Владимир Киселев Я – сварщик

Перед моей головой, закрытой защитной маской из фибры с прямоугольным окошечком из черного стекла, почти непрозрачного для дневного света, находился стык двух толстых листов стали. Их предстояло сварить прочным трехслойным швом.

Сжимая в руке держатель, я прикоснулся тонким и длинным электродом к металлу. Вспыхнула дуга.

Благороден и славен труд сварщика! Профессор Медико-хирургической академии в Петербурге Василий Владимирович Петров, который в 1803 году издал труд с громоздким названием «Известие о гальвано-вольтовских опытах посредством огромной батареи, состоявшей иногда из 4200 медных и цинковых кружков», едва ли представлял себе, что предсказанное им применение электрической дуги для сварки металлов займет такое важное место в технике…

От этих высоких мыслей меня оторвал резкий удар по плечу. Я оглянулся, отбросил маску. За моей спиной стоял мастер Максим Иванович Дзюбко – пожилой, но, как мальчишка, румяный и белозубый человек, имя которого я встречал в специальной литературе. Дзюбко принадлежал замечательный способ сварки чугуна без подогрева, обычными электродами.

– Как ты варишь?! – закричал Максим Иванович, перекрывая гулкую дробь пневматических молотков (от них в цеху по временам такой грохот, что, кажется, не услышишь не только голоса, но и собственных мыслей). – Что ты делаешь?! Подрезы! – Он провел по горячему шву черным ногтем, жестким, как панцирь черепахи. – Непровары! Брак! Куда это к черту годится?!

– Электроды сырые, – неуверенно ответил я.

– Что? – то ли потому, что не услышал, то ли потому, что не поверил, закричал мастер.

– Электроды сырые…

– Как это?… Почему?…

Мастер взял в руки электрод, согнул его, посмотрел на излом в обмазке.

– Да, действительно сырые, – буркнул он. – Сколько раз говорили кладовщику…

И он, ворча, ушел, а я снова приступил к сварке.

На заводе я работал четвертый день. Попал я сюда не совсем обыкновенным образом.

Не так давно я пришел к Мартыну Каленниковичу – директору завода. Изнуренное тяжелой болезнью лицо его еще больше, чем всегда, походило на череп, туго обтянутый блестящей желтой кожей, темные веселые глаза сидели в глубоких глазницах. Несколько месяцев тому назад старик перенес сложную операцию.

– Что случилось, Володя? – спросил он. – Как это ты к нам попал?

Мартын Каленникович – старинный приятель моей мамы – знал меня с детства.

– Як вам по делу, – ответил я. И довольно решительно изложил ему свое дело.

Я пишу повесть на так называемую производственную тему (хоть в устах иных критиков слова «производственная тема» звучат почище всякого ругательства). И мне хотелось, чтобы Мартын Каленникович принял меня на завод, сварщиком, да так, чтобы никто не знал о том, что я – литератор.

Пока я говорил, Мартын Каленникович все поглаживал себя по тонкой в морщинах шее и оттягивал пальцами свободный и мягкий ослепительно белый воротник рубашки, как это всегда бывало с ним, когда он сердился. Мать как-то рассказывала, что эта привычка появилась у Мартына Каленниковича еще со времен гражданской войны, когда его, партизанского разведчика, однажды повесили петлюровцы. К счастью, товарищи подоспели на помощь и его освободили из петли совершенно бездыханного.

– Зачем нужен этот маскарад? – довольно безрадостно встретил мою просьбу Мартын Каленникович. – Приходи, пожалуйста, если хочешь, на завод, побывай в цехах, поговори с людьми… Вникай, как говорится, в жизнь…

– Да ведь когда сам работаешь – совсем другое дело, – возразил я.

– Никакой разницы! – отрезал старик. – Наоборот, как говорится, со стороны – виднее… И потом, ты уже, наверное, совсем забыл электросварку. Над тобой только смеяться будут.

