Глава одиннадцатая

1

Время в карцере растянулось на вечность. И днем и ночью горел свет. И если бы не кружка воды и кусок хлеба, подаваемый раз в день, он бы совсем потерял счет времени.

Он исхудал, оголодал, вымотался, простыл. Но присутствия духа не терял. Уж лучше в карцере томиться, чем быть стукачом. На этой ноте и закончилось его заключение.

В один прекрасный день грянуло спасительное:

– Тихонов, на выход! С вещами!

Пакетик с мылом, зубной щеткой, пастой и бритвой без лезвия ему передали в тот же день, как он оказался в карцере. Хоть и тяжело ему было, он все же старался следить за собой. Умывался, чистил зубы, даже брился с разрешения надзирателя, который выдавал ему лезвие.

На складе он получил свой вещмешок. Продуктов не было – их уничтожили еще на третьи сутки по описи как испортившиеся. Сигареты испортиться не могли, но из двух блоков осталось только две пачки.

Из штрафного крыла его снова отправили на «сборку». В камере он провел целые сутки. Выспался. Затем, как и должно было случиться, его направили в постоянную «хату». Но перед этим он должен был пройти две санитарные процедуры – баню и обжарку.

Он слышал, что в некоторых СИЗО баня представляет собой обычную помывочную комнату без горячей воды. Но в их тюрьме баня соответствовала своему названию. Единственное, чего не было, так это парной и веников. А так все – и горячая вода в кране, и мочалки, и мыло.

Но прежде чем попасть в баню, он должен был сдать вещи в дезинфекционно-прожарочную камеру. Ролан догадывался, что станет с его костюмом после такой процедуры. У него оставалось еще две пачки сигарет, а прожарочной заведовал зэк из хозобслуги.

– Может, договоримся? – спросил он и предъявил «Мальборо» к оплате.

Молодой зэк быстро смахнул с руки обе пачки.

– Следующий!

На баню отводилось всего пятнадцать минут. И Ролан был не прочь провести все это время под горячей струей воды. После студеной камеры нужно было пропарить кости. И плевать, что помимо него много таких желающих. Он был настолько зол на всех, что готов был броситься в драку за место под солнцем, вернее, под горячим душем. Но ему нужно было привести в порядок свой костюм.

В армии в бане он стирал свое «хэбэ». Здесь же разложил на каменной полке свой костюм. Промочил его до последней нитки, намылил, в ускоренном темпе прошелся по нему мочалкой... Сначала он выстирал свой костюм и только затем встал под душ. И никому не уступал место, пока не прозвучала команда на выход.

Мокрый костюм он надел прямо на тело. Только так можно было высушить его. Трусы и майку получил в каптерке. Там же ему выдали и все остальные атрибуты казенной жизни. Постельное белье серого цвета, как минимум на треть обрезанное и страшно вонючее одеяло, почти пустую подушку, сваленный матрац, миску, мятую кружку, гнутую ложку. Зэк-служка прекрасно понимал, что впаривал ему дерьмо. Стоит, ухмыляется – как будто так и надо.

– Хорошо, что ложка не дырявая, – недобро посмотрел на него Ролан.

– Угу.

– Мужик, ты не понял. Это для тебя хорошо. Ты же не петух, чтобы обратно такую ложку принимать. Эту примешь. И все остальное...

Ролан говорил спокойно, но весомость его слов была подкреплена атакующей напористостью во взгляде. И нахальная ухмылка сползла с откормленной рожи каптерщика.

– Это еще почему? – вякнул он.

– Тогда просто получишь дырку. В свою же ложку...

Увы, Ролан никак не мог наказать служку. Но ведь тот этого не знал. Уверенность, с которой внушалась ему мысль о возмездии, не на шутку напугала его.

– Ну! – Ролан поставил последнюю точку в барахольном противостоянии.

Каптерщик забрал у него все. Выдал нормальные спальные принадлежности. Не новые, но товарного вида. А барахло сплавил зэку попроще.

И снова загремели засовы, заскрипели замки. Ролана подвели к тяжелой двери, обитой стальным листом. Он встал лицом к стене, дождался, когда «пупкарь» откроет дверь длинным с ладонь ключом. Открыл, запустил новичка.

