"Пророчество Двух Лун" - читать интересную книгу автора (Ленский Владимир)

Глава тринадцатая СТОЛКНОВЕНИЕ

Рассвет пришел вместе с боем барабанов; приближение огромной армии противника сделало несущественной странную смерть пленницы. Вся пустыня перед лагерем покрылась ордами кочевников. Везде видны были синие, белые, черные покрывала, от сверкания поднятых мечей рябило в глазах, а огромные барабаны гремели непрестанно, наполняя воздух тревожной, сводящей с ума вибрацией.

Лагерь представлял собой не замкнутый прямоугольник, а тупой угол, раскрытый в сторону Саканьяса. За частоколом могли укрываться лучники, но ни о какой осаде и речи не шло. Колодец, имевшийся поблизости, быстро иссякал; Ларренс рассчитывал на него только ради первых суток в пустыне.

Аббана издали разглядела эпическую фигуру Ларренса: он сидел на своей крепкой лошади, одетый во все красное, с красной тряпкой на голове. Военачальник медленно ехал вдоль строя своих солдат и что-то надсадно кричал им. Что – Аббана не слышала; да это было и не нужно. Они видели главное: Ларренс уверен в победе, он готов вести их в атаку, он готов умереть первым, потому что не собирается жить вечно.

Присказка, которую как-то раз повторил Элизахар. В той, другой жизни, в Академии Коммарши, где Ларренс казался совершенно нереальным. Как теперь нереальной вспоминается сама Академия с ее прохладными пышными садами и тихими комнатами библиотеки. С изящной беседкой, где Аббана столько часов проводила вместе с незабвенной погибшей подругой, Софеной.

Ларренс задрал руку с мечом и помчался вперед. Армия хлынула за ним.

Сперва Аббана не поняла, что происходит: воздух наполнился жужжанием пчел. «Здесь не может быть никаких пчел, – подумала она, чувствуя себя исключительно глупо, – здесь нет кустов, где им жить…» Потом рядом с девушкой ахнул и повалился на гриву лошади солдат, и Аббана увидела стрелу, торчащую у него из горла.

Она инстинктивно наклонилась к шее своей лошади. Покосилась по сторонам: многие сделали то же самое. Еще один свалился на землю на всем скаку, потом упала и забилась лошадь. Но прочие продолжали мчаться.

«Нужно вытащить меч, – подумала Аббана. – Пора. Меня учили фехтованию».

Она машинально выдернула из ножен меч и подняла его над головой, готовясь рубить на всем скаку. И тотчас небо рядом с ней сделалось темно-синим и затрепетало, как шелк на ветру; а в следующий миг этот шелк расступился, и Аббана увидела чужие злые глаза. Она домчалась до врагов и столкнулась с первым из них.

Закричав, Аббана нанесла удар, целя прямо в чужое лицо, между глаз. Она удивилась, увидев, как лицо медленно распадается на две половины, а затем исчезает.

Она попала! С первого же удара! Она убила неприятеля.

Она решила судьбу другого человека. Она имеет на это право. Имеет! А Гай ошибался, когда отказывал ей в этом праве.

Аббана поднялась в стременах и огляделась по сторонам – нет ли поблизости этого Гая. Сейчас ей страстно хотелось, чтобы он увидел, как хорошо она справилась.

Но Гая нигде не было видно. Наверное, он на другом фланге. Не важно. В горячке боя они наверняка еще встретятся.

Яростно крича, она помчалась дальше. Второй кочевник отбил несколько ее ударов, однако она вспомнила еще один трюк, о котором говорил им Ларренс, и, сделав обманный выпад, перерубила шею вражеской лошади. Ее конь перепрыгнул через упавшие тела и понесся дальше.

В отличие от большинства капитанов Гай понимал, что именно делает Ларренс.

Против солдат королевства под Саканьясом сражалось сейчас несколько кочевых племен, и одно из них, анат, было лидирующим. Именно анат затеяли эту битву. Они желали победить и получить для себя льготы в торговле, которых были лишены много лет назад, когда в их шатрах погибло несколько королевских купцов.

Кроме того, сказала пленница, анат претендовали на полоску плодородной земли вместе с работающими там крестьянами. Очень давно это были их земли. Очень давно.

