"Крест на моей ладони" - читать интересную книгу автора (Воронова Влада Юрьевна)

«— 3»

Уже двенадцатое мая, а Лоредожеродд, вопреки всем предсказаниям и запугиваниям, так и не попытался меня найти. О нём вообще нет ни слуху ни духу, сидит в каком-то укрытии тихо, как мышь под метлой.

Без него мне до Девятки не добраться никогда.

Восторженные хвалы совершенству Надмирья Пречистого, байки о благодеяниях Великих Учителей — вот и вся оперативная информация, которую удалось собрать почти за два месяца. Большего о Тройственной Триаде в Альянсе не знает никто. Но Лоредожеродд наверняка обладает какими-то дополнительными сведениями, не зря же в своё время он стал опасным для Девятки.

Вот и думай теперь, как выманить его из норы.

По образованию Джакомо оказался инженером-электриком. С моей подачи вампиры наняли его устранить мелкие неполадки на станции Чесночного квартала. Вампиров Джакомо боится до одури, но срочно нужны деньги, накопилось немало неоплаченных счетов как на основице, так и в Реме, пришлось согласиться. Выделенную судом виру из имущества Димиани выплатят только в конце месяца, из департамента Джакомо выгнали, а новую работу человеку со столь скандальной репутацией в потайнице найти тяжело.

Меня, как ни странно, не уволили, я по-прежнему поломойка в Мёртвом архиве.

Миденвен возвращаться в родной Виальниен не торопится. Снял в Риме дом на соседней с Джакомо улице, накупил школьных учебников и твёрдо вознамерился поступить на фармакологическое отделение Римской медакадемии, хочет изучить техно-достижения в этой области. У какого-то толкиенутого недоумка восемнадцати лет взял паспорт в обмен на то, что провёл его в потайницу и через знакомого чиновника в Департаменте эмиграции помог получить статус поселенца. Парни оказались немного похожи, изготовленная троедворскими туристами личина сделала незаметной иную форму ушей и невозможно огромные для человека глаза. На длинные волосы особого внимания никто не обращает, так что никаких сложностей с легализацией в большом мире у хелефайи не возникло.

Называть Джакомо монсеньором Миденвен перестал, но перейти на дружескую непринуждённость не решается до сих пор.

Меня хелефайя побаивается, никак не может понять, кто и что я такое.

Сейчас мы идём к рыжеволосому вампиру по имени Мишель де Фокон. Строго говоря, этнический квартал, в котором обитатели постоянно меняются, — это не община, и титул повелителя его начальнику не положен, но вампиры сумели добиться для себя исключения. Их кварталы приравнены по статусу к нычкам.

От щели до квартала недалеко, но мы идём медленно, чтобы Джакомо успел набраться храбрости.

— Как ты только смогла тут поселиться, — хмуро бормочет он. — Почему?

— Потому что выросла в общаге-малосемейке барачного типа близ полудохлого со времён перестройки военного завода. По нужде во двор на дырку бегать и таскать с колонки вёдрами воду через полквартала для меня не новость, но возобновлять эти незабвенные развлечения я не хочу.

— Так вы из бедной семьи? — удивился Миденвен.

— Смотря что вы называете бедностью, ли-Вириар. Родители у меня высококвалифицированные токари, и в течение почти десяти лет вынуждены были перебиваться на хронически задержанной зарплате и случайных шабашках. Мы не голодали и не ходили в лохмотьях, но и роскошеств позволить себе не могли. Школу я закончила муниципальную. Последние годы конверсионные переделки закончились, и завод опять стал набирать мощь, у родителей появились крупные заработки.

Джакомо посмотрел на меня с интересом.

— Но как же ты закончила один из лучших университетов не только в России, но и во всем большом мире? Выиграла конкурс на государственную стипендию?

— Почти. В России это называется по-другому, но смысл тот же самый. Родители постоянно твердили, что надо хорошо учиться и обязательно поступить в университет. Они не хотели, чтобы единственное дитятко тоже всю жизнь за станком простояло. Так что я полностью оправдала все их ожидания.

— Тебе не нравится твоя специальность? — спросил Джакомо слегка дрогнувшим голосом.

— Средне. Мне хотелось как можно скорее начать зарабатывать, помочь родителям, и я выбрала лингвистику. Тогда в Камнедельске это была одна из самых доходных профессий, особенно для китаистов. Делать серьёзные переводы и получать приличные деньги я стала уже на втором курсе. Но через три года, как раз к диплому, переводчиков расплодилось как собак, и я занялась преподаванием. Не могу сказать, что языкознание стало главным делом моей жизни, но это хорошая, в чём-то даже приятная работа. Не то чтобы я очень любила свою профессию, но и не жалею, что стала именно лингвистом. Говорю же — средне мне с этой работой, не хорошо и не плохо.

— Средне — это уже лучше, чем плохо, — ответил Джакомо. — Гораздо лучше. Я такой удачей похвалиться не могу. Профессия у меня семейная. Я обязан был получить именно эту специальность и никакую другую, продолжить фамильную традицию. Моего мнения никто не спрашивал, да я и сам его не знал… Я так старался быть хорошим сыном, что не оставалось времени подумать о себе. С самого рождения я был неправильным ребёнком, не таким, как брат с сестрой, как мечталось родителям. Мне постоянно хотелось чего-то необычного, неведомого мне самому… Казалось, ещё немного, и эта неопределённость обретёт чёткие и ясные очертания, я пойму, наконец, куда меня тянет на самом деле. Но не получилось… Надо было оправдывать ожидания, и сил ни на что другое уже не оставалось. Университет я закончил блестяще, а в день вручения дипломов вдруг понял, что всё время пытался жить чужой жизнью, и что дальше будет только хуже и хуже, что я окончательно потеряю то немногое истинное Я, которое у меня ещё оставалось. В ту минуту я как раз стоял посредине церемониального зала. В глубине сидели родители выпускников, слева — однокурсники, справа — профессура. А в центре, как на витрине — я. И все на меня смотрят. И все знают, какое будущее придётся мне прожить. На что я обречён. Жуткое ощущение. Наверное, так чувствовали себя приговорённые к публичной казни. Я взял диплом, сказал положенные слова благодарности, вернулся к однокурсникам ждать окончания церемонии. И понял, что надо всё бросить и сбежать, иначе уже через год или рехнусь, или убью себя.

Джакомо немного помолчал, увидел скамейку, сел. Мы с Миденвеном сели по бокам.

— Я тихонько вышел в фойе, — сказал Джакомо, — купил в киоске большой конверт, положил в него диплом и записку в три строчки. Может быть, формулировка была излишне резкой… Но я устал притворяться и угождать, надоело вечно выбирать слова, которые наконец-то покажутся моей родне хоть сколько-нибудь приятными. — Джакомо криво улыбнулся. — Я нашёл уборщика и спросил, хочет ли он немного подработать. Тот согласился отдать конверт отцу. А я ушёл. Полгода перебивался случайными заработками, жил в ночлежках — мне ничего по-настоящему не хотелось, ничего не интересовало. Так, болтался по жизни, как кусок сами знаете чего по волнам. Потом попал в Ремнию, но и здесь всё продолжалось по-прежнему… Отец оказался прав — я действительно прирождённый никчемушник.

— Нет! — Миденвен обеими ладонями крепко сжал Джакомо руку. — Нет. Ты лучший из всех людей, которых я знаю. Самый лучший.

Джакомо высвободил руку, встал.

— Для таких суждений ты знаешь слишком немногих.

— Что ты написал родителям? — спросила я.

— Они знают, что я жив. И всегда знали. Но им плевать.

— А дом у тебя откуда?

— Традиционный семейный подарок на совершеннолетие. Девочкам всегда дарили бриллиантовые серьги, а сыновьям — маленький холостяцкий домик или квартиру. Но до сих пор я там не жил ни разу, только хранил кое-что из вещей. Для меня это всегда был склад, а не дом.

Джакомо резко мотнул головой, стряхивая воспоминая.

— Идём, — сказал он нам. — Опаздывать на встречу с клиентом нельзя.

Миденвен торопливо кивнул. Верхушки ушей у хелефайи обвисли, тревожно подрагивают, давние боль и обида Джакомо близки ему как собственные. Но мочки приподнялись, в глубине души Миденвен его неладам с родителями только обрадовался.

Я удивилась. Привязанность хелефайи к Джакомо всегда казалась мне искренней и чистой, такой, что не оставляет места для злорадства. Но не зря говорят, что любая людская душа — потёмки. В том числе и хелефайская.

Мишель де Фокон — высокий красавец с очень светлой, но не бледной кожей, и бархатистыми серыми глазами, импозантно одет по последней ремнийской моде — налил Миденвену и Джакомо по чашке кофе. Сервиз старинный, примерно восемнадцатого столетия, стенки у чашечек тонкие, как бумага. Секретарь поставил на стол плетёнку с печеньем.

— Съешьте хотя бы одну штучку, — сказал Фокон Джакомо. — Тогда ваша кровь станет для жителей квартала запретной вдвойне.

Джакомо торопливо схватил печенюшку, но тут же с недоверием глянул на Фокона и спросил:

— Почему?

Вампир объяснил соответствующий пункт Алого закона.

Джакомо хотел было положить печенье в рот, но отдёрнул руку.

— Повелитель Мишель, — медленно сказал он, — ведь тогда получается, что вампиры не могут брать кровь тех человеков, которые сами будут рады стать донорами — друзей, родственников, собратьев по оружию?

— Да, — ответил Фокон.

— Но это глупо! Зачем ходить на Охоту, когда полно тех, кто сам хочет поделиться с вами Жизнью?

— Это закон крови. Как и все изначальные правила, его устанавливали не Источники жизни и, тем более, не вампиры.

От изумления и без того огромные глаза Миденвена распахнулись едва ли не во всё лицо, растерянно дёрнулись верхушки ушей.

— Такого не может быть! — воскликнул он. — Нет. Повелитель Мишель, словохранители вас обманули, когда рассказывали об истории вашего народа! Это не закон крови. Ведь изначальные правила установили Предрешатели. Они мудры и добры. Всесовершеннейшие не могли сделать такой запрет законом. Наказанием — да, возможно. Но только не законом! Великие Учителя иногда бывают слишком строги со своими детьми, но это всего лишь наказание, а не правило. Его можно отменить. Если ваш народ попросит Сотворителей о прощении, они обязательно отменят этот запрет. Вас простят и освободят!

Фокон досадливо вздохнул.

— Виальниен-шен, в триста пятьдесят семь лет нельзя быть таким… наивным. Вы прекрасно знаете, что вампиры были сотворены вместе со своей Жаждой. А если так, то одновременно были и сотворены законы для её регулирования.

Миденвен теребил прядь волос. Пальцы дрожали. Уши обвисли, а в глазах блестели слёзы. От истинного облика Тройственной Триады их первосотворенец увидел лишь краешек, но даже такая малость оказалась сильнейшим потрясением.

— Если позволите, повелитель Мишель, — сказала я, — мы пойдём. Все детали обговорены, к работе синьор Сальватори приступает завтра. Не будем больше отнимать ваше время.

— Печенье-то съешьте, синьор Сальватори, — сказал Фокон.

— Нет, — твёрдо ответил Джакомо.

— Вы боитесь нас. А это станет надёжной защитой.

— Нет. Такая защита мне не нужна. А страх… Как-нибудь справлюсь и с ним.

— Если Виальниен-шену угодно, то он может сопровождать вас и по праву телохранителя взять с собой любое оружие.

Джакомо отрицательно покачал головой.

— С этим я должен справится только сам.

Миденвен обиженно дёрнул верхушками ушей, но ничего не сказал. Джакомо попрощался с Фоконом.

На основицу мы тоже возвращались пешком.

— В воскресенье отец приезжает в город, — сказал Миденвен. — Он хочет посмотреть большой мир. Для начала хотя бы дом, где я живу, пройтись по улице. Она ведь тихая и старомодная, особых трудностей быть не должно. Только я с таксистами связываться не хочу. Джакомо, ты не мог бы встретить нас у щели? Аренду машины я оплачу.

— Конечно.

— Да ты не волнуйся, — Миденвен взял Джакомо под руку, улыбнулся. — Мой отец совсем не такой, как все те Перворождённые, которых ты видел. Он другой. Отец работает в бесплатной больнице для бедных в приграничье, это десятикилометровая нейтральная зона вокруг входа в нычку. В больницу приходят разные люди — человеки, эстрансанги, стихийники… Отец одинаково приветлив со всеми. По-настоящему приветлив, искренне. Для него все люди одинаковые, а всё это деление на ступени и касты он всегда презирал и презирает. Прежде я стыдился его простоты, в Виальниене такое поведение очень многим не нравится. Теперь понимаю, насколько прав отец и неправы все остальные.

