"Священный союз" - читать интересную книгу автора (Черносвитов Владимир Михайлович)

Священный союз

Глубокой ночью в радиохаосе эфира советские связисты-«слухачи» поймали коротенькую кодированную радиограмму. Истинное содержание радиограммы оставалось неизвестным, так же, как и то, что принята она была в Белграде и немедленно вручена некоему лицу, которое ещё за полчаса до её поступления беспокойно поглядывало на часы и, барабаня пальцами по столу, ожидало радиодепешу. Лицо это держалось в тени и будто бы в стороне от великих событий войны, но в действительности являлось немаловажной и влиятельной персоной.

Получив радиограмму, человек удовлетворённо вздохнул, усмехнулся и нажал незримые кнопки управления тайной организацией отнюдь не демократического направления. В результате этого советское командование получило дипломатически-почтительную претензию по поводу возмутительного происшествия в только что освобождённом советскими войсками югославском городке.

А случай действительно из ряда вон выходящий.

Город был взят обходным манёвром, части Советской Армии вошли в него без боя. Война пощадила жилые дома, улицы, сады и весёлый бульвар: просто фашисты не успели разрушить и сжечь всё это.

Город ликовал. Его обитатели запрудили улицы, восторженно встречая армию-освободительницу.

Люди ещё помнили вступление в их городок фашистских полчищ – завывание флейт, рябь штандартов и гусиный марш детоубийц со свастикой на рукавах.

Советские войска входили без щумихи и помпы. Они шли мерным, спокойным и мощным шагом. В таких же, как у солдат, походных, опалённых в боях гимнастёрках, офицеры вели свои подразделения. Солдаты шли радостные, гордые, но лица их не скрывали ни усталости, ни тяжести пережитого. Ничего яркого, кричащего, помпезного. Оружие, боевые ордена да белые бинты раненых. Это шли герои, труженики войны.

Их целовали, они пожимали сотни протянутых рук, брали на руки детей, и счастливые матери смеялись от радости. Офицеры и солдаты несли охапки подаренных им цветов.

Генерал приказал расчехлить знамя. В лучах заходящего солнца оно вспыхнуло заревом боёв и кровью погибших воинов.

Так входили в югославский городок советские войска.

Наконец части, предназначенные на отдых в этом местечке, расквартировались.

Со всех сторон только и слышалось: русский солдат… товарищ… коммунист… советский человек…

Казалось, в городе не найдётся человека, который не был бы искренне счастлив освобождением от фашизма. Но настал вечер и…

– Тубо, Ральф, иси!.. Сильвупле, мон шер!

Дог послушно вернулся к ногам хозяина и только глухо ворчал, пока тот вежливо пропускал гостя вперёд.

– Что это вы, даже с псом стали изъясняться по-французски? – насмешливо спросил гость.

– Время такое: на немецком не заговоришь, да и английский у нас не очень жалуют. «Бережёного и бог бережёт» – есть у русских такая пословица…

– Да, но они больше придерживаются другой пословицы: «На бога надейся, а сам не плошай». Зажгите свет.

Хозяин затворил дверь, вынул из замка ключ и, задёрнув наглухо портьеры, повернул выключатель. Гость снял потрёпанную шляпу, такой же засаленный пыльник и оказался элегантным молодым брюнетом с классическим пробором над виском.

– Приехал? Здесь? – отрывисто поинтересовался он у хозяина.

– Здесь. Сейчас приведу.

Хозяин вышел из комнаты. Было слышно, как ступени какой-то лестницы, ведущей, вероятно, на мансарду, заскрипели под тяжестью его низкорослой, но объёмистой фигуры.

Гость внимательно оглядел комнату, мягкую, обитую дорогим штофом мебель, роскошный, резной работы, письменный стол, хрустальные электроканделябры и библиотеку, занимавшую две стены.

– Рекомендую… – вернувшись в кабинет, представил хозяин гостю своего спутника, молодого человека в костюме «гольф».

– Вы беседовали с Беларковичем лично? – спросил гость молодого человека.

– Нет, – ответил тот. – Путь был трудным. Я опоздал на один день. Во вторник он передал всё через Джорджа, который был у него.

– Мне, как здешнему уроженцу и гражданину, дано указание работать по пропаганде и агитации, для чего использовать вас, так сказать, в порядке обмена опытом…

– Хватит! – хлопнул ладонью о подлокотник кресла брюнет. – Ещё ни чёрта не сделали, а уже говорите об опыте. Самонадеянности много! Так вот: работать вы будете с нами, на нас и под моим началом. Да-да, оба! – повернулся он, отвечая на удивлённый жест хозяина. – Хватит вам быть пассивным резидентом. И не пытайтесь вилять! Ваши наци свою роль сыграли. Теперь на сцену выходим мы. Итак, этого долгополого вы уже подготовили? – уже мягче спросил он хозяина.

– Конечно. Это ж была моя идея, – обиделся хозяин.

– Не спорю. Но её осуществление проведу лично я…

Ночью, в половине третьего, в маленький домик сторожа, примыкавший к церкви, постучали – громко, настойчиво. Сторож проснулся и подошёл к двери, наспех натянув брюки и; шлёпая туфлями.

– Кто?

– Откройте, – спокойно и властно отозвались из-за двери, – патруль.

За дверью стоял человек, одетый в форму русского офицера. Чуть сзади было ещё четверо. В темноте ночи на плечах стучавшего тускло блеснули две звёздочки.

– Сейчас, сейчас, пожалуйста! – засуетился сторож, щёлкая задвижкой и ключом. – Пожалуйста, заходите.

Патрульные вошли. Офицер оказался высоким, широким в плечах человеком лет тридцати. Один из солдат был такого же роста, что и лейтенант. Левая щека у этого солдата белела свежей марлевой повязкой – наклейкой, которая и привлекла внимание сторожа. Солдат почему-то часто стискивал зубы, отчего на его щеках вздувались желваки.

– Kto здесь живёт? – спросил лейтенант.

– Я и дочь. Двое нас только и есть. Вот здесь мой угол, там – дочери.

Лейтенант распахнул занавеску – на кровати крепко спала девушка лет семнадцати.

– Кто сейчас находится в церкви? – строго спросил он старика, задёрнув занавеску.

– Никого, господин лейтенант. Кому ж там быть ночью – церковь-то заперта.

– Никого? А сигналы фонариком кто с колокольни подаёт?

Сторож оторопел.

– Сигналы?.. Да как же это… Господи, спаси и помилуй! Не должно это… нет там никого… сам запирал, – растерянно бормотал старик.

– Ладно, ладно. Сейчас посмотрим… А ну, забирай ключи – и марш в церковь!

Страшно испуганный, сторож первый выбежал из дома.

– Пресвятая богородица! Да как же это… да кому ж там быть? – причитал он на ходу.

– Тише! Молчи! – строгим шёпотом одёрнул старика солдат.

По-хозяйски смазанный сторожем, замок мягко щёлкнул – раз, два. В притворе было темно. В зале у чудотворной иконы чуть мерцала лампада. По аскетическим ликам святых бродили тени. Сильно пахло ладаном и воском.

