"Пророчество Двух Лун" - читать интересную книгу автора (Ленский Владимир)

Глава двадцатая ПРЕКРАСНАЯ ГРОБОВЩИЦА

Эту девушку Ренье заметил сразу и указал на нее брату:

– Узнаешь?

Они ходили из лавки в лавку в ремесленном квартале за пятой стеной: Уида отправила их поискать бубенцы и другие украшения для лошадиной упряжи, а если не найдут – заказать подходящие у ремесленников.

Ночь, которую Уида провела с Талиессином, казалось, оставила у эльфийки грустные воспоминания. Она вернулась в дом Адобекка рано утром – солнце еще не встало; сбросила роскошное одеяние прямо в прихожей и устроилась спать в своей кровати на кухне. Она проспала почти весь день, а когда проснулась – выглядела точно такой же, как обычно. Ни безумно счастливой, ни особенно огорченной она не была.

– Я оказалась всего-навсего наиболее подходящим существом для Талиессина в ту ночь, – обмолвилась она в разговоре с Эмери, который был ей ближе, чем Ренье. Но строить на этом какие-то планы было бы серьезной ошибкой. Поэтому… – Она отвела глаза и немного помолчала, прежде чем закончить фразу: – Поэтому никогда больше не заговаривай со мной об этом!

О ночном приключении Уиды Эмери действительно с эльфийкой не заговаривал. Он обсуждал эту тему с братом.

Ренье без обиняков сказал ему, что считает эльфийскую любовь чем-то вроде стихийного бедствия или катастрофы.

– От нее нет укрытия, – мрачно говорил он, озираясь по сторонам как бы в безнадежных поисках подобного укрытия. – Она повсюду. Куда бы ты ни пошел, она везде тебя отыщет и потребует своего. Уида попалась в ту же западню, которую расставила мне королева.

– У ее величества нет больше забот, как только расставлять западни молодым людям, – сказал Эмери, морщась.

– Ты понимаешь, что я имею в виду. – Ренье не поддержал его тона. – Я понадобился королеве для ее маленькой придворной интриги. Она хотела посмотреть, как у Вейенто отвиснет челюсть. Она на это посмотрела… И теперь моя жизнь окончена.

– Мне противно тебя слушать, – сказал Эмери.

Ренье пожал плечами и замолчал. Так что тема эльфийской любви оказалась для Эмери запретной и в разговорах с Ренье.

С Уидой оба брата, не сговариваясь, обращались как с тяжело, почти смертельно больной. Они наперебой спешили выполнить любую ее просьбу; более того, оба искренне радовались, когда у нее вообще возникало какое-либо желание. Сегодня она захотела переделать старую уздечку, и оба отправились искать бубенцы.

– Наверное, хочет поучаствовать в скачках, – высказал предположение Эмери, когда они добрались до первой из лавочек, где торговали изделиями мужей супруги златокузнецов.

И вот тут-то Ренье и схватил брата за руку:

– Ты узнаешь вон ту девушку?

Не увидеть молодую особу, на которую указывал Ренье, было бы мудрено: она была высоченной и исключительно костлявой. Ее одежду составляли длинный узкий балахон черного цвета, перевязанный на груди крест-накрест истрепанной шалью, и маленькая, похожая на блин мужская шляпа с оборванными полями.

Но самым примечательным в ее наружности были волосы, длинные и распущенные. По всей очевидности, их никогда не касался гребень: они свалялись и напоминали хвост какого-нибудь животного.

– Генувейфа со Старого Рынка! – выговорил Эмери удивленно. – Что она делает в столице?

Дочка гробовщика из Коммарши была приятельницей Ренье, когда оба брата учились в Академии и были еще весьма далеки от дворцовых интриг хитроумного Адобекка. Генувейфа никогда не отличалась ясностью рассудка, что не мешало ей оставаться приветливой и доброй, а подчас – и проницательной. Если слепые обладают более острым слухом, нежели зрячие, то полоумная гробовщица, несомненно, имела чрезвычайно чуткую душу, которая безошибочно улавливала малейшие оттенки фальши.

После смерти отца Генувейфа унаследовала его ремесло: она хоронила в Коммарши умерших бедняков, а также тех, от кого отказывались более престижные гробовые конторы, например преступников, скончавшихся в тюрьме.

Менее всего братья ожидали встретить ее в столице. И все же ошибки быть не могло: тощая верзила, закутанная в шаль, несомненно, была им знакома.

