"Пленники зимы" - читать интересную книгу автора (Яценко Владимир)II– Что она в этом бабнике нашла? – шепчет себе под нос Николай. – Пройдоха он, и пьяница! – Так ведь одна, – пытаюсь его успокоить. – Ты же не знаешь, чего её сюда занесло. Что оставила, с кем простилась. Одиночество – страшная штука. Кто первым успел плечо подставить, тому и греть. – Мудрёно ты всё говоришь, – тихо тошнит Николай. – Не всегда понятно. – А что ж тут понимать, Коля? Когда внутри пусто, все средства хороши. На сегодня отогрелась, не замёрзла, вот и славно. Пока такие, как мы с тобой сопли жуют, стоя в сторонке, примериваясь, да прикидывая, Вальдемар и согрел, и плечо подставил. И молодец. Не будь его, может, тебе сейчас и мечтать не о ком было бы. И не такое бывает. Из белесой ряби проявляется указатель "Антонюки". Николай, повернув голову, провожает его взглядом. – А как же любовь? – А это и есть любовь. Когда сердце ноет, а на глазах – слёзы. Когда всё "не так", а как ему быть должно – не знаешь. Когда лезешь на стенку и сам не разберёшь из-за чего. Женщины дарят нам забвение. Но и от нас они ожидают его же. И неравноправие в том, что их подарок мы принимаем всегда. А вот с расчётом не спешим… – Ну, не знаю. Как по мне, всё гораздо проще. Мне бы только зацепиться, познакомиться… Я смотрю на часы: четыре часа сорок минут. Самое время для рассуждений о любви и о жизни. – И что дальше, Николай? – В каком смысле? – В прямом. Познакомишься. Что дальше? Сперва: цветы, конфеты, шампанское. Приветствие по высшему разряду. Распустишь павлиний хвост, соловьём напоёшь о себе, путая вымыслы с домыслами. И глаза блестят, и губы сохнут, и дрожь в груди, и щемит ниже пояса. А потом, как желаемое свершилось, время на песни всё сокращается, всё меньше цветов, конфет, шампанского. И павлиний хвост уже ни к чему, и говорить вроде бы не о чём. И то, что только вчера дрожало в груди, сегодня – обуза. И нести тяжело, и бросить – жалко… – Ты как-то чересчур по-женски рассуждаешь, – недовольно обрывает меня Николай. – Я рассуждаю по-человечески. Женщины – люди, по определению, потому что людей делают. А вот нам с тобой свою человечность ещё доказать нужно. – Сбавь ход, – с облегчением командует Николай. – Приехали. Сейчас слева контора будет. Как покажется, бери вправо, разворачивайся… В свете фар слева и в самом деле забелело. Я сбавляю ход, перехожу на вторую передачу и всем телом налегаю на тормоз: перед самой кабиной из бледного тумана метели появляются две фигуры. Николай, чертыхаясь, отдирается от стекла, которое чудом не вышиб. Я слышу глухой удар за спиной, и мне становится не по себе: – Похоже, у нас ёмкости сдвинулись. – Как бы патрубки не сорвало, – откликается Николай. Он хватает свою шапку и вываливается в снег. Что он там говорит этим двоим не разобрать. Здоровается, наверное. Смотрю на термометр: уже "-15оС". Дверь справа открывается, не успев закрыться. Кряхтя, со стоном влезают двое. Теперь пахнет влагой. – Здравствуйте, – женским голосом здоровается со мной первый гость. – Привет, Максим, – голос Вальдемара, это – второй. – Подбросишь товарища до Балты? Я смотрю на откидывающего капюшон "товарища". Розовый платок, под платком – светлые, соломенные волосы, блестящие глаза под плотными густыми бровями. Большой рот с тонкой линией губ, чуть выступающие скулы… Блондинка, одним словом. Волосы жёлтым шёлком лоснятся, играют в свете лампочки салона, подстрижены по плечи, впечатляют, вдохновляют, обнадёживают… – Зачем "подбрасывать"? До Балты отвезу, а там пусть "товарищ" сам выходит… – Это Светлана, – с понятной грустью знакомит нас Вальдемар. Тревожный у него голос. Тревожный и напуганный. – Светлана, это Максим. – Я