"Заложник удачи" - читать интересную книгу автора (Русанов Владислав)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ НОЧНОЕ БДЕНИЕ

Прежде чем потянуть потемневшее от времени бронзовое кольцо, Годимир прислушался. Должен же человек, вознамерившийся нарушить его бдение, как-то себя выдать? Неосторожным шарканьем шпоры по дощатому полу, еле слышным позвякиванием кольчуги, сопением, наконец…

Ничего.

Тишину по-прежнему нарушало лишь потрескивание фитилей.

«Надо было хоть нож за голенище засунуть», — подумал молодой человек и тут же устыдился недостойной мысли. С оружием? В часовню?

А почему бы и нет?

В прежние времена, когда братоубийство и захват трона посредством вооруженного переворота было если не обычным, то довольно привычным делом, даже в церковь рыцари ходили в полном вооружении. С мечом и шестопером на поясе, с засапожным ножом и десятком челядинцев при самострелах и окованных железом дубинах. Сейчас, конечно, в Хоробровском королевстве это воспримется как дурной тон. Но в Заречье, с его склоками и дрязгами, легкая кольчуга под зипуном никогда не покажется лишней.

В дверь поскребли.

Осторожно и как бы несмело.

Тихий, знакомый голос произнес:

— Годимир, это я…

Олешек?

Вот те на!

Непонятно, что ему понадобилось после более чем холодного прощания. Когда тебе плюет в душу враг или попросту чужой человек, это можно стерпеть и утереться, а можно и дать сдачи, то бишь ответить тем же, а то и воздать десятикратно. Но когда обижает человек, которого ты другом считал, с которым вы делились самым сокровенным, вместе из всяких передряг выбирались. Это оставляет шрам на душе, который ой как не скоро разглаживается. Да и разглаживается ли? И дело не в тяжести оскорбления, а скорее, в его неожиданности. Ну, разве можно ждать предательства, если дружишь? Наверное, можно, и даже нужно. Тогда не так тяжело будет переносить обиды, но Годимиру почему-то казалось, что, ожидая подвоха от друга, стараясь не поворачиваться к нему спиной, ты сам, прежде всего, дружбу предаешь. А человек, живущий согласно кодекса чести, принятого древними рыцарями, такого себе позволить не может. Лучше корд под лопатку, чем попытаться ударить на опережение.

— Годимир, разреши мне войти…

Голос жалобный и нерешительный. Тоже мне, Олешек Острый Язык! Неужели, научился придерживать норов? Лучше бы ты прикусил свой «острый» язык у пещеры, когда устроил истерику, подобно избалованной панянке.

Хотел ли Годимир с ним говорить?

Нет. Однозначно, нет.

Лишаться друзей тяжело. Особенно, если их у тебя и было-то раз-два и обчелся. А если честно, то Олешек из Мариенберга стал первым человеком, с которым Годимир из Чечевичей говорил легко, не пытался казаться кем-то более значительным, не стеснялся высказывать вслух мысли и суждения о людях. Даже стихотворение свое на его суд представил. Кто еще в Заречье слышал строчки, срифмованные Годимиром? Только Аделия да Олешек. И все. Панна сердца и друг. Бывший друг.

Один пожилой рыцарь, ходивший вместе с прочими словинцами воевать в степи черных клобуков, сказал как-то у костра: «Терять друзей — это как руку кипятком обварить. Вначале болит, потом щемит, потом только чешется, но след надолго остается…»

И зачем только он приперся!

Годимир набрался решимости и дернул за кольцо.

— Фу-ух! Я думал — не пустишь! — Шпильман, по обыкновению с цистрой под мышкой, не вошел, а едва ли не впрыгнул в часовню.

— Что ты хотел? — буркнул словинец, избегая смотреть в лицо бывшего друга. — Давай, быстрее говори! Мне молиться надо…

— Молиться? — Олешек говорил вполголоса. Все-таки сказывалась святость места. Даже записной остряк и бедокур терялся пред ликами Господа. — Что ж, дело полезное… Я тебя поздравить пришел.

— С чем же это?