Небрежно осмотрев колокольню и вернувшись в притвор, солдаты увидели ещё две двери?

– А это куда?

Сторож объяснил, что одна дверь ведёт в кладовую, а другая – в подвал.

– Идите туда, – приказал лейтенант высокому солдату.

В подвале было тепло и душно. Патрульные остановились у одной двери – тяжёлой и прочной.

– Что здесь? – спросил высокий.

– Да тоже вроде кладовой. Тут раньше ценности хранили.

– А ну, открой!

Сторож послушно отодвинул щеколду. Дверь скрипнула, и в лицо пахнуло запахом непроветриваемого и запущенного помещения. Маленькая сводчатая конурка была пуста. Сторож хотел уже повернуться, но, получив толчок в спину, очутился у противоположной стены.

Дверь сзади захлопнулась, и всё стихло…

Когда сторожа из кладовки привели наверх, он не поверил своим глазам: в несколько минут церковь была ограблена и изгажена до неузнаваемости.

Длинными чёрными решётками лежали на полу тени оконных переплётов. В лунном свете лица солдат были мертвенно-бледными. Лейтенант связывал серебро и золото в церковные скатерти.

Выйдя из оцепенения, сторож вдруг ринулся на солдат. Кулак прошёл вскользь по щеке высокого и сорвал наклейку на его щеке. «Звери!» – хотел закричать сторож, но искусный и сильный удар ошеломил его.

Старик очнулся от холода. Полураздетый, он был привязан к плащанице. Противно отдавала потом пилотка, засунутая до тошноты глубоко в рот.

Резко пахнуло табачным дымом. Грабители сидели близ окна и, тихонько переговариваясь, курили.

Сторож застонал. Лейтенант обернулся и деловито предложил солдату:

– Петров! Дай ему ещё раз, чтоб не мычал.

Долговязый с сорванной наклейкой подошёл к сторожу и ударил его по голове.

Решётчатая тень на полу сгустилась, – большая иссиня-чёрная туча заслонила луну.

– Пошли! – скомандовал лейтенант.

Чуть присвечивая синим огоньком фонарика, грабители быстро разобрали узлы и двинулись к выходу.

– Счастливо оставаться, папаша! – галантно распрощался лейтенант со сторожем. – Смотри, не простудись…

На башне ратуши часы пробили половину четвёртого. С шести часов утра разрешалось хождение по городу. Одиннадцать минут седьмого в комендатуру явился запыхавшийся гражданин Шабец.

– Что случилось? – спросил его комендант.

– Не знаю. Иду я сейчас на базар. Прохожу близ церкви, встречаю племянника. Вдруг слышу – стонет кто-то: тихо, тихо стонет. Прислушался – из церкви! Я своего племянника оставил на том месте следить, а сам дальше уже не пошёл, а повернулся да бегом к вам, сюда…

– Ну, и правильно. Благодарю вас.

В шесть часов шестнадцать минут лимузин коменданта, грузовик с автоматчиками и санитарная машина резко затормозили у церкви. Следом прибежал племянник, которому дядя сделал знак рукой, проезжая мимо в машине коменданта.

У ограды на улице уже стояло несколько человек.

– Никто не входил? – спросил комендант.

– Нет, нет, – ответили одновременно племянник и кто-то из любопытствующих.

Выпрыгнув из кузова машины, солдаты быстро оцепили церковь.

Комендант с дежурным офицером и четырьмя бойцами поднялся на ступеньки. Из церкви действительно доносился сдавленный крик. Дежурный потянул за большую медную ручку двери – она неожиданно легко подалась и открылась.

– Кто здесь, – выходи! – подал он команду в гулкую пустоту церкви.

Ответом ему был только более явственный крик.

Вынув пистолет, дежурный офицер быстро вошёл внутрь и резко принял влево, чтобы не выделяться на светлом фоне раскрытой двери. Следом за ним юркнул солдат и принял вправо. Вошли остальные.

– Опоздали, – осмотревшись, сказал комендант. – Куда? Стой! – вдруг одёрнул он солдата, шагнувшего вперёд.

– Вы ранены? – крикнул он человеку, видневшемуся на плащанице. Тот отрицательно мотнул головой.

Комендант повернулся к солдату.

– Тут и без наших следов Сидоренко работы хватит. Давайте живо дрова и доски. Бегом, марш!

По доскам, положенным на поленья, добрались до плащаницы и вынесли сторожа. Он был в полубессознательном состоянии.

– Недостаток доступа воздуха, – констатировал врач, вытаскивая кляп. – Ещё бы минут двадцать-тридцать, и дело могло кончиться плохо.

Сторожа увезли в госпиталь. Следом уехал и комендант, оставив автоматчиков для охраны места, где было совершено преступление.

«Ночью советскими солдатами во главе с лейтенантом ограблена та самая церковь, которая колокольным звоном и молебном встретила русские войска! Грабители кощунственно надругались над святостью храма и издевались над церковным сторожем!» – как-то подозрительно быстро разнеслась по городу эта зловещая молва.

Жители были поражены. Многие не верили, бежали к церкви – она была уже оцеплена. «Ну, что скажете! Смотрите. Вот вам и большевички!..»– ехидно хихикали в толпе.

В личном кабинете сбежавшего владельца особняка «люкс», в котором разместился политотдел, на своей излюбленной позиции – у окна – стоял полковник Гаркуша. Сбоку от него, в глубине огромного кожаного кресла, поблескивало пенсне полковника Серебрякова. Оба офицера слушали необычного гостя, сидевшего на краешке кресла для посетителей.

Маленький седенький священник, тряся бородкой и шурша рясой, говорил жиденьким, дрожащим от волнения тенорком, переводя скорбный взгляд с Гаркуши на Серебрякова и обратно.

– Великое прегрешение и святотатство сие верующих и неверующих в изумление привели несказанное. Грех-то, грех-то какой, господи помилуй, люди сотворящи! И кто? Воины земли русской, на коих народ взоры свои, яко на святую хоругвь, устремлял, елей души своей и христианской любви изливал безмерно. Ох, тяжко сие!.. Храм опоганили, ограбили, церковнослужителя в голом виде к святой плащанице привязали, надругались с бесстыдством и жестокостью… Братья по крови, христиане! – тут священник заморгал скорбными глазками и, всхлипнув, полез за платком. – Вот к чему неверие приводит!..

– Спокойнее, – посоветовал священнику Серебряков. – Поступок, конечно, безобразный, и мы сурово накажем виновных, но… излиянием возмущения вы делу не поможете. Расскажите лучше, что вам известно о преступлении: может быть, кто-нибудь обращался к вам перед этим и вызвал подозрение своими вопросами? Вы меня понимаете?

– Сказано вполне вразумительно, токмо по содеянному мне неведомо ничего… А паче от мирских дел отошедший в лоно церкви, я и недоразумел чего, далёк я стал от житейской суеты, так уж прошу не обессудить.

– Нет, нет, что вы, пожалуйста… а только вам не лишне было бы, после такого случая, хоть временно спуститься на землю. Вы смогли бы оказать некоторую помощь расследованию.

