"Чужое" - читать интересную книгу автора (Данихнов Владимир Борисович)

Глава четвертая

У Коралла было неубрано. Впрочем, «неубрано» – это еще мягко сказано. Повсюду громоздилась грязная посуда, стопки книг; прибитые к грязным стенам гвоздями висели рыбацкие принадлежности, покореженные дорожные знаки и нанизанные на проволоку засушенные ноги мега-осьминога. Все окна были раскрыты, ветер грубо трепал газовые занавески. Коралл был изрядно пьян. Он провел гостей в гостиную, смахнул с кожаного дивана спящего кота, книги и прочий мусор; пыхтя и ругаясь под нос, подтащил низкий журнальный столик. Столик оказался сравнительно чистым: на нем стояли бутылки с винами разных сортов, подгнившие фрукты в корзинке, над которой танцевали мошки.

– Чем богаты, тем и рады… – заикаясь, сказал Стивен Коралл ди Коралл и упал на диван. Закрыл глаза и шумно задышал, грудь его под мятой майкой поднималась величественно, как волны на море во время бриза. Шилов поискал глазами, но младшего Коралла не увидел. Наверное, до сих пор играет в настольный теннис.

– Мы, может, не вовремя? – поинтересовался тактичный Семеныч.

Стивен ожил, резво вскочил, выдирая из бороды застрявшие щепки, бумажки, веточки, стал освобождать от мусора стулья, подтащил их к столику, кивнул:

– Вы это… присаживайтесь. Вы вовремя. Не думайте. Вовремя, да. Это я. Не вовремя. Я… – Он махнул рукой, не договорив. Рухнул на диван и закрыл глаза.

Шилов и Семеныч уселись на стулья. Семеныч налил в стаканы зеленого вина. Налил молча, не балагуря, как обычно. Шилов и сам чувствовал себя не в своей тарелке. С Кораллом происходило что-то странное. «Скорую», что ли вызвать? – подумал Шилов и тут же одернул себя: – Ну откуда «скорая» в таком глухом месте? Впрочем, какой-нибудь медпункт на базе обязательно должен быть.

– Ну… – сказал Семеныч, уныло наблюдая то за газовыми занавесками, то за лампочкой без абажура, которая свисала с потолка, запущенная, грязная, символизирующая упадок всей базы и в частности – дома Коралла ди Коралла, рыбака.

– Ну… – повторил он. – За з-знакомство!

Шилов и Семеныч чокнулись. Коралл так и не открыл глаза. Шилов и Семеныч переглянулись, в молчании выпили. Вино было кислым, пахло рыбой. Шилову оно решительно не понравилось. Семеныч, однако, был доволен вкусом напитка. Впрочем, хорошее настроение у него испарилось в тот же миг, когда он снова посмотрел на Стивена. Хозяин храпел, вывалив наружу язык, что та дворняга.

– Кхе-кхе… – тактично кашлянул Семеныч, но Коралл просыпаться не собирался.

– Пойдем? – тихо спросил Шилов. Семеныч пожал плечами, грустно посмотрел на початую бутылку, налил еще.

– В туалет схожу… – сказал Шилов, вставая.

– Иди… – безнадежно махнул рукой Семеныч и уставился в свой стакан. Вино в нем бурлило, выплескивалось на пол.

Шилов, перепрыгивая груды одежды, деталей и книг, прошел на кухню. На кухне был такой же беспорядок, как и везде. Сквозь пыльные окна глухо светили уличные фонари. По тропинкам, дергаясь как в немом кино, гуляли смутные тени зеленокожих и туристов. Кто-то играл на гитаре старинную, средневековую что ли, балладу, и неумелая эта игра затронула некие струны в душе Шилова, он вспомнил благословенные студенческие времена, когда они, первокурсники, выбирались на природу и ютились под открытым небом. Как настоящие дикари. Вот то была полноценная жизнь! А сейчас – жалкая ее пародия.

Перепрыгнув набор сковородок, он оказался у туалета, который у Коралла, слава Богу, был не на улице, а в доме. Шилов щелкнул выключателем, зашел в кабинку. Туалет сиял новым кафелем, половик мягко ложился под ноги, унитаз блестел, как драгоценная жемчужина. Стало ясно, что туалет – единственное место, за которым Кораллы ухаживают. Шилов сделал дело и уже собирался выходить, когда на него снова накатило. Мир внутри туалета стал ирреальным, перед глазами все поплыло, заплясали концентрические круги и эллипсы. Они расширялись и сужались. Сплошная мешанина звуков, отрыгиваемая, кажется, щелями в стенах, стала распадаться на отдельные слова и звуки: фи, фай, фо, фам… Фи, фай, фо, фам…