— Как с чем? Ты же королевну вернул! Вся людская гудит. Там уже такого понапридумывали. Требуют, чтобы я в балладе восславил подвиг рыцаря Годимира, зарубившего ужасного, кровожадного дракона и освободившего прекрасную королевну. Этот рыцарь, ни одна кухарка не выразила сомнений, станет новым королем в Ошмянах. И это не может не радовать людей, почти смирившихся с тем, что руку ее высочества отдадут королю Желеславу. Все уверены, пан Годимир, что Ошмяны под твоим мудрым правлением станут едва ли не жемчужиной Заречья…

— Хватит издеваться, — перебил его словинец. — Поздравил? Хорошо. Я благодарен тебе, Олешек Острый Язык из Мариенберга, за добрые слова. А теперь можешь идти.

Шпильман, выслушав отповедь, как-то сразу сник, опустил плечи, наклонил голову. Сказал сдавленным голосом, совершенно не похожим на звучный голос певца.

— Ты прости меня, Годимир.

— За что?

— За дурь мою. Прости, а?

Драконоборец едва не выругался. Вовремя сдержался — вспомнил, где находится. Нет, ну это же надо! Приходит, прощения просит, как будто так и надо! И не совестно же!..

— Прости меня, Годимир… Не знаю, что и нашло на меня. Сперва. Когда Божидар со своим воинством пожаловал. А потом я не хотел, чтобы ты за меня вступался. Честно…

— Да пошел… — Молодой человек вновь едва сдержался. Прикусил язык. Поправился. — Иди откуда пришел. Если тебе мое прощение нужно — пожалуйста. Прощаю. Лишь бы не лез в душу.

— Э, нет, пан Годимир. Зачем мне такое прощение? Как собаке кость бросил…

— А тебе от всего сердца подавай, да? — Незаметно для себя словинец ввязался в перепалку.

— От всего, не от всего, но я объясниться пришел, а не обиды старые вспоминать!

— Еще б тебе их вспоминать! Тебя-то кто обижал? Скажи, ну?

— А ты не «нукай», пан рыцарь!

— Да тебе не все равно — «нукаю» я или не «нукаю»?

— Выходит, не все равно! — взвился шпильман.

— Да потише ты, баламут, в святом месте как никак!

— А не хочу я потише! Я тебе человеческим языком толкую — нарочно поругался с тобой! Чтоб Божидар меня одного уволок!

— Все равно — тише! Иначе говорить с тобой не буду.

— Хорошо. Тише так тише, — согласился мариенбержец. — Только ты выслушай…

— Ну, ладно. Слушаю.

— Обидел я тебя нарочно…

— Да?

— Да! Слушай, не перебивай!

— Слушаю, слушаю.

— Если бы я тебе тогда гадостей не наговорил, ты б меня выручать кинулся. Так ведь?

Годимир поймал взглядом глаза музыканта. Тот смотрел не мигая. И не отворачивался. Похоже, не врет.

— Ну… Наверное, кинулся бы, — медленно проговорил словинец.

— То-то и оно. И что бы хорошего из этого вышло?

— Не знаю, но…

— То-то и оно, что ничего хорошего. И тебе бы накостыляли, и мне, а что с Ярошем бы сделали, и говорить не хочется.

— Вроде бы ты и прав, — помолчав, вздохнул Годимир. — Только…

— Что «только»? Обидно было? Правильно. Значит, я верные слова подобрал, чтоб за живое тебя зацепить. Притворяться ты не умеешь.

— Я не умею?

— Конечно, не умеешь. Или ты думаешь, что способен соврать так, чтоб тебя не раскусили?

— Ну, не знаю. Раньше думал, что смогу.

— А я тебя сразу насквозь вижу. И думаешь, только я?

— А кто ж еще?

— Да все, кому не лень! Помнишь Яся, хозяина корчмы, где мы с тобой познакомились?

— Ну…

— Не «нукай»! Он тебя тоже сразу распознал. Как ты там ему вещал? По бревнышку, мол, корчму разнесу… И что он ответил? Не разнесешь. Ты странствующий рыцарь и все такое! Так дело было?

— Ну, так…

— Да не «ну, так», а истинно так! Ясь сразу понял, что не способен ты погром учинить со смертоубийством. Так, пошумишь для острастки и в кошель полезешь за медяками — расплачиваться за меня. А Божидар — щука старая, ученая. Супротив него Ясь — пескарик мелкий.

— Да ну?

— А ты еще не понял? Ты, пан Годимир, Божидара с яичницей не путай. Ему пальца в рот не клади — отхватит руку по самое плечо!