– Не забыл, Мартын Каленникович, честное слово, не забыл!

Директор завода молча прошелся по своему большому неуютному кабинету вдоль длинного стола для совещаний, вернулся и, глядя в сторону, сказал:

– Ну ладно. Возьмем тебя на завод. Но с условием. Пиши, что хочешь, – хоть заметку в газету, хоть роман, но на каком заводе – чтоб и словом не упоминалось…

– А если я о положительном напишу? Ведь завод систематически план перевыполняет, переходящее знамя завоевал…

– Ну уж так сразу и о положительном, – недоверчиво, с хитрецой посмотрел на меня директор завода. – Знамя – знаменем, а если в цеху поработаешь, обязательно во что-нибудь вцепишься. Знаю я тебя. А нам, как говорится, до идеала – ой как далеко.

– А если просто похожу по цехам, так не вцеплюсь? Ведь вы сами говорили, что со стороны видней.

– Что это ты меня, старого воробья, на слове ловишь? – обезоруживающе и обаятельно рассмеялся Мартын Каленникович. – Я бы еще и не то сказал, чтоб тебя отвадить.

– Но, Мартын Каленникович…

– Короче – ты меня не проведешь. Даешь слово – приму на завод. Нет – считай, как говорится, не сошлись характерами…

Пословицы «дуга ярко светит, но сварка – дело темное» – не найдешь ни в одном сборнике пословиц и поговорок. А между тем она известна любому сварщику. Тем-то, между прочим, хороша патонов-ская автоматическая сварка, что она обеспечивает стабильное качество работы. При ручной же электросварке качество шва может зависеть от тысячи причин, даже от настроения сварщика.

У меня, однако, несмотря на хорошее настроение, шов получался неровным, корявым, на электроде нагорал козырек – металл расплавлялся раньше, чем испарялась обмазка.

На другой день после моего разговора с мастером Дзюбко «на заборе» – так в цеху называли большую доску, на которой вывешивали объявления и стенгазету, появился приказ, где среди многих других пунктов были и такие:

«Сварщику т. Киселеву В. Л. за допущенный брак объявить выговор с предупреждением… Кладовщику т. Цыпленкову С. И., выдавшему сырые электроды, благодаря чему повысился процент брака в сварочных работах, объявить выговор с предупреждением».

Меня не баловали критики, мне случалось получать взыскания, но еще ни одно из них не оставляло у меня такого горького чувства.

Пока я стоял перед доской и «делал хорошую мину при плохой игре», а проще говоря, довольно криво и беспомощно улыбался, ко мне подошел Вася Фесенко – рыжеволосый невысокий паренек с веснушчатым лицом и тонким, чуть свернутым набок носом – чемпион завода по боксу в легком весе и великолепный сварщик, что называется «милостью божьей».

– Поздравляю! – весело и громко сказал Вася и преувеличенно торжественно пожал мне руку, как, вероятно, пожимал руку партнерам на ринге. – Вот ты и в приказ попал!

Но, посмотрев на меня, Вася вдруг изумился:

– Да ты что, тушуешься, что ли? Не обращай внимания! У нас выговоры вроде как птичка, знаешь, пролетела… На одного сегодня капнула, на другого – завтра капнет…

В кладовой дюжий мужик – Цыпленков, жестикулируя пудовыми кулаками и пряча глаза в густых медвежьих бровях, говорил, обращаясь к слесарю Гибайдуллину, но адресуясь явно ко мне:

– Не могу я переваривать этих кляузников. Они мне – как серпом по горлу. Чем кляузничать, спросил бы – есть в цеху сушка для электродов? Что я – сверху сяду на электроды и буду их сушить? Выговор записали… С предупреждением… Чем выговор писать, лучше бы сушку обеспечили! Работаешь, стараешься – а тебе выговор… Я промолчал.

