"Чёрный всадник" - читать интересную книгу автора (Малик Владимир Кириллович)

10

В печке жарко пылали сухие дрова, приятное тепло растекалось по просторной комнате. Но Арсен никак не мог согреться после суток, проведённых в холодной сырой яме. Да и на сердце у него было тяжко.

Казак сидел в массивном дубовом кресле, руки привязаны прочной верёвкой к подлокотникам, и он не мог ими даже шевельнуть.

Кроме него, в комнате находился только Юрась Хмельницкий. Он сидел напротив Звенигоры за широким столом и в упор смотрел на него.

— Ну, казак, если скажешь правду, я обещаю тебе жизнь и волю, — тихо произнёс гетман. — Не нужно упрямиться… Мы знаем, кто ты, как тебя зовут, откуда прибыл. Ты должен сознаться, с чем явился сюда. С какой целью? Выследить и убить меня? Или разведать, что творится в Немирове? Отвечай!

Арсен молчал. Сказать правду он, понятно, не мог. Ещё вчера вечером он понял, что Многогрешный не помнит Златку или же просто не видал её тогда в Аксу. Значит, с этой стороны можно не опасаться разоблачения. Ну, а от него самого они мало что узнают… Однако, чтобы выиграть время, он решил схитрить.

— Ясновельможный пан гетман, скажу, как на исповеди. Да, я приехал из Сечи. Меня прислал Серко…

— С чем? — Хмельницкий не сумел скрыть заинтересованности, глаза так и заблестели.

— Вчера я не мог сообщить вам в присутствии иноземцев… А сегодня скажу… Думаю, пан гетман…

— Можешь говорить все откровенно, — кивнул Юрась.

— Хорошо… Итак, меня прислал кошевой к вашей милости, пан гетман. Кошевой велел передать, что надеется на добропорядочность пана гетмана и вручает судьбу своего посланца в ваши руки.

— Не беспокойся, — заверил Юрась, — тебе ничто не угрожает.

— Тогда зачем меня связали? Зачем бросили в яму?

— Видишь ли… — Гетман замялся.

— Понимаю. В присутствии янычар и татарских мурз вы не могли поступить со мной иначе. Не так ли? — помог ему Арсен.

— А ты догадлив, казак, — согласился гетман. — Ну, рассказывай дальше!

— Развяжите мне руки. Иначе я не буду говорить… Чего вам меня бояться? За дверями ведь стража!

— Я не боюсь тебя… Это сделано на случай, если сюда зайдёт кто-нибудь из иноземцев, как ты выразился, — вывернулся Юрась. — Так что потерпи немного… Мне не хотелось бы, чтобы нас застали за мирной беседой. Ведь сам понимаешь, здесь следят за каждым моим шагом…

— Зачем тогда сидеть здесь?

— Как это? — не понял Юрась.

— Какой вы гетман, если ваши руки связаны, как и мои? За вами следят иноземцы! Вы выполняете их волю… Не пора ли, пан гетман, бросить все и вернуться к своему народу? Именно это хочет знать кошевой Серко… Он очень любил, высоко ценил вашего отца и надеется, что сын Богдана отречётся от извечных наших врагов — турецкого султана, крымского хана, разоривших за последние пять — десять лет пол-Украины, и вместе с левобережными казаками да запорожцами станет против них! В таком случае народ простит и забудет вашу вину…

Юрась побледнел. Едва сдерживая себя, сказал:

— Как мыслит себе кошевой Серко моё возвращение в лоно народа? Если бы я хотел это сделать, так турки не позволят. Меня сразу же схватят!

— Мы помогли бы. Было бы только ваше согласие.

— Значит, Серко предлагает мне измену?

— Изменить можно друзьям, товарищам, народу своему, отчизне… Но бегство от врагов своего народа назвать изменой нельзя.

— Это мои союзники!

— Это злейшие враги!.. Султан Магомет творит на нашей земле то же, что когда-то делал Батый, — до последнего истребляет население… Ничто не может оправдать вашего союза с ним…

— Ты ещё мальчишка и ничего не понимаешь! — воскликнул в раздражении гетман. — Жестокость и насилие — неотъемлемые признаки любой власти.