Прочие племена согласились быть союзниками анат в их битве. Они: также рассчитывали кое на какие блага – и в частности, на тот самый колодец, который вчера вечером вычерпали солдаты Ларренса.

Основные силы Ларренс бросил на анат. Он истреблял их без пощады, гнал по всему полю битвы, к горизонту, обстреливал их горящими стрелами. Анат носили черное; но даже и в чужой одежде Ларренс легко распознавал их по особой татуировке: многие пустынные племена прибегали к этому способу.

Гай вместе с его маленьким отрядом находился неподалеку от Ларренса и видел, как тот сражается. Ларренс, наверное, тоже поглядывал на Гая; по крайней мере, один раз их взгляды скрестились, и Ларренс широко ухмыльнулся, показывая в улыбке выбитый зуб.

Гай тряхнул головой и погнал коня дальше. Он орудовал пикой так умело, словно это было не тяжелое орудие, а легонькая придворная шпага. Силы переполняли его. Несмотря на жару, Гай оставался в плотной кожаной куртке, а голову обмотал платком так, чтобы болтающиеся «хвосты» по возможности скрывали его лицо. Он знал, что в горячке боя на его темной коже могут выступить узоры. Теперь с ним это случалось все чаще и чаще. Кровь Эльсион Лакар, даже разбавленная многократно, все еще была сильна.

Он не следил за своими людьми, однако знал о них все: знал, кто ранен, кто убит, сколько еще осталось в седле и продолжает сражаться. Он чувствовал их всех, но лучше других – Хейту.

Громадина в летучем черном плаще внезапно надвинулась на Гая; он видел занесенный в небо огромный палаш и понимал, что ему уже не уклониться. Истинный Эльсион Лакар, наверное, сумел бы замедлить ход времени и отбил бы удар; но Гай сделать этого не смог. Он лишь успел отвести назад руку с пикой, когда сверкание обрушилось на него сверху.

И остановилось, наткнувшись на неожиданную преграду. Кочевник в черном злобно зарычал, оборачиваясь в седле. Ларренс, отбивший смертельный удар, рыкнул в ответ, снова замахнулся мечом и, сделав стремительный выпад, вонзил лезвие в живот кочевника. Затем освободил свой меч и, ни разу не взглянув на Гая, умчался прочь.

Гай развернулся, отражая атаку нового противника – невысокого, верткого, с оскаленными зубами; его щеки были черны от татуировок, и Гай вдруг догадался, что эти узоры, испятнавшие лицо кочевника, зло пародируют эльфийские розы. Тотчас в ответ вспыхнули темно-красные контуры цветков на лице самого Гая.

Губы врага шевельнулись; он выкрикнул что-то – Гай не расслышал ни звука, оглушенный собственным гневом. Пика, словно живая, двинулась в его руке, и глаза кочевника вдруг погасли. Он схватился руками за древко, обвис и замер.

Гай высвободил пику, низко, утробно вскрикнул и поскакал дальше. С поднятого острия стекала кровь, заливая руки всадника.

– Погоди!

Этот голос он расслышал даже сквозь грохот копыт и вопли сражающихся. Гай придержал коня, не глядя, опустил левую руку, и в тот же миг цепкие шершавые пальцы впились в нее. Хейта бежала рядом с конем Гая, держась за его руку. Он на скаку наклонился и поднял ее в седло.

Девочка благодарно приникла к нему всем телом.

– Где твоя лошадь? – спросил Гай, погладив ее по волосам.

– Убили. – Хейта шмыгнула носом.

– А праща?

– Потеряла. Дай меч.

– Меча не дам. Просто сиди в седле и не мешай, хорошо?

– Я буду прикрывать тебе спину.

Он засмеялся и отдал ей меч.

Племя анат бежало. Ларренс сломил их; вслед за анат бежали и их союзники. Солдаты преследовали бегущих по пустыне. Кочевники рассыпались; рассыпались и солдаты. Несколько раз Гаю казалось, что он видит Аббану: женщина-сотник, широко раскрыв рот с пересохшими, лопнувшими губами, скакала точно обезумевшая, и меч дергался в ее руке, как будто ожил и рвался в битву сам по себе.

