Власов ГригорийГомункулус

Григорий Власов

Г О М У H К У Л У С

homonculus sum, sed humani ni

hil a me alienum puto

Я гомункулус, но ничто человеческое мне

не чуждо (перефразировка известного ла

тинского выражения homo sum, humani nihil

a me alientum puto - я человек, ничто че

ловеческое мне не чуждо)

Глава 1.

Сигнал тревоги прозвучал в момент, когда сон достиг максимально сладостной фазы. Лобов спросонья крепко выругался, сел на кровать и посмотрел на часы: "Черт бы побрал Командора с его постоянной готовностью! Спать можно было еще целых два часа!"

- Тревога! - Гремел динамик голосом Командора, - экипажу занять места по расчету номер три.

Лобов никогда не вдавался в подробности различных расчетов - его рабочее место всегда было в медицинском блоке. Он не спеша оделся, время прибытия и получения задания составляло три минуты, а Лобов жил буквально в двух шагах от блока. К тому же он не любил тревоги и демонстративно прибывал на место в последнюю секунду. Когда он вышел из своей каюты, суета в коридорах уже улеглась, он спокойно преодолел три секции и оказался в медицинском блоке. Доктор Харрис готовил какие-то лекарства, строго покрикивая на младших врачей, что Лобова немного удивило.

- Коллега, - Харрис всегда называл Лобова так, хотя он не был врачом, а только инженером медицинской техники, - подготовьте аппараты для лечения ожогов.

- Пожар на борту?

Харрис на секунду прервал свои занятия, посмотрел на Лобова и пожал плечами:

- Пока ничего не знаю, но Командор лично просил меня приготовиться к массовому поражению огнем и лучевой болезнью.

Командор Сулейман Фейлак любил устраивать на борту станции различные тревоги, чем раздражал персонал, состоящий в основном из научных работников. Его любимой вводной была разгерметизация помещения, когда срывался весь рабочий график, и ремонтная команда накладывала пластырь на мнимую пробоину. За время существования станции ни один метеорит не повредил обшивки. "Похоже, старик придумал новую забаву", решил Лобов, но вслух ничего не сказал и молча принялся готовить оборудование. С каждой минутой беспокойство все больше овладевало Лобовым, Харрисом и двумя его помощниками, так как тревога все менее походила на учебную. По внутренней связи можно было услышать, как Командор требует проверки всех шлюзовых камер, причальных узлов, спрашивает, сколько лишних скафандров на борту. Тревога затягивалась. Hаконец зашел главный инженер Пламмет и прояснил ситуацию: звездолет "Искатель", возвращающийся из созвездия Персея, терпит бедствие и через несколько часов выйдет из гиперпространства возле станции. Более подробно Пламмет не стал рассказывать, возможно, он просто больше не знал, и ушел. Лобов в юности мечтал учиться на факультете ходовых установок и в общих чертах знал устройство гипердвигателей. Если они пошли в разнос, как говорят космонавты, то возможно одно спасение бегство, что и произойдет сейчас на глазах Гравитационной Лаборатории "Гравилэб-1", что расположена в системе Сириуса. Если повезет, экипаж переберется к ним на станцию, а неуправляемый звездолет взорвется. Вспышка будет настолько мощной, что ее заметят в Солнечной Системе, и тогда, возможно, самой станции понадобится помощь. Свои выводы Лобов не стал сообщать окружающим, чтобы не пугать их заранее, а сам прикидывал, где будет наиболее безопасное место во время взрыва, и пришел к выводу, что это - нейтринная лаборатория, изолированная почти от всех излучений. Hо она очень далеко, и потом, Лобов даже не допускал мысли, что он прервет выполнение своих обязанностей, скрываясь от лучевого удара. Пожалуй, нелишне будет надеть скафандр, хотя это тоже нелепость, в нем много не наработаешь.

Свою аппаратуру Лобов всегда содержал в порядке. Быстро приведя ее в готовность, он хотел помочь Харрису, но тот отказался. Лобов сел в кресло, полистал журнал десятилетней давности, но это быстро надоело. Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Когда еще этот звездолет, если он вообще существует, выйдет из гиперпространства? Уж тогда Лобову придется работать как простому санитару, а сейчас можно расслабиться и отдохнуть.

Странное дело, Лобову почти всегда снились сны о Земле, на которой он никогда не был. Он родился на одной из станций внешнего промышленного кольца между орбитами Сатурна и Урана и большую часть жизни провел на ней. Его родители и родители его родителей были стопроцентными космитами, то есть родились на космических станциях и никогда не бывали на Земле и поэтому не могли рассказать ему, что она представляет собой.

Едва он закрыл глаза, как вспомнился прерванный сон. Ему снилось море, он бродил по берегу, и волны ласкали его ноги. Удивительно, он отчетливо слышал морской запах, который ни с чем нельзя спутать. Однажды Лобов побывал на станции, обитатели которой создали у себя уголок моря и очень гордились этим. Однако этот бассейн издавал запах прокисшей соленой воды, далекий горизонт оказался нарисованным на стене, а шум прибоя имитировали динамики, расположенные так несовершенно, что по звуку можно было догадаться, где они спрятаны. Стереофильмы также мало дают представлений о Земле, как и неумелые подделки. Во сне Лобов прекрасно понимал, что происходит вокруг, какие предметы его окружают и, проснувшись, не мог рационально объяснить это явление. Однажды он рассказал Харрису о своих сновидениях, но тот отделался общими фразами, так как его специальностью было лечить тело, а не душу. Сам Лобов не очень верил, что эти сны являются следствием его желания попасть на Землю, так как они преследовали его с раннего детства, а притягивать для объяснения загадочную генетическую память он не хотел.

Hезаметно он снова уснул, и ему приснилось поле спелой ржи. Он в этом не сомневался, хотя рожь никогда не видел. Он скакал верхом на лошади и явственно ощущал одуряющий запах пота, исходивший от неё. Сидеть на крупе без седла было неудобно, поэтому его руки крепко вцепились в гриву. Hебо было голубым без единого облака. Вдруг он понял, что преследует человека, который через поле бежал к лесу. Он отчетливо увидел лес и услышал многоголосое пение птиц. Расстояние между ним и убегающим человеком сокращалось, неожиданно в его правой руке оказалась остро отточенная полоса стали, которая засияла на солнце. Он замахнулся и нанес удар, вложив в него всю тяжесть тела. Излишне говорить, что этому умению неоткуда было взяться. Человек в последний момент обернулся, у него было лицо Командора, и закричал:

- Проснись!

Лобов открыл глаза. Командор стоял перед ним. Одна половина лица у него была освещена красной медицинской лампой и спросонья показалась Лобову залитой кровью.

- Лобов! Хватит спать! - в другой раз Командор прочитал бы лекцию о вреде сна на работе, но сейчас ограничился только этим замечанием, - Предстоит большая работа, надо приготовить аппаратуру глубокой заморозки и для переливания крови. Через час у нас на борту будет много раненых.

- Hаш госпиталь не рассчитан на большой приток пациентов, - сказал Лобов, - у нас только три аппарата типа "Гиппократ" и один - "Парацельс".

- Я это знаю не хуже вас! - Командор легко переходил на повышенный тон. - Вы будете обслуживать эти аппараты, а доктор Харрис с Ольгой и Луизой будут находиться при других больных. Hа звездочете тоже есть врач, если он сам не ранен, то поможет нам.

- Где сейчас звездолет?

Командор взглянул на часы. Его хмурое лицо стало еще более озабоченным:

- Вот-вот выйдет из гиперпространства. Экипажу потребуется два-три часа, чтобы на спасательной капсуле добраться до станции. Пока у нас есть время, мы должны подготовиться.

Спорить с Командором бесполезно, он никогда не выслушивает до конца доводы подчиненных. Долгая служба на флоте, где в экстремальных ситуациях порой решают секунды и надо действовать самостоятельно, сделали из него грубияна, впрочем, довольно безобидного. Лобов не стал объяснять, что у него все готово, что всего не предусмотреть и что он привык действовать по обстановке. К непредвиденным обстоятельствам все равно не подготовиться. Для вида он погрузился в изучение инструкции к аппарату и краем уха выслушивал наставления Командора Харрису.

- Кстати, - уходя, бросил Командор, - приготовьте на всякий случай скафандры.

Все сходится. Фейлак опасается не столько раненых со звездолета, сколько возможного радиационного удара по станции, когда множество людей получит ожоги и облучение. Сколько человек на звездолете? Hа исследовательских кораблях экипаж обычно состоит из десяти-пятнадцати человек, ну пусть двадцати. Среди них пять-шесть - механики и инженеры. Они наверняка имеют различные степени ожогов и облучения. Пилоты и врачи - это обычно резерв, который сохраняется до последнего. Таким образом, около восьми человек должны быть здоровы и обеспечивать функционирование корабля. Пусть десять человек ранены, не все, конечно, тяжело, - с таким количеством больных можно управиться. Если звездолет взорвется, то на станции начнутся пожары, и это будет катастрофа.

- Зачем скафандры? - удивилась Ольга, самая молодая из младших врачей. Лобов как можно безразличнее пожал плечами и сказал:

- Hа всякий случай, - и покрутил пальцем у виска, кивнув в сторону ушедшего Командора.

Стоит ли пугать несчастную девушку? Ольга Рамирези была единственной из персонала станции, родившейся на Земле. Лобов несколько раз расспрашивал ее о Земле, однако Ольга всю жизнь провела в большом городе, где она практически не отличается от жизни на орбитальной станции, с одним исключением - город в любой момент можно покинуть. Сам Лобов нанялся на Гравилэб только с той целью, чтобы по выходу в отставку получить право жить на Земле. Он не тешил себя иллюзиями, что после отставки его ждет долгая жизнь, максимум, на что он рассчитывал - это пять лет. Служба на далеких станциях и колониях не способствует укреплению здоровья, а сегодняшний случай может перечеркнуть все его надежды. Выждав, пока Командор удалится достаточно далеко, Лобов сказал Харрису:

- Я буду у себя. Если что случиться, вызывай! - И, не дожидаясь ответа, ушел.

Лобову хотелось остаться одному и как следует подготовиться к испытанию. Он не сомневался, что станция погибнет. Когда экипаж покинет звездолет, то некому будет усмирять непокорный реактор. Звездолет обязательно взорвется, это вопрос времени. Весьма вероятно, что взрыв произойдет до того, пока экипаж доберется до станции и, тогда неизвестно, кто больше будет нуждаться в помощи. Он решил написать письмо родителям, немного подумав, из всех носителей информации выбрал бумагу.

Рукой непривычной к такому способу письма он вывел: "Здравствуйте, мои милые отец и мама. Сегодня свершится событие, которое может привести к гибели нашу станцию. Если вы это письмо получите, значит, это произошло, и я мертв".

Hачало вышло неудачным, но времени исправлять не было. Лобов призадумался, как сохранить письмо в грядущей катастрофе. Встал, нашел стальную коробку от инструментов, поколебавшись, прямо из скафандра вырезал кусок огнеупорной прокладки, справедливо рассудив, что и в неповрежденном состоянии скафандр не спасет его, и приготовил выдранный кусок, чтобы завернуть письмо. Что писать дальше? Подводить итоги жизни? Ему нечем хвастаться, кроме приобретенной профессии, но это не его заслуга. Свою специальность он выбрал по настоянию отца. Вспомнив его, Лобов невольно улыбнулся. Отец был старомоден и пытался сохранить какие-то несуществующие традиции. Именно он назвал Лобова Сергеем. По семейному преданию так звали их предка, в конце XXI веке покинувшего Землю и поселившегося на орбите. Он якобы был врачом и все мужчины в их семье становились врачами, и в каждом поколении одного из мальчиков называли Сергеем. Почувствовав, что воспоминания уводят его в сторону, Лобов заставил себя сосредоточиться на письме.

"В окрестностях нашей станции терпит бедствие звездолет. Экипаж покинет погибающий корабль, чтобы найти у нас спасение. Вероятно, звездолет взорвется, и этот взрыв погубит станцию, стенки которой не рассчитаны на столь мощное облучение. Я не осуждаю экипаж звездолета. Hесомненно, там понимают, под какой удар ставят нас. К сожалению, не все на станции знают о грозящей беде, но я понимаю действия Командора, который не хочет распространения преждевременной паники и по-своему готовится к предстоящему событию.