— Да, власть — это насилие, но разумные правители ограничивают его законом, который и сами, если они уважают себя, не должны преступать и не преступают. А где пренебрегают законом, там начинается своеволие и жестокость… Ни султан, ни хан не придерживаются закона даже на своей родине, так чего же вы хотите от них здесь, на чужой земле, среди чуждого им народа? Они арканом и саблей уничтожат всех нас до единого!

Гетман не ожидал такой отповеди от простого на первый взгляд казака и был крайне удивлён. Но вдруг до его сознания дошло, что, возможно, казак намекает на то, что и гетман чинит беззакония, истязая жителей этого края и вымогая у них золото, серебро и всякие другие драгоценности. Он покраснел и зловеще впился холодным взглядом в смельчака, однако Арсен не отвёл своих глаз. Это ещё больше разъярило Юрася: он не терпел, когда кто-нибудь мог выдержать его взгляд.

— Серко, видать, знал, кого посылать, — со значением промолвил он. — У тебя острый язык. Но запомни, что часто язык — наш враг и из-за него не одна голова слетела с плеч!..

Это была прямая угроза. А Звенигора знал, что у Юрия Хмельницкого, человека несдержанного, болезненно уязвимого, исступлённого, от угрозы до решительного действия — один шаг. Заметив, как зло блеснули чёрные глаза гетмана, он вздрогнул и пожалел, что был так откровенен.

— Ясновельможный пан гетман…

Но Юрась перебил его:

— Все запорожцы — мои враги! Если б я смог, то всех отправил бы султану на галеры! И ты среди них был бы не последним!..

Неизвестно, чем закончилась бы эта необычная беседа, но тут вдруг распахнулась дверь и на пороге появился Палий. Гетман ошалело смотрел на незнакомца, вслед за которым в комнату ввалились вооружённые люди. Казалось, у гетмана отнялся язык.

— Слава богу, успели! — воскликнул Палий, бросаясь к Арсену и разрезая у него на руках верёвки.

— Арсен! Брат! — Роман схватил Арсена в объятия, поцеловал в щеку. — Мы так боялись за тебя!

А позади стоял, раскинув руки, Спыхальский и, чуть не плача от радости, улыбался. Усы его встопорщились и шевелились, как у кота. Лишь только Роман отпустил Арсена, пан Мартын сгрёб его своими медвежьими лапами и крепко прижал к груди.

— Живой, голуба! Живой, холера! — загудел Арсену в ухо. — Вот скинем с тебя штаны да всыплем как следует, сорвиголова ты мой любый, чтоб знал, как лезть поперёд батьки в пекло! Чтоб слушался старших, когда они уму-разуму поучают!

Оттолкнув Арсена от себя, он действительно дал ему леща по спине и вытер кулаком мокрую щеку. Чувства поляка были так непосредственны и искренни, что Арсен, смеясь, схватил его за плечи и чмокнул в жёсткие, как спицы, усы.

— Благодарствую, Мартын! Благодарствую, брат! — поклонился он и сразу посерьёзнел. — Думаю, вы пожаловали сюда не надолго?.. Дело сделано, пора, пожалуй, прощаться с хозяином этих покоев?

Все повернулись к Юрасю Хмельницкому. Гетман сник за столом, затравленно поглядывая на засыпанных снегом казаков, которые невесть как появились здесь.

— Челом тебе, пан гетман! — выступил вперёд Палий. — По правде сказать, не чаял я уже когда-либо свидеться с тобой. Но вот довелось. Недаром говорят, гора с горою не сходятся… Почитай, лет семнадцать минуло с тех пор, как в последний раз видел тебя…

— Ты кто? — хрипло спросил Хмельницкий.

— Был когда-то казаком Нежинского полка… Помнишь такой?

— Помню…

— А теперь вольная птица: абшит получил… И стал запорожцем…

— Чего ты хочешь от меня?

— Ничего!.. Вот вызволил товарища, гляжу на тебя — неужели ты и впрямь сын Богдана?

— То есть?..

— Не верится… Если б гетман увидел, что ты натворил на Украине, выродок, он тебя сам, своими руками, задушил бы, как паршивого щенка!

— Ты пришёл убить меня?

Они прямо смотрели друг другу в глаза. Почти ровесники. Палий, правда, был на несколько лет старше, но выглядел моложе гетмана. Один из них снискал славу великого неудачника в личной жизни, разорителя и губителя отчизны, мучителя и безжалостного убийцы; второй ещё не был знаменит и даже не подозревал, что станет известнейшим человеком на Украине и самой светлой личностью её истории того времени.