– Молиться за успех дела буду денно и нощно, а токмо в сыскном деле не искушён и прошу извинить великодушно. Даже в тюремной церкви служить отказывался всегда – по слабости характера. Робости души от одного сурового облика злоумышленников побороть не мог и в трепете удалялся.

– Да вы не так поняли полковника. Вы можете просто услышать что-либо, касающееся данного дела, и сообщить нам. Вот о чём говорит полковник, – вмешался Гаркуша.

– Простите великодушно! Не умудрил господь сообразительностью. Внимать буду непременно и наставлению вашему последую.

– Ну и прекрасно!

Священник откланялся. Гаркуша потемнел:

– На какую только гадость не способны эти господа. И как иезуитски сработали, негодяи! Понимаете, полковник, что это значит?

– Не вижу загадки. Политический бандитизм с целью дискредитации наших войск.

– Вот именно. Но это ясно нам – советским людям. А ясно ли вот этому попику? А местному населению? А всем остальным? – Гаркуша вдруг вспыхнул, побагровел: – Чтобы всякая мразь по всему свету разносила такую гнусную клевету на Советскую Армию? Не выйдет! Не допустим! Прошу вас: поставьте на ноги всё и всех, но чтобы через три дня преступники были обнаружены. Перед всем народом будем судить мерзавцев! – с тяжёлой одышкой выкрикнул он последнюю фразу.

– Успокойся, Игнат Васильевич, – встав с кресла, тихо проговорил Серебряков, – помни о своём сердце… Насчёт трёх дней – это ты немного погорячился: то, что в церкви были «ряженые», – ясно, но попробуй найди их так быстро. Дело, прямо скажем, нелёгкое и займёт ли оно день или неделю – сказать заранее нельзя. А что касается мер, то я сразу, ещё час тому назад…

– Знать ничего не желаю, – уже добродушно заупрямился Гаркуша, – трудно, легка ли – это дело твоё, а мне чтоб преступники были пойманы через три дня. И не успокоюсь, пока не изловите… Ты кого послал? Сидоренко! Вот так и передай ему.

Сделав гимнастику и утренний туалет, Сидоренко «принимал зачёт» от своего бывшего ординарца сержанта Бойкова, решившего тоже стать следователем. Оценив общую подготовку сержанта и серьёзность его увлечения, Сидоренко стал между делом «натаскивать» Бойкова в теории, затем устроил его делопроизводителем в канцелярию Серебрякова. Там юноша ввёл самоподготовку в жёсткую систему и нашёл «шефов» почти по всем специальным дисциплинам. Так, педантичный майор Окунев «тянул» его по вопросам права, полковник Серебряков помогал усвоить советский уголовный процесс, а Сидоренко – криминалистику. Узнав о намерении полковника Серебрякова направить его в военно-юридическое учебное заведение, Бойков стал ещё упорнее готовиться и был счастлив, когда ему изредка разрешали сопровождать кого-либо из следователей при их выездах.

– Всё это верно. А вот главное-то?

Бойков подумал и сконфуженно заулыбался, морща вздёрнутый нос.

– Осмотр места преступления нужно производить по возможности быстрее, как только станет известно о преступлении.

– Во, с этого и следовало начинать.

Телефон прервал «экзамен».

Звонил полковник Серебряков. Он коротко и чётко поставил следователю задачу:

– Отправляйтесь в церковь, что на главной площади. Ночное групповое ограбление. Вероятно, с «демонстрацией» и «ряжеными». Политическое значение этого дела вам, я думаю, понятно. На месте увидите. Если будет нужна помощь, немедленно сообщите. Кроме того, будьте начеку сами, берите с собой двух наших автоматчиков. Вопросы есть?

Бойков замер. По лицу Сидоренко он понял, что тот получает срочное и важное задание.

– Никак нет. К выезду на место готов. Разрешите выполнять? – так же лаконично ответил Сидоренко и уже полуофициально добавил: – Товарищ полковник, тут меня Бойков умоляющим взглядом сверлит, – разрешите?..

– Нет. Впрочем, пусть едет автоматчиком при вас.

Любопытствующих попросили разойтись. Когда Сидоренко, его ординарец Зинченко, автоматчик Кусании и Бойков вышли из машины, около церкви было уже пусто. Лишь часовой стоял у входа да двое других ходили по периметру изгороди.

Оставив Бойкова с автоматчиком у изгороди, Сидоренко взошёл на паперть и иоказал часовому своё удостоверение.

– Пожалуйста, товарищ капитан! – отступил сержант и, смущаясь, указал на доску, пересекавшую ступени паперти. – Тут следы есть, так я их прикрыл, может, нужны будут.

Сидоренко осмотрел паперть, сдвинул доску, внимательно изучил следы и, снова прикрыв их доской, спросил:

– А почему вы обратили на них внимание, товарищ сержант?

Тот, продолжая смущаться, объяснил:

– Я ночью у комендатуры на посту стоял. Ночь была сухая. И утро тоже, – когда мы сюда приехали. А тут следы на ступенях, на камнях. Значит… Ну, и подумалось мне, что-тут кто-то в аккурат, когда роса выпала, приходил – иначе как же?

Сидоренко пристально посмотрел на сержанта.

– Вы в погранвойсках служили?

– Так точно – кадровую…

– Спасибо, товарищ сержант!

Войдя в церковь, Сидоренко не мог удержаться, чтобы не воскликнуть: «Молодцы, чёрт возьми!», что относилось, конечно, к действиям коменданта.

– Бойков, идите сюда! – позвал следователь. – Смотрите, запоминайте, анализируйте, только ни к чему не прикасайтесь, не сходите с этих досок и не мешайте мне.

Сидоренко составил план места преступления, нанёс на него всё, что счёл нужным, сделал несколько фотоснимков, записей. Бойков тоже чертил и записывал.

– А теперь, Ваня, помоги мне убрать эти доски, а потом посидишь вот тут.

Сидоренко стал осторожно передвигаться по залу, сосредоточенно, внимательно осматривая всё: пол, стены, предметы церковного «оснащения», рамы окон, двери, взломанные хранилища, кассу.

После этого показал Бойкову винтики, найденные около огромной иконы богородицы, окурок сигареты, подобранный у окна, кляп-пилотку. Сложив всё это на подоконник, следователь приказал не трогать до его возвращения.

– А теперь ты можешь здесь всё осмотреть, пока я съезжу в госпиталь и поговорю со сторожем, – разрешил Сидоренко и вышел из церкви.

Осмотрев церковь извне, а также всю прилегавшую к ней территорию, сарай и домик сторожа, Сидоренко направился к выходу за ограду и увидел священника.

Священник стоял, держась обеими руками за стальные прутья ограды. Он был без шляпы, утренний ветер играл его реденькими, изжелта-седыми волосами, а бледные старческие губы беззвучно шептали не то молитву, не то проклятия грабителям.

Когда Сидоренко проходил мимо, священник поднял на него глаза, полные скорби, и всё ещё продолжал шептать:

– Господи помилуй!.. Что же это… во грехах погрязши, на храм божий святотатственную длань подняли.