много о вас слышала. К запаху влаги примешивается земляника. Я смотрю в её спокойные, чуть раскосые глаза. Узнаю их, и пропадаю. Вижу, как уголки её рта приподнимаются кверху. Сеть морщинок с готовностью придаёт живость и радушие её полуулыбке. Лицо предрасположено к смеху и веселью. Лицо человека, привыкшего улыбаться. Вот только глаза – трагические. Я вижу. Я знаю. Складки в уголках рта соответствуют прищуру глаз. Глаза участвуют в веселье. Но там, в глубине, испуганный ребёнок. Один в большой тёмной комнате, заставленной громоздкими непонятными предметами. Он прислушивается и чего-то ждёт… – Так как, Максим? – торопит меня Вальдемар. – До Балты отвезёшь? – Нет, на снег посреди дороги высажу. – Ага, спасибо. Я, пожалуй, пойду. А то напарник твой, что-то не в духе. Всё, солнце, пока. Свидимся. Она привычно подставляет ему щеку. Он без воодушевления её целует, надевает шапку, открывает дверь и… всё. Нет его. Даже в какую сторону направился – непонятно. Светлана всё ещё возится со своей одеждой, стряхивая быстро тающий снег в сторону от меня. Я отдёргиваю занавеску со спальника и кладу на полку отстёгнутый капюшон, платок, шарф, рукавицы. – Зачем вы раскладываете? – голос у неё под стать губам: улыбающийся, немного насмешливый. – Я думала всё внутрь капюшона сложить, чтоб места не занимать. – Ну да, – хриплю в ответ, – чтоб лучше отсырело. А так – высохнет, тёплым будет. Как это здорово: иметь полезные привычки. Ежедневная уборка, например. У меня чисто, уютно… женщины это ценят. "Максик, – ласково говорю себе, – да ты никак поучаствовать решил? Тебе улыбнулась девушка, и ты тут же растаял? Или ты думаешь, что это Она?" Я был уверен в этом. – А шубу можно снять? Я смотрю на внутренний термометр: "+17оС". – Попробуйте. Станет холодно – всегда можно одеться. Она, сидя, неловко выкручивая к спине руки, пытается снять одежду. Я помогаю. Светлана шепчет "спасибо" и остаётся в тёмных брюках из тяжёлого плотного материала и свободном свитере. Разворачивается, коленями становится на сиденье и сама раскладывает в спальнике шубу. Я обалдело смотрю на спортивные формы её ног: от талии и ниже, и думаю о том, что для того, чтобы показать человеку его близость к животному, Господу не особенно-то и стараться нужно. – Как тут у вас чисто, – одобрительно замечает она, усаживаясь на место. Света смотрит на меня, и я понимаю, что видит меня насквозь. Вот беда-то какая! – Светлана, Светлана, – я катаю имя на языке как конфету, пытаясь избавиться от наваждения. – Какое светлое слово… – А мне не нравится, – неожиданно заявляет она. – Почему? – Слишком простое. – Простота и ясность ещё никогда не были недостатками, – я пытаюсь остановиться, не получается: – Это как свет в конце тоннеля. Она поворачивается ко мне. Улыбается. Дверь открывается, в клубах пара и снега появляется Николай. Светлана вполне естественно отодвигается от него, а значит усаживается ближе ко мне. Не могу сказать, чтобы это было неприятно. Сквозь ткань куртки чувствую её бёдра, и в глазах начинает темнеть. "Кто там к Валюхе приехал? Надо бы познакомиться. Так и в самом деле тронуться умом недолго"… Я выглядываю из-за плеча Светланы, чтобы посмотреть на Николая. Он молчит. Рот раскрыт, глаза выпучены. Но смотрит не на нашу гостью. Смотрит на меня. В глазах – ужас. Ужас и страх. – Что там, Николай? Что с ёмкостями? Судя по выражению его лица, сорвало все патрубки, в канистрах – трещины. Две тонны молока лишь на двадцать процентов коровьего, остальное – соя, льются сплошным потоком просто на пол, находят щели в днище грузового отсека кунга и выливаются наружу, застывая на морозе молочно-белыми сталактитами… – С ёмкостями? – он облизнул губы, немного