"Кембрийский период (Часть 1 — полностью, часть 2 — главы 1–5)" - читать интересную книгу автора (Кузнецов Владислав Артурович)

7. Крепость Гвина. Август — сентябрь 1399 года от основания Города

сида стоит за спиной викария, переводит слова заупокойной службы. На ушах блестят капли то ли густой росы, то ли слабенького дождя, мерзкого, как англы. По крайней мере, выражение "английский дождь", пару раз оброненное сидой, что веет мозглой стылостью наступающей беды, подходит к этому нескладному дню. Растут, наливаются, срываясь, разбиваются о покрытые красно-зелёным пледом плечи. Ряса была бы уместнее — но сида сейчас не поменяет топорщащийся массивным свертком плед даже на золотые одеяния. Анна, как и положено, держится за наставницей. Перед ними — четыре тела. Оруженосец, два воина кланов. И рыцарь. В могилу захватят только лук — мечи послужат наследникам. Времена, когда героя хоронили в колеснице, с лошадьми, слугами, с женой — и с любовницами — прошли давно. Дивед беден железом. Последний добрый клинок Британии, который ушёл за владельцем — Эскалибур. Но Артур-то жив… И то сэр Бедивер, сильнейший из рыцарей, два раза пытался только сделать вид, что меч выброшен в озеро, и лишь на третий взаправду утопил.

Анна поёжилась. В который за утро раз поблагодарив небеса за победу. И за жизнь. Главная опасность, которой приключилась уже после боя. А теперь всё было спокойно, умиротворённо и правильно. Рыцари стояли рядом. Прощались с убитыми товарищами. Не все — кто-то охранял пленных, местные и вовсе продолжали прочёсывать окрестности.

Перебитых «фэйри» никто не собирался предавать земле. В лесу есть лисы, волки, медведи, росомахи. И вороны, конечно. Стать пищей червей — а заодно получить могилу, из которой можно будет восстать в день последнего Суда — ещё заслужить надо. Победить — и так, чтобы победитель мог себе позволить копать могилы — а не поспешно уходил с поля боя, пока оно не стало источником заразы.

Оруженосцы и местные добровольцы виновато косятся на сиду. Та — ухом не ведёт. Только кажется более скованной, чем обычно. Впрочем, после такой ночи… Тем более, что вторая половина оказалась значительно хуже первой.

Факелы, факелы, факелы. Поиски отставших и раненых, прочёсывание леса… Прошло краем. Как-то получилось, что сида оказалась при полудюжине раненых лекаркой. Потому, что видела в промозглой тьме, и взялась перевязать одного, зашить другого… На простые порезы её хватило. И, заметила Анна, как ни скромничала сида, а руки работали уверенно и твёрдо. Не хуже, наверное, чем у мэтра Амвросия. Пока из леса не принесли тяжёлого — на плаще вчетвером. Рядом суетился сам командующий.

— Держись, — торопливо говорил он, словно боялся не успеть или разувериться в своих словах, — ты держись. Это у тебя не первая рана.

— Я не ранен. Я убит, — прохрипел раненый, — чем тащить — добей.

И плюнул кровью. Лицо у него было… Как у сиды. Бледное, губы посинели…

— А не дождёшься, — сердито шипел сэр Эдгар, — не дождёшься, понял? С нами Неметона, ты же ее венок нес!

Немайн подскочила к ним. Носильщики стали опускать раненого на землю.

— Не так, сидя! Осторожнее! — закричала сида.

Наклонилась к густому запаху живой крови.

— Ну? — нетерпеливо спросил сэр Эдгар.

Немайн медлила. Анна поняла — не спасёт. Раненый понял тоже.

— Не сможешь?

— Не знаю…

сида рванула с пояса нож, разрезала мокрую рубаху. Открылась большая рана. Разворочена. Осколки рёбер… Кровь. Много.

— Кто вырвал дротик? — спросила. Уши вжались в голову: признайся кто, растерзает.

— Я, — раненый снова плюнул кровью, — Мешал. С убийцей поквитаться.

И плюнул ещё раз.

— Спаси, — выдохнул сэр Эдгар, — мы с Мервом вот так… Если нужно, скажи. Жертвы у нас есть! — даже не глянул на пленных, — Если не хватит, или не подойдут, можешь меня взять…

— Не поможет, — голос сиды стал тусклым. Безнадёжным, — совсем без толку. И тебя тоже — без толку… Зовите священника.

Это означало — делать хоть что-то. Заботиться о душе и жизни вечной, раз о теле и жизни земной не получалось. Когда викарий закончил, рыцарь был всё ещё жив. Сэр Эдгар присел рядом с другом.

— Прощай. И — доживать… — тот снова вытолкнул из себя пригоршню крови, — тошно. Добей.

Сэр Эдгар взялся за кинжал.

— Не могу. Прости.

— Придётся самому, — умирающий потянулся к оставшемуся на поясе кинжалу.

— Нельзя, — сказал викарий, — потерпи.

— Сколько осталось?

Немайн взяла умирающего за руку.

— Пульс ещё довольно сильный. Не скоро.

— Не хочу. Ждать. Долго.

И снова потянулся за кинжалом. Немайн перехватила его руку.

— Моё… право, — прохрипел рыцарь, не выпуская рукояти, — Выбирать. Лучше в ад. Но быстро.

— От меня последний удар примешь?

— Сочту за… честь, — разжал пальцы, — Свидетели, что… помощь, не кровь — есть.

Сэр Эдгар кивнул. Потом отвернулся. Сида взяла кинжал. Примерилась.

— Не смей! — встрял викарий, — Не на…

И коротко, ткнула — меж рёбер — в сердце.

— Это убийство, — сообщил викарий, — смертный грех.

— Грешна, — резанула Немайн.

Ушла в темноту. К колеснице.

Клирику давно не было настолько паршиво. Возможно, никогда. А как ещё может чувствовать человек, который, в первый раз в жизни, презирает сам себя? За трусость.

Он мог попытаться спасти рыцаря. Откуда-то знал, что нужно делать — так же, как на стене атакованного викингами города. Но — не поверил в себя. И не набрался наглости делать операцию. Сложную.

Наверняка бы ничего не получилось, и он бы попросту зарезал раненого — мучительно, а не коротким ударом. Без анестезии, даже без толкового обеззараживания… На глазах друга. Но — шанс был. Заткнуть тампоном артерию. Пробить в лёгком ещё одну дырку, спустить кровь. Заткнуть обе раны чем-то плотным, что бы воздух не проходил. И звать викария, потому что конец был бы тот же! И всё-таки это была бы попытка спасти. Шанс. Ведь бывают чудеса. Хотя бы просто из математической статистики… А он из собственных страхов убил человека. Боялся неудачи. Вот и сделал то, что получилось наверняка — ударил в сердце. Вполне удачно… А сидеть рядом, сложа руки и молиться, как тот же сэр Эдгар — не смог. Зато с опозданием вспомнил, что в самой дорогой из травных аптечек, выданных Сущностью, был опиум. С собой его не взял — к чему, мол, славным валлийцам болезнь английского солдата? Про то, что не все могут успеть ею заболеть, не подумал…

К злости на свою трусость и нераспорядительность прибавлялась злость на нынешнее тело, которое украдкой роняет слёзы, что щекоча, бегут по щекам, вдоль носа, смачивающие солёным сжатые в белую щель губы. Его-то Клирик, в основном, и наказывал — нудной и совсем для него непростой работой — пришивал заплаты на пробоины в щитах, прикрывающих колесницу. Толстая кожа совсем не хотела протыкаться туповатым шилом местного производства, приходилось налегать всем весом — да и усталость накопилась — тонкие сухожилия не хотели лезть в упруго затягивающиеся дырки, но шить мёртвую вещь было куда легче и приятнее, чем кровоточащую, подрагивающую он боли, сочащуюся кровью и уксусом — вина в округе не водилось, а обеззараживать надо. Калёное железо отчего-то вызывало стойкие ассоциации с болевым шоком и некрозом тканей… За неторопливым ритмом трудных движений незаметно накатило забытье.

В кошмаре было жарко. Замершие лопасти вентилятора под потолком. Сырой жар из решёток климатизатора. На восстановление энергоснабжения после бомбового удара конкурентов с севера потребуется несколько часов. А решать нужно сейчас. Сзади мелькает тень стюарда.

— Как приказано, сэр, — в голосе лёгкое недоумение. В руках — вожделенный ящик аккумулятора.

Ну, для него — обычный летний денёк. Почти прохладный. А для европейца? Да даже для арабов — эти-то привыкли к сухой жаре. Но людям заказчика аккумуляторы принесли всем. А из концерна…

Скафандр-климатизатор — штука недешёвая. Впрочем, Клирику приходилось мотаться по миру от Антарктиды до Калахари, так что, когда он купил эту штуку, никто не удивился. Когда пару раз надел в Москве — и вовсе сочли, что человек дорвался до новой игрушки… И не сделали правильных выводов — что эта штука удобна и заменяет любую верхнюю одежду. Кроме официальной. А в некоторых случаях и отлично прячется — если та достаточно свободна и широка. Вот как теперь.

У генерального тоже есть скафандр. В номере. Не стал одевать на переговоры. Верно, не влез под английскую тройку. У арабов таких проблем нет. Как и у Клирика, выглядящего сущим Лоуренсом Аравийским — загорелым европейцем в традиционном восточном одеянии. Остальные служащие концерна либо пожадничали купить скафандр, либо не могли себе позволить такую роскошь. Купить служебные господин генеральный, разумеется, не распорядился. Теперь русская делегация сидела мокрая от пота — до кончиков галстуков. И должна была бы быть готова на всё — лишь бы переговоры закончились. Вся, кроме одного человека. Которого и держали на такие случаи…

Уже через несколько минут генеральный сдался. Струйки пота текли по лицу, рука непроизвольно потянулась к сердцу.

— Дальнейшие переговоры проведёт господин экстраординарный директор, — сообщил он, — которому я полностью доверяю в данном вопросе. Всё, сказанное им, можете расценивать как сказанное мной, господа.

Заказчики кивнули. Чужих генеральный никогда не подставлял. А Клирика они знали. Догадывались, что раз дело доверено ему, дела плохи. Потому беспокойно зашевелились. Но поначалу всё шло мирно. Только унесли пару сомлевших русских, да Клирик куда-то отослал — бегом, бегом — секретаря. И господин экстраординарный директор принялся тянуть время. Час за часом. Наконец, его секретарь вернулся — как раз в служебном скафандре, сзади стюард вприпрыжку тащит батареи — протянул цилиндрик ручного компьютера.

Клирик вытянул тонкий лист экрана. Секунду читал. Затем обвёл глазами конференц-залу.

— Ну вот, — сказал он, — мы и добрались до серьёзного разговора. А именно, до разрыва концерном всех текущих соглашений. Я не намерен вести дела со стороной, применяющей бомбовые удары для изменения климата на переговорах. Точнее, имитацию таковых, довольно грубую… Кроме этого, информирую вас, что в качестве неустойки и компенсации морального и медицинского ущерба концерн намерен сохранить все возводимые нами в этой стране объекты за собой.

— Но решения правительства о предоставлении концессий нам не будут изменены, — заметил шейх, и тут окно вздрогнуло. Над городом шли истребители-бомбардировщики с опознавательными знаками, не принадлежащими ни одному государству мира.

— Разумеется, будут. После того, как будет изменено правительство, — Клирик акульи улыбнулся, — Кого мы поставим, я ещё не знаю, но мой добрый друг из "Экзекьютив солюшенз" уверяет, что в стране, в которой есть четыре непримиримых оппозиции, хоть одна, да примет наши условия…

Грохот нарастал. Небо расцвело парашютами. Один из десантников быстро — очень быстро, но это же сон — спустился, завис напротив окна. Расколотил стекло бронированной ногой, и, откинув прозрачное забрало, слегка грязное от жидкокристаллических меток, шагнул внутрь.

— Привет, дружище! Через недельку мы передадим это государствишко вашей СБ, — сообщил он, — Как хорошо, что тебе нарастили опцион — ты сразу стал постоянным клиентом… Скидка в десять процентов на каждый государственный переворот в мелкой, и тридцать в крупной стране тебя устроит?

— А почему в крупной так дёшево?

— Потому, что там ваше СБ с формированием новой армии не справится, и контракт будет длительным… Но, чёрт побери, мы же с Хайфона не виделись!

Он шагнул вперёд, и, не соизмерив силу экзоскелета с чувством, встряхнул Клирика за плечи. И тот проснулся.

Так Анна наставницу и застала — с шилом в руке, навалившейся на шит. Шило осторожно забрала, а щит — чем не подушка? Облака уже зарозовели снизу, намекая на скорый рассвет. А потом было утро. Куда хуже ночи.

Сэра Кэррадока к утру так и не нашли. Исчез, будто и не было. А все рыцари хором твердили, что в лес он въехал с ними. Тут и припомнился давешний поцелуй в лобик. Нужно же было на ком-то выместить горечь потерь. А заодно и всю глупость свалить на ту же, на рыжую… Резвость в резании голов — Кэррадока. Избыточную решительность — Эдгара. Общее шапкозакидательство. Сыграла роль и зависть — Немайн так очевидно собрала в конце боя все лавры, заставив красных шапок сдаться себе… Анна заметила, что со многих голов пропали ольховые венки. Почуяла мимолетную тяжесть бросаемых исподтишка взглядов. Поняла — дело не ладно. Принялась расталкивать сиду. Как раз управилась, когда к колеснице явился сам командующий. За спиной — королевские рыцари. Все, кто жив и цел. Все семь. Вид — отчаянный. Руки на рукоятях мечей, иные и из ножен показались. Получалось любопытно — добровольцев кланов нет, окрестных ополченцев — тоже.

Одно хорошо — рядом с вальяжной ленцой расположились норманны.

— сида Немайн?

Тон у сэра Эдгара официальный. Значит, гадость приготовил крупную.

— Слушаю тебя… — а вот Немайн то ли не проснулась, то ли не совсем здесь. Провела рукой по лицу, размазав смазку, чужую кровь и утреннюю свежесть, сбила шлем ободом на затылок. Получилось немного воинственно, и очень вольно.

— Как командующий этой армии обвиняю тебя в измене, и причинении вреда товарищам, павшим и покалеченным из-за неисполнения тобой своего долга. Как христианин — в принесении человеческих жертв. Как представитель короля, требую сдать оружие. Как судья…

Вот тут сида проснулась. И перебила.

— Затыкаешься и слушаешь! — голос сиды скорее походил на визг, и перебить его, неверное, было нельзя даже снеся голову с плеч. Железо по стеклу — скребло душу, и в самой гадкой форме, — Я головы резала? Я ночью в лес дуром пёрла? Твоей кавалерией? Ты плясать от счастья должен, что жив, что победил! Немочь дурная, обвиняет! Когда сам не способен выполнить последнюю волю друга. На сиду грязь свою свалил… Поди прочь. И подручников забери. Подале.

Эдгар, и без того спавший с лица, побелел, как скалы на побережье.

— Добрых рыцарей ты резать умеешь. Не лечить. А ещё — сводить с ума, да метить как жертву без толку! Я думал — ты этим остальных защитишь, а ты Кэррадока извела, и только. Припоминаю — по закону церкви сие карается мечом. Полагаю, мой подойдёт.

И потащил клинок из ножен. Сида в ответ выпрямилась, здоровая рука оперлась на щит. В заиндевевших глазах ворочалась… да, росомаха. Ни ворон, ни сова так не посмотрят. Анне на мгновение показалось, что всё ложь, что валлийских богов нельзя ни убить, ни ранить, ни победить, ни загнать под землю… Стало спокойно, надёжнее, чем за городской стеной. И не перехватила копьё за середину, только крепче сжала древко.

Шесть благородных воинов клана Вилис-Кэдманов подошли аккуратно, сбоку. Чтобы не попасть в сообщники — но и не оказаться напротив просыпающегося оборотня.

— Возможно, наша сестра преступница, — заявил один из них, — но не безродная бродяга. Без суда ты её не тронешь. Тем более, ты — не король и не церковь. Церковь — вон, поп. Молчит пока. Бой есть бой, с нами дрались люди. Сильные, злые. А сэр Кэррадок… Дело клана.

Услыхав такие слова, к ним присоединились воины других кланов, ополченцы. Права кланов — важны. Только позволь разок нарушить их королевскому человечку — покатится. Сначала — случаи, потом — головы. Иные рыцари сняли руки с рукоятей мечей и отступили назад. То ли против родичей выступить боялись. То ли струсили, поняли, на кого лезут. Но четверо сбились вокруг командира, выхватив мечи. К ним — сдуру, от мальчишеской храбрости ли, из верности ли — подскочили оруженосцы. Не все.

Викарий заметил — возле колесницы происходит неладное. Как бы не усобица. Поторопился — заговорить, развести, дать одуматься. Предупреждал же преосвященный Дионисий — у камбрийцев кровь горячая. Не та, что при Цезаре, но всё же — слишком горячая временами. Нужно уметь остудить страсти.

Потому — полушёл, полубежал, поспешая, но сберегая дыхание на торопливые речи. И всё равно — потерял, сбился — когда перед ним встали колесница, длинное копьё, сдвинутый на макушку шлем, рука, что впилась в край щита… Яростные серые глаза, полные молний. Образ, знакомый — до боли. И чужой, и родной. Гордый, величественный, враждебный… Душа всё поняла — мгновенно, но разум боялся вспомнить имя… Отчего-то повеяло догомеровской древностью. Что-то заставило метнуться вперёд изо всех сил — чтобы успеть, чтобы не хлестнуло в мир их двух чаш гнева… Чьего?