Миденвен быстро взглянул на Джакомо и сказал:

— Ты ни о чём не беспокойся, вы очень легко сумеете поладить.

Суть затеи ушастого интригана стала понятна до полной однозначности. Под наскоро выдуманным предлогом я отправила Джакомо в мелочную лавку за покупками.

— Даже и не пытайся, — сказала я Миденвену. — У него есть собственная семья. В своих отношениях с отцом Джакомо сумеет разобраться и без твоей помощи. У тебя нет права разрывать его семейные узы.

Миденвен упрямо и зло растопырил уши.

— Все узы давно разорваны. Его старик сам отказался от сына! А мой отец будет только рад, если Джакомо войдёт в нашу семью, станет моим братом и его сыном. Отец никогда его не обидит так, как обидел тот недоумок. Никогда не предаст, как предал он.

— Вы всё уже обсудили и решили?

— Да, — кивнул Миденвен. — Я обо всём написал отцу ещё до суда, когда вы с Каварли летали в Прагу. Эльфы частенько выходят на основицу, я передал с ними письмо в Виальниен. Отец ответил в тот же день. Он сомневался, что Джакомо захочет принять мой вассалитет. И предложил другое решение. Я не знаю, как отец догадался, что у него нет семьи. Но теперь Джакомо будет настоящим ар-Даллиганом, моим братом. Больше никто и никогда не назовёт его обезьяньим отродьем. Отец хотел приехать сразу после суда, но тогда я не осмеливался думать о Джакомо как о друге и брате. Мне потребовалось время, чтобы понять — для таких людей, как он, все эти вассально-сюзеренские традиции и глупы, и невозможны.

— Ты любишь его? — спросила я.

— А вы как думаете, Нина?

— И что будет, если кто-нибудь уведёт Джакомо прочь, заставит забыть о тебе, назвать чужим?

— Нет. Нет! — Миденвен побледнел резко и сильно, уши застыли в неподвижности. — Нет!!!

— Что, больно стало? (Хелефайя кивнул). А ведь точно такую же боль ты собрался причинить его родителям.

— И мать, и отец Сальватори давно отказались от сына!

— Это они тебе сами сказали? А может, ещё и скрепили отказ изначальной клятвой?

Миденвен ответил лишь быстрым злым взглядом.

— Вот и не лезь в его личную жизнь, — сказала я. — Сейчас ты ничем не лучше Сальватори-старшего, который пытался распоряжаться сыном как вещью. Ведь он тоже любит его, и был уверен, что делает всё исключительно на благо Джакомо. Но только сам Джакомо может и должен решать, что будет ему благом, а что — злом. От родителей он сбежал, потому что их любовь и забота превратилась в удавку. Дейлирин, ты хочешь, чтобы Джакомо ушёл и от тебя?

Хелефайя испуганно помотал головой.

— Нет. Всё, что у меня есть, это отец и Джакомо. Потерять одного из них всё равно, что лишиться половины сердца. Ещё не смерть, но уже и не жизнь.

— Так вот и не прогоняй их. Не становись для них источником страха и боли. Жить рядом с тобой и для тебя любимые люди смогут, только если ты дашь им возможность жить так, как они сами того хотят.

Миденвен ответил долгим прямым взглядом, верхушки ушей развернулись вперёд.

— Посмотреть бы на мужчину, — сказал он, — который захотел жениться на такой женщине как ты, Хорса. Это всё равно, что прыгнуть в штормовое море.

— Скоро ты с ним познакомишься. Егор ведёт переговоры с одной из римских клиник, летом должен приехать на работу.

Пришёл Джакомо. Пора было возвращаться в большой мир.

В Центральной ремнийской библиотеке я пролистала старые выпуски криминальных газет и составила список волшебников, которые обвинялись в сотрудничестве с Лоредожероддом, но под суд так и не попали, либо были оправданы за недостатком улик.

Посетители библиотеки смотрели на меня с опасливым изумлением — ноутбук здесь такая же невероятица, как и волшебная палочка в большом мире. Но чтобы качественно систематизировать информацию, выявить все имеющиеся связи, нужна электронная база данных, а не карандаш и листочек бумаги. Так что перетерпят как-нибудь соседство техники.

Интересная складывалась ситуация. При всех своих злодействах Лоредожеродд никогда не делал одного — Всепреложный Властитель не делил людей, будь это сторонники или враги, на расы и касты. Его интересовали исключительно деловые и личностные качества. Но при этом большинство прихлебателей оказались выходцами из высоких каст. А среди низших, несмотря на всё их бесправие и свои посулы, Лоредожеродд симпатий не приобрёл.

Воистину, чем больше у людей золота и власти, тем они жаднее, амбициознее и бессовестнее. Но довольно философии, думать надо о делах текущих.

Однако сосредоточиться не удавалось, мысли постоянно сбивались на стихи. Я открыла ворд и начала набирать текст.

После стихов мозги заработали интенсивнее, я придумала способ выманить Лоредожеродда из укрытия.

В Альянсе низшим кастам запрещено ходить по центральным улицам — для нас есть только переулки и транспортные площади. Человекам нельзя посещать большинство театров, магазинов и ресторанов, где бывают высокородные. Но есть заведение, где с одинаковым радушием встречают всех и каждого — крупнейший торговый дом Рема «Белиссимо пикколецце». Купцам нужны покупатели, а деньги остаются деньгами вне зависимости от того, человеки их заплатили, колдуны или чаротворцы.

В «Пикколецце» множество обзорных площадок и фойе, куда ходят, чтобы себя показать, на других посмотреть, послушать свежайшие сплетни о высших ранговиках, а если повезёт, то и полюбоваться великосветским скандалом.

Вот здесь я и передам через прихвостней Лоредожеродда такой привет их хозяину, что Всепреложный Властитель галопом на разборку прибежит.

В фойе библиотеки меня ждал Джакомо.

— Случилось что-нибудь? — встревожилась я.

— Нет. Да. Я в сады Стелла-делла-Сера иду.

— Понятно, — кивнула я.

Джакомо всерьёз увлёкся Тлейгой, но девушке пока не до любовных дел — слишком мало времени прошло со дня смерти Лидединга.

— Ты ведь женщина, — сказал Джакомо. — Лучше тебя её никто не поймёт. Посоветуй, что мне делать.

Я пожала плечом. Готовых рецептов в любви не бывает.

— Скажи ей обо всём прямо. При ваших обстоятельствах чем меньше недоговоренностей, тем лучше.

— А если она скажет «Нет!»?

Я опять пожала плечом и ответила:

— Меня всегда меньше пугало состояние «нет», чем «не знаю». Предпочитаю ясность и определённость, пусть даже они будут не такими, как хочется.

Джакомо неуверенно потоптался, хотел что-то сказать, но не успел — нас взяли в жёсткий захват две хелефайские двойки.

— А ты вовсе не такой хороший боец, как говорят глупцы, — презрительно сказал их командир, помахивая сумкой с ноутбуком.

— Поосторожнее, — ответила я. — Эта машинка стоит вдвое дороже, чем тебя можно продать.

Хелефайя презрительно дёрнул ушами и жестом велел отвести нас к подножию административной лестницы. На верхней площадке ждал какой-то кареглазый дарко в светло-сиреневом тайлонаре — средней ширины ряса до щиколоток, воротник-стойка, длинные узкие рукава. Пояс широкий, шёлковый, со сложным тканым узором. Поверх рясы наброшена просторная мантия на два тона темнее. Длинные рукава с разрезами от края и почти до самой головки, на груди полы мантии скреплены тремя золотыми пуговицами с расписными эмалевыми вставками. У воротника рясы приколота золотая филигранная брошь, на голове дарко надета тоненькая золотая диадема в виде затейливо сплетённого венка, пальцы унизаны перстнями, на запястьях браслеты. Блестящие побрякушки хелефайи любят не меньше, чем сороки, и, не регламентируй обычай количество драгоценностей, увешались бы ими не хуже новогодней ёлки.

А вот алиира у дарко нет. Однако на вышвырка, лишённого членства в общине изгнанника, он совсем не похож. Рядом стоят хелефайи свиты в серых тайлонарах и тайлонурах, — три женщины, четверо мужчин. Судя по алиирам, все из разных нычек.

Мужская и женская одежда у хелефайев не различается, как и причёски — разве что хелефайны разделяют волосы на прямой пробор и скрепляют двумя заколками.

— Это всевладыка Дуанейвинг, — испуганно прошептал Джакомо. Командир стражи крепким тычком в спину заставил нас поклониться.

Дарко и свита смотрели с равнодушным презрением. Их красота сияла так, что невозможно было отвести восхищённый взгляд, грация движений зачаровывала. Я сразу же почувствовала себя толстой неуклюжей уродиной, изначально никчёмной и грязной. Я глянула на Джакомо. Его придавили те же чувства.

Мгновенно вскипела злость.

— Дешёвки длинноухие, — тихо сказала я Джакомо. — Мы внизу, а они на вершине лестницы, — хотят подчеркнуть величие и недосягаемость Старшей Крови. Приём аристократов и дегенератов, только ещё фанфар не хватает.

Цитат из российских кинофильмов Джакомо не знал и юмора не понял, но основную мысль уловил.

— Только не уточняй, — шепнул он, — куда дивнюки обычно вставляют свои фанфары, я и так догадался.

У всевладыки слегка дёрнулись верхушки ушей, почувствовал, что встреча начала развиваться не по его сценарию.

— Ваши деяния поразительны, всевладыка Дуанейвинг, — сказала я. — В памяти народной они будут жить столетиями, ибо воистину станут неповторимыми.

И Дуанейвинг, и Джакомо глянули на меня с удивлением.

— Вознести плоть на вершину лестницы, — пояснила я, — а честь при этом опустить в грязь, где надлежит валяться только свиньям, сумеет далеко не каждый. И совершенно точно ни один здравомыслящий людь не станет повторять подобное… — тут я сделала крохотную паузу и произнесла со всем возможным ехидством: —…достижение.

От затрещины стражника я уклонилась и сказала:

— Людей оценивают по их поступкам. Но если чьим-то главным достоинством становится порода, то речь, несомненно, идёт о хряках и свиноматках.

— Тем более, что уши похожи, — тихо добавил Джакомо.

От ярости Дуанейвинг на несколько мгновений онемел. Я запоздало сообразила, что сначала надо было выяснить, почему нас задержали, а лишь затем язык распускать. Тем более, что здесь и Джакомо. Но уже поздно, что сделано, то сделано.

— Вы должны привести сюда ар-Даллигана ли-Вириара, — приказал Дуанейвинг.

— Должны? — переспросила я. — Ваша власть кончается за пределами Общинного Круга, владыка Хелефайриана. Вы можете приказывать Дивному Народу, но не человекам.

— Ли-Вириар повинуется мне, — ответил Дуанейвинг.

— Вот ему и приказывайте.

— Но это ты увела его на основицу!

— Ли-Вириар не баран, всевладыка Дуанейвинг, чтобы его можно было куда-то уводить. Ли-Вириар поселился там, где ему понравилось, и занимается тем, чем считает нужным. Если вы хотите с ним поговорить, то напишите письмо. Я передам. А дальше будет так, как решит ли-Вириар.

— Письмо с приказом вернуться было отослано вчера. Ответа ли-Вириар не дал до сих пор.

— Значит, письмо такое, что отвечать на него у адресата нет ни малейшего желания. Напишите другое, достойное того, чтобы потратить время на ответ.

— Ты можешь не дожить до рассвета, обезьянокровка!

— Вполне возможно, — согласилась я. — Но кто гарантировал, что вы, всевладыка Дуанейвинг, доживёте хотя бы до заката?

— Ты смеешь мне угрожать?

— А вы считаете, что дали повод для угроз?

— Позволь, всевладка, — вскричал обозлившийся командир стражи, — я перережу глотку этой обезьяне! — В рукоять дальдра он вцепился так, что побели костяшки пальцев.

— Поосторожней с холодным оружием, — сказала я. — Священный клинок не любит, когда его вынимают понапрасну, и может наказать владельца.

Я замедляла и растягивала слова, утяжеляла и подчёркивала ударения, сокращала паузы. Привыкший бездумно повиноваться приказам страж быстро включился в гипнотический ритм речи, кончики ушей обвисли и едва заметно задрожали.

— Ты его из ножен, а он тебя — по пальцам, — говорила я. — Ведь в нём сила первой яблони, священного источника и опорного камня. Его мудрость следует только за дарованной ими истиной, а не за тщеславным самодурством носителя ножен. Обнажая дальдр, ты тем самым отдаёшь себя на суд первоначал твоей земли. Настолько ли ты уверен в своей правоте, чтобы проверить её на священном клинке? или всё же есть сомнения? серьёзные сомнения? или — несомненные сомнения? Так достань дальдр, открой его правоту.