Гнусавый рев трубы заставил солдат прекратить преследование. Ларренс был доволен победой и созывал всех вернуться в лагерь. Любой солдат в принципе знал, что слишком долго преследовать кочевников по пустыне опасно; те же анат, хоть и разбиты, могут в любое мгновение обратиться против своих врагов и нанести им новый удар. Пусть уж лучше убегают зализывать раны.

Гай сразу внял призыву трубы. Битва не пьянила его, он воспринимал сражение как исключительно тяжелую работу. Должно быть, распахать поле было бы не в пример легче.

Он слышал, как его настигает чья-то лошадь, и поначалу решил, будто это кто-то из его солдат, но, обернувшись, увидел развевающееся черное покрывало.

Гай наклонил пику, готовясь к последней за сегодняшний день схватке, но кочевник поднял лук, пустил стрелу, гикнул, взмахнул луком и, широко разбросав ноги в стременах, помчался прочь – догонять своих.

И тут Гай почувствовал, как Хейта наваливается на него всей тяжестью. Странно: он улавливал любое колебание в ее настроении, он знал, когда ей весело, когда грустно; он безошибочно нашел ее на поле боя, когда она потеряла лошадь, – нашел, даже не задумываясь, почему направился именно туда, а не в любое другое место. А теперь, когда она умерла, он даже не ощутил этого.

Он остановился, спешился, придерживая девочку, чтобы она не упала на землю. Стрела попала ей прямо в сердце. У нее даже не изменилось лицо: она все еще улыбалась. Потом, прямо на глазах у Гая, улыбка растаяла, губы сомкнулись.

Хейта стала очень спокойной, расслабленной. Гай никогда прежде не видел ее такой: в ней постоянно бурлили эмоции, она всегда куда-то рвалась и чего-то жаждала.

Он улегся на песок рядом с ней. Мимо проезжали всадники – казалось, им не будет конца, но потом все стихло. Хейта не шевелилась, и Гай тоже был неподвижен, как мертвец. Лошадь задумчиво стояла рядом с ними, опустив морду к земле.

Гай вдруг схватил лошадь за узду, притянул к себе ее мягкие губы, поцеловал в нос. Лошадь недовольно вырвалась и мотнула гривой. Гай засмеялся.

– Я свободен, – сказал он, обращаясь к небу. – Хейта, я свободен. Я обещал быть твоим до самой смерти за то, что ты убила капитана тех солдат. Там, в скрытой крепости посреди Медного леса. Помнишь?

Он приподнялся на локте, заглянул ей в лицо. Ее глаза были обращены вверх. Наверное, она помнила.

– Теперь я свободен. Ты вторая женщина, которая принимает на себя удар, предназначенный мне. Что же пообещать тебе на прощание, Хейта?

Он поднялся, взял ее на руки, уложил поперек седла. И, ведя лошадь в поводу, медленно двинулся в сторону лагеря.

Ларренс, по слухам, отбыл в одно из племен – вести переговоры. С анат он разговаривать не стал – теперь анат долго не будут представлять опасность для королевства; а вот с одним из их союзников следовало переговорить и притом непременно, иначе уже на будущий год можно было ожидать нового удара в спину.

Отправляясь к кочевникам для заключения нового, пусть и непрочного союза, Ларренс взял с собой сотню человек. Не столько потому, что опасался за свою жизнь – если кочевникам вздумается зарубить Ларренса у себя в становище, то и сотня охранников не спасет, – а для представительства. Кочевники – самые церемонные люди на свете. Они наверняка пересчитают все золотые монетки украшающие попону Ларренсова коня, и если монеток окажется мало, сочтут Ларренса невежливым.

Солдатам велено было ожидать возвращения командира возле Саканьяса, однако в сам город входить запрещалось. Под Саканьясом имелось широкое поле, как раз предназначенное для подобных случаев; там еще оставались следы прежних лагерей, так что разбить новый не представляло большого труда.

Гай уходил вместе с остальными. Он похоронил Хейту в песке, в общей могиле. Из его отряда погибли четверо. Теперь их оставалось шестнадцать человек.

Глядя, как Гай устало покачивается в седле, Сиган сказал ему:

– Мы знаем, что ты ее любил. Мы тоже ее любили.

