"Кража" - читать интересную книгу автора (Чванов Владимир Ф.)

ГЛАВА 7

Когда привели на допрос Шахова, он спокойно и с интересом оглядел кабинет, чуть улыбнулся своим мыслям. Казалось, ничего его не беспокоит. Стройный, в хорошем костюме, он производил впечатление вполне добропорядочного человека, которому есть за что уважать себя.

– Садитесь, Шахов. В ногах правды нет. – Солдатов указал на стул.

Тот опустился на стул:

– Правды нигде нет.

– Не там ее ищете, – вздохнул Солдатов.

Шахов не терял спокойствия, но неожиданно быстро повернул голову в его сторону.

– Как взяли, так и отпустите. За что взяли, собственно?

– Характером слабоваты оказались. Старый урок не пошел впрок… Жадность на чужое одолела. Если не могли с нею управиться – пришли бы к нам. Посоветовали бы. Угрозыск в таких делах не отказывает.

– Можно без издевок? Очень буду признателен, – хрипло, уже взволнованно сказал Шахов. – У меня душа чистая. А что касается советов, то, извините, век бы вас не видать. Не вас лично – уголовку! Говорят, работничков у вас много новых появилось. Не справляетесь? – полюбопытствовал он, а в голосе опять зазвучал смешок.

– Нет, мы теми же штатами справляемся. Без перегрузок работаем. – Солдатов понимал, что Шахов прощупывает и ищет верный ход для разговора, а колкости – расчет на то, чтобы вывести его из себя. – Только не верю я, Шахов, что вам не хотелось с нами повидаться. Вы даже инициативу проявили.

– Я? Инициативу? – засмеялся Шахов.

– Шли на ограбление, неужели не думали о нас? Вы торопились ограбить, Мы, естественно, – вовремя задержать. Вот и свиделись.

Лицо Шахова расплылось в улыбке.

– Вон вы куда. Только зазря подсуетились. Мне, собственно, беспокоиться нечего. Я не грабил, это и потерпевшая подтвердит. – Шахов обжег его взглядом. – Смехота…

– Не грабили? – спросил Солдатов.

– Как на духу! – Шахов приложил руки к груди.

– Честное слово?

– Честнее не бывает!

Солдатов нахмурился, глянул на Шахова и натолкнулся на его угрюмый цепкий взгляд.

– Вы же взрослый человек. Без своего слова человек – не человек. Пусть даже и судимый.

Сказал так не случайно. Он знал, что Мухин уже разыскал официантку из «Светлячка». Она рассказывала об итальянских туфлях – малы они ей оказались. Отдала Шахову для продажи. И опознала их. Теперь, разговаривая с ним, Солдатов невольно поглядывал на папку, в которой лежали показания Мартынова и официантки.

– Не тот разговор, Шахов. Как я слышал, вы свое слово цените.

Шахов не ожидал такого укола. Среди воров его особенно уважали за то, что слов на ветер он не бросал.

– Вот оно что! – злобился он. – На воровских порядках поиграть желаете! Хотите, чтобы я вывернулся наизнанку. В душе моей покопаться? Нет дел за мной. А на нет и суда нет! Вот так – по-воровскому!

– Только того… без истерики, – успокоил его Солдатов.

– А вы не трогайте мою душу.

– Ваше дело отказываться, мое – не верить. И предупредить, что по закону…

– Да! Да! Знаю – обстоятельством, отягчающим ответственность, признается совершение преступления лицом, ранее судимым, – прервал его Шахов. – А смягчающим – чистосердечное раскаяние… Так, что ли? Вы что же хотите, чтобы я сам себе обвиниловку написал? Вот времена! Даже в уголовном розыске для жуликов самообслуживание ввели.

– Упрашивать не стану, во всем разберемся сами и без вашей помощи, – невозмутимо ответил Солдатов. – А что воровского шика хваленого не увижу, не особенно жаль.

– Плевал я на этот шик. На совесть меня не берите. У меня с совестью полный порядок. Мне о своей жизни, о семье думать надо.

– Женились?

– Зачем жениться? – мотнул головой. – Я с Зойкой помирился. Она мне старое забыла. Живем в порядке, не жалуемся.

Оба помолчали. В кабинет долетали шум улицы, голоса людей, проходивших под окнами.

– Послушайте, Шахов, вот вы сказали, что живете в порядке. Но разве воровство – это порядок?

– Ничего. Я своей жизнью доволен.

– Заблудились вы в жизни. Не можете нести счастья другим. Стыдно…

– Кому стыдно? Мне?

– Такого разговора не приму, – строго сказал Солдатов. – Ведь зло…

– А вы откровенного захотели? – Тихо, но с вызовом спросил Шахов. – Только, по-моему, самое большое зло – заставить человека себе на голову ведро с помоями вылить. – Он тяжело привалился к столу.

Солдатов старался разгадать, что стоит за этими словами Шахова. Хотел ли он высказать все, что в душе накипело, или же опять этот избитый прием долго говорить обо всем, но только не о деле.

– Задумались, товарищ начальник? От откровенного разговора отказываетесь? Это для нас не ново. – Шахов хрустнул пальцами. – Разрешите воды? – Он вынул из кармана две таблетки, разломил их на ладони. – Осень. По совету врачей профилактикой заниматься приходится. На последнем сроке желудок испортил. – Он одним глотком запил таблетки.