— Что происходит? — запыхался, даже пополам согнулся. Но — успел, глаза притухли. Августина… Вот только и узнал. Она… Но имя видения так и не пришло…

Сэр Эдгар — уставился, как гору обрушил, но почему-то эта гора ничего не весила.

— Помолчи, — командующий несколько долгих мгновений вспоминал единственное латинское слово.

— Меня опять обвинили в колдовстве, — тон августы был… обыденным. Так говорят о погоде. Моряки в плавании, жнецы на поле. Так несут воду — стараясь не расплескать, — а епископского суда господин представитель короля ждать не желает. Вон, меч достаёт. Боевой, а ему бы палаческий…

Удержалась, не выплеснула ярость из переполненных глаз. Молнии пляшут в свинцовых облаках, молнии ждут…

— Я — заместитель епископа. Улыбка — должностная, юридическое растяжение губ, — Если благородный муж очень торопится, то я могу провести суд… или отлучить от Причастия всякого, кто посмеет присвоить право Церкви.

Молчание. Только прошуршали рыцарей мечи, вползая обратно в ножны. Взгляд командующего сверлил… как камень щепкой.

— Сиятельный Эдгар, не делай вид, что не понимаешь. За ночь ты латынь не забыл.

Сиятельный только зубами скрипнул. В глазах тлело — птиц в полёте жарить. Вот только от этого взгляда ни холодно, ни жарко. Так, верно, себя чувствуют мученики. Хотя нет, им ещё и хорошо.

— Я могу попросить великолепную… Немайн, — великолепная выше чем сиятельный… Поймёт? Понял, славно, — перевести мои слова всем, кто не владеет латынью. А понял их не только ты. Здешняя разговорная латынь ближе к церковной, чем к вульгарной, а я старался говорить попроще…

— Хорошо. Суд. Здесь. Сейчас, — сэр Эдгар плюнул словами. В глазах Августы полыхнули далекие сполохи грозы. Она наклонила голову. Не склонила. Только кивнула. Чуть-чуть. И — снова пришло узнавание незнакомого, яркое, цветное, пьяное, знакомое и пыльное, как старый свиток, как молодость старика, как будто скромный священник с Сицилии мог жить во времена героев Эллады…

— Не дави на Церковь, сын мой, — укоротить, сдержать, успокоить, дать время на раздумья, — это… нехорошо. Но я уступаю, опасаясь ненужного кровопролития. Заседание начнём через час. Стороны выступают без консультации и советчиков. Протокол веду я. Подписывают свидетели от клана великолепной и ты. А теперь мне нужно помолиться, привести мысли в порядок и вспомнить процедуру.

Бухнулся на колени и зашептал под нос, перебирая чётки. По длинному кругу из малых бусинок.

— Час, — сэр Эдгар поднял голову к светлому пятну в облаках, — пусть будет час. И если меня не устроит приговор — то вполне устроит и отлучение.

Викарий его не слышал. Он вовсе ушёл из тварного мира куда-то вниз. На час. Который мог отмерить по числу прочитанных "Ave, Maria" куда точнее, чем прочие — по Солнцу.

Часа не прошло — викарий молился, ему не смели мешать — а от репутации сэра Элгара мало что уцелело. Потому как в лагерь привезли сэра Кэррадока. Слегка контуженного, украшенного здоровенным синяком на лбу, и не только, едва пришедшего в сознание. Но вполне живого. Рыцарь поминал скачку вдогон за товарищами, темень, забытый, не запаленный факел, голову, и по общему пониманию, ещё не соображал. Нашли его в половине римской мили от леса, под раскидистым вязом. Ветку которого он и поймал лбом. Выходило — все, кто говорил, что рыцарь с ними ворвался в лес — лгали. Не по злому умыслу. Им так показалось. Словно глаза отвели, только наоборот…

По этому поводу позвали было Анну — на рыцаря посмотреть. Осторожненько так позвали. Сиду вовсе не решились трогать. Во-первых, боязно. Во-вторых — совестно. Ведь сколько дурного успели передумать. А главное, сказать. Выходило же, что она и не виновата. Анна не двинулась.

— Может, и отвели, — буркнула под нос, а кто хочет — расслышат, — только не наставница. Ну не умеет она глаза отводить, даже листик монеткой не обернёт. Видимость — не её, она настоящее делает, ясно?

Крыть было нечем. Получалось — Немайн даже до шишки на лбу Кэррадока не сглазила! Разве заставила отстать, чтоб меньше славы получил. И то — не докажешь. Анна не забыла усилить доказательство. Спросила, под каким деревом рыцарь нашёлся.

— Под вязом.

— Не ольхой? Грушей, сливой? Ручья рядом не было? Нет? Так при чём здесь может быть Немайн?! Она что, всемогуща?

После чего ушла в злые мысли. Поняла-то больше, чем сказала. А именно — что сэра Кэррадока ветка вяза спасла. Не доскакал он до битвы, вот жив и остался — поцелуй Немайн обозначал человека, которого должны убить. Не обрекал, даже не метил. Но люди, не знакомые с искусством, часто путают предсказание с проклятием. И обречённо прут вперёд, вместо того, чтобы остановиться и выбрать другой путь. Русоволосый богатырь и тут показал себя дураком — остановился, подумал — и ломанулся помирать. Но кто-то за него выполнил оговорку — если не помешают. Вот, помешали. Кто? Вяз — дерево Мабона, бога Солнца, мужского плодородия, юности и искусств. Значит, Мабон и помешал. Зачем? Помогал? Не заметно! Коли Немайн будущих мёртвых перед боем метит, так всех. Как-то шесть тысяч воинов перецеловала, всё ополчение Коннахта — так войско в поход и не пошло. Но в бою убили четверых! И сиду чуть опять не судили… Так вот чего тот добивался — рассорить Немайн с Диведом! Только зачем?

Сам сэр Кэррадок перешёл из состояния транспортабельного в самоходное — начал неуверенно ковылять. Хотя голова временами кружилась. Ну, после контузии присесть вдруг на травку не стыдно. А вот попадаться на глаза Немайн… Ни обхождением, ни в бою себя показать не сумел. Может, и товарищи полегли потому, что он вовремя не прикрыл спину, не сдержал лишнего врага… Четверо. Груз неисполненного долга едва можно было вынести. Анна взвалила еще, рассказав о метке Неметоны. О том, что если бы он добрался до леса — погиб бы. Точно. А те четверо — жили. Точно. Вот только ведьме Кэррадок не верил. Не верил! Но внутри свербило сомнение — не прокляла ли его Немайн тем поцелуем? Не назначила ли жертвой в оплату за бескровную победу? Он не хотел в это верить. Он хотел взглянуть в рассветные глаза своей любви, и увериться, что это — ложь. Вот только не смел… Не мог. Лишившись последней радости — обожать издали.

Командующий тоже отмалчивался. Говорить было поздно. Только что чуть не зарезал без суда невиновную. Добровольцы с холмов перестали быть частью армии, слонялись вокруг, изображая зевак. Вилис-Кэдманы гордо караулили свою сиду, рядом с викингами. Прочие воины, даже рыцари, явно показывали отношение. Выполняли команды с долгой задержкой, как будто всякий раз вспоминали, что их недостойный командир всё-таки назначен королём, и ему должно подчиниться.

Оставалось — выполнять свою работу. Например, разобраться с разбойничками…

Мужчин среди уцелевших красных курток оказалось не больше половины. Остальные — женщины и дети — включая пару исчезнувших было местных девок. Из-за которых король так подгонял. Короткий разговор показал — насильно их к себе «фэйри» не затягивали. Посветили добром и музыкой, да лёгкой жизнью грабительских подружек. Этих сразу отделили в сторонку. Ничего хорошего им не светило — позор местный клан предпочитал смыть кровью. Не без суда, но до суда.

Что касается прочих — сэр Эдгар отдал приказ красных курток предать мечу. Не вышло. Викарий встал между обречёнными и палачами. А авторитет у командующего был уже не тот, что перед боем. Теперь все ошибки и потери припоминали уже ему.

— Без суда — это убийство.

И без толку бешено смотреть в глаза. Подумаешь, животная злоба. Викарий не такие взгляды выдерживал.

— Любишь судить? Будь по твоему, повесим по суду, — сэр Эдгар ещё помрачнел, хотя казалось, дальше уж некуда, — Пусть поживут часок, зная… Тебе ж мараться в чернилах. Это дело о разбое, не церковное. Я судья, ты секретарь. Ну и по человеку от клана, от каких есть — видоки.

— А Немайн?

— А кто она такая?

Хоть так принизить сиду хотел. А вышло — напомнил. Совсем не викарию — пленным. Которых и за живых уже не числил.

Викарию хватило одного взгляда, чтобы признать — в составе суда святой и вечной делать нечего. Пусть отдохнёт. Немайн если кого и напоминает, так дневную сову. Взъерошенная, даже уши под разными углами торчали. Ходит, хромая на обе ноги и подпираясь посохом, недоумённо осматривается. Будто божий мир не узнаёт. Пожалуй, ей больше всех досталось. Подряд — дневной переход, пир, бой. Потом — обрабатывать раны куда труднее, чем наводить порядок да сторожить пленных. И отоспаться не дали! Воистину полухристиане. Приняли помазанницу божию за какое-то своё полузабытое варварское божество — не удивительно. Это не благодать святой, но что-то похожее, на дикие души действовать должно сильно. Так же, не посмотрев, что она во Христа верует, сами чуть кресты не поснимали. При первой неудаче — обвинили во всём и полезли рвать на части. Подлое свойство, но — человеческое. Греки тут не лучше. А он, между прочим, не миссионер, не капеллан, а всего-то чиновник в сутане! Чернильная душа курии. А вот занесло… Хорошо, безотказный бюрократический приём — отложить — сработал великолепно и здесь! И командующий попал в свои же силки…

Вот теперь багрянородная равнодушно обводит взглядом маленькую толпу обречённых, которых тычками копий заставляли встать перед высоким присутствием. Те ждущую их судьбу чуют, но всё равно шарахаются от маленькой фигуры в бело-кровавом одеянии. Которое она так и не успела сменить после операций и перевязок…

Викарий не видел, как в глазах черноволосой «фэйри» с грудным ребёнком на руках при имени «Немайн» вдруг вспыхнул огонь. И вздрогнул, когда та бросилась сквозь конвой, даже не успев получить удар копьём в спину. К сиде. В ноги.

Клирик отрешённо размышлял о том, что средневековых людей понять ему не суждено. И о том, как жить, вернее, выживать в этом бедламе? Уйти в лес? Или в болота, как озёрные. Сидеть тихо. И проживать тот ресурс, который Сущности заложили в ушастое тело. Если точно по описанию расы — лет шестьсот от совершеннолетия. И то вместо банального старения — тяга на заокраинный запад. И уход туда же в качестве смерти. Скучно. Но, может, получше такого вот веселья?

Когда ей под юбку чуть не закатилась верещащая «фэйри», Немайн даже не отскочила — попробовала обойти препятствие. Смысл слов пролетел мимо сознания. Но голова инстинктивно повернулась на звук…

— Спаси его! Только его, великая! Смилуйся! Вспомни, ты ведь ирландка!

Глаза мазнули по пищащему свёртку. Клирик начал было отворачиваться — и понял, что только хочет отвернуться, а на самом деле наклоняется к коленопреклонённой. И видит самое прекрасное, что только могут увидеть глаза сиды…

Сознание Клирика отключилось. Не полностью — но руки приняли ребёнка сами.

— Это мне? — спросила Немайн неожиданно тонко, как птичка свистнула, — Он мой?

— Твой, великая…

— Правда? — она не верила, но уже ухватила и держала нежной и… неразжимаемой хваткой.

— Спасибо тебе, великая сида…

Новая мать старую не слышала. Мир сузился до прекрасного существа в руках.

— Мой… Мой…

Охрана остолбенела, и не мешала прежней матери радостно выть, скорчившись в земном поклоне.

сида преобразилась. Куда и усталость девалась. Лицо запунцовело, уши на голове места не находили, порхая словно крылья бабочки…

Анна затаила дыхание. Как и все, у кого в ближайшей округе были глаза. Наверное, даже муравьи дивились из травы тому, как внезапно и вдруг измотанная воительница и лекарка, суровая наставница, еле стоящая на ногах после трудов и битв, обратилась во мгновения ока в девочку, которой подарили щенка. Исходила нежным счастьем, как костер теплом.

— Наставница, нужно обязательно пробиться в состав суда. Иначе…

Смотрит на ребёнка. Бессмысленно воркует, как ухитряются только матери. Уси-сюси. С самой такое было… Хотя не настолько, и не по приёмышу. Не слышит! Анна заглянула в склонённое к младенцу лицо. В глазах сиды стоял волшебный май. Бесконечное счастье. Бесконечная радость. Ни тени мысли…

Анна испугалась. Но — ухватила сиду за плечи, встряхнула. Развернула голову к себе.

— Ты меня слышишь?

На короткое время в глазах Немайн появился смысл…

— Слышу. А суд. Пошёл он… — сида, словно, пыталась вспомнить слово — Анна мельком испугалась проклятия, — Полем, лесом, холмом да торфяником! Маленький важнее.

— Да чем?!

— Он мой… Неужели не понятно?!

— Он этой разбойницы!

— Нет! Мой! — сида прижала ребёнка к себе, в глазах начала подниматься тёмная волна, — Не отдам! Теперь мой. Моя прелесть…

— Ясно…

Анне захотелось напомнить Немайн, что сейчас сэр Эдгар вполне может присудить разбить её прелести головку о ближайшее дерево, но поостереглась. Чего доброго, начнёт петь. А что разбирать, где свои, а где чужие, не станет — уж точно.

— Я займу твоё место. От клана. Ты меня понимаешь?

— Ты умная, Анна. Хорошая… Я чуть-чуть соображаю. Потом буду больше. Наверное…

— Кивнёшь, когда надо? Сможешь?

— Да… Ох, напасть, — чуть опустила взгляд, — Напасть ты моя ненаглядная…

Викарий чуть слезу не пустил. С Августины-Ираклии можно было писать Мадонну. И как этот свет неземной сочетается с той яростью, которая встаёт из глаз гневной базилиссы? Пожалуй, силой чувства. Теперь понятно, как она могла спастись, когда схватили её сестру и мать. Ярость отбрасывает, любовь смиряет…

Снова картина встала перед внутренним зрением. Рушащиеся двери последнего укрытия. Солдаты самозваного регента Валентина, горя злобой и сладострастием, врываются в кабинет. Половина сразу проваливается в тартарары: вопли, будто ловушка под ковром вела прямо в Ад. На остальных рушится мебель. Немногих, что прорываются — отбрасывает страшный взгляд маленькой девушки с тяжёлым, скруглённым на конце мечом в руке. Она идёт на ряды убийц и насильников — и те расступаются, пока она не выходит из дворца… В неизвестность.

Любимый голос заставил Кэррадока поднять взгляд. Он сразу понял, что сиде не до него, что она ничего не заметит. И залюбовался. Забыв сомнения, потому что сида не могла быть злом. Пусть он её недостоин — но хоть она достойна любви. А значит — его боль и его крест — остаются с ним. Плакать было нужно. Но рыцарь улыбался. Впрочем, многие улыбались… Хмурился сэр Эдгар. Вот и уел сиду! Ответ оказался куда интереснее… Какой бы приговор он теперь не вынес, одно существо напрочь выпало из-под власти командующего. И к добру. Казнить младенцев — штука неприятная. А больше несмышлёнышей среди красных курток не нашлось… Выходило, что сида поступила правильно. Укусила, но не в ущерб, а в пользу. Странная. Как хорошо, что остались только суд, днёвка, да возвращение в город. И целый год король не будет призывать на службу исполнившую свой долг сиду!

— Мы нас окрестим, вот прямо сейчас, только батюшка Адриан освободится, — сорокой трещала над младенцем сида, любуясь, — И вырастет из нас хороший валлиец, а не бандит какой-нибудь. Как же назвать-то, а? Надо, чтобы и короткое имя звучало, и полное вышло подлиннее, да покрасивее… А полное имя у нас будет длинное, вот слушай, что к нашему добавим: ап Немайн, ап Дэффид, ап Ллиувеллин, ап Каттал, ап Барра, ап Карган, ап…

Малыш, видимо, испугался причисления к такому длинному роду. И заорал.

— Кушать хочешь.

Откуда-то Немайн точно знала, что новообретенный сын именно проголодался, а не описался, к примеру. Затравленно оглянулась. И — протянула бывшей матери. Мол, покорми. Но из рук не выпустила.

— Не отдам! — объявила сида, глядя, как малыш с её рук сосёт чужую грудь, — Никому не отдам… Ну почему у меня своего молока нет… Ребёночек есть, а молока нет…

— Наставница…

— А?

— Вот. Одевай. Через голову… Осторожней. Вот так, теперь пропустим край под ремень, вытянем наружу… Да никто не посмеет у тебя маленького забрать.

— Что это?

— Твой плед. Свёрнутый для переноски ребёнка. В холмах так не носят? И зря, очень удобно. Руки не заняты… Я и двоих так таскала. Средних своих, близнят. Один на левое, другой на правое плечо. Так и вышли — один ангел, другой чертёнок, а лица одинаковые… Скажи, если можно, отчего тебе этот разбойник так глянулся?