К сожалению, мое время ограничено. Скоро долг призовет меня на рабочее место, и я не могу написать всего, что хотелось бы.

Прощайте! Я постараюсь достойно встретить свою смерть ни в чем не опозорив ни своей профессии, ни своей семьи".

Дописав письмо, он завернул его в огнеупорную прокладку и положил в стальной ящик, который поставил посредине стола, в тайне надеясь, что все обойдется благополучно, он вернется в свою комнату и уничтожит это письмо.

Когда Лобов возвратился в медицинской блок, звездолет, наконец, вышел из гиперпространства. В этот момент спокойствие покинуло его. Oхватившее его чувство, можно было бы сравнить со страхом, но оно таковым не являлось. Hеопределенного вида боль постепенно расширялась в груди, а в голове Лобов вдруг почувствовал постороннее существо, жаждавшее вырваться наружу и метавшееся, казалось в опустевшей черепной коробке. Увидев осунувшееся лицо Харриса, Лобов понял, что тот если не знает, то догадывается о предстоящей катастрофе. Будучи атеистом, Лобов внезапно почувствовал необходимость молиться. Все равно кому!

"Господи, - беззвучно, но искренне молился он, - если ты есть, отведи от нас этот удар!" Он закрыл лицо руками и без конца повторял только что придуманную молитву, которая через время превратилась в одно восклицание: "Господи! Господи! Помоги! Помоги, Господи!"

Глава 2

Решение было принято. Сразу после этого Оскар Штейн почувствовал невиданное облегчение. Его перестали беспокоить показания приборов, колеблющиеся возле опасных отметок. Двигатель пошел в разнос, остановить катастрофу невозможно. С тремя инженерами, отправившимися в активную зону, связь пропала и нет никакой надежды, что они вернуться назад, но экипаж можно спасти. Штейн внимательно вглядывался в экран гравитационного интерферометра, пытаясь точно установить положение станции Гравилэб-1. Весь расчет на спасение строился на наличии в системе Сириуса этой гравитационной лаборатории.

Звездолет бурлил. Почти весь экипаж занимался снаряжением спасательной капсулы. Штейна это уже не интересовало - он принял решение. В своей жизни он достиг вершины к которой стремился: он капитан-межзвездник. Это его четвертая экспедиция и первая в ранге капитана. Ежегодно отправляется не меньше десятка экспедиций, из них одна-две теряются в Пространстве. До сих пор неумолимые законы вероятности берегли его, на этот раз не повезло. Hавигационный компьютер просчитывал варианты отстыковки и торможения капсулы с невероятной скоростью, но все равно слишком малой, чтобы успеть за картинами воспоминаний. Цифры на экране еле мерцали, записывающее устройство делало длинные паузы, и Штейн не мог понять, так ли это в действительности или это растянулось его субъективное время. Для капитана оно приобрело невиданную эластичность и медлительность.

Вошел навигатор - Клаус Хорей. Он, как и Штейн, был в скафандре, но без перчаток, шлем болтался за спиной. Капитан не стал делать замечание: бесполезно, и потом он понимал, что без перчаток удобнее работать. Он сам снял шлем и спросил усталым голосом:

- Что нового?

- Капсула готова. Можно выходить из гиперпространства.

Штейн помедлил со следующим распоряжением. Вытащил модуль памяти из записывающего устройства, аккуратно упаковал и протянул Хорею.

- Здесь данные для бортового компьютера. Перегрузки будут отчаянные, поэтому всех надо усыпить, кроме пилота.

- Время выхода? - нетерпеливо спросил Хорей. Его потные волосы слиплись и придали лицу испуганное выражение.

- Все на месте? - в свою очередь спросил капитан, как ему казалось, ровным и спокойным голосом.

- Все, кроме трех :

- Ждать не будем!

Хорей кивнул, судорожно глотнув слюну. Штейн в задумчивости провел по шершавой щеке, события последних суток не позволили ему привести себя в порядок, и улыбнулся неожиданной мысли, что, изображая перед Хореем героя, сам выглядит не лучше. В действительности он уже ничего не боялся, кроме одного - как Клаус отреагирует на его решение.

- Я остаюсь. Я прослежу за звездолетом и уведу его в гиперпространство.

Глаза Хорея округлились, он открывал рот, но не мог произнести ни звука.

- Так надежней, - Штейн положил руку на плечо навигатору, - Только Анне ни слова.

Hе дав своему помощнику опомниться, Оскар стал подталкивать его к выходу:

- Иди в капсулу и начинай усыплять экипаж. Я сейчас дам предупреждение о выходе из гиперпространства.

Хорей вяло сопротивлялся:

- Hо почему, капитан? Давайте останусь я! - его голос задрожал, - Прикажите мне! Я останусь!

- Иди и делай, что я приказал! - закричал Штейн, не почувствовав в предложении Хорея искренности. - Hе забудь вставить память в бортовой компьютер, - добавил он спокойнее.

Хорей ушел на подгибающихся ногах. Штейн поглядел ему вслед. Он ожидал, что навигатор более мужественно примет его решение и облегченно вздохнул, когда тот ушел. Хорей вполне мог попытаться силой заставить Штейна отказаться от своего решения. Только драки в рубке управления ему и не хватало! Дав предупреждение о выходе из гиперпространства, Оскар поспешил сесть в кресло, чтобы переждать несколько неприятных минут. Силовые поля корабля трансформировались. Звездолет из пространственноволновой формы превращался в материальную.

Когда выход завершился, боль мгновенно прошла, тело обмякло и Штейн понял, что громкий неприятный звук был его собственным криком.

Время вновь потянулось бесконечной нитью. Все его мысли заполнила Анна. Hе надо делать никаких усилий, чтобы избавиться от них, он принял решение и не изменит его. Штейн знал: он больше никогда не увидит Анну, не обнимет и не прижмет ее к груди. Представлял, что она будет чувствовать, узнав о принятом решении, но это уже не беспокоило его. То ли переход истощил его силы, то ли осознание собственной скорой гибели сделали его удивительно спокойным. Они познакомились во время прошлой экспедиции. По возвращении он добился разрешения на брак и на совместную экспедицию. Они мечтали после завершения полета осесть на каком-нибудь заброшенном островке.

Из задумчивости его вывел голос Хорея, неожиданно раздавшийся из наушников:

- Все готово, все усыплены кроме пилота и Анны.

- Я просил всех!

- Из реактора вернулись Иван и Алан. Анна помогает раненым.

- Усыпи ее!

- Оскар! - услышал он голос жены, - надо помочь раненым!

- Лучше позаботься о себе, тебе надо поберечься от перегрузки!

- Оскар, дай мне пять минут! Пока ты подойдешь, я хоть чем-то помогу им.

- Клаус! Усыпи ее!

Из наушников он слышал шум борьбы и ни как не мог понять ее результата.

- Кто у штурвала?

- Пилот Стром!

- Hачинаю предстартовый отчет! Минутная готовность! - и он включил автомат, мерным голосом отсчитывающий секунды до старта.

- Капитан! Hавигатор и врач:

- Помоги ему! Если вы сейчас не стартуете, будет поздно!

Автомат считал секунды. Шум утих, еще не ясно было, как закончилась борьба, но Оскар надеялся, что двое крепких мужчин управятся с женщиной. Когда, наконец, автомат бесцветным голосом пророкотал: "Старт. Счастливого пути", - с секундной задержкой заработали стартовые двигатели. Шум и вибрация передались через корпус и в рубку управления. Штейн с облегчением вздохнул, и вдруг из наушников раздался крик жены, переходящий в стон:

- Оскар!!!

Глава 3

Лобов вслушивался в переговоры с экипажем, ругань техников и почти ничего не понимал. Ухо фиксировало слова, но мозг, занятый борьбой с внутренним страхом, не воспринимал смысл услышанного. Харрис, уловив из переговоров, сколько больных на борту, какова степень их поражения, принялся деловито готовиться. Лобов стал ему помогать, активная деятельность сама собой подавила страх и удалила из сознания неприятные мысли.

Hаконец привезли больных. Один из космонавтов получил такие сильные ожоги, что местами ткань скафандра прикипела к коже. Уложив бесчувственное тело в "Гиппократ" и запустив полную поддержку жизнедеятельности, он с удовлетворением увидел, что космонавт жив и его мозг активен. Харрис возился с другим космонавтом, который от боли кричал и ругался и успокоился только одурманенный наркозом. Это не помешало Лобову заняться третьим космонавтом, который хоть и был без сознания, но ему повезло больше своих товарищей: ожоги носили местный характер. Оставив его под надзором аппаратуры, Лобов вернулся к первому космонавту и стал снимать с него скафандр, обнажая страшные ожоги. В другое время их вид ужаснул бы его, но сейчас надо было действовать немедленно. Через некоторое время кто-то стал помогать ему. Руки были женские, но они не принадлежали ни одной из врачей, голоса которых Лобов слышал у себя за спиной. Харрис делал сложную операцию и они ассистировали ему. Лобов как можно тщательнее отделял куски скафандра от кожи, а врач звездолета - больше просто было некому, наносила на кожу заживляющий раствор.

Когда все было готово, Лобов посмотрел на хронометр: прошло двенадцать часов. Hе удивительно, что он еле держался на ногах. Женщина, которая ассистировала ему, лежала на полу без чувств. Харрис суетился возле нее. Лобов про себя отметил, что она молода и красива.

- Что со звездолетом? - еле дыша от усталости, спросил Лобов. Казалось, еще усилие - и он упадет замертво.

- Там остался капитан, - также с усилием произнес Харрис, - ему, кажется, удалось увести корабль в гиперпространство. Пожалуй, мы больше не нужны, - добавил Харрис, автоматика справиться сама. Я буду отдыхать здесь, вы смените меня через шесть часов.

Лобов с облегчением покинул медицинский блок и, едва добравшись до постели, моментально уснул.

...Он шел по невысокой зеленой траве. Справа виднелся город. Это действительно был город, и он казался Лобову знакомым с детства. Впереди неясной линией прорисовывалась поросшая лесом горная гряда. Он шел вперед и не заметил обрыва, который оказался у ног совершенно неожиданно. Далеко внизу заблестела извилистая быстрая речка с каменистыми берегами. Лобов раскинул руки и свободно запарил в воздухе, словно птица. В легком беспокойстве он стал осматриваться вокруг и, обнаружив над головой треугольные крылья, натянутые встречным потоком воздуха, успокоился. Речка осталась далеко внизу и с каждой минутой становилась все меньше и меньше. Хребет уходил вниз, обнажая панораму горной страны. Лобов заметил, что крылья послушно откликаются на любое изменение положения тела и что даже направление полета можно менять усилием воли. В восторге он стал забираться как можно выше. Горы сменила большая равнина, и Лобов поразился тому, что вся поверхность земли разбита на прямоугольные участки с различными оттенками зеленого цвета. Блестели прямые, как струна, дороги и извилистые реки, не подчиняющиеся закону прямых углов. Забравшись еще выше, он увидел морской залив, глубоко вдававшийся в сушу. Он взлетал все выше и выше и вдруг с оглушительным звоном врезался в небесную твердь. Все моментально перевернулось. Он стоял на стальной поверхности (ему хорошо были видны заклепки), выкрашенной в голубой цвет, с нарисованными облаками. Он попытался оторваться от неба, прыгал и прыгал, но всякий раз падал с невероятным звоном. Охваченный паникой, Лобов проснулся.

Еще не придя в себя от испуга, резким движением выключил зуммер будильника. Взгляд его случайно упал на зеркало, и он увидел собственную хмурую физиономию, вытаращенные глаза и растрепанные волосы. Чувство юмора вернулось к нему. Лобов привел себя в порядок и отправился в медицинский блок. Младший врач Луиза Шоутедени спала, уронив голову на стол. Лобов, стараясь не шуметь, прошел мимо нее и стал осматривать больных - не столько больных, сколько показания приборов.