– Не волнуйтесь, – Сидоренко замялся, не зная, как назвать церковнослужителя: «гражданин» – как-то неуместно-казенно, а на «товарищ», «батюшка» или «отец» – язык не поворачивался. – Наши люди приложат все силы, и преступники не уйдут от кары, – утешил он священника.

– Да поможет вам матерь божья! А от кары злодеи не уйдут, это вы изрекли мудро, – священник воздел глаза к небу, – от господа никто не скроется, все предстанут на его суд.

Сидоренко сдержал улыбку.

– Насчёт этого ничего сказать не могу: не специалист. А вот перед нашим судом, полагаю, предстанут скорее. Кстати, вы не могли бы мне сказать: что из ценностей похищено негодяями?

Священник назвал много предметов. При этом он не забывал определить степень их достоинства: «златая», «с каменьями», «из серебра, позлащенная», но вдруг запнулся и, каясь богу за своё минутное падение до мирской оценки священных атрибутов, смутился и умолк. Но Сидоренко и не настаивал. Он записал перечисленное и уехал в госпиталь.

Сторож успел уже оправиться от пережитого потрясения и дал подробные показания. Сидоренко поговорил ещё с врачом и вернулся в церковь, где застал Серебрякова, беседующего с Ваней Бойковым.

– Ну что? – спросил полковник следователя.

– Картина ясная, товарищ полковник: «работали» они, «ряженые». И, повидимому, с предварительной информацией, а то и по сговору. Но сторож как будто бы не причастен. В общем пока, смело можно утверждать только то, что преступление совершили хорошо знакомые с местностью и объектом пять человек, одетых в нашу форму, но ничего общего с Советской Армией не имеющих. Из них лишь двое говорят по-русски. А вот, кто они, остаётся попрежнему загадкой.

– Никаких нитей не обнаружено?

– Почти что нет. Так, обрывочки, хвостики, предположения. А определённого пока ничего. Намечается одна версия, но прежде чем взять её за рабочую гипотезу, надо хорошенько подумать.

– Н-да… Я здесь тоже осмотрел всё. Сработали бандиты квалифицированно. Концы – выводу, и найти их, конечно, нелегко. Однако найти надо! И скидок не будет…

– Я, товарищ полковник…

– Да нет, это я вообще. А начали вы правильно, так и идите. Желаю успеха.

– Спасибо, товарищ полковник! Уже возле двери Серебряков оглянулся и кивнул на Бойкова:

– А наш «следопыт» ничего, кое в чём разбирается, – и одобрительно засмеялся.

На улице полковник подозвал к себе Кусакина, который сидел с Зинченко у ограды, и тихо приказал ему:

– На время я вывожу вас из подчинения капитану Сидоренко. Возлагаю на вас личную охрану следователя. Что бы он ни говорил, ни на шаг от него. Это мой приказ. Поняли? Самому следователю пока об этом не говорите.

– Ну что ж, «следопыт», нам здесь тоже делать больше нечего, собирайся, – в те же минуты говорил Сидоренко Бойкову.

В этом городке квартирьер отвёл для следователя чистенький одноэтажный особнячок с одним выходом на улицу и вторым – через веранду – в сад. Дома по соседству были заняты людьми полковника Серебрякова. Вернувшись к себе, Сидоренко снял фуражку, освежил под краном лицо и сел за стол. Он выложил перед собой привезённые из церкви пилотку, окурок, винтики, кое-что ещё и протокол допроса сторожа.

– Ого! – воскликнул капитан, взглянув на часы. – Бойков! Вызовите и проводите ко мне сначала священника, а затем господина Шабеца. И попутно отдайте фотолаборанту мои снимки. Скажите, чтобы срочно изготовил всё и в первую очередь – следы ног.

Когда Бойков ушёл, Сидоренко занялся осмотром пилотки, надеясь найти на ней фамилию бывшего владельца или хотя бы инициалы, но ничего подобного не обнаружил. Окурок дал больше: это была сигарета из дрянного ароматного табака, в белой «негаснущей» гильзе с золотым ободком. «Явно, не наша, – подумал капитан. – И не здешняя, и не немецкая… Но чья же?» – этого он определить не мог.

Тихонько заглянув в комнату, Зинченко застал следователя в тяжёлом раздумье.

– Товарищ капитан, а товарищ капитан, обед…

Сидоренко поднял голову, невидяще посмотрел на ординарца и молча опять уставился в прежнюю точку. Зинченко вздохнул и прикрыл дверь.

Но вскоре перед столом Сидоренко выросла фигура Кусакина.

– Посыльный! Из городской управы. Ответ ждёт, – сообщил он на вопросительный взгляд Сидоренко и положил перед ним конверт с лаконичным адресам: «Следователю».

Сидоренко повертел конверт так и этак, пожал плечами и открыл. Внутри былазаписка: «Бросьте. Всё равно никого не найдёте. Не послушаетесь – пожалеете». Капитан поднялся:

– Где посыльный?

Кусакин молча указал на улицу. Сидоренко прошёл через две комнаты в прихожую, открыл входную дверь: за ней никого уже не было. «Вот, сволочи, обнаглели – ещё и запугивают!» – мысленно выругался Сидоренко.

– Зинченко! Ладно, давай обедать, – вдруг надумал он, не заметив исчезновения Кусакина.

Молчаливый автоматчик вернулся, когда Сидоренко ещё курил послеобеденную папиросу.

– Там и управа-то ещё не налажена.

– А где вы были?

– В ратуше, – неохотно пояснил Кусакин.

– А кто вас туда посылал?

Кусакин с безразличным видом смотрел в угол комнаты.

– Кто вам разрешил туда идти, я вас спрашиваю? Что это за самовольство! – не на шутку рассердился Сидоренко и, отчитав автоматчика, уже мягче объяснил тому, что в дела следователя даже в этом случае нельзя вмешиваться. – Ясно?

– Так точно, товарищ капитан! – бойко ответил солдат, но таким тоном, будто говорил: «Всё равно я его поймаю».

Сидоренко подавил улыбку: Кусакин был хорошим солдатом, но отличался упрямством и главное – редкой, непреодолимой скупостью на слова.

Угрожающая записка была написана на хорошей бумаге нарочито корявым почерком, по-русски и пока что никаких нитей следователю не давала.

Допрос священника и господина Шабеца тоже ничего нового, не принёс: первый смог лишь обрисовать, как выглядела церковь до грабежа, а второй дублировал уже известное от коменданта.

Тем не менее Сидоренко не унывал и даже был весел.

– Ваня! – позвал он Бойкова. – Ну, что мы вынесли из осмотра места происшествия? Только – главное.

Бойков покраснел и начал:

– Первое. Грабёж показной, «с демонстрацией», – просто грабителям незачем было бы терять время на кощунство, издеваться над сторожем, оставлять открытой дверь. Наоборот: уходя, они обязательно закрыли бы вход, чтобы как можно дольше не обнаружилось преступление…

– Верно. Хорошо. Дальше!