приходя в себя. – Причём тут ёмкости? Ничего им не сделается. Конечно, не сделается. Да и нет там никаких щелей! – Поздоровайся, у нас прекрасная гостья. – Доброе утро, Коля, – говорит Светлана. – "Добрым" утро не бывает, – механически откликается Николай, и опять ко мне. – О тебе бабы разное толкуют, но не ожидал… ошеломил. Мы ни о чём не договаривались, понял? Я тебе ничего не обещал! – О чём это ты? – Что тут у вас происходит? – вступает Светлана. – Ничего, – отрезает Николай. Он отворачивается от нас. Садится прямо и смотрит перед собой сквозь лобовое стекло в метель… Я пожимаю плечами. Не обещал – так не обещал. Мало ли что обо мне говорят! А женщины в особенности… Разворачиваемся и выезжаем на дорогу, плавно набирая скорость. У самого выезда из села встречаем Петровича. Я моргаю ему дальним светом, но он никак не реагирует. Наверное, совсем уже согрелся на своём "топливе". Светлана сидит рядом, всё так же чуть прижимаясь ко мне. С учётом ёрзающего подо мной на сугробах кресла, пытающегося жить своим умом, это не очень удобно. Двигаюсь на четвёртой передаче, на спидометре – "50", и правая рука могла бы легко опуститься ей на плечи. Тем более, что водительское кресло чуть выше сидений для пассажиров. – Что-то случилось? – неожиданно оживает Николай. – Почему ты спрашиваешь? – откликается Света. – Пять утра, – я машинально смотрю на часы – и в самом деле – пять, – не каждый же день ты с нами катаешься… – Не каждый, – соглашается Светлана. – А всё-таки? – спустя минуту или две, настаивает Николай. – Что случилось? – Ничего, – теперь в её голосе проскальзывает пренебрежение. – Просто достало всё. Упаси Бог от этой жизни… – Не говори "упаси нас", – подключаюсь я к их тёплой семейной беседе. – А говори "посмотри на нас". – Что-что? – она поворачивается ко мне. – Как это? – Да так, – я пожимаю плечами. – Только что с Николаем на эту тему говорили. Нам может что-то нравиться, а оно для нас зло, а то, что ненавистно, может оказаться благом. Внимание Бога важнее представлений о собственном благополучии. Теперь пауза затянулась минут на пять. – О вас ходят разные слухи, – отважилась, наконец, Света. – Хорошо ещё, что не бегают, – краем глаза вижу, как она улыбается. Да Винчи просто не знал с кого писать свою Мону Лизу. Вот так бы сидел и смотрел… – И не прыгают, – смеётся Николай. – А Вальдемар почему не поехал? – Сказал, что Максим троих в кабину не возьмёт, и за машиной присмотреть надо. – Мы бы его в спальник отправили, – рассудительно замечает Николай. – Или на кухню. А за машиной чего смотреть? Воду из радиатора слил, аккумулятор в хату занёс, вот и весь присмотр. – До Балты далеко? Я смотрю на спидометр – по-прежнему "50". – У нас ещё три точки. Да с учётом дороги… до обеда доберёмся. – А можно я в спальнике полежу? – Отчего же нельзя? – я чувствую досаду. Не могла, что ли со мной ещё минуту-другую посидеть? – Там есть лаз в жилую часть, можете позавтракать… чай, кофе, капучино… – Как интересно! – Я покажу, – засуетился Николай. Он тут же приподнялся и сложил своё кресло, открывая небольшую лесенку – две перекладины, чтоб удобнее в жилой отсек взбираться. Дотянулся до люка, открыл его и галантно взял Светлану за руку, предлагая ей лезть первой. Она ловко вскарабкалась наверх, на мгновение застыла, стоя на коленях вглядываясь в лаз перед собой, и пропала в туннеле. Николай восхищённо посмотрел ей вслед, потом перевёл взгляд на меня и подмигнул: – Знаешь, пожалуй, наш договор в силе… – Тут темно, – слышится голос Светланы. – Темнота – друг молодёжи, – весело кричит Николай. Я молча включаю им свет со своего пульта. – Ага, – говорит Николай. – Спасибо. – Пожалуйста, – отвечаю я. – И поэкономнее