Ролан с трудом втиснулся в камеру, не без труда удерживая скатанный матрац с начинкой, вещмешок.

В нос ударил спертый воздух. Запахи, как в аду. Тошнотворное амбре из грязных потных тел, вонючих носков, прокисшего белья, протухшей еды.

Комната квадратов сорок-пятьдесят. Два окна, наполовину заложенных кирпичом, решетки с «ресничками». Стены в ершистой шубе. Вдоль боковых стен стояли койки в три сдвоенных ряда и в три яруса. Народу валом. Сидят, лежат и даже стоят. Под высоким потолком развешены веревки с бельем. Посреди камеры стоял большой длинный стол, скамейки – все намертво прикручено к полу. Свободные участки стен занимали «телевизоры».

На сборке Ролана пугали рассказами о переполненности камер. О том, что арестантам спать приходится по очереди. И надо сказать, слухи соответствовали действительности. Народу в камере полным-полно. Но не на всех шконках томились по два человека – один спит, другой сидит и стережет сон. Большинство шконок имели по одному хозяину. А некоторые были даже свободны – в том смысле, что никто на них не мял бока. Но еще не вечер – встречи со следователями, адвокатами, родными. Скорее всего еще подтянется народ.

Ролан стоял в нерешительности, хотя и старался не подавать виду, что смущен. Он не принадлежал к криминальной элите и не мог внаглую заявить о своих правах. Он должен был ждать, когда к нему подойдет представитель от смотрящего.

Еще он должен был поздороваться. Но в камере было столько народу, что глупо было бы сотрясать воздух дежурными приветствиями.

В левом углу от окна два ряда шконок были занавешены простынями. Ролан догадался, что это и есть блатной угол. Законы во всех общих камерах одинаковы – бал правит черная масть. Элита криминального общества. А как всякая элита, воры стремились отгородиться от простого народа. Но ведь они должны держать этот народ в повиновении, а для этого обязаны следить за тем, что творится в массах. Должны быть у них свои эмиссары. Должен же был кто-то заметить Ролана.

И точно, из темных недр арестантской массы вынырнул юркий типчик в майке-безрукавке. Над верхним срезом виднелся фрагмент татуировки, на плече синел орел в чемоданом в лапах.

– Дык и откуда мы такие взялись? – с апломбом спросил типчик.

– Со «сборки»...

– По какому разу к нам?

– По первому...

– Первоход, значит... Ну, оно по тебе и видно... А че такой мокрый?

– В бане был. Костюм стирал...

– И где ж ты замарался?

– В карцере. Пятнадцать суток за нарушение режима...

– Ты че, в кондее был? – озадачился типчик. – А говорил, что со «сборки»...

– На «сборке» был. Потом в карцере. Потом снова на «сборке». И только затем к вам...

Ролан говорил спокойно. Не выдавал своего беспокойства. Хотя на душе кошки скребли.

– Зовут тебя как?

– Тихон.

– А погоняло есть?

– Тихон. От фамилии Тихонов...

– Это ты сам так себя назвал?

– Нет, Гордей. Он в законе...

– Гордей тебя крестил? – еще больше озадачился типчик. – Где? Когда?

– Две недели назад. В штрафном блоке. Меня к нему в камеру определили...

– Ты, паря, хорошо подумай. Если ты с Гордеем сидел, это хорошо. Но если пургу гонишь, то простотой своей ответишь... Ты хорошо подумал?

– С Гордеем я сидел. Он мне погремуху дал. Тихон меня зовут...

– Так, ладно, пошли со мной!..

Типчик подвел Ролана к святая святых камеры. Но за занавеску в «красном» углу заглянул сам.

– Кишер, тут это, елочку зеленую к нам забросили. Говорит, что в кондее с Гордеем был...

– Ну давай сюда эту елочку.

Скрипнули пружины – это смотрящий по хате тяжело поднялся со шконки, сел. Отъехала в сторону занавеска – «добро пожаловать, но добра не ждите».

Смотрящим оказался грузный мужик лет сорока. Нездоровая опухлость лица, заплывшие жиром глаза. В камере прохладно, а у него испарина на лбу. Нездоровый цвет лица, одышка.

– Как же так, фраерок, Гордей сейчас на больничке, а ты говоришь, что в кондее с ним парился? Нестыковочка выходит.