Ренье догнал ее, оставив брата ждать возле лавки.

Она обернулась, заслышав быстрые шаги у себя за спиной. Улыбка мгновенно расцвела на ее тощем, испачканном лице.

– Ренье, – проговорила она. – Я сразу тебя вспомнила. Ты еще называл себя Эмери, а это было неправильное имя…

– Точно. – Он взял ее за руку, притянул к себе и снова оттолкнул, рассматривая. – Эмери тоже здесь. Хочешь его увидеть?

Она неопределенно тряхнула головой. Шляпа-блин свалилась с ее волос, но Генувейфа даже не заметила этого.

– Здесь? – переспросила она. – Он тоже здесь? А что он тут делает?

– Живет, как и я.

– А вот я не живу, – грустно сказала девушка.

– Чем же ты занимаешься?

– Ну, я убегаю… – Ее глаза ярко блеснули. – Я бегу, а за мной все рушится. Стены, мосты… Вообще – все. Иногда змеи.

– А, – молвил Ренье.

Генувейфа сразу поняла, что он ей не поверил, но заговорила о другом:

– Я хочу увидеть королеву.

Ренье сразу сжался: всякое упоминание о королеве в эти дни было для него болезненно. Но девушка как будто не заметила настроения своего собеседника – а может быть, сочла это чем-то несущественным.

– Потому что всякая женщина в королевстве может увидеть королеву, – продолжала она важно, – а я – гробовщица, и мне хочется Знак Королевской Руки. Если у меня будет такой Знак, я сразу разбогатею, у меня появятся деньги и любовники, и я куплю себе толстое белое платье. – Она очертила руками пышные юбки. – Тебе бы понравилось?

– Да, – сказал Ренье.

– Здравствуй, Генувейфа, – проговорил, подходя к ним, Эмери.

Она сразу схватила его обеими руками, подтащила к себе, зашептала:

– Вон там, опять… Видите? Я точно знаю: эта тень – не моя.

Эмери быстро глянул в ту сторону, куда косила девушка, но ничего не заметил. Генувейфа вовсе не выглядела испуганной. Скорее – утомленной.

Эмери ласково спросил ее:

– Ты так и шла пешком от самого Коммарши?

Она усердно закивала.

– Когда человек убегает от чужой тени, он бежит пешком. Зачем губить лошадь?

– Я не увидел там тени, – признался Эмери.

– Она быстрая, – задумчивым тоном произнесла Генувейфа. – Странно, потому что у нее короткие ножки. Должно быть, это полуденная тень, та, что почти под самыми ногами… Но она чужая, точно вам говорю.

Ренье взял Генувейфу за одну руку, Эмери – за другую, и так, втроем, они отправились дальше в путешествие по кварталу.

– А вы тут что делаете? – полюбопытствовала она, оглядываясь в лавке златокузнеца.

Не отвечая девушке, Эмери обратился к хозяйке:

– Покажите украшения для конской упряжи.

И пока Эмери рассматривал золотые накладки, изображающие скачущих лошадей и удирающих фантастических животных, Ренье вполголоса переговаривался с Генувейфой.

– После того случая, когда в тебе заподозрили эльфийку, – они оставили тебя в покое?

– Да, – кивнула девушка рассеянно.

Было очевидно, что эта тема заботит ее меньше всего и что отвечает она своему собеседнику исключительно из уважения к нему.

– Стало быть, ты унаследовала ремесло отца, – продолжал Ренье.

– Он все-таки умер, – горестно сказала она. Эти воспоминания всколыхнулись в ней, как вода, заставили встрепенуться, забыть о сегодняшних бедах. – А ты говорил, будто он просто спит!

– Это ты так говорила, – возразил Ренье.

Она подумала немного и махнула рукой.

– Нет никакой разницы, кто из живых солгал, если человек все-таки умер… А вот похоронили его плохо. Я бы лучше сделала.

– Не сомневаюсь, – сказал Ренье.

– Я с тех пор столько всего поняла, – оживилась Генувейфа. – Я даже стала умнее, хотя мой отец говорил, что я и без того умная.

– Ты умная, Генувейфа, – сказал Ренье.

– Все дело в камнях, – ответила девушка и, погрузившись в тяжкое раздумье, опять замолчала.

Ренье решил пока не допытываться, что это означает. Он давно уже убедился в том, что бессвязные речи Генувейфы обладают смыслом. Она никогда не говорила просто так, без толку.

