"Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)" - читать интересную книгу автора (Малявин Владимир)

Местная элита и центральная бюрократия

Знакомство с укладом «сильных домов» позволяет судить о некоторых основных чертах ханьского общества. Оно дает основание говорить применительно к древней империи о ячеистой структуре экономики, базировавшейся на довольно замкнутых поместьях. Внутри «сильных домов» существовали социальное неравенство и отношения эксплуатации, но классовые антагонизмы в них были скрыты под оболочкой патриархальных отношений. Уклад «сильных домов» отображает незавершенный переход к классовому обществу, когда процессы классообразования еще не привели к разрыву с архаическим наследием. Патриархальная оболочка «сильных домов» обусловила слабость «горизонтальных» классовых связей. Основными факторами политической интеграции в китайской империи являлись военная сила и идеология. Не случайно и воцарение, и реставрация ханьской династии были результатом победы неоднородной в социальном отношении региональной группировки «сильных домов», боровшейся за власть с другими такими же группировками.

Отмеченные особенности социальной организации ханьской империи мы можем наблюдать на примере взаимоотношений среди местной элиты, отличавшихся особой двойственностью и противоречивостью. Хотя верхушка местного общества, как мы увидим, представляла собой весьма компактный и обособленный круг семейств, отношения внутри него далеко не всегда были дружественными. По страницам ханьских хроник рассыпаны десятки упоминаний о жестоких распрях и кровной мести среди местных магнатов, считавших месть за родича или друга делом чрезвычайной важности. Для этого могли жертвовать всем своим состоянием, не жалели ни сил, ни времени и действовали всеми возможными способами. Так, некто Су Бувэй прорыл подземный ход к дому убийцы своего отца и, не застав обидчика на месте, зарубил его жену и ребенка без ущерба для собственной репутации [Хоу Хань шу, цз. 31, с. 19а]. В другом случае Ян Цю, отпрыск влиятельного в округе семейства, убил служащего, оскорбившего его мать, сжег дом обидчика и не только не понес наказания, но, напротив, «снискал себе славу» и сделал быструю карьеру [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 12а]. Популярность обычая кровной мести среди верхов ханьского общества внушала серьезное беспокойство идеологам империи [Хань шу, цз. 72, с. 25б; Хоу Хань шу, цз. 28а, с. 4б].

За присущими местной элите щепетильностью в вопросах чести, легко уязвимым самолюбием, страхом быть опозоренным нетрудно разглядеть острое соперничество между отдельными ее представителями, которое в свою очередь проистекало из их разобщенности и отсутствия вполне объективного и узаконенного критерия социального статуса. Не случайно рознь была особенно сильна среди наиболее замкнутых «сильных домов» юга, где она доходила до стремления насолить друг другу «из принципа» даже в ущерб собственным интересам и в конце концов воспрепятствовала созданию устойчивого самостоятельного государства южан после распада ханьской империи.

Таким образом, политика в обществе провинциальных магнатов – арена борьбы за первенство, где каждый должен сам постоять за себя и где отсутствует эффективный механизм устранения соперничества и розни. Это не значит, конечно, что антагонизм в кругах местной элиты был вовсе непреодолим – в конце концов у предводителей «сильных домов» было много общего между собой. Но едва ли не единственным, хотя и чрезвычайно гибким, средством налаживания сотрудничества были узы брака. Показательный эпизод содержится в биографии позднеханьского деятеля Лю Фана, где сказано, что Лю Фан враждовал с несколькими чиновниками, в том числе со своим земляком Тянь Юем. Впоследствии, записано далее, «Тянь помирился и связал себя брачными узами с семьей Лю Фана» [Саньго чжи, цз. 14, с. 38а]. Известно, что во II в. по крайней мере три из пяти крупнейших кланов Сянъяна были породнены между собой [Яно, 1976, с. 107]. Брачными узами были связаны и наиболее могущественные кланы Наньяна.

Однако не следует переоценивать эффективность брачных связей, не устранявших объективных причин соперничества и конфликтов. Любопытное тому свидетельство – деятельность Чжао Гуанханя на посту правителя Инчуани в 73 г. до н. э. До его назначения на эту должность могущественные кланы области были породнены друг с другом и сообща оказывали давление на администрацию. С помощью подложных писем и клеветнических слухов Чжао Гуанхань быстро рассорил местных магнатов, впредь отказавшихся заключать друг с другом брачные союзы [Хань шу, цз. 76, с. 2а]. Тактика Чжао Гуанханя, надо сказать, типична для ханьской бюрократии, действовавшей по принципу «разделяй и властвуй». Нередко провинциальные правители намеренно приближали к себе одних магнатов и отстраняли других, натравливая соперничавшие фракции друг на друга (см. [Хань шу, цз. 83, с. 12б-13а, цз. 90, с. 14а]).

Единство, таящее в себе семена раздоров, вражда, готовая смениться согласием, – таковы два аспекта политики в местном обществе, две стороны единого целого. Локальные лидеры – всегда друзья-враги в отношениях между собой. Надо полагать, конфуцианская ученость потому и была столь охотно воспринята провинциальной элитой, что она предоставила ей некие «объективные» критерии престижа, отсутствовавшие в ее обществе. Но заслуживает внимания не само наличие единства и вражды в обществе местной элиты, а соединение именно крайностей кровной вражды и кровного союза. В этом, несомненно, отобразились отмеченные выше гомогенность и разобщенность местной элиты. Подобная форма регулирования общественных отношений, определявшая статус в категориях клановой организации, являлась наследием родового строя. Однако в условиях имперской государственности этот реликт архаической эпохи был в значительной мере заслонен идеалами и ценностями традиции ученых-чиновников, составлявших правящую верхушку империи.

Двойственный характер отношений внутри местной элиты полезно сопоставить с отношением к ней имперской бюрократии, которое по-своему тоже отмечено печатью врожденной двойственности. Хотя официально «сильные дома» отнюдь не были в чести у администрации, в действительности они имели ряд преимуществ, позволявших им легко интегрироваться в бюрократическую систему. Богатство открывало местным магнатам двери в чиновничьи канцелярии, а низкие ставки поземельного налога позволяли им наживаться за счет эксплуатации арендаторов-издольщиков. «Милосердие государя не проникает всюду, оно распространяется только на властных и сильных», – замечал по этому поводу позднеханьский историк Сюнь Юэ [Хань цзи, цз. 7, с. 3а-б].

