего!

— А что сумеречные целители? — спросила Вероника. — Что дала магия исцеления?

— Ничего. Слишком тяжёлые раны.

— Но есть обезболивающие подсилки.

— Только для троедворцев, — ответил волшебник, — а Сашка незнанник. Обрекать собственного сына на жизнь вовлеченца я не хочу.

— И решили провести для него отрешённый обряд, — сказала я. — Судя по вашим словам, Саша — истинный воин, и понимает, что такое воинская честь. Как вы думаете, что будет, когда он узнает, какой ценой оплачено его исцеление, пусть и частичное? Примет он такую помощь? Или назовёт себя соучастником убийства и покончит с собой?

Кудесник испугался почти до обморока.

— Нет. Этого не может быть, — прошептал он.

— Вы уверены? — спросила я. — Цель не всегда оправдывает средства. И не все люди могут принять дар, оплаченный чужой смертью.

Кудесник не ответил. Смотрел в пол пустым взглядом, руки безвольно лежали на коленях.

— Тупик, — сказал он.

— Смерть не обязательна, — быстро проговорила Вероника. — Можно остановиться у последней границы. А после помочь Источнику быстро восстановить силы. Тогда это будет донорство, а в донорстве нет бесчестия. Воин может его принять.

— Нет, — ответил кудесник. — Невозможно. Обряд смертный.

— Волшебник, — презрительно хлопнула крыльями Вероника. — Что бы ты понимал в магии крови? Мы умеем брать Жизнь так, чтобы не причинять вреда Источнику. Кох выпил у Нинки семьсот грамм крови, а она отделалась только лёгким головокружением.

— Это правда? — сказал Олег.

— Не веришь мне, спроси у Нинки.

— Я о другом. Обряд «жизнепития» действительно можно провести так, чтобы донор не умер?

— Конечно, — ответила Вероника. — Если в обряде будет принимать участие вампир, то легко.

— Ну и что тогда битый час бодягу разводим? О деле надо говорить — что, где и как.

Кудесник смотрел на него безмерным удивлением.

— Ты согласен поделиться живицей с моим сыном? Почему?

Олег глянул на него с интересом.

— А ты действительно не понимаешь почему?

Волшебник склонил голову.

— Я сказал оскорбительную глупость. Я виноват и не прошу о снисхождении.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Олег. — Вероника, что там с обрядом?

— Ничего. Никакого обряда не получится. Самое позднее через час я должна буду доложить обо всём в службу безопасности Серодворья. «Алое слово».

Я забористо, во всю филологическую изощренность, выругалась. Клятва на крови. Нарушить её вампиры не могут. Или думают, что не могут, что это убьёт их. Какая разница… Главное — не могут. Это клятва на крови заставила Роберта тогда осенью броситься в безнадёжный бой. И Веронику заставит сделать то, что она считает подлостью. Я спешно подыскивала если не выход, то хотя бы отсрочку.

— Вероника, ты была моим телохранителем и не выполнила своих обязательств. По законам Троедворья и праву крови я требую виру.

Вампирка метнула на меня злобный взгляд и сказала:

— Ты в своём праве, а я в твоей власти. Что ты хочешь?

— До тех пор, пока ты в этой квартире, ты должна хранить в тайне всё, что здесь говорилось и делалось. Покинуть квартиру ты можешь только с моего разрешения.

— Я принимаю виру и повинуюсь её власти, — ответила просиявшая Вероника. И тут же погрустнела: — «Алое слово» это не отменит, а всего лишь отсрочит минут на тридцать, не больше. А сознательное нарушение закона крови убьёт длинной смертью.

— Отменим твою клятву, — заверила я. — А не отменим, так обойдём. Полтора часа — бездна времени, успеем что-нибудь придумать. Сергей Иванович, позвоните Павлу Лопатину из юридического отдела и попросите его срочно приехать. Вероничка, напиши точный текст клятвы, постарайся вспомнить каждое слово, каждую запятую.

— Я и так помню, — ответила она. — Вампиры клятв не забывают.