– И ее, и остальных, – сказал Гай. И вдруг заплакал.

Сиган удивленно уставился на своего командира. Слезы стекали по четырем набухшим шрамам, как будто это были специальные бороздки, проложенные через все лицо для подобных случаев.

– Что? – гневно задрав верхнюю губу, осведомился у своего помощника Гай. – Что?..

– Никогда не видел, чтобы мужчина плакал, – пробормотал Сиган.

– Ну так посмотри! – огрызнулся Гай.

Сиган отъехал в сторону, а чуть позже сказал бывшему молотобойцу и еще одному из крестьян Алхвине, похожему на голодного кота:

– Гай – он точно из знатных, а плачет из-за того, что убили четверых наших.

– Ну и что тут такого? – не понял Сигана «голодный кот». – Это ведь наши были, вот он и плачет. И девчонку он потерял, а ведь у них была любовь.

– Девчонок он может найти себе сколько угодно, – возразил Сиган. – А он разнюнился из-за нашей полоумной Хейты.

– Что-то я плохо тебя понял, Сиган, – сказал чуть угрожающе бывший молотобоец, – разве Гай, по-твоему, не наш?

– Наш, – сдался Сиган. И упрямо добавил: – Все равно странно.

Гай засыпал и просыпался в седле, а дорога все не заканчивалась, и день все длился и длился. Когда впереди показался Саканьяс, Гай не поверил собственным глазам. Ему столько раз снилось, что они уже прибыли к твердыне, что, когда это произошло на самом деле, он готов был усомниться.

– Мы на месте! – бодро доложил Сиган.

– Устрой лагерь, – сказал Гай. – Все равно где. Распорядись. Только проследи, чтобы поближе к котлу. Меня не будите, я не голоден.

Сиган молча кивнул, и Гай остался один.

Везде поблизости находились люди, но он был один. С ним никто не заговаривал, все вокруг были заняты собственными делами, и для Гая это оказалось благом. Он кое-как привязал коня, растянулся на земле и мгновенно заснул.

Сквозь глухой топот конских копыт – а лошади бродили совсем рядом, тревожа сон и непрестанно вторгаясь в него, – Гай начал различать кавалькаду. Два десятка молодых, нарядных всадников, охотников ехали по полю, они переговаривались, переглядывались, пересмеивались. Они были молоды и счастливы. Впереди мчались псы со сверкающей шерстью и развевающимися по ветру косматыми хвостами. Все были возбуждены недавней Удачной охотой.

Один из всадников был король Гион. Гай сразу различил его, потому что на голове у Гиона сияла корона. На той картине, в охотничьем доме, короны не было, а во сне – была. И, более того, это оказалась одна из тех корон, что летали по воздуху в Медном лесу, когда Талиессин болтал с человеком по имени Кустер.

Гион остановился прямо перед лежащим на земле Гаем. Наклонился к нему с седла и вдруг начал стремительно стареть. Одна половина лица молодого короля сделалась синей, другая – желтой, между ними пробежала зияющая трещина, а кожа покрылась глубокими морщинами. Мгновение и король распался; там, где он находился только что, была пустота.

Гай вскрикнул и вскочил.

– Сядь, – обратился к нему некто.

Этот некто появился поблизости так, что Гай его даже не заметил. Некто терпеливо дожидался пробуждения командира. Видел его спящим, беззащитным и даже, быть может, разговаривающим в забытьи. И самое неприятное – этот некто был Гаю хорошо знаком, несмотря на простую одежду и отчаянные попытки обрести самые что ни на есть простецкие манеры.

– Адобекк, – пробормотал Гай. – Это ведь вы? Господин Адобекк. Да?

– Да, – сказал Адобекк, даже не наслаждаясь произведенным эффектом, настолько он был раздосадован тем обстоятельством, что ради этого разговора ему пришлось проделать долгий и утомительный путь. – Это действительно я. А это действительно вы, ваше высо…

– Меня зовут Гай, – оборвал командир отряда наемников.

– Угу. Ваше полное имя – Гайфье, не так ли? Я сразу догадался.

Гай тяжело вздохнул, стряхивая с себя остатки сна.

– Мне позвать моих людей и убить вас?