Шилов уперся руками в стену, попытался отдышаться. Его словно парализовало, он не мог сдвинуться с места. Он слышал только это самое «фи, фай, фо», и еще что-то, что примешивалось к бессмысленной фразе, дрожью отдаваясь в напряженных ладонях, вжавшихся в стену. Фи, фай, фо… шаг… фам. Фи, фай, фо… шаг… фам. Кто-то шел к нему. Кто-то шел к туалету, расшвыривая огромными ножищами нагромождения мусора, кто-то собирался открыть дверь, чтобы… чтобы… Шилов запаниковал. Это придало ему сил, и он поборол мир, ставший кисельным, и, отворив дверь, вывалился на кухню. Вцепился в крышку газовой плиты. С трудом, но устоял. Однако ничего еще не закончилось. Голоса все также нашептывали «фи, фай, фо, фам», все также бухали шаги великана. Как метроном стучало сердце. Быть может, это чудовище, наконец, вылезло из озера, чтобы отомстить? – подумал Шилов. Задрожали грязные бокалы в раковине. Звякнула, осыпаясь, посуда, грудой упиравшаяся в дверцу холодильника. Шилов огляделся, шумно вдохнул тягучий воздух. В комнате было светло, но светло как-то едва-едва, будто комнату освещала жалкая десятиваттная лампочка, не ярче. За окнами же стало безнадежно темно, и Шилов смотрел на входную дверь, хлипкую на вид, за которой, кажется, и раздавались шаги. Они звучали все громче и громче, а потом неожиданно стихли. Шилов чувствовал кожей, что за дверью кто-то есть, и этот кто-то стоит и ждет чего-то. Быть может момента, когда Шилов сдвинется с места?

Шилов, приложив неимоверные усилия, прорвал кисельную завесу и смог отойти в спасительный свет гостиной. Он подбежал к Семенычу, схватил его за плечо, собираясь закричать «бежим отсюда!» или что-то в этом роде, но язык отказался повиноваться, потому что Семеныч не хотел оборачиваться, замер, как мраморная статуя. Шилов обошел его и увидел, что Семеныча парализовало, что он застыл, не успев отпить вина из бокала.

«Кошмар, – подумал Шилов. – Дурной сон, я брежу». С Шиловым случалось иногда, что он не мог различить сон и явь. Психолог, к которому он пошел проконсультироваться, сказал, что все в порядке. Мол, специфика работы у Шилова такая. Так даже лучше, сказал психолог, и Шилов с удивлением посмотрел на него, но ничего не ответил на это. Начальству виднее, что лучше для работника.

Лицо Семеныча вдруг пришло в движение, размылось, затуманилось, он поставил бокал обратно на стол и стал открывать и закрывать рот; в липкий воздух бултыхнулись растянутые как жвачка слова, никак не связанные с движением его губ.

– Я, – сказал Семеныч, – видел их, видел два гроба, и их, моих родителей, стоявших перед гробами на коленях, тоже видел. В гробах лежали дедушка и бабушка, которые умерли в один день. Я смотрел на папу и маму, и мне чудилось, что и они умрут в один день, и я буду вот так стоять с женой на коленях перед их гробами, а потом встану, и рабочие унесут гробы. Я заплакал, а какая-то бабушка сказала: «Надо же, такой малыш, а понимает». Но я плакал совсем не оттого, что понимал что-то, я плакал, потому что видел в гробах не бабушку и дедушку, а родителей. Вечером я пытался рассказать об этом отцу, но он, сильно сдавший (лицо его посерело, а волосы поседели буквально за один день), оттаскал меня за уши и поставил в угол…

Фи, фай, фо…

Чужой голос налетел, как злой суховей. Шилов, не думая о последствиях, бросился за диван, в богатырском прыжке перелетев спящего Коралла, и замер за спинкой дивана, чувствуя себя совершенно по-дурацки – у него дрожали колени и руки.

Топ. Шаги приближались. Семеныч продолжал что-то бормотать про отца, про сказку «Три медведя», которую родитель часто читал ему перед сном, про хлесткий ремень, который звучал «трасс!», когда хищной змеей обвивался вокруг журнального столика, ну и заодно вокруг маленького Семеныча, что лежал на этом столике голой попой кверху.

Топ.

Фи, фай, фо, фам…

Топ.

Шилов искал выход. Впереди – стена, слева – стена, справа окно, перед которым громоздятся сваленные в кучу разнообразные детали, обрезки плексигласа, мотки припоя и пузырьки со спиртоканифолью, бутылки из-под пива. Окно приоткрыто, ветер колышет газовые занавески. За окном – полная тьма. Все одно лучше, чем приближающиеся шаги.

Топ.

Оставить Семеныча? Невозможно! Его надо спасти. Да и спящему Кораллу нужно помочь, вытащить как-то.