За время царствования ханьской династии характер взаимоотношений между центральной властью и провинциальным обществом – взаимоотношений, составивших стержень всей социальной и политической истории императорского Китая, – претерпел известные изменения. В раннеханьский период, особенно при У-ди и его преемниках, правительство часто переселяло кланы, пользовавшиеся влиянием на периферии, в столичный район. На языке государственных деятелей это именовалось «искоренением зла без применения насилия». Переселению подлежали семьи сановников рангом 2 тыс. даней и выше, богачей, владевших имуществом стоимостью более 3 млн. монет (иногда квоту снижали до 1 млн.), и просто «властные и могущественные люди», выявить которых должны были провинциальные власти. Напомним, что усилению контроля над «сильными домами» способствовало учреждение в 107 г. до н. э. должности инспекторов округов. Первые ханьские императоры насильственно разъединяли крупные кланы и щедро награждали чиновников, умевших обуздать магнатов.

С середины I в. до н. э. ханьский двор был вынужден отказаться от жесткого курса в отношении провинциальных магнатов. После 40 г. до н. э. их больше не переселяли к столице, и, хотя спустя двадцать лет некий сановник заявлял, что на востоке империи появилось много богатых семей, которые следовало бы переселить, и даже вызвался самолично подать пример, его предложение осталось без внимания. Безуспешной оказалась попытка законодательно ограничить размеры земельной собственности, предпринятая в конце столетия. Потерпели неудачу и реформы Ван Мана по усилению государственного контроля над экономикой. Внушительным подтверждением силы провинциальной элиты служит провал обмера пахотных земель в империи, затеянного в 39 г. основателем позднеханьской династии Гуан У-ди. Возмущенные действиями бюрократии, местные магнаты «повсюду поднимали мятежи, убивали старших чиновников» [Хоу Хань шу, цз. 1б, с. 16а]. Со своей стороны служащие сообщали двору ложные сведения, угодные землевладельцам. В бессильном гневе Гуан У-ди казнил более десяти ответственных чинов. Волнения удалось подавить, пообещав прощение каждым пяти мятежникам, принесшим голову шестого [Хоу Хань шу, цз. 1б, с. 16б]. Но от обмера земель пришлось отказаться, и об ограничении земельной собственности уже больше не было и речи. За исключением короткого периода, в 80-х годах I в., не действовала государственная монополия на соль и железо. Децентрализация надзора за ирригационной сетью также оказалась на руку влиятельным провинциальным кланам [Ёсинами, 1978, с. 370 и сл.].

Устои китайской империи неизменны. Традиционный образ беспристрастного чиновника занимает почетное место и на страницах позднеханьских хроник. Цзо Сюн, будучи инспектором Цичжоу, «не желал иметь дела с влиятельными семьями» [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 1а]. Инспектор столичного округа Жэнь Фань «закрывал ворота управы, жил сам по себе, не искал связей с могущественными людьми, исполнял законы, выправлял себя» [Хоу Хань шу, цз. 37, с. 4б]. ВанХуань, будучи правителем области, «служил безупречно, не шел на уступки могущественным людям» [Хоу Хань шу, цз. 76, с. 13а]. Таков идеал, который вносит смысл в эмпирическую жизнь, но не обязан соответствовать ей. Ни один чиновник, заботившийся о своей карьере, не мог пренебрегать интересами местной элиты. За любую вспышку недовольства на вверенной ему территории он первый был в ответе⁹. Нередко местные магнаты были достаточно могущественны для того, чтобы убирать неугодных им людей в администрации, включая провинциальных правителей [Хоу Хань шу, цз. 31, с. 18а, цз. 56, с. 20а, цз. 82а, с. 8а]. Недаром сестра Гуан У-ди как-то в шутку напомнила императору: «Когда ты был простолюдином, ты прятал беглых преступников, и чиновники не смели приблизиться к твоему дому» [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 4б]. Но обычно все заканчивалось мирным компромиссом и сотрудничеством обеих сторон к их обоюдной выгоде.

В какой-то мере двойственность отношений имперских властей и «сильных домов» отразилась в традиционном для китайской историографии сочетании образов «строгих» и «добродетельных» чиновников. Первый олицетворяет линию жесткого бюрократического контроля, и эпизоды расправы над местными тиранами присутствуют в жизнеописаниях почти каждого «строгого чиновника». Биографии «добродетельных» служащих воплощают больше культуртрегерскую и организаторскую миссию империи. Их герои пропагандируют конфуцианский ритуализм, учреждают школы, заботятся о росте населения и распашке новых земель. Такого администратора «сильные дома» могли только приветствовать. Идеальный образ «добродетельного чиновника» – идеологическое порождение процесса постепенной консолидации ханьского режима на основе смычки бюрократии и местной элиты. Примечательно, что если в книге Бань Гу выделено 13 «строгих» и 6 «добродетельных» чиновников, то у Фань Е помещены 12 биографий «добродетельных» чиновников и только 7 – «строгих». И все же консолидация власти ханьского дома под эгидой управления посредством «добродетели», «великодушия и милосердия»¹⁰ не исключала трений между имперской администрацией и частью провинциальных магнатов, существования внутри последней «зловредных людей», угрожавших официальному порядку. Эту политическую силу, игравшую важную, если не ведущую роль в свержении династий, можно назвать контрэлитой.

