"«Мустанг» против «Коломбины», или Провинциальная мафийка" - читать интересную книгу автора (Печенкин Владимир)

1

Просыпаться не хотелось. Но и опять уснуть тоже не удавалось, хоть он и старался, угадывая в тяжком, болезненном полусне, что окончательное пробуждение не сулит ничего хорошего. А и без того тошнехонько, во всем теле разбитость, каждая жилка ноет, к горлу подступает тошнота. Где же это вчера перебрал? Какой сегодня день? Идти на работу или выходной? Хоть бы выходной, никаких сил нет. Утро сейчас или вечер? Может, вечер, тогда еще ничего, до завтра полегчает. Кто это кашляет, хрипит рядом? Странно…

Владимир Павлович приоткрыл глаза. Голая лампочка под серым низким потолком. Унылые стены, кровати какие-то… В больницу, что ли, попал? На соседней койке сидит незнакомый субъект, надрывно кашляет, тряся встрепанными волосами, сплевывает на пол. Господи, куда же это занесло? Владимир Павлович зажмурился. Стал вспоминать, что же было вчера…

Седьмое число было, вот что. Получка. Выдали ему на руки… Так, минус алименты, минус кредит, подоходный, за профсоюз… Девяносто пять на руки, не жирно. Ах да, еще за халтурку выплатили, с напарником вышло по сто двадцать на нос. Собственно, с халтурной деньги и началось, обмыть же надо. Тем более у напарника подруга работает в винном отделе, так что для него бутылка не проблема. Сперва посидели в сквере. Но там холодно, ветер. Не лето лее, хотя и с бутылкой. Напарник сбегал за второй. Ее пили в городском туалете. Больше ничего не помнит Владимир Павлович… Опять будет Клава стонать: да когда это кончится, да чтоб ты сгорел от своей водки, да уйду к маме, ну и прочее.

– Ты! Закурить есть?

Почему этот кашлюн сразу на «ты»? С ним, что ли, вчера пили? У-у, морда, такие в белой горячке мерещатся. Майка грязная, трусы тоже, сам трясется весь. За ним, на другой койке, еще ворочается кто-то и кряхтит. Угораздило в такую компанию…

Изморщившись от множества болей во всем теле, Владимир Павлович приподнялся, огляделся…

– Где это мы?

– Ха, не узнал! – оскалился сосед. – Слышь, Толик, он не узнал! В вытрезвиловке мы, понял? Курить есть?

Владимир Павлович чуть не застонал… В вытрезвителе… Надо же так вляпаться! Обмыли, называется, халтурку, теперь сам не отмоешься. Из милиции на завод пришлют «телегу»: «…Механик ремонтно-строительного цеха Ничков В. П. доставлен в состоянии опьянения…» Надо было после первой бутылки идти сразу домой, а то без закуски, наскоро…

Боль клонила голову на тощую, десятой свежести, подушку. Владимир Павлович съежился, закрылся скверно пахнущим одеялом, дабы в горьком одиночестве переживать душевные и телесные страдания, не слышать матерного бормотания соседа.

Но и это призрачное одиночество было нарушено. Взвизгнула, хлопнула дверь, кто-то вошел. Голос громкий, начальственный:

– Ну что, ханурики? Как вы тут? Продрыхлись или косые еще? Сможете домой уехать или до утра погостите?

Ага, значит, еще вечер. Владимир Павлович высунул голову из-под одеяла. Молодой милицейский сержант стоял у двери.

– В порядке мы, начальник, – лениво прохрипел патлатый. – Выпускай, пока трамваи ходят.

«Значит, нет еще двух часов ночи, – обрадовался Владимир Павлович. – До работы можно отоспаться. Ах, опохмелиться бы, чтоб голова прошла и не тошнило».

– А третий как? – Сержант подошел к койке Ничкова, отдернул одеяло. – А? Очухался?

– Да-да, я хорошо себя чувствую, – виновато, заискивающе улыбнулся Владимир Павлович.

– Тогда по-одымайсь! На выход шагом марш!

Солдафон… Владимир Павлович, пожалуй, остался бы здесь до утра – отлежаться малость, перетерпеть ломоту в теле, отдалить разговор с женой. Тем более если в палате – или как называется здешний вертеп? – останется он один: вон, оба соседа уже пошлепали босиком по бетонному полу к двери.

– Эй, ты идешь или нет? – окликнул сержант.

– Да-да, сейчас, – засуетился Ничков.