Через несколько дней меня перевели на участок полуавтоматической сварки, где работа требует меньшей квалификации. При всем старании на ручной электросварке я не выполнял даже нормы – не было уже необходимой твердости в руке, не хватало уверенности. Я огорчился сначала, а потом, оказалось, мне просто повезло. На участке осваивались новые полуавтоматы – небольшие, точные и очень производительные машины. Работать здесь было не только лестно (испытывалась новая техника!), но и особенно любопытно.

А когда дело наладилось, когда стало видно, что операции, которые требовали большого труда и времени при ручной электросварке, новые полуавтоматы выполняют быстро и просто – участок вышел на одно из первых мест на заводе.

Расстраивало меня только то, что я заболел насморком, непрерывно шмыгал носом и почти не выпускал из рук платка. Хорошо хоть, что при полуавтоматической сварке не нужно предохранять лицо от искр и глаза от сияния дуги – я совершенно не представляю себе, как можно пользоваться носовым платком в фибровой маске.

Впрочем, простудился не я один. По цеху гуляли ледяные сквозняки. От паровых батарей несло жаром, а двери с обеих сторон почти целыми днями – настежь.

Как-то в перерыве я присел возле обогревательных батарей рядом со старым сварщиком Егором Абрамовичем Апостолом – он в столовую не пошел, а неторопливо жевал взятый из дому бутерброд и запивал чаем из термоса.

– Болят мои косточки, – вдруг негромко сказал Егор Абрамович как-то совсем по-детски. Он глядел в одну точку и, очевидно, даже не заметил, что произнес что-то вслух. Я наблюдал такую привычку разговаривать самим с собой у многих старых сварщиков. Вероятно, сказывались годы, проведенные наедине с электросварочной дугой, заглушающей голос своим треском.

– Что, ревматизм разыгрался? – спросил я.

– В коленках ноет, – ответил Егор Абрамович. – Особенно от сквозняков этих. – Он посмотрел на меня подозрительно, не понимая, как я догадался о его мыслях, и вдруг предложил: – Пошли, хлопцы, к начальнику цеха… Сквозит так, что душу выдувает.

– А возьмем меня, к примеру, – сказал нам начальник цеха Семен Михайлович Ткач – большой, тяжелый человек в облезлой пыжиковой ушанке и с обмотанным вокруг шеи шарфом. – На меня чуть пахнет – и я простужен. Только встал после гриппа и снова схватил насморк. – Он извлек из кармана носовой платочек, обшитый цветным кружевом, вытер нос и конфузливо пояснил: – Своих платков не хватило. Пришлось у жены потихоньку взять. – Начальник цеха нас заверил: – Сегодня же будут приняты меры…

Действительно, «на заборе» появился приказ: «В результате того, что механик цеха т. Слипченко В. Д. не обеспечил цеховые двери противовесами, в цеху имеются сквозняки, что повысило заболеваемость коллектива рабочих и инженерно-технических работников простудными заболеваниями. За проявленную халатность объявить механику т. Слипченко В. Д. выговор».

Механик не остался безнаказанным. А сквозняки – сквозняки по-прежнему гуляли по цеху. На двери снова поставили не противовесы, а пружины, их сейчас же оборвали, так как через двери протаскивали оборудование.

Под Новый год появился длинный приказ с благодарностью коллективу цеха и со списком людей, премированных за хорошую работу. В этом списке были и кладовщик Цыпленков, и механик Слипченко, и даже я. И участок, и цех, и завод досрочно выполнили годовую программу, премировали нас щедро.

Второго января в первую смену я вышел на работу.

«С Новым годом! С новым счастьем!» – десятки раз за этот день слышал я и говорил в ответ. Но для меня новый год начался совсем не счастливо. Я получил выговор в приказе номер 1.

Произошло это так. У крановщицы, маленькой белокурой Настеньки, что-то случилось с краном. Настенька пришла в цех после десятого класса. Профессией она овладевала с трудом. В школе у них почему-то был уклон в сторону рукоделья, и до сих пор Настенька приходила в цех с каким-то вязаньем.