Хелефайя невольно потянул кинжал за рукоять, вынул до половины.

— Давай!

От неожиданно громкого вскрика пальцы стража дрогнули, на одном из них появился крохотный, всего-то на одну каплю крови, порез. Но и его оказалось вполне достаточно, чтобы остальные стражи отпрянули от нас в испуге, а свита всевладыки уставилась на своего хозяина с беспомощной растерянностью.

— Мы все одинаково слабы и ничтожны пред властью будущего, — всё с той же интонацией сказала я прежде, чем Дуанейвинг успел озвучить всё, что думал о моём дешёвом NLP. — Мы все одинаково не ведаем, что случится с нами в следующую минуту. Кого-то покарает собственный дальдр, другой поскользнётся на лестнице и свернёт себе шею, а третий получит такой ответ на своё письмо, что пожалеет о той минуте, когда затеял переписку.

Договорить задуманную речь я не успела — к Дуанейвингу подбежал курьер, что-то громко сказал на хелефайгеле. Тот досадливо отмахнулся.

— Всевладыка, — на волшебной речи вскричал курьер, — это судьботворная весть! Смотрите сами!

Он протянул ему белый шарф, на котором лежал почтовый конверт с основицы и ещё что-то, мне от подножия лестницы было не видно.

— Адресовано вам, — с печалью и виноватостью произнёс курьер. — Отправитель — ар-Даллиган ли-Вириар.

Дуанейвинг побледнел под стать шарфу, уши обвисли до самых щёк. Дрожащими пальцами он прикоснулся к посланию и резко обернулся ко мне.

— Командор Хорса, я прошу вас о разговоре наедине, — сказал всевладыка по-итальянски. — Дело касается судьбы Хелефайриана. Поэтому я умоляю вас забыть пока о личных обидах и уделить мне время для беседы. — Дуанейвинг сложил ладони в жесте просьбы, склонил голову.

— Всевладыка Дуанейвинг, вам нужно просить о помощи синьора Сальватори. О чём бы ни шла речь, к его словам ли-Вириар прислушается гораздо внимательнее, чем к моим.

Дуанейвинг спустился к нам с Джакомо.

— В привратницкой можно поговорить без помех.

— Хорошо, — кивнула я. — Джакомо?

— Идём, — ответил он.

— Всевладыка, — пискнул сверху кто-то из хелефайев, — а как же мы?

— Допредсказывалась, — едва удержал смешок Джакомо. — Вот и давай теперь, отменяй собственное предначертание, своди каждого вниз за ручку.

Как ни глупо это выглядело, но мне действительно пришлось сводить их за руку. Каждый хватался за меня с судорожной цепкостью утопающего, так, что на запястье остались синяки. Впредь наука будет — сначала думать, а потом язык распускать. Особенно с NLP-технологиями. Когда до меня, наконец, дойдёт, что слово — это тоже действенное оружие?

В привратницкой мы сели за обшарпанный стол, Дуанейвинг положил на столешницу алиир Миденвена.

— Его прислал ли-Вириар в ответ на мой приказ вернуться в нычку. До сих пор алиира лишали только преступников по приговору суда. По собственной воле от общины не отказывался ни один хелефайя уже полторы тысячи лет.

— Потому что за все эти полторы тысячи лет ни один владыка не предавал своих поданных, — ответила я.

У Дуанейвинга гневно оттопырились верхушки ушей.

— Вы не смеете обвинять меня…

— Смею, — перебила я. — Это вы отдали приказ об аресте ли-Вириара, хотя прекрасно понимали, что он невиновен. Все стихийники безоговорочно повинуются своим правителям в обмен на столь же безоговорочную защиту. Но вы предали своего подданного и в то же мгновение перестали быть его владыкой. Так что ли-Вириар всё сделал правильно, — кивнула я на алиир. — Глупо было бы оставаться жителем земель, которыми правит предатель.

— У меня не было выбора, командор, — тихо сказал Дуанейвинг. — Я вассал верховного предстоятеля и обязан ему подчиняться. Но отдавать на расправу ли-Вириара я и не собирался. Это был бы только арест и не более того. Спустя час ли-Вириара выпустили бы под залог, а на суде мои адвокаты с лёгкостью бы доказали его непричастность к преступлению.

— Выбор есть всегда, владыка Хелефайриана. Прежде чем отдавать приказ об аресте, вы обязаны были потребовать у Брокко и Дьятры убедительных доказательств вины ли-Вириара и выдвинуть встречное обвинение в клевете.

— Вассал не смеет обвинять сюзерена, — ответил Дуанейвинг. Верхушки ушей у него обвисли и отвернулись к затылку. — Долг и судьба вассала — повиновение.

— Слова, достойные раба, а не правителя, — сказала я. — Теперь понятно, почему верховный предстоятель выставил хелефайев на торги как стадо баранов. И понятно, почему Люцин не захотел вас принять. В Троедворье нужны люди, а не безмозглая скотина.

Дуанейвинг гневно сверкнул глазами, но тут же покорно опустил голову.

— Я ничего не мог сделать… — тихо проговорил он.

— Даже потребовать решения конфликта на «мосту истины»? — жёстко спросила я. — Вы ведь чаротворец, всевладыка Дуанейвинг, и столь пустячное волшебство сотворить сумеете. Другое дело, что для высшего арбитража и честь нужна высокая, и храбрость. Вы струсили, владыка Хелефайриана. Вы предали свой народ. Но ещё не все хелефайи превратились в тупое покорное быдло. Хотя бы один, но сохранил людское достоинство. И ушёл из общины, которая едва не стала для него тюрьмой.

Дуанейвинг спрятал лицо в ладонях. Уши обвисли тряпочками. Джакомо сочувственно прикоснулся к его плечу.

— Ещё не поздно всё исправить.

Дуанейвинг убрал ладони.

— Нет, исправить нельзя уже ничего, — твёрдо ответил он. — Всё правильно, я действительно предатель. Долг всевладыки перевешивает долг вассала, защищать свободу и честь каждого из своих подданных я обязан даже вопреки приказу сюзерена. Только так я смог бы защитить весь Хелефайриан в целом. Свой долг я не выполнил. Но пусть ли-Вириар требует виру с меня, а не с Виальниена. Командор, — с отчаянием посмотрел Дуанейвинг, — возвращая алиир, Миденвен накладывает проклятие на Виальниен, земля и люди которого ни в чём перед ним не виноваты. Они не должны расплачиваться за мою трусость. Я сниму венец всевладычества, я отдам Миденвену любое искупление, которое он потребует, только пусть заберёт алиир, пусть покажется с ним яблоне, источнику и камню Виальниена. Долина не заслуживает смерти, она чиста пред своим жителем.

— Миденвен нам не поверит, — ответил Джакомо. — Он не поверит даже собственному отцу, начнёт твердить, что мы купились на ваши лживые сказки, всевладыка Дуанейвинг. Он будет слушать только слова правителя Виальниена. И то при условии, что тот не будет запрещать ни ему, ни его отцу свободно выходить на основицу и учиться в человеческом университете. И если владыка Виальниена сам придёт к нему.

— Что? — ошеломлённо переспросил Дуанейвинг.

— Да, владыка Хелефайриана, — твёрдо сказал Джакомо. — Сейчас разум Миденвена затмевают боль и обида, земля Виальниена, да и всей Ремнии, видится ему враждебной. Поэтому он и хочет навсегда переселиться на основицу и забрать с собой отца. Разбить эту стену недоверия сможет только какое-нибудь невероятное, невозможное по сих пор событие вроде личного визита правителя Виальниена.

От противоречивых чувств уши Дуанейвинга подёргивались в разнобой, верхушки то выгибались, то съёживались.

— Вы правы, синьор Сальватори, — кивнул Дуанейвинг. — Это единственное решение. Только… — Дуанейвинг запнулся.

— Если владыка Виальниена согласится принять мою помощь, — ответил Джакомо, — то я провожу его от врат нычки до порога дома Миденвена.

— Благодарю, — Дуанейвинг встал, поклонился, прижав руку к груди.

— Подождите ещё благодарить, — хмуро сказал Джакомо. — Сначала надо Миденвена переупрямить. А это задачка не из лёгких.

Дуанейвинг неуверенно пожал плечами. Я тоже сомневалась, что Миденвен будет долго держать обиду, тем более, когда узнает о последствиях своего поступка.

Для «Белиссимо пикколецце» нужна соответствующая одежда, слушать речи оборванки, да ещё и простокровой, там не станут. Финансов на наряды нет, но имидж создаётся не деньгами, а фантазией.

На основице я купила светло-вишнёвый брючный костюм из тонкого плотного шёлка — предельно скупые мягкие линии, и движения стеснять не будет, и соблазнительно обрисовывает мои пышные формы. Туфли-лодочки в тон на небольшом каблучке-копытце — и женственно, и устойчиво, а врезать в случае чего можно так, что вампиру кости сломаешь. Возможность схватки я не исключала, но постараюсь не доводить грядущий конфликт до прямого столкновения.

Теперь украшения. Небольшие висячие серьги из тёмной бересты, брошка на лацкан. Рукава у блузона короткие, так что можно надеть браслеты. Резные костяные пластинки на запястьях почти незаметны, но выгодно подчеркнут линию рук и заставят публику внимательно следить за каждым моим жестом. Бледно-золотистый, почти прозрачный лак для ногтей довершил эффект.

Пятиэтажный торговый центр снабжен убогим подобием эскалаторов, которые крутят в подвале ослы, — конструкция сделана по аналогии с мельничными колёсами. Технически решение неглупое, но копытная тяга время от времени принимается капризничать и знаменитая на всю Ремнию лестница-самодвижка то останавливается, то крутится с такой скоростью, что посетители с ног валятся.

Сам центр ничем не отличается от своих аналогов на основице, разве что постройка в стиле флорентийского ренессанса и керосиновые лампы вместо электрических. Но это мелочи.

Я выбрала обзорную площадку между ювелирными рядами и киосками с мелким волшебническим инвентарём, предназначенным как для магородных, так и для простеней — перья, которые пишут под диктовку, кувшины, которые сами разливают по чашкам напитки и прочие дешёвые безделушки того же сорта. На площадке собираются люди самых различных социальных слоёв, от богачей, которым возжелалось купить бриллианты, до полунищих секретарей из городских коммунальных служб, от знатнейшей аристократии и высших ранговиков до простокровых поселенцев и эстрансангов.

Благородные дамы смотрели на меня с возмущением и злобой. На фоне подчёркнутой незамысловатости моего наряда их роскошные тряпки и сверкающие драгоценности запредельной стоимости выглядели грошовой мишурой. Дамы не столь обеспеченные злились не меньше, им не хватало ни воображения, ни, что гораздо важнее, смелости превратить купленное на распродаже шмутье в королевское облачение. Дело ведь не в стоимости наряда, а в чувстве, с которым он носится — уверенность или робость, гордость или приниженность.

Но самое главное даже не это. В большинстве своём женщины превращают себя в приспособление для демонстрации тряпок и украшений. Выходя в люди, они показывают наряды, а не себя. Для них одежда превращается в высшую силу, не одежда служит им, а они становятся рабынями одежды. А мнение рабов никому не интересно.

И лишь единицы способны воспринимать шмотки и побрякушки только как инструмент, как способ в наиболее выгодном свете продемонстрировать себя саму. Дело в том, что для показа самости народу надо сначала заиметь эту самость.

Во мне звенело лихое предчувствие битвы и пьянящее упоение опасностью.

Поэтому вслед за дамами на меня с ревнивой завистью стали посматривать и мужчины. Вниманием публики я завладела, пора начинать спектакль. Я шагнула к двери магазинчика, который торговал серьёзным магическим инвентарём, и услышала именно то, что и ожидала услышать:

— Здесь не обслуживают обезьян.

— Ваша манера вести торговлю ещё глупее, чем имя Лоредожеродда, — ответила я.

На обзорной площадке мгновенно установилась гробовая тишина, а спустя пару секунд возмущённо заверещал какой-то лагвян, кричал, что недопустимо произносить имя Всевластного Отрицателя вслух, да ещё и в подобном тоне.

— А вы что, нанялись к Лоредожеродду блюсти его честь и достоинство? — поинтересовалась я. — Зря, ни того, ни другого у этого мелкотравчатого уголовника и в помине нет.

Из толпы протолкался высокий темноволосый оборотень-кудесник картинно величественной красоты и элегантности, его портрет я видела в старых газетах, среди тех, кого оправдали за недостатком улик.