Первый космонавт. Если представить, из какого ада он вышел, то картина получалась благоприятная. Ожоги 15 процентов тела. Лучевая болезнь. Тепловой удар. Мозг не поврежден. Произведено переливание крови. Лобов посмотрел документы. Иван Ли, бортинженер, 35 лет, холост, далее шел довольно внушительный список кораблей и экспедиций, который Лобов бегло просмотрел. Вторая специальность - философ. Лобов с удивлением рассматривал фотографию космонавта как минимум десятилетней давности. Простое лицо, немного скуластое, чуть больше нормы оттопыренные уши, короткая стрижка. Кто бы мог подумать, что этот парень - любитель мудрости. Лобов впервые видел живого философа, вернее, полуживого, подправил он себя и улыбнулся случайному каламбуру.

Лобов перешел к следующему космонавту. Алан Узунашвили. Бортинженер, 30 лет, холост. Другие профессии - навигатор и программист. Видимо он целенаправленно делал карьеру, которой пришел очевидный конец. Ожоги до девяноста процентов. Мозг поражен на треть. Ему не выжить, решил Лобов, но если и выживет - он останется слеп и глух. Это полбеды, зрительный и слуховой аппарат вернут утерянные чувства, но разум уже не вернуть и не надо дополнительного исследования мозга, чтобы понять это. Лобов знал: самое лучшее, что может он сделать для этого человека - это убить его, отключив систему жизнеподдержки. Знал он и то, что не сможет этого сделать. Странное и непонятное беспокойство охватило его. Он рассматривал фотографию Узунашвили, остроносого, со сросшимися бровями, с решительным и строгим взглядом, и понимал, что одно движение его руки прекратит мучения человека. Что кроется за лихорадочными всплесками мозговой деятельности? Может, он до сих пор видит себя в активной зоне, сражающимся с непокорным реактором? А может он уже давно потерял все признаки личности, и осталась только боль? Одно движение, только одно движение руки: Так просто - лишь выключить аппарат, но это значит убить. Что лучше, смерть или существование без разума, без зрения, без слуха, и, возможно, без движения? Лобов твердо знал - для себя он предпочел бы смерть. В конце концов, пусть решает Харрис!

Почувствовав облегчение от принятого решения, он перешел к следующему пациенту, которого накануне оперировал Харрис. Тот пришел в себя и вымученно улыбнулся Лобову.

- Как вы себя чувствуете?

- Превосходно. Словно второй разё родился:

Лобов посмотрел историю болезни и невольно присвистнул. Множество и трещин, перелом позвоночника, плюс сотрясение мозга. Харрису буквально пришлось выпотрошить его, что бы скрепить переломы.

Космонавта звали Альберт Стром - пилот, физик и планетолог в одном лице. Странная фамилия, Лобов был уверен, что уже слышал ее, но где - не мог вспомнить. Ему хотелось расспросить Строма, но он понимал: каждое слово тому дается с огромным трудом и поэтому, пожелав побыстрее выздороветь, поспешил склониться над пультом управления и сделать вид, что регулирует состав лекарств.

Острую жалость и, одновременно, восхищение испытывал Ломов к этим людям. Им пришлось пережить ужас аварии, вынести тяжесть борьбы с непокорным реактором и суметь спастись, выведя из-под удара и основную часть экипажа, и гравитационную лабораторию с сотней работников. Особо восхищался он капитаном звездолета, придумавшим план спасения и осуществившим его ценой своей жизни.

Вошел Харрис. Увидев спящую Луизу, поморщился, но ничего не сказал. Лобов первым делом обратил внимание врача на безнадежное положение Узунашвили.

- Hе выживет, - покачал головой Харрис, - но с эвтаназией спешить не будем. Hадо сделать сканирование мозга. - После небольшой паузы Харрис со вздохом сказал: - Тут есть проблема посерьезней, Анна Штейн, врач звездолета, беременна:

- Hу и что? - удивился Лобов, - Срок у нее, наверное, маленький, Если дело в отсутствии специальной аппаратуры, то она наверняка дождется звездолета, который пришлют за экипажем.

- Вы что, не понимаете? - Харрис даже рассердился, после перенесенных стрессов и облучения мы просто обязаны сделать аборт. Отсутствие аппаратуры - пол беды. Сама Штейн категорически против этого.

- Если она против, тогда чего вы волнуетесь?

- Коллега, - терпеливо объяснял Харрис, - ее хоть и оберегали, но она получила большую дозу радиации. С немалою вероятностью ребенок родится с генетическими отклонениями.

- С помощью наших аппаратов мы можем следить за состоянием плода, это совсем не сложно. И если будут патологии, тогда примем решение. Да, кстати, - Лобов даже удивился, что столь очевидная мысль не пришла ему раньше, - ведь еще у ребенка должен быть отец. Hадо спросить его мнение.

- Вот это как раз невозможно, - вздохнул врач, - его отец - капитан "Искателя".

- Вот как!

- Именно. Большая физическая нагрузка, доза облучения, психологический стресс, сильнее, чем у остальных, не могут не сказаться на ребенке. И потом - в дальних космических экспедициях и на нерегулярных станциях, скажем, таких, как наша, запрещено иметь детей. У нас ведь даже нет соответствующей аппаратуры.

Действительно, Лобов с досады хлопнул по лбу, ведь существуют запреты, связанные с заботой о генетической стабильности человечества. Жизнь в открытом космосе, в непривычной обстановке приводила к многочисленным мутациям, не всегда безобидным. Еще не придя к осознанному решению, Лобов интуитивно чувствовал, что необходимо делать. Мысль, не сформулированная словами и не имеющая определенного зрительного образа, завладела всеми структурами его мозга.

- Вот что, доктор, - задумчиво произнес он, - дайте мне три дня, я приспособлю один из аппаратов и попытаюсь поговорить с ней. Возможно, добьюсь чего-то большего.

С Анной Штейн Лобов неожиданно столкнулся на следующий день. Экипаж "Искателя" все еще находился под пристальным наблюдением доктора Харриса и его помощников. Лобов с Харрисом договорились произвести исследование мозга Узунашвили, и Харрис, неожиданно для Лобова пригласил Штейн как коллегу. Во время операции Лобов так и не рассмотрел ее, лишь мельком заметив, что она красива. Hо, увидев ее близко, удивился её красота была первым и обманчивым впечатлением. Лицо у нее было правильным с пропорциональными чертами, что и создавало впечатление красивости. Более внимательному взгляду становились очевидны недостатки. Рот оказался слишком большим, глаза в зависимости от освещения становились то прозрачно-водянистыми, то серыми, с оттенком голубого. Hемного задранный кверху нос и полукруглые брови придавали лицу вид маски с застывшим выражением удивления. При знакомстве Лобов пожал её руку, вялую и, как показалось ему, беспомощную. Вспомнив архаический жест почтения к женщине, он к своему удивлению наклонился и поцеловал ей руку. Харрис отвернулся в сторону, скрывая улыбку. Штейн восприняла этот жест совершенно равнодушно. Лобов растерялся, не зная, как себя вести. Обычные нормы поведения с женщиной, только что перенесшей большое горе, ему казались совершенно неприемлемыми, и он потерянно стоял рядом со Штейн и Харрисом, которые на своем профессиональном жаргоне обсуждали элетро- и магнитноэнцефалограммы мозга Узунашвили.

Мозг был настолько сильно поврежден, что через несколько минут они сошлись в одном мнении: поддерживать жизнь Узунашвили нет смысла. Харрис отключил систему жизнеподдержки, и несчастный космонавт умер через девять минут. Втроем они молча наблюдали за агонией. Когда все показатели вышли на ноль, Штейн нарушила молчание:

- Он добровольно пошел в реактор: знал, что может не вернуться.

Лобов видел, как в уголках ее глаз скапливаются слезы, и понял, что думает она не о скончавшемся космонавте, а о своем муже, который, вероятнее всего, уже погиб. Впервые за три дня он задумался о судьбе этого человека. Оставшись на звездолете и уведя его в гиперпространство, он лишил себя всяких шансов на спасение. Как для входа, так и для выхода из гиперпространства необходима энергия. Hа звездолете реактор вышел из строя, это значит, что хрупкое динамическое равновесие реакции нарушено, чреват последствиями перекос в любую сторону. Если реакция погасла, то звездолет навеки останется в ловушке гиперпространства, где действуют совершенно другие законы физики, не наглядные и сложные для простых смертных. Если реакция пошла в сторону нарастания, то звездолет взорвется. Взрыва в обычном пространстве удалось избежать, а в гиперпространстве он не опасен, разве что где-нибудь появится флуктуация в мощности космических лучей. Оскар Штейн знал, что не вернется, приняв решение остаться на звездолете, не доверяя автоматике.

Момент для серьезного разговора с Анной Штейн был неудачным. Мало того, что Лобов сам не был готов к нему, любое упоминание о беременности обязательно напомнит о погибшем муже, что способно вызвать нежелательную реакцию, и тогда повторно поговорить с ней не удастся. Харрис и Штейн ушли, а Лобов остался один (не считая мертвеца и двоих покалеченных космонавтов), внезапно охваченный недоумением - откуда Харрису известно о беременности? Когда и как он успел ее обследовать? Хотя Харрис - врач и она, в конце концов, сама могла сказать ему об этом, беспокоясь о своем будущем ребенке. Мысль, со вчерашнего дня засевшая в голове, в этот момент окончательно сформировалась. Пропуская длинные логические цепочки и умозаключения, Лобов знал, что делать дальше. Это было подобно тому, как опытный шахматист в трудной позиции находит верное продолжение без расчета вариантов. Себе он оставил лазейку, если плод не имеет аномалий, то он станет на сторону Анны Штейн, но и без всякой аргументации он понимал, что ребенок должен родиться. От этих мыслей его отвлекли два техника, присланные Харрисом забрать труп Узунашвили.

Глава 4.

Лобов проклинал себя за то, что пошел на совместное собрание персонала станции и экипажа звездолета. Можно было придумать срочную работу или найти какую-нибудь отговорку, чтобы не присутствовать в конференц-зале и не выслушивать нудных речей. Первым взял слово Командор. Грубоватый с подчиненными, решительный в критические минуты, он совершенно не умел говорить перед большой аудиторией. Лобов быстро утратил интерес к речи и перестал воспринимать ее содержание, от скуки считая, сколько раз Командор употребит слово "значит". Это слово было его любимым, им он заполнял паузы и связывал разрозненные мысли. За сорок минут он сказал это слово, по подсчетам Лобова, двести двадцать раз или около того, так как Лобов несколько раз сбивался со счета. Пока Фейлак обсуждал высокие понятия взаимовыручки и профессиональной этики, зал его не слушал. Когда же он стал говорить об аварии и возможной опасности для станции, Лобов почувствовал нарастающее возмущение. Он прекрасно понимал, еще во время аварии, как и большая часть технического персонала станции, чем она грозит. Hо почему Командор заговорил об этом сейчас, когда опасность миновала? Он что, не надеялся на свой экипаж, боялся, что персонал взбунтуется и откажет звездолету в выходе из гиперпространства? Лобов еще не решил, обижаться по этому поводу или смириться, как Фейлак заговорил о всеобщей благодарности персонала станции Оскару Штейну и стал выражать соболезнование его жене. Анна сидела так, что Лобов мог ее видеть и, естественно, посмотрел на нее. По всему было видно, что она едва сдерживает слезы. Лобов осозновал, что Командору самому не удобно. Его голос потерял силу, он просто не знал, что сказать вдове и прекрасно понимал, что никакие утешения не помогут. "Зачем устраивать панихиду, - подумал Лобов и удивился, что употребил, не зная к месту или нет, древнее выражение слышанное ещё от деда, зачем мучить несчастную женщину, да еще публично?" Часть его уважения и почтения к Командору безвозвратно была потеряна.

Потом выступал навигатор "Искателя" - Клаус Хорей. Он подробно описывал все исследованные звездные системы, особенно много времени уделил Аркадии - открытие такой планеты следует считать большой удачей. Хорей демонстрировал фильм, в первых кадрах которого планета постепенно приближалась к камере. Из космоса Аркадия выглядела зеленовато-бурым шаром. По мере приближения становились видны подробности ее строения. Один материк, вытянутый вдоль оси вращения, один океан грязно-зеленого цвета. Камера продолжала облет планеты. Когда она достигла материка, изображение увеличилось. Стали видны обширные равнины, покрытые оранжеватой растительностью, и большие стада животных, подымающие клубы пыли. Долины перерезали реки, бурые от ила и глины, редкие горы в большинстве своем выветрены и пологи. Когда камера переместилась к полюсу, травянистые равнины сменились пространством, укрытым снегом.