Вероника достала из сумочки ручку, взяла с дивана ксерокопию и начала писать на обратной стороне. Кудесник глянул на меня и достал телефон.

Я села рядом с ним, взяла листы, перечитала.

— Сергей Иванович…

— Моё истинное имя Ильдан, — сказал он.

— Истинное имя дают волшебнику при посвящении, — пояснила я Олегу. — А вслух произносят только в исключительных случаях.

— Я догадался, — ответил Олег.

— Ильдан, — вернулась я к бумагам, — а что если немного изменить тексты заклинаний и ритуалы обряда? Тогда это уже не будет отрешённым волшебством.

— Как изменить? — устало спросил он. — Нина, переделкой отрешённого волшебства занимается научный отдел. Я не могу в одиночку выполнить работу десяти учёных.

— Полная переделка и не нужна! Надо лишь поменять какие-нибудь мелочи так, чтобы трибунал не мог с уверенностью назвать это отрешённым волшебством. Чтобы обвинителю не хватило доказательств. Чтобы Лопатин сумел вас, да и нас отмазать, если дело дойдёт до суда.

— Вы уже что-то придумали? — глянул на меня кудесник.

— По истинному имени на «вы» не обращаются, — напомнила троедворские обычаи Вероника.

— Не то чтобы придумала, — ответила я, — но предположение есть. Для оси можно взять волшебство «моста истины». Так делают, я сама переводила тексты. Только надо поменять вот это заклинание на что-нибудь вроде… — Я достала из сумки ручку и начала писать. Слова рифмовались легко, и спустя несколько минут я показала Ильдану текст. Он прочитал вслух:

— Это несомненно волшебство, и очень действенное, — сказал кудесник. — Не знаю, что принесёт его исполнение, но результат будет ошеломительным. Только к обряду «жизнепития» оно совершенно не подходит.

— Тоже беда, — фыркнула я, — скажи как надо, и зарифмую тебе любой текст.

— Прежде я всё продумаю, — сказал Ильдан. — Тут спешить нельзя.

Приехал Лопатин, выслушал показания всех четверых, прочитал текст «алого слова».

— Паша, придумывай быстрее, до Вероничкиной клятвы всего двадцать минут осталось, — сказала я.

— А что означают подчёркивания? — спросил он.

— Слабинки в смысловой и грамматической структуре предложения, — пояснила я. — Думала, поможет тебе.

— Поможет, — согласился Павел. — Мне что ли, филологию подучить? Полезная штука. А теперь, Вероника, слушай меня очень внимательно, и если что-то непонятно, сразу спрашивай.

Он принялся объяснять ей как правильно выполнять клятву, что входит в обязательства, а что — нет.

— Не нравится мне всё это, — сказала я. — Мы не решаем проблему, а только отодвигаем кризис на год.

— Да хоть на месяц, — ответил Павел. — Если Вероника поклянётся, что я коньки не двину, тоже в доноры пойду. А ты? — спросил он у меня.

— Пойду, но дело не в донорстве. Ильдан, что будет, если соединить усилия волшебных целителей и человеческих врачей? Плюс донорство.

— Не знаю, — ответил кудесник. — Это могут сказать только сами лекари. Целителя я найду, а где брать простеньского хирурга? Человеческих врачей в Троедворье нет. На незнанника оморочку накладывать нельзя, с ней человек станет безвольной куклой, и врач из него будет никакой. Правду говорить тем более нельзя. Черт бы с ним, с Генеральным кодексом, но из простеней лишь единицы способны спокойно воспринять существование волшебного мира. Я даже не представляю, где искать такого человека и как.

— Мой парень, — сказала я, — хирург-травматолог в четвёртой горбольнице. И знает о Троедворье.

— Ты всё ему рассказала? — воскликнул Павел. — Но как?! У тебя «спящее солнце».

— Я ведь говорила, что обмануть его задача сложная, но решаемая.

— Ну ты… — не то от возмущения, не от восхищения Павлу перехватило голос. — Ну ты даёшь!