Я решил ей помочь и забрался в будку мостового крана. Я подергал за рычаги и – до сих пор не знаю, что я там сдвинул, – кран, который у Настеньки застрял на месте, вдруг с необыкновенной скоростью устремился по рельсам вдоль цеха.

Это бы еще полбеды, но на крюке висела конструкция, я боялся, что она кого-нибудь заденет, и, высунувшись из будки, кричал: «Осторожно!… Осторожно!…»

Настенька все-таки остановила кран. Она испугалась, побледнела и просила только об одном:

– Пожалуйста, больше ничего не трогайте… Сейчас придет механик…

Механик Слипченко не пришел, а прибежал, и я не решился бы не то что написать, а даже повторить вслух, что он мне сказал.

В приказе мне был объявлен выговор «за грубое нарушение техники безопасности, а Настеньке – за нарушение параграфа 166 инструкции котлонадзора, выразившееся в «допущении в будку мостового крана постороннего лица».

– Почему мне сначала был объявлен выговор с предупреждением, а потом выговор? – спросил я у мастера Дзюбко, когда мы вечером возвращались с работы.

– А что? – подозрительно посмотрел на меня Максим Иванович.

– По-моему, должна быть какая-то очередность в наказаниях. Сначала замечание, потом – выговор, потом – строгий выговор и лишь затем – строгий выговор с предупреждением.

– Ну знаешь… Если начать так разбираться, так времени ни на что другое и не хватит. Бывает, что дадут человеку выговор с предупреждением, а потом строгий выговор. Бывает и наоборот… Рядовому трудящемуся еще ничего, а вот инженеру заводоуправления этих выговоров – десятки.

Я решил поговорить с Мартыном Каленниковичем.

– Ну, что, пришел уже с завода проситься? – с величайшим благодушием встретил меня старик. – Отвык на писательских хлебах?

– Нет, Мартын Каленникович, – так легко вы от меня не избавитесь, – возразил я. – Тут другое дело. Я хотел поговорить с вами о выговорах. Слишком много их дают на заводе. По поводу и без повода. Вот я, например, работаю без году неделю, а уже заработал у вас одну благодарность с премией в общем списке и два индивидуальных выговора.

Выражение лица Мартына Каленниковича, до этого насмешливо-добродушное, мгновенно стало официальным, холодным и непроницаемым.

– Прежде всего давайте, товарищ, выясним, с кем я разговариваю? Со сварщиком или с писателем?

– Со сварщиком, конечно. Вот я, рабочий завода, пришел к вам как к старшему товарищу…

– Тогда прежде всего скажите, товарищ Киселев, за что у вас выговор?

– Первый я получил за брак… Электроды были сырые.

– А вам как бы хотелось? Чтобы вы изготовляли бракованную продукцию, а вас за это по головке гладили? – не без яда спросил Мартын Каленникович. – Ну, а второй?

– Второй – за нарушение техники безопасности… – Я рассказал о случае с мостовым краном.

– Вот, вот, – подхватил директор завода. – А там, над краном, троллей под высоким напряжением. Могло убить. И кто бы пошел под суд? Начальник цеха, а то и главный инженер завода! Так ведь? И вы же еще недовольны. Совершили проступок – получили взыскание. Хорошо поработали – вам благодарность и денежная премия. Какой отсюда вывод? Вывод такой, что с вами проводят правильную воспитательную работу…

– Нет! – не выдержал я. – Эти выговоры не помогают никого воспитывать! Если они чему-то и помогают, так только застраховаться некоторым руководителям от неприятностей, свалить вину с больной головы на здоровую… Так получилось и с кладовщиком Цыпленковым. Ведь обидели человека, и незаслуженно обидели… А Журавлев из конструкторского бюро? Разве он виноват, что институт не дал чертежей? А выговор ему записали, потому что до директора института трудно дотянуться…

