"Победитель крыс" - читать интересную книгу автора (Кантор Владимир)

Глава 2 Туман и лестницы

Свет блеснул в тумане. Где-то грянул гром. «Ну да, — подумал Борис, — скорость у света больше, чем у звука». А потом тишина. И непонятно, где он. Тошнота в голове, правда, медленно уходящая. Вокруг вращаются клубы белого тумана, перемещаясь с места на место, будто клубы курильного дыма, поднимающегося сразу от нескольких курильщиков. Он почему-то в ковбойке, в пиджаке, в техасах, в кедах, а сверху белый отцовский старый пыльник. Но все это известно ему как бы наощупь, потому что вокруг такой густой туман, что самого себя не видно. И хорошо, что в одежде, — чувствуешь себя защищенней. А когда успел одеться — просто загадка. Но что без толку стоять, на месте Борис стоять не может, да и никогда не мог. Надо куда-то двигаться.

Осторожно переставляя ноги, он шел, тщательно ощупывая ногой, твердое ли то место, куда он собирается ступить, пробуя его на прочность. Судя по тому, что твердая и гладкая поверхность вдруг перемежалась выбоинами, в которые время от времени попадали обутые в кеды и потому чувствительные к неровностям почвы ноги Бориса, он шел по сильно выщербленной асфальтовой дороге. Хотя временами идти было гладко, даже весьма. Пугало только, что непонятно куда. Словно идешь по смотровой площадке высокой башни, и не знаешь, есть там перила или нет. Но он понимал, что кричать и спрашивать, где он находиться, не у кого, а потому и нелепо. Ему было недавно так худо от головной боли и жара, когда он все куда-то проваливался, что нынешняя душная влажность и легкое головокружение были все же не очень-то и страшны.

Внезапно он заметил по бокам дороги силуэты каких-то искривленных и скособоченных зданий — то ли они возникали из диковатых сочетаний клубящегося тумана и были миражом, то ли и вправду существовали, но в таком случае они были словно выстроены из конструктора с недостающими деталями. Людей, однако, никого: ни навстречу, ни сзади, ни обок. Лишь раз за спиной послышался ему галоп, переходящий в нервную побежку, поскок и снова галоп. Звук уходил в сторону переулка, который он как будто только прошел, если там вообще существовал переулок. Был он приглушен туманом, этот звук, да и был ли он, или все это ему только показалось?..

И вдруг впереди глухое ропотанье, слов не различить, но ясно, что это человеческие голоса. Борис пошел скорее, и туман, не пропадая вовсе, стал вроде бы пореже. И он увидел черный длинный колеблющийся ряд человеческих фигур — очередь! Он посмотрел налево — начала нет, направо — нет конца. Очередь тянулась вдоль длинного, довольно высокого, шести или даже семиэтажного здания, видневшегося смутно, размыто, фоном. Тут он заметил и отделившиеся от очереди завихрения черных фигурок, собравшихся по трое, по четверо, и уловил даже слова, вылетевшие из одного такого завихрения:

— Давай!

— Чего давай?

— Разливай.

— А ты рупь давал?

— Ну.

— Хрен с ним, со жмотом. Не томи. Разливай.

Борис не любил очередей, не любил разговоров, ведущихся в них, — что, где и почем дают, и такие вот страшноватые, вдруг возникавшие пьяные компании, но эта очередь превосходила по своим размерам все виданные им раньше. Да и вообще было и в ней, и во всем окружении что-то необычное. Теперь он видел, что часть людей сидела у стены здания, разложив рядом кошелки и сумки, заметил, что и само здание полуразрушено: некоторые стены провалены, дверей на подъездах нет, да, по ощущению, и крыши не было тоже.

Обратившись к средних лет женщине, бледной и обвязанной платком, Борис спросил:

— Что дают?