— А ты, значит, решил с ним потягаться? Кто кого обхитрит? — недоверчиво скривился словинец. — Ну и как? Кто кого?

— Попеременно, пан Годимир, попеременно. Божидар — пан умный, въедливый, но жадный. Как злато-серебро увидит, глазки загораются поросячьи, а руки труситься начинают. Уж можешь мне поверить. Наблюдал…

— И что с того?

— На жадность я его и взял. Вернее, он сам себя взял. Решил, что коли я из Мариенберга, то от гроссмейстера в Загорье везу письма. О том, что загорцы с орденом Длани Господней снюхались, слухи давно ходят. О них разве что глухой не знает…

— Я не знал…

— Так ты ж странствующий рыцарь. Вы все малость не от мира сего. Все мысли о драконах, королевнах, поединках. Ох, повыведут вашего брата лет через сто. Или через двести.

— Это еще почему? — снова нахмурился Годимир.

— Да потому, что вы наивные и доверчивые. Наплети таким с три мешка о рыцарской доблести и чести, так они и на смерть, и на муки, и… Да хоть дракону в пасть!

— А что здесь плохого?

— Да плохого, может быть, и ничего, только… Отстали вы, панове рыцари, от жизни, живете в вымышленном мире по большей части. А другие этим пользуются. На вашей крови и доблести себе богатство копят. А сами привыкли чужими руками жар загребать. Вот возьми, к примеру, Желеслава. Что в нем, или в королевстве его, или в челяди его осталось рыцарского, честного, благородного? А? Скажи мне, будь так любезен!

Драконоборец грустно понурил голову:

— Ну, похоже, что ничего…

— То-то и оно! И таких сейчас из десятка восемь, а то и девять!

— Быть того не может!

— Почему же? Да посмотри ты вокруг — сколько рыцарей о чести и доблести в Заречье помнят?

— Вот тут ты не прав, — воспрял духом Годимир. — Очень даже многие помнят. Пан Тишило, пан Стойгнев, например. Или вот… Пан Криштоф Черный Качур. Или скажем, пан Добрит герба Ворон.

— Эка ты хватил! — Олешек встряхнул цистру, огляделся. — Давай присядем под стеночкой. — В ногах, мудрые люди говорят, правды нет.

Кто бы возражал? Они уселись рядом, едва ли не плечо к плечу, как бывало когда-то до нелепой ссоры.

— Про Стойгнева с Тишило ничего сказать не могу. Они и правда будто из легенды оба выскочили. Слыхал про их поединок?

— Нет. А что, сражались-таки?

— Еще как! Я, правда, сам не видел, поскольку в тот день напивался бражкой до бесчувствия в компании вонючего бортника, хитромудрого разбойника и странствующего рыцаря. Не подскажешь, как его звали? Вот запамятовал!

— Не выделывайся, дальше рассказывай. Про поединок.

— О! Очевидцы свидетельствовали, что бились они, как два льва… Есть такие звери в Басурмани. Слыхал, наверное?

— Слыхал, слыхал… Зверь страшный. Полосатый и с клыками в мою ладонь. Дальше что?

— Тогда ты понимаешь, как бой происходил. По два меча каждый изломал…

— А они пеше дрались, без коней?

— Да. Решили, дескать, так надежнее. Пан Тишило три щита Стойгневу разбил. На щепочки, шестопером… А пан Ланцюг ему только два. Зато по ноге зацепил хорошо!

— Видел я. Хромает пан Тишило.

— То-то и оно! А он пану Стойгневу руку перебил. Левую, в которой щит был. От полудня до сумерек махались. Один на коленях уже стоит, другой пока на ногах, но вот-вот свалится. А все равно бьют друг дружку. Промахиваются, едва ли не падают, а бьют! В конце концов пан Стойгнев пану Тишило по шлему попал. Но и сам свалился в беспамятстве. А на другой день ни один, ни другой не в силах встать оказались. Вот и порешили бой отложить до той поры, когда оба сил наберутся и раны залечат.

— Вот это рыцари! — восхитился Годимир.

— Ага! Знал бы ты, как тот же Божидар ругался, когда об их подвиге узнал. Два барана, говорит, лбами бились. Хоть бы оба последние мозги повышибли.

— Да что ты такое говоришь?

