"Хольмгард" - читать интересную книгу автора (Романовский Владимир Дмитриевич)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. БРАТ И СЕСТРА

Болярин Нещук, молодой и деятельный, явился в детинец в компании двух стражников. Стражники сопровождали его на тот случай, если Нещук вдруг вспомнит о каких-нибудь неотложных делах и задумает повременить с визитом, а то и вовсе забудет — люди бывают порою так рассеянны!

В детинце его препроводили в недавно реконструированный терем и ввели в гридницу, где на столе вместо яств и вин лежали хартии, письмена на бересте, грамоты, фолианты, и прочая дребедень, а на полированном скаммеле сидел какой-то рыжий тип в богатом киевского покроя платье и рассматривал фолиант в кожаном переплете. Нещук, человек неглупый, сразу смекнул, что тип этот непрост и занимает какое-то важное положение при посаднике.

— Ты Нещук, болярин из рода Котова, проживающий в Ремеслах? — спросил тип, не вставая.

— Да, это именно я, — с достоинством откликнулся Нещук. — С кем имею честь и хвоеволие?

— Служитель княжеской казны, именем Яван, — ответил тип.

— Яван? Говоришь ты странно, Яван. Вроде как ковши говорят, — с наигранным недоумением заметил Нещук.

— Да, — подтвердил Яван.

Он кивнул ратникам, и они удалились.

— Ну, это не беда, Яван, — сказал Нещук, внимательно изучая собеседника. — Не все ковши твари продажные, я и порядочных встречал.

— Ничего удивительного, — согласился Яван.

— Есть, правда, в Киеве такие… эта… печенеги, — сказал Нещук, стараясь вызвать Явана на доверительный дружеский разговор. — Я вижу, ты не из них. По секрету скажу тебе — такой народ противный! Я, когда был в Киеве, имел возможность любоваться. Дикие они, а позволено им многое.

— Ты прав, — снова согласился Яван, откладывая фолиант в сторону и в свою очередь внимательно изучая Нещука. — Нет, я не из них. Я из межей.

— Межей? Это кто же такие?

— Это, вроде, иудеи.

— Иудеи? — протянул Нещук. — Это как же?

— В Библии упоминаются.

— А, да? Древний какой-нибудь народ?

— Относительно, — сказал Яван. — Есть и древнее. Я, впрочем, не знаток. Но, говорят, они составили заговор и владеют всем миром.

Нещук очень натурально удивился.

— Правда, что ли?

— Не знаю точно, но похоже на то, — сказал Яван неопределенным тоном. — Впрочем, это совершенно не относится к нашему с тобою теперешнему делу. Не от их имени говорю я с тобою, болярин, а от имени князя.

— Киевского?

— Нет, зачем же. Новгородского. Власть Киева на Новгород ведь более не распространяется, не так ли?

— Да, то есть, нет, — сказал Нещук. — И это, наверное, хорошо.

— Это не мое дело, — сказал Яван. — Мое дело — следить.

— Ага, — осторожно сказал Нещук. — Это тоже хорошо. У нас есть тут за кем последить. Такой, знаешь, народ кругом… Ты, значит, спьен княжеский?

— Нет, — сказал Яван. — Что ты, что ты. Вовсе я не спьен. Я слежу, чтобы в делах денежных, к которым по глубокому общественному убеждению род и народ мой имеют склонность, порядок был в пользу князя.

— О, — уважительно сказал Нещук. — И как же ты за этим следишь, Яван?

— Разбираю письмена да грамоты, считаю дань, смотрю, не обманывает ли кто князя, — объяснил Яван. — И если вижу, что обманывают, докладываю князю, а он наказание назначает.

— Да, это важная работа, — сказал Нещук. — Такие как ты нам очень нужны, очень. А то ведь люди, ежели за ними не следить, обманывать любят.