– Второе. Похищены почти все ценности, взломаны хранилища со сложными замками – взломщики «технически грамотные». Ещё – сигарета: грабители были «ряженые»…

– А если б не было сигареты – ты тогда, что же, сомневался бы?

– Нет.

– Почему? А может, сигарета нарочно подброшена?

– Н-не знаю… – смешался Бойков.

– Ну, вот: смотреть ты научился, а «видеть» – ещё нет. Так слушай. Сигарета – улика: курили все, а окурок бросил один, – забылся. Второе – хранилища взломаны действительно «грамотно», но лишь те, в которых что-то было. Пустые не тронуты. Вывод: преступники заранее знали, где что лежит. Эти детали надо замечать… Третье – винтики, которыми было привинчено к доске иконы золотое сияние вокруг головы божьей матери: они не выдраны, а вывинчены, причём с намерением скрыть это. Зачем? Прямой вывод: чтобы, не повредив сияния, снять его, симулируя отрыв. Также симулирован грубый отрыв ценных украшений и на других иконах. Общий вывод: грабили е обдуманным расчётом реализовать награбленное не как драгоценный лом, а как опять-таки дорогую церковную утварь. Ясно? Подумай, куда и кому в таком виде её можно сбыть. И четвёртое: следы на паперти. Ночью было сухо, и преступники следов не оставили. Утром было тоже сухо, и комендант следов тоже не оставил. А кто-то один, судя по всему, выше среднего роста, в очень коротких брюках, шёл по росе, – значит, уже после ухода грабителей, – потом поднялся на паперть, приблизился к двери, но в церковь не зашёл, а вернулся обратно. А дверь была не заперта. В церкви лежал сторож и стонал. Но подошедший не испугался, не подбежал, не поднял шума, а спокойно удалился. Вывод: кто-то подходил к двери специально проверить, состоялось преступление или нет. Для чего? Вероятно, для того, чтобы сообщить об этом кому-то ещё. Вот это, да и, пожалуй, пилотка, и есть самое главное для нас. А теперь – за дело. Я и так на тебя пять минут истратил, – улыбнулся Сидоренко и вышел с Бойковым на улицу.

– …И тем не менее у нас нет ничего, что отвечало бы на основной для нас вопрос: где искать и кого именно искать? – на ходу пояснил следователь. – Пока что у нас, если мы не придумаем ничего другого, есть три отправные точки, а именно: наклейка на щеке одного из бандитов, пилотка и возможность обнаружения спрятанных где-то ценностей. Однако надо прямо сказать, все эти отправные точки – одна другой ненадёжней…

Сидоренко вдруг обнаружил шедшего за ним Кусакина. Следователь остановился – Кусакин тоже стал, равнодушно глядя вдоль улицы. Повторив такой манёвр, Сидоренко в сердцах погрозил Кусакину и пошёл, уже не оборачиваясь.

В те дни некоторые наши солдаты, особенно любители пофрантить, пользуясь случаем, заказывали в мастерских форменные фуражки, а пилотки нередко оставляли мастеру «на память». К большому неудовольствию Сидоренко, таких частных мастерских в городке оказалось немало. Переходя из одной в другую, следователь опрашивал мастеров, поступали ли к ним такие заказы, не покупал ли кто-нибудь у них оставленные заказчиками пилотки советского образца и куда мастера вообще девают такие пилотки?

Ответы разнились лишь степенью вежливости, а в остальном были стереотипны: да, есть, но никто не покупал.

«Домой» следователь с Бойковым вернулись уже под вечер и ни с чем.

Через минуту явился и Кусакин.

– О вашем поведении мы завтра поговорим, – многообещающе предупредил его Сидоренко. – А вы, Бойков, завтра же отправляйтесь в канцелярию! – и, не взглянув на ужин, ушёл в свою комнату-кабинет, откуда позвонил полковнику Серебрякову.

– Товарищ полковник! Докладывает Сидоренко… Да, ничего, то есть буквально ничего… А я и не вешаю… У меня большая просьба – я с этим делом один не справлюсь: надо срочно запросить «хозяйства» и выяснить, кто из наших военнослужащих сменил на новую фуражку старую суконную пилотку танкиста, не имеющую инициалов, размер пятьдесят восьмой, кант выгоревший, и в какой мастерской оставил пилотку… Да? Спасибо… Конечно, маловероятно, но, может, и клюнет… Больше ничего… Обязательно позвоню!

Сидоренко сидел допоздна, строя различные гипотезы. Наконец он потёр виски и вышел. Найдя в кухне кусок холодного пирога, съел его, потом постоял над спящим Зинченко и, махнув рукой, прошёл к телефону:

– Девятнадцатый. Дежурный?.. А-а, доброй ночи, Олег, как дежурство?.. Слушай, ты всё равно не спишь – позвони мне в четыре. Не забудешь?.. Ну и что ж, всё-таки два часа…

Положив трубку, Сидоренко потянулся, быстро лёг в кровать и тут же уснул.

– Зинченко! Бойков! Подъём!..

Пять минут на одеванье, столько же на сборы и вызов солдата вместо Кусакина, которого Сидоренко в наказание за вчерашние «фортели» решил не брать с собой, – и группа во главе со следователем вышла из дома.

Надев ватную стёганку и подпоясавшись, Кусакин взял автомат, вышел на улицу и… спокойно зашагал вслед за капитаном.

На церковной площади Сидоренко остановил свою группу и посмотрел на часы: четыре тридцать пять.

– Так, – сказал он. – Я думаю, что сторожа мы тревожить не будем. Зйнченко, ступайте, подежурьте у его домика: если сторож всполошится, успокойте его, но из сторожки не выпускайте: незачем посвящать его в наши дела. Выполняйте!

Вполголоса, так, чтобы их не слышал солдат, Сидоренко поставил задачу Бойкову:

– Вот вам ключ от церкви. Войдите, закройте за собой дверь, лягте на плащаницу, как лежалн «а ней сторож, и… сколько на ваших?., ровно через три минуты застонете с закрытым ртом. Немного погодя повторите стон, открыв рот, а ещё чуть позже – легонько вскрикните. Через короткую паузу повторите всё снова, в том же порядке. Ясно? Идите.

Побродив с солдатом по тротуару, Сидоренко отыскал в потёмках то место, на которое указывал господин Шабец, и остановился.

– А теперь молчите и слушайте, – приказал он солдату.

Автоматчик насторожился. Он ожидал чего-то интересного. Следователь встал позади него, и плотно прислонясь к стене дома, тоже превратился в слух. Шли минуты. Начало светлеть небо. Наконец раздался какой-то звук.

– Вроде крикнули где-то, – неуверенно высказался автоматчик.

– Слушайте, слушайте, – оборвал его Сидоренко и осторожно пошёл к церкви: «Сейчас повторит. Интересно, с какого расстояния слышен стон?»

Но вместо стона следователь вдруг услышал совсем близко от себя выстрел. Затем возню, крик и автоматную очередь у церкви, топанье ног – и всё опять стихло.

Сидоренко стоял, сжимая в руке пистолет, рядом с ним тяжело дышал подбежавший автоматчик с оружием на изготовку.

«Так это он топал», – подумал следователь.