Эмери выбрал десяток золотых пластин и заплатил за них. Генувейфа вдруг заинтересовалась покупкой, подошла, стала гладить пальцем вымышленных зверей и наконец сказала:

– Их надо накормить.

– Монстров не кормят, Генувейфа, – засмеялся Эмери.

Засмеялась, немного угодливо, и хозяйка лавки.

Генувейфа удивленно посмотрела на нее.

– Вам весело, госпожа? – спросила девушка.

Хозяйка поперхнулась, повернулась к Эмери.

– О чем спрашивает эта девушка?

– О том, искренне ли вы смеетесь.

Генувейфа смотрела, широко раскрыв глаза, и хозяйка смутилась.

– Наверное, не слишком, – сказала она. – Но это ничего не меняет. Я скажу мужу, чтобы изготовил золотой корм для этих зверей. В самом деле, пусть они поедят.

– Они же убегают от погони, – сказала Генувейфа чуть презрительно. – Когда им есть? На бегу едят только люди, а животным для еды нужен покой.

Хозяйка окончательно растерялась, а Эмери подмигнул ей и выпроводил Генувейфу вместе с Ренье на улицу.

– Какая-то у вас странная сестра, – сказала хозяйка неодобрительно.

– Была бы сестра! – сказал Эмери. – Ну, прощайте добрая хозяйка. Лавка у вас недурная, буду рекомендовать вас друзьям.

– Много ли у вас еще друзей, с такими-то знакомствами, – проворчала женщина, явно не доверяя добрым словам Эмери.

Молодой человек рассмеялся и вышел на улицу. Генувейфа стояла, прижавшись к стене, а на тротуаре перед ней лежала разбитая черепица.

– Что это вы тут делаете? – подозрительно осведомился Эмери, сразу перестав смеяться.

Ренье подошел к нему вплотную и сквозь зубы произнес:

– Не поверишь… Сама собой упала с крыши. Еще бы немного – и Генувейфе прямо по голове.

– Я говорила? – с торжеством воскликнула гробовщица. – Я ведь говорила вам, а вы, конечно, решили, будто я полоумная. Нет, я с тех пор стала умная… Без ума в моем ремесле нельзя, потому что покойники – самые глупые клиенты, каких только можно вообразить, всегда и всем довольны. Кто должен за них думать? Да я и должна, иначе грош мне цена, и никакая я не гробовщица, а шарлатанка!

– Это ты точно рассудила, – поддакнул Эмери.

Она устремила на него пронзительный взор.

– Ты так же врешь, как и та женщина в лавке! Я ведь вижу. А я все-таки умная.

– Эмери, она говорит, что какая-то тень идет за ней следом от самого Коммарши.

– Давай сразу выводы, – сказал Эмери. – У меня нет сил следовать за причудливыми изгибами твоей философской мысли, брат.

Он и вправду выглядел очень уставшим. «Должно быть, непросто быть поверенным сразу двух безнадежно влюбленных, – подумал Ренье с неожиданным приливом сочувствия к брату. – Я-то еще ничего, справляюсь, а Уида та, небось, давит на него всей мощью своей бессмертной эльфийской натуры…»

Вслух же Ренье произнес кратко:

– Ее хотят убить.

Эмери закашлялся. Подвески, плененные в берестяной коробочке, зазвенели в его руках. Наконец Эмери перевел дух и выговорил одно-единственное слово:

– Чушь.

Ренье показал на осколки черепицы:

– Это тоже, по-твоему, чушь? Несуществующая деталь пейзажа?

– Не валяй дурака, Ренье. Кому понадобилось убивать полоумную гробовщицу из Коммарши? Если какие-то фанатики продолжают считать ее потомком Эльсион Лакар и не оставляют мысли разделаться с ней…

– Нет, – перебил Ренье. – Фанатики давно убили бы ее. И не тайно, а вполне явно. Как расправились с господином Алхвине, к примеру…

Эмери нахмурился. Воспоминание о разоренной усадьбе ученого было не из тех, к которым он любил возвращаться.

Ренье сказал:

– Она говорит о какой-то тени. Вполне вероятно, что это преследователь.

– Тень! – оживилась Генувейфа. Она доверчиво улыбнулась Эмери. – Это ведь чистая правда, – сказала она, ластясь к нему. – Почему ты мне не веришь?

– Потому что это звучит глупо…

– Пусть расскажет, как это началось, – предложил Ренье. – Кстати, я знаю здесь поблизости отличный кабачок, там и поговорим, а заодно закусим…

– Ты повсюду знаешь какой-нибудь отличный кабачок, – с неудовольствием обронил Эмери. – Особенно на окраинах.