И только тут — схлынуло. Нет, ребёнок не превратился в привычную Клирику розовую амёбу, оставаясь милейшим существом, расстаться с которым и на миг совершенно невозможно. Но, по крайней мере, переносное наваждение теперь не мешало думать. Если сосредоточиться. По крайней мере, вместо ругательств или "Он мой!" с языка слетело рассудительное:

— Потом. С губ на ухо… А теперь надо кормилицу искать. Слушай, Анна, по хуторам младенцы часто мрут?

Знания о средних веках подсказывали, что часто. Но валлийцы были весьма здоровым народом.

— Бывает… А ещё, сама знаешь, маленьких крадут. Иной раз не возвращают даже после того, как подменыша узнают… Конечно, если рядом приличные тилвит тег живут, ещё можно как-то договориться. Но именно здесь крепость Гвина неподалёку, и все холмы у ней в подчинении. Подменыша можно даже убить, да без толку, своего не вернёшь. А молоко остаётся. Бывает, озёрные шалят, пацанов крадут… У них своих мало. Но это редко. Поход окончен. Поездим, поспрашиваем. Такие вести расходятся… — Анна смерила взглядом «фэйри», — Ступай к своим.

Наклонилась, прошептала в ухо:

— Этой, мы, пожалуй, казнь отложим. Пока другую кормилицу не найдём. Многие у фэйри по такому делу прирабатывают. А уж коли не в холм, да за те же деньги, да к сыну самой Немайн… Любая охотно пойдёт. Хоть какая благородная.

Судебное заседание ожидалось очень коротким.

Роли были уже распределены. Судья — сэр Эдгар. Для пущей важности поднялся в седло. Представители кланов. От Вилис-Кэдманов — Анна. Никто из своих возразить не посмел. Викарий — юрист-консультант, а заодно — секретарь суда. Разложил письменные принадлежности — перья, чернильницу — любопытное местное изделие, которое можно перевернуть вверх ногами, и никапли не прольётся — и пергамент. Скоблёнки, разумеется. Много чести разбойникам, новенькие листы на них пачкать. Присмотрелся…

— Не понимаю! Эти скоблёнки — протоколы процесса Немайн! Совсем не затёрто: "- Передайте пирожок с курятиной…" Вот что у вас в Камбрии хорошего, так это кухня…

— Точно, поесть мы любим, — согласился один из видоков, — Но тебе повезло с поварихой. Даже Гвен так не умеет, а Альме всего двенадцать — а вот умеет же! Некоторые, по слухам, нарочно болеют — чтобы кусок пирога у врача в доме перехватить. Вдруг повезёт и стряпала Альма?

Викарий не слушал. Он вытаращил глаза и продолжил изучать тонкую кожу, как будто от тщательного разглядывания полузатёртые следы букв на ней могли поменяться.

— Но как?! Их же положено хранить пять лет! — стонал он.

— Они твои! Так ты и объясняй, как.

— Я в королевском архиве спросил скоблёнок! И сунул во вьюк, не глядя…

— Сэр Эдгар, от имени короля говоришь ты, — встряла Анна, — Как это понимать?

— Я вообще ничего не понимаю в крючкотворных делах. Но если грамота бесполезно валяется, её следует выскоблить и пустить в дело. Таково моё мнение, которое и филид, хранитель архива разделяет.

Грек схватился за голову.

— А для чего же мы их писали?

— Так положено на вашем греческом судилище. Грамоты как-то обеспечивают справедливость. Я не думал над этим, отец Адриан. И не собираюсь. Не моё дело.

— Но чтобы они обеспечивали справедливость, их нужно хранить!

— Не понимаю. Если дело решено справедливо, какие ещё записи? Ну, может, само решение… Чтоб не забыть.

И тут раздался дуэт:

— Пресвятая Богородица!

— Ну сколько можно!

Слова на разных языках. Но тон одинаков. Анна с викарием переглянулись. Грек увидел безнадёжную усталость в глазах лекарки, и, будучи истинным представителем бюрократической цивилизации, понял: ученица августы — своя. Ещё не гречанка-ромейка. Но уже не варварка.

Анна, в отличие от грека, к непониманию роли времени за долгую ведьминскую практику привыкла. Объясняй, не объясняй, что снадобье нужно пить в день по ложке, пациенты всё норовят выжрать пузырёк с зельем в один глоток. Потом обвиняют — сглазила злая ведьма! Или жалуются, мол, не помогло. Что толку, если справедливости нужно устояться, прорасти в мире. Иначе её унесёт ветром, как носит любые слова, не закреплённые иначе, чем в памяти. Недаром даже большие нелюбители бумаги, друиды, главное высекали на дереве. Не потому же, что боялись забыть. Но придавали знанию твёрдую вещную основу. Вот и Немайн — Библию знает наизусть, но таскает с собой книгу. Правильно делает. Прочитать и сказать — вещи разные, и присягу на памяти не принесёшь…

— Поскольку соблюдение греческого закона будет без правильной бумаги невозможно, предлагаю: судить разбойников без красивостей. По обычаю.

Викарий остолбенел. Ученица августы — и ляпнуть такое? Хотя… Лучше не марать правильную процедуру.

Сэр Эдгар не принять предложения не мог. Хотя опять испытал приступ раздражения. Как рану посолили. Получалось — либо он ведёт процесс, как хочет сам — но по предложению Анны, либо — под руководством грека занимается воспроизведением византийского. Не понимая, что и как.

— Предложение принято, — объявил сэр Эдгар, — а потому, по обычаю, прежде чем повесить разбойную шваль, мы её послушаем. Недолго. Для начала — выведите вот этого, краснорожего…

Ткнул пальцем в ирландца, который вроде командовать пытался перед сдачей…

— Ты главный?

— Теперь как бы я…

— Говорить за всех можешь?

— Если не будут против…

Против не были. Видимо, действительно командир. Или самый уважаемый воин. Из тех, кто выжил.

— Кто таков? Откуда? Что из Ирландии — ясно, мы слышали, на каком языке вы кричите от ужаса. Но какое королевство должно наказать за вашу дерзость? Или вы ничейные тати?

— Я воин из пятины Мунстера, как и все мы. Ни одному королю зелёного Эрина ни я, ни мои товарищи отродясь не служили. А зовут меня…

— Ллиувеллин. Как дедушку? Нет, Дэффид может не так понять, ты всё-таки приёмыш. А жаль… Красивое имя… — тонкий голосок сиды, негромкий совсем, легко пробился сквозь шумливость зевак и речь ирландца.

Все посмотрели на сиду. Перевязь так и висела пустой. Ребёнка баюкала на руках. Сытого, тихого. Сэр Эдгар стиснул зубы.

— Продолжай, — бросил ирландцу.

— А что продолжать? И так ясно. Только — тебе бы мы не сдались, так и знай. Немайн ирландка, с ней шанс был… Но ей, видишь, только младенчик понравился. А зря. Хорошие наёмники нужны всем. Даже сидам.

— Такие, как ты? — валлийский рыцарь не пытался скрыть насмешку.

— А чем мы плохи для Немайн, если Гвину сошли!

— Какому Гвину? — уточнил сэр Эдгар.

— Вашему. Гвину ап Ллуду. Он нас нанял в войско. Обещал — отправить на войну. Обещал — сделать фэйри. Мы — его люди. И для его людей мы вели себя очень мирно… И даже для простых ирландских наёмников… Фениев видали? А мы тихие.

— А уши зачем восковые? И где золото, которое вы получили в оплату службы?

— Он нам не деньгами платил. Он обещал сделать нас фэйри… Тех, кто выживет. А если вы нас повесите, Гвин отомстит. Обязательно отомстит, иначе никто больше не пойдёт к нему в наёмники.

— Дураки, жадные до обещаний, всегда найдутся, — заметил сэр Эдгар, — но у короля фейри репутация рыцаря. Пусть и выбравшего сторону зла. Он не откажется от своих слов. А вот ты — так и не назвавший своего имени — лжёшь. Тут ведь до главной крепости Гвина, до Кричащего холма, один переход. Поехать и спросить…

— Не назвать ли тебя Константином? — Немайн, казалось, ничего вокруг не видела. Анна вспомнила — зрение у сиды узкое. Точно, росомаха. У воронов обзор шире, — Да нет, нельзя, очень уж греческое…

Викарий, который валлийского пока не понимал, оглянулся на царское имя.

— Имя выбирает. Это тоже не понравилось, — коротко объяснил воин из клана Вилис-Тармонов, а заодно ремесленник из Кер-Мирддина, что знал местную латынь.

Чему тут нравится… Но Константинов в семье много — традиционное имя. Должна была припомнить. Взвесить. И отбросить… Тут ему и про Гвина с фэйри перевели. Ирландский горожанин тоже знал. Торг есть торг, без языков никуда.

— Но как такое может быть? — спросил отец Адриан, — Что значит — сделать фэйри? То есть вроде животных? Ведь бессмертные души есть только у людей и ангелов Господних. Получается, их оболочки должны служить этому колдуну. Но от человеческих душ они уже отказались…

— Вот взять озёрных — у них душа есть? Крестим же, — заметила Анна, — и получаются люди.

— Кельвин? Речной. Я тоже в некотором роде речная. Но это не главное. И очень уж коротко, — тонкий голосок сиды. Совсем не хриплый…

— Какая разница, есть ли у них душа? — спросил сэр Эдгар, — а вот разница, разбойничали они сами, или по велению короля, есть. А Гвин — король Аннона. А то и всех фэйри. Стоит вопрос — разбойники они, или пленные.

Он задумался. Вилис-Тармон перевёл.

— Да… Церковь в таких случаях исходит из того, что решение возносится на бога, а мы на земле делаем всё, чтобы заблудшую душу не потерять. Например, в случае, если неизвестно, был ли ребёнок крещён прежде, его крестят, не опасаясь того, что таинство свершается второй раз. Лучше крестить два раза, чем ни разу. Так и тут. У "озёрной девы" настоящей души, конечно, нет. Но если она примет святое крещение, Господь её может и наделить таковой. Разумеется, если она покажет себя достойной жизни вечной. Но мы не можем просто так крестить заново существо, уже отдавшее свою бессмертную душу дьяволу!

— Но они могут себя оговаривать. Ирландцы вообще странные люди…

— Верно. Тогда получится, что казнив этих грешников и самозванцев, не предложив им раскаяться, грех совершим уже мы.

— Ну, про душу можно проверить быстро, — сказала Анна, и отцепила с пояса флягу, — Зверобой. Хорошая травка. От неё создания, говорящие, но бездушные — мучаются. Впрочем, если тварь, отказавшаяся от собственной души, чуток помучается, какой в том убыток? А, красное рыло? Рискнёшь?

Последние слова произнесла уже по-ирландски.

— Что за яд? — ирландец понюхал снадобье.

— Зверобой.

— Это которым скот травится?

— Для людей он лекарство. Даже если ты уже не человек — ни одно говорящее создание от такого не померло.

— А если пить не буду?

— Помолимся за грешника, да повесим. И следующего попробовать уговорим.

— Давай сюда.

Вырвал флягу. Вылакал в три глотка. Утёр пасть красным рукавом. Дорогая одёжка, верно, тоже Гвин выдал. Хорошая идея — всех своих одеть одинаково, чтобы с врагами не путать. Анна решила, что непременно посоветует ввести одноцветную одежду в королевской армии. Да и ополчение обязать на службу являться не иначе. Хотя — хватит ли у короля денег, оплатить один наряд в несколько лет для всех воинов королевства? Это ж две трети всех людей! Ну, пусть хоть рыцарей оденет в пурпурные пледы, белые штаны и зелёные куртки. Зелёный всегда был цветом Диведа. А белое… белое — это Камбрия!

— Ну, — спросил краснорожий, — что? Горькая гадость, и только.

— На фэйри обычно действует сразу, — сообщила Анна, — а скот я травить не пробовала… Наверно, душа у тебя ещё есть.

— Он лжёт про Гвина? — уточнил сэр Эдгар — Набег был, в конце концов, не жестоким. Свои ж валлийцы подчас гадят серьёзнее. Если про Гвина правда, солидный выкуп нас вполне устроит…

— Не знаю. Он же, с их слов, только обещал сделать ирландцев фэйри. Но не сделал пока…

Ссориться с Гвином не хотелось. Сэр Эдгар развязать войну не рвался. Хаживал — сопливым пацаном — под знамёнами Кадуаллона. В последнем походе. Принёс домой два золотых, три шрама да репутацию храброго и разумного воина. И напрочь утратил любовь к войне. По счастью, Кричащий холм всего в дне пути. Пришлось примириться с недолгим продолжении похода — ко Кричащему холму.

— Если Гвин вас не признает, всех вздёрнем, — вынес вердикт сэр Эдгар, — если признает, ему надлежит выплатить возмещение за нанесённые кланам и королю обиды. И штраф. Не заплатит — всех повесим прямо перед его сидом, и пусть злится, если хочет. А сегодня — днёвка!

Как раз времени хватит получше разобраться, что происходит. Отправить гонца с донесением. И даже получить ответ.

Оруженосец, гордый важным поручением, немедленно получил второй пакет — от викария преосвященному Дионисию. В коротком, но ёмком отчёте описывалось главное — поведение Немайн, как единственной христианки, не поражённой языческими пережитками. Упоминался Гвин ап Ллуд, старый соперник многих святых, который вылез вновь — вредить добрым людям по мере сил. И поминалось имя, данное Немайн приёмышу при крещении. Странное имя. «Владимир». Третье письмо принесла сида. Для Дэффида ап Ллиувеллина.

— Пусть знает, что стал дедушкой, — сообщила, — и снова приготовит мою старую комнату. Я пусть замуж и не вышла, но сын у меня теперь есть… Как хорошо отец Адриан детей крестит! Побрызгал сверху — и всё, и не надо из рук отдавать сокровище своё… Стой. Ты будешь скакать быстро. Будь осторожен. И осторожнее со стременами — если при падении застрянешь, будет неприятно.

Курьер, умилённо разулыбавшись, обещал быть осторожным, взял письмо — и поднял коня в галоп, пока ещё посланий не притащили. Воины стали подозрительно приглядываться к стременам. Теперь-то всё, что изрекала сида, снова было откровением! Снова стала светом в окошке! Однако, Немайн этого не замечала. Заорал маленький, и пришлось ей идти в палатку — осваивать науку пеленания детей…

К вечеру краснолицый ирландец стал фиолетоволицым. Валялся по земле, прижимая одну руку к животу, другой тер уши, скрёб нос… Позвали священника, горожанина — перевести, и Анну. Та сосредоточенно готовила колесницу, ставшую из квадриги тригой, к недолгому походу. А кому ещё? Немайн только и напомнила, что надо. Еле-еле историю про ворону выслушала — пленная фэйри как раз кормила маленького, Немайн ревниво следила, стараясь не выпустить дитя из рук. А прежняя мать, конечно, и сама подержать хотела. Гвин и Мабон что-то затевают… Они и есть цапли?

— Гадание по птицам — суеверие, караемое позором и изгнанием, — сурово напомнила сида про осторожность в применении старого знания, отняла маленького от кормилицы, — Кэррадок — дурак. А если кто нас тронет — трогалки оторву. И голову, для верности.

Анна убедилась — сида вменяема. Ну, почти. Тем более, та сразу нашла ученице множество дел. И в первую очередь — стирку. А кровь на белом платье уже засохла, вот беда… Так что на работёнку по ведьминской специальности Анна согласилась скорее с облегчением. Однако, увидев страждущего, ничего удивительного не обнаружила. Так, любопытное.

— Отравление зверобоем. Похоже, Гвин — или кто другой — души-то того… Но надо же — они не фэйри, тем становится дурно сразу. А это овцы! Или коровы… То-то им хотелось стать фэйри. Те хоть живут долго. А тут ни долгой жизни, ни спасения души.

— Душа овец… — задумался викарий, — сам я такого вопроса не решу. Агнцы, они невинные…

— А если козлища? Да у них просто души скота! А уж какого…

— Да уж… Никогда с таким не встречался. И курьер уже ускакал, как назло. Хорошо, что великолепная младенца спасла, крестила. Ты его проверила?

— Нет пока. Да и не подпускает. Ну, ей виднее. И не должно ничего с ним быть — душу нужно отдать добровольно, а какая у маленького воля?

— В любом случае он теперь христианин, и верю, душа у него будет, и на снисхождение благодати Господней уповаю. А что с прочими делать-то? И вот именно с этим.

— Ну, брюхо пройдёт дня через три. Как у коров. Особенно белые аннонские часто травятся, кстати. А уши… Позвали бы меня раньше, я б их глиной намазала. Но — хороши охраннички, добрый фермер раньше травницу к скотине позовёт. Теперь же — видишь, какие ожоги? Да ещё и руками разодранные… Кожи, считай, вовсе нет. Надо бы их отрезать. А этого… бывшего человека — в тёмный чулан. Он ещё неделю солнечного света бояться будет. А уши заберу, замочу в уксусе, чтобы не сгнили. Уши человека-животного!

Про уши кер-мирддинец переводить не стал. Священнику. Хотя греха и не видел. Они же это… овечьи. А овечьи — хоть в уксусе, хоть в вине. Хоть хранить, хоть в зелье пустить. Да хоть вовсе с кашей да под пиво! Но греки — они же ненормальные. Вдруг не понравится что.

Зато перевёл столпившимся вокруг пленным. Ещё и прибавил:

— И ведите себя тихо. Вся ваша надежда теперь на Гвина. Потому как вам теперь не два пути — наверх или вниз, а один. Кто помрёт — будет просто гнить. И больше ничего.