«Нужно вести себя вежливо, тогда, может быть, не сообщат в цех. С кем бы поговорить, чтобы не сообщали? Объяснить, что я механик, то есть итээр, неудобно перед подчиненными… Но тольхо не с этим сержантом…»

В коридоре сержант велел двоим «приставить ногу», а патлатого кашлюна увел в дежурку. Второй парень, белобрысый, с бледным одутловатым лицом и водянистыми равнодушными глазами, почесывался, зевал, шмыгал носом. Его позвали вторым, когда патлатый вышел из дежурки, одетый в мятую болонь-евую куртку и еще более мятые штаны, полосатые, как матрац, в короткие сапоги из кожзаменителя. Он сразу закурил, уже свысока оглядывая Ничкова, дрожащего в майке и трусах, босиком.

– Ты чо, и верно в первый раз подзалетел?

Отвечать этой обезьяне Ничков не посчитал нужным.

Сержант высунулся, кивнул ему: заходи. В дежурке осмотрела пожилая фельдшерица, спросила о чем-то, он угодливо ответил, соображая лихорадочно, как бы попросить ее, чтобы не сообщали… Но и фельдшерица, и дежурный офицер говорили и глядели так официально, что отповедь можно было предвидеть заранее. Ну надо же, надо же!

Ему велели расписаться в журнале, и он послушно расписался, за что – не обратил внимания. Сержант выложил на скамью одежду, перевязанную ремнем. Пока Владимир Павлович одевался, дежурный казенным голосом проводил с ним профилактическую беседу о вреде пьянства и алкоголизма. Из-за головной боли Владимир Павлович мало что понимал, однако лепетал «да-да» и «не повторится».

Наконец лейтенант перешел к практическим делам:

– У вас, Ничков, при задержании изъято на хранение: часы наручные марки «Ракета», так? – получите ваши часы; пропуск на завод – получите; денег при вас было сто девяносто два рубля тридцать две копейки, так? Двадцать пять рублей удерживаю за услуги, вот квитанция. Остальные получите. Сто шестьдесят семь, так? Ничков, что же вы этак небрежно суете по карманам, деньги ведь, не бумажки. Потеряете, потом скажете, что в милиции захамили.

– Да-да… То есть нет-нет, я потом дома сосчитаю, спасибо.

– На здоровье, Ничков. Сейчас без десяти час ночи, садитесь на трамвай, езжайте прямо домой, понятно?

– Да-да, конечно. Товарищ лейтенант, позвольте, э-э… попросить…

Тут из коридора крикнули:

– Дежурный! Еще одного привезли, лыка не вяжет. К вам или сразу на койку?

Сержант заторопил:

– Давай, Ничков, давай по-быстрому. Шагай да больше не напивайся.

Пришлось уйти, не высказав заветную просьбу.

Две уныло согбенные тени стояли во дворе, курили молча. Была мартовская оттепель. Но Владимира Павловича и в демисезонном пальто, в ондатровой шапке-боярке била мелкая похмельная дрожь. Поеживаясь, он двинулся на трамвай. Ехать семь пролетов, выходить на восьмой остановке, там пройти два квартала, и будет он дома, где ожидает скандал…

– Чо, мужик, мандраж, берет? Кто это? А, тот, патлатый.

– Да-да, знаете, холодновато.

– Не-е, это оно с похмелюги. Счас бы пузырь на троих, и порядок. Скажи, Толик?

Второй парень что-то утвердительно буркнул. Владимир Павлович представил, как берет в руку стакан, как глотает… К горлу снова подступила тошнота… и отступила. Да-да, вот что нужно сейчас! Отпустила бы боль в висках, ломота в теле. Увереннее говорил бы с Клавой. Пошел бы утром в цех при нормальном самочувствии. Но, к сожалению…

– К сожалению, нечем это… подлечиться. Нету в городе ночных баров-ресторанов, хм.

– Были бы деньги, выпить найдем.

– Как, ночью?

– А ты думал! Четвертак, и пузырь счас будет. У тебя ж есть, чо жмешься. Двадцать пять рублей давай, сообразим на троих и разбежимся.

Владимир Павлович выпить любил… Но был не алкашнее других, на работе всегда в норме, прогулов нет… Однако именно сегодня объяснить все это жене окажется весьма затруднительно, потому что не в форме, самочувствие паршивое. И если человек берется где-то достать… Правда, человек-то грязный, несимпатичный. Господи, да кто может показаться симпатичным с такого похмелья!

– Собственно, двадцать пять рублей я мог бы…

– Ну и порядок. Счас сообразим. Во, трамвай идет.

– Мне не в эту сторону.

– В эту, друг, в эту. До вокзала доедем, чердак подремонтируем, там видно будет, кому куда. Аида садимся.

И покатился Владимир Павлович Ничков в обратную от дома сторону, терзаемый, с одной стороны, похмельем, с другой – угрызениями совести.

К счастью, и в кромешной тьме бывают удачи. Как приехали на вокзал, патлатый парень взял у Ничкова две десятки и пятерку, побежал рысцой к стоянке автотранспорта. И тут же вернулся с бутылкой под полою.