— Судя по тощей ментальной броне, — сказал он, — в своём Троедворье ты была волшебницей нулевого уровня, а по количеству шрамов — одним из самых дрянных бойцов.

— Я была не бойцом, а палачом. Приводить в исполнение смертные приговоры для всякой зарвавшейся швали вроде вашего Лоредожеродда слабая боевая подготовка мне не мешала.

Кудесника кинуло в бледность. Ни такого ответа, ни цепеняще равнодушного наказательского взгляда он не ждал.

— Всезапределный никогда не прощал такой дерзости даже высокородным, — осипшим голосом ответил кудесник.

— А ваш всезапредельщик знает, что в Троедворье его называют не иначе как Lord-na-Zadu-Rot?

Русский язык большинство публики понимало превосходно. Прошелестел быстрый шёпот изумления и растерянности, который тут же сменился сдавленными смешками. Публика принялись повторять и смаковать троедворскую трактовку, пьянея от собственной смелости.

Кудесник выхватил палочку. Я выбила её ногой на полузамахе, продолжение удара пришлось в нос. На счастье кудесника я действительно очень плохой боец, концовка этого приёма направлена в висок, удар смертельный. У наказателей других не бывает. Я подняла оброненную палочку, разломила надвое и швырнула в хлюпающего кровавыми соплями кудесника.

— Передай своему хозяину, что зовут меня Нина Хорса. Работаю уборщицей в Мёртвом архиве Департамента магоресурсов. Если Лоредожеродд захочет со мной поговорить, то на работе я с понедельника по пятницу, с девяти до одиннадцати утра, вход через служебный двор. Стражи там нет, пусть не боится.

Я пошла к эскалатору, спустилась на первый этаж, вышла на улицу. Остановить меня никто не решился.

Из двадцати пяти процентов имущества Димиани, выделенных для потерпевших в качестве виры, нам с Каварли причиталась гонорарная доля, по три процента каждому. Я стала обладательницей недвижимого имущества, обозначенного в потайничных документах как «малое семейное домовладение на основице». Которое на самом деле оказалось огромным старинным поместьем в пригороде Рима. Дворец с обширнейшим парком, мини-портом на берегу Тибра, конюшней, коровником и прочими забавами для толстосумов. Своя электростанция и водокачка. Даже небольшая земледельческая фермочка есть, поставлять разнообразные экологически чистые овощи и фрукты на господский стол.

— Хотела бы я знать, что Димиани считали «крупным семейным домовладением», — сказала я Рижине. Сидели мы в Кедровом кабинете, я на диванчике, Рижина на подоконнике.

Называется поместье «Соловьиный приют». Мажордом говорит, что соловьёв здесь действительно полно, первый владелец специально их разводил, ещё в семнадцатом веке. В парке живут олени и лани, сухарики берут из рук, белки каждое утро запрыгивают на балкон Бирюзовой гостиной и требуют угощения.

— Почему ты хочешь продать «Соловьёв»? — спросила Рижина. — Такой красивый дом. Настоящий сказочный дворец для принцессы. И со всеми современными удобствами.

— Вот именно, что для принцессы. У меня нет денег содержать поместье. Я живу на зарплату уборщицы. Когда мы с Каварли делили гонорар, я никак не ожидала, что на самом деле моя доля окажется размером с деревню.

— Большемирская недвижимость в потайницах ценится очень дёшево, — сказала Рижина, — ведь практически никто не сможет ею воспользоваться. Каварли поступил мудро, когда выбирал имущество для виры. Потайничные судебные оценщики не сумели уразуметь истинную стоимость многого из того, что принадлежало Димиани. Картины большемирских художников, антиквариат, недвижимость. По сути, вы все получили равные доли богатства. С такими деньгами ты легко сможешь добиться гражданства Евросоюза и для себя, и для Егора. Ведь в Ремнии ты оставаться не хочешь?

Я пожала плечом. Рижина опять спросила:

— Тебе совсем не нравятся «Соловьи»?

— Не знаю. Землевладением надо заниматься постоянно, а мне и других забот хватает. С банковским счётом будет проще и надёжней. Если тебе так приглянулись «Соловьи», уговори отца купить. Лунная Роза — община богатая, к тому же вам я продам со скидкой.

— Нельзя, — с сожалением ответила Рижина. — Дикую общину терпят до тех пор, пока у неё нет ни клочка собственной земли, пока мы постоянно переезжаем из города в город. Как только у нас появится собственный дом, Лунную Розу уничтожат. Или мы будем вынуждены покориться власти Альянса.

Я кивнула, слушая в пол-уха. Лоредожеродд на разборку не пришёл. Спектакль на несколько дней превратил меня в главную альянсовскую знаменитость, прозвище Лорд-на-Заду-Рот приобрело огромнейшую популярность, а Всезапредельный Властитель по-прежнему молчит.

— Хорса, — обратилась вдруг Рижина по истинному имени, — ведь наш долг благодарности выплачен тебе не полностью. То, что ты сделала для Карика… Ему с рождения была предназначена злая судьба. На него вечно сыпались разные несчастья. Но в ту ночь он стал гойдо. Теперь мой брат не подвластен никаким предначертаниям. И всё это благодаря тебе. Ты сделала его гойдо.

— Нет, Рижина. Сделать из кого-то гойдо невозможно. Все до единого гойдо самосотворенцы. Это свершение самого Кароя, и никого другого, кроме него. Он сам решил, что не станет следовать никаким предначертаниям, сам освободил себя власти судьбы. Карой сам сделал себя гойдо.

Рижина не ответила.

— Нина, — сказала она после долгого молчания, — все, кто хоть как-то соприкасается с нашей общиной, хотят увидеть Багряную корону. Но тебе она безразлична. Ты ни разу о ней не вспомнила.

— Прости, пожалуйста, — попросила я. — Но мне Багряная корона действительно не интересна.

Рижина грустно улыбнулась.

— Мне эта древняя побрякушка тоже ни к чему. Да и многим вампирам. Знаешь, я думаю, что верой во все эти глупые замшелые сказки мы губим сами себя. Нельзя сидеть и ждать, когда явится всеповелитель и принесёт нам свободу и благоденствие. Собственного счастья надо добиваться самим.

— Всё правильно, — сказала я. — Если ты думаешь, что знаешь, как должны выглядеть эти свобода и благоденствие, то надень Багряную корону, заяви о вампирских чести и достоинстве всему волшебному миру.

Рижина посмотрела на меня с обидой.

— Юмор у тебя…

— Я не шучу. Стань всеповелительницей, отмени древние законы, которые даже дикие общины превращают в рабов Девятки, сделай свой народ свободным.

— И весь волшебный мир пойдёт на нас войной, — ядовито ответила Рижина.

— Не весь. Троедворье вмешиваться не будет. Даже если все вампиры заявят, что уезжают с его территории, ни Люцин, ни большаки возражать не станут, не прервут ради вас своих нескончаемых драк. Малюшки немедленно объявят о нейтралитете. А Лига с Альянсом не такой уж и серьёзный противник для лучших воинов мира. Два-три сражения, и они отступят. Влезать в затяжное противостояние с объединёнными вампирскими силами не станет даже Девятка.

— Нет, — покачала головой Рижина. — Я не смогу. Этот удел не для меня.

— Ну разумеется. Удел для тебя — стонать о вампирском бесправии да попрекать старейшин за приверженность безнадёжно устаревшим традициям, ничего не предлагая взамен.

— Да что бы ты понимала, простокровка!

— Куда мне, ничтожной, до таких интеллектуальных высот.

— Прости, — Рижина села рядом, обняла за плечи. — Я сказала глупость, прости меня, пожалуйста.

Я пожала её руку.

— Всё нормально.

В дверь постучал управляющий.

— Я продал картины из Малой лиловой гостиной, синьора Нина. Теперь вы можете выплатить выходное пособие персоналу. Но вы уверены, что хотите всех уволить?

— Не хочу, но должна, — ответила я. — Мне нечем платить вам зарплату. Если хотите, можете считать себя в отпуске до тех пор, пока «Соловьёв» не купит новый владелец.

— Но поместье даже на день нельзя оставлять без присмотра.

— Так продайте его поскорее, и у вас снова будет стабильная работа с хорошей зарплатой, а у поместья — хозяин.

Управляющий коротко ответил «Да» и ушёл.

— Давай в какой-нибудь клуб поедем? — сказала вдруг Рижина. — Потанцуем, пофлиртуем.

Я кивнула. Надо было немного отвлечься.

Когда садились в машину, мне кольнуло сторожевую татуировку.

— Подожди, — остановила я Рижину.

Вампирка прислушалась к ментальному полю, быстрым движением пальцев выплела поисковое заклинание. Приняла ответ.

— Гремлин, сволочь! — зло процедила она.

— Поймать сумеем?

— А то нет. Тут какая-нибудь трёхлитровая ёмкость найдётся? И крышка.

Я оглядела гараж. В ремонтной части отыскалась жестянка из-под масла и кусок толстой прочной пластмассы.

— То, что надо, — кивнула Рижина.

Спустя минуту маленький вредитель оказался в банке. Рижина накрыла её пластиком.

— Ну всё, паскуда! — хищно улыбнулась она. — Тебе капец.

Гремлинов я никогда ещё не видела. Знаю только, что ростом они с эльфа и занимаются тем, что портят разнообразную технику. Непонятно только, зачем.

— Нет, — сказала я Рижине. — Надо сначала с ним поговорить.

— Эта мелкая гнусная тварь испортила тормоза, через десять минут от нас остались бы одни кровавые ошмётки, о чём с ним разговаривать?

— О том, кто приказал ему это сделать. Трудно поверить, чтобы он взялся убивать совершенно незнакомых людей по собственной воле.

— Но как ты его почувствовала? Я, лагвяна, не заметила, а ты, человечица, почуяла.

— Это не я, а татуировки. Они реагируют на изменение общего волшебного фона амплитудой в один микроволш. — Я наклонилась к банке и сказала: — Заглушку ставить надо, когда колдуешь.

— Это было ворожейство! — обиделся гремлин.

— Тем более, — ответила я.

Рижина опутала гремлина парализующим заклятием и вытащила из банки, как куклу поставила на верстак.

Выглядел он точно так же, как и все эльфы, но волосы ярко-зелёные, и другая форма крыльев — как у бабочки-аполлона, только тёмно-зелёного цвета, бархатистые.

— Кто тебя прислал? — спросила Рижина.

Гремлин не ответил, лишь упрямо вздёрнул подбородок.

Рижина достала из сумочки зажигалку, выщелкнула огонь. Глаза у гремлина побелели от ужаса, но он всё равно отрицательно мотнул головой.

Я отстранила руку Рижины.

— Тебя нанял Лоредожеродд?

Запретного имени гремлин испугался ещё сильнее, чем угрозы пытки. Рижина зло растопырила крылья.

— Отвечай!

Гремлин опять помотал головой.

— Проверь его на смертную клятву, — сказала я.

— Клятва есть, — ответила Рижина. — Но узы накладывал не тот, на кого ты подумала. Другой. По-моему, кудесник-перекидень.

— Наверное тот, кому я юшку из носа пустила. Обидеться изволил. Рижина, попробуй восстановить полный текст клятвы.

Вампирка глянула на меня с интересом.

— Думаешь, сумеешь её разбить?

— Уверена. Любая клятва — не более чем слова, а все слова легко трансформируются в свою противоположность. Клятва действенна только в том случае, если клятводатель действительно хочет её сдержать. Всё остальное чушь.

— Особенно если клятва дана под принуждением, — ответила Рижина. Дыхание участилось, она просматривала менталку гремлина. Тот тихо застонал от боли, — Рижина не деликатничала.

Разбить клятву оказалось несложно.

— Теперь осталось определиться с выкупом, — сказала Рижина.

— Кто умеет хорошо ломать машины, сумеет и починить, — ответила я. — Пусть исправит всё, что напортил, и проваливает.

— И всё? — возмутилась Рижина.

— Остальную часть виры я возьму с организатора.

— С ума сошла! Он же кудесник!

— Это ещё не повод требовать ответ за его преступления с другого людя!

Рижина смерила меня непонимающим взглядом.

— Ненормальная.

Но заклятие с гремлина сняла.

Крылатик опрометью бросился чинить машину. Из кроми выскочили ещё трое гремлинов, принялись помогать.

— Откуда они вообще взялись? — спросила я.