Мы можем взглянуть на политическую жизнь империи и с другой стороны – со стороны провинциальной элиты. Последняя была и чувствовала себя полновластной хозяйкой округи. Подкрепляя свои амбиции религиозными мотивами, местная элита покровительствовала локальным культам, шаманам и разного рода «святым людям», формально отвергавшимся имперскими властями. Невзирая на официальные запреты, она подражала знати и высшему чиновничеству во всем – от особняков и фамильных гробниц до утвари и одежды. Роскошь, спесь и снобизм провинциальных магнатов лишь изредка вызывали противодействие блюстителей закона. Диу Лунь, заступив на должность правителя Шу, обнаружил, что в области «земли плодородны, служащие богаты. Многие семьи среди подчиненных имели по нескольку десятков миллионов монет. Все они разъезжали в изящных колясках и на холеных лошадях, бахвалились богатством». Диу Лунь стал отбирать на службу бедных и целомудренных мужей [Хоу Хань шу, цз. 41, с. 4а]. Даже местный хронист признавал, что могущественные семьи Шу, «соперничая в богатстве... нарушали приличия», хотя объяснял это развращающим влиянием циньской династии [Чан Цзюй, с. 33]. «Не имея даже печати низшего служащего, они носят одежду со звездами и драконом (как высокопоставленные чиновники. – В. М.)», – писал о провинциальных магнатах Чжунчан Тун [Хоу Хань шу, цз. 49, с. 25а].

Рыхлость структуры местного общества обусловила большое разнообразие бытовавших в нем критериев социального статуса, который по совокупности определялся неоднородными признаками – происхождением и личной доблестью, ученостью и богатством. Однако решающую роль играла, по-видимому, чиновничья карьера, служившая для местной элиты мерой жизненных успехов. В надписи на стеле, посвященной Цао Цюаню (185 г.), правителю уезда Хэян, выражалось сожаление, что со времен реставрации ханьской династии «старые фамилии и совершенствовавшие себя мужи» уезда не удостоились чести попасть в число штатных чиновников [Ван Фанган, с. 608]. Помещенный здесь же список лиц, пожертвовавших на сооружение стелы, проливает некоторый свет на иерархию в верхах местного общества. Первыми стоят имена двух саньлао и человека, призванного ко двору благодаря его учености. Второй ряд составляют имена трех служащих уездной управы, являвшихся, по-видимому, инициаторами сооружения стелы. Далее следует длинный перечень отставных служащих по старшинству звания. Последний ряд отведен не имеющим титулов «почтенным людям» уезда. Отдельно стоит имя некоего «ученого, не состоящего на службе», который не был коренным жителем уезда [Ван Фанган, с. 610-616]. Как видим, порядок расположения имен в целом соответствует бюрократической субординации.

Некоторые данные позволяют считать, что должности собственно деревенской администрации не удовлетворяли местных магнатов. Интересным свидетельством на этот счет является выбитый на стеле позднеханьского времени текст своеобразного договора между неким Чжан Цзином и властями уезда Вань в Наньяне. Чжан Цзин брал на себя расходы по организации официального праздника начала весны в размере 600 тыс. монет (ежегодно?). За эту услугу Чжан Цзин просил освободить его семью от отбывания повинностей и службы в местной управе или сельским старостой [Чжан Цзесян, 1963, с. 1-3]. Известны случаи, когда честолюбивые молодые люди отказывались от службы на посту сэфу, слишком хлопотной и неблагодарной в их глазах [Хоу Хань шу, цз. 41, с. 1б, цз. 35, с. 16а, цз. 24, с. 1б].

Местная верхушка, явно не желая ограничивать себя рамками деревни, стремилась упрочить свое положение службой в уездной и особенно областной управах, дававшей реальные шансы на карьеру штатного чиновника. Во II в. магнаты Ба, добиваясь раздела области на две части, даже предлагали за свой счет содержать новую областную управу [Чан Цзюй, с. 7]. Влиятельные главы «ведомства заслуг» в провинциальных управлениях, непосредственно контролировавшие местных служащих, часто характеризуются хронистами как члены «потомственно выдающихся фамилий» [Хоу Хань шу, цз. 10а, с. 6а, цз. 16, с. 24а, цз. 62, с. 12б, цз. 11, с. 18б].

Вполне естественно, что семьи, получившие доступ в верхние эшелоны провинциальной администрации, стремились удержать завоеванные позиции. По-видимому, должности в провинциальных управлениях нередко наследственно закреплялись за той или иной семьей и считались как бы ее фамильным достоянием, так что даже фамильный знак такой семьи мог быть производным от характера ее служебной деятельности [Хэ Чанцюнь, 1964, с. 185]. Надо полагать, именно такова была подоплека появления с рубежа новой эры терминов «фамилия уезда» и «фамилия области» [Хоу Хань шу, цз. 31, с. 10б, цз. 33, с. 11б].

В позднеханьский период складывается круг семейств, прочно контролировавших штат местной администрации. Например, в биографии ученого Сюэ Ся (конец II в.), уроженца северо-западной области Тяньшуй, записано: «В Тяньшуй прежде имелись четыре фамилии – Цзян, Янь, Жэнь и Чжао. Все назначения в областную управу зависели от них, а Ся, будучи родом из простой семьи, не хотел подчиняться им. Четыре фамилии хотели сообща заставить его повиноваться» [Саньго чжи, цз. 13, с. 31б]. В книге Чан Цзюя для каждого уезда в Сычуани перечисляются влиятельные в нем фамилии, обычно от трех до пяти кланов. По поводу же уезда Ханьань (область Шу) сообщается, что среди четырех именитых фамилий уезда две «занимали исключительное положение в области и распоряжались отбором служащих» [Чан Цзюй, с. 40]. Это сообщение указывает на существование в провинциальном обществе позднеханьского Китая специфически служилой элиты. О том же свидетельствует и биография ученого Чжан Цзи из области Пинъи, о котором сказано, что он был родом из неименитой, небогатой семьи. Шестнадцати лет Чжан Цзи поступил на службу в областную управу, но, «будучи родом из неименитого дома и памятуя о том, что ему нечем гордиться, [Чжан Цзи] постоянно упражнялся в письме и писал докладные записки, давал старшим служащим то, в чем они нуждались, и так приобрел известность» [Саньго чжи, цз. 15, с. 9б].