– Положение обязывает – Талиессин одно время только так и ходил по городу, из одного кабачка в другой, а я гонялся за ним, точно ревнивая супруга со скалкой наготове…

– Я согласна на кабачок, – сказала, оживляясь, Генувейфа. – И на закусить.

– Вот видишь! – обратился к брату Ренье. – Она голодна, а ты ее допрашиваешь.

Эмери едва не застонал.

– Хорошо, хорошо, хорошо… Одно условие: кабачок выберу я. И не на самой окраине, а поближе к дворцовой стене. Харчевня не обязательно должна быть грязным притоном.

– По-моему, у него сегодня плохое настроение, – сказала Генувейфа чуть удивленно.

Они зашагали в сторону городского центра. Эмери хмурился: ему почему-то казалось, что неожиданное появление Генувейфы – дурной знак. Впрочем, дела сейчас шли так, что любая перемена к новому приносила только новые беспокойства. «Неужели это и означает взрослую жизнь? – думал Эмери. – Пожалуй, стоило бы умереть в детстве».

Генувейфа с восторгом озиралась по сторонам. Причудливые строения городского центра завораживали ее. Она то и дело останавливалась и задирала голову, рассматривая витые башенки, воздушные мосты, лестницы, петляющие по расписным стенам и исчезающие в боку здания, чтобы вынырнуть ближе к входной двери. Дом, построенный в виде шагающего великана, привел ее в исступленный восторг, она долго не хотела уходить, так что в конце концов Эмери согласился задержаться возле него.

– Мы ведь никуда не торопимся, – примирительно сказал брату Ренье. – Пусть развлечется. В Коммарши она таких чудес не увидит.

Эмери угрюмо молчал. Ему было скучно наблюдать за восторгами Генувейфы.

– Вспомни, как мы с тобой впервые побывали в столице, – добавил Ренье.

Лучше бы он этого не говорил. Эмери окрысился:

– Мы были тогда детьми!

Он снова вернулся к идее умереть в детстве. «Если у меня будет ребенок, я задушу его по достижении им четырнадцатилетнего возраста, – подумал Эмери. – Счастливец! Для меня такого одолжения никто не сделал».

В этот момент Ренье прервал мрачные раздумья брата громким возгласом:

– Гляди-ка!

Генувейфа стремительно подбежала к входной двери и к тому моменту, когда Эмери снова посмотрел на нее, она уже исчезала в здании.

– Нет, – со стоном выдохнул Эмери.

Дом-великан представлял собой хранилище важных частных документов, по преимуществу завещаний; кроме того, там жили некоторые государственные служащие. Вряд ли они будут рады вторжению.

– Странно, что она вообще сумела туда войти, – после паузы заметил Эмери.

Ренье пожал плечами.

– Для безумцев не существует слова «нет» – в этом отношении они подобны истинной любви. Истинная любовь не сметает преграды, как принято считать, она их попросту не замечает.

– Спорное утверждение.

Между тем Генувейфа действительно вошла в здание, и никто, кажется, не остановил ее. Она исчезла в лабиринте комнат и переходов дома-великана.

– Там можно проплутать неделю, – озабоченно произнес Эмери.

– Я здесь! – донесся ликующий крик Генувейфы.

Оба брата подняли головы и увидели, что она уже взобралась на самый верх и теперь ступает на висячий мостик, что соединял «плечо великана» с соседним зданием. Братья переглянулись.

– Если ее действительно кто-то преследует и он сейчас поблизости, то мы все равно ничего не успеем сделать, – сказал Эмери. – Лично я предпочел бы не терять ее из виду.

Ренье молчаливо согласился с ним. Генувейфа пробежала несколько шагов по мостику, проложенному на высоте пятого этажа над мостовой. Затем девушка снова остановилась, перегнулась через перила и стала любоваться столицей.

Отсюда действительно открывался превосходный вид – на дворец, на роскошный сад, на крыши с флюгерами, на башенки и мансарды с их круглыми подмаргивающими окошками.

Ренье размечтался, вспоминая о том, как впервые наслаждался этой картиной: почему-то именно сегодня это воспоминание было особенно ярким и сильным.

Эмери дернул его за рукав и молча показал рукой на девушку:

– Ты видишь это?