– А что, вы можете это сделать? – Адобекк прищурился.

– Могу.

– А хотите?

– Вот это вопрос! – Гай наконец улыбнулся. – Знаете, господин Адобекк, кажется, впервые в жизни я по-настоящему могу сделать то, что по-настоящему хочу.

– Да бросьте вы! – Адобекк махнул рукой. – Оставьте эти глупости для кого-нибудь более впечатлительного. Сколько я вас помню, вечно вы делали только то, что хотели. Мать избаловала вас. Был бы жив ваш отец, многое происходило бы совершенно иначе.

– Как вы меня нашли? – спросил Гай. И вдруг почувствовал, что ужасно проголодался. – Давайте сперва поедим, – предложил он. – За завтраком и поговорим. Хорошо?

– Солдатская каша из общего котла, – вздохнул Адобекк. – И мне еще говорят, что быть придворным интриганом – занятие для изнеженных бездельников!

– Я принесу. Посидите здесь.

Гай вскочил и умчался. Адобекк проводил его глазами, старательно скрывая огромное облегчение, которое охватило его при виде Талиессина, живого и невредимого. И даже как будто процветающего. Это требовалось осмыслить и обратить себе на пользу. Точнее – на пользу королевства. Адобекк был из числа тех дворцовых интриганов старой закваски, кто не отделял собственную выгоду от государственной – и далеко не всегда это шло в ущерб государству.

Деньги, полученные от Гая, позволили Софиру и Ингалоре добраться до столицы без задержек: им не приходилось по пути останавливаться, чтобы заработать пару грошей выступлениями на рыночной площади какого-нибудь городка. Идея ехать прямо в столицу принадлежала Ингалоре; Софир склонялся к возвращению в Изиохон, в «Тигровую крысу». Он приводил довольно веские доводы в пользу именно такого решения:

– Лебовера всегда общался с Адобекком лично, а нас держал в стороне от своих тайных дел.

– Ну да, в стороне, – кивнула Ингалора. – То-то отправил в самое пекло. Заметь: недрогнувшей рукой.

– Слишком многое сейчас решается, Ингалора, – веско произнес Софир. – Мы не можем осуждать его. Он всегда заботился о нас.

– Я не говорю, что не заботился… – Она вздохнула. – Ты же сам признаешь, что события слишком важны. Если мы будем ездить взад-вперед, то потеряем время.

– Ты принимаешь события чересчур близко к сердцу.

– Тебе так хочется видеть на троне Вейенто?

– Чем же плох Вейенто? Если отвлечься от того, что он беспринципный интриган… – поспешно добавил Софир, видя, как сверкнули глаза его подруги. – В конце концов, Адобекк – тоже беспринципный и тоже интриган.

– Хорошо, спрошу иначе. – Ингалора прищурилась, и Софир обреченно понял, что сейчас она приведет довод, против которого он возразить не сможет. – Тебе хочется видеть королеву и Талиессина мертвыми?

– Нет, – сказал Софир.

– Едем в столицу.

– Погоди. – Он схватил ее за руку. – Ты уверена, что Адобекк станет с нами разговаривать? А если он попросту выгонит нас? Придется ехать в Изиохон, рассказывать обо всем Лебовере, а пока до Адобекка доберется сам Лебовера – пройдет еще больше времени.

– Я ни в чем не уверена, кроме одного: мы должны спешить. Хочешь – разделимся? Ты поедешь к Лебовере, а я – к Адобекку.

– Нет, – сказал Софир, сдаваясь. – Едем вместе. Я тебе не доверяю.

– Почему? – возмутилась Ингалора.

– Ты слишком влюбчива.

После горных областей герцогства зеленые равнины утешали и радовали глаз. Дорога больше не казалась бесконечно длинной, каждый ее поворот приносил какое-нибудь новое роскошное зрелище: мельницу на холме, блестящую ленту ручья, пышный сад, так и норовящий выломиться за пределы старой каменной ограды.

– Странно подумать, что где-то есть деревни, где крестьяне бунтуют, – удивленно говорил Софир.

Ингалора не отвечала. Думала о чем-то своем: плавала в грезах, сочиняла танцы.