Он употребил эти слова, которые обычно употребляла в подобных ситуациях бабушка Настя, при этом ему показалось, что он вызовет этим вопросом ответ больший, нежели прямая информация о причине очереди, что что-то развяжется и раскрутится. Но он ошибся. Женщина, выражения ее лица он не видел, только пожала плечами и ничего не ответила, отвернувшись от него. Борис отошел, чувствуя неловкость дальнейших вопросов. Остальные тоже молча отодвигались, давая ему пройти, но никто не сказал ему ни слова. То ли глаза его попривыкли к туману, то ли он здесь был и в самом деле пореже, но Борис уже различал, что находится меж двух рядов высоких полуразрушенных или недостроенных домов, в туманной полумгле они казались огромными. Вдоль этих домов и располагалась нескончаемая очередь.

— А где конец? Кто крайний? — невольно вырвались у него снова слова, прозвучавшие на сей раз особенно жалобно, потому что никто и не собирался ему отвечать, только поглядывали все на него неприязненно и вопросительно-недоуменно, как на чужака.

Широкоплечий мужчина, одного примерно роста с Борисом, одетый в кожаное, но даже сквозь туман видно, что потрепанное уже пальто, из-под которого виднелся ворот вязаного свитера, оказался рядом с ним, возник, словно воздух рядом сгустился. Лицо его, мятое, будто бы слепленное из хлебного мякиша, белесое от тумана, участливо и с любопытством повернулось к нему. От него пахло водкой.

— Пойдем. Я тоже туда иду. Не могу больше рвать без очереди, рыцарское достоинство не позволяет, надоело, — сказал он, махнув рукой. И они пошли вместе. Очередь длилась и длилась. Мужчина шагал, развернув плечи и свесив немного руки, как часто ходят по привычке бывшие спортсмены, но голову он не наклонял, не бычился, напротив, все время старался держать ее прямо. Борис как-то странно ощущал себя: будто он не идет, а плывет, а все оттого, что туман напитал его, как губку, и ему чудилось, что он распухает, горбится, становясь похожим то на слона, то на верблюда, не случайно, наверно, взгляд спутника, косо обращенный на него, становится все заинтересованнее и заинтересованнее. Внезапно Борис увидел, что очередь кончилась, они оказались в хвосте ее.

— Саша, — протянул вдруг руку спутник.

И пьяным пристальным взглядом посмотрел на Бориса. Вблизи дома, где они притулились, следом за двумя тихо беседовавшими мужиками в обмотанных вокруг шеи больших шарфах, тумана почти совсем не было (он клубился в стороне), и Борис смог оценить пристальность Сашиного взгляда, но ответить не успел, хотя и хотел сказать, что ему везет на Саш, что почти все его друзья — по имени Саша. Но тут сзади снова послышался цокот копыт. И мимо проехали на странных каких-то усатых лошадях четыре всадника, поводья опущены, копья в руках не шевелятся, лица закрыты удлиненными забралами. Борис увидел, что люди ежатся, жмутся к стене дома, и тоже отступил, повинуясь общему чувству испуга. И только Саша остался стоять, где стоял, делая вид, что никого не замечает, расставив, правда, как заметил Борис, ноги на ширину плеч — для упора. Всадники проехали, не тронув его. Очередь откачнулась обратно. Вернулся и Борис.

— Кто это? — шепнул он, от стыда за свой страх стесняясь говорить громко.

— Крысиная стража, — процедил сквозь зубы Саша.

Его лицо было мокрым: не то пот, не то влажность тумана. От пережитого напряжения он сотрясался мелкой дрожью. — Пьяный кураж, — пояснил он ничего не понимающему Борису. — Не уйду вот, и все. Я стою на своем месте, а приказа не было отходить… Вот и стою.

— Не понял, — снова тихо прошептал Борис.

— Чего тут не понять. Крысиная стража это. Сейчас как раз ее время. Час Кота.

— Кота?

— Ну да. В этот час, кто поймал кота, сдает его страже.