Фи, фай, фо, фам… I smell the blood of an Englishman.

Голос тяжелый, похожий на оползень в горах, на удар отбойным молотом, на шепот самой смерти, перемалывающей зубами-надгробьями человеческие жизни.

Топ.

Шилов вдруг увидел перед носом завернутый в газету ухмардуш, который должен был лежать на столе. Ухмардуш, неведомо как здесь очутившийся, стал для него последней каплей. Он схватил его, распрямился и бросился к окну. Краем глаза увидел нечто огромное, черное, которое двигалось по комнате как бульдозер, снося все на пути. Шилов метнул в это черное ухмардуш и, кажется, попал, потому что зверь завопил и на миг остановился. Но, что произошло дальше, Шилов не разглядел, потому что рыбкой нырнул в окно, попытался сгруппироваться, но не успел и пребольно ткнулся плечом в деревянную ограду. Рухнул на землю, подвернул ногу, вскочил, и, кривясь от боли, побежал вдоль забора, натыкаясь на колючие ветки.

Кажется, что-то кричал от боли и страха.

Нашел место, где в ограде зиял проем, метнулся туда и по крутому склону скатился вниз. Обнаружил себя среди моря пней, вдалеке увидел джунгли, отсеченные от базы прозрачным трехметровым забором. Над головой светила красная луна, звезд было немного. В джунглях бесновались и кричали дикие звери. Шилов сидел на земле, пытался прийти в себя. В кожу впивались колючки, он яростно чесался.

Он огляделся, увидел над собой ровный строй домиков, уползающий к озеру. В некоторых окнах горел свет, но ощущение, что происходящее нереально, не покидало Шилова. Он поднялся на ноги и поковылял вдоль обрыва, оглядываясь на дом Коралла. Там было тихо. Кажется, никто за ним не гнался.

«Надо найти директора и рассказать, что на базе происходит какая-то дичь», – думал Шилов. Больше он ничего не думал: просто-напросто не выходило думать что-то другое. Адреналин в крови иссякал, разболелась нога. Шилов наклонился и пощупал голень. Вроде ничего не сломано и не вывихнуто. Порвал штанину, глубоко оцарапался. А вот, кстати, и царапина. Палец попал во что-то липкое. Кровь.

Фи, фай… – донеслось сзади, и Шилов ускорил шаг. Не выдержал и побежал. Понесся, как ветер, в один миг забыв о больной ноге. В темноте разглядел выдавленные прямо в склоне обрыва и плотно утоптанные ступени и прямо-таки взлетел по ним. Очутился в переулке между домами. Переулок был забит инвентарем для рыбалки – в основном, ржавыми пилами. Шилов одним прыжком перемахнул инструменты и выбежал на главную улицу. Здесь было светло – горели фонари – и совершенно безлюдно. Шилов, начиная паниковать, заметил светящийся как елочная игрушка стеклянный ларек, в котором торговали всякой мелочевкой, и, стараясь успокоить дыхание, подошел к нему. Ларек казался единственным, в чем еще теплилась жизнь. Внутри ларька, как лампочка в нарядном светильнике, сидела пожилая женщина в синем спортивном костюме. Она что-то читала с покетбука. Улыбалась, хмурилась, плакала, хохотала, вглядываясь в строчки. Шилову она показалась квинтэссенцией всех женщин во всех ларьках мира, читающих в рабочее время. Шилов постучал по стеклу, но повелительница ларька не обратила на него внимания. Усмехнулась чему-то, заплакала, фыркнула, зарыдала, скривилась, захохотала, нахмурилась, шмыгнула носом, сплюнула, улыбнулась по-матерински нежно. Шилов замолотил по стеклу кулаками, разбивая костяшки в кровь, но женщина так и не заметила его.

– Чертовщина, – пробормотал Шилов, прислонившись к ларьку спиной. Хлопнул себя по карманам, выудил сигарету, прикурил. С базой происходило что-то неправильное. Или, как вариант, что-то не то происходило с ним, с Шиловым. Он огляделся, сильно затягиваясь. В окнах домов горел свет, где-то играла музыка, шипело радио, но совсем не было слышно голосов. В кустах лениво шуршал ветер. Шилов вслушивался и не мог понять, кажется это ему или из-за кустов действительно доносятся «фи, фай, фо, фам» и тяжелые шаги.