Только на подходах к столице девушка стала проявлять беспокойство, и, когда они с Софиром уже прошли ворота внешней, шестой стены, Ингалора призналась:

– Ты знаешь, Софир, боюсь я что-то идти вот так прямо к Адобекку. Как бы он нас не выгнал. Все-таки знатный вельможа. А мы кто такие? К тому же он никогда нас в лицо не видел.

– Видел – на выступлениях, – попытался утешить ее Софир.

Она отмахнулась.

– Мы были тогда в гриме, в костюмах. Он нас не запомнил.

Софир остановился посреди улицы.

– Я перестаю тебя понимать, Ингалора, – с угрозой проговорил он.

– Ты никогда меня и не понимал, – фыркнула она. – Нет ничего проще. Я боюсь идти к Адобекку, вот и все.

– Кажется, именно ты настаивала на этом, – напомнил он.

Ингалора явно приготовилась плакать, но в последний момент передумала.

– Ну и что из того, что настаивала? А теперь боюсь.

Он схватил ее за руку и потащил за собой, приговаривая:

– Нет, ты пойдешь! Нет, ты пойдешь к нему! И ты будешь с ним разговаривать, поняла? Ты, а не я!

– Ой, нет, нет! – Она пыталась вырваться, но тщетно: хватка у танцовщика была крепкая.

В ответ на решительный стук в дверь из дома выплыл Фоллон. Он уставился на молодых людей с невозмутимостью, в которой, однако, легко угадывалось тайное негодование.

– В чем дело, господа? – осведомился личный слуга господина Адобекка. – У меня возникло неприятное ощущение, будто вы ошиблись дверью.

Софир сказал без поклона:

– Нам нужен господин Адобекк, главный королевский конюший.

– Глупости! – изрек Фоллон. – Сперва назовите свои имена.

Софир молчал.

– В чем дело? – Фоллон отступил назад, в дом, и собрался уже закрыть дверь, но Софир быстро подставил ногу и помешал ему.

– Я не хочу называть наши имена на улице, – объявил Софир и оглянулся на свою спутницу.

Ингалора с трудом обрела важный вид и кивнула.

– Вот именно, – подтвердила она.

Ставни третьего этажа распахнулись и с треском стукнулись о стену; показался Адобекк, с его головы свалился ночной колпак, волосы стояли дыбом.

– Пустить их! – распорядился он. – И пусть подберут мои вещи. Только проверь, чтобы у них были чистые руки.

И ставни захлопнулись.

Фоллон лично поднял упавший колпак своего хозяина и пропустил в дом визитеров.

– Полагаю, вам лучше подождать внизу, – сказал он, окидывая выразительным взором запыленную одежду и грязные волосы молодых людей.

– Ничего подобного! – прогремел сверху голос Адобекка. – Пусть немедленно поднимаются ко мне. Только обувь пусть оставят. Уверен, у них на подметках вся грязь королевства.

– И герцогства, – добавил Софир.

Это слово возымело магическое действие. Фоллон серенько побледнел и побежал на кухню, не дожидаясь хозяйского распоряжения накормить молодых людей и вообще проявить по отношению к ним всяческое участие.

Адобекк принял их, возлежа в постели. Когда они вошли, сперва Софир, следом, непривычно робея, Ингалора, вельможа высунул из-под шелкового покрывала нос и невнятно пробубнил:

– Близко не подходите, от вас воняет дешевым трактиром. Вы вполне уверены в том, что вы не простые бродяги?

– Да, – сказал Софир и встал на руки, задрав ноги к расписному потолку.

– Так, пожалуй, лучше, – заметил Адобекк. – Второе лицо у вас симпатичнее первого. Вам об этом уже говорили?

– Неоднократно, – подтвердил Софир.

– Вас прислал Лебовера? – Адобекк перевернулся на кровати и заглянул в лицо своему молодому собеседнику. – Кажется, я прежде видел ваши выступления.

– Мы были в гриме и костюмах, – вставила Ингалора.

– Я прозреваю суть вещей, а не их внешнюю оболочку, – заявил Адобекк напыщенно. И милостиво махнул Софиру: – Можете перевернуться. Мне не нравится, как вы кособочите рот при подобном способе общения.