Борис снова не понял, но спросил другое:

— Так что, эта очередь — сдавать котов?

Саша рассмеялся, но смех прозвучал, вырвавшись откуда-то из груди, как кашель.

Борис хотел еще спросить, но боялся показать свое невежество, обнаружившее бы, что он чужой, и вместе с тем он, как это бывает только во сне, понял и был даже уверен, что этот пьяный человек и добр, и умен, и не может ему не ответить, более того, что перед ним возможный друг. Сердце заколотилось тревожно и сильно, а в районе лба, висков опять закопошилась дурнота, голова отяжелела, как не своя на плечах.

— Ты что, нездешний? — тихо-тихо спросил Саша.

На сердце стало легко, и головокружение прошло: Борис понял, что его спутник догадался, что он не отсюда, но кричать об этом не собирается. Он кивнул в ответ.

— Я так сразу и приметил, — еще тише произнес Саша, а в голос сказал: — Давай посидим на приступочке, покурим. Мужики, — обратился он к двум в шарфах, — если кто будет спрашивать, то мы за вами.

Мы не ушли, а отошли.

— Да уж никто не подойдет, — ответил один из шарфов. — Пойдем, Шурик, что ль, и мы покурим, — обратился он к соседу.

Они подошли, доставая из пиджаков сигареты. Саша нахмурился! Сигареты в этом влажном, белесом, обволакивающем воздухе все время гасли. Казалось, вода висит в воздухе. Один из мужиков сплюнул сигарету на асфальт. И обратился к Саше:

— Вы спереду идете, не слыхали, чего сегодня дают?..

— Простую или со змейкой? — пояснил вопрос первого второй спутник.

— А тебе какая разница? — вдруг огрызнулся Саша, сидя на приступочке и подняв глаза на спрашивавшего. — Храбрости вам выпивка не прибавит. Все равно крыс больше смерти боитесь!..

— Я не пойму чего-то, — сказал первый. — Чего ты говоришь? Ведь крыс теперь у нас нету. Ну, таких животных, я хочу сказать. Они теперь совсем как люди. И котов, как мы, ненавидят.

— За что же ты, позволь тебя спросить, — подал снизу голос Саша, — котов не любишь?

— Все жрали у нас, воровали, молоко все выпивали, сметаной лакомились, птиц поедали…

— Крыс, — снова подсказал Саша.

— При чем здесь это? — удивился мужик. — Мы с помощью крыс освободились от лишних прожорливых ртов, и слава нам. А крыс я давно не видел, нет. Они теперь как люди, как все мы.

— Не мели ерунды! — прикрикнул вдруг Саша с пьяной резкой злобой. — А сейчас кто там проехал? Не заметил?

Шарфы замолчали, а потом второй пробормотал:

— Тебе лучше знать. Ты сам, говорят, из них.

— Откуда бы я ни был, тебе-то что за охота идиотом быть!

— А что же делать? — вдруг тихо и одновременно грустно спросили оба мужика. — Вот если б Лукоморские Витязи явились, да они без Бориса не явятся. А откуда здесь Борису взяться?

Голоса звучали и словно сталкивались у него в мозгу. И было не ясно, кто такой Саша, почему мужики в шарфах сначала вроде бы были за каких-то там крыс, ловящих котов, а потом как будто и совсем наоборот. От пропитавшей воздух влаги стало зябко, зазнобило, гриппозно заболели глаза. Захотелось очнуться в комнате бабушки Насти, просто открыть глаза и быть уже там, и для этого надо было сделать всего какое-то небольшое усилие, может, поярче представить себе бабушкину комнату. Но и здесь было интересно, тем более, что поминалось его имя.

— Да если он и окажется здесь, захочет ли он за ними отправиться, Борис-то…

— Ах, кабы явился!..

— Если да кабы, да во рту росли грибы, — злился пьяно Саша. — Ничего этого не будет. Ничего здесь у нас не изменится, надо это по-ни-мать!