— Мало ты панов местных знаешь. Они тут давно готовы шпоры и меч заложить, если ростовщик хорошую ссуду пообещает. А пан Божидар среди них — первый. Эх, как он меня уламывал письма ему показать, которые якобы гроссмейстер Торвальд Хмурый королю Момчило Благословенному в Жулны со мной пересылал. Вот смешной! Думал, ему какая денежка перепадет, если он нос свой всунет в дела загорцев… Понятно дело, что уговаривал он меня уже после того, как обыскал десять раз.

— А ты?

— А что я?

— Что ему сказал?

— Вот чудак ты, пан Годимир! Что же мне ему говорить, когда нет у меня никаких писем.

— Вот опять ты врешь! — Словинец даже кулаком по колену пристукнул от возмущения. — Ведь есть у тебя письма!

— Нету!

— Есть. В цистре их хранишь. Скажешь — нет?

— Откуда ты… — ошарашенно протянул Олешек и вдруг сообразил: — Девка? Велина?

Годимир кивнул.

— Она? Ух, оторва! — Шпильман даже горлом заклокотал от ярости. Таким его рыцарь еще не видел ни разу. — Это ж надо! Куда забралась! То-то, я слышал, вторая и третья струны не строят, как положено! А это она полазила! Ничего, я ее еще повстречаю…

— Думаю, повстречаешь, — пообещал с легкой угрозой в голосе Годимир. — И, скорее всего, гораздо раньше, чем рассчитываешь.

— Да? — Музыкант не испугался. — Вот тогда и поговорим.

— Хорошо. Поговорите обязательно. Ты скажи, зачем опять врал мне?

— Понимаешь… — Олешек вздохнул. — Не моя это тайна. Ты же рыцарь. А рыцарь о чести прекрасной панны должен печься. Так?

— Так, — согласился драконоборец.

— Значит, ты меня понимаешь. Почему я письма прятал, почему не признавался ни в чем… — Музыкант виновато шмыгнул носом.

— Ну, мне ты мог…

— Не мог! — отрезал мариенбержец. Потом добавил мягче: — Не обижайся, пожалуйста. Правда, не мог. Тайна, что двоим известна… Сам понимаешь.

— Понимаю.

— Значит, мир?

— Мир.

— Это хорошо. Знаешь, я недавно песенку сложил…

— Господь с тобой! Мы же в часовне!

— Да я петь и не собирался. Хочешь, просто расскажу?

— Ну… давай.

— Даю, — улыбнулся шпильман. — Эх, пан Годимир, пан Годимир… Когда ж ты «нукать» перестанешь?

— Да никогда, наверное. Ты песню читай…

— Хорошо. Слушай.

Олешек откашлялся и начал:

Они помолчали.

Иногда помолчать, сидя рядом с другом, приятнее, чем с ним говорить. Ведь говорить человек способен с кем угодно — и с врагом, и с приятелем. А молчать вместе, да так, чтоб это не тяготило? Только с другом.

Потом Олешек вдруг сказал, тяжело вздохнув:

— Мне вообще-то в Загорье надо.

— Как?! — чуть не подпрыгнул словинец.

— Так письма мне в Загорье надо доставить.

— Вот это да! Ты что, не знаешь?

— Что не знаю?

— Что загорцы вторглись в соседнее королевство.

— Как?

— Кто его знает — как? Я ж там не был. А Кремень черную стрелу прислал.

— Кто прислал?

— Король Кремень Беспалый. Его столица в Ломышах.

— Вот названия придумывают эти заречане! — всплеснул руками шпильман.

— Названия как названия, — пожал плечами Годимир.

— Ладно! Господь с ними, с названиями! Что там загорцы?

— Ну, толком я и сам не знаю. Гонец, когда умирал, сказал, что режут, жгут…

— Помоги мне удрать из Ошмян! — Олешек переменился в лице, вцепился Годимиру в рукав. — Помоги, Господом прошу!

— Ты что? Что с тобой случилось?

— Не спрашивай. Помоги. Я тебя очень прошу! — Шпильман заискивающе глянул снизу вверх — даже сидя он был ниже словинца почти на голову.

— Что-то я тебя не пойму…

— Да не надо понимать! Просто помоги выбраться из замка и из города. Мне Божидар по замку разрешает невозбранно ходить — гуляй, мол, где хочешь. А вот в город — ни-ни. А тем паче, я думаю, за городскую стену…

— Да зачем тебе?