«Надо трезво оценить возникшую ситуацию, – сказал себе Шилов. – Происходящее напоминает одновременно сон и какой-нибудь дурацкий старинный триллер. Я оказался один посреди пустой базы, меня никто не замечает, я никого не вижу, за мной гонится чудовище, которое только и умеет что повторять «фи, фай, фо» да топать ногами. Что это значит? Да ничего эта хрень не может значить, кроме того, что я сплю. Или… или на меня навели морок… или… тьфу, бля, муть…»

Шилов знал только одну чужую расу, которая способна управлять сознанием на расстоянии. Сероглазые, таинственные инопланетяне, которые редко идут на контакт с чужаками. Никто не знает, откуда сероглазые родом и есть ли вообще планета, которую эти твари могут назвать родиной. Шилов пару раз по долгу службы встречался с ними. Последний раз – три месяца назад на планете Калитка. Та встреча чуть не окончилась для него печально, сероглазый «заменил» ему жизнь, силой впихнул в выдуманное пространство, в котором действовали виртуальные копии друзей и приятелей Шилова, в котором сам Шилов стал совсем другим. Сероглазый хотел, чтобы Шилов вошел в вихрь, который позже расколол и уничтожил летательный аппарат сероглазого. Но зачем ему это было надо? Неизвестно. Известно другое: сероглазые обладают колоссальными возможностями. Какая другая тварь может смоделировать целый мир, насильно впихнуть его в мозг разумного существа и заставить это самое существо поверить в реальность выдумки?

– То же самое происходит и здесь… – пробормотал Шилов. Обернулся, будто надеялся увидеть сероглазого, но никого похожего рядом не оказалось. Зато Шилов заметил зеленокожего. Кажется, того самого, который регистрировал его в своем покетбуке. Зеленокожий украдкой выглядывал из-за угла и манил его пальцем, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Шилову ничего не оставалось, и он пошел навстречу аборигену. Сзади продавщица ларька все также беззвучно читала с покетбука. Как налитый кровью глаз светила чужая луна. Трещало радио. Вдалеке как безумный кричал Проненко и долго не мог остановиться.

Проненко, просидев у двери минут десять, понял, что дальше так продолжаться не может, и надо посмотреть, что происходит сзади и кто там шуршит. Он уперся носом в дверь и стал считать до десяти, решив, что как только в мозгу прозвучит цифра десять, он сразу оглянется, встретит опасность лицом к лицу, как и подобает мужчине. Но он досчитал до десяти, потом до двадцати, до тридцати – причем до тридцати считал медленно, тщательно проговаривая каждое число и катая его на языке, словно карамельку, – но так и не обернулся. Разозлившись, Проненко вообразил Шилова, представил, как ненавидит его, но ненависть его быстро иссякла, потому что в этой ситуации Шилов, которого по жизни продвигала имеющая связи мамочка, казался совсем не мерзким, а очень даже желанным, желанным вот прямо здесь, сейчас, за дверью. Проненко мечтал, чтобы Шилов вернулся и помог ему одолеть страх. Иногда Проненко казалось, что Шилов ничего не боится и, если уж начистоту, Проненко завидовал ему, его отношению к жизни и всегдашнему спокойствию. Даже, можно сказать, флегматизму.

Сзади шуршало все громче и, кажется, требовательнее. Звуки переместились к кровати, неведомый кто-то схватил зубами простыню и стал жевать. Потом неведомое существо затопало по ковру все ближе к нему, к Проненко, но атаковать не решалось, и Проненко решил, что оборачиваться не стоит, что если он обернется, существо немедленно кинется и… что сделает? Измученный мозг создавал страшные картинки. Существо в фантазиях перегрызало Проненко глотку, проникало в рот, а оттуда – в желудок, чтобы разорвать Проненко изнутри. Это были по-настоящему жуткие видения, и Проненко почти уже решился обернуться, потому что в страшных видениях была неведомая сладость, но в последний момент передумал. Капли пота наглыми букашками ползли по лбу. Эти букашки напоминали ему о походах в парикмахерскую в те далекие дошкольные времена, когда он ненавидел мастера по волосам (так звала его мама). Едва Проненко садился в кресло, тут же по лицу у него начинал течь пот, и чесалось сразу в сотне мест. Это было просто ужасно, потому что почесаться было нельзя.

Воспоминания о детстве вернули Проненко к истории, которую он рассказал не до конца, и Проненко пробормотал, чувствуя себя по-дурацки:

– Хочешь, я расскажу до конца свою… как бы… байку?…

Шуршать перестало, неведомый зверь замер, вслушиваясь. Проненко, захлебываясь и глотая окончания слов, спешил поведать историю детства.

История Проненко, заход второй

Мой бывший друг Саша как бы уничтожил наше творение, растоптал его, и никто не может даже близко представить, что я как бы чувствовал в тот момент! Никто, потому что ни у кого не было такого друга, ни у кого в целом мире. Были товарищи, собутыльники, приятели, знакомые, но не друзья. Наша дружба восходила к романтическим временам, когда в ходу были честь, доблесть и крепкая мужская дружба. По крайней мере, так я думал сначала.