— Если б Борис…

— Да нет никаких Лукоморских Витязей и никакого Бориса тоже нет и не будет! Сказки это!

Борис чувствовал, что если он назовется, то все вокруг и в его здешней судьбе изменится, но желание обратить на себя внимание, простое тщеславие пересилило вдруг благоразумие:

— Почему не будет? Разве у вас нет Борисов? Я Борис…

— Борис? — привскочил даже Саша. — Точно Борис?

— Точно Борис, — самодовольно, радуясь и удивляясь его изумлению ответил Борис. Два мужика сразу шарахнулись в сторону и исчезли, размылись в тумане. А по очереди пронесся, прошелестел гул, сплетаясь в слова, стучавшие в голове и отдававшиеся в душе и сердце.

— Борис!

— Бори-и-ис!

— БОРИС!

— Борис?!

— Сам Борис? Лично?

— Борис, Борис, Борис, борись, борись, борись…

— Станет он!..

— Да и с кем?..

— Ему тоже, небось, приказывают, раз он здеся…

— Точно, раз послали, он и явился…

— По доброй-то воле кто к нам явится!

— Эт-то точно!

— Да кто ему приказать может? Чудаки! Это же БОРИС!

— Борис!..

— БОРИС!..

— Царь Борис!

— Царь Борис — победитель крыс!

— Борис! Борис — победитель крыс!

— Победитель!..

— Победитель по-древнегречески звучит как Александр.

— А вовсе не Борис.

— Царь у нас Александр, а вовсе не Борис.

— Эт-то точно!

— Мама, а кто кого из них поборет?!

— Борис Александра?..

— Или наоборот?..

— Наоборот!

— Ну, это еще надо поглядеть!

— И поглядим!

— Чего еще остается!..

— Стоим и глядим!

— А он что?

— Он же Борис… Вот пусть он и борется.

— Но Александр необоримый…

— На каждого необоримого есть свой борец!

— Борец или Борис?

— Борис!

— Борис — борись!

— Борись.

И вдруг:

— Борис!

— Борис! — ее! — ее! — ее!

— Ссс! — сссс! — ссссс! — сссссс! — ссссссс!..

— Тш! — тш! — тшшшшшшшшшшшшшш! — шшшшшш!

И в наступившей тишине раздался цокот копыт, галоп, переходящий в крысиную побежку и снова в галоп.

Голоса и цокот копыт звучали, однако, как-то странно, словно плавали в тумане, отдельно, сами по себе, без существ, производивших эти звуки. Словно бы они просто рождались в тумане и вместе с туманом вплывали в уши и мозг Бориса — лестные слова и угрожающий галоп. Все это, наверно, происходит так оттого, казалось ему, что он не связывает происходящего с собой. Где-то краешком оставшегося незатронутым болезнью разума, он сознавал призрачность окружающего мира, и это сознание придавало происходящему еще больше призрачности. После слов о Борисе-победителе ему захотелось даже посмотреть на себя со стороны — неужели это про него речь? Но ничего не получилось.

Однако цокающий топот послышался уже совсем близко. «Как же это крысы ездят на лошадях?» — невольно подумалось ему, стало страшно, и этот страх показал ему, что все же он принимает, хотя бы отчасти, всю здешнюю ситуацию как взаправдашную, как нормальную, словно это и не он лежал только что на сундуке у бабушки Насти.

— Это не лошади, это такие специально под лошадей дрессированные крысы, — буркнул сзади Саша, угадывая его мысли. — Так что, считай, их вдвое больше, чем четверо. У этих, что вместо лошадей, тоже мечи есть.

— Отвали! С дороги! Отвали! — послышались уже совсем рядом властные и негромкие, хриплые, пропитые и прокуренные, можно даже сказать, приблатненные голоса. Очередь качнулась в сторону всем своим огромным телом. А он увидел сквозь туман фигуры в латах, на низкорослых конях, похожих на огромных крыс, с опущенными удлиненными забралами, из-под которых и раздавались эти жуткие голоса.