— Оттуда же, откуда и эльфы. Ещё больший производственный брак. Сотворители даже не стали включать их в список волшебных рас, сразу приравняли к зверюшкам. С тех пор гремлины мстят всему миру сразу, и волшебникам, и человекам. Все молотки, которые бьют владельца по пальцам, все неполадки с моторами и проводкой, все зависшие и перекрученные заклятия и заклинания — их работа. Почти все, — уточнила Рижина, — что-то приходится и на людскую неумелость и криворукость, но в основном все неполадки случаются из-за пакостей гремлинов. А вот с эльфами они дружат, считают двоюродными братьями.

— А эльфы?

— Тоже. Особенно те, которые остались без нычек. В потайницах их слишком много и некоторые, в первую очередь эльфийские, разрушаются. Их обитатели остаются без земли и крова, делят с гремлинами чердаки и подвалы потайничных домов.

Мы немного помолчали.

— Ты действительно хочешь поквитаться с тем кудесником? — спросила Рижина.

— Конечно.

— Но как ты это сделаешь?

— Придумаю что-нибудь.

— Ненормальная, — повторила Рижина.

К нам подпорхнул гремлин, опустился на верстак. Крылья тут же спрятались. Как и эльфы, гремлины раскрывали их только для полёта.

— Госпоже не надо утруждаться, — сказал он. — Мы всё сделаем сами. В счёт выкупа и по праву изгоев. Клянусь волшебством, он пожалеет о той минуте, когда заставил нас причинить вам вред!

Рижина просмотрела его менталку.

— Клятве можно верить, — сказала она. — И это будет действительно полноценный выкуп.

Я кивнула. Всё хорошо, да не очень. Месть кудеснику — дело опасное.

— После вам надо будет пару месяцев отсидеться где-нибудь на основице, от волшебников подальше, — сказала я. — Можете пожить в «Соловьях». С меня еда и убежище, с вас — охрана поместья от воров и журналистов. Хозяйничайте в доме, в порту и на фермах как хотите, но чтобы не мусорить и технику не портить. Будем считать это временным наймом на работу.

— Спятила? — ошарашено пробормотала Рижина.

— Ничуть. Сама же слышала — за поместьем нужен ежедневный присмотр. А ни один человек не согласиться работать только за жильё и питание. Раньше чем через два-три месяца эту чёртову обузу никто не купит. Времени как раз хватит, чтобы кудесник отказался от ответной мести их общине.

— И после, когда найдётся покупатель, — сказал гремлин, — вы прогоните нас обратно в потайницу?

— А это уже будет зависеть от того, — хитро прищурилась Рижина, — насколько хорошо вы будете вести хозяйство. Вполне возможно, госпожа вообще не станет продавать владение.

— Продам! — отрезала я.

— Не торопись, — попросила Рижина. — «Соловьи» — одно из лучших поместий Европы. Отказываться от него нелепо. Ты сама говоришь, что хочешь продать его только потому, что не можешь содержать. Но если за «Соловьями» будут присматривать гремлины, расходов на содержание не потребуется. А чтобы купить приличную квартиру на основице или в Реме, достаточно продать антикварную мебель из нескольких комнат.

— Рижина, да на кой ляд мне «Соловьи»?

— Чтобы было, — отрезала она. — Короче, — сказала вампирка гремлину, — если ваша община будет вести хозяйство так, чтобы госпожа и не вспоминала о существовании поместья, можете жить в нём хоть до скончания времён.

Гремлин нервно провёл кончиком языка по губам.

— А принять эльфийскую общину Дарриган госпожа согласится? Они будут работать ничуть не хуже нас!

— Согласится, — ответила вампирка.

— Рижина, — возмутилась я, — это мой дом и мне решать, кто здесь будет жить!

— Не сердись, — примирительно сказала вампирка. — Но сделка действительно взаимовыгодная. Ты избавляешься от хлопот с поместьем, а малявки получают приличное жильё вместо своих чердаков и подвалов.

— Ну и зачем мне «Соловьи»?

— Красиво, — мечтательно вздохнула Рижина. — Мне двести семьдесят девять лет, но я ещё никогда не видела такого красивого и уютного поместья. Дикой общине позволено жить в одном и том же городе не больше года, но снять на этот срок «Соловьёв» непреложные законы и неотрицаемые уложения нам позволяют. Я сумею уговорить отца на аренду. А вы с Егором получите хорошие деньги, не разрушая здешних коллекций. И незнанники не будут удивляться, почему в поместье совсем нет людей, а ни дворец, ни хозяйство в упадок не приходят.

— Да делайте что хотите, — простонала я, — только меня оставьте в покое. Слышать больше ничего не хочу об этом колхозе!

Я выскочила из гаража и на бегу вызвала такси. Удружил Каварли, нечего сказать. Мало мне было головной боли с Лоредожероддом, так ещё и собственная деревня ко всем заботам добавилась.

Джакомо вира досталась в виде обширной коллекции картин, статуэток, сервизов и шкатулочек шестнадцатого-семнадцатого века. Хранилась она в специальных помещениях какого-то банка, срок аренды оплачен за год вперёд. Можно хоть сейчас аукцион устраивать, а можно подождать до марта следующего года и продать на аукционе специализированном, где выручка будет гораздо больше.

Тоже самое получили Каварли, Тлейга, Миденвен и те два потайничника, судейский чиновник и проститутка. Повезло им, имущество досталось удобное и бесхлопотное. А мне… Я снабдила родню Каварли как по женской, так и по мужской линии красочной и всесторонней характеристикой. На душе полегчало.

Джакомо опять заболел. Он лежал на диване в гостиной, а Риайнинг ли-Кайнар, отец Миденвена, поил его травяным отваром. Миденвен готовил на спиртовке какое-то новое питьё. Я прикусила губу. Движения Риайнинга слишком мягкие и нежные, это не целительская забота, а самая настоящая отцовская ласка. От своей затеи ар-Даллиганы отказываться не собирались.

Отец и сын очень похожи — голубоглазые лайто. И оба совершенно одинаково упрямы.

— Снова интоксикация? — спросила я.

— Да, — хмуро ответил Миденвен, обвисшие кончики ушей досадливо дёрнулись. — Владыке заблажило прогуляться по Риму. Джакомо не захотел отпускать его одного. На площади какой-то подросток гонял на роликах и сшиб их. Случайно. Владыка хотел залечить Джакомо ссадину. Результат ты видишь.

— А доза волшбы?

— Десять милливолшей. Я предупредил владыку, дозу он дал совершенно ничтожную, но даже её оказалось слишком много. После каждого соприкосновения с волшебством чувствительность у Джакомо возрастает в десятки раз.

— Никогда о таком не слышала.

— Я тоже, — ответил Риайнинг и нежно прикоснулся к щеке Джакомо: — Попробуй заснуть.

— Не могу, — сказал Джакомо. — Нина, молодец, что пришла. Там техническая документация на китайском, переведи, пожалуйста.

— Где?

— Под телевизором, в зелёной папке с Микки-Маусом.

— Что-то зачастил владыка Виальниена на основицу, — сказала я. Зелёных папок с мышонком оказалось две.

— Ну не сидеть же ему всю жизнь в нычке как в клетке, — ответил Джакомо. — Надо и мир посмотреть, хотя бы в пределах Рима.

— Да, пожалуй, — согласилась я и открыла верхнюю папку. В ней лежали отчёты и фотографии из детективного агентства. Контора мелкая и дешёвая, серьёзной информации собрать не могла, но Джакомо она и не интересовала. Ему нужно было всего лишь убедиться, что с его семьёй всё в порядке. Я посмотрела на даты писем. Отчёты агентство присылало ежеквартально.

Миденвен уловил ментальное эхо, подошёл. Увидел отчёты. Судорожно вздохнул, верхушки ушей резко и зло оттопырились, а ярко-голубые глаза потемнели от ревности.

Подошёл Риайнинг, глянул на отчёты. Крепко сжал сыну плечо.

— Мы не имеем права отнимать у него семью, — сказал он на волшебной речи.

— Но они сами от него отказались! — ответил Миденвен и быстро заговорил на хелефайгеле.

— Но Джакомо от них не отказался, — оборвал его Риайнинг. Он закрыл папку, убрал под телевизор. — Джакомо принадлежит не нам. У него уже есть и отец, и брат. А ещё мать и сестра. Для нас остаётся только дружба. Если своими поступками мы не лишим себя права на неё.

У Миденвена сверкнули слёзы. Риайнинг обнял сына за плечи, отвёл к столу готовить лекарства.

Во второй папке лежала техническая документация. Я включила компьютер и начала набирать текст на итальянском.

Пришёл черноглазый дарко из свиты Дуанейвинга, тот самый командир стражи, которого я заставила порезаться о собственный дальдр.

— Так и думал, что застану вас здесь, — сказал он. — Нина, я прошу вас о разговоре наедине.

— Хорошо, — я выключила компьютер, взяла папку. — Если вы проводите меня до щели, то можем поговорить по дороге. Джакомо, перевод я дома доделаю, завтра после работы принесу. Всё равно словари нужны, я специальной электротехнической терминологии и на русском-то не знаю, не то что на итальянском или китайском.

…Дарко долго молчал, посматривал на меня краем глаза.

— Это правда, что вы — самоназванка? — спросил он.

— Да. Но ведь вы не об этом хотели поговорить.

— Всеотрицатель тоже самоназванец.

— Что? — изумилась я. — Так Лоредожеродд сам себе эдакое прозванье навесил?

— Поступок очень даже не глупый, — быстро ответил дарко. — Ведь изначально он был никем и ничем, всего лишь младший сын младшей ветви обширного рода, вечный приживальщик и нахлебник у более зажиточных родственников. Принадлежность к высшей аристократии и чистота происхождения ещё не всё. Волшебнические способности у него более чем посредственные. Все эти аристократы постоянно нарушают закон сочетания крови, который запрещает вступать в брак с родственниками! Неудивительно, что разум у них тускнеет, а магия от поколения к поколению становится всё слабее и слабее. Но Неназываемый каким-то образом познал высшее мастерство, будучи ещё ведьмаком.

— У троедворских туристов научился, — ответила я. — Последние лет пятьдесят в Троедворье очень модно ездить в Рим. Экскурсия по музеям Ватикана давно превратилась в своеобразное доказательство интеллигентности и образованности, стала вопросом престижа.

— Вот как… — удивился хелефайя. — Надо же. В Альянсе об этом не знали. Ну да ладно, не в туристах суть. Главное, что кто-то из них подсказал Отречённику способ защититься от кары Департамента магоресурсов. Он нарочно выбрал себе труднопроизносимое имя и тут же отказался от имени бытового. Не желая ломать язык со столь сложным звукорядом, люди невольно стали называть его иносказаниями, а дальше сработала традиция — чьё имя не произносят, того боятся. При всей посредственности магического дара владение высшим искусством принесло Злотворителю огромные преимущества перед обычными волшебниками. Департамент вынужден был дать ему звание чародея. Но Отрицателю Закона это ничем не помогло, выполнять чародейную работу и получать соответствующие гонорары он не мог. Тогда Незваный сколотил бандочку и занялся мелким рэкетом и розничной наркотороговлей. Звенеть бы ему кандалами на каторге, но тут он вдруг завладел ануной. Никто не знает как. У Неназываемого сразу же появилось множество влиятельных сторонников. Благодать ануны оказалась слишком сильной приманкой. И заурядный мелкий уголовник стал Великим Врагом, Извратителем Основ. Как ни странно, а бездарный волшебник оказался талантливым организатором и одарённым стратегом. Если бы не Всесовершеннейшие Хранители, Отрешённик захватил бы весь Альянс.

Дарко опять надолго замолчал.

— Ли-Вириар простил всевладыку, — сказал он. — Никто и предположить не мог, что так будет. Все были уверены, что Дуанейвингу придётся снять венец.

— Ли-Вириар не дурак, — ответила я. — И способен понять, когда люди действуют по собственной воле, а когда вынуждены подчиняться чужим предначертаниям.

Похоже, Миденвен начал догадываться об истинной роли Тройственной Триады в жизни волшебного мира. Это одна из причин, по которой он не хочет возвращаться ни в нычку, ни в потайницу. Риайнинг пока колеблется, но вскоре из волшебного мира уйдёт и он.

— Нина, — с отчаянной решительностью спросил дарко, — почему вы называете себя палачом?

— Потому что я действительно палач. И крови на мне столько, что всю Ремнию залить можно. Невинной крови.

— Воин никогда не должен так говорить о себе! — по-русски ответил хелефайя.

— Но ведь это правда.

— Но не истина! Нина, я знаю, чем занимается наказательное подразделение. И знаю, что будет, если хотя бы один раз наказатели не выполнят того, что должны. Палач не убийца, Нина. Он служит правосудию. Служба эта не особо почётна, вроде работы мусорщика, но обойтись без неё невозможно! На палаче нет крови, никакой — ни виновной, ни невинной. Не палачи вершат суд. Они лишь воплощают приговор.