Софир сделал сальто и встал на ноги.

– Будет второе покушение, – сказал он.

– Точно? – Адобекк сдвинул брови.

– Да.

– Вероятно, уже было… К счастью, неудачное.

– Как? – вскрикнула Ингалора.

Адобекк перевел взгляд на нее.

– Ты в этом тоже участвуешь, милая?

Ингалора быстро кивнула. Ей было не по себе в роскошных апартаментах Адобекка: казалось, вид дорогих вещей ее угнетает, а обилие шелковых тканей попросту душит.

– Что тебя удивляет? – осведомился Адобекк.

– Что неудачное… – пробормотала она.

– По-твоему, Талиессин не способен постоять за себя?

– Я не знаю, – сказала девушка. – Мне он помнится мальчиком, а наемные убийцы, как правило, жуткие громилы. Я не в физическом смысле, а в моральном, – добавила она, немного приободрясь и пытаясь придать своим словам ученой весомости.

– Талиессин и сам изрядный громила, как выяснилось, – буркнул Адобекк. – Что еще?

– Герцог намерен жениться. Сейчас это еще держится в тайне.

– На ком?

– Если я правильно поняла, то на дочери герцога Ларренса.

– На которой?

– Мой господин, – сказала Ингалора, – я не знаю дочерей герцога Ларренса. Вероятно, на одной из них. На той, что лучше подходит.

– Нет ничего отвратительнее бессмысленных пояснений, – сказал Адобекк. – Еще одно в том же роде – и я прикажу Фоллону не подавать тебе сладкого.

Софир вдруг рассердился.

– Мой господин, вам лучше не разговаривать с ней так, – вмешался он. – Она сильно рисковала, добывая эти сведения. Нас едва не вздернули.

– Так вы попались? – Глаза Адобекка сверкнули дьявольским огнем. – Говорите! Говорите, вы, оба! Вы глупо, нелепо, как два дурака, попались в лапы Ларренса, да? Он вас застукал, когда вы подслушивали? Что вы ему наболтали? Покажите руки!

Софир машинально спрятал руки за спину, а Ингалора шагнула вперед, приблизившись почти вплотную разъяренному Адобекку.

– Зачем вам наши руки?

– Посмотреть, не вырваны ли ногти!

– Не вырваны, – сказала девушка.

– В таком случае раздевайся! – Адобекк стукнул кулаком по постели, неожиданно подняв тучу пыли.

Ингалора покраснела от гнева и, срывая с себя одежду, побросала ее всю прямо в лицо Адобекку. Он хватал на лету развевающиеся тряпки, комкал их, кидал на пол, но самое грязное – юбка и косынка с головы – все-таки попало в цель.

– Нате, любуйтесь! – сказала девушка, поворачиваясь перед Адобекком.

Старый вельможа послюнил палец, потер подозрительное пятнышко на ее плече, но оно легко сошло.

– Так тебя не пытали? – с некоторым разочарованием вопросил он.

– Нет.

– А его? – отвернувшись от Ингалоры, Адобекк воззрился на Софира.

– Он успел удрать раньше.

– В таком случае нечего было рассказывать мне о смертельных опасностях, – проворчал Адобекк, швыряя Ингалоре обратно ее вещи.

Она небрежно оделась.

– Иди сюда, – велел Адобекк и сам затянул шнурки на ее корсаже, да так ловко и любовно, что Ингалора почти простила ему предшествующую грубость.

– О затее Вейенто жениться я не знал, – сказал Адобекк. – Вероятно, он не сомневается в том, что Талиессин умрет. Что ж, полагаю, следует и впредь держать его в этом прискорбном заблуждении… Я хочу знать все. Как вам удалось бежать из герцогства, коль скоро вся свора Вейенто за вами охотилась?

– Как вы меня нашли? – спросил Гай, жуя.

Адобекк величественно отправил в рот ложку каши и проглотил со скорбным достоинством.

– Нет ничего проще. Я знал, кого искать. Капитана наемников по имени Гай. С четырьмя шрамами на лице. Если вы задержитесь в армии, то лет через пять вас будут звать Меченый. Солдафоны любят подобные героические прозвища.

– Правда? – Гай весело поднял брови. – Не замечал.