– Я с ним одни сутки всего сидел. А потом меня в одиночку перевели. На две недели. Гордея с тех пор не видел...

– А в трюм за что сунули?

– «Кум» распорядился. Хотел, чтобы я на Гордея стучал. Я отказался. Тогда меня в карцер, на голый пол...

– А ты ниче не попутал, пацан? – нахмурился Кишер. – «Кум» наседкой тебя хотел сделать? А может, сделал, а?

– Если б сделал, обратно бы к Гордею определил. А так в карцер...

– Зовут как?

– Ролан. А Гордей сказал, чтобы меня Тихоном звали...

– Гордей сказал?.. А кто ты такой, чтобы он тебя крестил?

– Ну, он меня знал... Не то чтобы знал... Мы с ним в аквариуме вместе сидели. Не больше часа. В июне этого года... Ну да, в июне...

– А ты не лечишь нас? – недоверчиво посмотрел на Ролана толстяк.

– Нет, говорю, что было...

– Ну смотри, если фуфло прогнал, мы с тебя больно спросим... В кондей за что попал?

– С отморозками сцепился. Костюм хотели с меня снять. Ну, я не разрешил... В общем, за нарушение режима...

– Здесь у нас бузить нельзя.

– Так я никого не трогаю. Если меня не трогать...

– На воле как жил?

– Ну, работал...

– Что, всю жизнь горбатился?

– Нет, учился, техникум закончил. В армии служил. Ну, работал потом, на радиозаводе...

– Закрыли за что?

– За разбой...

Ролан не стал добавлять, что он не виноват. Никого это не интересует, есть за ним вина или нет... К тому же вина за ним была. Сколько трупов на его совести...

– Чего так?

– Ну, так вышло...

– Значит, дело случая.

– Что-то вроде того.

– С людьми, стало быть, на воле не знался...

Ролан понял, каких людей имел в виду смотрящий. Воровских людей.

– Ну что ж, фраерок, как жить дальше, тебе самому решать, мужиком быть или с нами. А может, вниз тебя потянет... Тут у нас свои законы. Накосячишь – могут и опустить ненароком. Так что держи ухо востро... Сейчас маляву Гордею брошу. Узнаем, что да как... А пока отдыхай. Немец, там у нас пальма в четвертом ряду свободна.

– Ага, – кивнул типчик, все это время стоявший у Ролана за спиной. – Есть такое.

– Давай пацана туда определяй. Пока туда. А там посмотрим... Все, и не трогай меня до вечера. На массу давит... А вечерком коня пустим. Маляву нужно прогнать...

Смотрящий зашторился. А Немец повел Ролана к свободной шконке.

– На пальме зависать будешь. Верхотура, зато сам по себе... Давай бросай скатку, располагайся. Короче, чувствуй себя как дома...

Ролан бросил на указанную койку свои вещи. Но забраться туда вслед за ними не смог. Немец дернул за руку.

– Это, вот твое место в «телевизоре», – показал он на прибитый к стене шкафчик со шторками. – И в морозилке надо бы тебе место определить. Есть что туда класть?..

– Нет. Весь харч протух.

– А что, дачку не забросили?

– Не знаю. Пока ничего...

Родители могли отправить ему передачу, сестра могла о том же позаботиться. Аврора, если не уехала... Плохо, если не уехала.

– Но есть кому греть?

– Да, конечно.

– Это хорошо. Без грева здесь хреново...

Немец показал ему свободное место в настенном шкафчике.

– Шлемку сюда бросишь, тромбон, весло...

Шлемка – тарелка, потому что чем-то на шлем похожа. Тромбон – кружка, потому что с ее помощью можно переговариваться через стены. Весло – ложка, ну это понятно... Хотел бы сейчас Ролан поработать веслом. После карцера он никак не мог наесться. Сейчас даже пресная каша на воде в радость. Но до ужина еще далеко...

Ролан уже собирался залезть на шконку, когда к нему снова подрулил Немец.

– На, братишка, подкрепись! – С улыбкой во весь рот подал ему кусок настоящей краковской колбасы.

Ролан чуть слюной не захлебнулся.

– Да ладно, обойдусь, – покачал он головой.