— И князь думает так же, — заверил его Яван. — Но что-то сложно у вас тут все, в Новгороде, по правде сказать. Вот если бы я киевскому князю служил, все было бы проще. Посоветовал бы ему взять под стражу всех межей, и дело с концом. Оно, конечно, не все межи у князя воруют, и не все, ворующие у князя — межи. Но все-таки. А в Новгороде труднее, ибо межей нет. Как тут узнать, кто ворует? Вот и приходится письмена корявые разбирать. К примеру, вот в этой самой грамоте написано, что некий болярин Нещук освобожден от дани на год, ибо строит он укрепления.

— Так и написано? — спросил Нещук.

— Да, представь себе. Позволь у тебя спросить, где именно ты их строишь, эти укрепления.

— Э… где?

— Да. Где.

— Ну, как. На окраине. Там, где стена. Сразу за нею.

— Это хорошо.

— Да?

— Еще бы! Вот если бы ты их строил где-нибудь в Литве, так какая от этого князю польза?

— Никакой.

— Вот именно! Наоборот, вред был бы великий, потому что бы их тогда литовцы бы использовали. Против князя.

— Да.

— А ты строишь на окраине. На какой именно, позволь спросить?

— Ну, на какой… всего не упомнишь.

— А ты постарайся.

— Ну, вроде бы, возле Кулачного Конца.

— Да? Странно.

— Зачем же странно?

— А вот тут написано, что ты собирался строить укрепления у Черешенного Бугра.

— А! Точно, точно. Это я перепутал. Теперь вспомнил. Именно там и строю.

— А это еще более странно.

— Почему же?

— Я туда вчера ходил. К Черешенному Бугру.

— Зачем?

— Я там прогуливался.

— Почему же именно там? Разве уж не стало в Новгороде приятных мест?

— Знаешь, есть приятные. Совершенно с тобою согласен. Но иногда мне что-то в голову взбредет, так хоть кисель не варись — должен исполнить. Такой я человек. Ночей не буду спать, если не исполню.

— Ага. Не ограбили тебя там? Там лихих людей много.

— Я об этом подумал. Потому и взял с собою десять ратников.

— Десять! Сколько хлопот из-за одной прогулки!

— Зато какие результаты!

— Какие же?

— Девушка, с которой я там гулял, очень впечатлилась. Ее теперь можно голыми руками брать. Вся моя.

— Да? Интересно. Что же ее впечатлило до такой расслабленной степени?

— А удивилась она. Идет и говорит — Яван, говорит, а где же укрепления, ведь ты мне обещал показать укрепления! А я ей — они пали от одного взгляда прекрасных глаз твоих. А ей такого никто раньше не говорил.

— Да, действительно сильно. Надо запомнить.

— А ты все-таки скажи, почему не строятся укрепления?

— Я, Яван, не знаю почему. Я думал — строятся. Распустились работники, вот что. Ну да я скоро там порядок наведу. Уж это точно.

— Нет, не нужно.

— Почему же? Раз обещал, надо делать. Я от своих обещаний никогда не отступаю.

— Это делает тебе честь. Однако дань придется заплатить, и виру еще.

— Дань? И виру?

— Всю дань за прошлый год. И виру за неуплату.

— Послушай, Яван. Ты ведь человек добрый и честный.

— По разному. От обстоятельств зависит.

— Но ты ведь не чужд содействию за вознаграждение?

— Что ты, конечно не чужд.

— Ну вот и славно. Сорок гривен ты свои получишь. Завтра же.

— За что же это?

— За то, что скажешь князю, что укрепления строятся. А я уж не подведу — скоро начну их строить.

— Да? Хмм. А как зовут зодчего, который будет их строить? У тебя есть кто на примете?

— Конечно. Зодчий Лапа.

— Не могу.

— Что не можешь?

— Сказать так князю. Не могу. Позавчера я был у зодчего Лапы, и он мне сказал по очень большому секрету, что получил от тебя вознаграждение за содействие в размере пятидесяти гривен.

— Хорошо, я дам тебе шестьдесят.

— Нет, не надо. Лучше дай князю триста восемьдесят. Дань триста сорок, и сорок гривен виры. Награди князя, и он тебе посодействует. Прибавь к этим деньгам еще сорок за церкву.

— За церкву?