Провинциальная администрация в позднеханьском Китае была весьма далека от роли послушного орудия центральных властей. По существу, она стала автономной системой внутри имперской бюрократии, что, впрочем, современникам казалось естественным и отчасти даже желательным. Правитель области мог с гордостью заявлять императору: «Ваш слуга принимает к сведению высочайшие указы, и только», подразумевая, что со всеми текущими делами управления успешно справляется начальник «ведомства заслуг» в его управе [Хоу Хань шу, цз. 76, с. 13а]. Цуй Ши отмечает, что провинциальные власти не считаются с распоряжениями двора, и приводит популярную в его время поговорку: «Приказы из округов и областей подобны раскатам грома. Императорские эдикты висят для украшения стен» [Цюань Хань вэнь, цз. 46, с. 12а].

Царствование позднеханьской династии отмечено консолидацией локальной элиты на базе иерархии статусов, сопряженных с бюрократической лестницей. Эта консолидация позволила провинциальным магнатам фактически разделить власть между собой, хотя отнюдь не устранила ни внутренних противоречий в местном обществе, ни его организационной рыхлости. Фактор соперничества и связанные с ним амбиции и мотивы личной доблести продолжали играть важную роль в публичной жизни местной элиты. Все это не могло не влиять на центральную бюрократию, о которой речь впереди.

Бюрократия раннеимператорского Китая по многим пунктам, и прежде всего свойственным ей порядком отбора чиновников, существенно отличалась от бюрократической организации поздних империй с ее отлаженным механизмом экзаменационной системы. Ученые люди средневековья находили государственное устройство ханьской державы примитивным и благоприятствовавшим коррупции. С их мнением можно согласиться – в конце концов исторически малоопытная ханьская бюрократия представляла ранний этап становления бюрократической государственности. И все же многое из того, что позднейшие критики ханьских институтов считали недостатком, ханьским современникам показалось бы скорее достоинством. Государственные мужи Хань отнюдь не стремились полностью обезличить и унифицировать процедуру выдвижения на службу. Не регламенты и статуты, а личные достоинства кандидата и умение распознать «истинный талант» были для них главными условиями благого правления. Они подходили к политике с меркой не среднего человека, а гения, идеология затмевала для них административную практику. К примеру, когда сановник Цзо Сюн в 30-х годах II в. предложил ввести возрастной ценз для рекомендуемых на службу, он сделал исключение для тех, кто окажется подобным добродетельнейшему ученику Конфуция Янь Хою. И претенденты немедленно нашлись. Персоналистские воззрения той эпохи еще откровеннее выразили влиятельные противники формы, прямо заявлявшие, что в империи принято «отбирать на службу по личному таланту и не связывать себя установленными правилами» [Дун Хань хуэйяо, с. 83].

В ханьской политической культуре человек еще не заслонен «системой»; за ним признаются и, более того, от него требуются исключительные личные качества, ставящие его выше всяких формальностей. Ханьский двор не только допускал, но и, по всей видимости, сознательно ориентировался на сосуществование различных методов и критериев отбора на службу, причем значимость каждого из них менялась по мере политической эволюции империи.

От прежних времен ханьская династия унаследовала правило, в соответствии с которым чиновник в ранге 2 тыс. даней и выше после трех лет службы мог рекомендовать на службу близкого родственника, обычно брата или сына (привилегия жэнь). Если рекомендованный выдерживал испытательный срок, его назначали на штатную должность. Хотя этот обычай, неоднократно подвергавшийся критике как противоречащий принципу отбора служащих по личным доблестям, в 7 г. до н. э. был запрещен, он неоднократно упоминался в позднеханьских источниках и в среде тогдашней бюрократии и отнюдь не считался незаконным [Bielenstein, 1980, с. 133].

В начале царствования Хань среди чиновников имелись так называемые бо ши – официально назначенные «знатоки» разных политических доктрин, имевшие своих учеников. Взойдя на престол, У-ди повелел, в противовес указанной системе, ограничиться преподаванием пяти конфуцианских канонов. С этой целью в 124 г. до н. э. была учреждена Столичная школа (тай сюэ) с 50 учащимися, отобранными провинциальными властями. Учащимся предлагались на выбор экзамены трех степеней сложности, и в случае успеха они могли претендовать на невысокие должности¹¹. Численность обучающихся в школе постепенно возрастала. К середине I в. до н. э. их насчитывалось 200 человек, а к рубежу н. э. – свыше тысячи. В 4 г. н. э., когда реальная власть находилась в руках Ван Мана, было решено, что 40 учащихся, успешнее других выдержавшие экзамен высшей степени сложности, должны начать службу при дворе; 20 лучших учащихся по экзамену среднего уровня зачислялись в свиту наследника престола; 40 лучших учащихся по экзамену низшего уровня назначались учеными советниками в провинциальную администрацию [Хань шу, цз. 88, с. 5б].

Первый император позднеханьской династии Гуан У-ди также покровительствовал конфуцианским эрудитам. Он ввел в школе преподавание 14 экзегетических традиций и отстроил комплекс учебных зданий за южными воротами столицы – местонахождение школы, отныне ставшее традиционным. Однако источники умалчивают о квоте для лиц, попадавших на службу после сдачи экзаменов, и есть основания полагать, что учеба в школе не обещала быстрой карьеры. В 103 г. двору доносили о разброде и пренебрежении обязанностями, царящими среди преподавателей и учащихся, а через год поступили сведения о том, что в школе вообще не проводится ни занятий, ни экзаменов [Хоу Хань шу, цз. 44, с. 7а, цз. 32, с. 9а-б]. В дальнейшем школа пришла в полное запустение: многие здания обветшали и обрушились, двор заняли под огороды и пастбище, деревья были срублены на дрова. В 131 г. школа была восстановлена: новый комплекс состоял из 240 построек, насчитывавших в общей сложности 1850 комнат; была упорядочена процедура экзаменов [Хоу Хань шу, цз. 79а, с. 3б, цз. 48, с. 11а-б]. По указу 146 г. в школу направлялись дети всех штатных чиновников, и в последующие два десятилетия ее учащиеся сыграли яркую роль в политической жизни империи. В целом, однако, школа имела больше символическое значение, и ее роль как канала пополнения бюрократии была совершенно ничтожной. Это обстоятельство, конечно, не умаляет того общеизвестного факта, что в ханьской империи конфуцианское образование стало, по выражению Бань Гу, «дорогой к чинам и наградам».