Вот тут настал вой. Ирландцы, уверившись, что их вождь потерял душу, взвыли. Многие — валились на колени, просили у Анны — глоток зелья, провериться. Надеялись.

А надеялись оттого, что про Гвина только один человек и говорил… Ведь это со стороны Бога жестоко: за глупую — пусть жестокую и доходную шутку над соседями — совсем лишать души.

— А нет больше, — разводила та руками, — всё, что с собой взяла, баран ваш выпил. Это ж не просто так. Это я всю ночь в июне траву собирала, потом мяла, растирала, в глиняном тигле выпаривала… Одной травы ушло двенадцать марок веса. Я думала, мне экстракта месяца на три хватит. Да и зачем вам зря мучиться, скотинки?

Шок был слишком велик. Некоторые требовали, чтобы их повесили! Поскольку они-де лгали о работе на Гвина.

— Мы не можем точно этого знать, а потому не примем грех на душу, — твёрдо отвечал викарий, — вдруг вы лжёте, а король фэйри вас выкупит? Вы слышали приговор. Подождите немного. Опять же, я уже отправил с гонцом письмо в столицу, и очень надеюсь, что преосвященный Дионисий даст мне добрый совет, что с вами делать. Если бы вы просто добровольно отреклись от Христа, тут было б ясно. Но вы и от семени адамова отрешиться ухитрились, Гвин там или не Гвин! Впрочем, молиться за вас не грешно — вне церкви, конечно. Просите христиан молиться за вас — это за любую тварь делать не возбраняется.

— И повесить вас можно, — обрадовала Анна, — без исповеди и причастия, конечно.

— А он не солжёт? — заволновался викарий насчёт Гвина, — смотри, сиятельная Анна…

— Да какая я сиятельная?

— Ты ученица великолепной. Ты просто не можешь быть ниже, — объяснил викарий, — Но если Гвин ложно не признает этих не-людей…

— Будем их называть «фэйри». Животными слишком, а настоящие Добрые Соседи на эту кличку обижаются.

— Хорошо. Этих фэйри не признает — мы их повесим. А если они правы, и вешать их необязательно? Выкупить их жизни могла бы и Церковь. Конечно, очень недорого. В надежде, что некогда бывшие христианами существа смогут вновь обрести душу. Хотя бы для Ада. Ибо даже это лучше, чем никакого посмертия вовсе…

— А сиды не лгут. Даже те, которые склоняются к службе Аду. Ну, наша не испорченная, как её бывший братик. Но пример хороший. Её бывает, не поймёшь, это да. Но неправду не сказала пока ни разу.

— А где у нас ближайшая крепость Гвина?

— Кричащий Холм. Съездим. Людей он чарами отгоняет, но Немайн, пусть крещёную, да сиду, наверняка послушают. А пленных… Я бы их под конвоем — в город отправила. Поживут пока близ предместья. Если они фэйри — пусть бы жилит до первой большой вины… Но сэр Эдгар вздумал их повесить у Гвина на виду…

Викарий понял — августу бросят в пасть к демону! С другой стороны, ни одно житие, где поминается Гвин, не оборвалось мученичеством во славу Господню.

— К Гвину пойду я, — вид у викария стал отчаянный, и немного лихой, — он любит насмехаться над священниками. Но ни одного не убил, потому рисковать я не буду. Насколько легче принимать решение, когда оно не грозит ничем, кроме словесных поношений.

— Почему нет, — хмыкнула Анна, — только не забудь это сэру Эдгару сказать, а то он и знать не будет…

Как они летели к подножию сида, где должен быть расположен вход во внутреннюю часть холма! Вились конские гривы и хвосты, крыльями расправились за спинами всадников плащи и пледы. «Пантера» скромно плелась позади, как и положено прикрытию, глотала пыль. То, что у сиды на плече ребёнок, никого особо не волновало — обычное дело для воительницы. Дитя в валлийской подвеске ни копьём колоть, ни из лука стрелять не мешает.

Наконец, у подошвы холма остановились.

— В качестве посла отправится отец Адриан, — объявил сэр Эдгар.

Немайн не возражала. Но — священник повернул с половины пути.

— Не по силам мне, — признал, — Страшно. Знаю, что вера сильнее, а вот…

И его стошнило.

Так что спустя полчаса — сида бодро шагала наверх. Даже напевать под нос начала, пробуя новый голос. Да, сопрано, и превысокое. И сильное — приходится сдерживаться, чтобы внизу не услышали. И всё-таки — расстояние дальше, голос громче. Негромко, не в полную силу. Но застольная песня из «Травиаты»… раньше Клирик её пел, как один из гостей — низкому баритону в Альфредах делать нечего. Впрочем, для друзей сходило. Теперь — Виолетта, безусловно. Потом — Аиду. "Ritorno Vincitor!" Голосу очень хотелось вырваться на свободу окончательно, заполнить всё. Но — пока было нельзя. Хотя Клирик и предполагал, что, прогнав с вершины холма «барабашку», попеть можно будет в открытую. Прогоняя нечисть. Вопрос — что?

Ближе к вершине приятные размышления сменились практическими мыслями. Клирик поочередно припоминал кандидатов на роль пугалочки. Из описаний — утробное ворчание "самой земли", белесые фигуры сидов на гребне, производящие первое осеннее камлание, дрожащая земля — он вывел, что поработали две родственные силы: текущей воды и пенного пива. Подземный ручей, например, вполне мог прорыть себе в теле холма русло, и журчать. Мог стучать, шевелясь от малейшего дуновения, сильно выветренный камень… В любом случае, искать следовало звук, а потому Немайн прекратила петь и насторожила ушки. Оставайся Клирик человеком — намучился бы с поисками. Но длинные стоячие уши хорошо различали и сами звуки, и направление, с которого они доносятся — если точно на них навести. Хорошо кошкам — ушки на макушке. А у сиды они хоть и вращаются ничуть не хуже — и да, каждое по отдельности! — но, вот беда, торчат горизонтально. То есть поворотом можно легко определить вертикальный угол, с которого доносится звук. А направление в горизонтальной плоскости… Предстояло покрутить головой — как при игре в "холодно"-"горячо". А если источник звука скрыт под землёй — и походить. Пройтись в одну сторону. Прислушаться, есть ли звук, и не переменился ли? Ослаб, усилился, стал ниже или выше? Звук хорошо расскажет, какие породы и пустоты внизу — а значит, что нужно делать, чтобы его укротить.

И тут взревело! Земля ушла из-под ног, на голове поднялись волосы, по коже пробежала морозная волна. Желудок взлетел к горлу, дыхание остановилось, а сердце застучало с частотой процессора. А над гребнем, обращенным в сторону залива, закачались бледные высокие тени. Ноги у сиды подкосились, и она кубарем покатилась вниз, пересчитывая ребрами корни и булыжники. Соображения хватило только прикрыть голову руками. И остро пожалеть, что Анна вчера сняла лубки…

Немайн повезло. Затормозила она не о булыжник. И не об ствол дерева. На её долю достался куст чертополоха. Вот тут пригодилась и длинная ряса, и фехтовально-рабочие перчатки, и высокие сапоги. Лицо спасли руки. Пара-тройка заноз не в счет.

Некоторое время — лежала неподвижно. Потом — заплакала. И, наконец, сквозь рыдания пробился смех. Не истерический — веселый. Клирик смеялся над собой.

— Какой я дурак, — приговаривал он под нос, выдирая из волос репьи, — Даже не дурак. Дура. Шестая блондинка в семье Дэффида! Ну как, как можно было поверить, что такие солидные, уравновешенные, мужественные люди, как Лорн и Дэффид, Гулидиен и сэр Эдгар, как лучшая ведьма округи, умница и сорвиголова Анна, будут бояться безобидного барабашки? А викарий, искренне верующий человек, решившийся на подвиг, испугался глухого шума подземной воды и повернул, не доходя до вершины?

Немайн, выходя на ловлю привидений, вела себя беспечно. Может быть, оттого, что суметь оставить дитя — хоть и на время — было оглушающей, сияющей победой над собой? На фоне которой сумрачного настроения провожающих Клирик попросту не заметил. Как и того, что викарий перекрестил Немайн в спину. А Эгиль тайком утёр скупую мужскую слезу. Вели они себя точно техники, провожающие летчика в бой. Мол, помочь ничем больше не можем. Но — постарайся вернуться назад. И если бы Немайн не скатилась на другую сторону холма, к морю, во второй раз никуда не отпустили.

Викинги, кстати, собирались пойти с богиней — но тут она им сообщила, что физическая сила будет бесполезна. И оставила в лагере…

Клирик продолжал рассуждать, толку не было. Зато изнутри угрызало. Принялся копаться в себе. Оказалось: стыд. За трусость, за девичью плаксивость. И за то, что оставила ребёночка! Пусть с Анной и с родной матерью — но мало ли что… И если второе можно было пропустить по части женской физиологии, третье — сидовской, то первое попросту не имело объяснения. Особенно после боя с викингами. Тогда он полез против топора — а это страшно. По описаниям и по обморочным видениям. Наяву же было совершенно безразлично. Присутствовало теоретическое ощущение, что могут при неудаче и убить. И, наверное, убьют. Чего не хотелось. Тоже теоретически — шансы-то не считались и даже не чувствовались.

Теперь же от короткого взгляда в сторону вершины живот прихватывало. Немайн скрипнула зубами. Подобрала рясу повыше. И начала восхождение.

В конце концов, её прихватили врасплох. Второй раз — не выйдет! А если и получится точно так же, наблюдения будут не заполошными, а рациональными. Может, удастся понять, что там происходит, наверху. А заодно восстановить самоуважение.

На этот раз сиду накрыло на первых шагах. У самой подошвы. Ноги подкосились, но руки судорожно вцепились в желто-зеленый летний дерн. По глазам полоснуло темными пятнами. По печенкам-селезенкам пробежал холодок. Но уже через минуту сердце Немайн стучало ровно. Животный ужас отступил.

— Это — малый сабантуй, — сообщила «барабашке» Немайн, — это даже разочаровывает. Посмотрим, на что ты ещё способен, "братец".

Встала. Вытерла перепачканные в коричневой влажной земле перчатки о рясу. Вырвала длинную метелку какого-то полевого злака, сунула в уголок рта. И, не торопясь, словно на прогулке, пошла наверх.

Она проделала больше половины пути, когда душу сжало великанским кулаком. Вершину холма заволокло смертельно холодным туманом, трава под ногами стала седой. Немайн била дрожь. Но на этот раз она даже не упала. А спустя несколько секунд, когда трава снова позеленела, а туман растаял, сделала шаг вперед. Потом ещё. Потом ещё. Хотелось бежать к вершине, скорей, скорей, пока не накатило снова. Но — было нельзя. Бег — штука динамическая, неустойчивая. И если непонятное навалится до вершины, тогда — катиться вниз, как в первый раз. А в то, что его хватит еще на одну попытку восхождения, Клирик не верил.

Когда перед глазами встали черно-зелёные скалы вершины, похожие на остатки сгнившего зуба, холм закричал снова. Прямо перед глазами встали ряды фигур в белом, дневные тени тянули бесконечные руки к Немайн.

сида не побежала — но упала. И в землю вцепилась, будто на отвесной круче.

— Выживу, — бурчала под нос Немайн, — наплюю на всё, начну учиться вышивке. Гладью, крестиком и всяко. И вообще, немецкие три «к» — правильная штука: кухня, церковь, детская!

И поползла вперёд. На вершине было голо. Черные и бурые скалы, как гнилые зубы, торчали из вереска. Никого и ничего.

— Я ещё тут? — удивилась Немайн, отнимая от ушей дрожащие руки, — Как странно. Но раз так… Господи, не дай попасть под это на вершине! Ну… встала. И пошла!

Клирик был зол. По инерции — на себя. И всё повторял себе и повторял, что если не решит задачу с холмом — вернувшись в город станет обычной девчонкой. Насколько вообще позволят. А, видимо, позволят, смирятся. Выйдет замуж, будет доить коров, как озёрные… Кстати, интересное прочтение девиза: "негоже лилиям прясть". А гоже лилиям карабкаться по палеозойским отложениям? Юрской складчатости, кайнозойского подъёма? Но что же это за дрянь? Ктулху, как и первой уэльской ночью, не фтхагн. Но тогда: что это было? Неясно. Но понятно, что без плана действий и гипотез, лезть наверх больше не стоит. Для Эдгара с компанией это — магия. А с нормальной, естественной точки зрения — феномен. Скорее всего — природный… А, вот ты где. Ну, здравствуй, «братик». Как же тебе сделать прощай?

Случайный казус выветривания — и вершина холма запела неслышимую людьми песнь. Вроде той, которая доносится от гребней морских волн. И в которой главное — совсем не басовитые стоны, которые в состоянии расслышать человеческое ухо. Эти породили название. А табу и суеверия произошли от звуков с так называемой частотой страха от семи до семнадцати колебаний в секунду. Вызывающих инстинктивный ужас и расстройства зрения.

Вот она — дыра. Полтора на полтора метра. Внутри пещера. Объём можно посчитать — приблизительно, исходя из формул для резонатора Гельмгольца. Но — внизу! А потом — засыпать эту дрянь! Стереть! Уничтожить! Но — снизу…

И сида, очертя голову, бросилась бежать к подножию.

Сэр Эдгар был прост и категоричен.

— Нападение на посла есть начало войны, — сухо объявил он, — Сразу предупреждаю вопросы: это уже не зависит ни от короля, ни от собрания кланов. Этой армией всё ещё командую я. И я не позволю такого обращения с подчинёнными мне людьми, греками, сидами, или кем-нибудь ещё. Посему вопрос — леди Немайн, ты сумеешь ещё раз дойти до вершины? И спеть? Понимаю, что неприятно, но другие просто не смогут.

— Дойти смогу. Находиться там достаточно долго — вряд ли. Успеть выкурить Гвина, — сида зло дёрнула ушами. Злилась на бывшего брата, не иначе, — нет. Но его можно заткнуть и снизу.

— Как?

— Засыпав вход в тулмен. Точнее, забросав с расстояния.

— Но… Метательная машина?

— Точно. Большая метательная машина. Очень большая.

— Сделаем. Расскажешь, что нужно. Теперь — фэйри. Гвин их не выкупил. Типичная шутка сида — не солгал. Просто не стал разговаривать.

— Их выкуплю я, — предложил викарий, — На постройке машины всё равно нужны рабочие. Эти обойдутся дёшево. И добрых чувств к предавшему их испытывать не будут.

— Они разбойники, а не плотники.

— Чёрная работа неизбежна, — заметил викарий, — к тому же я немного представляю себе машину, о которой идёт речь. Взводить и спускать её — опасное занятие. Вдруг что сломается? Пусть лучше этих убъёт.

Командующий задумался.

— Тогда тебе не стоит их выкупать. Эти фэйри — захвачены нами, и, как существа бездушные, являются скотом короля. И мы можем их использовать на всех работах, которые потребуются, кроме тех, где нужны мастера. Но надо шельмовать, чтоб издали видно было — опасный народ, без душ…

— Шельмовать обычно? Опаление волос?

— Волосы отрастают…

— Можно уши отрезать. Один такой уже есть, — встрял викарий. Для византийца наказание такого рода было делом обыденным.

Вот так и получились "диведские фэйри". Как ни странно, многие из них к этому времени судьбу свою приняли, и едва не удовольствие получали, оказавшись мифологическими персонажами. Пусть и отрицательными, вроде Вечного Жида. Все исправно просили каждого прохожего христианина молиться за них, вели себя тихо и покорно, работали усердно.

С наймом плотников возникла проблема. Не потому, что не было желающих получить половину воинской платы. Были. У сэра Эдгара не оказалось денег. Каких-то десяти золотых, как заметила сида. Это её очень удивило. Но — сразу полезла в широкий пояс, и предложила заём. Сэр Эдгар согласился, и ожидал увидеть монеты — но увидел листки пергамента. Типичная уже годовая расписка Немайн — на этот раз на ползолотого, и безо всякого серебряного паритета — мастеровых вполне устроила. А вот командующему пришлось читать мелкий шрифт. Пусть и чертёжный, чёткий. Почитал, покряхтел, убедился, что убыток со временем капает в сторону сиды — но король обязуется вернуть указанные суммы в течение трёх дней после возвращения в город. Подписал. И ещё раз убедился, какие же сиды язвы. Немайн поинтересовалась:

— А у короля в казне десять золотых есть? Я туда не заглядывала.

— Чем-нибудь отдаст, — буркнул командующий.

Ушастая немедленно хитро сощурилась. Видимо, начала придумывать, чем.

Но дело закипело. Пока собирали людей, пока заготавливали лес — сида сказала сколько — шли дни. Клирик с интересом обнаружил, что ухитряется жить, будучи практически прикованным к грудному ребёнку. Который, между прочим, не только хнычет, но и орёт. Что для треугольных ушей — почище колоколов громкого боя. Когда спал больше двух часов подряд — забыл. Зато ухитрялся дремать в любую свободную минутку. Сны, разумеется, ушли. Какие тут картинки прошлого? Просто смыкаешь глаза, и подпрыгиваешь от тревоги, которая для тебя — тело тут не переспорить — куда значимее боевой. И откладывались в сознании афоризмы:

— Дети — это война.

Люди, которым довелось повоевать всерьёз — а не а-ля-кокосы, дистанционно и при гарантированном снабжении мороженым — говаривали, что организм приспосабливается примерно так же. Вот только радости той нет.