Почти неуловимая для глаз, мелькнула темная тень. Она была маленькой и низкой, как и рассказывала гробовщица. Двигалась она чрезвычайно быстро, ни на миг не задерживаясь на одном месте.

Она проскользнула мимо девушки, а затем вдруг повернулась к ней и сделала стремительный бросок обратно. С громким криком Генувейфа перелетела через перила и начала падать на мостовую. Тень тотчас исчезла.

– Я лечу! – закричала Генувейфа.

Прохожие на улицах и жители соседних домов – все, кто оказался поблизости, – с ужасом смотрели на девушку, падающую с висячего моста. Бахромчатая черная шаль развевалась на ее распростертых руках. Братья, не сговариваясь, рванулись к месту ее предполагаемого падения, чтобы хоть немного смягчить удар о мостовую.

Но Генувейфа так и не упала. В последний момент ее юбки зацепились за водосток, сделанный в форме остроухой собачьей головы. Повиснув вверх ногами, она закричала:

– Теперь вы видели?

Эмери подбежал к ней первым и осторожно снял ее с «насеста». Оба уха собаки были теперь погнуты, как будто пес чувствовал себя в чем-то виноватым и в ожидании неизбежной кары прижал уши.

Генувейфа забилась в объятиях Эмери, высвобождаясь.

– Ты не ушиблась?

– Самую малость… Вы видели, как я летела?

– Генувейфа, зачем ты это сделала? – спросил Эмери, выпуская ее и снова начиная сердиться. Чувство облегчения сменилось досадой. – Для чего ты это вытворяешь?

– Ты ведь видел тень, – сказала она, отряхиваясь и разглаживая на себе платье.

Эмери покачал головой, а Ренье сказал:

– Да, Генувейфа, это правда. Мы видели тень. Мы оба ее видели.

– А мне никто не верил, хотя ведь и знают, что я не лгу! – Генувейфа вдруг вспомнила обиду и надулась. – В Коммарши со мной не стали разговаривать. Глупые люди.

– Глупые, – поддакнул Ренье.

Они наконец добрались до небольшой, чрезвычайно уютной харчевни. Талиессин ее не жаловал, а вот Ренье, бывало, проводил здесь приятные часы.

Хозяйка узнала его и подала блины. Генувейфа принялась есть их, хватая руками и обжигаясь. Ее лицо сразу же залоснилось. С набитым ртом она рассказывала:

– Началось с похорон. Понятное дело, мне-то эту работу не поручили, но мне же обидно! Я лучшая. В каждом деле что главное? Любить. Я люблю их. Всех моих мертвецов. Я умею их устроить. Те, другие, – у них только материал есть хороший, понимаете? Бархат, красное дерево.

– Кто умер? – спросил Ренье, тоже жуя.

– Из Академии профессор. Алебранд – так его звали.

– Алебранд?– Эмери изумленно уставился на Генувейфу.

Ренье перестал жевать и замер.

Преподаватель оптики, магистр Алебранд очень хорошо знал свой предмет и неизменно пользовался большим уважением студентов, хотя неприязненного отношения к большинству своих учеников магистр даже не пытался скрыть. Странно, что он умер. Он казался несокрушимым и вечным. Он даже не был слишком старым.

– У него случались запои, – пояснила Генувейфа в ответ на невысказанные мысли своих собеседников. – Обычно он запирался у себя в доме. Так мне рассказывали о нем. А тут он выбрался и отправился куда-то. Он упал с дерева и расшибся. Наверное, хотел левитировать. Я его понимаю, – с важностью добавила она. – Он учил других левитации, а сам не умел.

– Разбился, упав с дерева? – пробормотал Эмери. Алебранд?

– Ну да, его привезли в Коммарши черного-черного. Это от прилива крови, – подхватила Генувейфа. – Прибежала магистерша, госпожа Даланн, она ему родственница или что-то в этом роде. В Коммарши ее считают уродкой, но я так не думаю. В ней есть особая красота.

Ренье шевельнул бровями, а Эмери нетерпеливо постучал пальцами по столу. У обоих имелось собственное мнение касательно наружности госпожи Даланн, низкорослой, коренастой, с многочисленными бородавками на лице. По забавному стечению обстоятельств именно эта некрасивая дама преподавала в Академии эстетику. И, кстати, неплохо преподавала.

– У нее ярко выраженная наружность. – Генувейфа пощелкала пальцами, как бы стараясь таким образом лучше донести свою мысль до слушателей. – Это всегда положительно.