Подавляющее большинство штатных служащих отбиралось по личному выбору власть имущих. Наиболее почетным считалось, разумеется, приглашение, исходившее от самого императора (чжэн чжао). В таких случаях кандидата в чиновники полагалось доставить ко двору в так называемом государственном экипаже (гун чэ). Приглашенному не гарантировалось назначение на должность, и, если он по каким-либо причинам не оправдывал надежд государя, его отсылали обратно.

Призывы от имени императора были относительно редки. Значительно чаще правитель просил рекомендовать ему кандидатов на службу столичные и провинциальные власти. Указы такого рода издавал уже Лю Бан, и в дальнейшем они повторялись через нерегулярные промежутки времени. С 30 по 200 г. было обнародовано 27 подобных указов, причем 22 из них приходятся на II в. [Фукуи, 1973, с. 118]. Поводом для появления указов обычно служили стихийные бедствия или небесные знамения, но действительной причиной – практические потребности управления.

Уже к концу II в. до н. э. качества гипотетических кандидатов стали определять в стереотипных формулах: «достойные и добрые» (сянь лян), «безупречные и прямые» (фан чжэн), «говорящие прямо и крайне усердные» (чжиянь цзицзянь). В позднеханьское время появились новые категории рекомендуемых, такие как «праведные» (юдао), «совершенно почтительные» (чжисяо), «непорочные и простые» (дунь пу) и др. Изредка эдикты ограничивали круг рекомендуемых лицами, сведущими в военном искусстве или законах. Отобранные кандидаты прибывали во дворец, где держали своеобразный экзамен: подавали императору так называемую ответную записку (дуй цэ), в которой излагали свои взгляды по насущным вопросам государственной политики. Если их советы получали одобрение правителя, кандидаты могли сразу занять высокий пост в администрации.

Нерегулярные указы о рекомендации на службу достойных мужей, разумеется, не могли удовлетворить потребности империи в административных кадрах. Правительство нуждалось в постоянном и фиксированном их притоке. Эту задачу первым попытался решить У-ди, повелевший в 130 г. до н. э. ежегодно от каждой области и удела рекомендовать двору по два человека, отличавшихся «почтительностью к родителям» и «бескорыстием». Поначалу новая мера, по-видимому, не встретила должного энтузиазма. Во всяком случае спустя два года пришлось ввести наказания для провинциальных администраторов, игнорировавших распоряжение [Хань шу, цз. 6, с. 7а]. С консолидацией ханьского режима отбор «почтительных и бескорыстных» (сяо лянь) превратился, однако, в основной канал регулярного пополнения штатной бюрократии. Именно так начинали свою карьеру большинство героев жизнеописаний в книге Фань Е. Сама категория «почтительный и бескорыстный» приобрела синтетический характер, впитав в себя все основные критерии квалификации служилых людей. Например, позднеханьский сановник Лю Лун «за начитанность в канонах был выдвинут как почтительный и бескорыстный» [Хоу Хань шу, цз. 76, с. 22а]. О большом значении данного звания свидетельствует стремление двора уточнить квоту отбора его обладателей. В 29 г. было решено, что в областях и уделах следует выдвигать одного «почтительного и бескорыстного» от 200 тыс. жителей. Там, где численность населения не достигала этой цифры, «почтительного и бескорыстного» полагалось выдвигать один раз в два года, а в областях с населением менее 100 тыс. человек – один раз в три года [Хоу Хань шу, цз. 37, с. 20б]. Спустя девять лет были введены некоторые льготы для северных пограничных районов.

В столице отобранные кандидатуры вначале подвергались проверке. Случалось, что правителям областей, сделавшим неудачный выбор, приходилось на время оставлять службу. В 132 г. по предложению Цзо Сюна для «почтительных и бескорыстных» учредили экзамены на знание конфуцианских канонов и делопроизводства [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 6б]. Утвержденные дворцовыми ведомствами кандидаты проходили испытательный срок в качестве ланов, составлявших непосредственный резерв бюрократии¹². Ланы не имели постоянных поручений и выполняли главным образом обязанности императорской охраны. Ежегодно специальное ведомство давало оценку их службе, руководствуясь в качестве критерия так называемыми четырьмя качествами добродетельного поведения, каковыми считались «искренность и великодушие», «непосредственность и простота», «скромность и уступчивость», «воспитанность и благочестие» [Хоу Хань шу, цз. 64, с. 2б]. По-видимому, большинство ланов начинали служебную карьеру с поста правителя уезда.

При раннеханьской династии среди лиц, которых следовало рекомендовать на службу, часто упоминались «выдающиеся таланты» (сю цай). В середине I в. вследствие табу на личное имя Лю Сю, первого императора династии Поздняя Хань, употреблялся термин «блестящий талант» (мао цай). По эдикту 36 г. отбор «блестящих талантов» стал регулярной практикой. Право ежегодно рекомендовать одного кандидата по данной категории получили инспекторы округов и несколько высших сановников. Каждый год звания «блестящего таланта» могли быть удостоены 18 человек. «Блестящие таланты», среди которых бывали и те, кто ранее был рекомендован как «почтительный и бескорыстный», освобождались от испытательного срока и сразу получали назначение на должность. Тем же эдиктом 36 г. высшие чины получили право рекомендовать около двух десятков «бескорыстных служащих» из числа тех, кто уже находился на службе [Дун Хань хуйяо, с. 282].