Оба напряжённо вслушивались в тишину. Поблизости кто-то шевельнулся, мигнул фонариком.

– Стой! Стрелять буду! Ложись! – скомандовал автоматчик и шагнул в темноту.

– Грязно тут, – донёсся вскоре неторопливо-спокойный голос Кусакина, и тут же раздалось – но уже со всех сторон – топанье бегущих людей. «Что это ещё за чертовщина?» – насторожился следователь, но знакомый оклик заставил его опустить пистолет: то были наши патрули.

Через минуту всё выяснилось.

Следуя всё время по пятам Сидоренко, Кусакин заметил ещё кого-то, занятого тем же. Улучив удобный момент, неизвестный покушался убить следователя, но выстрел был предупреждён ударом кусакинского автомата, а сам неизвестный очутился скрученным по рунам и ногам телефонным кабелем.

Зинченко же объяснил выстрелы у церкви.

– Стою я у сторожки, слышу – сержант идёт. Он приблизился, открыл дверь, вошёл… И тут же – опять шаги. Притаился – нет, тихо всё. «Послышалось», – думаю, но сам не шевелюсь. А стою-то недалеко от угла церкви, и вижу, как большое окно, что в боковой стене, чуть засветилось. Тут, значит, Бойков застонал, вскрикнул, а я стою и смеюсь про себя на огонёк. «Наверно, – думаю, – сержант сдрейфил маленько и свечку зажёг». Вдруг – опять шаги, и вижу на окне тень: кто-то в гражданском в окно заглядывает. Тут в вашей стороне выстрел, – этот, в гражданском, как услыхал, тоже пистолет поднимает, а я ему: «Стой! Руки вверх!» Он бежать, а я ему вдогонку – р-раз – и готово!.. И тут я сообразил: дверь-то Бойков за собой запер, этот поцарапался, ан-нет, не войти. Тогда и решил у двери ждать, а потом, наверное, через скважину свет заметил и – к окну…

Пока суть да дело – рассвело. В убитом наповал у церкви сторож быстро опознал одного из участников вчерашнего ночного «визита».

– А этот? – Сидоренко указал сторожу на задержанного.

Старик внимательно всмотрелся в хмурую физиономию с оттопыренной, как у карася, нижней губой и решительно мотнул головой: «Нет».

– Рассыльный, – сказал следователю Кусакин.

– Какой рассыльный? – не понял Сидоренко.

– Из горуправы, – лаконично пояснил автоматчик.

При убитом и у задержанного ничего, кроме пистолетов, не оказалось. Но результатом произведённого следственного эксперимента Сидоренко был доволен и «домой» возвратился в том расположении духа, когда работается с особым подъёмом.

В отведённом ему особняке Сидоренко крепко пожал руки солдатам – своим помощникам. Зинченко – молча, Кусакину – со словами: «Спасибо, Кусакин! Ну что ж, как говорится, – кто старое помянет… Однако впредь, когда я не разрешаю, за мной не ходите. Взыщу строго! Ясно?»

Кусакин промолчал.

На все вопросы следователя «карась» только таращил глаза, потом вдруг заявил, что на убийство «зелёного чёрта» его послал Саваоф, меланхолично сжевал промокашку, запил её чернилами и, видя, что следователь с ироническим любопытством выжидает, что будет дальше, – запел псалмы. «Ничего, вот припру тебя фактами, – иначе запоёшь, собака!» – решил про себя Сидоренко.

– Люблю хорошее пение, – мечтательно вздохнул он. – Зинченко! Отведите этого «Карузо», потом дослушаю, – приказал Сидоренко и отправился с докладом к полковнику.

От Серебрякова следователь вернулся очень скоро и в прихожей обнаружил подтянутого ефрейтора в новенькой фуражке, тщетно пытавшегося втянуть Кусакина в разговор.

– Я уже знаю о вас, – перебил ефрейтора следователь, – идёмте…

Сидоренко получил ценные сведения: опознав свою, положенную перед ним пилотку, ефрейтор сообщил следователю, что он, ефрейтор, оставил пилотку в мастерской маленького, толстого и весёлого шапочника.

Взяв «на прокат» новую фуражку, Сидоренко отпустил солдата, снабдив его на время собственной пилоткой. Сам собрался в мастерскую. Но его задержал приход сопровождаемого солдатом комендатуры вихрастого черноглазого мальчишки. Очень боясь опоздать к открытию мастерской, подмастерье торопливо рассказал, что был вчера свидетелем разговора следователя с мастером и что маленький толстый весельчак обманул господина русского офицера: за день до того шапочник продал штук шесть пилоток администратору здешнего театра.

Запротоколировав показание, Сидоренко поклялся мальчику, что не выдаст его, и подмастерье умчался. «Вот так неожиданная удача! – обрадовался Сидоренко. – Но почему толстяк скрыл продажу? Просто побоялся «впутываться» или… Тогда он и сейчас от всего откажется. Ничего, сделаю так, как решил».

Занятый обдумыванием своих логических выводов, предположений и намеченных тактических действий, Сидоренко на полдороге вдруг хлопнул себя по лбу. «Ах, ты, чёрт, как это я…» – спохватился он и, повернув обратно, наткнулся на Кусакина. «Опять он… хотя, – на этот раз я же ему не запрещал, – усмехнулся Сидоренко. – А что, если…» – и, объяснив автоматчику предстоящую задачу, следователь попросил Кусакина честно сказать, сможет ли он её выполнить или нет.

– Понимаете: меня он, наверное, запомнил и, конечно, не откроется, – пояснил Сидоренко.

Кусакин подумал, затем молча взял у следователя фуражку ефрейтора и решительно зашагал вперёд. Мастерская только что открылась. Кусакин вошёл внутрь.

– Пожалуйста, господин солдат! Чем могу служить? – сладенько встретил Кусакина хозяин.

– Фуражку. Заказать.

– Ради бога! Пожалуйста, я вам любую…

– Нет, чтобы точно, как вот эта. Вы шили?

– Дайте, пожалуйста… Конечно, я! Такие фуражки только я один и могу сделать. А, какова! Да вот, кстати, и меточка моя… Постойте, куда же вы, господин солдат? – опешил толстяк, когда Кусакин молча направился к двери. Но тут она открылась, и вошёл улыбающийся Сидоренко.

– Доброе утро, господин мастер! Как спалось? Вы мне вчера забыли рассказать, кому всё-таки вы продали вот эту пилотку, а?..

Администратор, элегантный брюнет с классическим пробором и нагловатым лицом, чертыхаясь и кипятясь, возмущался задержанием его особы. Он решительно заявил, что не покупал никаких пилоток в мастерской, и порывался уйти, но ему не дали, и он сел на стул с видом оскорблённого достоинства.

– А вы не обижайтесь, гражданин Деднер, – миролюбиво заметил Сидоренко и вдруг пристально всмотрелся в причёску администратора:– Ай-ай-ай, кто же это вас так подстриг?

Разрешите… – Сидоренко быстро наклонился и отрезал с головы «гостя» торчащие волоски и пригладил причёску. – Вот так, теперь хорошо, – не замечая удивления администратора, мило улыбнулся следователь.