— Всё верно. Другое дело, насколько правым был суд, который вынес приговор.

— Палача это не касается, — отрезал дарко. — Если вы начинаете задумываться о таких вещах, то вы не палач, а воин. Вы причиняли смерть в сражении таким же воинам, как и вы, и точно так же могли принять смерть, как и они. Вы ни разу не стреляли в безоружного.

— Ещё как стреляла. Мне приходилось приводить в исполнение смертные приговоры — когда дежурила наша бригада, и мне доставалась короткая спичка. Так что я хорошо знаю, что такое одиночный выстрел в затылок без предупреждения.

Хелефайя содрогнулся.

— Всё… равно, — сказал он с запинкой, — …всё равно это был бой. Сражения бывают разные, в том числе и такие. Война многолика.

— И каждый лик омерзителен, — ответила я. — Неизменна лишь суть войны — убийство. А любой убийца преступник.

— Хорса, — заступил мне дорогу дарко, — ты противоречишь сама себе. Либо ты палач, и тогда свободна от скверны пролитой крови, либо воин, и всю пролитую кровь честно оплатила собственной жизнью. В бою риск одинаков для всех, побеждает тот, кто должен победить волей судьбы. На воине нет крови, его руку направляет сама судьба.

— Я гойдо.

— Но выбора у тебя всё равно не было! Даже Генеральный кодекс не возлагает вину на тех, кто действовал под принуждением.

— Выбор есть всегда, — отрезала я.

— Нет, Хорса, не всегда. Даже для начертателей — не всегда. Хорса, ты воин. Я понял это в тот день, когда ты зачаровала мой дальдр. Такие чары подвластны только воину, человек это, хелефайя или маг. На воине не может быть скверны невинной крови. Мы все невольники войны. У нас у всех нет выбора. Ты берёшь на себя ложную вину, только вот боль от неё настоящая. Она сожжёт твоё сердце, и сожжёт понапрасну. На тебе нет скверны невинной крови.

— Есть, — твёрдо ответила я.

Хелефайя попятился, уши обвисли и задрожали.

— И ты нашла способ очиститься от неё?

— Да.

Хелефайя отрицательно качнул головой.

— Нет. Ты не должна. Если воин берёт на себя такую вину и начинает искать искупление, это меняет само мироздание. Тем более если подобным ядовитым вздором начинает отравлять себя воин такой силы.

— Я не воин. А наше мироздание настолько уродливо, что непригодно для жилья. Ты ведь и сам видишь, насколько мерзок и безобразен волшебный мир.

— Большой мир ничем не лучше!

— Возможно, — согласилась я. — Но он хотя бы свободен.

— От чего свободен?! — закричал хелефайя.

— От предначертаний.

Дарко смотрел на меня с ужасом.

— Ты не остановишься. Ты пройдешь этот путь, даже если его придётся проложить через невозможность. А я… я пойду с тобой. Даже вопреки воле всевладыки. Моё сокровенное имя Элунэль. Владей им отныне и навечно.

— Почему ты делаешь мне столь щедрый дар как твоя жизнь, Элунэль?

Он улыбнулся.

— Ты не стала убивать охрану верховного предстоятеля, хотя и могла. Сняла чары с моего дальдра. Освободила от своего проклятия людей всевладыки. Такого не делал ещё никто из высших.

— Элунэль, я нулевичка. И низшая каста, если говорить об альянсовском Табели о званиях.

— Чушь всё это, — презрительно фыркнул хелефайя. — Главное — дела, а не Табель и волшебнические ранги.

— Что ж, — сказала я. — Отказываться не буду. Вполне возможно, мне действительно понадобится помощь. Но оставляю тебе право разорвать клятву и уйти.

— Даже не надейся, — твёрдо сказал Элунэль. Верхушки ушей наклонились вперёд, а кончики упрямо приподнялись. — Не уйду.

Я поблагодарила его улыбкой и рукопожатием.

Все стихийники наделены долгой молодостью. Например, хелефайи почти всю свою нескончаемо длинную жизнь выглядят на восемнадцать-двадцать лет. У вампиров самое зрелое обличие — тридцать лет, но это бывает редко, как правило, выглядят они лет на двадцать пять.

В первые дни жизни в волшебном мире странно было видеть, как стихийники называют мамами и папами, а то и бабушками-дедушками тех, кто выглядит их ровесниками, но вскоре я научилась определять приблизительный возраст волшебнокрового люда по глазам, и неловкость исчезла.

Иштвану Келети, повелителю Лунной Розы, немногим больше пятисот лет. Выглядит на двадцать восемь. Рижина — на двадцать два. Отец и дочь очень похожи, только у Иштвана глаза не синие, а карие, и волосы рыжие.

Иштван подписал договор об аренде и чек, отдал мне бумаги. Мы обменялись рукопожатием. Гремлин принёс вино, эльф — поднос с печеньем.

— Как только они летают вопреки всем законам гравитации? — в очередной раз удивилась я. — Крылья слишком маленькие и хрупкие, чтобы удержать в воздухе их самих, не говоря уже о грузе.

— Это волшебство стихий, — ответил Иштван. — В одинарицах ни гремлины, ни эльфы летать не могут.

— Тогда почему вампиры не летают? — спросила я. — Вы ведь свободно владеете волшебством стихий.

— Для полёта нужны крылья, а это, — вампир растопырил кожные складки, — балансир, отражатель, локатор, но только не крылья.

Я пожала плечом.

— Вам лучше знать, — сказала я по-русски, — но слово «тхары» всегда переводилось как «крылья».

— Всех вводило в заблуждение внешнее сходство, — на торойзэне ответил Иштван. И добавил по-русски: — Но это не крылья.

Пропиликал мобильник. Вероника прислала новую песню Ромашки.

— Плохие новости? — насторожилась Рижина.

— Даже не знаю, что ответить. Творчество этой певицы мне очень нравится, но каждый раз, когда я впервые слушала её новую песню, это становилось предвестником крутых и необратимых перемен в моей жизни.

— Тогда сотри её!

— Нет, — покачала я головой. — Если это совпадение, то глупо его бояться. Если действительно предсказание, то выслушать предупреждение всегда полезно. Кто предупреждён, тот вооружён.

— Как её зовут? — заинтересовался Иштван.

— Romashka.

— По ромашкам гадают о будущем, — заметил Иштван.

— Не гадают, а играют в гадание, — ответила я и включила плеер.

У Иштвана дрогнули тхары. Рижина отвернулась, отошла к окну. Эльф и гремлин торопливо собрали посуду и упорхнули. Я пробормотала «До свиданья» и пошла домой.

За порогом дворца, на лестнице, меня догнал Карой. В кабинете он сидел тихо и молча, мы даже забыли о его присутствии.

— Нина Витальевна, подождите, — сказал он по-русски. — Нина Витальевна, вампиры действительно могут летать?

— Не знаю, Карой. Судя по рефлекторным движениям тхаров — да. Но твой отец говорит, что тхары — это не крылья. Не знаю. Я никогда не слышала, чтобы хоть один вампир когда-нибудь попытался взлететь, но все жители волшебного мира воспринимают тхары именно как крылья. И ваши тела, Карой, тоже воспринимают тхары как крылья, это видно по каждому движению вампиров. Но восприятие может и ошибаться. Если твой отец говорит, что тхары — не крылья, то, наверное, это правда.

— Он лжёт! — яростно вскричал вампирёныш.

Я глянула на Кароя с удивлением. Отца мальчишка обожает, и столь неистовое обвинение во лжи стало невероятицей.

— Он не нарочно, — торопливо заговорил Карой. — Его самого в детстве обманули словохранители, а их тоже обманывали. Этой лжи очень много лет, Нина Витальевна, так много, что все уже забыли как она появилась на свет, перестали сомневаться. Но я не верю. Нина Витальевна, вы ведь сами говорили, что человеческие легенды никогда не лгут, они всего лишь почти до неузнаваемости искажают реальность. Но именно почти. Главное остаётся неизменным. — Карой посмотрел на меня с отчаянной надеждой. — Нина Витальевна, вы ведь и сейчас думаете, что тхары — это на самом деле крылья. Я же слышу ваши мысли! В душе вы всё ещё спорите с моим отцом, и потому мысли получаются очень громкие, их слышно всем… И вы уверены, что вампиры могут и должны летать! Слова отца, что это невозможно, вас нисколько не убедили. И… И я думаю, что вы правы. Нина Витальевна, во всех человеческих легендах вампиры умеют летать. Алькар и Майлар, это мои друзья, эльф и гремлин, согласны научить… Нина Витальевна, у меня получится?

— Пока не попробуешь, не узнаешь, — ответила я.

Карой мрачно зыркнул исподлобья.

— Я не верю древним свиткам. Мне надоели эти дремучие правила. Мы называем их непреложными и неотрицаемыми, а две трети из них не приносят ничего, кроме вреда. Хорса, — вампир смотрел прямо и твёрдо, — я хочу опробовать. Пойдёмте со мной! Я… я боюсь один. Хорса, пожалуйста!

— Пошли, попробуем, — сказала я на торойзэне.

На площадке для игры в большой теннис эльф и гремлин снимали сетку. Каждому лет по двести, но для подростка, которому неделю назад пятнадцать исполнилась, взрослые друзья необходимы как воздух. Надеюсь, что оба — люди порядочные и жизнь парню не испортят.

Тхары у Кароя слегка дрожали, но мальчишка упрямо вздёрнул подбородок и вышел на середину площадки.

— Крылья у тебя уже как у взрослого, — сказал ему гремлин. — Можно учиться полёту.

Подпорхнул эльф, оба принялись объяснять, как нужно преобразовывать и направлять энергию стихий. Карой сосредоточенно слушал.

— Давай! — подтолкнули его эльф и гремлин. Карой оглянулся на меня, я ободряюще улыбнулась. Вампир неуверенно взмахнул крыльями, потом — смелей и, судорожно размахивая и крыльями, и руками, и ногами, приподнялся на полметра над кортом. И тут же шлёпнулся на траву, крылья съёжились и спрятались под футболку.

Я подбежала к мальчишке, обняла.

— У тебя получилось! Карик, ты умничка, ты всё сделал правильно. Давай ещё раз!

Мы с эльфом и гремлином заставили растерянного и ошарашенного вампира встать, выпустить крылья.

— Давай, парень, не бойся, — наперебой твердили эльф и гремлин, — у тебя уже всё получилось! взлетай!

Теперь Карой поднялся на три метра, на несколько секунд завис в воздухе, сделал круг над площадкой. Полёт получился неуклюжий и неуверенный, Карой бултыхался в воздухе как неумелый пловец в бассейне, но крылья его держали! Вампир сделал второй круг и аккуратно опустился на траву.

Мальчишка взмок и вымотался от непривычных усилий так, словно разгрузил вагон угля.

— Я летал, — тихо сказал он. И тут же завопил восторженно: — Я летал! Вы видели — я летал! Я сейчас опять полечу!

— Нет, — остановил его Иштван. Как он подошёл, мы не заметили.

— Летать ты будешь вечером, — сказал Иштван сыну. — А сейчас примешь горячий душ и пойдёшь к массажисту.

— Твой отец прав, — сказал эльф. — Летать начинают понемножку, иначе крылья будут болеть так, что ты ими целый месяц даже пошевелить не сможешь.

— Не торопись, — поддержал эльфа гремлин. — Все взлётки начинают учиться понемногу. Иначе крылья искалечишь. Вечером полетаем ещё. А сейчас тебе действительно нужен горячий душ и хороший массаж.

Карой послушался, ушёл.

— Всё равно полетит, — сказал эльф. — Взлётки все упрямые и нетерпеливые. Сначала крылья перетруждают, а потом воют от боли. Лучше я его провожу.

Эльф упорхнул вслед за Кароем.

— Составьте расписание тренировок для всей общины, — приказал гремлину Иштван. — Учеников будет много, вам понадобятся помощники. Назначайте инструкторами и массажистами всех, кого сочтёте нужным. Алькара это тоже касается. Выполняйте.

Гремлин улетел. Едва он скрылся из вида, напускное спокойствие Иштвана исчезло. Он судорожно поправил воротник рубашки. Крылья дрожали.

— Я знал… — тихо сказал Иштван, — знал, что этот упрямый мальчишка не успокоится, что обязательно захочет попробовать… Но что у него получится, я и предположить не мог. Был уверен, что придётся утешать сына после самого жестокого разочарования в его жизни. Но у него получилось… Вампиры снова могут летать…

— Снова? — переспросила я. — Так вы уже летали?