Система рекомендаций, дававшая к середине II в. более 200 кандидатов в штатные чиновники ежегодно [Ван Фу, с. 64], не была ни единственным, ни даже самым удобным каналом бюрократической карьеры. Не меньшую роль в административной практике ханьской империи играли прямые назначения на должность (пи чжао), которые не сопровождались какими-либо формально регламентированными экзаменами и проверками. Так набирали свой штат не только провинциальные правители, но и начальники столичных ведомств, которые могли затем обеспечить своим протеже быстрое продвижение наверх. В 30-х годах II в. Цзо Сюн отмечал: «Провинциальные правители безответственны и наперебой набирают себе служащих. [Их протеже] совершают быструю карьеру, перепрыгивают через ранги» [Дун Хань хуэйяо, с. 229]. Спустя двадцать лет о том же применительно к служащим управлений трех гунов писал Цуй Ши [Бэйтан Шучао, цз. 68, с. 3б]. Из многочисленных упоминаний в позднеханьской биографической литературе явствует, что прямое назначение на должность в центральном аппарате котировалось выше рекомендации по категориям «почтительный и бескорыстный» и «блестящий талант». Зачастую высокопоставленные сановники брали себе на службу тех, кто уже имел эти звания.

В ханьском Китае различные методы выдвижения на службу образовывали в итоге своеобразную иерархию, в рамках которой нерегулярные формы отбора как бы корректировали систему регулярных рекомендаций. В этой иерархии можно выделить следующие основные ступени: назначение, или так называемое учтивое приглашение (ли цин) на службу в провинциальную администрацию, рекомендация по категории «почтительный и бескорыстный» от области и «блестящий талант» от округа, нерегулярные рекомендации, назначение на должность в аппарате трех гунов, призыв ко двору по представлению высших сановников, чрезвычайное приглашение императора.

Чтобы оценить характер столь сложной структуры политических отношений, необходимо вначале определить факторы, влиявшие на выбор кандидатуры. Важнейшие из них нам уже известны. С одной стороны, соперничество между претендентами на чиновничий титул в местном обществе заставляло отдельные семьи бороться за первенство и ревниво оберегать завоеванные привилегии. С другой – то же соперничество побуждало их столь же ревниво следить за успехами конкурентов, апеллируя при необходимости к неким «объективным», всеми разделяемым критериям оценки кандидатов, требуя беспристрастности и гласности отбора. Как следствие, критерии легитимации претензий кандидатов оказывались весьма неоднозначными и даже откровенно противоречивыми. Обычно их врожденная противоречивость проявляла себя в резком расхождении между идеалом «справедливого» выдвижения на службу и действительностью административной рутины.

Обе указанные тенденции – стремление к господству и ориентация на некое «общее мнение» – отчетливо прослеживаются в низовых звеньях бюрократии. О появлении в позднеханьский период потомственной служилой элиты в провинциальном обществе уже говорилось. Резонно предположить, что звание «почтительного и бескорыстного» жаловалось в первую очередь ее представителям. Цао Цань в надписи на посвященной ему каменной стеле охарактеризован как наследственный обладатель звания «почтительный и бескорыстный» в третьем поколении [Ван Фанган, с. 606]. У чиновника Цзу Юэ (III в.) предки в восьми поколениях имели звание «почтительного и бескорыстного» [Шишо синьюй, с. 7, 93].

Вместе с тем служилые семьи стремились обосновать свои привилегии ссылками на поддержку земляков, а сама процедура отбора сохраняла пафос публичности. Признательность и любовь «жителей округи» – постоянная тема в надгробных надписях и биографической литературе позднеханьского периода, а «общее мнение» земляков выступает главным условием служебной карьеры. Показателен эпизод из жизнеописания Чжи Юня (I в.). В нем сообщается, что по заведенному в Жунани обычаю ежегодно в десятом месяце служащие и авторитетные люди области собирались в областной управе на общий пир. Однажды накануне очередного пиршества правитель области заявил, что, посоветовавшись с конфуцианскими учеными, он решил наградить некоего человека. Чжи Юнь, служивший тогда главой «ведомства заслуг», выступил против и заставил правителя на время отказаться от своего решения [Хоу Хань шу, цз. 29, с. 18б-20а]. Можно предположить, что на подобных собраниях обсуждались и кандидатуры «почтительных и бескорыстных», тем более что рекомендации следовало подавать в десятом месяце, с окончанием гражданского года [Хоу Хань шу, цз. 44, с. 11а].

Ряд сообщений источников свидетельствует о большой силе «общего мнения» местной элиты. Сын видного ученого Чэнь Юань, по отзыву доброжелательного биографа, «был настолько поглощен возвышенными думами, что даже не общался с людьми родной округи и получил звание лана благодаря отцу» [Хоу Хань шу, цз. 36, с. 14б]. Ду Ду, выходец из именитой служилой семьи Гуаньчжуна, «не заботился о соблюдении приличий, не пользовался уважением людей округи» и потому, не сумев сразу поступить на службу, поселился на чужбине [Хоу Х ань шу, цз. 80а, с. 1б]. Как явствует из другого источника, Ду Ду подвергся остракизму за попытку извлечь выгоду из связи с могущественным в то время кланом императрицы Ма [Хоу Хань шу, цз. 31, с. 6а]. Показателен и пример Фань Пана, относящийся к 60-м годам II в. Будучи главой «ведомства заслуг» в Жунани, он не взял на службу даже племянника своей жены, который «был осужден мнением жителей округи» за то, что искал протекции влиятельного дворцового евнуха [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 23б].

Однако приоритет «общего мнения» отнюдь не исключал той системы отношений, при которой, как записано в биографии Ван Фу, власть имущие «по очереди друг друга выдвигали» [Хоу Хань шу, цз. 49, с. 2а]. Отбор на службу был целиком внутренним делом управляющих и отличался тенденцией к постоянному сужению сферы отбора. Оттого заключенная в институте «общего мнения» социальная идея, как мы сможем убедиться, не создала устойчивых норм публичной политики.

Отмеченные факторы обусловили характер эволюции центральной бюрократии. В позднеханьской империи явственно обозначилась тенденция к складыванию прослойки именитых служилых семейств, члены которых наследственно занимали высшие должности в бюрократическом аппарате. Таких семей можно насчитать около двадцати. Большинство из них приобрели высокое положение еще в раннеханьское время, некоторые – только при Поздней Хань. Например, жунаньский клан Юань с конца I в. выдвинул в четырех поколениях пять сановников в ранге гуна, клан Сюй в той же Жунани – трех гунов в трех поколениях, клан Ян из Хунуна – четырех «Великих маршалов» в четырех поколениях, потомки ученого Хуань Жуна из области Пэй в течение трех поколений служили учителями императоров. По свидетельству Ван Фу, в его время при отборе на службу чиновники руководствовались в первую очередь знатностью происхождения (фа юэ) [Ван Фу, с. 149]. Спустя полвека Чжунчан Тун называл главным пороком служилых людей «отбор служащих исходя из знатности происхождения» [И линь, с. 54].