Олешек напрягся. Потом махнул рукой:

— Ладно. Скажу. Пани, которой я письма должен доставить, столь высокопоставлена в Загорье, что… В общем, ты меня понял. Не могу я больше говорить, не могу! — Он опять едва не сорвался на крик. — Я остановлю войну.

Годимир сцепил зубы. Прищурился:

— Точно остановишь?

— Точно. Обещаю. Чтоб мне цистры в руках не держать!

Вот это клятва. Всем клятвам клятва, если принять во внимание трепетное отношение шпильмана к своему инструменту. Не нарушит. Будем надеяться и верить. А если не верить другу, зачем тогда нужна дружба?

Вот только как ему помочь? Если охрана получила распоряжение не выпускать шпильмана из замка, то просьба странствующего рыцаря может показаться им не слишком убедительной. Даже если рыцарь прибыл вместе с их королевной и сражался на мосту за ее право войти в город.

Но, быть может, слово самой королевны будет значить больше?

Не исключено…

Только бы верные Божидару стражники не вмешались. Иначе без шума не выберешься.

— Ладно. Попробую тебе помочь. — Годимир поднялся на ноги, одернул кольчугу. Зевнул. — Как же я хочу спать…

— Выспаться успеешь потом, — подскочил Олешек. Засуетился, открывая дверь.

— Ага. В могиле, не иначе.

— Да что ты такое говоришь, пан рыцарь!

— Еще не рыцарь, если ты не забыл.

— Да брось ты! Долго ли?

— Смотри, сглазишь — в Загорье найду, — пригрозил драконоборец, выходя в коридор. — Хорошо бы с панной Аделией поговорить. Глядишь, и помогла бы…

— Так в чем дело?

— В чем, в чем… — ворчливо протянул Годимир. — Как ты думаешь, если молодая панянка весь день в седле провела, что она ночью делать должна?

— А не знаю! — хитро ухмыльнулся Олешек. — Иная может весь день на охоте скакать, а ночью… танцевать до упаду.

Словинец покачал головой:

— А я думаю, спит она. Раньше завтрашнего полудня не проснется. А потому мы попробуем стражникам головы задурить. Я им скажу, что ее высочество распорядилась тебя выпустить. Все видели, как я с ней вместе в замок входил. Поверят.

— Поверят? Точно?

— А ты можешь что-то другое предложить?

— Я? Нет. — Шпильман покачал головой. — Если б я мог, сидел бы я тут… Ага, подставляй кошель!

За разговорами они не заметили, как оказались в главной зале. Ничего удивительного — в любом замке коридоры сходятся к ней. И целыми днями здесь кипит бурная жизнь. Встречи, разговоры, пиры и выступления заезжих шпильманов с жонглерами. А когда гостей съезжается слишком уж много, то отдельные комнаты находятся, как правило, лишь для самых богатых и именитых, навроде прославленных рыцарей или соседских королей с семьями. Паны попроще довольствуются лавками в той же зале. Да и оруженосцы со слугами спят тут же. Порой прямо на полу.

Нынче, к счастью для Годимира с Олешеком, рыцари из замка Доброжира разъехались. Сам король кинул клич — найдите, мол, пропавшую наследницу. Как говорится, такая-сякая сбежала из дворца… Почему-то эта строчка, услышанная давным-давно, так давно, что и не вспомнить, где именно, не шла у драконоборца из головы. Теперь через главную залу можно было пройти без риска перецепиться через чьи-нибудь ноги или наступить на беспечно отброшенную во сне ладонь.

В углу горел укрепленный в поржавевшей скобе факел. Горел тускло, чадно. Подрагивало неровное пламя, но света давало достаточно, чтобы не врезаться с налета в угол стола самыми нежными частями тела.

— На выход или как? — почему-то шепотом пробормотал шпильман.

— Или как! — откликнулся Годимир и вдруг услышал в том самом коридоре, по которому они пришли, шаркающие шаги и покашливание. — В угол, бегом!

Собственно, прятаться было ни к чему. Не обрубок хвоста выверны они же украсть пришли? Просто, когда крадешься в чужом жилище среди ночи, желание спрятаться, чтобы тебя не застали врасплох хозяева и не засыпали ненужными вопросами, возникает как-то самопроизвольно, без участия рассудка. Иной раз даже удивление находит — ведь ничего плохого не делаешь, а ноги сами в укромный уголок бегут.