– Только не будем открывать диспут об эстетике безобразного! – умоляюще произнес Ренье. – Что она сказала, госпожа Даланн?

– Она потребовала от городской коллегии, чтобы господина Алебранда похоронила самая лучшая погребальная контора. Выложила кучу денег за погребение. Меня, конечно, не пригласили, хотя наша династия – самая древняя!

– Династия? – переспросил Эмери.

Генувейфа приосанилась и кивнула.

– Да. Мы – гробовщики от века. Так отец говорил. Может быть, я оттого полоумная, что в нашей семье были даже близкородственные браки, а это признак вырождения.

– Очень интересно, – вставил Эмери, кривясь.

– Да, – кивнула девушка, – и это тоже признак древности рода. Вырождаются только старинные фамилии. Вроде нашей.

– Еще один спорный вопрос, того же разряда, что и красота госпожи Даланн, – вздохнул Ренье. – Давай вернемся к похоронам.

Генувейфа заметно оживилась. Блинов на блюде поубавилось, чуткая хозяйка принесла второй кувшин с сильно разбавленным вином и добавила блинов.

Генувейфа поскорее затолкала в рот еще парочку и проглотила. «Ужас, как она лопает. И притом остается такой тощей», – думал Эмери, наблюдая за ней. Мелодия Генувейфы все время изменялась, как будто одна эта девушка на самом деле состояла из десятка скачущих девушек и у каждой имелось собственное настроение.

– Она выложила целую гору денег! – сказала Генувейфа. И показала рукой – какую. Выходило, действительно огромную, выше макушки. – Во-первых, чтобы гроб из красного дерева. Внутри – бархат, снаружи позолота. Во-вторых, чтобы гроб сразу закрыть. Она-де заберет покойника прямо в закрытом гробу. Хочет отвезти его родне. В общем, мол, у них так принято. Не знаю! – запутавшись, выкрикнула Генувейфа в отчаянии от собственного косноязычия.

Ренье ласково погладил ее по руке.

– Запей блины. Не торопись. Мы приблизительно поняли, о чем ты говорила. Даланн хотела, чтобы Алебранда устроили в роскошном гробу и заколотили крышку?

– Да. – Генувейфа выхлебала полкувшина разом, выдохнула и повеселела. – Как ты ловко все обобщил, Ренье!

Ренье отметил слово «обобщил»: вероятно, расставшись с Ренье, Генувейфа продолжала водить знакомство со студентами.

– Рассказывай дальше, – попросил Эмери. – Сдается мне, история на этом только началась.

– Да. – Девушка кивнула и с удивлением заметила: – Я, кажется, наелась…

– Вот и чудно. Здешняя хозяйка будет в восторге.

– Ты ей скажешь?

– Непременно.

Генувейфа повздыхала, прислушиваясь к непривычному для себя ощущению сытости, а затем заговорила:

– Мне все не давал покоя этот гроб. У меня, понятно, нет таких материалов, но поглядеть не мешает. Вдруг я получу Знак Королевской Руки и разбогатею? Тогда я тоже буду делать такие гробы.

– Ты забралась в чужую контору? – догадался Ренье.

Генувейфа кивнула.

– Гроб стоял закрытый. Я осмотрела его снаружи, а потом отодрала крышку и заглянула внутрь. Там-то, внутри, самая красота! Я люблю, когда заказывают обивку. Очень красиво, понимаете? Уютно так. Глазу приятно. А у них был бархат. Я точно знаю, бархат.

Она помолчала немного и добавила:

– Я никогда раньше не трогала бархат. Он на ощупь как шкурка зверя. Мыши, например.

Она задумалась, зашевелила пальцами, припоминая приятное ощущение.

– Я подарю тебе кусок бархата, – обещал Ренье. – Будет только твой. Сможешь мять и тискать его, сколько душе угодно.

– В гробу лежали камни, – сказала Генувейфа. – Бархат, подушка, украшения – все на месте. А посреди этого – камень.

– Ничего не понимаю! – Эмери даже привскочил, услыхав такое. – Камни?

– Да.

– Даланн решила похоронить вместо Алебранда камни? Но зачем?

– Наверное, Алебранд на самом деле не умер, – предположил Ренье. – А ей для чего-то понадобилось скрыть это обстоятельство.

Генувейфа помотала головой.

– А вот и не угадали! – с торжеством объявила она. – Алебранд и был эти самые камни. Я его узнала. Кое-какие черты сохранились. Человек, когда долго лежит в гробу, начинает разваливаться… А Алебранд окаменел.