Аристократизация бюрократии означала превращение ее в замкнутый консервативный слой, преследовавший собственные интересы. Однако упрочение социальной иерархии внутри правящих верхов позднеханьской империи и формирование в ней обособленного круга служилой знати не вели к сословному размежеванию общества. Социальный статус оставался производным от положения на бюрократической лестнице и потому не мог не быть весьма подвижным и неустойчивым. Не существовало и четкого критерия родовитости происхождения. К примеру, семейство императрицы Дэн, супруги императора Хэ-ди, в начале II в. считалось именитейшим в империи. Власть Дэнов рухнула в 121 г. Когда спустя 38 лет император Хуань-ди захотел взять в жены дочь внучатого племянника императрицы Дэн, счастливая избранница уже слыла в придворных кругах женщиной низкого происхождения [Хоу Хань шу, цз. 104, с. 5б]. Отбор на службу по знатности, а не личным доблестям официально подвергался осуждению [Хоу Хань шу, цз. 26, с. 28а, цз. 3, с. 5б].

В конечном счете истинные мотивы выдвижения на службу не всегда были ясны и самим современникам. Так, Чжу Му, родившийся в потомственной служилой семье, девятнадцати лет занял пост инспектора в областной управе. Вновь прибывший правитель области спросил его: «Вы молоды. Служите ли вы инспектором области благодаря влиянию семьи или личной добродетели?» В ответ Чжу Му в характерном для той эпохи стиле без обиняков сравнил правителя области с Конфуцием, а себя с Янь Хоем, любимейшим учеником Конфуция [Хоу Хань шу, цз. 43, с. 6б].

Надо подчеркнуть, что определенное размежевание господствующего класса позднеханьской империи на горизонтальные страты сопровождалось укреплением вертикальных структур, связывавших чиновников разного статуса. В числе последних следует назвать прежде всего институт ученичества. Первоначально термин «ученик» (мэнь шэн, мэнь жэнь, мэнь ту) относился к учащимся частных конфуцианских школ – весьма многочисленной социальной группе в позднеханьское время. Фань Е в предисловии к разделу «Конфуцианцы» своего исторического труда отмечает: «Со времени Гуан У-ди военное дело потеряло значение, все занимались только изучением канонов. Носившие одежды конфуцианцев, восхвалявшие древних правителей, странствовавшие от школы к школе, собиравшиеся толпой в лекционных залах заполнили страну. Путь в тысячу ли к знатоку канонов не считали далеким, останавливались в каждой школе, заучение платили сотни тысяч монет. К тем, кто, имея славу и блестящую репутацию, держал открытыми двери дома и принимал учеников, записывалось не менее 10 тыс. человек» [Хоу Хань шу, цз. 79б, с. 22а].

Для середины II в. только в книге Фань Е упомянуто более 20 ученых, имевших собственные школы, где обучалось от нескольких сотен до тысячи и более учеников. Современники проводили различие между близкими учениками (ди цзы) и «зарегистрировавшимися» (чжу лу), т. е. теми, кто просто внес свое имя в списки учащихся. Так, видный ученый Ма Жун имел свыше 400 обыкновенных учеников и 50 пользовавшихся особым доверием – тех, кто имел право «подниматься в главную залу» дома наставника. Не менее знаменитый ученый Чжэн Сюань в молодости провел три года в школе Ма Жуна, но так и не увидел учителя, получая все знания от его ближайших учеников. После смерти Чжэн Сюаня его рядовые ученики на основе разъяснений близких учеников (ди цзы) составили компендиум «Восемь глав учения Чжэна» [Хоу Хань шу, цз. 35, с. 16а-б, 21б].

Социальное происхождение и жизненные идеалы учащихся предугадать нетрудно. Подавляющее большинство их были выходцами из верхов провинциального общества, стремившимися благодаря репутации ученого человека и покровительству учителя сделать карьеру. В середине II в. современник отмечал, что «среди тех, кто добивается славы ученого, все потомки главных регистраторов (должность в провинциальных управах. – В. М.)» [Хоу Хань шу, цз. 76, с. 25б]. Почти столетием ранее сановник Юань Ань заявлял: «Учащиеся вверху мечтают о должности первого советника, внизу надеются на пост правителя области» [Хоу Хань шу, цз. 45, с. 2а].

К тому времени отношения учителя и ученика вышли за рамки системы образования и превратились в универсальную форму патронажа. В ученики добровольно шли те, кто искал покровительства влиятельного лица в расчете на выгоды такого альянса. Хотя временами «ученики» могли почти сливаться с прочими категориями зависимого люда – скажем, служить в дружине или работать на полях патрона, – их преданность нередко вознаграждалась успешной карьерой. В надписи на стеле в честь Чжао Куаня из Лунси (умер в 152 г.) сообщается, что Чжао Куань постигал каноническую премудрость в области Пинъи, где блистал своей ученостью. Впоследствии он вернулся на родину, имел более ста учеников, и «все они достигли высокого мастерства, служили в окружной управе, платили добром за оказанную милость» [Шэнь Няньжун, 1963, с. 23].

К слову сказать, многие позднеханьские стелы с панегириками в адрес чиновников были воздвигнуты по инициативе и на средства их благодарных учеников. Очевидец краха империи Сюй Гань резюмировал: «Во времена правления Хуань-ди и Линди от гунов и цинов до инспекторов округов и правителей областей никто не заботился о государственных делах, все думали только о привлечении гостей... объявляли себя учителями, а не учили, ученики же не перенимали их науку и, хотя старались походить на достойных людей, вели себя, как рабы. Иные преподносили дары, давали взятки, чтобы укрепить свои личные связи [с хозяином]» [Сюй Гань, цз. 2, с. 13а-б].