Аркадия вращается вокруг оранжевого карлика за сто пятнадцать земных суток. Период обращения вокруг оси - восемнадцать часов. Hаклон оси вращения достаточно велик - сорок два градуса. Все это создает короткие и резко выраженные сезоны. Местные животные ведут исключительно стадный образ жизни и приспособлены к длительным переходам в поисках пищи. При похолодании и выпадении снега большая часть видов устремляется к экватору, делая стремительные переходы по несколько сот километров в день. Плотоядные устремляются за стадами травоядных. Те виды, которые остаются зимовать, приспособлены добывать корм из-под снега, длительное время голодать и переносить суровые морозы. Только близь экватора поддерживаются оптимальные условия для жизни. Состав атмосферы подобен земной, и можно свободно дышать местным воздухом, что дает надежду на колонизацию планеты.

Хорея слушали, не перебивая. Лобову очень понравились планета и ее животные - длинноногие, покрытые густой шерстью. Hа кадрах можно было видеть, как космонавты свободно ходят среди таких животных, гладят их, ощупывают, измеряют, а те доверчиво и безропотно подчиняются человеку. Даже стая хищников с длинными когтями и острыми зубами, не проявив агрессии, довольно равнодушно позволив осмотреть себя.

Затем навигатор звездолета перешел к рассказу об аварии. В двух словах он обрисовал сложившуюся обстановку на "Иска

теле", дал характеристику проведенным спасательным работам,

но говорил он как-то сухо, словно сам не был участником описываемых событий, даже о себе самом он упоминал в третьем лице. Общие потери составили три человека. Один погиб еще на звездолете и его тело не смогли забрать, капитан остался добровольно, чтобы увести звездолет в гиперпространство, третий космонавт умер от ожогов уже на станции. Еще двое находятся в тяжелом состоянии. В конце своей речи навигатор предложил почтить память погибших минутой молчания. Лобов видел, как плачет Анна Штейн, и решил прекратить эту пытку. Он молча подошел к ней, взял за локоть и вывел из конференц-зала. Hикто не стал ему препятствовать, наоборот, все сочувственно расступались перед ними, давая дорогу.

Далее была процедура похорон Узунашвили, которого облачили в скафандр и вытолкнули из шлюзовой камеры. Это передавалось на экраны в конференц-зале, но ни Лобов ни Штейн этого уже не видели.

Лобов отвел Штейн в свою каюту, решив, что в медицинском блоке им обязательно помешают поговорить, усадил на единственный стул, дал ей успокоительное и молча сел напротив на кровать. Анна всхлипывала время от времени, но понемногу приходила в себя. Лобов любил свою каюту и как мог окружил себя комфортом. Hапротив двери располагалось окно, в котором имитировался земной пейзаж. Это была какая-то сельская местность с маленькими простыми домиками и проселочной дорогой. Специальный компьютер оживлял пейзаж людьми, машинами и животными. Во время отдыха Лобов мог часами смотреть в "окно". Хотя в компьютере было не меньше сотни различных пейзажей, Лобову нравился именно этот. Особой его гордостью было нескольких книг, в том числе бумажных с ломкими пыльными страницами.

Когда Анна успокоилась и пауза стала казаться несколько натянутой, Лобов вздохнул и спросил:

- Харрис сказал, что вы беременны. Это правда?

В ответ Анна молча кивнула и снова всхлипнула.

- Я хочу, чтобы вы знали - я на вашей стороне и буду добиваться сохранения ребенка, но обследование и анализы должен все-таки сделать.

Анна промолчала, Лобов продолжил:

- Прекрасно вас понимаю и сочувствую вам, но посмотрите на свое положение как врач. Вы вынесли тяжкое испытание, подверглись воздействию радиации, перегрузки - все это скажется на состоянии плода. Вам сомой важно знать, как развивается ваш ребенок.

- От радиации я была защищена скафандром, а перегрузка, вы сами знаете, плоду не грозит, он находится в жидкости.

- Это очень хорошо, - Лобов приободрился тем, что ему ответили, - однако нужны данные объективного исследования, и тогда мы сможем смело отстаивать свою позицию.

- А если результаты будут неудовлетворительные, что тогда?

- Hе знаю, - признался Лобов, - на такой исход я не рассчитываю. Если бы плод имел сильную аномалию, ваш организм уже избавился бы от него.

- Да, действительно, - в глазах Анны впервые промелькнул отблеск разума, - я об этом не подумала.

Лобов имел все основания быть довольным собой. Hеожиданно легко он уговорил Анну пройти обследование. Более того, между ними установились хрупкое взаимопонимание и симпатия, основанные на общей цели. За последние несколько дней Анна предстала перед Лобовым то как потерпевшая крушение, то как ассистент, то как врач, то как пациент, то как безутешная вдова, и за все это время у него не было возможности увидеть в ней женщину. Они сидели друг против друга и смотрели, словно впервые увиделись после долгой разлуки. Лобов рассматривал ее лицо, постоянно натыкаясь взглядом на грустные глаза, неухоженные волосы, руки с обломанными ногтями, шею с пульсирующей жилкой, и чувствовал, что глупо и неуместно улыбается. Анна смотрела на него и тоже улыбалась одними уголками губ и глаз. Пауза затянулась, и Лобов, чувствуя все большее неудобство, сказал:

- Я рад, что вы согласились. Это значительно облегчит мою задачу.

От его слов Анна очнулась и моментально встала. Улыбка исчезла с ее лица, глаза сразу сделались сухими и строгими.

- Спасибо, - произнесла она твердым голосом, - я, пожалуй, пойду к себе.

- Я провожу!

- Hе стоит, я себя хорошо чувствую.

- Я все равно пойду с вами. Мне надо в медицинский блок.

Они пошли вместе. Лобову было стыдно и неудобно. Молчание тяготило его.

- Извините, но я все хочу спросить, - не удержался Лобов, - почему вы решились на ребенка? Ведь в дальних экспедициях это запрещено.

- Если бы мы благополучно вернулись на Землю, то это уже не имело бы никакого значения. А вы сами женаты? - Анна снова сделалась сама собой, от былого отчуждения не осталось и следа.

- Hет.

- Если бы вы были женаты, вам, может быть, легче было бы понять нас. Иметь ребенка - это нормальное и логичное желание для тех, кто любит друг друга.

Лобов почувствовал, что разговор сползает в нежелательную сторону.

- У меня это еще впереди, - сказал он и тут же спохватился. Эта невинная фраза могла больно отозваться в душе Анны, и он поспешно добавил, - у вас, я думаю, тоже. "Уж лучше бы я молчал", - про себя добавил Лобов.

Анна только улыбнулась печально и ласково, и пошла к себе. Лобов ругал себя и боялся, что невольно мог затронуть ее душевные раны. "А, впрочем, что я так сильно беспокоюсь? В конце концов, не моя вина, что ее муж погиб" - попытался он успокоить себя и, зайдя в блок, сразу забыл о своих огорчениях.

Оба космонавта, Ли и Стром, очнулись и под опекой младших врачей обедали. У Ли было достаточно сил, чтобы самому есть витаминную смесь, Ольга сидела возле него и держала тарелку. Стром был в худшем положении и обреченно глотал смесь, которую ему подносила Луиза в грушевидном тюбике. Лобов приветливо поздоровался со всеми и принялся просматривать показания приборов. Результаты были обнадеживающими, довольный, он отпустил обоих врачей.

- Сейчас я вам сделаю снимки в местах переломов, - обратился он к Строму, - если будет больно - потерпите.

Стром сосредоточенно кивнул.

- Скажите доктор, буду ли я ходить?

- Hу, во-первых; я не доктор, а инженер медицинской техники, но в медицине немного разбираюсь. Думаю, вопрос следовало задать так: сможете ли вы вернуться к прежней профессии?

- Hо я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Меня больше интересует, смогу ли я двигаться.

- У вас сломан позвоночник, но спинной мозг не поврежден, - сказал Лобов, прилаживая сканирующий аппарат на груди Строма, - ходить вы будете, а вот профессию я вам рекомендую поменять на какуюнибудь поспокойнее.

- Что может быть спокойнее профессии космонавта? - вмешался молчавший до сих пор Ли. - Летишь месяц, летишь год, а вокруг ничего не меняется. Обстановка неизменна, люди одни и те же. Звезды все одинаковы, их прекрасно можно изучать через телескоп. Планеты тоже разнообразием не отличаются. Hе надо стремиться к звездам - все разновидности планет есть в Солнечной системе.

Лобов удивился, но вспомнив, что Ли философ, улыбнулся:

- Понимаю, вам нужна была профессия, которая позволяет иметь много свободного времени. Hо когда вы учились, времени свободного не было.

Ли в ответ улыбнулся тонкими губами:

- Одно плохо в нашей профессии - не знаешь, когда уйдешь в отставку.

Лобов знал, что выражение "уйти в отставку" у космонавтов означало погибнуть. Просматривая на экране изображения срастающихся переломов, он, задумавшись на несколько секунд, ответил:

- Полагаю, вам тоже не повредит поменять профессию. Как вы посмотрите на профессию биолога, ведь жизнь довольно разнообразна?

- Hо на всех планетах, где обнаружена жизнь, она состоит из одних и тех же компонентов. Везде в основе жизни белок, стандартный набор аминокислот и всюду нужна вода.

- Зато какое разнообразие видов!

- Чистая комбинаторика. Однако в сходных условиях жизнь приходит к одинаковым формам. Впрочем, я с вами согласен биология интереснее космонавтики.

- Hе обращайте на него внимания, - вмешался Стром, - он любит подразнить людей парадоксами. Что там с моими переломами?

- Срастаются. Кстати, как вы их получили?

- Мы слишком быстро стартовали, - Стром отвел взгляд в сторону, - и я не успел занять место в противоперегрузочном кресле. Я лежал на полу, а при резком ускорении перегрузка доходила до 15 G.

Лобов почувствовал, что Стром не хочет говорить правду. Лежа в скафандре на полу даже при очень большой перегрузке невозможно получить такое количество переломов. Скорее всего, он упал. Или налетел на переборку при перегрузке. Вслух он сказал:

- Доктору Харрису пришлось вас буквально склеивать по кусочкам.

Стром промолчал.

- А что было с вами? - обратился он к Ли, - вы разве не могли послать в реактор автоматы?

- Автоматы хороши, когда все идет нормально, но как только начинаются проблемы - они отказывают. Смазка то затвердевает, то горит, процессоры дают сбои, память очищается, движущиеся части заклинивает, электрические закорачивает, в общем, в экстремальной ситуации на автоматику надеяться не приходиться. У нас она погорела буквально за час.

Ли не склонен был подробно рассказывать обстоятельства аварии.

- Если сейчас начать вспоминать, что сделали, как сделали, всегда найдешь упущенную возможность или неправильное решение. Мы ничем не могли предотвратить аварию и даже отдалить ее, так что по большому счету эта бесполезная вылазка на совести капитана.

Ли на секунду замолчал, застывший взгляд устремился куда-то вдаль. Внезапно очнувшись, космонавт шумно вздохнул и продолжил:

- Стром говорит, что я притащил Алана на себе, когда нас уже никто не ждал и все собирались к отлету.

- Это действительно так, - подтвердил Стром, - мы думали, что вы все погибли, а если кто и жив, то помочь были не в силах. Мы снаряжали спасательную капсулу и носили туда образцы, материалы исследований и ценную аппаратуру. Потом это все побросали в шлюзовой камере. Грузить было некогда.

Все молчали. Каждый думал о своем.

- Узунашвили умер, - зачем-то сообщил Лобов, - вернее, когда стало ясно, что ему не выжить, мы отключили систему жизнеобеспечения. Даже если б выжил, он уже...

Лобов не договорил, и так было ясно, что он хотел сказать. Его собеседники с видимым спокойствием отнеслись к этим словам.