– У вас еще все впереди, мой дорогой капитан. Долгая увлекательная карьера. Двадцать, сорок, сто головорезов, с которыми вы изо дня в день разделяете невзгоды, опасности, их милые развлечения и их остроумные шутки. И так год за годом. Одни и те же дороги, по которым вы ходите взад-вперед, то и дело теряя людей в бессмысленных стычках. Две-три знакомые шлюхи, которые будут рады вашему приходу и не слишком опечалятся, когда вы уйдете. Здесь главное – продержаться достаточно долго, чтобы остаться в воспоминаниях как Гай Меченый. Ну не чудная ли жизнь?

– А мне нравится, – сказал Гай. – Вы разве не хотели бы со мной поменяться?

– Любезный мой, мне трудно найти человека, который захотел бы поменяться с вами, – заявил Адобекк.

Гай посмеялся.

– Скажите, только честно, кто рассказал вам про Гая Меченого?

– Ну вот еще. – Адобекк заставил себя съесть еще немного и со вздохом отложил ложку. – Я не стану раскрывать мои профессиональные секреты.

– Это актеры, – сказал Гай. Я угадал? Они говорили, что собирали сведения о Вейенто, и упоминали вас. Кстати, я им не поверил.

– Вы должны вернуться в столицу, ваше высочено, – хмуро проговорил Адобекк, отбросив всякие ухищрения. – Все обстоит гораздо хуже, чем мы предполагали изначально. Дело даже не в вашей матери, хотя ее мне жаль гораздо больше, чем вас или вашу погибшую подругу.

– По крайней мере, честно, – пробормотал Гай. Его улыбка угасла, шрамы на лице заболели, едва он вспомнил тот день, когда они были нанесены.

Адобекк казался старым, уставшим, нелепым в чужой одежде. Он сидел в неловкой позе, искренняя боль звучала в его приглушенном голосе.

– В королевстве нет наследника, и Вейенто всерьез готовится занять трон вашей матери. Вы допустите это?

– Как он займет ее трон, коль скоро она сама его занимает? – начал было Талиессин и замолчал.

Адобекк смотрел ему прямо в глаза.

– А если ее не станет?

– Мама? – вырвалось у Талиессина.

Адобекк не опустил глаз.

– Да, – подтвердил он с нехорошим спокойствием. – Все дети почему-то считают, будто их родители бессмертны, а ведь это не так.

– Но она – Эльсион Лакар, она будет жить очень долго, – сказал Талиессин. – Дольше, чем я, ведь я почти совершенно человек. И уж точно дольше, чем Вейенто.

– Любое живое существо может погибнуть, – сказал Адобекк. – Даже эльф.

Талиессин вскочил.

– Уходите. Немедленно уходите отсюда!

Адобекк, однако, не двинулся с места.

– Сядьте, – приказал он. – Сядьте и слушайте. Я еще не закончил.

Талиессин нехотя повиновался.

– Учтите, я могу убить вас в любую минуту, – предупредил капитан наемников.

На лице Адобекка появилось искреннее презрение.

– Очень хорошо, убивайте. Ну? Что же вы не зовете своих людей?

– Они далеко, – сказал Гай. – Придется идти за нами, а вы за это время, пожалуй, смоетесь.

– Да уж, пожалуй, смоюсь, – не стал отпираться Адобекк.

Гай хмуро улыбнулся ему.

– Я не хуже вас знаю, что уйду отсюда вместе с вами, – признался он. – Проклятье, я так мечтал прожить жизнь простого человека! А теперь вы пришли, и все пропало. Лучшая пора моей жизни закончилась. Время, когда я был свободен. Ужасно мне не повезло, правда?

– Правда, – кивнул Адобекк. Он заметно смягчился. – С этим ничего не поделаешь, Гай. Гай Меченый… Королевский конюший невольно усмехнулся, выговаривая это придуманное им самим лихое прозвище. – У вас еще будут хорошие дни. Потом. А сейчас вы просто обязаны помочь мне посадить в лужу герцога Вейенто. Слышите? Вам понравится. У меня уже есть наброски чудного плана, я расскажу вам по дороге… С прелестными мизансценами, фейерверком, попыткой самоубийства и прочими спецэффектами…