– Гном! – вырвалось у Эмери. – Вот что она хотела скрыть!

– Я должен выпить, – объявил Ренье.

На столе возник кувшин с вином, на сей раз неразведенным. Братья пили вино, как воду, но от потрясения никак не могли захмелеть.

Алебранд – гном, и Даланн знала, что это откроется после его смерти. Гномы превращаются в камень. Людская плоть разлагается и становится землей, гномская плоть затвердевает и становится скалой. Поэтому Даланн и потребовала, чтобы гроб держали заколоченным. А Генувейфа со своим неуемным любопытством сунула туда нос. И теперь Генувейфа должна умереть.

По пятам за ней идет маленькая черная тень.

– Даланн, – сказал Эмери наконец. – Она тоже гномка. Для чего они с Алебрандом скрывали это? Боялись потерять место в Академии? Но, насколько я знаю, не существует особенных законов, которые запрещали бы гномам жить вне подземных городов в их горах…

– Алебранд не умел летать, – пробормотал Ренье. – Только учил, но сам не в состоянии был подняться в воздух. Все сходится. Мы должны были догадаться! Почему мы не догадались?

– Потому что для нас тогда это было не важно, – ответил Эмери. – Это не имело никакого влияния на нашу жизнь.

– А теперь имеет. – Ренье посмотрел на Генувейфу: девушку явно клонило в сон. – Если мы не защитим ее, Даланн найдет способ ее убрать.

– Она ведь полоумная, – сказал Эмери. – Кто будет слушать ее рассказы об умершем магистре, который окаменел в гробу?

– Королева, – ответил Ренье.

К немалому удивлению Эмери, ее величество ответила на записку Ренье сразу: тот же паж, которому поручено было доставить коротенькое послание королеве, возвратился с известием:

– Августейшая госпожа примет вас после ужина.

Ренье ворвался в комнату Эмери с криком:

– У нас пара часов на подготовку!

Генувейфа крепко спала, уютно свернувшись в любимом кресле Эмери. Сам Эмери наигрывал на клавикордах новую тему и морщился: звук казался ему не вполне верным.

При появлении брата Эмери удивленно повернулся к нему:

– Не шуми – разбудишь. Ей нужно отдохнуть. К чему это такому срочному мы должны подготовиться?

– Нас ждут во дворце.

И Ренье принялся тормошить спящую Генувейфу.

Королева ждала их, стоя бок о бок с Талиессином в большом зале для приемов. Этот зал занимал сразу два этажа в высоту. Человеческая фигура терялась здесь среди массивных белых колонн, голос – напротив, умножался, разносимый эхом по всему огромному пространству.

Королева в сверкающем облачении медного цвета, в большой короне, которую она обычно надевала только в праздник возобновления союза земли и эльфийский крови, застыла на возвышении посреди зала.

И так же неподвижно стоял рядом с ней сын. Теперь он был выше ростом, чем она: за время добровольного изгнания Талиессин раздался в плечах и вырос. Сходство между ними было в этот день разительным: они представали мужским и женским воплощением королевства. И она не выглядела старше сына.

– О! – пробормотала Генувейфа, завидев ее. – Нежная вечность…

Прекрасная гробовщица была в черном – она сама на этом настаивала. Платье из наилучшего черного сукна было ей широковато, но этой беде отчасти помогал наборный пояс из костяных пластин, который стягивал одеяние под грудью. Шаль из тончайшей кисеи, также черной с россыпью крохотных красных цветочков, покрывала волосы Генувейфы: расчесать их не удалось, поэтому Ренье просто отрезал свалявшиеся пряди.

Талиессин смотрел на Ренье так, словно видел его впервые. Принц не казался Ренье ни отчужденным, ни равнодушным; он просто стал другим.

Дофина, дразнившего своих придворных, больше не существовало. Как, впрочем, не существовало и прежнего Ренье, преданного шута и большого приятеля живой куклы по имени Эйле.

Любовник королевы и ее соправитель. Между ними еще не возникло никаких отношений. Им все предстояло начинать заново, с чистого листа.

Ренье низко поклонился. Генувейфа, не сводя с королевы улыбающихся глаз, присела.

Лицо ее величества немного смягчилось при виде этой девушки. Королева приподняла руку.

– Говори, – обратилась она к Генувейфе.

Та обернулась к Ренье. Он кивнул ей:

– Выйди вперед и рассказывай все как есть.