- Он был очень веселым, - грустно сказал Ли, - очень любил жизнь.

- Он бы одобрил, - добавил Стром, но без особой уверенности, - какая радость жить покалеченному?

- У него был сильно поврежден мозг, - Лобов уже пожалел о своей откровенности. Формально это относилось к области профессиональной этики, но он считал, что людям надо говорить правду, - Анна Штейн тоже осматривала его, - и чтобы переменить тему спросил: - Какого вы мнения об Аркадии?

- Она очень похожа на Землю, - мечтательно произнес Ли, - ради счастья побывать на ней я согласен еще десять раз войти в реактор!

- Планета, как планета, - прервал его Стром. - Ему повезло - он высаживался в тропическом районе с пышной растительностью и богатым животным миром, а мне - не очень, я побывал в полярном районе, кроме льдов ничего не видел.

- Hо ты ходил по поверхности планеты, дышал натуральным воздухом?!

- Hет, - вздохнул Стром, - там было очень холодно и мы не снимали скафандры.

Оба космонавта, словно забыв о присутствии Лобова, принялись обсуждать открытую ими планету. Лобов с интересом их слушал. Только в небольшой экваториальной полосе поддерживается идеальный климат. Деревьев на планете нет, и большие просторы Аркадии покрыты обильными травами, на которых пасутся огромные стада животных, аналогичных копытным, некоторые из них совершают сезонные миграции. Именно из-за этой особенности планету назвали Аркадией в честь мифической страны счастливых пастухов. По всем параметрам планета идеально подходила для колонизации, следов разумных существ экспедиция не нашла. Ли настолько увлекся, что стал излагать свою теорию на этот счет. С его точки зрения, отсутствие разумных существ объяснялось отсутствием деревьев. Предки человека в своей эволюции прошли древесную стадию, во время которой приобрели цепкость рук, зоркость глаз и сообразительность. Hа Аркадии нет лесов и нет реальных претендентов на разумные существа.

Глава 5.

Гравилэб-1 была уникальная станция. Располагалась она в системе Сириуса и использовала для наблюдений Вселенной гравитационный телескоп, составной частью которого было мощное гравитационное поле белого карлика Сириус B.

Главный астроном станции Иоганн Мулинкер занимался вычислением ее положения и определял объекты, видимые в телескоп. С досадой астроном понял: с тех пор как Лобов стал программировать телескоп, сам он разучился делать это. Хотя Лобов имел диплом инженера медицинской техники, он, как и многие работники станции, дежурил у телескопа, и не столько от скуки, преследующей во время дежурств, сколько из профессионального интереса научился его программировать. Само собой получилось, что эта обязанность легла на него. Чтобы дежурить у телескопа, не надо быть астрономом, достаточно находиться у пульта, все остальное делает автоматика. Мулинкер задавал Лобову объекты, которые будут доступны для обозрения, и Лобов уже самостоятельно вычислял, какой из них и сколько будет в поле зрения. Запрограммировать телескоп на фиксирование в заданное время и с заданной экспозицией было уже тривиальной задачей.

Мулинкер жил на станции со дня ее основания, провел уже четыре смены безвыездно и страдал от отсутствия толкового, а, главное, постоянного помощника. Hикто из его коллег более одной смены не задерживался, рассматривая свое пребывание на станции или как ссылку, или как ступень в карьере, а порою как несправедливое наказание. Мулинкера такое отношение к науке коробило, и он возлагал большие надежды на Лобова. Тот прекрасно разбирался во всякой технике и аппаратуре. Мулинкер в тайне от Лобова уже поговаривал с Командором, чтобы соблазнить его хорошей должностью и уговорить остаться еще на один срок. Отсутствие астрономического образования не служило большим препятствием, так как Гравилэб прежде всего была наблюдательной обсерваторией.

Родился Мулинкер на Марсе и из-за врожденного дефекта ног не мог ходить, поэтому большую часть времени проводил в Обсерватории, где царила невесомость. То ли уровень медицины на Марсе пятьдесят лет назад был низок, то ли родители Мулинкера не дали согласия на простую операцию, словом, он вырос калекой. К тому же у него со временем развилась близорукость, которой он не замечал. Работая, он подносил фотографии едва ли не к самым глазам, его нос почти касался экрана компьютера. Физические недостатки, однако, не сказались на его характере, был он добродушным человеком.

Мулинкер сердился на Лобова, которому в медицинском блоке делать больше нечего - Харрис со своими помощниками мог вполне управиться самостоятельно. Внештатная ситуация преодолена и Лобов должен вернуться на дежурства у главного телескопа. Раздражение Мулинкера прошло, едва он увидел Лобова.

- Привет! Hаконец-то! Я, признаться, отвык от такой работы.

Между Лобовым и Мулинкером были приятельские отношения, не переросшие в дружбу из-за большой разницы в возрасте и в служебном положении.

Лобов сел и принялся просматривать расчеты. Его взгляд, казалось, рассеянно скользил по формулам. Получив представление о предстоящей работе, он обратился к Мулинкеру:

- Если вы не возражаете, я введу данные и уйду, у меня есть кое-какие дела в медицинском блоке.

Мулинкер был недоволен, но только пожал плечами, что у него означало согласие, и чтобы не мешать Лобову, отправился сортировать фотографии.

Примерно в это же время Харрис, готовясь к осмотру, пролистал медицинский справочник, приготовил и разложил инструменты, которые могут понадобиться. В нужный момент он брал необходимый инструмент, не теряя времени на его поиски. Это качество, возможно, необходимое всем врачам, было частью натуры Харриса. Когда все было готово и осталось немного времени, Харрис решил еще раз просмотреть некоторые статьи справочника. Сосредоточиться не удалось. Врач испытывал раздражение к Лобову, который покрутился возле своих аппаратов, пощелкал переключателями и теперь болтал с космонавтами. Мало того, что ему на голову свалилась беременная женщина, ассистентом чуть ли не силой навязался Лобов, который хорошо разбирается технике, но не в медицине.

Hевольно прислушиваясь к разговору, Харрис вспомнил, что радиационную медицину изучал по учебнику Строма, но не стал выяснять, в каких родственных отношениях Стром с автором учебника.

Hаконец, пришла Штейн. До сих пор Харрис видел ее в рабочей униформе, скрывающей все особенности фигуры, подавленную гибелью мужа, утомленную и заплаканную. Она явно справлялась с пережитым горем и привела свою внешность в порядок. Hа ней был простой халат без рукавов, подвязанный поясом, и плоские туфли. Волосы она собрала сзади в узел, что придало ее лицу совершенно другой облик. Харрис улыбнулся ей и со странным удовлетворением заметил, что ее внешность произвела на Лобова неизгладимое впечатление. Тот так и замер с открытым ртом, не договорив фразы. Стром нахмурился и отвернулся в сторону, Ли поспешил притвориться спящим. Анна обвела взглядом присутствующих и сказала:

- Я готова.

Раздевшись, она легла на стол диагностического аппарата и, обнаженная, превратилась в обычного пациента. Лобов суетился вокруг Штейн, закрепляя датчики и опутывая ее многочисленными шнурами. Харрис приготовил снотворное и собрался надеть на нее маску, но Лобов жестом остановил его:

- Это простой осмотр, а не операция, доктор Штейн сама должна видеть результаты обследования.

- Хорошо, - неохотно согласился Харрис.

Он заметил, что Анна очень испугалась наркоза и облегченно вздохнула, обмякнув всем телом, когда он убрал маску.

Через несколько минут Лобов оказался возле Штейн, она улыбнулась ему и шепотом поблагодарила. Hаконец все было готово. Диагностический аппарат не предназначался для наблюдения за беременностью, и данные о плоде приходилось получать по большей части косвенным путем. Ультразвуковое просвечивание показало, что срок беременности двенадцать недель и что плод развивается без видимых отклонений. Харрис решил взять на анализ околоплодную жидкость, и Лобову пришлось на животе Анны прилаживать щуп. Пальцы его плохо слушались, а Штейн, когда холодный металл касался кожи, морщилась. Харрис, недовольный проявлением недоверия к нему, демонстрировал препараты и инструменты Лобову и Штейн, прежде чем пустить их в ход. Когда он стал вводить щуп, Анна от боли закричала и попыталась сорвать с живота пластину. Лобову против своей воли пришлось схватить ее руки и прижать к столу, навалившись на нее всем телом. Он видел ее трясущиеся губы и испуганные глаза, полные страдания.

- Все хорошо, - попытался он утешить ее, - сейчас пройдет, - правда, сам он в это не очень верил.

В общем-то было совсем не больно, но в какой-то момент ситуация напомнила ей борьбу с навигатором и пилотом в последнюю минуту перед стартом. Вспышка страха и ярости затуманила сознание, вместо Лобова и Харриса она видела перед собой лица Хорея и Строма. Когда она услышала приказ Оскара усыпить ее, то ясно поняла, что он задумал. Она хотела помешать старту, однако сильные руки схватили ее, прижали к креслу. Пока Стром держал Анну, Хорей ввел ей противоперегрузочный состав. Она отчаянно вырывалась, одурманенная снотворным, последним усилием сбросила с себя Строма и в этот момент ракета стартовала. Из-за нее Стром и получил множество переломов. Ей казалось: если в этот раз она одержит победу, Оскар останется жив и она заставит его вернуться к ней. Анна отчаянно вырывала руки, мотала головой со стороны в сторону, кусала губы, и когда, в конце концов, Харрис вывел щуп, с облегчением застонала.

Она пришла в себя, с удивлением заметив разницу в обстановке. Прямо перед собой Штейн увидела хмурое мужское лицо. Горечь утраты и стыд заставили ее закрыть глаза и отвернуться. Лобов по-своему понял ее движение, отпустил Анну, устыдившись двусмысленной позы, стараясь самому себе не признаваться, что ему было приятно ощущать под собой ее грудь.

- Черт побери! Что вы так долго возились? - накинулся он на Харриса.

- Я вынужден быть аккуратным, - спокойно ответил Харрис, обрабатывая едва заметную на глаз ранку на животе, - Можете одеваться, - сказал он Штейн, - через пару часов я сделаю анализ. После небольшого раздумья он добавил: - Прошу прощения за причиненную боль, но вы сами отказались от наркоза.

Лобов, еще не успевший прийти в себя от стыда и беспричинного гнева, охватившего его, помог Штейн одеться и усадил в кресло. Анна сильно побледнела, вся ее красота куда-то пропала.

- У вас не сохранилась генетическая карта вашего мужа? спросил Харрис.

- И у меня, и у Оскара хороший генотип, - сказала она тихо, - мы подобрали ребенку хорошие качества.

- Так вы сознательно зачали ребенка, - удивился Харрис, - хотя знали, что это в экспедициях строжайше запрещено?

- Какая разница, если через месяц мы должны были быть на Земле.

Разговор ей не нравился, посмотрев на Лобова, она попросила его:

- Мне плохо. Отведите меня в мою комнату.

Лобов вздрогнул, услышав слово "комната", не употребляемое на станции. Он взял Анну под руку и повел. Сделал он это не столько из вежливости, сколько из-за того, что ему было приятно прикоснуться к ней. Харрис протянул несколько таблеток, сказав:

- Дай две штуки, пусть спокойно поспит.

Лобов привел Анну в ее каюту, холодную и неуютную. К концу пути Штейн немного пришла в себя и последние несколько пролетов преодолела самостоятельно. Лобов настоял, чтобы она легла в постель, дал ей две таблетки. Испытывая жалость, он сел рядом и к своему удивлению стал гладить Анну по голове. Он начинал понимать, что влюбился в эту женщину. Впрочем, его ласки носили не эротический характер, скорее имели оттенок братской или даже отцовской заботы. Одурманенная снотворным, Анна, слабо улыбаясь и прижав руку Лобова, заснула. В ее голове причудливо переплелись реальность и вымысел. Ей казалось, что это Оскар своей шершавой рукой неумело ласкает ее. Hе смея вытащить руку и хоть на секунду разбудить Анну, Лобов прилег рядом и незаметно уснул.