Анна между тем продолжала решать поставленную сидой задачу про ворон. Итак, Гвин. Перед боем про Гвина сида знала. Иначе зачем обозначила для смерти сэра Кэррадока? А так все успешные удары красных курток пришлись бы на него. Остальных должны были прикрыть венки. От смертей бы не спасло — а им и не грозило, но раненых не было б вовсе. Были б венки не нужны — велела бы снять языческие глупости. Сама совершила проклинающий объезд. Этого хватило, петь не понадобилось, и хорошо. Ночной бой и так оказался беспорядочным, а под песни Немайн… Что произошло не по плану? Мабон сорвал смерть сэра Кэррадока. Могло это помочь людям Гвина? Могло, если б Немайн не явилась к месту боя лично. Многие бы бежали в темноте. А ещё это привело к ссоре Немайн и сэра Эдгара, чуть не закончившейся усобицей. Как говорит сида — ошибку вдвое трудно сделать хуже. А Немайн именно вдвое ошиблась. Думала, противник только один. Оказалось двое. А спас священник. Только он, только его не посчитали. Вот и вышло — не один на один, как думала сида, не двое на одну, как решили старые боги. А двое на двое. То есть они тоже ошиблись в два раза. Потому и обошлось.

План у них был чёткий, который очень ослабил бы королевство… Дивед в результате влип бы в войну не с Гвином, а с Немайн. Которая, как выясняется, сильнее и опаснее. Вот для чего король Аннона соскрёб силы, набрал наёмников, и оставил в лагере, на чужой территории. Порядка не навёл. Их он подставил под удар нарочно! А что со священником говорить не стал — так со злости от неудачи. С сестрой — тем более, тут не он, тут над ним бы насмехались…

Но что это вдруг на него нашло? Столетиями гадил по мелочи, а тут вылез, и поставил свой холм на бросок костей!

Анна задумалась.

— Наставница, — окликнула, — с чего нужно начинать анализ неприятности?

— Источник — люди или вещи?

Ну вот и ответь.

— Эээ… люди.

— Ищи, кому выгодно. И истина будет где-то рядом, — Немайн непонятно хихикнула.

Выгодно. Вот выгоды Анна тут не видела. Какая выгода старым богам ссорить Дивед с Немайн, ослаблять их? Да ещё рисковать. Что Немайн отберёт у Гвина холм — не сомневалась. А раз так, то как раз Гвин больше всех и теряет! Или нет?

Стоп. Войны Гвин мог и не хотеть. С Немайн. Они с Мабоном добивались того, чтобы Немайн из Диведа ушла. Сами диведцы ничего тому же Кричащему холму без сиды сделать бы не смогли. Это было видно: один фундамент для боевой машины потрясал воображение — шире столичной крепостной стены, из массивных сосновых брёвен, он пока лишь намекал на грядущую мощь. На месте холма Анна постаралась бы отрастить ноги и убежать куда-нибудь в Ирландию. Не ожидая, пока начнётся.

Так кто же был целью? Дивед? Немайн? Или оба? Вместе! Диведцы приняли Немайн! Именно это единение стало угрозой. И даже не холму. Что холм? Тогда… Аннону?

Анна испугалась ответа и, отбросив опасную тему, задумалась о другом. Ворона была предупреждением. А она, Анна, не успела… Хуже — забыла вовремя передать послание сиде. Про Гвина Немайн выяснила. Возможно — у озёрной, между слов. А про Мабона — нет, и он ей чуть всё не сорвал. Но хорошо, что рассказала вообще. Теперь Немайн знает — среди старых богов у неё ещё остались друзья. Или хотя бы сочувствующие. Интересно, кто?

Из метательных машин Клирик решил остановиться на баробаллисте. Ему настолько надоели перетяжки верёвок, что не смутило даже отсутствие чертежей у классиков. Гравитационные машины были детищем высокого средневековья. Как раз той эпохи, когда сильно сдавшие за тёмные века катапульты перестали справляться со стенами замков. А верёвки были неизбежны: с упругим мотком из бычьих шкур капапульта получилась бы золотой. Да и не описана толком у Вегеция работа со шкурами.

Ещё можно было сделать эспрингаль — но Клирик решил не ломать черепушку над непонятным рисунком. Память подсказывала, что эту машину отлично начертил Леонардо да Винчи. Но — свитки Вегеция, вот они, а до чертежей Леонардо немногим ближе, чем до каучука…

Баробаллиста же казалась механизмом до отвращения простым, а устройство общих со скорпионом и торсионной баллистой узлов Клирик намеревался содрать с римского трактата. Да и мощность у баробаллисты повыше. Когда орудие стреляет раз в час, большая разница — сорок килограммов земли она закинет в зев пещеры, или полтораста.

С самого начала стройки стало ясно: простота баробаллисты — или, как её назвали придумавшие монстра французы, мангонеля — либо иллюзорна, либо гениальна. Недаром он появился только в средние века, и удивительно, как не дождался Ньютона. Расчёт-то прост — но нужно же и собрать механизм размером в трёхэтажный дом без гвоздя, только из брёвен и верёвок.

К счастью, специалист по подобного рода работам имелся.

— Похоже на подвижный рей, поставленный боком — вынес вердикт Эгиль, — сделаем.

Рыцари с удивительным энтузиазмом взялись за топоры вместе с нанятыми рабочими. Видимо, очень уж не терпелось рассчитаться с холмовыми обидчиками. Окрестные же ополченцы разошлись по домам — ещё не весь урожай собран. Хлеб хорошо, яблоки отлично — а кто солить поздние овощи будет?

Чем дальше шла работа, тем больше Клирик поражался собственной наглости — собрать такую махину впервые — с листа в полный размер, без модели. А потому старался контролировать каждый шаг. И по три раза проверял каждый узел и каждый блок. Проблемы возникали на каждом шагу — но их удавалось разрешать.

Главной заботой оказалась не точность, а прочность. Зная соотношение весов и длин устройства, рассчитать дальность и траекторию оказалось делом муторным, но возможным. А вот надёжность… Эгиль мучиться не стал — припомнил опыт строительства снаккаров, и заявил, что небольшой избыток прочности ещё ничему не вредил. А потому прикинул на глазок, да взял с тройным запасом. Заставив Клирика хлопать по лбу и вспоминать военную кафедру.

И поговорки, запущенные в оборот ещё генералом Карбышевым.

Первой, разумеется — шуточную. "Один сапёр, один топор, один день, один пень". Когда сапёра Клирик заменил на норманна и озвучил — заодно с другими, более полезными, строительными поговорками, Эгиль коротко посмеялся. И согласился — да, способ хороший. И руны хорошо, и стихи хорошо. Главное — уметь сделать вещь. Харальд немедленно начал сочинять висы об устройстве метательных машин.

А скоро рядом с первым мангонелем начал расти второй.

Дело было так.

Над проторенной к римской дороге грунтовкой поднялось облако пыли. Три дня без дождя в Уэльсе событие — и событие довольно неприятное для тех, кто в дороге. Лагерь отреагировал уставно: вопли фанфар, работы прекращены, все вооружаются и спешат на стены. Никакой суматохи или толчеи — улицы прямоугольные, в римской традиции, и каждый знает своё место за прочным частоколом. А вот рва ещё не откопали, но сэр Эдгар собирается. Всё равно для фэйри пока мало работы, а даром кормить каторжников — слова «рабы» Клирик пытался избегать — не в его натуре.

Когда из облака пыли показались вымпелы над копьями, гарнизон разразился приветственными криками.

— Кто пожаловал? — поинтересовалась Немайн.

— Брат короля. Самый младший, — объясняли ей, — Отличный рыцарь! Но сэр Эдгар с ним наплачется. Видишь, как скис?

Клирику стало даже жалко командующего. Мало ему бывшей богини в подчинении — извольте ещё и короля заполучить. Точнее, подкороля… Принца. Ворота открыли, однако, только когда затормозившее у них облако осело, и удалось рассмотреть всадников — серых от пыли, но весёлых.

— Открывай, Эдгар, — раздался рокочущий бас, никак не вяжущийся с обликом невысокого юноши, который изволил им разговаривать, — пришла подмога. Рис ап Ноуи явился на помощь брату! Со мной десять рыцарей… и десять дам. Каждая из которых стоит двух рыцарей. Но мило уступает право набить морду Гвина мужчинам.

— Да, это он, — печально объявил сэр Эдгар, — открывайте… Добро пожаловать, мой принц.

— И принцесса! — медведю — медведица. Такая же щуплая. Но голос… И где он помещается?

— Простите, прекрасная Гваллен, я не сумел вас разглядеть за поднятой пылью.

— Да, мы с Рисом любим быструю скачку! Но теперь нам нужно по бочке горячей воды на нос и по две на носик!

— Но почему именно так?

— Потому, что вторая понадобится вечером, за день мужчины успеют перепачкаться… Ого! Что это вы тут строите такое? Кот?

Котом валлийцы называли почти любое осадное сооружение. Самые маленькие называли крысами.

— Ну, это скорее лев, Валли. Или росомаха! Это ведь сида строит, да? Можно на неё посмотреть?

Бас дрогнул. И только тут Клирик сообразил, насколько молод его обладатель. Хорошо, если семнадцать исполнилось! И вот этот мальчишка отправляется на войну — с женой, друзьями и подругами. Кстати о жене — Гваллен выглядела взрослее мужа. Возможно, из-за дорожной пыли.

Только ворота сомкнулись за его отрядом, только отвели тяжело дышащую лошадь, как принц бросился к недостроенному мангонелю. И налетел на монашку с ребёнком. Ну а какая девушка ещё в рясе ходить будет? Образ портил только шлем, лихо сдвинутый на затылок…

— Извини, сестра… — и сунулся было вперёд. И был ухвачен сзади за рубаху.

— Стоять! Не лезь, убъёт.

— Кто убъёт? — спросил недоумённо принц, — Кого?

Но — остановился.

— Видишь вон того типа с топором?

— Вижу. Высоко как…

— Видишь, какое здоровое бревно он обтёсывает? Что-то оно не лезет в паз…

— Толстое, да…

— Вот. Во-первых, если что-то пойдёт не так, бревно упадёт вниз. И если на тебя, Гваллен плакать будет, так?

— Не буду, — сообщила подошедшая принцесса, — кто так умрёт, тот не достоин моих слёз. Я просто буду сидеть, как собака, на могиле… А во-вторых, если мой муж не будет тебя слушаться около твоей машины, его убьёшь ты, Неметона. Я права?

— Не-а. Это сделает вот тот бородач. Стройкой руководит он, я только советую. Так получилось.

— Это Неметона?? — удивился принц Рис, — А уши где?

— Под шлемом. А глаза снаружи, муж мой! А ещё у неё под рясой шитое платье и шёлковая рубашка. У меня тоже такая есть! А это у тебя кто?

— Сын. Мой.

И попыталась заслонить от внимания.

— А у него тоже уши острые?

— Нет. У него обычные уши… Леди Гваллен, пожалуйста, не беспокой моего сына. И не проявляй к нему излишнего внимания. Мне это очень неприятно. Увы, все сиды так устроены…

— Да? Вы так любите детей?

— Ршшрр, — сида рычала игрушечно и комично, но намёка хватило.

— А что нужно сделать, чтобы осмотреть кота?

— Это не кот, это мангонель. Машину придумали франки, оттого и название. А нужно поговорить с одним бородатым типом.

— Тем самым, который убъёт?

— Именно. Он расскажет, как себя вести. И заставит одеть шлем. Раз появишься на стройке без шлема или учудишь что — больше не пустит. И не посмотрит, что брат короля. Ему на это наплевать…

— Большой зануда, — подвёл итог Рис, — но ничего, уговоримся. Я умею быть хорошим. Жена подтвердит.

— Достаточно того, что я его жена.

— Вот именно. Сама меня выбрала, кстати.

— Ерунда. Выбирает всегда мужчина.

— Но я-то выбирал из тебя одной!

— Тогда ты счастливый человек, — подвела итог Немайн, — который сперва отдохнёт с дороги, устроит своё счастье поудобнее, пройдёт инструктаж по технике безопасности у Эгиля или Харальда, а потом уже полезет под брёвна. А жена счастливого человека за этим проследит, не так ли? Что ещё?

— Уши покажи, пожалуйста, — попросил Рис.

Немайн вздохнула и сняла шлем. Уши расправились. Встали торчком. Легли, как перед атакой. Свисли к плечам. Снова поднялись. Дёрнулись. Ищуще пошевелились.

— Ну как? Понравились?

Парочка молчала, глядя во все глаза. Онемели. Немайн ждала. Первой дар речи обрела Гваллен.

— Дай потрогать, а?

Немайн свесила уши к плечам.

— Ну пожалуйста, ну хоть погладить…

И гладила. Почти полчаса! Но, правда, очень осторожно. Как царапучую кошку. Пока не согрелась вода в бочках. Клирик ринулся «домой» — в палатку. Откинул полог — внутри девушка. По меркам двадцать первого века — девочка. Сидит по-японски, на пятках. И именно как японка — привычно и ловко. Нормальный европеец, конечно, и не так может свернуться. Но удобно — не будет. А эта естественна. Клирику представилось: сейчас она снимет гуттаперчевую маску. И представится: полковник Хидзиката, токийская военная полиция! Достанет из воздуха катану — и хрясь напополам! Стало весело, дальше незваную гостью рассматривал, улыбаясь. Для верности обошёл кругом. Одёжек только две — по валлийским меркам, нищета. Верхняя, синяя, чуть коротковата для приличной дамы — так бритты поступают, когда нет денег на два разных платья — для работы и для представительства. А вот грязной каёмки по краю нет. Так что — не работала она в этом платье, и даже ходила недалеко. Рукава узковаты, да ещё и перехвачены красной тесьмой на запястьях. Рубашка — краешек торчит, по подолу вышита, и довольно тонко. Кажется, льном. Вот и всё. Кто бы ты ни была, милочка, а опыта тайной службы у тебя нет, и прокол детский — бедное платье поверх богатой рубахи. Тоже чистой, а ведь вся грязь липнет на тот подол, что длиннее, в этом Клирик уже убедился. В волосах — простые роговые гребни, без резьбы. Никакого намёка на клан нет.

И вообще — выглядит чуточку знакомо. А вот ведёт себя — нет. Собственно, никак себя не ведёт. Разве — дышит. Пахнет вишнёвой настойкой. Самую чуть. Ждёт? Хм. В эту игру могут играть двое. И отчего не проверить, как тело эльфийки отнесётся к японскому стилю утончённости?

Хорошо отнеслось. Клирик уселся рядом — хотя с эльфийским зрением это было и неудобно, гостью он видеть не мог. Зато прекрасно слышал. Ровное дыхание, больше ничего. Минуты шли. На пятках оказалось уютно. Самое то для отдыха. И для ухода за ребёнком, вон как на коленях удобно умостился. Или любимым человеком… Настроение испортилось. Улыбка не сползла с лица Клирика — выцвела. Но, наконец, тишина закончилась. Не детским плачем, как ожидал Клирик. Словами.

— Ты права, — сообщила гостья, — Так проще.

И снова замолчала.

Потом прибавила задумчиво:

— Я — это ты, но ты — не я. Не только я. Но меня достаточно… Или нет?

Клирик решил, что да. По крайней мере, что ещё сказать, кроме банального "кто ты такая?", не додумался. Но гостья вела себя непросто, и захотелось подыграть. И — переиграть.

Гостья встала, поклонилась — низко, но с достоинством, и отбыла.

Только тут в палатку вернулась Анна.

— Я снаружи, за задней стеночкой, подслушивала, — призналась, — на всякий случай. Но мысли читать не умею. Расскажешь ученице новости из Аннона, или секрет?

— Новости тут делаем мы, — напыщенно заметил Клирик, стараясь понять, при чём тут вообще болотный край, почитаемый местной преисподней, — а в Анноне… Беспокойно и непонятно.

— Как всегда, — согласилась Анна.

А к утру принц Рис вбил себе в голову, что должен построить второй мангонель.

— Раз норманн может, почему не могу я? — спрашивал он.

Никто не понимал, почему. Сэр Эдгар, правда, сразу вспомнил про деньги. Принц только рукой махнул. Его домен начинался здесь же, рядышком, на восточном берегу Туи. А сладкую воду и свежую пищу кораблям, идущим в Кер-Мирддин, продавал отнюдь не Гвин ап Ллуд. А получить всё это после нескольких дней на одних сухарях, разбавленном вине и воде с уксусом… Раскошелишься, даже если всего в дне пути вверх по реке ждёт столица королевства. Но в распоряжении Риса была и одна из трёх римских дорог, проходящих по южной Камбрии. Пошлины и постой обеспечивали его казну куда лучше, чем взносы за суд, плата за ремесленные привилегии и другие традиционные источники дохода.

Увидев в ладони принца дюжину блестящих жёлтых кружочков, командующий сразу оказался за. Для него это означало ускорение осады вдвое. Для сиды — нет.

— Одной машины отлично хватит.

— Но я хочу построить мангонель! Он мне нравится, и опыт может пригодиться, — выложил неотразимый козырь Рис, — это не последняя на свете война, да и где я ещё научусь сиды брать?

— Поработай с моим орудием, — предложила сида, — пойми, мы с Эгилем и возле одной-то машины в кусочки разрываемся. И просто не успеем заниматься второй.

— Второй займусь я.

Принц выдержал скептические взгляды.

— Я не буду ничего рассчитывать, как ты, Немайн. И я не имею опыта в постройке морских судов, как Эгиль. Но я в состоянии изучить и измерить каждый узел машины и заставить своих работников сделать всё точно так же. Не отклонившись ни на волос.