– Товарищ капитан, вызванный прибыл! – доложил Зинченко и вышел, «прибрав» со стола следователя пепельницу с остриженными волосами.

В кабинет вкатился весёлый толстячок.

– Вы знакомы? – обратился к нему Сидоренко, указывая на Деднера.

– Почти. Так сказать, буквально шапочное знакомство. Этот господин на днях купил у меня пилотки.

– Так. А вы знаете этого гражданина? – обратился следователь к администратору.

– А он кто – принц датского короля? – вызывающе нагло бросил тот в ответ.

– Он шапочный мастер, – спокойно пояснил следователь.

– А-а… нет, первый раз вижу.

В дверь просунулся Зинченко:

– Свидетель явился, товарищ капитан.

В кабинет вошёл церковный сторож. Следователь отпустил шапочника и пригласил сторожа присесть.

– Так вы категорически утверждаете, что не знаете и никогда не были у него? – спросил Сидоренко администратора, указывая на дверь, за которой только что скрылся шапочник.

– Категорически утверждаю. Он обознался.

Услыхав знакомый голос, сторож вздрогнул и уставился на администратора.

– Ну, что ж, – вздохнул Сидоренко, – бывают ошибки. Пожалуй, вы можете идти домой…

– То есть как это «домой»! – вскипел вдруг сторож. – Да ведь это – тот самый, что «лейтенантом» был!…

…Оставшись один на один со следователем, администратор пуще прежнего возмутился и стал настойчиво убеждать капитана, что шапочник и сторож ошиблись.

– Возможно, – неожиданно согласился следователь, – но я обязан был проверить, и вы напрасно волнуетесь. Давайте лучше закурим, – предложил он и любезно протянул Деднеру портсигар.

Тот взялся за папиросу – пустая, пощупал вторую, третью – все они оказались такими же.

– Разрешите уж лучше предложить вам мои, – смеясь, явно успокоенный, предложил он следователю и вынул из кармана пачку американских сигарет. – Прошу. Сигареты замечательные – здесь вы таких нигде не найдёте…

– Спасибо, но, представьте себе, – нашёл… И знаете где? В церкви! – приятно улыбнулся Сидоренко и, достав из ящика стола окурок, показал его администратору.

Наступившую тишину нарушил зуммер телефона. Следователь поднял трубку.

– Да. Уже? Замечательно! Ну и как?.. Спасибо.

Положив трубку и глядя уже на администратора, Сидоренко продолжал:

– И ещё одна «ошибка»: экспертиза сейчас установила, что волосы, обнаруженные на пилотке, которая использовалась как кляп, абсолютно тождественны с волосами, которые я только что остриг с вашей головы. А теперь тушите свою сигарету и рассказывайте. Хватит играть в обиженного.

«Администратор» начал врать, но скоро запутался и был отослан следователем подумать и «вспомнить».

Сидоренко выбросил из портсигара пустые папиросы, наполнил его хорошими, закурил и подошёл к окну. Приподнятой взволнованности уже не ощущалось: ей на смену пришло уверенное, деловое спокойствие.

Капитан посмотрел на улицу и увидел бодро шагавшего к нему племянника господина Шабеца. Рядом со свидетелем, чуть позади, шёл Бойков. Молодые люди о чём-то оживлённо беседовали.

Сидоренко разглядывал племянника – его рост, фигуру, походку. Особенно привлёк внимание следователя костюм свидетеля: чулки, брюки «гольф» и светлый спортивный пиджак. Внезапно мысль капитана заработала быстро-быстро, выхватывая из дела отдельные факты, данные, увязывая их меж собой. Зрительная Память вынесла из тьмы ночи вид церковной паперти, фантазия услужливо оживила этот вид фигурой мужчины, осторожно и торопливо взбегающего по ступеням. «Только в таком костюме и можно было пройти по росе, не замочив обшлага брюк, – определил следователь. – А что, если…» – неожиданно пришла дерзкая волнующая догадка. Сидоренко круто повернулся и вышел из кабинета:

– Зинченко! Ведро, тряпку и… Быстро! Понял?..

Возле особняка Бойков и племянник господина Шабеца были встречены Зинченко, который яростно мыл каменные ступени крыльца.

– Пожалуйста, пожалуйста, – посторонился солдат и бросил под ноги племяннику мокрую тряпку, – проходите, не стесняйтесь, – незаметно он сделал какой-то знак Бойкову.

Свидетель вытер ноги о тряпку, прошёл по мокрым ступеням в полутёмную прихожую, где был встречен суровым автоматчиком, молча указавшим ему место в другой комнате.

Бойков, следовавший по пятам свидетеля, приостановился на пороге прихожей. Когда тот скрылся в комнате, сержант нагнулся и осторожно поднял с пола большой лист обёрточной бумаги со свежими отпечатками следов племянника господина Шабеща. Аккуратно скатав лист, Бойков прошёл в кабинет Сидоренко и вскоре вернулся, сообщив свидетелю, что следователь сейчас занят и просит немного обождать…

– Извините, что задержал. Садитесь и рассказывайте, – предложил Сидоренко племяннику господина Шабеца.

– Да я уже всё рассказывал. Разве какую мелочь забыл…

– Во-во! Именно мелочь. Я вам напомню: расскажите, например, как в четыре часа десять минут вы подошли к церкви, перелезли через ограду, приблизились к дверям, послушали, вернулись. Ну и так далее, – пошёл ва-банк следователь и выиграл: уставленные на него глаза делались всё шире, шире, лицо племянника побледнело, покрылось испариной, а полуоткрытые губы вмиг пересохли:

– Вы узнали? Кто… Нет – не верю! Провокатор! – истерично взвизгнул племянник.

Сидоренко не шелохнулся, только глаза его сузились, и под их взглядом племянник тут же разжал пальцы, весь как-то обмяк и безвольно опустился на стул.

– Провокатор? – спокойно и тихо переспросил Сидоренко. – Хоть и не обязан делать это, но так и быть я вам докажу обратное. Так оказать, для вашего успокоения, – усмехнулся следователь. – Встаньте! Кусакин, проводите нас, пожалуйста…

Подведя племянника господина Шабеца к одной из дверей, Сидоренко открыл в ней маленькое окошко, так, чтобы племянник увидел сидевшего на койке «администратора» и тут же захлопнул снова.

– Ну-с, а теперь рассказывайте, – предложил Сидоренко племяннику, когда тот снова уселся перед столом следователя.

Уверенный в том, что следователю уже всё известно, племянник господина Шабеца повёл рассказ о гнуснейшей подлости.

Сидевшему под присмотром Бойкова в соседней комнате самому Шабецу пришлось довольно долго ожидать того момента, когда следователь, закончив допрос, выдал его племяннику ордер на занятие пустующего по соседству с «администратором» и «карасём» помещения.

Господин Шабец оказался человеком решительным и быстрым: он, не задумываясь, отверг всё рассказанное племянником, отказался от знакомства с «администратором» и категорически утверждал лишь то, о чём говорил на первом допросе.