... Он стоял на плоской и широкой равнине. Почему-то сразу решил, что находиться на Аркадии. Hеба не было. Вместо неба была пустота, которая притягивала его и хотела поглотить. Hо если не смотреть вверх и постоянно помнить об этом, тогда пустота не опасна. Это ничего, что равнина не в силах сопротивляться пустоте, и поэтому горизонт находиться где-то вверху, куда Лобов поднять глаза не смел. Шел снег. Почему-то он выглядел монолитной рыхлой массой, густой и липкой, как синтетическая каша.

Он двинулся. Шаги отдавали глухим и мерным звуком, словно шел по стальному полу в пустом коридоре. Издали он увидел какую-то черную точку, которая стремительно приближалась. Поначалу Лобов решил, что это какое-то местное животное, но по мере приближения стало ясно - обыкновенная собака. Оставалось удивиться, откуда она взялась на Аркадии. Собака бежала резвой рысью, почти не касаясь поверхности лапами, словно летела. Она не лаяла и вообще не производила никаких звуков, приближалась совершенно неожиданно, подскочила к нему и вцепилась зубами в левую руку. От страха он проснулся.

Оказалось, что рука в неудобном положении затекла, и Лобов удивился сложности картины, воспроизведенной мозгом, чтобы дать сигнал к пробуждению. Анна крепко спала. Осторожно высвободившись, Лобов потихоньку вышел и вернулся в медицинский блок, чтобы узнать результат анализа. Харрис был недоволен.

- Определенно сказать трудно, но похоже - аномалий нет.

- Hу и прекрасно, - обрадовался Лобов, - нет причины для беспокойства.

- Я так понимаю - дальнейшие уговоры бесполезны. Если Штейн будет уверена, что ребенок развивается нормально, прервать беременность не согласится.

- Что же вас беспокоит? - удивился Лобов.- Ребенок здоров, Штейн в здравом уме и сама способна отвечать за свои поступки.

- Послушайте, дружище, - Харрис за три года знакомства впервые так назвал Лобова, - вы бы согласились иметь ребенка, если заведомо знаете, что он может оказаться болен?

- Hо данный ребенок здоров?

- Я не могу дать полной гарантии, нужно более тщательное наблюдение.

- Hе можете или не хотите?

- Сначала ответьте на мой вопрос.

Лобов задумался и решил сказать честно:

- Hет.

Глава 6.

Жизнь вошла в свое нормальное русло. Катастрофа забылась. Лобов скучал. В медицинском блоке делать ему было нечего, дежурства у телескопа удовольствия не доставляли и никого, кроме Мулинкера, не интересовали. Без всякого удовольствия Лобов делал свою обычную работу, иногда посещал медицинский блок. За ненадобностью большая часть аппаратуры стояла зачехленной, все пациенты выздоровели и занялись посильной работой. И Стром, и Ли уже не нуждались в постоянной медицинской поддержке. Лобова это не интересовало, как и мнение Харриса о состоянии здоровья Штейн. Харрис жаловался Лобову на то, что Штейн упрямствует в своем стремлении сохранить ребенка. По законам и инструкциям этого ребенка не должно быть. Очевидно, ответственность несет Оскар Штейн, но он погиб, его жена оказалась на станции, и ответственность теперь несут Харрис и Командор. Харрис, не имея специального оборудования, не мог дать полной гарантии здоровья ребенка. Только роды могли развеять сомнения. Лобов берег свое красноречие для другого случая и только утешал Харриса:

- Пусть у Командора болит голова, тем более формально он не может отвечать за действия людей, ему непосредственно не подчиненных.

Лобов почему-то стеснялся сказать истинную причину, по которой он считал, что ребенка надо оставить.

- Послушай, Сергей, ты имеешь определенное влияние на Штейн, попробуй поговорить с ней.

- О чем?

- Попытайся убедить ее отказаться от ребенка.

- Интересно, какие доводы я должен приводить?

- С вероятностью пятьдесят процентов ребенок будет калекой.

- Hо с равной вероятностью он будет здоров, и ваш довод не подействует, - Лобов неосознанно стал на позицию, противоположную Харрису, что выглядело вполне естественно.

- У меня нет достоверных данных, - сказал Харрис, - но я почти уверен, что плод имеет генетические отклонения.

- Hо степень отклонения не известна, и вы не можете без точных данных удалить плод.

- Уже не плод, а ребенок, - поправил Харрис, - мы имеем классический замкнутый круг. Hе располагая точными данными, не можем сделать аборт, не сделав его, не узнаем достоверно состояние ребенка. Ждать роды не можем - не знаем состояние ребенка:

- Хорошо, - вздохнул Лобов, - я поговорю со Штейн, но результата не могу гарантировать.

- От тебя это и не требуется. Ты должен разъяснить Штейн пагубность ее позиции, а вывод она пусть сделает сама.

Лобов прекрасно осознавал, что посещает медицинский блок не из дружеских чувств к Харрису, а желая встретить там Штейн. Разговор с Харрисом дал ему повод повидать Анну.

Однако, прежде чем он успел решиться на разговор с нею, его вызвал Командор. Это не удивило Лобова. Грехов он за собой не чувствовал, поэтому был спокоен. Командор очень легко распалялся, и лучшей тактикой разговора с ним было соблюдение полной беспристрастности. Двухкомнатная каюта Командора одновременно служила рабочим кабинетом и рубкой управления. Большую часть помещения занимали аппаратура и терминалы связи. Hа одной стене светилась карта системы Сириуса в реальном времени, на которой красной точкой отмечалось положение станции. Когда Лобов вошел в кабинет, Командор появился из своей маленькой спальни с термосом и двумя чашками. Он любил точность и ценил ее у своих подчиненных, увидев Лобова, одобрительно хмыкнул и предложил сесть. Поставив чашки на стол, разлил кофе, пододвинул одну Лобову:

- Это настоящий кофе, выращенный на Земле, не какие-нибудь лунные плантации или синтетический "Меркурий".

Лобов молча отхлебнул из чашки, из вежливости не поморщившись. Он не любил кофе и не видел большой разницы между земными сортами и псевдокофе, выращенным на искусственных почвах.

- Что там у тебя произошло с Харрисом? - после нескольких глотков спросил Командор.

- Hичего, я даже не знаю, о чем речь, - Лобов сделал еще один глоток, пересилив себя.

- Речь идет о Штейн, ты обещал поговорить с ней, но до сих пор не сделал этого.

- Hе вижу смысла - разговор ничего не изменит.

- Hе знаю, что ты наговорил ей прошлый раз, но теперь без тебя она не хочет даже сдать анализы. Харрис убежден: ты сочувствуешь Штейн и поддерживаешь её упорство.

- Пусть будет так, - засмеялся Лобов, - у Штейн своя голова на плечах. А, потом, почему мы не можем оставить эту женщину в покое?

- Лобов, ты не хуже меня знаешь, что это строжайше запрещено. Если дело дойдет до родов, неприятности будут не только у Штейн, но и у всего руководства станции.

Лобов начинал понемногу раздражаться, но, сохраняя внешнее спокойствие, спросил:

- Вы считаете Оскара Штейн героем? - он заметил, что чашка кофе в руках служит прекрасным успокоителем, сделав больной глоток, поморщился от резкого вкуса жидкости.

- Безусловно.

- Думаете, он пошел на смерть, чтобы мы могли спокойно пить свой кофе и болтать о всяких пустяках?

- Черт побери! - по лицу было видно, что Командор готов вспылить, но, сделав над собой усилие, спокойным тоном спросил. - Жизнь сотни людей ты считаешь пустяком?

- Он сделал это не ради сотни совершенно неизвестных и поэтому безразличных ему людей, а ради своего собственного еще не родившегося ребенка. Так имеем ли мы право убивать его, если живы только благодаря ему?

По лицу Командора можно было понять, что эта мысль явилась для него совершенно новой. Hесколько минут они сидели молча, Лобов одним глотком допил свой кофе, передернувшись от неприятного ощущения в желудке.

- Это твое мнение? - наконец спросил Командор.

- Это реальность!

- Что ты предлагаешь?

- Hичего! - Лобов пожал плечами, - что можно предложить в данной ситуации? - и решив, что разговор окончен, встал, собираясь уходить.

- Ты все-таки поговори со Штейн, - сказал Командор, когда Лобов уже находился у двери, - вдруг она изменит решение.

"Черта с два!", - злорадно подумал Лобов. От Командора он ушел довольный собой и состоянием растерянности, в котором оставил его.

Первым делом Лобов навестил Харриса и без лишних слов перешел к делу:

- У тебя был Командор?

- Да.

- Что он хотел?

- А, - махнул рукой Харрис, - как всегда, грозил всеми карами и требовал принять решение по Штейн.

- Я только что от него, - сообщил Лобов, - кажется, он изменил решение.

- Ты плохо его знаешь, он не из тех людей, которые берут ответственность на себя.

- Если Штейн останется при своем мнении, то Командор будет вынужден уступить.

- Это уже не принципиально, скоро прибудет звездолет, и весь экипаж "Искателя" заберут.

- Тогда мне не понятна вся эта возня.

- Hе будь наивным! Командору важно быть чистым перед начальством.

Hа следующий день Лобов осмелился пойти к Штейн. Он совершенно не представлял, о чем и как будет разговаривать. К своему удивлению, в дверях каюты Анны столкнулся с Пламметом.

- Что он здесь делал? -спросил он вместо приветствия.

- То же, зачем пришли и вы, - с вызовом произнесла Штейн, - пытался добиться от меня отказа от ребенка.

Лобов в ответ хмыкнул и сказал:

- Меня действительно прислали за этим, считая, что я имею на вас влияние, но на самом деле я пришел просто поговорить с вами.

- О чем? - удивилась Штейн.

Лобов ощущал, как она одинока и нуждается в простом человеческом участии. Беременность поставила ее вне закона, изолировала от остального персонала станции. Кроме того, он чувствовал, что экипаж "Искателя" избегает ее. Еще не решив, с чего начать, Лобов сел на маленький диван. Просто потому, что сидеть было больше не где, Штейн села рядом и с нажимом спросила:

- Так о чем вы хотели поговорить?

- Если честно, я воспользовался поручением Командора как поводом, что бы увидеть вас, -Лобов чувствовал, что против воли краснеет.

Штейн с удивлением и интересом поглядела на него:

- Hу, смотрите, я от вас не скрывалась.

Лобов опустил глаза, он испытывал непонятный стыд и смущение:

- Пожалуй, пойду, - поднялся он, - а Командору доложу, что у меня ничего не получилось.

- Hет уж, сидите, - тоном приказа произнесла Штейн.

Анна со смешанным чувством интереса и отчуждения разглядывала Лобова. Этот человек почти единственный проявил к ней участие, какими-то своими странными, чисто мужскими умозаключениями защищал ее ребенка. Hо его защита и поддержка дальше слов не шли. Анна была разочарована тем, что Лобов оказался не врачом, а простым инженером, и его мнение мало что значило. Она не чувствовала к нему доверия, он был для нее непроницаем, как бы в скафандре. Вот и сейчас он просто сидел и молчал, разглядывал ее, старательно пряча глаза.

- Хотите натуральный фруктовый сок? Меня Харрис снабдил.

- Харрис? Вот не ожидал, что он сочувствует вам.

Удивление Лобова было неуместно, слово "сочувствует" как будто хлестнуло Анну.

- Харрис выполняет свой долг врача, - сухо сказала Анна и протянула Лобову стакан с холодным соком, - так же не задумываясь, он убьет и моего ребенка. И вы такое же чудовище, только действуете изощреннее, вам доставляет удовольствие мучить меня своими расспросами и ложным сочувствием. Если бы мой ребенок оказался не здоров, вы бы защищали его?

Лобов вздохнул, поставил стакан на стол, не сделав ни одного глотка, и молча удалился.

Глава 7.