Я смотрел на Сашу, который словно злобный великан возвышался надо мной, и не мог понять, что с ним случилось, почему он вдруг заговорил о своих родителях в таком тоне, будто любил их. Я сидел перед ним на корточках такой маленький, такой как бы потерянный и глядел на руины замка и видел в них гибель нашей дружбы. Да, я был как бы маленький, но сумел сообразить, что случилось непоправимое. И самое ужасное, что никто на это не обратил внимания! Рободети продолжали лепить башню, лихачи гоняли на мотоциклах, дачники ели истекающую жиром бармухлу и ловили языками капающий на песок расплавленный сыр с клюшем. Дети палили в мух. Ужасное зрелище.

– За что ты так? – спросил я Сашу.

– Надоело твое вранье, – ответил Саша и стал, шмыгая носом, смотреть на реку.

– Какое вранье?

– Обычное вранье! Ты почти все врал о своих родителях.

– Но ведь и ты как бы врал… – робко возразил я, но Саша продолжал смотреть на играющую бликами реку и шмыгал носом, как какой-нибудь трагический герой. Пожалуй, в тот момент ему не хватало отвратительно-белого плаща и шпаги.

– Эх… – сказал он. – Папа был прав, врать нехорошо.

– Ты же как бы не любишь папу! – закричал я.

– Ах ты… – Саша неожиданно бросился на меня и повалил в песок, сжал своими сильными руками меня как будто в тиски. Мне стало больно, я попытался вырваться, но Саша держал крепко, и тогда я заревел, проклиная Сашу всеми известными мне проклятиями. И вдруг случилось что-то неожиданное и страшное. Саша весь затрясся, изо рта у него пошла кровь. Руки его ослабли, он повалился в песок рядом со мной и стал беззвучно разевать рот. Я перевернулся набок и в немом ужасе наблюдал, как Сашино лицо бледнеет, а темно-красная кровь капает на желтый песок. К нам подбежали взрослые. Сашу взяли на руки, куда-то понесли. Я остался лежать в песке и смотрел на темное пятно крови на том месте, где раньше лежал Саша. Мне казалось, что Саша как бы умер, что я как бы убил его. Я лежал тихо-тихо, надеясь, что никто не заметит меня, а ночью я встану и убегу, но минуты через две примчалась мать, схватила меня за руку и потащила домой. Меня лихорадило, я не спал всю ночь, мама носилась со мной. Приезжал врач, я плохо помню, но, кажется, мне сделали укол. Я успокоился и уснул. Утром мне чуть полегчало. Я слышал, как мама разговаривает с соседями. От них она, и я заодно, выяснили, что у Саши обнаружилась какая-то страшная болезнь, и он лежит в больнице. Болезнь излечима, но был шанс, что Саша останется парализован на всю жизнь. Я немного успокоился. Я был маленький и не видел ничего страшного в том, что Сашу парализует – даже немного завидовал ему. Лежишь целый день в кровати, никуда не торопишься, все с тобой носятся, приносят еду, игрушки, газировку, читают вслух книжки.

Я пошел на поправку. А ночью, в тот миг, когда явь сливается со сном, ко мне явился Сашин призрак, вернее бледный его дух. Он стоял возле моей кровати, и я замер, не в силах пошевелиться. Он смотрел на меня долго и, кажется, с укором, а потом в какой-то миг я решился закрыть глаза, всего на секундочку, но когда открыл их, его уже не было. Утром выяснилось, что Сашу все-таки парализовало. С тех пор дух приходил каждую ночь, и молча глядел на меня, а я не мог пошевелиться от страха. Это продолжалось очень долго, пока мы не переехали. Потом… потом все забылось… Я слышал, что Сашу лечат, надеются, что когда-нибудь он сможет двигаться… А сегодня днем все повторилось… я дремал в этой комнате на кровати, когда явился дух Саши… он показывал пальцем куда-то за дверь, и я понял, что он указывает на комнату Семеныча и понял, что с Семенычем произойдет нечто ужасное… а потом Семеныч закричал, дух исчез, и я проснулся… Шилов, ты мне не поверил, но я как бы знаю… я как бы уверен…

Сзади опять зашуршало, на этот раз осязаемо ближе. Проненко понимал, что неведомое существо шлепает босыми ступнями по полу совсем рядом, на расстоянии двух-трех сантиметров. Спина Проненко покрылась мурашками. Он конвульсивно дернулся, намереваясь повернуться, но повернуться не получилось, и он заплакал от бессилия. Открыл глаза, но это не помогло, в комнате было слишком темно.

– Может, я никого и не увижу в темноте, – пробормотал Проненко. – Никого не увижу и замечательно. Я встану и спокойно открою дверь. И как бы спокойно уйду. Да, так и сделаю.