с водой, в баке литров двести осталось, не больше. Но он уже полез вперёд и ничего не услышал. Я включил связь с кухней, чтобы повторить, но тут же передумал и отключился. Несколько минут сидел, восстанавливал дыхание, пытаясь сосредоточиться на дороге. Ничего не видно. Включил все фонари, какие есть, аварийки, – ну, это для тех, кто догоняет. Чтоб, значит, сзади не налетели… А задница у неё, однако! При таком росте и талии… А вот грудь что-то не просматривается, впрочем, свитер… Отрываю правую руку от руля, несколько секунд трясу её, чтобы расслабить кисть и с размаху, изо всех сил бью себя по лицу, и ещё, и ещё раз. Скотина! Животное! Мало? Вот тебе ещё! И ещё! Чувствую, как слёзы катятся по щекам. Дрожащей рукой включаю магнитолу. Молодые голоса, полные радости и веры в своё счастливое будущее врываются в кабину. Переключаюсь на магнитофон: "… и встретиться со вздохом на устах, на хрупких переправах и мостах, на узких перекрёстках мирозданья"… Мой учитель всегда прав… Врубаю на полную громкость и, перекрикивая хриплый, полный боли и тоски голос, ору в ночь: – "Я получил эту роль, мне выпал счастливый билет"! Становится немного легче. Отпускает. Точно: уже отпустило. "Потому что если не любил, значит и не жил, и не дышал"… Я выключаю магнитофон. Хорошего – понемножку. "Что с тобой, Максик? – обращаюсь к себе, как к заболевшему ребёнку. – Час назад ты не знал её имени. Не знал, что она вообще есть. А теперь такая буря чувств. Откуда? Почему?" Хитрость не помогает. Я знаю "почему". – Это болезнь, – уговариваю себя вслух, чтоб лучше доходило, чтоб было понятно. Чтоб прошло и не тревожило. – Это всё ведьма, её порча. С этим можно бороться! Наверное… Вот только, как? Это не карманы зашить, помалкивать и "косить под нормального"… Я обнаруживаю, что скорость уже около "60", перехожу на пятую передачу и убираю ногу с газа. Машина катится под уклон, обороты двигателя не дают ей разогнаться и, несмотря на сильнейший боковой ветер и всё растущие сугробы снега под колёсами, наше движение ровное и уверенное. В самом конце спуска дорога делает заметный поворот влево, подтормаживаю, пытаясь угадать начало поворота – из-за снега ничего не видно и вдруг справа, в стороне от дороги – движение… Так и есть: справа, в конце широкой борозды со скруглёнными от ветра краями чернеет тёмная масса легковой машины, сидящей по самые окна в снегу. Напротив неё, у обочины кто-то стоит, машет руками. Я торможу, останавливаюсь и сдаю чуть назад, одновременно разворачиваясь, чтобы упереть лучи своих прожекторов в это свидетельство чьей-то легкомысленности. Затем подаю вперёд, плавно съезжая с дороги. Дверь открывается и в кабину, судорожно ловя ртом воздух, вваливается молодой парень. Высокий, складный, в кожаной куртке, без шапки. – Давай, братишка, – выдыхает он. – Выручай, я заплачу, обижен не будешь. Трос у тебя есть? Я смотрю на него, и почему-то становится грустно. Из люка показывается голова Николая. – Трос? – говорит Николай. – Есть трос, как не быть… А зачем? Почему стоим? Парень разворачивается к нему: – Слетел с дороги. Давайте, мужики, вытаскивайте… Я смотрю на его машину, на снег и чувствую, как ветер несёт меня прочь от наезженной колеи, почему-то решив, что прежнего пути с меня достаточно. – Сколько? – деловито справляется Николай. Он стряхивает с губ крошки, что-то дожёвывая, и падает чуть ли не на голову незнакомцу. На нём уже нет ни шапки, ни полушубка. Он отодвигает парня на сидение рядом со мной и присматривается к темнеющей за белой завесой снега машине. – Этот тот "Вранглер", что ли? – "Чероки", – обиженно басит парень. Он уже почувствовал тепло, поопустил "молнию" на куртке и рассматривает мою