У Бориса защемило сердце — сейчас что-то произойдет, очередь набросится на четырех крыс-стражников и сомнет их, ведь тут он, Борис, которого они столько ждали и которого называют победителем крыс. Он не знал, куда его занесло и что тут происходит, вьявь это или только чудится, но чувство подсказывало ему, что, разумеется, крысы, угнетающие людей, — это ужасно. И хотелось влиться в толпу, которая сейчас что-то такое сделает, ведь ей, наверно, для такого поступка не хватало малого — его присутствия. И все вместе, они без особых усилий с его стороны победят.

— Отвали, мразь! Отвали, падла! — раздавались хриплые голоса крыс и копья слегка и лениво шевелились в их лапах, одетых в железные перчатки. И там, где стражники проезжали, образовывались воронки, пустоты, провалы, толпа отступала, ежилась, все теснее прижимаясь к стене, а крысы все ближе подвигались к Борису. Вот уже скоро будут рядом, вот уже ближайших к нему шевелят копьями, заставляя каждого поворачиваться к ним лицом и пристально его разглядывая. И Борис понял, что первым никто не решается, что, наверно, ждут этого от него, ведь «борись, Борис», говорили они, и он крикнул, сорвавшимся и нелепо пронзительным, как оно и бывает во сне, самому себе противным голосом:

— Эй, люди! Вас же много!

Но от крика его началось делаться странное: все люди, бывшие неподалеку от него и сидевшего на приступочке у подъезда Саши, стали словно растворяться в тумане, пока они не остались в одиночестве. И туда, к ним, устремились стражники. В грозной тишине раздался дважды голос гадкий переднего крыса:

— Уй-уй! Не могу! Г ли, какой Борик! Ой, испугался, — и он копьем указал на Бориса, повторяя: — Гли, вот он, Борис-то! А мы-то его искали повсюду!

Крысы надвигались и росли, раздувались, направляя на него свои копья, а он хотел поднять руку и не мог, хотел сказать и не мог, шагнуть и не мог, хотел просто вжаться в стену и не мог пошевелиться, чувствуя, что он в состоянии только рухнуть как куль с мякиной и не двигаться, и пусть они заколют копьями: сопротивляться он не в силах. И только одна дурацкая мысль посетила его: «Раз они меня искали и теперь убьют, значит, быть может, все это и не сон, а мне только снилось, что это сон, а вот убьют, и все окажется взаправду». И от этого рассуждения холодная немочь овладела им окончательно.

Но тут вдруг какой-то крик словно электричеством дернул его:

— Бежим! — крикнул Саша и сильно потащил за руку.

От его рывка Борис крутанулся на одном месте и чуть не упал, настолько ноги не слушались его, так что Саше пришлось просто проволочь его и силой заволочь в подъезд, где он немного опомнился, пришел в себя. А Саша снова крикнул:

— Вверх! Бегом! Успеем!

И тут начался этот бредовый бег вверх по лестницам и площадкам, такой бег, какой наяву никак не возможен.

Ноги, руки, все тело стали вдруг удивительно послушны и ловки. Борис бежал вверх по разрушенной лестнице, с кой-где разбитыми и проваленными ступенями. У подъезда слышалось фырканье крысолошадей, а потом следом раздался топот преследователей. Саша несся впереди, а Борис старался не отставать. Они поднимались, не останавливаясь ни на мгновение, но Борис успел заметить, что ступеньки этой лестницы выложены изразцовой плиткой, как бывает в старых домах в центре города, а перила чугунные, плотные, отполированные руками до светлых пролысин. Каждый лестничный пролет кончался двумя площадками, и они сворачивали то на левую площадку, то на правую, потому что каждая из площадок имела новую, свою лестницу, и такими разворотами, как догадался Борис, они пытались сбить след. Один раз они пробежали по какому-то переходу с пятнами квартирных дверей по стенам этого перехода и очутились, как показалось Борису, вообще в другом подъезде, если не в другом здании. И снова вверх, вверх, не останавливаясь, не отдыхая.