Он хрустнул шеей, будто разминая ее, зевнул, притворившись, что шорохи за спиной его не интересуют, чуть вытянул затекшую ногу, слегка повернул голову, увидел, как из липкого сумрака выплывает подобно фрегату лакированный книжный шкаф. Существо замерло, ожидая, как Проненко поступит дальше. Или, быть может, все эти шорохи были плодом его воображения? Может быть, это ветер шумит на улице?

Проненко решился и, обрывая бег мысли, чтобы опять не испугаться, резко переставил ноги и повернулся в комнату лицом.

И закричал во все горло.

Зеленокожий привел Шилова в какой-то дом и оставил в полной темноте. Шилов, поначалу немного успокоившийся, вновь занервничал. Он переступал с ноги на ногу, готовый пуститься наутек в случае чего, и уже собрался звать туземца, но в этот момент зеленокожий зажег фонарик в соседней комнате, и светлое пятно побежало по стене, разбавляя кромешную темень. Они стояли посреди заброшенного дома, стены которого вместо обоев были оклеены анимационными постерами со знаменитостями и обнаженными красавицами. Люди на постерах кривлялись и белозубо улыбались Шилову.

– Здесь жил ученый Ширяев, – скрипучим голосом пояснил зеленокожий и добавил: – Пух.

– Что?

– Пух. Так меня зовут.

Шилов едва сдержал нервный смешок: так не вязался облик зеленокожего с героем Милновской сказки. Вдалеке что-то скрипнуло, ветер катнул по чердаку нечто металлическое, круглое, может, пивную банку, и Шилову тотчас же перехотелось смеяться. Перешагивая хлам, скопившийся на полу, он следовал за зеленокожим. Пух привел его в соседнюю комнату и шмыгнул под кровать. Свет фонарика проник в голый матрац, превращая кровать в негатив самой себя.

– Сюда! – позвал Пух. Под кроватью что-то скрипнуло, затрещало. Шилов стал на корточки и осторожно сунул голову под койку. Увидел отодвинутые доски, черную дыру в полу и голову зеленокожего, которая погружалась в эту дыру, постепенно исчезая во мраке. Шилову ничего не оставалось, и он последовал за Пухом. На ощупь обнаружил лестницу, ведущую вниз, схватился за перекладину и полез, догоняя мечущееся светлое пятнышко. Вокруг стояла кромешная темнота, которую жалкое это пятнышко не в силах оказалось разогнать. Повсюду чудились руки неведомых существ, мечтавших схватить Шилова за шиворот. Чтобы отвлечься от дурных мыслей, он сказал:

– Слушай, Пух, у меня в доме остался передатчик… ну, специальная такая штуковина для экстренных случаев, с его помощью я могу легко связаться с полицией космопорта и даже переслать сообщение на другую планету…

– Нет, – отрезал Пух.

– Но почему?

– Не получится.

Лестница иссякла. Шилов ступил на холодную землю, топнул. Под ногами хлюпнуло. Он сделал шаг вперед и больно ударился лбом о низкий земляной потолок.

– Пригнись, – запоздало предупредил зеленокожий. Пятно света рыскало по земле, из которой торчали белые корни. Рыскало далеко впереди. Шилов наклонился и поспешил за зеленокожим. Шли долго, минут пятнадцать или больше, у Шилова затекла шея, он стал чаще натыкаться на корни, торчавшие из потолка и стен, и ругался. Кроме того, у него неожиданно разыгрался приступ клаустрофобии. Шилов мечтал побыстрее выйти… неважно куда, лишь бы на открытое пространство.

Пух вдруг замер, и Шилов натолкнулся на него. Под кожей аборигена будто шары перекатывались мускулы. Чужак волновался.

– Что случилось? – шепотом спросил Шилов. Пух обернулся вместе со своим фонариком, колючий свет ударил Шилова по глазам.

– Что-то происходит, какое-то говно, – произнес Пух по слогам. Потом вдруг пятно заметалось по стенам и потолку как бешеное, и Шилов, открыв глаза, подивился калейдоскопу черно-бело-серого, а потом удивляться было уже некогда, потому что Пух закричал, задыхаясь от ужаса: «Бежим!» – и сам побежал вперед, а Шилов помчался за ним. Они неслись, спотыкаясь и едва удерживаясь на ногах. Страх зеленокожего передался Шилову. Ему казалось, что за ними действительно кто-то гонится, кто-то огромный, обдающий спину горячим и влажным дыханием. Шилов бежал быстрее, уже не обращая внимания на боль в шее и ногах. Он спешил за Пухом и, что удивительно, почти не отставал. Страх придал Шилову сил.