– А знаете, Шахов, давайте-ка поговорим, торопиться нам с вами некуда, – миролюбиво сказал Солдатов.

– Ну что ж… Тем более без свидетелей… Так, значит, правду? – хмыкнул он. – А зачем она вам? Свое самолюбие потешить? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Говорят, многое от семьи зависит, от родителей… Наверно, не без этого… И я жил в семье, и у меня были отец с матерью. – Шахов криво усмехнулся, но не было уже в его тоне отчуждения и вызова. – Отец мотался из города в город.

Помню, поехал в Харьков, потом в Уфу, переселился в Свердловск. Жизнь бросала его из стороны в сторону, а потом его бросила моя мать. Сейчас он живет где-то под Пермью. Я его не видел уже двадцать лет. А матери было не до меня. Четыре раза замуж выходила. Молодость у нее затянулась. Какая у меня была жизнь – сами понимаете… Отца я не искал, он меня тоже. Теперь уж нет и матери… Ребята, с которыми сидел в. колонии, не стали мне друзьями. Почему – не знаю. Некоторые годами дружат, у меня не получилось. Наверное, эта дружба за высокими заборами осталась. Единственное, что у меня в жизни есть, – это Зойка. Семья все-таки…

– А зачем же воровали? Почему не остановились? – повторил свой вопрос Солдатов.

– Черт его знает! У меня всю дорогу так. Помню, до чего трогательно провожала администрация из колонии… Говорили: иди с чистой совестью! И я пошел. Но свобода радости не принесла. Потому что с клеймом судимости вышел. Только и слышал: вор прибыл. Вы скажете – и поделом. Нес людям горе – принимай и сам страдания. А все-таки обида душу разъедала. Вы видели, как плачет вор? Не видели. Я втихаря плакал. Не от злобы, оттого что не верили мне. От встречных и поперечных ничего, кроме презрения и боязни, не видел. Мои надежды о недоверие разбились. Поначалу хотелось кричать, что я не вор уже, что я честно буду жить на свободе, а потом, когда невмоготу стало, пить начал. Чувствовал, что судимость по пятам ходит. Правда, не все черствые люди попадались, кое-кто сочувствовал. Но от этого еще горше становилось. Странно все-таки человек устроен. – Шахов потянулся за папироской. – Напросился я на эту самую правду, а теперь думаю… Расскажу и загремлю без пересадки по новой. А умолчу – глядишь, выберусь, выплыву. Хотите – верьте, хотите – нет, но у меня во время последней сидки от раскаяний уже все перегорело. Теперь вроде бы и гореть нечему. А вот ведь боюсь. Боюсь говорить эту проклятую правду. Зойку жалко. Без нее совсем один останусь. Мне теперь снисхождения не будет. В приговоре написать не забудут: «Освободившись из мест лишения свободы, на путь исправления не встал…» Два срока перевоспитывали, теперь третий маячит. Страх…

– Страх – это не во вред. А вы понимаете, Шахов, смысл этого слова – страх? – спросил Солдатов.

– А что мне слово понимать? Я это чувство знаю!

– И всегда жили с этим чувством?

– По правде говоря, не всегда, – улыбнулся Шахов, – что я, заяц, что ли, которого охотник гнал без передыху. Какой-никакой, а человек все-таки, можно я еще папироску возьму?

– А чем человек отличается от зайца? – улыбнулся Солдатов.

– Ну как чем… – Шахов растерянно пожал плечами.

– А тем он отличается, – сказал Солдатов, – что от зайца, когда охотник за ним гонится, ничего не зависит. Его судьбу полностью решает охотник, если, конечно, он стрелять умеет. А от человека в отличие от зайца зависит все. Пожалуй, все. Особенно, – Солдатов подчеркнул последнее слово, – в те периоды его жизни, когда он не боится. Вы восстановите в своей памяти случаи, когда и страха не чувствовали, но и усилий не делали, чтобы жизнь свою изменить к лучшему, и поймете, человек вы или заяц. Ведь было у вас время, самое счастливое?

– Похоже на то, – согласился Шахов.

– Это когда вы еще не воровали.

– Да, в самом деле, – удивился Шахов, – это время было едва ли не лучшим у меня… И не пил я тогда ничего, кроме красного, и вещи носил не фасонистые, и спокоен был.

– А потом вам показалось, что душевный покой и свободу можно кое-чем еще и приукрасить?

– Ну так мне, положим, не казалось, но в конечном итоге получилось именно так. Тут вы точно сказали. – Шахов оживился, закинул ногу на ногу. – Потянулся к одной развеселой компании. Понравилось красоваться. А потом, знаете, наступил такой момент, когда я должен был уже в деле себя показать. Пошли деньги, кражи.

– А вам не приходило в голову, Шахов, что больше всего вы крали у самого себя? Сначала три года, потом пять и сейчас новый срок… Вам сколько сейчас? Тридцать шесть?..

Какие же деньги, вещи, кошельки сравняются по цене с годами собственной жизни? Старая истина, Шахов, преступления себя не окупают. Неужели не понятно?

– Ладно, начальник. Башка у меня разболелась. Отправляйте в камеру…