– А! – обрадовалась Генувейфа. И выпалила: – Я хочу Знак Королевской Руки!

Она воззрилась на королеву сияющими глазами.

– Ваше величество, – вмешался Ренье, – мою приятельницу пытаются убить, потому что она узнала нечто о шпионах герцога Вейенто в Академии Коммарши.

Талиессин смотрел на Ренье с полным безразличием и молчал. Молчала и королева.

Ренье быстро пересказал то, что узнал от Генувейфы касательно похорон Алебранда.

– Что ж, – заметила королева, – Вейенто здесь, так что у нас будет возможность спросить его об этом. Он ведь не станет отрицать, что заслал в мою Академию пару своих шпионов?

– Нет, – сказал Ренье. – Отрицать это ему будет весьма затруднительно.

С этими словами он снял с пояса маленький охотничий рожок и дунул. Веселая мелодия наполнила зал, и в ответ на призыв высокие створки дверей распахнулись. Отряд из пяти дворцовых стражников втащил в зал упирающегося пленника, а последним вошел Эмери, одетый так же, как и его брат.

Королева вопросительно подняла брови.

Ренье поклонился наиболее изящным образом:

– Задайте эти вопросы госпоже Даланн, ваше величество. Уверен, вы получите удовлетворительные ответы.

Гномку тащили, надрываясь и пыхтя, два здоровенных сержанта. Даланн была связана толстой веревкой. Ее ручищи, поросшие густым рыжим волосом, все время шевелились: она не оставляла надежды освободиться. Глаза вылезали из орбит, на губах вскипала слюна.

Магистра наконец поставили перед королевой, и Даланн замерла, тяжело дыша и не сводя с ее величества мрачного взора.

Затем она заметила Ренье и изменилась в лице.

– Я ведь догадывалась, что вас все-таки двое! – прошипела она. – Ловкий трюк!

– Вы – магистр Академии? – спросила королева.

– Меня зовут Даланн. Я преподавала теоретическую и практическую эстетику, – пропыхтела гномка. – Неплохо преподавала, кстати говоря. Никто не жаловался.

– Вы шпионили для герцога в моей Академии? – продолжала королева.

– С чего ваше величество взяли, что я шпионила? – окрысилась Даланн.

Королева слегка покачала головой.

– Вы ведете себя как человек, которому нечего терять…

– Я веду себя как гном, а нам всегда нечего терять! – сказала Даланн.

– Ведь вы пытались убить эту девушку?

Даланн метнула взгляд на Генувейфу. Та присела в поклоне и улыбнулась.

– Мы не убийцы, – сказала магистр Даланн. – Впрочем, несчастный случай иногда бывает кстати… А что мне оставалось? Она забралась в гроб и увидела, во что превратился Алебранд… – Тут из светлых глаз Даланн выкатилась огромная слезища и, помедлив, размазалась по ее лицу.

Генувейфа испуганно подбежала к гномке и принялась вытирать ей лицо своей шалью. Та пыталась отворачиваться, но тщетно. У Генувейфы дрожали губы, она и сама готова была заплакать.

Ренье украдкой наблюдал за Талиессином. Принц чуть раздувал ноздри: было очевидно, что происходящее раздражает его. Но мать для чего-то хотела, чтобы он видел эту сцену, и он оставался на месте.

– Я желаю, чтобы магистр Даланн была водворена в одну из подземных комнат с прочной дверью, – сказала королева, махнув сержантам. – Благодарю вас за труды.

Когда Даланн уволокли и ее угрозы смолкли за дверью, Эмери приблизился к брату и остановился рядом. Королева обласкала их мимолетным взглядом, однако обратилась к Генувейфе:

– Подойди ко мне, милая.

Девушка подбежала и, подняв голову к владычице, улыбнулась ей. Медленно-медленно королева протянула к Генувейфе руку и приложила к ее щеке.

– Вот тебе мой Знак Королевской Руки, Генувейфа из Коммарши, – торжественным тоном возгласила королева. – Я даю его тебе в присутствии этих братьев, Ренье и Эмери, сыновей Оггуль, и в присутствии моего сына, который займет трон после меня.

– Значит, я – лучшая гробовщица в королевстве? – замирая, спросила Генувейфа.

– Это несомненно, – ответила королева. Она отняла ладонь от ее щеки, погладила ее по волосам и, наклонившись, поцеловала в макушку. – Ты хоронишь преступников и нищих, Генувейфа, а на самом деле ты достойна хоронить королей.