— В Троедворье по-другому не выжить.

Ещё десять минут мы потратили на обсуждение организационных вопросов и стали собираться по домам.

Ильдан должен был отвезти Павла, Олег — меня и Веронику.

По дороге нам встретилась какая-то небольшая церквушка. Там шла дневная служба, и Вероника попросила остановиться.

— Я хочу помолиться за Сашу, — сказала она. — Не ждите меня.

Вампирка вышла из машины, достала из сумки платок, у входа на церковный двор взяла на прокат длинную юбку и вошла в церковь. Олег обалдело смотрел ей вслед.

— В большинстве своём вампиры глубоко религиозны, — пояснила я. — И верят всерьёз, без всякой показухи. Они вообще народ серьёзный, выпендрёжа не любят. И категорически не признают деления церквей по конфессиям. В Италии пойдут молиться в католический собор, в России — в православный храм, в Израиле — в синагогу, а в мусульманской стране — в мечеть. Они считают, что бог один, и поклоняться ему можно в любом действующем святилище. Поскольку ты теперь имеешь с ними дело, такую точку зрения придётся уважать.

— Да… — выдавил Олег. — Я не о том… Пусть молятся где хотят и как хотят, но…

— Но ты насмотрелся «вампирских» видиков, где клыкастые кровососы превращаются в пепел от креста и святой воды.

— Да, — смутился Олег.

— Фильмы редко соответствую реальности, — ответила я.

Олег кивнул и включил зажигание.

В Троедворье опять объявили перемирие. Теперь пятидневное, в честь весеннего равноденствия, самого главного праздника. Балов три, и устраивает их Совет Равновесия. Ещё больше помпы, золота и спеси. Поскольку празднуем в «Чаше», обереги вовлеченцам не положены.

Время от времени ломит виски, я выставляю «зеркалку», излишне любопытный ранговик получает отражённым ментозондом по лбу и успокаивается. При желании этот чахленький барьер легко сломает любой, даже самый бездарный колдун, но без крайней необходимости никто и никогда такого не сделает, — неприкосновенность гарантирует сам факт сопротивления. Единственное, что мне нравится в Троедворье — здесь право на ответный удар признают за любым и каждым. Получивший сдачу не обижается, будь он хоть чаротворцем. В стране вечной гражданской войны силу уважают.

Я замечаю Веронику и подхожу.

— Привет, — здоровается она. — Жаль, что из простеней на праздник допускаются только вовлеченцы.

— Твой Олег всё равно не танцует. А Егор на дежурстве.

— Как Сашка? — спросила она.

— Нормально.

Прооперировали его три недели назад, и, по словам Егора, всё прошло на редкость удачно. Ходить Сашка не сможет, но от болей избавится.

— Обидно, что мы никогда не узнаем, — сказала Вероника, — имя пацана, которого Сашка тогда спас. В той суматохе не спросили, а теперь никаких следов не найти, даже точно неизвестно, в какой именно деревушке это было.

— Да, Сашка рад был бы услышать, что у него всё хорошо.

Мы немного помолчали. Мимо прошли трое вовлеченцев Светлого двора. К одежде прицеплены круглые брошки с изображением белого терема. Вероника проводила их завистливым взглядом, притронулась к своей брошке с серой совой.

— Тебе ещё не разонравился Свет? — спросила я.

— Свет не может разонравиться.

Я пожала плечом. До сих пор не понимаю, чем Свет лучше Тьмы или Сумрака. Сила она и есть сила, безвольная и бездумная. Инструмент, доступный любому волшебнику пусть даже с нулевыми способностями.

Пробую в очередной раз объяснить это Веронике.

— Брошка с домиком ничем не отличается от брошки с совой. И порядки на Белодворье ничем не лучше сумеречных. Это я тебе как равновесница говорю, была возможность сравнивать.

— Плевать на порядки, — отвечает вампирка. — Там есть Свет. Ради него я вытерплю и ленту покорности, и ограничитель силы.

— Как будто ты их сейчас не терпишь, — хмыкнула я.