– Это ты валишь с больной головы на здоровую, – рассердился Мартын Каленникович. – Из пальца проблему высасываешь. Знаю я, как писатели критику принимают. С обидой, с раздражением. И ты этим заразился – выговор получил и сейчас же проблему в этом увидел. А я тебе скажу, что еще никто у нас на выговоры не жаловался. На них не очень-то обращают внимание. И никакой особенной обиды людям тут нет. Вот у меня – выговор от главка. Что ж, я обижаться буду? Или жаловаться пойду?…

– Так они же, выходит, совершенно бесполезны, эти выговоры, если на них никто не обращает внимания!

– Э нет… – хитро прищурился Мартын Каленникович. – Это ты не разобрался. Польза от них все-таки есть.

– Какая же?

– Много пользы. Как бы ты ни спорил, а воспитательное значение они имеют. И организационное. – Директор завода помолчал, усмехаясь своим мыслям. – Ну вот, возьмем, к примеру, тебя. Сварщик из тебя теперь, прямо скажем, хреновый. Поступил ты в цех и, бог даст, скоро уйдешь. Но представим себе, что ты бы не имел другой специальности, остался на заводе, поработал месяц, другой, третий. Начальнику цеха видно, что тебя следовало бы уволить. А как это сделать? Ведь ты немедленно подашь жалобу в профсоюз, а то и в суд. И они ни за что не допустят, чтобы тебя уволили. А так – это делается запросто. Два выговора у тебя есть? Есть! За дело? За дело! И профсоюзу нечего возразить. Вот ведь как…

– Но таким образом можно преследовать любого неугодного человека. Хоть, как говорится, за критику…

Мартын Каленникович не на шутку обиделся.

– Ну знаешь… Порадовал. Как тебе не стыдно? Кого же это я преследовал?

Мне показалось, что я перегнул палку.

– Да я не про вас говорю. Я – в принципе. Ну в цеху, например. Или на другом предприятии…

– И в принципе, и в цеху, и на любом предприятии есть партийная организация, есть тот же профсоюз, комсомол, стенгазета. Есть кому заступиться. Это только кажется, что зажимщику критики легко. А фактически зажать критику еще труднее, чем критиковать.

– Но все-таки выговоры…

– Да что ты ко мне привязался с этими выговорами? – перешел в наступление Мартын Каленникович.

– Не знаю, – ответил я. – Но, может, все-таки не нужно по любому поводу писать приказ. Вы загляните в любой приказ – обязательно натолкнетесь на какой-нибудь выговор…

– Ну уж и в любой, – недоверчиво протянул Мартын Каленникович, вызвал секретаря и попросил принести приказы за прошлый год.

Перелистывая страничку за страничкой, он все больше хмурился и чаще поглаживал себя по худой тонкой шее в частых морщинах.

– Да, – сказал он наконец. – Много в нас еще этой казенщины, веры в силу бумажки… – И вдруг загорелся. – А ты – напишиоб этом! Но, знаешь – чтоб художественно было, чтоб проняло…

Когда я написал этот рассказ, я решил показать его Мартыну Каленниковичу.

Внимательно и неторопливо, не поднимая глаз, Мартын Каленникович прочел до конца, а затем отодвинул рукопись и сердито сказал:

– Писатель называется!… У писателя должен быть полет, должна быть фантазия! А ты? Что увидел – то и написал. Так и я писать могу. Я в главк так отчеты пишу… И потом, что же ты слова не держишь? Ведь уговорились – не указывать, на каком заводе…

– Так ведь я и не указываю.

– Ты эти штуки брось! Что значит – не указываю? Ты думаешь, много в Советском Союзе Мартынов Каленниковичей? Это имя старое, редкое. По нему всякий узнает, о ком идет речь… И хоть твоего сочинения, я уверен, никто не напечатает, ты все же на всякий случай имя замени.

Но я не заменил имени…