— Тут есть запись, что ты пожертвовал двадцать четыре гривны на строительство церквы. На самом деле дьякон Афанасий получил от тебя десять гривен. И написал князю, что церква строится.

— Афанасий врет.

— Я тоже так думаю. Я думаю, он получил от тебя не десять гривен, а больше. Вчера его взяли под стражу, а на его место назначили другого дьякона. Он произвел проверку и сказал, что даже котлован для фундамента не начали еще копать.

— Попы вечно все путают. И то сказать — греки. Кто их знает, что они говорят. Я мог дьякона как-то не так понять. Я не знаю греческого.

— Оно так, но я-то знаю греческий, — сказал Яван. — Дьякон сказал, что ты хороший человек. Так вот, даю тебе, хороший человек, три дня сроку. Принеси, Нещук, всю сумму сюда, я выпишу тебе расписку, и содействие князя будет так велико, что он с большой радостию в сердце своем возьмет да и не посадит тебя в темницу на три года.

— Ты не забывайся, Яван, — сказал Нещук строго. — Ты не балуй словесно без повода. Кто ты такой! И кто я. Я вот сейчас пойду и пожалуюсь болярину Паршу.

— Это хорошая мысль. Так и сделай.

— Он не допустит, чтобы честные землевладельцы терпели обиды в детинце, оскорбления от… кто ты такой, говоришь?…

— От межа.

— Вот. От межа. Который, к тому же, ковш.

— Конечно не допустит. Как, например, неделю назад он не допустил, чтобы я его оскорблял. Не допущу, говорит.

— Вот видишь!

— И заплатил все до последней сапы, предупреждая оскорбления. Четыреста восемьдесят гривен. Из них пятьдесят — серебром, новой чеканки, с портретом князя нашего.

— Он… заплатил?

— Да.

— Он был должен?

— Он сказал, что в этом году у него на полях ничего не выросло, а в лесах ничего не водится. Как и в озере. И нужно восстанавливать хозяйство.

— И что же?

— Я послал человека посмотреть, и, может быть, помочь советом. Сделать так, чтобы росло и водилось. Человек обнаружил, что добрый Парш ошибся. И растет, и водится, и дань собирается исправно. У Парша было всего лишь предубеждение противу уплаты князю княжеской доли. Но оно быстро прошло, это предубеждение. Три дня, Нещук.

В глубокой задумчивости Нещук вернулся домой. Денег, какие требовал Яван, дома не было. Времени, чтобы послать людей собрать со смердов дань, тоже. Следовало одалживать, возможно под большой надстрой.

— Кедр! — крикнул Нещук.

Опрятный холоп, служивший в доме экономом, вошел и поклонился.

— Сестренка твоя хочет тебя видеть, болярин, — сказал он.

— Какая сестренка?

— Известно какая. Какая в отъезде была. А нынче вернулась.

— А, да? Ну, леший с ней. Не до нее сейчас. Беги к Вострухину Мельнику, проси у него двести гривен. Под любой надстрой. Потом к Бескану, проси триста. И для ровного счета к Бажену, у него возьмешь еще двести.

— Бажен в отъезде.

— Да? Ах ты, хорла, как некстати. Проси у Бескана пятьсот. Может, у сестры деньги есть? Муж ее… Впрочем, ладно. Беги к Бескану, а сестру пригласи сюда. Вот, пожалуйста, съездил князь наш замечательный к ковшам, научили его ковши, как людей приличных обирать.

Кедр поклонился и вышел. Через некоторое время в гридницу вошла сестра Нещука, именем Любава. Одета она была так, что Нещук поднял удивленно брови, несмотря на то, что отличался хорошими манерами и не обычно не допускал чрезмерно выразительной мимики. Вся одежда на сестре была с чужого плеча — и рубаха, и понева, и… Волосы странно как-то уложены. Э, да она ж в лаптях! Ну и ну.

— С возвращением, сестренка, — сказал Нещук.

— Здравствуй, брат. Ты не возражаешь, я присяду? Очень устала.

— Садись, обязательно садись, — сказал Нещук. — Что нового? Как путешествовали?