К нам подошёл Роберт.

— О чём спор?

— О Сумраке и Свете, — сказала Вероника.

— О расцветке рабских ошейников, — уточнила я.

Роберт плеснул крыльями. Ограничителя силы у равновесных вампиров нет, зато лента покорности осталась. А золотистый цвет не сделал рабский ошейник приятнее чёрного или серого.

Вероника что-то сказала Роберту на торойзэне, вампирьем языке. На лицах волшебников, которые слушали наш разговор, промелькнула досада. Смысловое проникновение возможно только с человеческими языками, а торойзэн — язык волшебной расы и его надо учить, зазубривать слова и правила. В учёбе, если она напрямую не касается магии, волшебники ленивы до невозможности, и торойзэн в Камнедельске знали только пять-шесть равновесников.

— Генеральный кодекс, — напомнила я, — гарантирует право выбирать первоосновную силу любому троедворцу. Расовая принадлежность там не оговаривается.

— Вампиров это не касается, — ответил Роберт. — Справедливости для нас не было никогда. Это судьба.

— Судьба?! — взъярилась я. — Жить рабами «судьба»? Столетиями сопли на кулак мотать «судьба»? Роберт, вы все как безмозглая баба, которую лупит муж, а она, вместо того, чтобы развестись и зажить по-людски, на каждом перекрёстке жалуется на свою нелёгкую долю. Потому что похвастаться ей больше нечем — она никто и ничто, пустое место, ничего не может и ни на что не годится. Для таких и битая морда — событие.

Волшебники испуганно ахнули. Роберт побледнел до мертвенной стылости.

— Вы называете вампиров ничтожествами? — проговорил он.

— Да, — уверенно ответила я. — На людей вы не тянете. Вы — рабы. А раз нравится ходить в ошейнике и получать по морде — наслаждайтесь.

— Нет, — тихо сказал Роберт. — Вы не можете так думать…

— А вы проверьте, воспользуйтесь ментозондом. Разрешаю.

Виски заломило резко и сильно.

— Ну, убедились?

Боль отпустила.

— Да, — кивнул Роберт и ушёл в глубину зала.

— Зря ты с ним так, — сказала Вероника. — Это жестоко.

— Это правда! — отрезала я.

— Возможно, — не стала она спорить. — Но не каждую правду нужно говорить вслух. Во всяком случае, не так прямолинейно. Это приносит слишком много боли.

— Но не больше, чем ежедневные намёки на неполноценность. И, похоже, вполне обоснованные.

— Да, — согласилась вампирка. Лицо у неё закаменело. — Это можно назвать неполноценностью. Нам доступны не все пути.

— Ложь, — уверенно ответила я.

— Ты хочешь сказать, — зло прищурилась Вероника, — что вампирам открыт путь Света?

— Да. Как и любой другой. Точнее — ни один путь невозможно закрыть от тех, кто действительно захочет по нему пройти, так что от запретов толку нет. Если ты хочешь обрести Свет, то обретёшь. Ты ведунья и зажигать «розу серого огня» вроде бы умеешь?

— Да, — сказала она. — Мы редко пользуемся первоосновной магией, предпочитаем волшебство крови, но «розу» сумеет зажечь и нулевик.

— Замечательно, — ответила я. — Тогда зажигай. Но обратись не к Сумраку, а к столь любезному тебе Свету.

Вероника озадаченно хлопала глазами.

— Тебе Свет разонравился? — повторила я. — Не хочешь его? Надоел?

Вампирка отрицательно качнула головой.

— А раз нужен — иди к нему! Зажги «белую розу», докажи, что действительно стремишься к Свету. Или твоя преданность ему пустые слова, ложь и предательство?

От ярости у Вероники засверкали глаза, растопырились крылья.

— Чокнулась девка, — долетел до меня шёпот волшебников. — Кровохлёба предателем называть. За такие слова они высшим ранговикам печень вырывают, и трибунал их оправдывает.