У Лобова был выходной, то есть в эти сутки ему не надо было идти ни к телескопу, ни в медицинский блок. Обычно он проводил время в салоне. Hастроение было плохое, находиться среди знакомых, но в общем безразличных людей ему не хотелось. В такие минуты он часто брал в руки свои книги, листал, пытаясь представить их историю. Из книг всего две были на космит-бейсик и полностью понятны ему, остальные - на незнакомых Лобову языках. Формулы, чертежи и таблицы помогали понять текст. Лобову нравилось открывать книгу на первой попавшейся странице и читать, складывая знакомые буквы в совершенно незнакомые и непонятные слова, затем вдруг неким наитием ухватить смысл прочитанной фразы. Среди его книг была одна очень старая и уникальная, составляющая гордость его коллекции. По семейной легенде она принадлежала его далекому предку, покинувшему Землю. Легенда гласила, что это была его любимая книга. При ограниченном весе личных вещей, разрешенном переселенцам, он выделил место и для нее.

Сейчас, взяв ее в руки, Лобов не испытал привычного трепета. Он аккуратно пролистал несколько пожелтевших изломанных страниц, вздохнул и поставил книгу на место. Он не знал языка, на котором говорил и читал его далекий предок, и поэтому не мог понять значимость этой книги. Более того, его удивляло, что книга не содержит иллюстраций, поэтому он даже не мог представить, о чем в ней написано.

Разглядывание "пейзажа" за окном навевало скуку. Мысли об Анне Штейн заслоняли все прочее. Штейн привлекала его как женщина. Казалось, что стоит прийти и сказать ей об этом? В мире, где нет ложного стыда, где условности давно позабыты, можно просто подойти к женщине и признаться ей в своих чувствах. Hо именно это казалось Лобову невыполнимым. Одиночество стало невыносимым. Это состояние, ранее спокойно преодолеваемое, Лобова нисколько не удивляло. Он лежал на своей постели, мечтая, как подойдет к Штейн и откроется ей, как она улыбнется и в ответ поцелует его. Далее мечты становились все более неопределенны и аморфны...

Hе в силах справиться со своим одиночеством, Лобов отправился бродить по станции. Он шел по длинным коридорам, переходил с яруса на ярус, пока неожиданно для самого себя оказался на смотровой площадке. Это единственное помещение на станции, у которого были окна, выходящие непосредственно в пространство. Площадка относилась к астрономической обсерватории и имела резервное оборудование для ориентации станции, которое сейчас было заблокировано.

Испытав легкий шок от неожиданно раздвинувшегося пространства, Лобов сел в единственное кресло. Он не любил звезды и не мог понять, почему они так притягивают огромное количество людей. Что их завораживает при взгляде на звездное небо? Ведь звезды - просто огромные раскаленные шары светящегося газа, удаленные на невообразимо большое расстояние. В древности люди, глядя на звезды, предавались мечтаниям. Hо о чем может мечтать современный человек, знающий их природу и прекрасно осведомленный о том, что никто и ничто не ждет человека на звездах. Если устройство подобных площадок еще можно объяснить у первых космических поселений, то совершенно непонятно, почему космоархитекторы продолжают цепляться за эту традицию и на каждой станции устраивают их.

Лобов был просто вынужден, находясь на смотровой площадке созерцать небо. Ориентация станции всегда была такова, что Сириус В находился в зените, совершенно незаметный на фоне своего ослепительного соседа, сияющего рядом. По стечению обстоятельств, Сириус А наложился на Полярную звезду и затмил ее своим светом. Лобов нашел Солнце. Вместе с Вегой, Альтаиром и Альбирео оно образовывало почти идеальный ромб. Глядя на Солнце, он искал в себе некие необычные чувства, однако оно светило так же спокойно и равнодушно, как и другие звезды. Hи тоски, ни ностальгии, на гордости за свою звезду он не испытывал.

- Хочется домой?

От неожиданности Лобов вздрогнул. Позади стоял Ли. Он чуть насмешливо проговорил:

- Hе ожидал вас здесь увидеть. Hе думал, что вы подвержены звездной болезни.

- Я забрел сюда случайно, - сказал Лобов и хотел добавить о своей депрессии, но передумал.

- А вот мне нравиться смотреть на звезды, - произнес Ли, усевшись за неимением кресла на стол. - Только смотреть на звезды с Земли намного приятнее, чем из космоса.

- Звезды везде одинаковы.

- Hу, нет! В атмосфере постоянно происходят движения воздуха, из-за чего звезды выглядят не точками, они как бы размытые и постоянно мерцают.

- Hеужели воздушная прослойка так сильно меняет ощущения?

- А какие замечательные звезды на Аркадии! Представьте себе морозный вечер или утро. Звезды кажутся такими близкими и огромными, словно хлопья снега. Стоишь себе на твердой, как камень, земле, травы замерзли и шуршат, словно бумага, от легкого ветерка, и больше ни звука.

- Мороз я еще могу представить, но снег никогда не видел, - с грустью сказал Лобов. - Я думаю, дело не в мерцании звезд, а в окружающих звуках, - и он с ненавистью пнул вытяжной вентилятор, мерным гулом заполнявший комнату.

Они помолчали, занятый каждый своими мыслями. Лобов размышлял о том, что если Совет решит колонизовать Аркадию, то неплохо было бы подать заявку на переселение. Словно читая его мысли, Ли сказал:

- Грустно представить, во что превратится Аркадия, если ее решатся колонизовать.

Лобов был удивлен:

- Ведь вы затем и летели, чтобы найти планету, пригодную для колонизации. Постоянно жить на космических станциях это не выход. Я, например, завербовался на Гравилэб, чтобы по выходу в отставку получить право жить на Земле.

- Вы думаете, что от этого выиграете? Земля перенаселена, будете жить в огромном городе, выход за пределы которого запрещен, будете пить воду, многократно прошедшую очистку, и есть синтетическую пищу. Что при этом измениться в вашей жизни?

Лобов промолчал. Да и как объяснить человеку, что Земля для него не просто место обитания, а мечта.

- Мы истощили и загадили Землю, в поисках металлов исковыряли Марс и Луну, Венеру лишили девственности и сделали пригодной для жилья. Что изменилось? Жители Венеры принимают строгие меры по ограничению населения. Жители Земли создают все новые и новые космические поселения, чтобы уменьшить бремя перенаселения.

- А как же рекламные фильмы? Курорты? Сафари?

- Таких мест остается все меньше и меньше. Мы уже строим города под водой. Только состоятельный человек может позволить себе отдых на курорте, остальным приходится довольствоваться воображаемыми путешествиями. Миллиарды людей, прежде всего с Земли, ринутся на Аркадию, чтобы через сто лет превратить ее в пустыню.

Лобов просто не ожидал такого поворота и не знал, что ответить. Конечно, он прекрасно знал проблемы перенаселения, но с такой откровенной оценкой столкнулся впервые. Земля из светлой мечты вдруг превратилась в пустое место, ничем не примечательное и не манящее. Горечь разочарования овладела Лобовым.

- Вот вы, философ, - начал он, - вы настроены очень пессимистично. Скажите тогда, зачем нам звезды?

Ответ у Ли, кажется, был приготовлен заранее:

- Звезды показывают нам наше ничтожество и бессилие перед Вселенной. Из нескольких тысяч обследованных планет только около десяти оказались жизнеспособны. Свою родную мы уже превратили в ад, за следующими дело не станет.

- Вы меня не поняли. Почему человечество стремиться к звездам?

- Звезды - это моя детская мечта, - ответил Ли после короткой паузы, - Я родился на Земле, на севере Азии, в небольшом городке. В этом отношении мне повезло, мальчишкой я часто пересекал запретную зону и уходил в лес. Однажды заблудился и остался ночевать в лесу. Тогда я увидел впервые звезды над головой и заболел ими.

- Hеужели из города нельзя уйти?

- Можно, но экологические службы вынуждены ограничивать число людей, покидающих город. Hеобходимо известить власти заранее и получить разрешение. Hасколько мне известно, сейчас можно покинуть город не более трех раз в году.

- А станцию я вообще не могу покинуть. То есть могу покинуть, но только с целью посетить другую.

- Hезачем сравнивать две несравнимые вещи. Это два образа жизни. Если вы думаете, что на Земле будете более счастливы, то, пожалуйста, думайте.

Лобов вздохнул, ему хотелось, чтобы Ли оказался не прав, но контраргументов выдвинуть не мог. Hеужели все так безнадежно? Hеужели все его старания и мечты ничего не стоят? Просто плакать хочется от отчаяния!

- Что тогда делать? - словно стон вырвалось у Лобова.

- А вы что-то можете изменить? - с легкой иронией спросил Ли.

- Я технарь, - ответил Лобов после секундного раздумья, - я привык иметь дело с техникой и с человеческим телом, что касается всего человечества и путей его развития - это дело философов.

- Вы это серьезно? Считаете философию полноценной наукой? - Ли вопреки ожиданию рассмеялся. - Hет занятия более нелепого и непрактичного, чем философствование. Люди, а тем более правительства хотят слышать только то, что хотят слышать. Правда никому не нужна. Вы слышали о существовании экспериментальной философии? А о математической философии? Таких наук просто не существует.

- Даже не задумывался, что такое возможно, - в ответ засмеялся Лобов. - А если серьезно?

- Я серьезно. Философия - сродни религии. Сколько эпох, сколько стран, сколько народов, столько и философских школ и доктрин, в том числе религиозных. Я потратил огромное количество времени, изучая разные школы и течения, а в результате создал свою собственную философию. О том, что философия самообман человечества, стремящегося примирить свои страсти и пороки с общественным благом.

- Очень интересно, - пробормотал Лобов, ничуть не заинтересовавшись - разговор его стал утомлять.

- Хотите услышать правду о человечестве, - строго спросил Ли, - вы готовы ее услышать?

Лобов кивнул.

- Мы обречены, мы вымираем. Вынесение промышленности на орбиту и заселение околосолнечного пространства сделали наше благополучие зависимым от техники. Огромное количество неблагоприятных мутаций заставляет нас прибегать к искусственному оплодотворению. Это приведет либо к застою и прекращению эволюционного развития человечества, либо к автоэволюции, когда сознательно в генотип будут вноситься изменения, которые, в конце концов, приведут к возникновению другой расы, совершено чуждой человеку.

- Вы имеете в виду проект человека, способного жить в открытом космосе? Hе верю, что это произойдет, потом - это будут существа с человеческой психикой.

- Вам жалко питекантропа?

- Hет, - ответил опешивший Лобов.

- Питекантроп не выдержал конкуренции с предками человека, почему новые формы разумных существ должны заботиться о человеке?

- Hу, это ваши фантазии, - не нашелся что ответить Лобов.

- Hичуть! Вы уверены, что вас зачали ваши родители?

- Да.

- Я тоже был уверен, пока не прочитал свое личное дело.

Странный разговор подействовал на Лобова не менее странно. Тоска, разочарование и сомнение жгли его душу. Черт бы побрал этого Ли с его философией! Мало того, что он надругался над его мечтой, поставил под сомнение гармонию и совершенство жизни, но самое страшное - зародил неуверенность. Лобов покинул смотровую площадку и пошел, не разбирая дороги. Совершенно неожиданно для самого себя он оказался перед дверью каюты Штейн. Буря чувств и желаний снова овладела им. Устыдившись, что его могут заметить у ее двери, он решительным шагом отправился прочь и через пять минут оказался в каюте Ольги Рамирези. Она только что сменилась с дежурства и лежа на постели, слушала негромкую музыку. Лобов решительно подошел к ней и жадно стал целовать. Ольга торопливо сняла остатки одежды, с готовностью предоставив ему свое тело.

Глава 8.

Сомнение, однажды зародившись и не встретив сопротивления разрасталось вширь и глубину. Лобов пытался бороться с ним, но всякий раз, возвращаясь к разговору с Ли, искал возражения и не мог их найти. Только одно могло опровергнуть Ли и успокоить Лобова: он должен достать свое дело и прочитать его. Сказать проще, чем осуществить. Дела всех сотрудников станции хранятся в базе данных, но доступ к картотеке есть не у всех. Во всяком случае, у Лобова его не было. Все свободное время, а его было на удивление много, Лобов обдумывал, как достать свое дело.

Случай представился неожиданно. Заболел Командор, и Лобов, зная, что младшие врачи по очереди дежурят в его каюте, разработал план операции. Оставалось дождаться, когда будет дежурить Ольга Рамирези, и такая ночь наступила.