– Во, видал? На хрена сдался ночной ресторан, когда есть бомбежники круглые сутки. Какие-какие! Которые бомбят. Водкой, значит, торгуют, балда ты бестолковая. Пора бы знать, не в детсадике, в вытрезвиловке бываешь. Не боись, счас подлечимся:

Зашли в зал ожидания. Тепло, малолюдно. Все сидят, дремлют. Милиции не видать. Устроились за киоском Союзпечати. Патлатый ловко сковырнул пробку, взболтнул бутылку, протянул Владимиру Павловичу.

– Тяни первый.

– Э-э, я из горлышка не привык.

– Хы! Тоже мне, интеллигенция. Слышь, Толик, он не привык. Ладно, счас сделаем.

Сорвался с места, мелким бесом подкатился к молодой женщине, дремавшей с девочкой на коленях. Поулыбался, пошептал. Женщина осторожно, чтобы не разбудить дочурку, расстегнула хозяйственную сумку, вынула и подала эмалированную кружечку с картинкой: зайка с морковкой под елочкой.

Выпили. Поправились. Загрызли по очереди черствым пряником, сохранившимся от прошлых подобных пиршеств в кармане у Толика. Владимир Павлович старался укусить с краю, где не тронуто зубами собутыльников, которые хотя и славные ребята, но несколько грязноваты. Черт возьми, какие контрасты подбрасывает человеку жизнь! Всего полчаса назад было все так скверно, и вот стало гораздо лучше. Серая тоска вытрезвителя отодвинулась в прошлое, домашний скандал – в будущее, а «телега» из милиции в цех – ерунда, переживем! Патлатого, как выяснилось, зовут интеллигентно – Макс. Он не такой уж отвратительный тип, как показалось там, в дурацком заведении. С ним приятно беседовать, он умеет слушать. И второй, Толик, тоже ничего. И ночной вокзал по-своему уютен, романтичен даже. Будто и сам ждешь поезда, и прошлое отошло, оставив грустноватые воспоминания о цехе, жене… да-да, и о вытрезвителе, будь он проклят, потому что, как говорится, быль молодцу не укор…

– Ну чо, мужики, резину-то тянуть, допьем? – Макс наклонил бутылку над кружкой, прищурил глаз, как снайпер на мишень. Но Толик вдруг шепнул:

– Атас! Мент!

По проходу меж эмпээсовских жестких сидений в их сторону направлялся милиционер.

Владимир Павлович, будучи не всегда умеренным в выпивке, относился к милиции с опаской. Сегодня же, напуганный вытрезвителем, просто взмок от страха, хотя и не видел за собой никакой особенной вины. Опытный Макс с ловкостью иллюзиониста мгновенно спрятал бутылку под курткой, кружку сунул в карман и встретил милиционера невинным взором. Однако и вокзальные службы не лыком шиты: бутылку милиционер, может, и не заметил, но подозрительную компанию сразу отличил от потенциальных пассажиров. Подошел, ладонь к шапке:

– Куда едем? Или приехали?

– Приехали, начальник. Друга вот встретил, вместе работали на комсомольской стройке. – Макс обнял Владимира Павловича, потряс за плечи.

– Да-да, – растерянно промямлил Ничков.

– И до утра тут обниматься намерены, друзья-комсомольцы? – явно не поверил постовой.

– А чо, уже поздно? Вовка, сколь на твоем хренометре? О, третий час! Айда, мужики, по домам, кабы на работу не проспать. Берем тачку и… Спасибо, начальник, что подсказал.

Милиционер следовал за ними до самого выхода из вокзала.

На улице похолодало. После тепла опять заколотила дрожь. Собутыльники прытко пошагали через площадь. Кругом ни души. Трамваи не ходят. Спит город. Никому нет печали до Владимира Павловича Ничкова, заблудшего механика ремонтно-строительного цеха. В отдалении, на автостоянке, коротают ночь с десяток машин, на некоторых по-кошачьи светятся зеленые огоньки. Можно взять такси и уехать домой, к жене… Однако Владимир Павлович, как многие слабовольные люди, понимая неизбежность объяснения, желал хотя бы отдалить его, сколь возможно. И поспешил вслед за Максом и Толиком в подъезд дома у площади. Здесь голо, тускло, но более-менее тепло.

– Эх, допьем, чтоб не гребтелось, – сказал Макс, садясь на ступеньку в пролете между первым и вторым этажами. Поставил рядом бутылку и кружку. – Где закусь? Вовка, ты пряник сожрал? Нет? Толик, ты? Гад ты, понял? Вовка у нас ин-тел-ли-гент, без закуси не пьет, понимаешь. Черт с ним, нам больше достанется. Ладно, шутю я. – Разглядел на кружке зайца с морковкой. – Ну, заяц, погоди!