В следующий момент стало не то, чтобы сложнее, но страшнее: сквозь какую-то стеклянную дверь они выскочили на открытую площадку, стены вокруг которой были полностью разрушены, а сама она шаталась под ногами над пропастью во много этажей, держась на железных скрепах, наполовину вылезших из своих пазов. Они пробежали по ней, сразу окутавшись уличным белесым и влажным туманом, вбежали в другую, тоже стеклянную дверь, и выскочили на новую лестницу. Борис, не прекословя, доверясь полностью, следовал за Сашей, стараясь взглядом не потерять его кожаного пальто, которое тот не сбрасывал и которое словно бы и не мешало скорости его бега. Время от времени Саша оборачивался, проверяя, следует ли за ним Борис, подмаргивал ему сразу обоими глазами и выглядел так плутовски-бесшабашно, что Борис преисполнялся благодарностью к нему и уверенностью: непременно они убегут от хриплых и страшных крыс.

И тут они выскочили на площадку, где лестница обрывалась, точнее сказать, отсутствовали нижние ступенек десять, верхние же, прикрепленные к следующей площадке, существовали. Они свисали на покореженной чугунной арматуре, покорежены были и чугунные перила, но, судя по всему, дальше лестница продолжалась нормально.

— Делай, как я! — крикнул Саша.

Он подпрыгнул, ухватился рукой за железяку перил, повис на руках, затем подтянул ногу, согнув ее в колене, почти до уровня головы, уперся стопой в болтающуюся скобу и вдруг резко распрямился, отпустив на секунду руки, но тут же снова ухватившись за перила выше, в той части лестницы, где она была цела. И еще через мгновенье стоял уже на ступеньках. Борис попытался повторить, но, если б не помощь Саши, он бы, конечно, рухнул. Он уже и падал, все откидываясь и откидываясь назад, бесконечно откидываясь назад, казалось, что человек не может так долго откидываться назад, да так плавно и неотвратимо, хотя и ужасно медленно, и он даже мог долго смотреть на себя со стороны, как это он долго падает и как сейчас шмякнется головой, затылком или темечком о каменные плиты площадки, но тут Саша, глубоко нагнувшись, твердо ухватил его за рукав пыльника, чуть не вытряхнув Бориса из него, однако не вытряхнул, а вздернул на ступеньки, поставив рядом с собой и придержав за плечи.

— Спасибо, — сказал Борис. — Ты ловок, прямо, как кот, — добавил он и удивился, что произнес такую фразу, вовсе не чувствуя себя запыхавшимся от такого сумасшедшего бега.

— Ну до Кота мне далеко, — ответил Саша. — Особенно до Настоящего, — он посмотрел на Бориса пьяновато-многозначительным и глубокомысленным взглядом. Пьяный дух так и не выветрился из него, несмотря на отчаянный бег по лестницам, но держался при этом Саша все равно с куртуазно-рыцарской вежливостью и твердостью. — Бежим. Еще немного осталось, — сказал он.

Они снова побежали. «Как странно, — подумал Борис, — уже столько бегу, а ни капельки не устал, не вспотел даже. А если б все было на 'самом деле, то пот так и лил бы». Но не успел он подумать об этом, как почувствовал, что лучше бы ему об этом не думать, он вдруг сразу начал уставать и от Саши отставать, дыханье стало прерывистым, жарким, одежда помехой движениям, а ноги так отяжелели, что их приходилось поднимать и с силой посылать вперед как посторонний предмет, да и не слушались они его уже почти. Но вот, заплетаясь от тяжести в ногах и свистя почти недышащими уже легкими, он взобрался следом за Сашей на последнюю лестничную площадку, которая была как бы вынесена над домом, во всяком случае крыши над ними теперь не было, а через них перекатывались волны тумана. Они остановились. Поскольку стен тоже вокруг не было, она напоминала Борису смотровую площадку старинной рыцарской башни. От ее края куда-то в неизвестность тянулись две широких, составленных рядом доски, и без перил.