Дают – бери, но сначала хорошо подумай. Взять колбасу у того же Немца значило попасть от него в определенную зависимость. Но это ладно, долг платежом красен, и когда-нибудь Ролан его отблагодарит. Его пугало другое. По внешнему виду колбаса напоминала индивидуальную особенность мужской анатомии. Поэтому могла быть использована для провокации. На сборке один знающий товарищ осветил Ролану целый список тюремных подстав-заморочек. Да и Фрезер тоже кое-что рассказал.

– Чего так? – усмехнулся Немец.

– Ножа нет. Колбасу на кружочки порезать нужно...

– Шаришь, пацан... Будет тебе инструмент. А то в рот ненароком возьмешь...

– Не возьму, – покачал головой Ролан. – Никогда не пробовал. И тебе не советую...

Немец исчез вместе со своей колбасой. Но обратно не вернулся. Может, обиделся, что Ролан дельный совет ему дал...

Ролан застелил постель. В костюме забрался под одеяло. Разделся догола, из вещмешка вытащил пару белья, надел его на себя. Повесил костюм сушиться. И залег под одеяло в ожидании ужина...

2

Малява Гордею ушла вечером того же дня, когда Ролан заехал в камеру. Записочку пустили по ниткам, непонятно каким образом натянутым зэками от одной камеры к другой по стенам тюремного здания.

Ролан волновался. Кто знает, может, вор записал его в стукачи, тогда ответная от него малява разразится катастрофой.

Весь следующий день он томился в ожидании ответа. Зависал на своей «пальме», слушал людей, хлебал баланду за общим столом...

Он заметил, что заключенные держатся семьями. Блатные с блатными, мужики с мужиками, неруси с нерусями, чушкари с чушкарями... Опущенным выбирать не приходилось. Их было немного, всего три человека. Жили они под шконкой возле параши, вместе рубали харч – надо сказать, не самый скудный. Об опущенных вытирали ноги, их пинали как лишайных псов. Их презирали даже надзиратели. Но дачки с воли к ним поступали исправно, и никто не смел позариться на них. Западло жрать петушиный грев...

Ролан же был сам по себе. Вроде бы находился на особом положении, но никто не торопился звать его к себе. Для блатных он был чужим, для мужиков тоже. Хитромудрые кавказцы в какой-то степени заискивали перед ним, но сторонились – к своему столу не звали. Да и невыгодно было звать его к себе. Дачки с воли он так и не дождался. Может, была посылка, но затерялась где-то, пока он замерзал в карцере...

Правила поведения в камере были одинаковыми для всех. В сортир можно ходить только утром, в остальное время лишь в перерывах между трапезами. Народу в камере было много – то одна «семья» стол занимает, то другая. Даже если никто не ест, но шторки шкафчиков с пищей открыты – на «очко» идти нельзя.

За стол в верхней одежде не садись. Руки перед едой мой. На пол ничего не роняй, не плюй. Если уронил, ни в коем случае не подбирай – западло.

На глазах Ролана произошел совсем не забавный случай. Крепкого сложения, основательного вида парень из когорты блатных мыл руки под краном. Уронил мыло. А рядом новичок – лет восемнадцать пареньку, может, чуть больше. Блатной многозначительно посмотрел на него. Тот дрогнул – поднял с пола мыло, подал хозяину. По тюремным понятиям это означало поклониться барину. Согнулся паренек, опоганился. И тут же был зачислен в разряд чушкарей. На швабру его посадили. Нет, не в прямом смысле. Но и в переносном ничего хорошего – мыть камеру, чистить парашу далеко не самое приятное занятие. Не хотел бы Ролан оказаться в шкуре шныря...

Многие зэки относились к тюремной камере, как к страшному сну в своей жизни, который при «пробуждении» следовало тут же забыть. Эти люди вели себя как во сне. Замыкались в себе, ничем не интересовались, терпеливо ждали, когда мелькнет свет в конце темного тоннеля. А некоторые арестанты считали камеру непреходящей частичкой своей жизни. Старались обустроить свой быт. Кто-то разрисовывал носовые платки, кто-то кроил занавески из простыней, кто-то разукрашивал стены у изголовья фотографиями секс-символов – разумеется, женского пола...