приборную панель. Напрасно: половину индикаторов можно смело выкинуть, а на остальные просто не обращать внимания. – А ты сказал "Вранглер", – незаслуженно попрекает меня Николай, и к парню: – Сколько заплатишь? – Полтинник хватит? – Каждому, – хладнокровно уточняет Николай. – Стольник, так стольник, – подозрительно легко сдаётся парень, доставая из бумажника две купюры по пятьдесят гривен. – Только поаккуратней, мужики, тачка импортная, одна краска сколько стоит… – Зачем такую дорогую машину покупал? – равнодушно бросает Николай, принимает у него деньги и тянется к спальнику за одеждой. – Что тут у вас? – Света высовывается из люка чуть ли не по пояс, отодвигая в сторону Николая, ловко управляющегося со своей курткой. Она с восхищением смотрит на дорогу. – Как красиво! Раньше не так было… У неё в руках кусок чёрного хлеба с маслом, густо покрытый ржавыми пятнами красной икры. "Мне даже не предложили", – подумал я, всматриваясь в метель. И вправду красиво: снег блестит, искрится, окрашиваясь жёлтым от моих противотуманок и красным – от сполохов аварийки. Здорово! Вот только предложить мне поесть они почему-то забыли. А я ведь не завтракал. И Николаю это известно. – Света? – парень неожиданно щетинится. – Какого чёрта?! – И вдруг он переходит на крик: – Я тебе русским языком… – Зачем кричать, когда есть руки? – осаживает его Света, и откусывает приличный кусок бутерброда. – Мы договорились, ты ждёшь… Я вижу, как у Николая вытягивается лицо. Я удивлён не меньше. – Я прекрасно помню, о чём мы договорились, – спокойно, даже с какой-то ленцой отвечает она. – Я жду твоего звонка. А где его ждать, – моё дело. Звони, – приеду! – Её речь с набитым ртом вполне ясна, хотя до полной внятности, конечно, далековато. – Что там у вас? – парень привстаёт и пытается заглянуть в люк. – Проход какой-то… – Это тебя не касается, – неприветливо останавливает его Николай. – Пойдём, покажешь, за что цепляться. – Разговор не закончен, – бросает парень. – Я вернусь. – Давай-давай, – пренебрежительно отвечает Светлана. Они выпрыгивают из кабины, одеваясь и застёгиваясь на ходу. Светлана выползает из люка и усаживается рядом. – Это ты от него пыталась уехать? – Кто ж знал, что этот кретин в снегу застрянет? – беспечно ответила она. – На джипе… – Много ты им должна? Николай, сгибаясь под ветром, подходит к самому передку КАМАЗа и пропадает в мёртвой для обзора зоне. Я его не вижу, но знаю, что сейчас он натягивает перчатки и ждёт, когда я запущу лебёдку. Перевожу тумблер в положение "размотка" и нажимаю кнопку. Лебёдка у меня электрическая, это не рычагами отбора мощности возиться. Николай тут же появляется в лучах фар, пятится, за ним чёрной лентой змеится трос. – А ты помочь хочешь? – Она уже дожевала свой бутерброд, голос звучит уверенно, вызывающе. – Все люди – братья, должны помогать друг другу… Николай добрался до джипа. Две фигуры захлопотали над тёмным остовом машины. – Вот именно – "братья", – замечает Светлана. – Вот и пусть "братья" помогают друг другу. А мы, сёстры, как-нибудь сами справимся. Я вытравил ещё метра полтора троса и выключил лебёдку. – Похоже, тебя крепко обидели… – Я была дурой! – Ну-ну. На дуру ты совсем не похожа. Фигуры выпрямились и замахали руками. – А на кого я похожа? Я переключил лебёдку на обратный ход и начал понемногу выбирать трос. Теперь сквозь струи снега в свете фар маячила только одна фигура. Парень, по-видимому, сел в машину. Трос натянулся в струну, вой электродвигателя пробился сквозь глухие обороты дизеля, мой грузовик чуть дрогнул, а джип зашевелился, стрелкой компаса выравниваясь по направляющей троса. – На человека, который продуманным и взвешенным решениям предпочитает