— Муж мой погиб, — сказала она.

— Вот как!… Мир его праху. А что случилось?

— Я не хочу сейчас об этом говорить, брат мой.

Как-то даже неудобно заводить разговор о деньгах, подумал Нещук. Что же делать? Судя по виду, у нее нет ничего. Муж погиб, надо же. Канул в Лету, и, видимо, вместе с деньгами.

— Устала я, Нещук, устала. Вернулась я вчера, а сегодня меня выгнали из дома.

— Как! — сказал Нещук. — Какого дома? Твоего собственного?

— Да.

— Кто?

— Новые жильцы. Просто выставили за дверь. И вот, видишь ли, я здесь вся, в чем есть.

— Это невежливо!

— Да.

— Это просто свинство. Как! Хозяйку дома! До чего мы погрязли в варварстве! Нет, все-таки Новгород — слишком северный город. Никогда здесь не будет ни хороших манер, ни порядочных отношений между людьми. Какие-то разбогатевшие смерды, небось?

— Возможно. Они мне не сказали, кто они.

— Я этого так не оставлю. Я пойду к князю, сестра! Нет уж, это им придется забыть. Распустились!

— Нещук, брат мой, — сказала Любава. — Мне неудобно тебя об этом просить, но мне нужны деньги.

— Да, я понимаю, — ответил он, умеряя пыл. — Да, сестренка. Ты подожди немного только. Недели через две я смогу тебе дать денег. Не много, но смогу.

— Мне нужно сейчас.

— Сейчас? Очень жаль. Очень, очень. Сейчас — такое положение, сестра… тут ко мне давеча приходили двое… Любо-дорого… видела бы ты… водили меня в детинец. Три дня сроку дали собрать нужную сумму, а иначе плохо будет. Эх! Приехала бы ты на неделю раньше.

— Тогда, если ты не можешь дать мне денег…

— И хотел бы, сестра. Ты знаешь, семейные связи в нашем роду крепки, на них все и держится. Но не могу я сейчас.

— Тогда позволь мне у тебя немного пожить. совсем недолго. Мне некуда больше пойти.

— Ах, сестра, как можешь ты так говорить! Некуда пойти! Столько друзей, столько хороших знакомых! Да от тебя в этом городе все без ума! Ты, сестра, в завидном положении по сравнению со мною! Нет, нет, я нисколько не умаляю твое горе. Но пойми — это мне некуда пойти. Не сегодня-завтра явится стража, и у меня отнимут дом и даже носильную одежу. Безделушки, фамильное золото — все. Я не могу поставить тебя в такое положение, чтобы вдруг, пришедши за мною, стража нашла бы заодно и тебя, и чтобы мой позор тебя коснулся! Нет, нет. Нельзя. Береги честь семьи, сестра. Пойди к подругам. О, богиня луны, да всякий в этом городе почтет за честь предоставить тебе дом и стол. А я — всего лишь бедный гонимый должник. Сегодня я еще похож на себя вчерашнего — беззаботного, легкомысленного, веселого, а завтра я буду укуп презренный и, поскольку я ровно ничего не умею, кроме как тратить со вкусом деньги, меня по истечении срока отдадут в холопы и будут пороть кнутом. И буду я где-нибудь прислуживать, пригибаясь, в каком-нибудь доме, обитатели которого еще вчера считали за честь поклониться мне на улице и осведомиться о состоянии моего здоровья. Как преходяще всё, как зыбко, сестра!

— Я пойду к князю, — сказала она.

— Не думаю, что он тебя примет. Иди лучше к друзьям — хоть к своим, хоть твоего бедного мужа. Тебе везде будут рады. А мне нужно заняться делами, сестра. Может, что-то еще и удастся спасти. Вот какие мы с тобою несчастные, сестренка — мы, чьи предки породнились с Хельей Псковитянкой! Как несправедливо это, как несправедливо! Ты, как найдешь себе угол, дай мне знать тотчас же, потому как, кто знает, возможно очень скоро тебе придется потесниться, чтобы и мне там место нашлось. Как мы несчастны.