Ролан же пока уподоблялся пассажиру, который ждет, когда поезд остановится, чтобы сбросить его на станции. Тюремная камера пока что была для него транзитом в этой жизни. Он не хотел задерживаться здесь. Но, увы, он понимал, что попал сюда всерьез и надолго. Так что хочешь не хочешь, а надо было бросать якорь...

Он лежал на своей «пальме». В камере разговаривали тихо, но гул стоял несусветный. Людей как насекомых в муравейнике. Руки в сторону не развести, чтобы не коснуться кого-нибудь. Слева на койке татарин сидит с закрытыми глазами, под нос себе бубнит – то ли молитвы читает, то ли проклятия на ментов шлет. Справа Егорша дымит как паровоз. Под подушкой у него целлофановый пакет, чуть ли не битком набитый сигаретами. Ролана порывался угостить. Мол, не жалко. А он не курил. И начинать не собирался. Курильщик, он как наркоман, когда нет сигарет, стрелять их начинает, а это людей раздражает, настраивает против него. И вообще просящих здесь презирают. Не верь, не бойся, не проси. Или бойся просить...

Малява прискакала по дороге – так выразился Немец. Он сдернул Ролана с «пальмы», чтобы отвести к смотрящему.

Ролан снова оказался в «апартаментах» Кишера. На это раз в «красном» углу собралась вся блатная братия. Сам смотрящий и четверо воровских пацанов из его свиты. Немец тоже занял свое законное место среди них.

– Ну что, могу тебя порадовать, пацан! – высокопарно обратился к Ролану смотрящий. – Наш брат Гордей прислал по твою душу постановочную маляву. Тихон пацан конкретный. С ментами ведет себя правильно. Двоих в уголке отмудохал, на глазах у Гордея. Под пресс тебя бросить хотели, да, братишка? – покровительственно улыбнулся Кишер.

– Прессовали, – кивнул Ролан.

– Да не на того нарвались, гы... У «кума» был, – продолжал смотрящий. – И там не дал себя испаскудить. «Кум» сукой хотел Тихона сделать. Не ссучился пацан. В карцер пошел, но наседкой к Гордею и Каурому не пошел. Информация проверенная, козел из писарей слил... Слышишь, Тихон, Гордей за тебя подписывается. И Каурый тоже за правильного пацана тебя держит...

«Гордеев совсем не тот человек, который тебе нужен...» – вспомнил Ролан слова «кума». Полгода назад он бы ему поверил. Но только не сейчас. Он пострадал от ментов, он находится по другую сторону баррикад. И Гордей со своим воровским братством был гораздо ближе ему, чем любой из ментов, даже майор Осохин сейчас не котировался, хотя он в свое время и спас Ролана...

Он чувствовал, как от слов Кишера его распирает гордость. Два вора за него подписались. Два законных вора. Все в зачет пошло – и те два мента из Красноармейского РОВД, и сутки в штрафной камере в одной компании с ворами, и отказ сотрудничать с операми, и карцер, где он гнил две недели...

– Я за тобой смотрел, пацан, – продолжал Кишер. – Правильно себя ведешь. Рога не вмачиваешь, в душу никому не лезешь, чужие разговоры не ломаешь. Колбасу краковскую хавать не стал...

Смотрящий с одобрением посмотрел на Немца. Но тут же нахмурился.

– Ты больше Тихону подлянки не кидай, – сказал он. – Прописку он, считай, прошел. Достойно прошел. Вот сам Гордей за него подписался, Каурый мазу держит... Да, Тихон, по фене ты не ботаешь...

– Я же не блатной. И в тюрьме впервые...

– Вот, правильный ответ. По фене ты ботать не должен, потому что не наш... А можешь нашим быть. Да, на свободе ты в нашей семье не жил. Но все решает тюрьма, а не свобода. В тюрьме человек познается. Да, бывает, в тюрьме блатной ломается, а мужик поднимается... Тюрьма, брат, наш дом. Здесь все решается... В комсомоле был, в армии служил, это в общем-то косяк. Но так на судьбе твоей писано было. А эту страницу менты перелистнули. Новая у тебя страница. И пока там правильные записи... Короче, слово за тобой, с нами ты хочешь быть или сам по себе. Можем в мужики записать, никто ничего тебе не скажет. Есть мужики козырные, с которыми не в падлу за жизнь перетереть. Есть дерьмо... Короче, выбирать тебе...