Если бы Годимир гулял по зале один, он успел бы скрыться без труда. Но шпильман, не раз и не два показывавший свою малую способность быстро действовать в мгновения опасности, неожиданно заартачился, словно не понимая, чего от него хотят. Попытался вырвать рукав из пальцев драконоборца и в результате опрокинул лавку.

По мнению рыцаря, на грохот непременно должна была сбежаться вся замковая охрана. Он даже усомнился: а стерегут ли ночью сердце ошмянского королевства? Или идут самым легким путем — запирают засовы, а дальше хоть трава не расти?

Господь миловал.

Вместо возмущенных стражников с гизармами наперевес в залу вошел сам король Доброжир.

Да-да, его королевское величество собственной персоной. Только персоной изрядно потрепанной и постаревшей на добрый десяток лет от последней встречи.

Вместо скромного, но добротного зипуна с оторочкой из бобрового меха — непонятная «разлетайка», долгополая и бесформенная. На ногах — растоптанные чуни[39]. Ну, или что-то на них похожее. Тронутые сединой волосы торчали во все стороны, как у линяющего по весне кота. А в особенности привлекали внимание сливово-сизые, набрякшие мешки под глазами, багровый, весь в синюшных прожилках нос и сухие, обметанные лихорадкой губы.

И это батюшка панны, которую Годимир полюбил?

Увы, да. И хотя бы поэтому надо быть с ним сколь возможно более почтительным.

Драконоборец склонился, прижимая ладонь к груди. Потянул за собой ругающегося сквозь зубы шпильмана. Олешек отвесил изысканный поклон, но тут же воспользовался им, чтобы потереть отбитую коленку.

— О! А вы кто? — хриплым, посаженным, как у загулявшего плотогона, голосом спросил Доброжир.

— Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, — напомнил молодой человек.

— Годимир? Герба Косой Крест? — приподнял бровь король, стряхивая пальцами что-то невидимое с плеча. — А! Как же! Помню, помню. Драконоборец. Настоящий. Из-за Оресы. Верно?

— Истинно так, твое величество.

— А второй? Нет, погоди. Не говори. Сам вспомню. Шпильман заезжий. Божидар его лазутчиком объявлял. Удивительно… Что ж это лазутчик и не под стражей?

— Почту за честь объяснить, твое величество… — велеречиво влез Олешек, но король его не слушал.

Доброжир подошел поближе к словинцу, дохнув кислым запахом подбродившей капусты и ядреным перегаром, свидетельствующим о неумеренном потреблении браги. Причем, по всем признакам, свекольной. Спросил, ежась и стягивая «разлетайку» у горла:

— Пан Годимир, а скажи мне, как рыцарь рыцарю, у тебя чего-нибудь дернуть не найдется?

— Что? — не понял словинец. — Кого дернуть?

— Да не кого! — скривился король. — А что! Браги там… — Он протянул руку, снял с кольчуги молодого человека нитку или пылинку-паутинку. — Вина. Можно и пива, но оно слабое. Не люблю пиво. От него штаны… Тс-с-с… Я тебе ничего не говорил. Глянь туда!

Заречанин ткнул пальцев в темный угол.

— Что там, твое величество?

— Не видишь? Эх, какой же ты драконоборец! Так и дракона проглядишь.

— Да не вижу…

— Не видишь и ладно. Что там насчет браги? — Король придвинулся почти вплотную. От его одежды воняло потом и мочой. Видно, не зря про пиво вел разговор.

— Ну, твое величество, нет у меня ничего…

— Врешь! — Доброжир погрозил пальцем. — Прячешь. Ты, пан Годимир, правильно делаешь, что прячешь! Никому не говори. Никому. А особенно, Дельке моей. Доченьке родимой… А то она опять визжать начнет. Знаешь, как она громко визжит? А у меня голова ж не чугунная. Так когда мы дернем по малой?

Не прерывая тирады, король шарил пальцами по своей одежде и волосам. Что-то ловил щепотью (блох, что ли?), бросал под ноги. Пару раз пытался и до усов Годимира дотянуться, но словинец брезгливо отшатнулся, стараясь, впрочем, не выглядеть чересчур непочтительным.