— Не советую, мой принц.

Клирик помнил множество историй с подобным копированием. Там вариантов было два — либо приходилось отвлекать хорошего конструктора, и всё равно получался урод, как вышло с Ту-4, либо что-то упускали, и такая штуковина просто не шла в серию. Был и третий вариант — грамотная обратная разработка похожей вещи. Опять же, требующая хорошего конструктора. Которым Рис ап Ноуи явно не был. Потому и предлагал второй вариант.

— А я построю всё равно! Сэр Эдгар не возражает?

Командующий не возражал.

— Ну тогда, ты мне не указка, сестрица.

С первой встречи Немайн он иначе не именовал.

Как ни удивительно, пока второй камнемёт ничем не отличался от первого. Только по готовности отставал на пару дней. И понемногу нагонял… Рис шёл вторым, и набивал гораздо меньше шишек. Но свой аппарат Клирик достроил, разумеется, первым.

Первый же мешок влепился в скалу. И лишь немного не попал в дыру. За спиной раздались недовольные возгласы тех, кто поставил на попадание первым же выстрелом. Сыграла роль репутация сиды. Против ставили Анна, Эгиль — потому ему наводку и не доверили — и Рис. Этот — из весёлой вредности и коммерческого чутья.

— А вдруг ветер не вовремя подует, — говорил он, — при ставке один к двадцати можно и рискнуть!

Оказался прав. Хотя ветер и не подул.

— Нужно взять левее, — вздохнула Немайн, — тащите назад. А по высоте уже хорошо…

Мешок, лопнувший по всей длине, потащили назад. Хорошо, что к мягкому пристрелочному снаряду привязали верёвку. Иначе уже три мешка безвозвратно пропали бы. А мешковина тоже денег стоит. Пристрелка же камнемёта была нетороплива. Час — взвести. За это время многострадальный снаряд зашьют и наполнят. Выстрел. Расчёты — как изменить массу противовеса. Или длину пращи.

Для наводки по горизонтали приходилось немного смещать тяжеленную платформу, вбивая клинья. Повернуть массивную бесколёсную конструкцию вручную нечего было и думать. А что б было, если не лишний сруб, над которым и была построена рама осадной машины?

Работа наводчика напоминала работу мастера-кузнеца с молотобойцем: Немайн подсовывала клин, закрепляла несколькими лёгонькими ударами — после чего его вколачивали до упора люди посильней.

Увы, утренняя роса, по-камбрийски обильная, на пару с осевшим туманом превратили траву у подножия холма в кожу улитки. Замахнувшись, чтобы наживить кол на правильное место в щели, сида утратила равновесие. И полетела в кучу щепок и опилок, не прибранную со времени возведения рабочей оси. Для чего в опорных балках пришлось прорубить солидные пазы. Не обратив внимания на мгновенно промокшую рясу — хорошо, с утра моросило, и капюшон был надвинут на брови, Немайн подхватила киянку, сделала шаг ко всё ещё толком не закреплённому клину. Но из-под деревянных подошв вдруг звонко отозвался камень, а перед глазами вместо осадной машины и ненавистной уже вершины сида встал пугающе знакомый интерьер.

Просторная комната. Стены с облицовкой из серо-сиреневого камня, факелы неживого холодного огня. Сверху давит темный потолок. Ни окон, ни дверей. В комнате растерянно оглядываются четверо. В принципе, из них можно составить классическую ролевую команду.

Бородатый гигант, в плечах шире роста. Сквозь порванный на спине парчовый халат — маловат, видать, оказался, — играют бугристые монбланы мышц. На руках охватом в десятилетнюю сосну — ржавые, но толстые цепи. Из-под халата торчат волосатые ноги. На оливкового оттенка лице застыло горделиво-презрительное выражение. Возможно, совершенно ненамеренное — просто губы выгнуты торчащими наружу длинными, жёлтыми от налёта клыками. Такому дай оглоблю — пойдёт махать по-былинному, на улицы-переулочки. Отменный Воин.

Затянутый в алый с черным бархат, плащ подозрительно топорщится во всех местах сразу, едва достающий макушкой до пояса воина коротышка. Одна рука картинно заложена за спину, в другой гусиное перо. Держит его не как письменный прибор, а как стрелку для дартса. На лице — вдохновение профессионального пакостника, задумавшего новую каверзу. Безусловный авантюрист-Вор.

Высокая — почти под стать скованному Воину, пышная блондинка в вечернем платье с букетом цветов. Единственная, в компании, кто на человека не только похож. Впрочем, вот она выглядела довольно неуместно. Ну разве за Колдунью бы сошла.

Худенькая девица в простонародного тёмно-синего цвета рясе с огромной деревянной киянкой в правой руке. Мокрая, облепленная щепками и стружкой, но бодрая и целеустремлённая, посередине скорого шага — на горку. Земли под ногой не оказалось, маленькая ступня подвернулась…

— Уууу — тоненько провыла Жрица с пятой точки. А белобрысая уже примеривалась половчее вцепиться в растрепанную рыжую шевелюру и нервически подергивающиеся звериные уши.

— Позвольте напомнить вам о своем существовании, — заметила Сущность, — в несколько более материальной, чем голоса в голове, форме. Кроме того, я отчего-то предполагаю, что вы не откажетесь поговорить между собой.

— А я-то тут зачем? — отвлечённо спросила блондинка, — Галочка замуж выходит, даже вышла уже, а я тут…

Мысли её нелогично перескочили на главного виновника всех неприятностей. Которым за прошедшие месяцы был назначен недавний любовник.

— Убью мерзавку…

— Я верну вас, как и в прошлый раз, секунда в секунду, — пообещала Сущность, — тогда ведь всё было в порядке? Даже мерцания не будет.

— Ничего себе в порядке! Был у меня любовник, почти муж, была подруга… Хоть и по виртуалке…

— Ну так и считай, что они поженились, — предложил Воин. И раскатисто захохотал, аккомпанируя звоном цепей.

— Это у неё, боюсь, подсознательно и отложилось в мозгу, — Вор взмахнул пёрышком, как рецепт подписал, — Разложив ситуацию по Карлу Густаву Юнгу, мы поймем, что она не лезет ни в какие рамки. А пространство за рамками мозг склонен заполнять знакомыми паттернами. Обычно представление любовника существом своего пола часто свидетельствует о подавленной гомосексуальности, но в данном случае…

Бросок высокой пришёлся в пустоту. Рыжая как-то очень вовремя сделала полшага вбок. Сущность отреагировала.

— Осторожнее, девушки, все повреждения, полученные здесь, останутся при вас. Вы, может, не обратили внимания, что присутствуете здесь не в виде аватара?

— Да? — бывшая волшебница осадила назад. Всплеснула руками. — Дайте кто-нибудь зеркальце, я сумочку в машине оставила…

— Это кто тут девушки? — спросила рыжая, роясь в карманах, пока не извлекла из бездонных глубин здоровенный артефакт размером со средних размеров сковороду, — Мне как раз подарили… И второе в городе ждёт. Вот. Держи. Если платья, букета и бородавки под левой грудью тебе недостаточно.

И замерла в готовности к испанскому приставному шагу. Атаки не последовало. Блондинка смирно взяла зеркальце. Едва не уронила.

— Золото не чистое, — сразу отметил Вор, — тебя надурили.

— Электрон, — откликнулась рыжая, — не одна я на цвет лица переборчива. Это ж зеркало…

— Я-то вам зачем? — спросила у Сущности бывшая Колдунья, поправляя причёску, — я ж вне игры.

— Вне игры, но не вне эксперимента, — разъяснила Сущность, — Полагаю, вам знакомо понятие контрольной группы? Вот это вы и есть. И неужели вам неинтересно, что происходит с вашими товарищами по сетевым играм? И — о девушках.

Сущность изобразила краткое раздумье.

— В строгом смысле, единственная девушка тут — вы.

И ткнула пальцем в рыжую.

— Девушка? Да? — протянула рыжая, — А по-моему — чебурашка. Неведома зверушка. Родила царица в ночь… Багрянородную с ушами. Извольте мотивировать всучивание мне бижутерии с историей, невозможной для эльфийки "Забытых королевств". А также непредоставление мне банальных сведений о собственной физиологии. Даже из чисто ролевого подхода — у моей эльфочки должны быть родители, воспитатели… Даже у последней в роду! Потом ей сто двадцать лет. По личному опыту знать должна о себе самой хоть что-то. Мне надоели сюрприз за сюрпризом! Ну правда, жить же невозможно, когда не знаешь, что тело отколет в следующий момент.

— Я не намереваюсь… — напыщенно начала Сущность. Но рыжая её перебила.

— А я намереваюсь. Прекратить участие в вашем балагане. По причине бездарности мастеров. Точнее — второго мастера! Ты же второй спорщик? Вторая Сущность? Голос тот же, но слова-то другие. И я не самоубьюсь, не дождётесь. Просто начну тихую обывательскую жизнь. Без попытки каких-либо свершений. Уеду, скажем, в Норвегию, и буду доить коров до старости… Харальд на мне женится без разговоров. Или Эгиль…

— Какой старости?! — возопила Сущность, — И вообще, в отличие от этого бездаря… — осеклась, — В отличие от первой Сущности, назовём её Сущностью А, я могу почти всё. Но я не понимаю, почему именно мне нужно разгребать чужие ошибки! Впрочем, вечно-то мне за других отдуваться. Ладно. Будет тебе информация. А зачем то кольцо… Вот это моя работа, чем и горжусь, заслуженно. Это единственное кольцо в реальном седьмом веке, за которое можно было бы выручить пятьдесят тысяч номисм. При некоторой ловкости, конечно. Я был против — но позволил себя уговорить, и проделал отменную работу! Оно настоящее. Император велел переплавить, и лично следил за уничтожением, но я взял камень за микросекунду до того, как его расщепили, заменил на рубиновую крошку. Я подменил кольцо прямо в тигле, на слиток золота нужной пробы! А ты тут ещё возмущаешься. Кстати, вот тебе информация. С собой не дам. Смотри тут, память у тебя теперь абсолютная.

И протянула выхваченный из воздуха фолиантище. Клирик аж крякнул под грузом. Бывшие сопартийцы чуть ошалели от зрелища: страницы мелькали под пальцами эльфийки, так, чтобы она только успевала увидеть текст. Изредка темп чуть замедлялся, и слышались реплики: "Ага. Нехорошо. Ну-ну. Не знал… Вот засада! Обидно… Здорово! Ну не свинство? Только представьте!"

Когда Вор попытался заглянуть через плечо, Клирик процедил:

— Убью.

Вор понял — не убьёт, так попытается.

— Так, — подвёл итог Клирик, захлопнув книгу, — уже неплохо. Теперь ещё один вопрос по существу. Как так получилось, что Галочка замуж выходит?

— Так и собиралась же. Нас обоих в свидетели звали… — удивилась Колдунья, вместо тебя теперь… Ну, ты его не знаешь.

— А вопрос-то не к тебе, — объяснил Клирик, — а к Сущности. Вы нас обещали вернуть в ту же секунду.

— И вернем. Никакой проблемы. Всё равно четыре мира готовили. Ну, сделали один контрольный. Копию исходного. Проще, чем слепки прошлого делать.

— А что с этими мирами будет после эксперимента? — поинтересовался Вор, — Обидно работать в мусорную корзину.

— А это проблема самих миров. К тому времени, когда они разовьются настолько, что смогут встретиться, пройдёт столько времени, что они даже не поймут, что у них общие корни. Никого распылять или уничтожать мы не собираемся. Пусть живут. Может, даже понаблюдаем их некоторое время.

— Так Галочка что, понарошку замуж выходит? — удивилась Колдунья.

— Для твоего мира — нет, — объяснила Сущность, — и вообще, ты же отказалась играть? Поэтому ты навсегда останешься в сдублированном мире. Просто из соображений гуманности он сделан копией прежнего. Кроме присутствия вот этих трёх личностей. Мы, видишь ли, решили узнать, как их отсутствие повлияет на развитие твоего мира.

— А моё — на развитие их мира?

— Нет, тебя я скопировал. Там будет точная твоя копия. Только — до входа в нашу игру.

— И что, тамошняя я и знать ничего про этого… Эту… Змею подколодную ничего не буду?

— Именно. Впрочем, вернуться в тот мир ты уже не сможешь. И узнать о судьбе двойника тоже. Там-то время остановлено, как и уговаривались. А когда будет запущено — мы прекратим всякое вмешательство, и контакт между вернувшимися и оставшимися во вновь созданных мирах прервётся.

Бывшая Колдунья задумалась. Ненадолго — чтобы повернуть голову к эльфийке.

— А почему зеркало в гравировке? Не видно же ничего.

— Так считается красивее…

— Странно. Слушай, тебе же всё было интересно… Ну и как? И не говори, что не попробовала — за три месяца-то!

Клирик принялся рассматривать руки. Потом сообщил:

— Можешь считать, попробовал. Ребёночка заполучил…

— И на каком ты месяце?

— На первом. Привыкаю. Странно очень — вот существо, да? Сосёт, орёт, писается — и больше ничего, но хорошее! Как это так получается? Ах да, он ещё сидеть умеет.

В последних словах звучала гордость. Колдунья замолчала, пытаясь уяснить, как начало беременности связано с "орёт и писается". Этим перерывом воспользовалась Сущность.

— Итак, мы несколько отвлеклись от главного. Текущий баланс свершений. Воин — семь целых, шестьдесят четыре сотых процента. Вор — два целых, восемнадцать сотых процента. Жрица — или Клирик? — ноль целых, пять десятых процента.

— А чего у рыжей так мало? — возмутился Воин, — Она вон вроде не в цепях…

— А ты не помнишь? — удивилась Сущность, — Ну, не буду рассказывать. Это уже вмешательство получится. Скажу только, что абы кого в Монголию на показ Великому Хану не возят.

— А какая разница? Если в плен попался? — Воин грустно прозвенел цепями. Он пытался думать, а с его интеллектом, что в игре, что в реальности, это было очень печально. И сам процесс, и последствия. Но печальный и почти мелодичный звон цепей Клирику невольно напомнил…

— А ну-ка, орочья башка, скажи: "Во имя всего святого, Монтрезор!"

— Зачем?

— А затем. А ещё приляг. И руки над головой в стороны разведи…

— Лучше ноги, — хихикнул Вор.

— Зачем? — переспросил Воин.

Клирик снова полез в глубины рясы.

— И чего только не приходится таскать с собой порядочной девушке, — с этим комментарием на свет божий появился аккуратненький геологический молоток, — помимо приёмного дитяти! Хорошая, кстати, вещь. И образец отколоть. И в лоб засветить. И кольчугу пробивает только так.

Сущность поняла первой.

— Так нельзя.

Воин просветлел лицом — дошло. Лёг на каменный пол, как сказали. Клирик встал рядом с ним на колени, примерился… Всё-таки обернулся к Сущности.

— Можно. И что ты со мной сделаешь? Из царевны в лягушку превратишь? Про русский принцип — сам погибай, а товарища выручай — слышать доводилось? Да и интереснее же! Будем считать, что цепи разорваны в припадке боевой ярости. Мне вот, например, ужасно любопытно, что может сделать полуорк раскованный с полусотней монголов из гвардейской тысячи Бату-хана… Ты учти, рубить буду посередине. Так что оружие у тебя выйдет коротковатое. Ну что, готов?

— Угу.

Молчание. Бездействие.

— Руби, чего ждёшь.

— Скажи: "Во имя всего святого, Монтрезор!"

Вор хихикнул. Потом почесал затылок. Что-то казалось неправильным…

— Глупости. Руби.

— Скажи. И тихо позвени цепями. Бубенчиков, жаль, нет.

— Ты что, того? С прибабахом?

— Конечно, того. После трёх месяцев девушкой.

— Нелюбленой, — встряла Колдунья, — или беременной. Не пойму…

— Вот-вот. И вообще, я эльфийка. Дииивная. Мне положено быть того и с прибабахом. Говори. Жду.

— Бред какой-то.

— Бред. Ну, не хочешь…

— Хочу.

— Говори. И не забудь печально звякнуть цепями. Обязательно — тихо и печально.

— Во имя всего святого, Монтрезор! — звон вышел громким и возмущённым, но Клирик решил не придираться.

— Да, во имя всего святого! — провозгласил он, и обрушил геологический молоток на облюбованное звено. Клирик никогда не любил рассказов Эдгара Аллана По. И с Бредбери тоже не во всём соглашался. С первого удара цепь не подалась — но зазубрина осталась внушительная. Оставалось — долбить.

— Премии за деяние не жди, — склочно вставила Сущность между равномерными ударами.

Клирик безразлично пожал плечами.

— Сумасшедшая, но наша, — объявил Воин. Немного подумал, — А раз наша, так прочее побоку. Кстати, как у тебя дела, рыжуня?

— Ноль пять процента, — напомнил Клирик. Бил он не слишком сильно, но точно, и Воин, который одно время подумывал забрать инструмент да покончить с цепью одним ударом, решил оставить дело специалисту… Всё-таки Клирик очень многое успел перенять у Лорна ап Данхэма. Даже не осознавая того.

— Прискорбно, — отозвался Вор, — но в женском теле ожидаемо. Хотя уже за одно то, что ты ухитрилась оставаться девственницей три месяца, лично я бы дал процентов шестьдесят. Я вот на грани Возрождения, Америку ещё не открыли… И то. Дикость и разврат, уж поверь собственному психоаналитику его святейшества Иоанна Двадцать третьего… А у тебя там тёмные века!