Добавим, что во II в. связи учителя и учеников уже приобрели потомственный характер. Сын сановника Ли Гу после казни последнего скрывался от властей вместе с «учеником» отца¹³. На стеле в честь сановника Ян Чжэня выбиты имена почти двухсот учеников. Стела была сооружена спустя сорок лет после смерти Ян Чжэня, и в тексте эпитафии сказано, что ученики «исполняли свой долг в течение трех поколений», т. е. служили сыну и внуку Ян Чжэня [Хэ Чанцюнь, 1964, с. 206].

В позднеханьское время появилась также категория «бывших служащих» (гу ли). К ней принадлежали служащие, обязанные своему начальнику-патрону прямым назначением на должность. Так, на стеле, воздвигнутой в честь Кун Бяо (171 г.), значатся имена тринадцати его «бывших служащих». Все они были родом из Болина, где Кун Бяо одно время служил правителем. Очевидно, они были взяты Кун Бяо на службу в областную управу и продолжали считать его своим патроном, хотя к моменту сооружения стелы многие из них уже служили в столичных ведомствах [Ван Фанган, с. 352-354]. Попавшие на службу путем прямого назначения считались «бывшими служащими» выдвинувшего их лица даже в том случае, если они впоследствии поднимались до высших постов [Хоу Хань шу, цз. 33, с. 21а, цз. 44, с. 16б]. Подобно ученикам, «бывшие служащие» могли хранить верность и потомкам патрона, нередко в благодарность за когда-то оказанную честь (и в надежде на новые выгоды) одаривая их деньгами.

Личностные отношения внутри позднеханьской бюрократии следует рассматривать как часть всей политической структуры того времени. Они были оборотной стороной процесса аристократизации, окостенения бюрократии, препятствовавшей социальной мобильности. В то же время они были следствием возросшей конкуренции за место в бюрократическом аппарате, сведшей на нет попытки упорядочить систему регулярных рекомендаций. От личностных связей ждали выгод обе стороны. Служилая знать стремилась с их помощью привязать к себе своих подчиненных. В позднеханьское время постоянно слышатся жалобы на то, что высшие чины выдвигают неопытных юнцов, которые смогут в будущем отплатить за оказанную услугу [Хоу Хань шу, цз. 32, с. 5б, цз. 63, с. 10б]. Со временем количество «учеников» и «бывших служащих» стало общепризнанной мерой могущества знатного чиновничества¹⁴. Подобная тактика находила отклик в низших слоях служилого люда.

Требование беззаветной преданности патрону составляет отличительную, неизвестную прежде черту позднеханьской бюрократии. Появилась концепция «двух правителей», согласно которой верность патрону приравнивалась к верности государю. Наиболее усердные «ученики» и «бывшие служащие» соблюдали по умершему покровителю 25-месячный траур, который полагалось носить только по отцу и матери (обычай ношения 25-месячного траура тоже распространился в позднеханьский период). Они могли самовольно покинуть свой пост, чтобы прийти патрону на помощь, обрить себя наголо в знак того, что разделяют его вину, а подчас и силой освободить его из-под стражи. Увольнение чиновника даже официально влекло за собой изгнание со службы его протеже. Во II в. вера в правосудие оказалась настолько вытесненной этикой личного долга, что даже казнь обвиненного в коррупции чиновника воспринималась современниками как месть со стороны когда-то истребленного им рода [Хоу Хань шу, цз. 31, с. 21а].

Непотизм, патронаж, карьеризм, засилье личных связей в конце концов превратили ханьскую бюрократию в пародию на самое себя. В критиках пороков позднеханьской администрации нет недостатка. Сошлемся на Ван Фу, который изображает служилое общество миром лжецов и лицемеров, где тупиц выдают за «блестящие таланты», негодяев – за почтительных сыновей, стяжателей – за бессребреников, клеветников – за правдолюбцев, невежд – за мудрецов и т. д. [Ван Фу, с. 29]¹⁵.

И все же усиление фракционализма было не единственной тенденцией политического развития позднеханьского Китая. Резкую критику связанных с этой тенденцией социальных явлений нельзя считать лишь данью имперской традиции, за ней стояли реальные силы в обществе. В частности, рост фаворитизма встречал противодействие провинциальной элиты. Не случайно второе столетие отмечено совершенствованием системы регулярных рекомендаций. В 30-х годах II в. по предложению Цзо Сюна для рекомендуемых на службу был установлен возрастной ценз в 40 лет. По свидетельству Цуй Ши, двор очень часто производил перемещения среди провинциальных правителей, что, по-видимому, преследовало цель воспрепятствовать установлению тесных контактов между центральной администрацией и местной верхушкой [Цюань Хань вэнь, цз. 46, с. 8а]. В середине II в. был введен закон, запрещавший чиновникам служить в родных местах их своячеников, а также назначать чиновника инспектором в тот округ, откуда был родом тот, кто служил в данный момент инспектором в его родных местах [Хоу Хань шу, цз. 60б, с. 12а]. Все эти меры были малоэффективны, но они позволяют говорить, помимо прочего, о росте самосознания бюрократии как института в позднеханьский период.

В целом отношения между центральной бюрократией и местной элитой характеризовались преемственностью в их социальном укладе, стиле жизни и культурных ценностях. Речь идет, по существу, об отношениях взаимного компромисса и дополнения, породивших весьма стабильную, но и не свободную от внутренних противоречий структуру власти. Едва ли можно поэтому говорить о каком-либо одном направлении развития ханьского общества или о последовательной трансформации ханьской бюрократии. Скорее, мы наблюдаем в публичной жизни империи сосуществование двух начал, двух тенденций, имевших общую основу и вместе с тем противоборствующих. Их можно возвести к двум основным видам социального уклада в местном обществе: общинной организации и объединений «хозяина» и «гостей», скрепленных идеей личного долга. Эволюция социально-политического строя ханьской империи являла собой не столько смену одного общественного состояния другим, сколько углубление его имманентных противоречий. Неизбежный в таких случаях распад общества не обещал созревания в его недрах принципиально нового общественного строя.