— Нет у меня ничего. Честное благородное слово, — развел руками драконоборец. — В дороге долго был…

— Я понимаю. Обеты рыцарские и все такое… Но мне-то ты можешь помочь? Я ж Дельке ничего не скажу. Глоточек. Всего один глоточек.

Годимир уже и не знал, как отделаться от приставучего, словно три нищенствующих монаха сразу, короля. Или правда кликнуть кого-то из челяди? Глядишь, его величество побоится, что шум поднимется и до Аделии дойдет отголосок. Дочку он, похоже, всерьез опасался. Что ж она такое учинила, вернувшись под родительский кров? Не иначе все хмельное, что в замке хранилось, под замок надежный упрятала, а то и спровадила в выгребную яму. А где же король в ее отсутствие себе бражку добывал? Или нарочно кто-то поставлял. Ох, непрост Божидар, ох, непрост… Серьезную видать игру затеял, если короля споил, наследницу престола в город пускать не велел.

— Что ты таращишься, пан Годимир, как домовой на крынку с медом? — Сухие пальцы Доброжира ткнулись рыцарю под ложечку. — Ты меня, никак, обидеть задумал?

— Нет, твое величество. Нисколько. И в мыслях…

— Врешь! Ты со мной выпить брезгуешь. Или жалеешь. Нельзя жалеть. Как сказано в «Деяниях Господа»? И вернется сторицей…

Словинец уже не знал как быть. Хоть молча разворачивайся и бегом по коридорам, пока не достигнешь спасительной часовни. И то под вопросом — можно ли от Доброжира в его замке скрыться? Наверняка он тут, как рыба в воде.

— Твое величество! — неожиданно шагнул вперед Олешек.

— Шпильман? Говори. Только быстро, а то мне нужно брагу искать…

Годимир незаметно отошел назад, оставляя мариенбержца лицом к лицу с Доброжиром. Никто его в спину не толкал. А раз сам влез, пускай сам и выкручивается.

— Твое величество, у меня найдется пара глотков.

— Правда? — Король молниеносно вытянул вперед руки со скрюченным пальцами. Попробуй пообещай и не дай — в глотку вцепится и поминай как звали!

— Правда. Вот баклажка, — музыкант для убедительности встряхнул небольшую флягу, оплетенную лозой. Подтверждая его слова, внутри что-то булькнуло.

— Давай! Повелеваю тебе…

— Э-э, нет, твое величество. Не пойдет.

— Как не пойдет? Я сейчас стражу!..

— Не надо стражу, — испугался шпильман. — Давай так, твое величество. Я тебе баклажку, а ты меня из Ошмян выведи.

— У-у-у, — протянул Доброжир. — Эдак мы до рассвета промаемся.

— И что с того?

— Ага! А на рассвете Делька проснется. Если она меня, короля и родителя, не жалеет, знаешь, что она с тобой учинит?

— На кол, самое малое, — шепнул Годимир.

Олешек передернулся, но стоял на своем:

— Не хочешь сам выводить, прикажи кому-нибудь. Но только я просто так баклажку не отдам.

Пальцы короля забегали по рукаву бесформенного одеяния с лихорадочной быстротой, напоминая расхожую фразу, что, мол, спешка нужна при ловле блох и при поносе.

— Ох, ты и ушлый малый, шпильман чужеземный… Ох, и ушлый!

— Какой есть, твое величество. А решать тебе.

— Раз мне решать, сейчас и порешим. — Заречанин схватил музыканта за полу зипуна и поволок за собой. До Годимира донеслось его малосвязное бормотание: — Разве я не понимаю? Ты мне, я тебе. Господь учил помогать ближнему. Вот Божидар добрый, помогает…

Они скрылись в темноте, оставив драконоборца стоять с раскрытым ртом. Ай да Олешек. Ну, скажите на милость, нужна такому чья-либо помощь? Хитрец, ловкач и умеет воспользоваться слабостью другого. Может, и вправду лазутчик?

А если не лазутчик, то гад бессовестный, это уж совершенно точно. Удрал и не попрощался. Не договорился о встрече. Друг называется.

Годимир развернулся и медленно пошел обратно. К алтарному престолу, расшитому антиминосу, иконам и «Деяниям Господа». Как ни крути, а если предстоит тебе посвящение, блюди традиции. Молись и достигай просветления. Получив пояс и шпоры, в любой корчме наверстаешь упущенное.