— Да, — ответил Иштван. — Летали. Сейчас это тайна, которую позволено знать лишь повелителям. Даже старейшины о ней никогда не слышали. Вампиры могли летать два с половиной тысячелетия назад, ещё до сокрытия волшебного мира. Талулат, проклятие Сотворителей, обрушилось на вампиров именно за то, что мы воспротивились сокрытию. Нас лишили неба до тех пор, пока мы не пройдём тропой Покаяния и не дадим клятву Глубинной верности Тройственной Триаде. Но Девятка ждёт её напрасно. Пусть всю свою жизнь мы были рабами, но в безвольных кукол не превращали себя никогда. И не превратим. Мы послушно и верно служили Предрешателям, но когда их приказы противоречили законам нашей чести, вампиры говорили «Нет!». Так было, так есть и так будет всегда. Вопреки власти Жажды, невзирая на вечный талулат. Даже лента покорности, — прикоснулся вампир к шее, — не заставила нас отказаться от наших правил чести.

Я мгновенье поколебалась, но всё же сказала:

— Повелитель Иштван, директор Совета Равновесия Люцин всегда подозревал, что на самом деле никакого талулата не существует. Все беды, которые обрушиваются на проклятых после наложения талулата — не более чем совпадение, ведь неприятности, как и удачи, происходят постоянно. Другое дело, как их истолковывать, на что больше обращать внимания. Талулат — пропагандистская ложь. Теперь это доказано.

— Нет, — ответил Иштван. — Ложь — это ануна. Предрешатели крепко сглупили, когда отмеряли нам наказание. Они лишили вампирских повелителей этого дара. Но мы успешно правили общинами и без ануны. А наши подданные хранили нам верность. Все вампирские общины богаты, а люди в них уверены в завтрашнем дне и в себе. Каждая община добивалась удачи и благополучия для своих людей сама, соединёнными усилиями повелителей, старейшин и общинников. Так любому вампиру стало понятно, что ануна — ложь, власть которой держится только на внушении и самовнушении. Но талулат действительно существует, и сила его неодолима!

— Нет, повелитель Иштван, — твёрдо сказала я. — Талулат точно такая же ложь, как и ануна. У нас, у человеков, есть поговорка, что вера творит чудеса. Но чудеса бывают разными: и добрыми, и злыми. Талулат — злое чудо злой веры. Вы верите, что талулат приносит несчастья, и потому каждую мелкую житейскую неприятность считаете проявлением его силы. Вы заставляете себя видеть то, чего на самом деле нет. Становитесь добровольными пленниками иллюзий.

Иштван смотрел на меня острым пронзительным взглядом. Жёстко ломило виски.

— Ваш сын, повелитель Иштван, — продолжила я, — не захотел верить глупым древним сказкам. И талулат оказался над ним не властен. А теперь потерял власть и над вами.

Вампир плеснул крыльями. Боль в висках исчезла.

— Хорса, ради твоей же безопасности, — сказал Иштван, — никогда никому не говори того, что ты узнала о талулате, и самое главное, об ануне. Это равносильно самоубийству. Всеповелителя Бернарда Тройственная Триада уничтожила именно потому, что он попытался открыть волшебному миру тайну ануны.

Я кивнула. Иштван ещё не догадался, что тайна талулата для Девятки гораздо опаснее. Это практически единственное средство устрашения и подчинения, которое у них есть. Благодаря ануне Девятка добивается симпатий жителей волшебного мира, но реально власть Предрешателей держится именно на вере людей в карающую силу талулата, на страхе перед ним. Не будет веры, не будет и повиновения. Власть Девятки рухнет потому, что волшебства как такового для её поддержания ничтожно мало. Противостоять объединённой атаке хотя бы трёх десятков кудесников девять чаротворцев не смогут. Верховных Всеправителей размажут по стенке как тараканов.

— Повелитель Иштван, — сказала я, — вам необходимо срочно собрать Большой совет общин. Девятка не простит отринутое проклятие. Но если вы покажете твёрдую решимость выступить против них единым фронтом, Тройственная Триада испугается и будет вынуждена смириться с новым положением дел. Реальной возможности победить лучшую боевую силу волшебного мира у Предрешателей нет.

— Это не так легко, Хорса. Придётся долго убеждать, запугивать и обнадёживать, чтобы создать единый фронт. Будь у нас всеповелитель… Общины подчинились бы ему безоговорочно, единство возникло бы само по себе. Да, всё верно, такой силе не решились бы противостоять даже Сотворители.

— Ну так изберите себе всеповелителя, раз уж он так вам необходим! Обяжите каждую общину выдвинуть по кандидату и устройте экзамен.

Иштван только усмехнулся.

— Люди, пригодные стать всеповелителями, рождаются не чаще одного раза в тысячелетие. Никого, равного государю Бернарду, в мире не существует. Вампир это, маг, оборотень или человек — с Бернардом не сравнится никто.

— Ошибаетесь, повелитель Иштван. Я знаю двоих, кто очень хорошо подходит на роль всеповелителя. Роберт Кох из равновесной общины Камнедельска и ваша дочь.

Иштван посмотрел на меня с глубочайшим изумлением.

— Что?

Я повторила.

— Поступайте как хотите, повелитель Иштван, — добавила я. — Но от гибели вас и ваших детей спасёт только объединение общин. А сейчас до свиданья. Простите, но у меня ещё множество срочных дел.

Задержать меня Иштван и не попытался.

Пока я решала банковские вопросы, в голову постоянно лезли мысли о Лоредожеродде.

То, что он никак не откликнулся на мою провокацию, ещё можно было понять: Всепреложный Властитель решил, что обращать внимание на выходки простокровки ниже его достоинства. Но отсутствие вообще какой бы то ни было активности с его стороны необъяснимо. Прихвостни Всепреложного Властителя мелкие пакости вроде той вурдалачьей интриги устраивают почти еженедельно, их арестовывают и отдают под суд, а Лоредожеродд ровным счётом никак на это не реагирует. Прячется где-то, сидит тихо и скромно. Если бы ни вопли прихвостей «Высочайший господин отомстит за меня, заставит вас всех умыться кровавыми слезами!», можно было бы увериться, что Лоредожеродд и не возрождался после развоплощения.

Объяснить такую странную пассивность деятельного прежде кандидата в диктаторы я могу только одним: Лоредожеродд понял, что всегда будет только игрушкой в руках Девятки, что он обречён на неизбежное поражение.

А потому Лоредожеродд пытается спрятаться от них, отсидеться на основице до тех пор, пока Предрешатели не отыщут себе нового Всевластного Врага. Тогда Лоредожеродд обретёт свободу и сможет жить тихо и спокойно, как и любой обитатель Альянса.

Но если Неназываемый не дурак, то он должен прекрасно понимать всю тщетность таких надежд — Девятка не отпустит свою жертву до тех пор, пока не выжмет из неё всю возможную выгоду. И, тем более, никогда не отпустит живым людя, который узнал какую-то из их сокровенных тайн.

Дураком Лоредожеродд не был никогда.

План действий у меня выработался мгновенно.

Из банка я прямиком поехала в «Танцующую обезьяну». К хозяину меня провели сразу, из чего следовало, что в своих предположениях об основном роде его занятий я не ошиблась.

— Ты профессиональный стукач, — сказала я владельцу «Обезьяны» на его родном языке, — а потому работаешь на два фронта, поставляешь информацию не только нунцинату, но и Лоредожеродду.

Хозяин перепугано дёрнулся, взгляд затравленно вильнул.

— Угадала, — довольно улыбнулась я. — Лоредожеродду ты действительно стучишь. А если так, то передай ему срочное сообщение. Я, Нина Хорса, предоставлю Лоредожеродду троедворское гражданство и, как следствие, надёжное укрытие от Девятки в обмен на определённые сведения. Детали обговорю с ним лично.

Я выдернула из держателя на столе листочек для записей и написала номер сотового телефона, по столешнице толкнула хозяину ресторана.

— Звонить может в любое время. И пусть не боится троедворской войны: если предоставит те сведения, которые мне нужны, то я гарантирую Лоредожеродду штабную работу в Совете Равновесия.

Трактирщик растерянно хлопал глазами.

— Не вздумай промолчать, — предупредила я. — Лоредожеродд не глуп, а потому за тобой и за твоим рестораном приглядывают его люди. О моём визите Лоредожеродду доложат самое позднее через час, и тебе придётся объяснять Злотоворящему Отрицателю, почему ты пытался скрыть наш разговор. Так что поторопись, первым он должен получить твоё известие.

Трактирщик судорожно кивнул. Соображал мужик неплохо, правильность совета оценил сразу.

Я вежливо попрощалась и ушла.

Мобильник запиликал спустя три часа. Я была на основице, принесла Джакомо очередную порцию переводов технической и деловой документации.

Владыка Виальниена решил оснастить свою нычку сетью ветряных электростанций. Хотя затея разумная и выгодная, требовались огромные производственные затраты. Поэтому Джакомо решил закупать оборудование в КНР. Качество дешёвого китайского товара бывает разным, от барахла, которое и недели не прослужит, до надёжнейшей продукции, которой десятилетиями износа нет. Фирму Джакомо выбрал серьёзную, поставки товара на римские склады брала на себя китайская сторона, всё получалось хорошо и замечательно, но количество самых разнообразных бумажек доводило до исступления. Взять помощников я не могла, это поставило бы под угрозу тайну существования волшебного мира, и потому запрещалось Генеральным кодексом. Найти квалифицированных переводчиков среди потайничных поселенцев пока не получалось.

Я ответила на звонок.

— Вы и есть Нина Хорса? — спросил по-русски приятный мужской голос. Говорил он с лёгким акцентом. — Я Лоредожеродд.

— Я догадалась.

— Вы сейчас у вашего друга Джакомо Сальватори?

— Не задавайте глупых вопросов. Вашего наблюдателя я заметила ещё на Щелевой площади.

Лоредожерод ответил коротким смешком и спросил:

— Вы знаете маленький парк между церковью Святой Терезы и рестораном «Магнолия»?

— Да.

— Там есть фонтан с ангелом. Давайте встретимся возле него через час. Найдёте, где это?

— Разумеется.

— Тогда до встречи, — сказал Лоредожеродд.

— До встречи, — согласилась я и оборвала связь.

— Кто это был? — спросил Миденвен. Оказывается, он тоже слышал разговор. И, к сожалению, знает русский язык.

— Да так, — ответила я, — один российский коллекционер. Хочет купить статуэтки из Белого кабинета в «Соловьях». Ты их видел.

— А причём тут наблюдатель?

— Частного детектива нанял. Все коллекционеры страдают лёгкой паранойей, одинаково боятся и продавцов, и покупателей.

Миденвен кивнул, хотя до конца и не поверил.

Я неторопясь выпила кофе с булочкой и пошла на встречу. Слежка не прекращалась, но теперь наблюдатели работали гораздо профессиональнее: я поняла, что их двое, но увидеть так и не смогла, как ни старалась.

Лоредожеродд сидел на бортике фонтана. После возрождения он нисколько не изменился — высокий зеленоглазый блондин с фигурой легкоатлета. Симпатичный. Модная стрижка, одежда спортивно-аристократического стиля, пижонистые часы, цепочка на шее со сложным, очень изысканным плетением, — эдакий плейбой.

Меня Лоредожеродд рассматривал с не меньшим интересом. Глянул магическим и срединным зрением. Встал, вежливо поклонился.

— Добрый вечер, Нина Хорса.

— Добрый вечер, Лоредожеродд.

— Хорса, это правда, что Арзен Каварли стал полноправным общинником нычки Омда?

— Да. После блестящей победы на процессе и, что гораздо важнее, после того, как Каварли взял с Димиани виру гораздо больше той, которая была назначена судом, тан Омды решил, что толковые мозги важнее чистокровности и сделал Каварли общинником.

Лоредожеродд приподнял одну бровь.

— Неужели альянсовцы начали умнеть? Или это всё-таки единичный случай?

— Насколько я знаю, время от времени эстрансангов принимают в общины и у других стихийников, даже у таких запредельных снобов, как хелефайи.

— Хорса, эстрансанги называют себя кейларами. За пределами их Ассамблеи это имя не произносится, чужакам его не доверяют. Но если вы назовёте эстрансанга кейларом, то сразу станете для него кем-то вроде очень хорошей знакомой, иногда даже родственницы.

— Зачем вы мне это говорите? — насторожилась я.

— В знак того, что буду предельно честен в грядущей сделке. Хотя ваше обещание выглядит слишком щедрым для честного торга.

Я фыркнула, достала мобильник и нашла номер Люцина. Он ответил после второго звонка.

— Хорса, что тебе надо в Троедворье? — спросил он прямо.