— Но это ж двадцатый век… Или я что-то не так понимаю, или ты прибился не к папе, а к антипапе. Постой, постой… Уж не к Балтазару ли, милейшему, к Коссе? На могиле которого постоянно приписывают: "Бабник и пират?"

— К нему, — раздулся Вор от гордости, — к самому. Неплохой мужик, большая часть того, что про него писали — пасквили. Но бабник и пират — святая правда, так он и не скрывает. А антипапой он у нас получился — потому, что проиграл. А у меня он будет папой. Хотя бы потому, что читает мои книги! Но — цена человеческой жизни просто пугает… Пришил человечка — на тебя обиделись, накропал эссе — простили и от восторга поросячески визжат. Ценят творцов, ценят! Но какие они все в этой Пизе горячие, не той походкой мимо прошёлся — за рапиру. Я, конечно, сюрикеном в лоб… Потом родню мужского пола. Потом любовников родни женского, а это категория, которая не переводится. Приходится утешать лично. Так что знаю, о чём говорю. Кстати, тоже создал репутацию. Хоббиты — они только наружно маленькие, а так гиганты!

Выяснилось — Вор за месяц успел, не разгибаясь, накропать и опубликовать на собственные средства два труда по психоанализу. Приобрел славу. Примерно как у Макиавелли, только хуже. Был отлучен от Церкви, и прощен — лично папой — пусть и всего одним из трёх — принявшим сочинения к руководству!

После одной из уличных дуэлей — его к тому времени прикрывала группа поклонников, так что дуэль выглядела средней руки уличным сражением — был взят под стражу. Но — обещал создать проникновенный труд против колдовства. Выпустили — условно. Вот тогда Вор и совершил главное своё свершение — трактат о кошачьей анатомии, — и о невозможности для нечистой силы подробно воспроизвести их облик в качестве фамилиара. Препарированные — иные живьём — кошки ему теперь по ночам снились, но он утешал себя мыслью, что гораздо большее число животных он избавил он плачевной участи…

Как только Воин разогнул надрубленное звено, а геологический молоток снова скрылся в бездонном кармане, Сущность объявила, что всем пора обратно. И Немайн оказалась рядом с мангонелем.

То, что сида споткнулась два раза подряд, никого не удивило. Но тут она начала искать деревянный молот, что только что держала в руках. Занятие было безнадёжное — киянку она забыла у Сущности. И совершенно не подозревала, что только что дала начало новой валлийской поговорке. "Потерял, как Немайн". То есть вдруг и с концами…

За матерчатыми стенами палатки снова раздался мощный скрип, зашумел рассекаемый гигантской пращой воздух. Мангонель продолжал ежедневный труд.

— Рабочие — на привод блоков! Тяни!

Тянуть предстояло много. Ещё один мешок с землёй устроился в сетке пращи, чтобы через час уйти в сторону крепости Гвина. Звякнуло било. Полуфэйри вздрогнула. Малыш на било внимания не обратил. Даже спать как-то ухитрялся. Впрочем, на руках у сиды. А било теперь будет регулярно брякать почти час. Этот неприятный звук… Если подумать — самое плохое из всего, что с ней приключилось за год. После того, как родители, отчаявшись свести концы с концами, продали дочь в рабство. Потом… К рабыням не сватаются.

Жену храбрый гезит-копейщик с собой на опасное, хоть и прибыльное дельце в Уэльсе волочь постеснялся. Для мужских надобностей вызвал рабыню. Опробованную. С сыном. Этот-то отпрыска от рабыни и за щенка не держал. А новая хозяйка — добрая, мало что сида да ведьма. Какая разница? Сын же, пусть и будет носит имя сиды — так ведь всё равно, кровь-то чья? А станет благородным. И не разлучила. Всё таки к хорошему привыкаешь быстро, и Нарин уже начинало казаться, что война богов длится вечно. И будет длиться вечно. И хорошо. Вот только било…

И лишь к тому, что каждый день по шестнадцати мешков, каждый из вот такущего куска ткани, отправляется в пасть Кричащему холму, кормилица сидового приёмыша привыкнуть не могла.

Пусть грубая, конопляная, но ткань. Пока она не попала в Уэльс, лён и шерсть она только стирала. Носила вот как раз коноплю. Ну, может спряденную и вытканную получше, чем мешковина. И всё равно — третью неделю каждый день… А мешки большие, каждый в два человека весом. Материи на них нужно много.

Когда кормилица робко спросила сиду, как же это получается, та только ушами дёрнула.

— Надо будет, городами стрелять буду. Главное — иметь на это средства. На мешки средства есть. На кормёжку пленных — тоже.

Очень странные средства — не золото-серебро. Поцарапает грязным пёрышком кусок тонко выделанной кожи, прижмёт испачканный в зелье пальчик — и заплатила за товар. И никто не жалуется, не кричит, что кусочек кожи вместо монеты взял. Нарин проверила — видят купцы именно кожу. Чудеса… А сида удивляется обычным житейским поворотам.

— Бред какой-то… — привычно возмущалась Немайн, глядя, как ребёнок сосёт чужую грудь. Последние дни она уже переносила кратковременную разлуку с малышом. Если тот оставался в пределах видимости, — Родительница, живая, числится кормилицей, а матерью считается девица. Незамужняя и вообще, э…

— Невинная, — Анна возится с очередным зельем. Из глиняной реторты валит пар.

— Вот именно. Что ж это такое?

— Жизнь. И не такое случается. Ты, наверное, и более странного повидала.

— Да это как сказать, — Клирик припомнил сказки, — если уж у фэйри ум за разум заходит от того, что обед варят в скорлупе и одно яйцо варят на семерых работников, то от этого вот и вовсе можно свихнуться…

— А пар — это сущность воздуха или сущность воды? — вслух задумалась Анна, — Стоп. Не отвечай, не отвечай. Я сама. Я опять не до конца разложила вопрос. Пар это вода, дождь, только незрелый, верно? А дождь это часть воздуха. Точнее, то, что из воздуха падает. Когда созреет. Значит, пар, это и вода и воздух. Воздух с сутью воды. Интересно, стоячий или подвижный? Можно додуматься, а можно…

Клирик с удовольствием слушал. Взрослый человек, а потому вмешиваться нужно только тогда, когда опыт становится опасным, а размышление превращается в муть. Иногда стоит молчать даже в ответ на прямые вопросы. Когда Анна работала сама — получалось интересное. То, что он себе недавно и представить не мог. Научная магия в действии. Теорию взяла из ТРИЗа, Альтшуллера — по рассказам — сочла великим магом, посильнее Мерлина. При этом у неё совершенно отсутствовала присущая большинству инженеров зашоренность. Она ведь совсем не представляла себе конструкцию даже элементарных, для Клирика, машин. А раз так, то и готовых, шаблонных решений у неё не случалось. А дифирамбы, которые спел Клирик применению физических эффектов вместо движущихся частей, оказали дополнительное действие…

Вот сейчас, Анна осторожно поднесла тряпочку к носику реторты. Та фыркнула, лоскут взвился…

— Подвижный. То есть — ветер. Наставница! Выходит, моряки, когда нет ветра, могут сделать его из воды, вскипятив её? И не брать с собой вёсел, а ходить только под парусом?

— Могут, — немедленно согласился Клирик, — ты думаешь, тут подойдёт обычный парус?

— Обычный парус ловит обычный ветер. Особый ветер следует ловить особым парусом. Но каким — я пока не вижу…

Полог откинулся.

Немайн отвернулась от полуденного света.

— Кто?

— Селиг Муллан, леди сида. Я из Пенгверна. Беженец. С матерью и сестрой пробираюсь к Арбет, к родне. Нашу ферму саксы сожгли.

Обычная для Уэльса история…

— Я тут видел, как у тебя молоток пропал, и понял кое-что. О Гвине. Не согласишься ли поговорить со мной наедине?

— Хорошо. У камнемёта устроит? Через… — Клирик в который раз проклял отсутствие часов. День, правда, ясный, — ребёнка перепеленаю, на перевязь возьму — и приду.

— Да какое ж это наедине?

— Самое лучшее. Скрип, команды, все при деле. Ну и секретов никто не рассказывает в таких местах, значит, и подслушать некому.

Мангонелем командовал Эгиль. Неплохой моряк, а работа расчёта осадного орудия мало чем отличалась от работы экипажа драккара. Разве качки нет, да сырость иногда отступает. А так… Мерный бой била. Вместо вёсел — в руках верёвка. Не грести — тянуть. Под тот же монотонный ритм.

— Диинь! — Рывок, вращаются блоки, и немного поднимается над землёй ящик с камнями — источник метательной силы. Падают деревянные храповики. И когда люди ослабляют хватку, груз не опускается, оставаясь там, куда его возвело это усилие. На пядь выше чем до предыдущего…

— Диинь! — Не отдохнуть, не утереть пота… Ещё пядь. А всего нужно шестьсот. Пядей. Рывков.

— Диинь! — Ещё пядь. А если рвануть слишком сильно, храповики не удержат груз. А верёвка неудержимо рванётся под блоки, и везунчик, кто успел отпустить. А кто не успел — покойник.

— Диинь! — Ещё пядь. Вот будет их шесть сотен — и пленные фэйри отдохнут. А Эгиль прищурится — у него не получается так хитро, как у сиды. Но это без разницы. В конце концов, если сида придумала — и объяснила, что сделать, то норманн попросту сделал это.

— Диинь! — Ещё пядь. Он построил эту машину, что адски пытает два десятка человек. Что возносит к небу ящик с камнями. Чтобы потом его уронить. Греческое слово для галеры — «каторга». Что будет обозначать в Камбрии слово "мангонель"?

— Диинь! — Ещё пядь. Но Эгиль даст команду — било умолкнет. К мангонелю подойдут валлийские воины. Закрепят крюк. Заложат мешок в пращу, так похожую на рыбацкую сеть. Трижды проверят спуск. И рядом с мангонелем останется только один Эгиль.

— Диинь! — Ещё пядь. Он наклонит рычаг, и груз упадёт, и праща взлетит, и соскочит одним концом с крюка, раскроется. Мешок с землёй — весом в два человека — важно двинется в путешествие по небу.

И фэйри, тяжело дыша, повалятся на землю. А валлийцы будут делать ставки — попадёт, не попадёт. И многие проиграют свою плату, и примутся играть на скот и землю. А другие выиграют, и на следующий выстрел поднимут ставки. И снова прицепят верёвки и блоки. И зазвенит било…

Муллан в «такелажную» команду мангонеля вызвался добровольно — за полную солдатскую плату. Чтоб не прийти к родне в Арбет, владение ещё одного из младших братьев короля Гулидиена, нищим. Успел показать себя малым ловким и хорошо ладящим с деревяшками, верёвками да железяками.

Теперь, до начала его работы, оставалось почти триста ударов била.

Наконец, явилась сида. Улыбнулась.

— Вот этот шпион нас подслушает, — указала глазами на сына, — но не поймёт… Что ты хотел сказать?

— Я хотел упасть в ноги великой богине, но не смею себя выдать, — и всё-таки немного поклонился.

— Ты веришь по-старому? У нас за это не наказывают. Только следят, чтобы христиан старой верой не прельщал. И — я христианка. Мне поклоняться не надо. Если хочешь, можешь изучить мою веру, и принять, и верить, как я.

— Я знаю это. Возможно, так и поступлю. Потом. Сейчас важно другое… Я не из Пенгверна — из Аннона. А люди Аннона хотят жить по старому. И я пришёл тебе это сказать. Мы не с востока. Мы — снизу. Не бежали — пришли вынюхивать. И женщины, что со мной — не мать и сестра, а друид и пророчица. А я всего проводник. Но я решил рассказать. Потому, что они решить не могут. Скажи, если Аннон примет твою новую веру, многое в жизни людей изменится?

Клирик задумался.

— Ничего, — сказал наконец, — и всё. Как примете. Разумом? Сердцем? Или только ртом, который произнесёт молитвы, как заклинания, не понимая ни смысла их, ни того, кому они назначены?

— А хоть и так, — сказал проводник из Ада, — Просто… Просто пророчица безумна, а друидка — слишком верна Гвину. Кто-то должен решить. И я взял это на себя. Я хочу, чтобы Аннон выжил, богиня. И потому хочу, чтобы он оказался на победившей стороне. Я долго склонялся на твою сторону — за тебя новый бог, который много сильнее тебя, слабому ты б не кланялась, и целый мир, а за Гвином — только труп прошлого мира. Немного тёплый.

— Ты говоришь, как поэт.

— А я и есть поэт. Не филид. Всего лишь бард. Но я не закончил речь. Я колебался. Гвин одним воплем разогнал великую армию — это чудо. Но ты говоришь, что мешки помогут. И швыряешься ими — и сила твоя, или нового бога — велика. И я ждал, пока кто-то из вас не покажет слабость. И я увидел и понял — когда у тебя из рук исчез деревянный молот — что Гвин вне своей крепости способен только на такие мелкие пакости. Он не вышел на вылазку, не разогнал твою армию. Всё, что он может — сидеть в холме и ждать падения. А ты его осаждаешь. И если не помогут мешки, попробуешь что-то другое.

— Мешки помогут, — заверила Немайн, — я уже слышу изменения в… эээ… голосе Гвина. Он стал выше. Ты заметил?

— Это страх?

— Нет, это поражение. Его сила в низком тоне. Нам осталось всего несколько дней — и можно идти на приступ. Наверное, уже и сейчас можно — но я хочу для верности ещё мешков полтораста закинуть ему в глотку.

— Тебе виднее… Я всего лишь проводник. Всё, что я могу сделать — чтобы Аннон услышал то, что я хочу. Пророчица безумна — и я не могу знать, что она выбрала, хотя, кажется, тебя. А друид не вернётся в Аннон. Сделает шаг с безопасной дороги. Случайно. Это я тебе обещаю.

Ещё раз поклонился и ушёл. Делать своё дело.

Свой мангонель Рис ап Ноуи запускал, как собирал — точно так, как первый. Было лишь одно маленькое отличие. Пришла ему в голову мысль — выстрелить не мешком с землёй, а камнем подходящего веса. В низовьях Туи трудно не найти булыган нужных размеров. Верёвкой снаряд обвязывать не стали. Наверняка порвётся при ударе о скалу.

— Не попадём в зев, так тряхнём супостата! — провозгласил принц, и простёр руку к крепости Гвина. Наградой стал восхищённый взгляд жены. В которую он, кажется, ухитрился влюбиться ещё раз: поверх и посильнее прежнего. Нет, Гваллен и раньше ему помогала в королевских делах. Но то всё были игрушки, способ немного украсить скучную, в общем-то, жизнь: суды, пошлины, хозяйство. Теперь же началась война. И Гваллен ухитрилась сделать суровый походный быт романтичным, пиры весёлыми, а уж совершать подвиги на её глазах было сущим удовольствием! Подвигов Рис пока за собой числил три. Во-первых, восхождение на холм. До вершины добраться он не сумел, но выдержал один крик и поднялся выше всех, исключая саму Немайн и викария Адриана. Во-вторых, три раза делал поправку на ветер для машины Немайн — и все три раза точно попал в "Гвинову глотку", как прозвали вход в тулмен рыцари. В третьих, первым заметил саксов. Любовался природой с наблюдательной башенки лагеря. Бдительность молодого принца все заметили, хотя саксы оказались мирные. Даже союзные. Мерсийское посольство к брату. Узнали, проезжая через его домен, что армия короля, брат короля и крещёная богиня войны осаждают крепость языческого бога Гвина. Ну не могли они пропустить такое эпическое событие, завернули. Командующий спал с лица совсем, но не пустить союзников — и таких же вассалов короля Британии, пусть и отсутствующего сейчас — понаблюдать за осадой не мог. Впрочем, эти саксы оказались не совсем и саксами. Посол, граф Окта Роксетерский — выглядел, как бритт, разговаривал, как бритт, родился от матери-камбрийки, и правил городом, который не был саксами завоёван, но вошёл в состав Мерсии добровольно, в надежде найти управу на вражин-нортумбрийцев. Свой король погиб в сражении со всеми наследниками, вот король Пенда и прислал в графы отличившегося воина. Который, по его разумению, был способен поладить с бриттами.

Окта поладил. Настолько, что, заговариваясь, постоянно обзывал свой Роксетер Кер-Гуриконом. Свита посла тоже была разбавлена несаксами и полукровками. Секретарём графа оказался валлийский монах. Который немедленно вылупился на отца Адриана, как на диво дивное, и даже на уши Неметоны внимания после того не обратил. Ходил и бормотал под нос:

— Что за глупость — брить затылок?

А у викария и правда была плешинка. Рис поначалу думал — лысеет человек. Оказалось — нет, специально выстриг. Так ему положено, бедняге.

Оставалось признать — правление Пенды-язычника пошло Мерсии на пользу, и она, кажется, за все эти годы превратилась в нечто пристойное. Такое, которое доброму камбрийцу и союзником назвать не позор. Ну, а Окта вообще милейший человек.

Явилась Немайн. Посмотрела. Машина взведена, камень в праще. Осталось выстрелить.

— Поздравляю, мой принц, — сказала совершенно искренне, — Ты меня удивил, я совершенно не ожидала такого достижения… Радуюсь за твой народ — у них очень умный и распорядительный правитель.

Ради первого выстрела она принарядилась, и совсем не выглядела монашкой! Белое платье, красный плащ с золотой фибулой. Под плащем плед — красно-зелёная увязка с сыном. Четыре цвета, как и положено дочери хозяина заезжего дома.