вдохновение и азарт. По принципу "будь что будет". Тебе нужно идти в парашютный спорт. Там любят таких безбашенных… – Парашютный спорт? – она смеётся. – Вот бы не подумала. А ещё? – Можно и ещё, – я на мгновение отвлекаюсь от натянутого троса и смотрю на её лицо. Да, это она. – Ещё тебе не стоит доверять рубить хвост собаке. – Почему? Машина была уже рядом – в метрах двух. Её фары яростно били по глазам. Я выключил свой свет, оставив только габариты и аварийку, но парень, видно, намёка не понял – фары не выключил. Что он там хочет рассмотреть? На моём бампере? – Потому что рубить будешь вместе с задними ногами. Чтоб, значит, раз и навсегда. Останавливаю лебёдку, фиксирую трос, и на задней передаче вытягиваю джип на дорогу. Езжай, парень, только с дальним светом всё-таки осторожней: неровен час, кто-нибудь из общественных воспитателей бросит из окна болт или гайку. На твоих скоростях налететь на такое препятствие – серьёзное испытание. – Почему это с "задними ногами"? – в её голосе обида. – Потому что вдохновение, как правило, не учитывает, что жизнь не стоит на месте, – я перевожу дыхание: натянутый трос – это не шутки. – Что вчера было плохим, сегодня может быть хорошим, и наоборот. Приняв решение, ты никогда не унизишься до того, чтобы спустя какое-то время его пересмотреть. Стучат. Поднимаюсь с сидения и смотрю сверху через лобовое стекло на то, что делается снаружи. Крюк от джипа отцеплен. Подтягиваю трос. Зелёная лампочка – порядок. Лебёдка зафиксирована, трос подтянут. Всё. Можно ехать. – Никогда бы не подумала, что такие слова можно услышать в метель, в степи, в половине седьмого утра. Смотрю на часы: шесть двадцать. До обеда не успеем. – Что они там возятся? – Ты не похож на обычного водилу. – "Обычных" людей не бывает. Все – равнонеобычны. Дверь распахивается. Влезают оба. Промёрзшие. Хмурые. Злые. Светлана недовольно жмётся ко мне. Я не питаю иллюзий. Я суше и теплей. Причина только в этом. – Максим, у парня что-то с коробкой передач. Я молчу. Ветер, злой, недовольный, хватает за шиворот Максима Добровольского и несёт… куда? Хотел бы я знать. – Максим, – подключается парень. – Я заплачу. Отбуксируй меня в Одессу. Я смотрю на Николая. Он понимает мой взгляд. В кузове две тонны молока. Почти всё – соя. Что делать? – В том-то и дело, – возбуждённо повышает голос Николай. – Молоко он покупает! По хорошей цене сторговались. И платит валютой! Триста долларов! Смотри, уже отсчитал! Я молча смотрю на него. Одно дело привезти на молзавод смесь коровьего молока с соевым в божеской пропорции – никакая экспертиза не придерётся. Совсем другое, – привезти сою в Одессу, по цене коровьего молока. – Только ему молоко не нужно, – торопится Николай, чтобы я не брякнул лишнего. – Он его здесь сливает. – Куда сливает? – интересуется Светлана. – Какая разница? – встревает парень. – На землю. – Молоко на землю? В снег? Я благодарен ей за это негодование. – А что такого? Это моё молоко, куда хочу, туда сливаю. Я смотрю на них, и мне опять выть хочется. И присутствие Светланы не помогает. – Да брось ты, – напирает Николай. – Ну, куда мы в метель попрёмся? И чем дальше, тем хуже. Сливаем, и вся недолга. Расскажи кому, что покупателя прямо на трассе в метель нашли – не поверят. И тебе работа. За буксировку – отдельная плата. Ещё две сотни, я сторговался. Парень с готовностью протягивает пять сотен долларов. Кошмарный сон! Я беру деньги. Не всё ли равно? Плевать! Откидываю крышку бардачка, достаю свой кошелёк и аккуратно складываю купюры. – Ага, – суетится Николай, запихивая под полушубок шарф. – Я сейчас, я мигом… Он уходит в метель, а я сдаю назад и выруливаю на обочину, стараясь подальше отъехать от