Тоннель закончился, они уперлись в стену, к которой была притулена деревянная лестница, такая же, как та, по которой они спустились сюда. Шилову на миг подумалось, что они неведомым образом сделали круг и вернулись к дому пропавшего ученого. Но дальше думать было некогда. Проворный Пух уже карабкался наверх. Шилов едва поспевал за ним. Было все также темно, но наш герой задом чувствовал, что чудовище совсем рядом, что оно готово в любой момент вцепиться ему в ногу и утащить в свое логово.

Сверху громыхнуло, по привыкшим к темноте глазам будто кувалдой ударил яркий свет. Кто-то неуверенно чертыхнулся и замолчал на полуслове.

– Закрывайте дверь! – закричал Пух, который успел выбраться из тоннеля. Шилов поспешил за ним. Чьи-то руки подхватили его под руки и вытащили из западни. Шилов без сил упал на паркетный пот, попытался отдышаться. За его спиной зеленокожие закрывали люк, находившийся под кроватью, такой же, как в доме покойного Ширяева. Шилов огляделся. Кажется, это был домик сторожа базы. Обстановка выглядела вполне человеческой: шкаф, стулья, большой дубовый стол, занавески на окнах, горшки с геранью и кактусами на подоконнике, настольный вентилятор с порыжевшими от времени лопастями. Посреди комнаты стояло кривое напольное зеркало в угольно-черной раме. Зеркало плохо вписывалось в обстановку.

Зеленокожих стало трое. Кроме Пуха здесь стоял старик в соломенной шляпе и шортах до колен и молодой инопланетянин в летней одежде: белой майке навыпуск и облегающих бежевых штанишках. Шилов, совсем обалдевший, посмотрел на закрытый люк. Он ждал удара из тоннеля, который бы подтвердил, что за ними и впрямь гналось чудовище, но удара не последовало, тишину ничего не нарушало.

– Пойдем? – спросил Пух, нервно переступавший ногами возле зеркала.

– Что… – голос у Шилова сел, он закашлялся.

Повторил попытку:

– Что за нами гналось?

Ответил старик:

– Ничто.

– Чего?

– Ничто, – терпеливо повторил старик. Шилов увидел, что Пух кривится. Пух очень спешил, но старика не перебивал.

– Ничто?

– Ничто! – Старик вытянул руку, покрытую темно-зелеными бородавками, и провел ею в воздухе, как бы рисуя загадочную руну. – Что ты видишь, человек? Ты видишь стол, стул, волшебный предмет, дающий свет, чудесный предмет, разрыхляющий воздух. Это – «что». За вами же гналось «ничто».

– Эти волшебные предметы называются лампа и вентилятор, дедушка, – сказал Пух.

– Неважно! – старик отмахнулся. – Ты меня понимаешь, человек?

– Не понимаю, – буркнул Шилов, поднимаясь на ноги. Вытянувшись в полный рост, он стал на голову выше зеленокожих карликов. Он посмотрел на недомерков с легким презрением и страхом, ему показалось, что это они сотворили с турбазой нечто такое, отчего происходящее превратилось в кошмарный сон. Но тут же обругал себя за такие мысли. Ксенофобия, ничего более, досадный пережиток прошлого.

– Это вы вырыли тоннель? – спросил он.

– Да, – кивнул старик.

– Зачем?

Старик пожал плечами. Пух, который чуть не подпрыгивал на месте от возбуждения, опять подал голос:

– Пошли? Пошли, пошли, пошли, а то говно случится!

Старик кивнул, засеменил на середину комнаты, за руку потянул молодого. Молодой глядел на Шилова и без стеснения грыз ноготь на большом пальце левой руки. Впрочем, Шилов успел подзабыть лекции об этих инопланетянах и не был уверен: быть может, это такой особенный жест, означающий уважение к гостю? Или, к примеру, неуважение.

Они подошли к зеркалу. Старик встал возле него и сказал что-то на своем языке. Пух замер, с сомнением оглядывая Шилова, и произнес по-русски:

– Быть может, он сможет. Ведь он сумел не поддаться влиянию великана.

– Что смогу? – спросил Шилов.

– Пройти в зеркало, – ответил Пух. Шилов глянул в зеркало. Там отражался он: кривой, растянутый, с губами как у гиппопотама, если, конечно, у гиппопотама есть губы, в чем Шилов сомневался. Он стремился вспомнить, как выглядит гиппопотам, точнее его морда, но почему-то не получалось, скромный гиппопотам прятался в болоте и наружу торчал только его завитый как у поросенка хвостик. Шилов и так и этак примерялся к хвостику, но хвостик не хотел открывать своих тайн, и был он в этот момент для Шилова чем-то вроде философского камня или эликсира бессмертия, желанного, но недостижимого зелья.

– В смысле, пройти в зеркало? Это что-то метафизическое? То есть, метафорическое? То есть…

– Это настоящее, – сказал старик. – Ты должен принять наше… хм… мышление и пройти. Такова традиция.