— Ну, дошли, наконец, — сказал Саша. — Теперь можно и посидеть, немного передохнуть, — он сел, болтая ногами над пропастью.

Борис осторожно опустился рядом на корточки, а потом и сел, потому что усталые мышцы не держали его, но ног вниз не спустил.

— Спасибо, — сказал он, хотя что за история, в какую он втравился, и что за башня, куда его завлек Саша, он и подумать не мог.

— За что «спасибо»? — рассмеялся Саша. — За то, что я тебя Бог знает куда затащил и заставил побегать? — он снова рассмеялся своим похожим на кашель смехом. — Шучу. Хоть что-то и я должен был сделать, наконец. Все равно основное — тебе предстоит.

— Почему мне? У вас что, других Борисов нет? — сам удивляясь своим странным вопросам, спросил Борис.

— А другого у нас и быть не может, — Саша сплюнул далеко в туман. — У нас все в честь царя Александра названы: и мужчины, и женщины, и даже крысы. Мы ведь все — победители. Нашими совместными усилиями и только в их результате, — сказал он противным голосом, кого-то передразнивая, — были ниспровергнуты и побеждены наши общие враги, именуемые в просторечии домашними котами и кошками, а по научному «фелис катус». Ты, небось, и представить не мог, что такое бывает… — он повернулся, хлопнул Бориса по плечу, да так и оставил руку у него на плече, выжидающе, с пьяной, настойчивостью вопросительностью заглядывая ему в глаза.

— Но почему я? — снова повторил Борис, испытывая неловкость от лежащей на плече руки, словно этот жест его обязывая к каким-то поступкам, обязывал помочь. — Почему я? Да и что я должен, точнее сказать, могу для вас сделать?

— Ох, — сказал Саша, снимая руку с его плеча. — Я ведь и сам толком не знаю. Я все думал, это бабушкины сказки: и про Лукоморских Витязей, и про Заклинательную Песню, и про Бориса… Могу только рассказать, что запомнил, а всего я и не знаю. Как родился, все уже, как сейчас, у нас было. При мне, правда, последних Настоящих Котов добивали. Это помню. Премия была за каждого пойманного, и час был назначен, когда сдавать их, час Кота. В этот час стража объезжала город и собирала пойманных «фелис катусов», и до сих пор ездит, хотя уж, кого могли, всех выловили, — он вздохнул и снова пьяным длинным взглядом уставился в Бориса, но тот ничего не спросил. — А откуда крысы взялись, — продолжал Саша, — ей-ей, не знаю. Но мне моя бабушка Саша, давно это было, всегда рассказывала и всегда я думал, что это сказка, что вот, дескать, однажды придет Борис и сумеет дойти до Витязей, живущих у Лукоморья, это наши предки. А дальше вообще непонятное несла, что, когда он пройдет лес и дол, как она говорила, видений полный, и выйдет по Трудной Дороге к морю, он увидит рыцарей, собравшихся за скалой, и узрит невиданный пир, и если ему неведом будет страх, то пусть он спустится к ним со скалы и войдет в их круг, и когда они возведут его в рыцарское достоинство, то о заре там еще прихлынут волны на пустой и песчаный брег и тридцать витязей выйдут из ясных вод, так увеличится их войско, и пойдут все за ним и прогонят крыс. Она мне говорила, чтобы я все это запомнил, потому что и сам я из древнего рыцарского рода, и хотя мы уже давно не рыцари и мой родитель служит крысам, я все равно это должен помнить. Но еще она говорила, что Борис никуда не пойдет, пока не услышит Заклинательной Песни. А где и от кого ты ее должен услышать, я не знаю. А когда ты ее услышишь, ты должен найти не то Тинна, не то Финна, он и подскажет тебе дорогу к Лукоморью. Но тут уж я смогу тебе помочь, потому что на самом деле если кто и знает дорогу, так это не Тинн, и не Финн, а Мудрец. А как к нему пройти, мало кто знает, да и трудно: к нему, говорят, путь идет через огонь, воду да медные трубы. А не то просто приходи в Деревяшку, там я тебя буду ждать. Может, и Саня будет. Посидим, поговорим. Что-нибудь придумаем.