– Мне бы с вами, – нерешительно сказал Ролан.

Он даже не представлял себе, что значит быть блатным. Эти люди сызмальства готовят себя к зоне, знают друг друга: в одном кругу вращаются. Все фишки тюремные знают, с картами на «ты»... А он так, сбоку припека. Ну, подписался за него Гордей, что с того... А может, блатные нарочно притягивают его к себе. Семья у них, конечно, большая. Но, может быть, им не хватает бойцов такого уровня, на который поднялся Ролан в результате многолетних тренировок...

– Ну что ж, считай, что ты принят в нашу семью... В нашу. Наша семья – это я. Немец, которого ты уже знаешь. Вот Пекарь! – смотрящий показал на того самого блатного пацана, который сегодня зачморил поднявшего мыло парнишку.

Здоровяк поднялся со своего места, молча пожал Ролану руку. Не очень-то он рад пополнению.

– Жердь!

Со шконки поднялся высокий, но худой как жердь парень. Лет двадцать семь – двадцать восемь пацану. Он подал Ролану руку, унизанную татуированными перстнями. Туманно улыбнулся, обнажая три дырки в переднем ряду коричневых от чифира зубов.

– Земеля!

Совсем молодой парнишка. Но взгляд, как у матерого волка. Вроде бы хилого сложения, но чувствовалось, что в драке он будет биться до последнего. Где силой не возьмет, там заточкой достанет или зубами в горло вцепится. А зубы у него острые, как у хорька...

– Пыж!

Это был единственный пацан, который по-настоящему был рад Ролану. Открытый взгляд, широкая улыбка. Но впечатление добряка он все же не производил. Углубление посреди наморщенного лба – это знак жестокости.

– Ну вот, считай, что ты с нами. В нашей семье, – заключил Кишер. И продолжил: – Но есть еще большая воровская семья. Станешь ты в ней своим или нет, покажет время... А пока... Я так понял, с воли тебя не греют...

– Должны, – пожал плечами Ролан. – Но пока ничего... Будет...

– Кто должен греть? Братва? Родные?

– Я же не при делах на воле был, – покачал он головой. – Какая уж тут братва... Родные должны...

– Ну хорошо. Тогда тебе первое задание. Гордей пишет, что брат Цыган на этап уходит. Подогреть его надо. Денег на «общак» собрать нужно. Улавливаешь момент?

– Сколько?

– Чем больше, тем лучше. Ботву обойдешь. Деньги с них снимешь. Заодно дашь знать, что ты наш человек...

– А у кого деньги есть?

– Да у всех. Через докторов, ну, через адвокатов получают. Через вертухов... Сам, короче, все скоро поймешь... Ну давай двигай, а мы посмотрим. И Гордей посмотрит. Его установку делаешь...

Из блатного угла Ролан выходил совсем другим человеком. Уверенность в своих силах была подкреплена поддержкой со стороны могущественных людей. Он стал частью воровской системы. И хотя он всего лишь на испытательном сроке, камерная ботва обязана признавать в нем воровского человека.

Первым на очереди был Егорша.

– А-а, Ролан...

– Не Ролан я, Тихон, – сурово поправил он.

– Ну, Тихон... Как там дела у тебя? Что Кишер говорит?

– Кишер говорит, что ты на «общак» должен. Цыган на этап уходит...

– Кто такой Цыган?

– А это не твоего ума дело... Деньги давай.

– Так нет у меня, – надулся Егорша.

– А если найду? – придавил его взглядом Ролан.

– Э-эх, везде одно и то же...

Егорша работал на рынке. Еще со времен, когда открывались первые кооперативы. Натерпелся от братков-рэкетиров... Скажи Ролану полгода назад, что ему придется собирать дань с людей, не поверил бы... Но то было раньше. А сейчас он другой человек. Он должен выживать в тюрьме. И он выживает. Зубами в новую жизнь вгрызается. И никаких угрызений совести...

Людей убивал. И на «общак» собирать будет. А понадобится, и башку несговорчивому лоху скрутит... Он уже давно не тот Ролан, которого когда-то самого держали за лоха...