Но сейчас главным был выстрел.

Рис опустил рычаг. Храповик соскочил с оси, и ящик с камнями рухнул вниз — а другая сторона рычага, лапа с пращей — вверх. Лапа поднималась, и верхний конец пращи норовил соскочить с большого крюка — единственной металлической части устройства. И, наконец сорвался. И камень пошёл вверх. Его провожали взгляды… А провожать оказалось и некуда, пришлось встречать. Камень не захотел лететь к холму — просто поднялся в небо, осмотрелся, и ринулся вниз! Обратно на мангонель!

Первой среагировала сида. Заорала:

— Ложись! — и плюхнулась наземь, сдвинув маленького на живот и свернувшись вокруг него, как гусеница. Сверху немедленно упал Харальд.

Рис немедленно сгрёб жену в охапку и повторил маневр. Вздрогнула земля. И — больше ничего. Принц поднялся, протянул руку жене.

— Прости, родная. Я зря зазвал тебя на первый выстрел…

— Ты меня спас! Но посмотри — камень воткнулся в основу машины…

Точнее, в основание. Слишком прочное, чтобы разворотить его даже таким ударом. Рис этого не знал, и знать не мог, но подобные деревянные конструкции подпирали броню на первых броненосцах. И держали чугунные ядра куда как потяжелее и побыстрее непослушного камня…

Сразу нашлась работа лекарке — пара зевак получила таки по щепке. Но — ничего опасного. Ещё одну щепку вынул из кольчуги один из телохранителей посла — закрывший своим телом не пожелавшего кланяться графа.

— Земля сотряслась, — улыбнулся Окта, — и если возможно поправить прицел, то я не могу назвать это неуспехом.

— Можно, — сообщила Неметона, из-под руки разглядывая вознесшийся на полдюжины человеческих ростов крюк, — Вы зачем все четыре накладных кольца на лапе оставили?

— А для чего их делать, если не одевать на крюк?

— А для того, чтобы при желании можно было вот такой трюк проделать — "огонь на себя" называется. Так что взводите заново. И снимите три кольца из четырёх…

С пятого выстрела второй мангонель засветил точно в пещеру. Принц Рис ходил в героях. А вечером произошёл разговор с мерсийским послом…

— Она и правда армии стоит, — Окта был непривычно серьёзен, — а королю Пенде нужна армия. Знаешь, зачем я еду к твоему брату?

Рис промолчал. Понял — началось настоящее дело. Не хуже войны с Гвином. Граф Роксетерский продолжил:

— Я рискну изложить дело сначала тебе. Потому, что вижу — ты разумный человек, и даже при небольшом домене — союзник очень ценный. Потому хочу знать твоё мнение… До недавнего времени Мерсия прекрасно справлялась с Нортумбрией одна, защищая и себя, и вас, бриттов. Некоторых даже под свою руку приняла — и мой город лучшее тому подтверждение, что мы — друзья, и дела иных столетий стоит забыть. Мы не только друзья — мы родня. Тому доказательство и я, и законный король Гвинеда Кадуалладр, сын Кадуаллона, внук Пенды. К сожалению, север Камбрии всё ещё боится Нортумбрийцев. И терпит самозванца и предателя на престоле великого королевства.

— Мы все сочувствуем Кадуалладру, — согласился Рис, — И он законный король не только Гвинеда…

— Но и Британии. А вот тут ты не прав. Король Британии — это тот, кто способен поднять знамя британского единства. Я знаю Кадуалладра. Он почти святой — но именно поэтому не годится в короли. Тем более, Британии. Он скорее годен в епископы. Тут же нужен властелин сильной, уверенной в себе державы, увитый славой побед. За ним должны пойти все.

Рису стало скучно и смешно.

— Ты говоришь о Мерсии и Пенде? Но Камбрия никогда не пойдёт за саксом и язычником. Дружить мы сможем, и Кадуаллон вернейший тому пример. Но подчиниться — никогда!

— А мы никогда и не хотели вас подчинить, — улыбнулся Окта, — мы знаем, чья это земля. Вот только она теперь уже и наша… А потому мы хотим жить вместе. И не возражаем против верховного главенства Камбрии. Но если север слаб и более не может вести за собой — остаётся юг. А юг — это Дивед. Потому я и еду к твоему брату.

Рис остолбенел.

— Это не может быть просто так, — выдавил наконец.

— Не может. Твой брат Пенде не родня, да и репутация у вашего королевства до недавнего времени была не воинственная. Но — нам, Мерсии нужен союзник. Видишь — я говорю прямо. Почему нам нужен союзник? Да потому, что две недели назад наш король получил от короля Уэссекса, мужа сестры и союзника, роскошный подарок — даже четыре подарка: сестру обратно. А также её нос и оба уха. Отдельно.

— Сволочь, — выдохнул Рис, — подлец. Вот так… свою жену… Да его в порошок нужно растереть!

Граф положил ему руку на плечо.

— Вот мы и просим помочь наказать мерзавца. С убийцами из Нортумбрии мира быть не может, и вся наша армия — там. Наши южные земли открыты перед предателями! Ради мести за родную кровь Пенда готов на многое. Даже — признать себя вассалом короля Гулидиена. Если тот согласится помочь ему расправиться с мерзавцем. Или хоть задержать его, пока Пенда не покончит с врагами на севере, и не развернётся на юг. Резню Кер-Легиона тоже ведь не простишь…

— Нельзя простить, — посуровел Рис, — ты прав.

Этот город был занят Нортумбрией. Тридцать лет назад. Ни одного бритта победители тогда в живых не оставили. Даже молодых женщин — для которых обычно делали исключение даже дикие саксы, приплывавшие с континента в Хвикке…

— Я говорил с богиней, — продолжал граф, — и она признаёт — если падём мы, падёте и вы. Она говорит — наоборот тоже верно. Так получилось, что у нас общие враги. Так не пора ли переступить через реку крови и сказать: мы — одно? И ради этого Пенда готов переступить через гордость и склонить голову перед Гулидиеном. Ты поддержишь меня?

— Решать будет брат, — Рис положил руку на плечо посла, — хоть я не думаю, что он откажется. Он хороший король, он настоящий рыцарь, и он не сможет отказать ни в старой дружбе, ни в святой мести.

— Разумеется, — граф повторил жест принца, — решать будет король Гулидиен. Но я благодарю тебя — мне был очень нужен разговор с умным человеком, который бы мне напомнил чувства истинных камбрийцев. Теперь я не усомнюсь ни в помощи, ни в дружбе.

Крепко сжал плечо принца Риса и вышел из шатра. Тут же шевельнулся полог. Появилась Гваллен — коромысло через плечо, как простая хуторянка тянет тяжелущие ведра с водой.

— Это волшебные ведра и волшебная вода, — принцесса улыбалась, — а вредная сида сказала, что я всё должна сделать сама…

— Что?

— Сейчас. Сниму ведро. Возму в руки… Получай!

И вода устремилась на принца. Больше половины не долетело. И все таки — в лицо брызнуло, да и весь перёд промок мгновенно.

— Ты чего? — Рис глупо улыбался. Какая-то новая игра? Гваллен большая затейница…

— А того. Охолони. Неметона вон после разговора с послом на себя вылила три, и час с ученицей весь разговор по словечку разбирала. А тебе одно словечко велела сказать. А если не поможет, так и заклинание прочитать.

— Какое словечко?

— Кер-Глоуи.

Рис дёрнулся. Это слово было — ближе. Вот там и оставили в живых женщин. Точнее, позволили выжить тем, что смогли… А Гваллен продолжала:

— Так, глаза ещё глупые. Точно, околдовал злой сакс моего умницу. Ну да на это у меня и заклинание есть, от самой Неметоны. Слушай-ка, муж мой: Хвикке всё ещё союзник Мерсии. А резню в Кер-Глоуи устроили Хвикке!

Рис сел на подушку. Точнее, в лужу, замаскированную подушкой.

— Так Окта что, всё наврал? — опустошённо спросил он.

— Ни словечка, — хихикнула Гваллен.

— Но тогда как?

— Он повернул правду своей стороной. А мы должны видеть свою.

— А какая она?

— А вот это, дорогой, только наше с тобой дело. И даже Неметона не берётся советовать. Говорит, волю и разум вам дал Господь. Вот и думайте. Тем более — вы умные. Мангонель построили.

Принц улыбнулся. Притянул к себе жену.

— Что ты делаешь? — игриво спросила она.

— Я думаю. Точнее, начинаю думать, — сообщил то, — а начинать размышления решил с безусловной и несомненной истины. Я люблю тебя, Валли…

У рабочих шатров не было. Но долго ли поставить шалаши? Рядом с лесом? Сначала, конечно, вокруг лагеря поставили частокол. Но после этого — кто заставит людей спать под открытым небом? Перед треугольным сооружением — закопчёный котёл. В нём помешивает варево — дурманящий мясной запах — пожилая женщина. Совсем на друида и не похожая. Немайн сглотнула слюнки. Инструкция Сущности не велела кушать мясо. Иначе… Иначе обещалось такое, про что и думать не хотелось. А вот рабочим мясо никто не запрещал! Они предпочли бы рыбку. Но рыбку нужно было покупать. А дичь бегала по лесу бесплатная.

— Доброго дня, — поздоровался Клирик, — дай-ка на тебя посмотреть. Вот. Та, за которой богини бегают!

— А ты богиня?

— Конечно, нет.

— Так я и думала… А если и да — так я сюда от ворот Аннона волоклась, — пробурчала друидесса, — с моими костями, да моими суставами, да с прочей старой требухой. Можешь и ты навстречу шажок сделать.

— Двести сорок три шага, если точно.

— Неужели христианский мир столь мелочен?

— При чём тут мир? Это я. И не мелочна. Всего лишь точна.

— Тогда ты сильно поменялась. По поведению — помолодела лет на восемсот. Метишь смертью, воюешь с роднёй. Ушла из одного мира в другой. Снова обозвалась ирландской кличкой. Что на месте-то не сиделось?

— А меня не спросили, — честно признался Клирик.

— Даже и так?

— Именно.

Друидесса задумалась. Пришла к ей одной известному выводу.

— У каждой верёвки два конца, — сообщила наконец, — но если завязать её кольцом, то концов и не найдёшь… Неважно отчего, важно что. Делать теперь что?

Клирик пожал плечами.

— Наше дело, да? — друидесса.

— Больше ничьё. И никогда больше ничьим не было. Больше, чем вашим.

— И совсем не твоё?

— Ну почему совсем? Не совсем. Но в первую и главную очередь — целиком ваше. Впрочем, могу дать совет.

— Слушаю тебя.

— Вылезайте из Аннона. Вокруг есть куда лучшие земли. Или попросите меня убрать топи. Я одна не управлюсь, помочь придётся, поработать. Впрочем, ты знаешь мой метод. Вот как я глотку холма заткнула, так и лишнюю воду могу прогнать. Если поможете.

— А если нет?

— А если нет, так не обессудьте — ничего не сделаю. Не смогу.

— Хм.

— Я хотела спросить у Гвина. Ходила на холм. До того, как он ушёл.

— И что?

— И пугнули меня. Скорее всего, просто не узнали. А ты вот разговариваешь. Но тоже ведь не признала. Ватессу безумную признала, а меня нет.

— Милая девочка, — улыбнулся Клирик, — и совсем не безумная. Наоборот. Мне очень понравилась. Но ей ведь от того не легче, правда?

— Она — это ты. А в остальном — пустышка.

— Но я не она.

Друидесса кивнула.

— Гвин пугает. Мабон молчит. Ты зовёшь. Но — неужели нельзя оставить нас в покое…

Клирик снова говорил не своими словами.

— По мне, так можно. Но если вы потерпите поражение вместе с другом, то сможете рассчитывать на его помощь. Если победите вместе с ним — сможете рассчитывать на его благодарность. Но если вы останетесь в стороне, то без надежды и без чести станете добычей победителя. Потому друг обычно протягивает руку, а не просит отойти в сторону. Вот мой совет. Да или нет, вверх или вниз, горячее или холодное… Выберите. И держитесь своего выбора. Любого и сделанного вами самими. Но я буду рада видеть народ Аннона рядом с собой, а не против.

Друидесса помолчала.

— В беде нас приютил Гвин, — сказала она, — и я не хочу быть неблагодарной. Помимо воли богов есть человеческая честь. А честь зовёт на сторону Гвина. Но я обещаю серьёзно поразмыслить над твоими словами. Не для самоуспокоения. И не вредить тебе, пока ты осаждаешь дом Гвина. Может, когда у него останется только Аннон, он чаще будет вспоминать о нас?

Снова — молчание. Клирик ждал. Долго. Когда совсем собрался уходить — друидесса сообщила:

— А ты всё-таки богиня. В нашем, в старом смысле. От этого отречься тебе не удалось. Только убежать. Ненадолго. Но твоя суть тебя догонит. Ведь так уже было один раз, верно?

И улыбнулась. Задумчиво, иронично, окончательно.

Вот после этого Клирик чуть поклонился — друидесса хихикнула, но ничего не сказала — и ушёл.

И вот — пришёл день. Проводив взглядом очередной мешок, Немайн объявила — пора!

— Кажется, с утра мы хорошо накрыли глотку, на полтонны, — по расчётам Клирика, холм был безопасен уже неделю как, но для верности в пещеру закинули в полтора раза больше мешков и камней, чем было необходимо, — Теперь или они уйдут, или я запою их насмерть. Помните, для чего всё было? Гвину для пугалки, чтоб орать наружу, нужна большая дырища. Вот, теперь она достаточно уменьшилась, чтоб я могла спеть внутрь, а он наружу не мог.

Немайн — не верилось Клирику, что это выделывает он сам — сняла перевязь с ребёнком. Поколыхала. Уронила слезу. Отдала Анне.

— Пойду прогуляюсь. А остальным рано. Вдруг мы Гвину не до конца пугалку отбили?

И отправилась навстречу воплям — всё ещё грозным, но уже истошным. Петь пещера не перестала. А вот пугать… Тембр голоса ветра явно повысился. Может, и с частоты страха ушёл?

Час спустя Немайн лежала в траве, открыв глаза облакам. Дело было сделано, можно было слушать пение моря без боязни, что Кричащий холм снова оживет. «Барабашка» усмирён, а затупленный геологический молоток ждет услуг кузнеца. Какой-то он оказался хлипкий: то ли из-за плохого железа, то ли узковат получился, но острие практически стало вторым обухом. Поработать пришлось немало — и без толку. Гвозди из мягкого железа плющились о скалу. Пришлось искать щёлочки, вбивать туда благоразумно прихваченные с собой щепки — и так закрепить перед полузасыпанной дырой тканевый пластырь. Теперь осталось заменить его деревянным щитом — и холм безопасен.

Хотелось хлопнуть стакан «противошокового» греческого коньяку по привычке "пожарной команды" концерна. Закурить — сказался образ из боевиков. И — Клирик различил послание организма с ужасающей отчетливостью — под мужчину.

— Тьфу на меня, — сообщил Клирик облакам, — тут такой триумф, а вместо этого… Ну ладно. Встаём. Работаем. Финальная показуха. Интересно, внизу услышат? Всё-таки полтораста метров.

Сошло бы и без пения — но нужно убедить людей, что Гвин с холма убрался насовсем. Выбора в репертуаре не оказалось. Из того, что чётко держалось в памяти — подходила одна единственная песня. Которую не нужно переводить. Которая не будет сочтена за языческое заклинание… А Гвина нужно побеждать правильно. Тем более, внизу сидит викарий, и пишет отчёт епископу. Что ж. Немайн встала. Взяла в руки посох. И заковыляла к свежезаткнутой пещере.

Отец Адриан и правда, сидел и писал. Покуда тихо, без имён. Не доклад, не отчёт. А историю жизни святой и вечной. Которая неизбежно обязана со временем превратиться в житие. В этом он окончательно уверился, когда августа сумела взойти на холм Гвина. Повторив подвиг святого Коллена. Повергнуть нечисть мановением руки и святой водой не смогла. Нашла другой способ! Достойный не святого-отшельника, а святого-царя. И теперь намеревалась повергнуть зло окончательно…

Маленькая фигурка добралась до вершины. Прибила к зеву пещеры покров. Отдохнула. Забивать гвозди в камень — работа нелёгкая. Наконец — встала, в последний раз повернулась лицом к упорствующему, не сдавшемуся врагу. И — запела.

Викарию не пришлось переживать ни секунды. Голос августы, поющей в полную силу, легко прорезал расстояние и ветер… И это было не заклинание.

— Она может вести легион, — заметил сэр Эдгар, — в смысле, её услышат в любом шуме. Весь строй. Оба фланговых охранения. И в глубину — от передовых дозоров до обозников!

Викарий молчал. Слушал насквозь знакомые слова. Которые сам повторил сотни и тысячи раз. Молитва звучала немного странно — некоторые слова Августина повторяла, словно боялась сбиться и что-то пропустить. Ну, а голос ангела… "Ave, Maria". А что сильнее этой молитвы и молитвы Господней?

Чудо длилось недолго. Молитву потребовалось спеть всего один раз.

А потом августа спустилась с холма, и вверх бросилась армия.

Кончено.

Что там происходило, в холме, кто кричал, кто бежал, кто убит… В полузасыпанном тулмене остались только земля и обломки скал. И куски мешковины, которые явившиеся к холму поживиться остатками добычи фермеры примут за остатки одежды убитых рабов Гвина…

Последняя крепость последнего языческого бога на земле Диведа пала.