— Гражданство и должность равновесного соединника для Лоредожеродда в обмен на информацию о Девятке.

Люцин на несколько мгновений онемел. Потом сказал:

— Хорошо. Дай ему трубку.

— Нет, Люцин Хамидович. Сначала он расплатится за посреднические услуги со мной, и лишь затем вы сможете побеседовать. — Я нажала «отбой». Телефон тут же требовательно запиликал. Я отключила звук, села на бортик фонтана, жестом предложила сесть Лоредожеродду.

— К сожалению, я могу рассказать очень немногое, — сказал он. Сел, сцепил кисти в замок. Немного помолчал и продолжил: — Воззвать к Верховным Учителям может только законный правитель вроде предстоятеля или вашего Люцина и их ближайшие советники. Делается это через астральное зеркало. В большинстве случаев Всеблагие на обращение отвечают. Текст я вам дам. С нашим миром из своего Надмирья они связываются через те же астральные зеркала.

— Через что? — не поняла я.

Лоредожеродд глянул на меня с удивлением и объяснил:

— Это волшебные зеркала, которые становятся связующим звеном между нашим миром и миром тонких энергий, иначе говоря — Надмирьем Пречистым. Если Предрешатели захотят, то астральное зеркало может стать дверью в их мир. Или окном между двумя мирами. Те правители, которых Тройственная Триада захочет отметить своей милостью, могут увидеть в это окно Перламутровый Зал, а в нём самих Верховных Учителей — девять фигур в златотканом царственном облачении, которое сияет так, что невозможно разглядеть лица Предрешателей. — Тут Лоредожеродд презрительно фыркнул: — Дешёвка, неуклюжая имитация сияния нигдении и золотистого свечения аур. Но местному люду и такой дрянной любительский спектакль нравится до писка. Особо избранных правителей Девятка даже пропускает в Зал, чтобы там наделить ануной. Тогда они могут увидеть врата в Надмирье Пречистое, за которыми лежит тропинка к её источнику. — В голосе Лоредожеродда зазвучали глухая боль и тоска: — Камни чисты и прозрачны как родниковая вода и сияют в солнечных лучах всеми оттенками радуги. Тропинка ведёт к сотканной из алых и жёлтых роз беседке невероятной красоты и изящества, в которой и скрыт источник ануны. Это треугольный колодец из белого, серого и чёрного мрамора. Достаточно окунуть в него любой плотноструктурный предмет, и он наполнится благодатнейшей силой ануны.

Лоредожеродд немного помолчал, вздохнул и продолжил:

— Я никогда не испытывал большего блаженства, чем в те минуты, когда шёл по сияющим плиткам Ануновой тропы. И большего сожаления, чем в то мгновение, когда покидал Надмирье Пречистое. Оказавшись опять в грубом земном мире, я плакал до тех пор, пока не лишился сил. Я до сих пор не могу забыть того ощущения сладчайшей лёгкости и радости, которое мне подарила Анунова тропа, невероятно прозрачного и яркого света Надмирья Пречистого, его восхитительнейшего аромата.

Я помотала головой, стряхивая невесть откуда взявшееся наваждение. Когда Лоредожеродд описывал Надмирье, у меня появилось твёрдая уверенность, что я уже там была, так всё оказалось знакомо — и яркий, но приятный для глаз свет, и благоухание, и блаженство, которое сменяется глубокой до физической боли тоской… Даже процедура наполнения плотноструктурного предмета ануной казалась привычной до банальности — делала я это, совершенно точно делала.

Нет, невозможно… Примерещилось.

— Как вы попали в Надмирье? — спросила я.

Лоредожеродд скривился как от зубной боли.

— Сюжет хуже, чем в дешёвом романе. Я обустраивал в ремнийских катакомбах склад для «зелёной радости», это разновидность наркотика средней тяжести, и нашёл древний свиток, в котором рассказывалось, как сделать одноразовый талисман-проводник в Надмирье и раздобыть долговременную ануну, не спрашивая согласия Великих Хранителей. К сожалению, талисман одноразовый до абсолюта, если сделать ещё один такой же, в Надмирье с ним не попасть, проверено досконально. Но сам рецепт, если хотите, могу дать.

— Давайте, — сказала я. Лоредожеродд протянул мне сложенный вчетверо лист белой принтерной бумаги.

— Там же и текст обращения к Великим Решателям.

Я положила листок в сумочку, даже не глянув, что там написано. И так было ясно, что бывший Всепреложный Властитель не лжёт.

Сейчас это ему крайне невыгодно.

— Как вы узнали, — спросила я, — что рецепт был подкинут вам самой Девяткой?

— Вычислил путём логического анализа, пока плавал в стеклянной колбе голым мозгом без тела, — сказал он. — Три года — достаточный срок, чтобы поумнеть. Всё шло хорошо, пока я соответствовал их сценарию игры в злобного диктатора и героического спасителя мира. Но как только я начал выходить за предначертанные ими границы… Я тогда захватил две трети Альянса, а их драгоценного Великоизбранного Избавителя без лишних затей отправил на гильотину. И спустя две недели стал куском осклизлого жира в банке с вонючей регенерационной микстурой. Целых три года, тысячу девяносто восемь дней! Но я всё же исхитрился восстановить тело. Как — сейчас не важно. Главное, что Девятка опять хочет разыграть старую партию Властитель-Избавитель, только на этот раз мне придётся подохнуть окончательно. Так что вы правильно всё рассчитали, Хорса, спасти меня может только бегство в Троедворье. Но расплатиться мне за такую милость нечем, больше я ничего о Предрешателях не знаю.

Я покачала головой.

— По крайней мере, теперь понятно, откуда взялось троедворское поверье, что разбитое зеркало приносит удачу.

Рассказал Лоредожеродд не много, но никто другой не дал бы и такой информации. Я позвонила Люцину. Принять Лоредожеродда он согласился, люди со способностями соединника и талантом стратега встречаются крайне редко.

— Какой у него реальный волшебнический уровень? — спросил Люцин.

Я глянула на Лоредожеродда.

— Без опороника точно не скажу, но похож на ведуна. Для всех своих громких волшебств он делал только базовую матрицу, зато с обратной композицией, а до высоких уровней её уже вассалы достраивали.

— Ладно, ерунда, — ответил Люцин. — От соединика волшебнической гениальности и не требуется, у него другие задачи. О Девятке Лоредожеродд действительно что-то путное знает или это так, рекламный трёп?

— Знает, — ответила я. — Другое дело, сможете ли вы употребить это знание с пользой… Я ничего толкового придумать не могу, но я и не директор Совета Равновесия, у меня нет ваших возможностей.

— Зато обилие собственных невозможностей, — хохотнул Люцин. — Ладно, скажи своему протеже, пусть летит в Прагу, там его встретят.

— Одно условие, Люцин Хамидович. Сразу по прибытии вы проведёте для него церемонию имянаречения.

Люцин захохотал так, что мобильник задрожал.

— Само собой, — ответил он, отсмеявшись. — С таким имечком в Камнедельске лучше сразу в Красаве утопиться. Отбой.

Я убрала телефон.

— Всё в порядке, — улыбнулась Лоредожеродду. — В Прагу сами добраться сумеете или вас проводить?

— Нет, спасибо, Хорса, я сам. Прощайте, и удачи вам во всех ваших делах.

Лоредожеродд ушёл.

Я вздохнула. Бесполезной встречу не назовёшь, но и толку особого от неё нет. Куча усилий псу под хвост. Я задавила чувство разочарования. Что сделано, то сделано, а сожалением ничего не изменишь.

Пора возвращаться домой. Я встала, пошла к выходу из парка. Дорогу мне заступил Миденвен. От возмущения, обиды и злости он даже личину набросить забыл.

— Ну ты и дрянь, — сказал он. — Я сразу понял, что дело нечисто, но и предположить не мог, что ты пойдёшь на сделку с этой мразью, что ты дашь убежище Лоредожеродду. И было бы ради чего…

— Было, — жёстко ответила я. — Мне требовалась информация, и я эту информацию купила. Да и ваш драгоценный Альянс от Великого Врага избавила.

Миденвен только ушами дёрнул.

— Мне показалось, что ты другая… А ты такая же, как и все высшие — думаешь только о себе, о своих прихотях. На людей тебе плевать, ради утоления минутного каприза ты измажешь в грязи не только других, но и себя саму.

Слова хелефайи укололи, и очень больно.

— К сожалению, Миденвен, — ответила я как могла спокойно, — для того, чтобы добыть информацию о дерьме, надо заглянуть в очко отхожего места.

Он зло рассмеялся.

— Предрешатели дерьмо, это верно. Но они же и Всесовершеннейшие Хранители волшебного мира. Нина, ты никогда не задумывалась, почему наш народ называют Друзьями Богов, любимейшими детьми Творца? — Миденвен опять рассмеялся. — То, что для этого паскудника было великой тайной, знает любой хелефайя. И взывающая речь, и Перламутровый Зал, и Путь Благодатной Радуги, она же Анунова тропа — это всё часть нашей повседневной жизни. Воззвать к Предрешателям было позволено любому хелефайе, посетить Перламутровый Зал могли хотя и не все, но многие, а Радужный Путь становился наградой для наиболее мудрых владык и самых искусных мастеров. Но мы согрешили пред нашими Сотворителями, и на семьсот семьдесят семь лет они отлучили нас от своей благости, превратили в вассалов верховного предстоятеля, приравняли к его ранговикам. Но через два года срок наказания закончится, и Хелефайриан опять станет независимым государством…

— …любимых рабов Тройственной Триады, — перебила я.

Миденвен яростно сверкнул глазами, верхушки ушей наклонились вперёд, кончики приподнялись.

— Да, рабы, — сказал он. — Привилегированное быдло. Но ты ещё хуже. Ты даже не спесивая самодовольная сволочь как высшие. Ты такая же как и Предрешатели — бездушная расчётливая вершительница. Люди для тебя всего лишь инструмент для достижения цели. Куклы для досужих игр. Тебе ведь и в голову не пришло спросить меня, отца или твоего приятеля Элунэля о Девятке. Ты расспрашивала кого угодно, даже этого поганца Лоредожеродда, но только не хелефайев. Для тебя мы не более чем красивая безделушка. «Никчёмен, как хелефайя» — знакомая поговорка, верно? — Миденвен резким движением вытер слёзы. — Ненавижу тебя! Ты… Ты Предрешательница! Это из-за таких как ты наш мир превратился в преддверие ада! Ненавижу!

Он убежал. Я прикусила губу, чтобы не разреветься. Миденвен прав во всех своих обвинениях.

Я потеряла друзей. Позорную сделку с Лоредожероддом мне не простят. Каварли, Миденвен, Джакомо, Риайнинг… Меня для них больше нет. Я потеряла их, и ничего не приобрела взамен.

— Я подвезу тебя к щели, — мягко сказала Рижина.

— Как ты здесь оказалась?

— Отец велел за тобой присмотреть. Он боится за тебя. И правильно делает, как оказалось. Ты на каждом шагу исхитряешься вляпаться в проблемы.

— Ты всё видела?

— Да, — ответила Рижина. — Не огорчайся из-за Миденвена. Ушастый не понимает, что говорит. Скоро он одумается и сам придёт мириться.

— Нет, — качнула я головой. — Не придёт.

— Придёт. Когда узнает всё до конца о своём народе и Девятке, придёт.

— А тебя не смущает моя сделка с Лоредожероддом?

Рижина обняла меня, прошептала на ухо:

— Нина, для меня правилен любой твой поступок только потому, что это сделала ты. У меня ещё никогда не было такой подруги. Отцу, Карику и мне ты нужна такой, какая ты есть сейчас. Мы любим тебя, и плевать на весь волшебный мир, включая Предрешателей и Неназывемого.

Я пожала ей пальцы. После слов Рижины стало легко и свободно, с души словно кандалы свалились.

А с потайничной стороны щели ждал Элунэль.

— Всё в порядке, синьорина Келети, — проговорил он в мобильник и прицепил телефон на ремень тайлонура рядом с дальдром.

— Я знаю о твоей сделке с Неназываемым, — сказал он мне. — Ты поступила совершенно правильно. Альянс освободился от этой мрази, а ты добыла очень важную информацию. Ни Злотворитель, ни, тем более, Миденвен не представляют себе её ценности.

— Как и я сама.

— Разберёшься, — дёрнул ушами Элунэль. — Я провожу тебя до дома.

— Я живу в Чесночном квартале.

Хелефайи с вампирами не дружат, но Элунэль одобрительно кивнул:

— Сейчас это наиболее безопасное место в обоих мирах, и большом, и волшебном.

Взмахом руки он подозвал фиакр.