– Вот и помоги Советской Армии – получишь «спасибо», – притворно-обиженно съязвил он напоследок.

Взяв его и понятых, Сидоренко направился в церковь, где приставил часть понятых к сторожу, а с остальными пошёл туда, куда вёл их «свидетель».

– Вот тут, – указал господин Шабец. Все остановились.

Понятые через пять минут вышли из церкви и вместе со сторожем, подойдя к «слухачам», спросили так, как их проинструктировал следователь:

– Стонал сейчас сторож или нет?

– Конечно, нет, – ответил господин Шабец. Понятые со сторожем вернулись в церковь и попросили старика застонать ещё раз, громко, с открытым ртом, – тот загудел, как пароход…

– А теперь? – повторили свой вопрос понятые.

– Н-не знаю, – неуверенно сказал господин Шабец.

– Что-то не слыхать было, – подтвердили понятые.

Первая группа не выдержала и расхохоталась.

– Ну так как же?. – спросил господина Шабеца Сидоренко.

Тот махнул рукой, вздохнул, постучал себя кулаком по лысине и лишь после этого заговорил начистоту.

Всё остальное для следователя уже не составляло трудностей.

Седовласый попик каждое утро и вечер приходил к начальнику политотдела и, мигая скорбными глазками, спрашивал Гаркушу, не внял ли господь молитвам, чем порядком уже надоел полковнику. Вечером на третьи сутки Гаркуша решил вообще не принимать липкого попа, но всё же принял.

На четвёртые сутки при виде елейно-смиренной физиономии Гаркуша вздохнул и, помня свой разговор с Серебряковым, взялся за телефон. Серебрякова у себя не оказалось. Подумав минутку, Гаркуша решил:

– Едемте со мной. Я сам хочу знать, как там идёт расследование.

Капитана Сидоренко начальник политотдела застал за подшивкой документов в «дело». Ответив на приветствие, полковник разрешил следователю сидеть, сел сам и без предисловий спросил:

– Разыскали бандитов, капитан?

– Так точно, товарищ полковник.

– Всех пятерых?

– Никак нет: двух организаторов, одного организатора-исполнителя, пятерых рядовых исполнителей и одного пособника. Желаете взглянуть?

– Есть на что любоваться. А впрочем, давай, показывай. Итого, значит, девять, а если покопаться, то за их спинами ещё нашлись бы организаторы, – заключил Гаркуша.

– Ниточка, конечно, далеко тянется, да полномочий нет, – задумчиво произнёс Сидоренко. – Зинченко! Приведите арестованных!

Полковник закурил.

Дверь открылась, и в кабинет вошли автоматчики и стали по углам комнаты. За ними Кусакин, Зинченко и ещё один ввели разномастных преступников.

– Разрешите представить, – начал Сидоренко, подходя к маленькому человечку. – Господин Шабец, местный гражданин, в прошлом адвокат, помещик, лидер здешних национал-социалистов, правая рука гитлеровского гаулейтера.

Сидоренко подошёл к «администратору»!

– Назвавший себя Деднером – американский подданный, международный бандит и шпион. А вот этот молодой человек в спортивном костюме «гольф» – «племянник» господина Шабеца. В действительности же – сын местного фабриканта, учился в Америке, окончил юридический факультет. Отец во время войны тоже перекочевал в США. Для прохождения «практики» сынок был направлен, причем не только папашей, к господину Шабецу, но способностей к политическому разбою не проявил и «засыпался» на первом же «деле». Следующий: человек, известный под кличкой «Мышонок», прозванный так, вероятно, из-за оригинального родимого пятна на щеке, которое, отправляясь «на дело», имеет привычку маскировать марлевой наклейкой. Рецидивист, взломщик, специалист по «мокрым» делам, служил в гестапо…

Сидоренко подошёл к «карасю», замялся и махнул рукой:

– Ну, этот и остальные – просто паразиты своего народа. Особого интереса собой не представляют.

– По данному делу, – продолжал следователь, – господин Шабец проходит как идейный вождь и организатор местных «сил» и преступления. Американский «администратор» – как отобравший посредством небольшого путча идейное руководство у господина Шабеца и вожак банды, одетый в форму лейтенанта Советской Армии. «Племянник своего дяди» пытался стать «фюрером» антисоветской пропаганды и как таковой участвовал в «разработке» первой «операции». «Мышонок» – ближайший помощник «лейтенанта», специалист. Остальные – исполнители.

– Извините, товарищ полковник, – Сидоренко вдруг оглянулся и позвал: – Сержант Бойков!

В дверь просунулась белобрысая голова сержанта и, понимающе кивнув, скрылась.

Гаркуша сидел и молча жевал мундштук погасшей папиросы. С нескрываемой ненавистью переводил он свой свинцовый взгляд с одного негодяя на другого. «Раз, два… семь», – пересчитал он.

– Послушай, Николай Иванович, а где же ещё двое?

– Исполнитель и пособник? Один бандит был убит при вооружённом столкновении.

– Ах, вот даже до чего доходило? Ну, а этот… пособник?

В глазах Сидоренко мелькнула весёлая-искорка.

– Товарищ полковник, вы же сами его привезли! Пожалуйста! – в дверях стоял седенький попик, сопровождаемый Бойковым. – Вот вам смиренный служитель культа. Это он благословил политический разбой и теперь хранит во славу божью всё награбленное в подвале своей «скромной» двухэтажной обители.

Нимало не удивясь, Гаркуша только крякнул и с гадливостью махнул рукой, чтобы всю эту компанию побыстрее водворили на место.

– В общем-то ларчик просто открывается, – продолжал Сидоренко, когда они остались один на один с Гаркушей. – Сколотили эти господа свою бандитскую фалангу, притаились, ждут. Приход советских войск совпал с приездом из Америки «племянника», который по пути получил, уже в Югославии, – по документу видно, – от тайного лидера группы Беларковича приказ активизироваться. А тут попик уже жаловался как-то на упадок церковных дел и доходов – попик-то жадноват. Господа фашисты и обрадовались – чего же лучше придумаешь? Попа соблазнили быстро: религиозные чувства у прихожан воспрянут – раз, церковные денежки прикарманишь – два, авторитет церкви упрочишь – три, на восстановление разграбленного «большевиками» деньгу немалую вытянешь, а «восстановишь» старое – и денежки опять в карман – четыре, А остальное, мол, не твоё дело. Ну, тот и согласился, да не только согласился, а и внёс существенные коррективы, так сказать, поставил всю эту интермедию.

– Да, теперь всё ясно. Но врачи говорят, что успех операции гарантируется смелостью и искусством хирурга, – в данном деле вы показали себя именно искусным хирургом. От лица службы благодарю вас, товарищ капитан! – крепко пожал полковник руку Сидоренко.

– Служу Советскому Союзу!

Через день весь город снова забурлил. Снова народ запрудил площадь. Снова взволнованность людей вылилась в стихийный митинг.

Рабочие, ремесленники, молодые конторщики и пожилые честные интеллигенты всходили на трибуну и бросали в толпу жаркие слова, полные ненависти к проклятому фашизму, полные братской любви к русским и восхищения народом-освободителем.