— Предательница, — чётко повторила я. — Как трепаться о своей любви к Свету, так ты первая, а как до «белой розы» дошло, так сразу струсила. Ты предала свой путь.

— Нет!!! — крикнула разъярённая Вероника. — Я верна своему пути!!!

На ладони у неё засияла белая огненная роза.

— Что и требовалось доказать, — сказала я. — Любой путь открыт тем, кто действительно хочет по нему пройти.

У Вероники задрожали крылья. Она погасила «розу», посмотрела на меня, обвела растерянным взглядом зал, и на ладони у неё опять засиял белый огонь.

— Свет, — тихо сказала вампирка. — Он не отверг меня. Свет меня принял.

В зале повисла мутная, полуобморочная тишина. Замерли эльфы и домовые, оцепенели волшебники, застыли вовлеченцы.

— …….!…..!!…!!! — прозвучал у меня за спиной каскад матюгов. — Вляпались вы, девоньки, по самые уши, — сказал Люцин. — Это Верховный трибунал и смертная казнь.

— Пусть, — ответила Вероника. — За прикосновение к Свету можно и умереть. Цена как цена. Невысокая.

Меня трясло будто в лихорадке, кожа на груди болела словно от ожога. Я зло глянула на блаженно улыбающуюся вампирку. Цена ей невысокая… А мне-то за что подыхать?! За Свет её сраный? Да пошёл он вместе с Сумраком и Тьмой на ишачью пасху!

К нам протолкался Павел.

— Никакого трибунала быть не может! — заявил он. — Всё сделано в соответствии с Генеральным кодексом.

Я сжала кисть так, что ногти до крови вонзились в ладонь. Лопатин — лучший юрист Серодворья. Он найдёт способ…

Грудную чакру пекло всё сильнее, я кусала губы, чтобы не закричать от боли.

— Это происшествие вне статей Генерального кодекса, — ответил Люцин. — Его будет разбирать Верховный трибунал.

— Сначала вам ещё надо доказать, — разъяснил закон Павел, — что это происшествие выходит за рамки Генерального кодекса, затем — что деяние Лемке и Дробышевой является опасным для Троедворья, и лишь тогда вы получите право говорить о трибунале.

— Я не собираюсь препираться с простенями, — ответил Люцин и жестом подозвал охрану. — В камеры их.

— Директор Люцин, — сказал Лопатин, — я обвиняю вас нарушении равновесной присяги. Правомочность моих слов и ваших действий оценит «мост истины».

По залу пробежал шепоток. У Люцина слишком мала возможность удержаться над Бездной. И слишком серьёзное обвинение предъявлено, чтобы отделаться болевым шоком. Приговор здесь может быть только один — смерть.

— Открывай «мост», — сказал Люцин. — Ты знаешь новый закон об изначальном суде. Открывать «мост истины» обязан истец, а не ответчик. Если истец по любой причине откажется от открытия, это означает признание вины. — Люцин улыбнулся: — Со всеми должными последствиями.

У меня тоскливо сжалось сердце. Люцин всегда славился предусмотрительностью. Мы проиграли. Теперь расстреляют всех троих. И какой чёрт меня за язык дёргал?

К нам подошёл Ильдан.

Грудь мне запекло ещё сильнее. Я тихо застонала и опять прикусила губу.

— Я беру право открывателя, — произнёс ритуальную фразу Ильдан. — И согласен разделить судьбу взывающего к изначалию полностью и до конца.

Люцин полузадушено охнул, такого он не ожидал. В зале загалдели, задвигались — дело приобретало новый оборот, для директора весьма опасный.

Ильдан движением пальцев сбросил заклинание и открыл «мост».

Выглядит он неказисто — два желтоватых плоских камня высотой около тридцати сантиметров, на них положена полутораметровая доска шириной сантиметров двадцать, вот и вся конструкция.

Павел глянул на нас с Вероникой, на Ильдана, улыбнулся и прошёл по доске. Та даже не шелохнулась. Люцин шумно сглотнул.

— Я… — с трудом выговорил он, горло перехватило спазмой, — …я признаю свою вину и прошу тебя о выкупе.