— А что такое деревяшка? — спросил Борис, будто все остальное было ему ясно.

— Так называется одна харчевня, — ответил Саша и замолчал.

Внизу вдруг послышались ругательства, хрипенье, сопенье и топот шагов, и лязг железа. Саша вскочил на ноги.

— Тебе пора, — вскричал он, указывая рукой на две доски, провисшие над пропастью. — На той стороне должен быть спуск.

— А крысы?!

— Они не пройдут. Видишь? — Саша указал на медные кольца, вделанные в края этих толстых досок. — Как пройдешь, крикнешь мне с той стороны, я их подниму и просто-напросто вниз сброшу.

— А ты, разве не пойдешь со мной?

— Куда мне! По этим доскам только в бреду да во сне пройти можно. А бабка говорила, что где-то там, где, она и сама не знала, заболеет Борис и к нам попадет в бреду, для него это будет страна бреда и грез. И нас спасая, сам спасется, говорила она. Что покинет, то найдется. А вас разбудит — сам проснется. Она и сама этих всех слов объяснить не могла, но говорила, это когда-нибудь они для Бориса прояснятся. А ты и есть тот самый Борис. Я ж видел, как ты с лестницы падал, такое только в бреду или во сне возможно. Так что не бойся и — вперед.

— А что с тобой будет?

— За меня не беспокойся, — он мрачно засмеялся. — Родитель выручит. На худой случай семь дней в амбаре отработаю. А тебе назад дороги нет.

Борис все еще колебался, стоя перед досками и никак не решаясь ступить на них ногой. Пыльник, промокший от тумана и обвисший на нем, он сбросил вниз.

— Скорей, — торопил Саша.

— А куда я попаду? — не унимался Борис.

— Куда! Куда! — уже злобно передразнил его Саша. — Отсюда — вот куда! Ты должен спастись, потому что на тебя все надеются. Только на тебя. Понятно это?

— Тогда почему, если все ждут и надеются на Бориса-избавителя, никто мне не помог?

— Как никто? А я? — искренно поразился Саша. — Тебе мало? Один человек помог — это совсем не мало. Один помог — это уже много. Один — это совсем немало!..

Уже совсем близко, у лестничного разлома, слышалось сопенье, хрипенье и рычанье крыс-стражников. И Борис ступил на доски, так напоминавшие половицы в доме у бабушки Насти. Он шел, не видя ничего ни перед собой, ни под ногами, доски прогибались под ним, туман обволакивал, запеленывал, мешал идти. И когда перед ним появилась новая площадка, он поначалу даже не поверил, но вскоре простор для ног убедил его в этом. Тогда он повернулся в Сашину сторону и, услышав его вопросительный возглас, крикнул в ответ:

— Эгей! Я доше-ол!

И доски вдруг приподнялись и тут же соскользнули и ухнули в пропасть. Дорога крысам была отрезана. Борис облегченно вздохнул, почувствовав себя в безопасности, и двинулся вниз по новой лестнице, прочь, куда-нибудь, только подальше отсюда, только бы выбраться, выбраться из лабиринта лестниц и сдавливающих душу домов, выбраться бы на улицу, на землю, где бы он мог оглядеться и сообразить, что делать, а не просто тупо следовать извивам лестниц, там бы он не чувствовал себя как в ловушке. А именно это чувство он сейчас и испытывал.