– Как в «Алисе в Зазеркалье», что ли? – буркнул Шилов, отступая. Ему вновь показалось, что его разыгрывают. Быть может, все происходящее – спектакль, разыгранный с намерением позабавить заскучавших туристов? Но тогда надо принять и то, что Семеныч участвует в розыгрыше, и Проненко, что на него совсем не похоже. Нет, слишком уж все правдоподобно. Хотя…

– Не знаю, о какой Алисе ты говоришь, – вежливо ответил старик, – но пройти в зеркало тебе надо.

– И где я окажусь? – Шилов с опаской поглядел на отражение.

Зеленокожие переглянулись.

– Э… – сказал молодой зеленокожий, за что немедленно получил подзатыльник от старика. Пока Шилов наблюдал за хныкающим чужаком, Пух зашел ему за спину, разбежался и толкнул. Шилов потерял равновесие и, размахивая руками, как мельница, упал прямо на зеркало. Успел зажмурить глаза. Осколки царапнули кожу. Зеркало будто взорвалось, но осколки почти не навредили Шилову, потому что зеркало оказалось совсем тонкое, как фольга, и, к тому же, сделано было из какого-то необычного материала, что-то вроде пластика. Шилову досталось всего две или три незначительные царапины. Он поднялся с пола, стряхивая с одежды налипшие осколки. Увидел на полу перед собой шахматную доску с расставленными фигурами. И у черных, и у белых не хватало ферзя. Кто-то здесь все-таки увлекался «Алисой в Зазеркалье». Или шахматы возникли сами, потому что он думал о книге Кэрролла? Чертовщина.

Шилов повернул голову. За пустой рамой стояли и терпеливо ждали зеленокожие. Ничего не изменилось, он оставался в том же доме, зеркало никуда его не перенесло.

– Какого черта вы толкнули меня? – закричал Шилов, предчувствуя, что еще чуть-чуть и взорвется.

– Это обычай. Обычай, конечно, говно, но… – сказал Пух и посмотрел на старика.

– Но он древний, – сказал старик и посмотрел на молодого. Молодой молчал, усиленно обгрызая ноготь. Тогда снова заговорил Пух:

– И теперь мы имеем право отвести тебя в наше тайное убежище. Убежище, в принципе, говно, но для начала сойдет.

– В том убежище ты узнаешь…

Все посмотрели на молодого. Молодой до кости обгладывал средний палец и с унынием глядел в мир.

– Всё, – сказал Пух. И подвел итог: – Вот такое говно.

Пепел рвался к небу, когда кто-то из ребят щедрой рукой сыпал в костер волшебный желтый порошок, который был здесь вместо песка. Дети вчетвером сидели вокруг костра на корточках, обняв себя руками за плечи. Здесь была Эллис, бледная как смерть: огненные пятна плясали по ее лицу, зажигали дьявольским красным огнем ее черные волосы; здесь сидел Ластик, лицо которого казалось на удивление неживым, потому что было полностью неподвижно, его руки парили над костром, совершая странные пассы; здесь был Коралл-младший, при свете костра потерявший всю свою напускную «взрослость» и выглядевший, как и положено, подростком пятнадцати лет. Обгорелой теннисной ракеткой он ворошил угли в костре. Чуть в стороне, едва заметный, сидел еще один мальчишка, маленький и пухлощекий, в светлой гавайской рубашке, шортах и панаме, нахлобученной на уши. Малыш не подбрасывал в костер порошок; он внимательно следил за остальными и слушал их, иногда прикрывая ладонью глаза и кивая.

Дети сидели поглощенные темнотой на бледном берегу озера, а в самом озере смутно угадывались очертания ультра-осьминога. Чудовище спало, озеро бурлило, как закипающая вода в чайнике, лениво шевелились щупальца, вынося на берег пену.

Шилов и зеленокожие крались вдоль кручи, стараясь держаться в тени развесистого кустарника. Шилов как завороженный следил за детьми.

– Надо спуститься, помочь им… – прошептал он. – Они же, наверное, в опасности и не подозревают, что рядом чудище бродит.

– Не надо спускаться, говно случится, – ответил Пух и потянул его за собой. Чуть сзади старик таким же образом тащил молодого. Молодой перестал грызть ноготь, ковырялся в носу. Кажется, не было такого места, куда он не мог засунуть палец.

– Ты не знаешь, что это за малыш в панаме? – спросил Шилов.

– Бенни-бой, – ответил старик. – Прескотт.

Шилов вздрогнул.

– Все бы отдал, чтобы узнать, о чем они сейчас разговаривают… – прошептал он.

Они продолжили путь, скрытые тенями, словно разбойники, собравшиеся на темное дело.