трассы. Ещё не хватало здесь, в низине на повороте молочный каток сделать. – Давай, Светка, – распоряжается парень. – Собирай вещички, поедешь со мной. – Что-то не хочется, – презрительно отвечает Светлана. Но парень не теряет надежды договориться: – Ты контролируешь ситуацию? – Ежемесячно, – отвечает она и не трогается с места. Я улыбаюсь немудрёной двусмысленности её ответа и решительно вклиниваюсь в разгорающийся скандал: – Пусть здесь остаётся. Парень, обалдевший оттого, что немой заговорил, поперхнулся и застыл, замер, на меня смотрит. – Тем более, что буксировка транспортных средств с пассажирами запрещена. – Так не тебе же с милицией разговаривать… – Это важно? – я смотрю сквозь него. – Это важно, с кем она поедет? Как тебя зовут? – Игорь. – Вот что, Игорь. Твоя машина смотрит в сторону Одессы. Сейчас я тебя объеду, и развернусь. Николай набросит карабин, куда скажешь. Выключай свет, только габариты и аварийка. Если что не так: посигналишь фарами. Всё понятно? – А она не убежит? – он смотрит на Светлану. – Мне голову открутят. Я чувствую фальшь. Я уверен – он знает, что бежать она не собирается. И что голову ему никто крутить не станет. В кабину поднимается Николай. – Всё! – торжествующе заявляет он. – Чисто! – Николай, давай буксирный трос на двух карабинах, в третьем запаснике… – Э, нет! – он хитро прищуривается. Когда-то этот придурковато-фермерский прищур вызывал умиление. Прошли, ох! давно прошли те времена. – Что ещё? – Теперь бы со мной расчётец. – Сколько там твоих? – Пятьдесят баксов, – он даже жмурится от удовольствия. – По какому курсу? – вынимаю из кошелька калькулятор. – Э, нет, – он опять щурится. – Баксы, баксы давай! Долляры! – Где же я тебе возьму пятьдесят долларов? – Мне непонятна его хитрость, в чём тут дело? – Ты же сам видел, он сотнями рассчитывался. Возьми из кассы, у тебя же осталась гривня… Смотрю на Игоря. Отворачивается с ухмылочкой, глаза прячет. "Веселись, юноша"… всё понятно. Но проверить не помешает. – Сотню разобьёшь? – Мелочи не держим, – злорадно басит он в сторону. Так и есть. Сговорились! Это что же сотню отдавать? Потому что сдачи нет? И обратно ведь не выколотишь… – Николай, брось дурить, – я делаю ещё одну попытку, – возьми гривню, какая разница? Всё равно менять… – Баксы, доралы давай! – твёрдо стоит он на своём. В его глазах – алчность. Он знает, сколько мне заплатил Игорь. Знает себестоимость моего соевого молока. Полагает, что может претендовать на эти деньги. И брать за горло… – То есть тебе позарез нужна половина стольника баксов? – уточняю хладнокровно, со значением. – Точно, – лицо порозовело, ну, котяра! – Половина! – Ты получаешь свою половину и успокаиваешься? Для твоего душевного равновесия больше ничего не нужно? – Не нужно, не нужно! – он энергично кивает головой. – Хорошо! – я беру из кошелька стодолларовую банкноту и рву её пополам. – Вот тебе твоя половина… Они в ужасе смотрят на мои руки. Свершилось неслыханное. Пятьдесят лет назад так, наверное, смотрели на разорванный комсомольский билет. Ещё раньше – на расколотое распятие. Земля дрогнула, небо обрушилось. Святыня сегодняшнего бытия, опора жизни, горизонты завтрашнего счастья порваны руками простого смертного. Новые времена – новые боги. Со своим Зевсом – Франклином во главе зелёного пантеона. – Парни, да что это с вами? Это лишь кусок тряпки! – Ты – псих! – визжит Николай. Чувствую, он готов броситься на меня. – Зачем? Он хочет сказать что-то ещё, хочет что-то добавить, но не может, не хватает воздуха, он задыхается. – Зачем? – осуждающе подхватывает Игорь. – Это же сто долларов! – Это мои сто долларов, – отвечаю, но запала уже нет. Скучно. – Что хочу, то с ними и делаю… |
|
|