– Кружку надо будет отдать той женщине, у нее ребенок, —

сказал Ничков вяло.

– Ага, там мент попутает. Ничо, перебьется баба.

– Нехорошо получится, – слабо проявил честность Ничков.

– Да пошел ты знаешь куда… На, глотай. Нехорошо ему. Водяра кончилась, вот это нехорошо. ГУ, дай бог, не последняя. – Он вылил в себя остатки водки не глотая.

Вот и все. Финита ля комедиа. Надо идти домой. Через пять часов механик Ничков должен быть как штык у себя в цехе. Лица собутыльников в блеклом свете подъездной лампочки казались постаревшими, измятыми, далеко не такими дружескими, как на вокзале. Макс лениво ругался, Толик слушал, сопел. И выдал:

– Еще бутылку, и нормально будет.

– Точно! – будто того и ждал Макс. – Вовка, гони еще четвертак, не жмись. Счас сбегаю.

Это бы отсрочило Клавин скандальный крик. Однако после «лечения» и прогулки по холодку голова у Ничкова уж не так тупо болела, появилось в ней кое-какое здравомыслие.

– Довольно, товарищи, – поднялся он со ступеньки. – Так и до прогула долечиться можно. Вы как хотите, а я домой.

– Да брось, Вовка, успеешь к бабе под бок, куды она денется. Еще одну раздавим и разбежимся, а?

Макс опять разонравился Ничкову. Наглый тип. Вот и кружку у женщины захамил, и малознакомого человека называет Вовкой. Еще поить их за свои кровные. Владимир Павлович помотал головой, надвинул глубже шапку-боярку и решительно потопал вниз.

– Эй, ты! Не хошь пить, не надо. Ты нам дай четвертак, слышишь? Взаймы. Я отдам, сука буду. Скажи адрес, завтра принесу, не боись. Чо, не веришь? Да чтоб я из-за четвертной марался, совесть терял!

Про совесть Максову услыша, Владимир Павлович приостановился, оглядел его мятую куртку, сальные сосульки волос, детскую кружечку в руке – заяц с морковкой. Еще раз мотнул головой. Оставалось пяток ступенек, когда сверху по лестнице застучали поспешные шаги. Не успел испугаться, как в голове зазвенело от тупого удара. Владимир Павлович упал, его ударили еще – в лицо кулаком, в бок ботинком.

– Жлоб, мать твою…

Он не кричал, инстинктивно понимая, что будет хуже. Наглая рука залезла в карман – не протестовал: жизнь дороже. Ткнули еще раз в бок, сорвали с руки часы – лежал, притворяясь потерявшим сознание. Хлопнула дверь. Владимир Павлович еще полежал для верности. Ни звука. Тогда он со стоном сел на бетонную ступеньку. Тело ныло еще надсаднее, чем там, в вытрезвителе. Из подъездной двери тянуло сквозняком. Поискал шапку – нету, утащили. Полез в карман – и застонал от боли, обиды, от жалости к себе: Макс выгреб деньги, сколько ухватила его грязная пятерня, от получки и халтурки осталось – сколько? Четыре десятки, пятерка, рубли… Алкоголики, мерзавцы, подонки!

Вечером другого дня, все перетерпев и как следует осердившись, Владимир Павлович поехал в милицию. Трехэтажное здание райотдела пробудило нехорошие воспоминания. Вон они, ступеньки вниз, в подвальное помещение… Но было жалко денег, шапки-боярки из ондатры. Ничков все-таки спустился в дежурку нытрезвителя.

На месте вчерашнего лейтенанта сидел пожилой старшина. Владимир Павлович, заикаясь и путаясь, рассказал ему, что вчера по нелепой случайности его забрали, водворили…

– Сегодня-то зачем пришел? Понравилось у нас?

Тоже, юморист казарменный… Но Ничков униженно хохотнул, сразу на себя за это озлившись. И продолжил уже несколько грубовато: мол, милиции лучше бы грабителей отлавливать, чем хватать почти трезвых…

– Да в чем, собственно, дело? – насупился старшина.

Ничков рассказал, опустив подробности о распитии бутылки, но подчеркнув циничность грабежа. И попросил адреса тех двоих отбросов общества, с кем пришлось вчера делить казенный кров.

– Тут тебе не адресное бюро, – отрезал старшина. – И ни каких справок частным лицам мы не даем. Ограбили, так пиши заявление, как положено.

– Да-да, конечно. Я напишу и принесу.

Владимир Павлович нахлобучил старую ушанку, носимую теперь взамен утраченной ондатровой боярки, и торопливб удалился. Писать заявление он не собирался: все равно, судя по аппетитам Макса на выпивку, денег не вернуть, только затаскают повестками в милицию. Надо же! Какая невезучая жизнь!