И вот судьба свела их и поставила друг против друга: немощного, слабовольного Юрася Хмельницкого и высокого, могучего, как дуб, сильного духом Семена Палия.

Увидев, как расширились от ужаса глаза гетмана, Палий горько улыбнулся и сказал:

— Честно говоря, ты давно заслужил виселицы, Юрий!

— Почему ты меня так называешь?!

— Ведь мы товарищи… Вылетели из одного гнёзда: киевская коллегия — наша alma mater.

— Ты учился вместе со мной в коллегии?

— Да, только на два или на три года я был старше. Кстати, здесь, в Немирове, жил ещё один твой товарищ и соученик по коллегии…

— Кто же это?

— Ты его хорошо знаешь — Мирон Семашко…

— Мирон Семашко?

— Да, да, тот, которого ты приказал лупцевать палками по ногам и кинул в зловонную яму.

— О боже!

— Мы вытащили сейчас его, чуть живого, из ямы. Изувер… За одного Мирона тебя следовало бы распять! А скольких людей ты загубил вместе со своими турками да татарами — и не счесть!..

Юрась дрожал, все ниже опуская голову. Каждое слово казака звучало смертным приговором, и Хмельницкому становилось ясно, что пощады не будет.

На время в комнате наступила тишина. Все смотрели на сгорбленную спину гетмана, на его склонённую голову с чёрным чубом, уже покрытую серебристым инеем, на бледное, точно у мертвеца, лицо и тонкие кисти рук, безжизненно лежащие на столе, а видели — безусловно, каждый по-своему — сожжённые города и села, татарские чамбулы, рыскающие по Украине, вереницы невольников и невольниц, тысячи трупов, разбросанных по степям и обглоданных волками и одичавшими собаками. И каждый понимал, что перед ними сидит человек, на совести которого значительная часть этих бедствий. И какими бы высокими, по его соображениям, целями он ни руководствовался, оправданий всему этому нет.

Тишину нарушил Палий:

— Гетман, оглянись вокруг: что ты сделал с отчизной? Что оставил после себя?.. Одни руины! Страшные руины… И кто знает, найдётся ли сила, которая сможет поднять этот край из руин?.. А все началось с тебя да Выговского. Это вы своими изменами погубили творение рук Богдана! С вас начались все несчастья нашего народа! А ведь имели же войско, силу, власть… Эх!.. Дурные, неразумные головы… Но не бойся, мы не убьём тебя… И знаешь, почему?

Юрась долго сидел неподвижно. Потом, видимо, до его сознания дошли последние слова казака, и он медленно поднял голову. Однако не проронил ни слова. В глазах читался вопрос «почему?», да где-то в глубине их вспыхнула искоркой надежда.

— Потому, что ты сын Богдана! — со значением сказал Палий. — Только ради светлой памяти отца твоего даруем тебе сегодня жизнь!.. Так, друзья? Что скажешь, Арсен?

— Я согласен… Но как с ним быть! Оставить здесь небезопасно: сразу же после нашего ухода поднимет шум… Может, связать?

Все задумались. Но тут вперёд подался Спыхальский:

— В яму его, сучьего сына! В яму!.. Нех испробует, как там солодко! — загремел его голос. — Хоть на едну ночь в яму!

— А и вправду, это мысль! — поддержал поляка Роман.

Палий и Арсен не возражали.

Казаки дружно подхватили гетмана под руки и, пригрозив, что при малейшем сопротивлении или попытке позвать на помощь ему всадят нож под ребро, вывели на площадь. Здесь лютовала вьюга. Ветер с бешеным посвистом проносился в закоулках между строениями, занося все снегом. Нигде не видно было ни души.

Спыхальский с Романом отодвинули мат. Арсен начал сапогами отгребать снег, чтобы достать лестницу. Но Спыхальский не стал ждать, толкнул Юрася в спину, и тот, глухо вскрикнув, полетел вниз.

— Ну, как там — не жёстко, пан? — нагнувшись, спросил поляк и прислушался. Из ямы донёсся стон. — А-а, живой-здоровый, чтоб тебя черт забрал… Вот и добре! Испробуй, как тутай живётся, шельма… Жаль, что ныне все узники поутекали, а то они намяли бы тебе бока, уж будь уверен!

Он быстро накинул на яму мат, который сразу же стало укрывать снегом.