Возможно и такое. Если Люцин выплатит выкуп, поединок будет признан ничейным, а правыми станут считаться оба.

Павел молчал.

— Ты обязан назвать выкуп, — сказал Ильдан. — Это правило «моста истины».

— И какой может быть выкуп? — спросил Павел.

— Любой. За исключением чьей-либо боли, смерти и рабства. В том числе и Люциновых. Потребовать его отставки ты тоже не можешь.

— Чушь какая, отставка, — фыркнул Павел. — Всё равно лучших кандидатур нет, зато худших — навалом. Люцин Хамидович не такое уж и дерьмо. Терпеть можно.

— Лестный комплимент, — оценила я.

Люцин зло сверкнул глазами, но промолчал, сейчас время права и силы истцов.

— За исключением боли, смерти и рабства, — повторил Павел. Немного подумал и сказал: — Все простени Троедворья в настоящем и будущем становятся его полноправными кавалерами и дамами.

— Это невозможно, — ответил Люцин. — Такого не было от начала времён. Назови другую цену.

— Торговаться позволено, — сказал Павлу Ильдан.

Если верить летописям высшего арбитража, торгуются всегда и все. И часто добиваются уступки — у тех, кто просит о выкупе, обязательно есть сладкая и желанная приманка для оппонента.

В груди полыхнуло так, что от боли на мгновение потемнело в глазах.

— Ты разделил судьбу истца, — сказал Ильдану Люцин, — и теперь только ты решаешь право выкупа.

— Я слушаю вас, — ответил Ильдан.

— Твоего сына можно полностью излечить. Я сам проведу обряд.

С «мостом истины» не лгут. И Люцин действительно вылечит Сашку. Будут потрачены все неприкосновенные запасы волшбы, активированы запретные талисманы, поколеблется магическое поле планеты, будет сильнейший скандал с Лигой и Альянсом, но Сашку исцелят.

Ильдана бросает в дрожь. Сын для него вся жизнь. За его выздоровление Ильдан отдаст что угодно.

— А простени останутся рабами, — тихо говорит он. — Нет. Сашка не примет исцеление такой ценой. Никогда меня не простит. И себя. Я подтверждаю выкуп Павла Сергеевича Лопатина.

Люцин закрыл глаза. В зале опять онемели. Такого не ожидал никто.

— Я плачу выкуп, — тихо сказал Люцин. — Простени равны волшебникам. Вампиры могут выбирать любую из первооснов и проходить церемонию посвящения.

«Мост» исчез в золотистой вспышке. Высший арбитраж завершён и неоспорим.

Боль в груди прошла как и не было.

Свидетели загалдели будто стая ворон. Каждый орал своё — кто возмущался, кто радовался, кто пророчил беды. Люцин презрительно посмотрел на толпу, плюнул и пошёл к выходу. В дверях задержался, смерил меня оценивающим взглядом.

— Начертательница пути, — сказал он. — Глупо было спорить с тобой прилюдно. Мы должны решать свои дела вдали от посторонних глаз.

Люцин ушёл. Все уставились на меня. Под испытующими взглядами я поёжилась, прикоснулась к груди.

— Да, — подтвердил Ильдан. — Грудная чакра изменилась. Ты действительно стала начертательницей пути. Как и Люцин.

— Но я ничего не делала!

— Начертательнице и не нужно ничего делать. Всё, что тебе надо — указать новый путь. Ты указала сразу три. Вампирам, простеням и… — он запнулся, но сказал: — И волшебникам.

Ильдан взял мою руку, развернул ладонью вверх, пробормотал короткое заклинание, и следы ногтей исчезли. Кудесник осторожно прикоснулся кончиками пальцев к перекрестью шрамов.

— Праздник продолжается, начертательница? — спросил он.

— А почему бы и нет, — сказала я. — Но без меня. Хватит на сегодня начертательств.

Я уехала домой. Разъехались по домам Ильдан, Павел и Вероника. В зале этому только обрадовались.