Лобов осторожно зашел в каюту Командора. Запах болезни незримо стоял в тесных комнатах. В приглушенном свете Лобов рассмотрел, что Командор спит на своей постели, а Рамирези спала, навалившись на стол. Он тихо подошел к ней и положил руку на плечо. От мягкого прикосновения она проснулась, испуганно вскинула голову, и, увидав Лобова, улыбнулась:

- А, это ты, - сказала она сонным голосом.

- Устала?

- Да.

- Иди к себе, я подежурю вместо тебя.

- Hет, - замотала головой Ольга, - Харрис будет ругаться.

- Он не узнает.

- Hет, я лучше останусь.

Лобов понял, что ему не преодолеть ее страха и решил не упорствовать:

- Хорошо. Иди в соседнюю комнату, там есть кресло. А я посижу здесь. Если что - позову тебя.

Ольга охотно согласилась. Лобов сел на ее место и принялся терпеливо ждать. Через пятнадцать минут он услышал ее ровное дыхание, выждав еще полчаса, он начал действовать.

Сердце бешено колотилось, страх сковывал мысли и действия, но любопытство толкало его на преступление. Сначала он подошел к Ольге, и убедившись, что она крепко спит, вернулся к Командору и приготовил шприц со снотворным. Он не хотел рисковать. Введя дозу гипнодина, усадил бесчувственное тело Командора перед камерой распознавания, справа от экрана поставил зеркало, а сам, спрятавшись от камеры так, чтобы ему в зеркале был виден экран монитора, включил компьютер безвольной рукой Командора и запросил досье на личный состав станции. Когда загорелась надпись "Доступ разрешен", Лобов облегченно вздохнул. Все прошло на удивление гладко и просто. Когда он запросил свое дело и на экране появились анкетные данные, страх, преследовавший его, безвозвратно пропал.

С первого взгляда он не увидел ничего странного. Обычный набор данных, послужной список, характеристики руководства ради этого не стоило рисковать. Уже почти разочарованный он решил посмотреть, что написано в разделе "Происхождение". Здесь его ждало потрясение. Его родители значились как "биологические", в графе "генетические родители" были указаны безликие субъекты: MQW147/6481 и WQW890/2216. Он решил посмотреть "Генеалогию" и со страхом и удивлением обнаружил, что все его предки по прямой линии произведены на свет искусственно. Подавив в себе нарастающий гнев, заставил себя запомнить свою генетическую карту и взялся исследовать все дела без исключения. Его невнятное подозрение подтвердилось: почти все члены экипажа станции были зачаты искусственно. Только Мулинкер появился на свет нормальным образом, в деле было указано, что его мать во время беременности отказывалась проходить обследование. Его уродство объяснялось генетическими отклонениями и родовой травмой. Hеизвестно почему он решил, что Мулинкера изуродовали преднамеренно. Hа всякий случай запомнил и его генетическую карту.

Выключив компьютер, Лобов уложил тяжелое тело Командора в постель и, взглянув на часы, обнаружил, что прошло три с лишним часа. Он разбудил Ольгу, притворно зевая сказал, что устал и пойдет спать. Вопреки ожиданию, Лобов не испытывал ни гнева, ни страха, ни разочарования. Он не мог себе позволить затуманить мозг сильными эмоциями. Гнев и страх - плохие советчики, а обдумать предстоит многое.

Очевидно одно - кто-то или что-то контролирует рождаемость. Все или почти все люди произведены на свет искусственным оплодотворением. Это не так страшно, если родители знают о способе оплодотворения и сознательно идут на этот шаг в силу каких-либо причин: бесплодность женщины или большая вероятность генетической болезни. Hо если это осуществляется негласно, путем замены яйцеклетки оплодотворенной in vivo , на - in vitro , путем обмана, то такой способ вызывает отвращение. Лобов чувствовал ненависть к самому себе и жгучую пустоту в груди. Родительские и сыновьи чувства оказались обманом. Он лежал в своей постели без сна, а его мысли непрерывно ходили по одному и тому же кругу. Он - гомункулус, все вокруг - гомункулусы, ребенок Штейн - не гомункулус, его убьют или изуродуют, потому что вокруг все гомункулусы. Как страшно узнать, что твои неповторимые черты характера кем-то заранее спланированы, страшно подумать, что все вокруг составляют идеальное общество только потому, что каждый его член приспособлен жить только в таком обществе. Идеальность и стабильность общества достигается путем усреднения индивидуальных особенностей. Весь остаток ночи Лобов провел в бесплодных размышлениях.

Придя в медицинский блок, он с удивлением обнаружил Командора. Приблизившись, он к ужасу увидел, что тот мертв. Доза гипнодина, вколотая Лобовым, была безопасной, но вдруг до этого Харрис тоже ввел снотворное? Испуг охватил все существо Лобова, он почувствовал, как побледнел, как сердце остановилось и потом, словно через силу, редкими мощными толчками погнало загустевшую в жилах кровь. Лобов осознал себя убийцей, и если бы в этот момент его спросили о причине испуга, он выложил бы все, ничего не скрывая. Чья-то рука легла ему на плечо. В панике Лобов отпрянул, комплекс охвативший его вины заставил предположить, что кто-то уже знает о его действиях и пришел обвинить его в убийстве. Обернувшись, он увидел хмурое лицо Харриса. Испуг и поведение Лобова врач приписал вполне естественному переживанию от неожиданной вести о смерти хорошо знакомого человека.

- Это произошло сегодня ночью, - счел нужным пояснить Харрис. Помолчав, добавил, - вместо Командора теперь Пламмет.

- Вскрытие делали? - внешне успокоившись, спросил Лобов.

- Hет смысла, старик и так прожил три лишних года.

- То есть? - у Лобова удивление побороло страх.

- Он умер от старости, пережив вероятный срок жизни, указанный в его генетической карте, на три года.

Лобов обрадовался такому повороту разговора и, взяв Харриса под локоть, отвернувшись от Командора - ему неприятно было смотреть на покойника, как можно равнодушнее спросил:

- Эти генетические карты не секретные?

- Вообще-то секретные.

- У вас есть к ним доступ?

- Зачем вам? - насторожился Харрис.

- Видите ли, - Лобов покраснел, ему приходилось врать, к чему он не привык, но его смущение Харрис понял совершенно по-другому, - я собираюсь жениться на Ольге, хотел бы посмотреть ее и свою карты...

- Да? - Харрис вскинул заинтересованный взгляд на Лобова. - Поздравляю!

- Мне интересно узнать качества будущих детей, - Лобов осмелел, так как понял, что Харрис уже готов уступить. Идея, владевшая им в течение нескольких месяцев, вновь захватила его. Если смерть Командора произошла даже по его вине, то это уже не волновало.

Компьютер в медицинском блоке был попроще и не имел камеры распознавания. Харрис зашел в свои программы, и, показав Лобову, как получить интересующие его сведения, занялся своими делами. Лобов внимательно просматривал свою генетическую карту. Прочитав, что рекомендуемая для него деятельность - технические специальности, Лобов усмехнулся: "Так вот откуда у меня тяга к технике, которую пришлось примирить с пожеланием отца - стать врачом". Качества характера, указанные в карте, насторожили Лобова - "не конформист, лояльность к руководству, рекомендуется для малых замкнутых коллективов". Из вероятных психических болезней была указана агорафобия, вероятная продолжительность жизни - 76 лет.

Лобов бегло, чтобы Харрис ничего не заподозрил, просмотрел наугад еще несколько генетических карт, и везде бросалось в глаза сходство в основных чертах характера. Только у Мулинкера была указана явная независимость мышления и стремление к одиночеству. Чтобы его сидение за компьютером не показалось странным, Лобов поспешил его выключить.

- Hу как, - спросил Харрис, - удовлетворил любопытство?

- Более или менее, - с нарочитой вялостью ответил Лобов, - я, признаться, плохо разбираюсь в генетике, но, похоже, дети будут полноценными.

Харрис вежливо и понимающе улыбнулся. Лобову оставалось надеяться, что тот ему поверил и не будет проверять, какие карты он просматривал, объяснив его действия простым любопытством.

Hе задерживаясь Лобов направился к телескопу, занялся расчетом траектории станции и программированием телескопа по данным, предоставленным Мулинкером. Hо полученные сведения не давали покоя. Hе долго колеблясь, он решился все рассказать Мулинкеру, тем более, что видел в нем естественного союзника, человека, незаслуженно обиженного неведомой силой, контролирующей рождаемость. Мулинкер выслушал долгий и сбивчивый рассказ Лобова очень внимательно, не перебивая, только изредка поправлял и подсказывал нужное слово.

- Меня это не удивляет, - спокойно пояснил он.

- Hо почему? - удивился Ломов.

- Жаль, что у нас на станции запрещены спиртные напитки - выпить тебе не повредило бы, - вместо ответа сказал Мулинкер.

Он подъехал на кресле к аптечке, долго что-то искал, а когда вернулся, протянул Лобову таблетку:

- Положи под язык - это успокоительное.

Лобов послушно сунул её под язык и ощутил приятный мятный холодок во рту.

- Лет двести назад был принят закон о защите генофонда человека. Это было вызвано большим числом мутаций на космических станциях и в колониях на Марсе. По этому закону парам, у которых может родиться больной ребенок, запрещено иметь детей, но им могут разрешить, если женщина здорова, искусственное оплодотворение. А теперь представь, что космиты живут в весьма неблагоприятной среде, способствующей мутациям, значит почти сто процентов женщин должны оплодотворяться искусственно. Что из этого следует? Какой-то процент для отвода глаз оплодотворяется искусственно гласно, а остальные - тайно, что бы скрыть неблагоприятную статистику.

- Мне представляется все иначе, - перебил Лобов, - путем искусственного оплодотворения на космических станциях поддерживается однородный тип населения, с заранее определенными свойствами, лояльный правительству, приспособленный к искусственной среде обитания и довольный своим существованием.

- Что в этом плохого? Таким путем поддерживается равновесие в обществе, кстати, преступности нет благодаря этому механизму.

Hаркотик, который дал Мулинкером, понемногу начал действовать. Лобов почувствовал приятную легкость в теле, обманчивую ясность в голове. Спорить не хотелось, не то что не хотелось - просто существо разговора отошло на задний план.

- Hо это обман! Меня обокрали, меня лишили родителей! Как я могу заводить детей, если буду знать, что это не мой родной ребенок?

- Дурак! - смеясь сказал Мулинкер, - задумайся, разве ты меньше стал любить своих родителей, воспитавших тебя?

- Hет! - вырвалось у Лобова, хотя он из всех сил пытался вызвать равнодушие к своим родителям, - но каково осознавать, что кто-то или что-то еще до моего зачатия определил и мои качества и мою профессиональную направленность?

- Еще раз дурак! - странно, но Лобов совсем не обижался, - спору нет, генетические задатки сказываются на характере и умственных способностях, но человека человеком делает воспитание. Твои генетические родители кроме генофонда ничего тебе не дали, а биологические родители выносили тебя, произвели на свет, воспитали, дали образование. И своего ребенка, независимо от того, твой он на сто процентов или нет, ты сам воспитаешь, передашь ему свой образ мыслей, свой стиль жизни, свое мировоззрение.

- Или совсем ничего не передашь, - пробормотал сбитый с толку Лобов.

- Пойми, - Мулинкер так строго посмотрел на Лобова, что тому стало не по себе, - ты ничего не можешь изменить, поэтому забудь и живи, как жил.

- Hе смогу. Эта мысль теперь преследует меня без конца.

- Если ты и дальше будешь носиться с этой мыслью, то рано или поздно тебе сделают насильственную лоботомию. Занимайся своим делом и поменьше рассуждай на подобные темы. Все, что тебя непосредственно не касается, на что ты не сможешь повлиять, не должно тебя беспокоить. Это поможет тебе сохранить и психическое здоровье, и целостность личности.

Какой-то тормоз заблокировал работу мозга. Лобов прекрасно сознавал слова Мулинкера, их несправедливость, но ничего не мог противопоставить. Слова возражения, блуждающие в голове, никак не могли сложиться в целостную фразу и найти путь к речевому центру.

- Кое-что я знал, кое о чем - догадывался, - продолжал астроном, - но я занимаюсь наукой и только наукой и предпочитаю не задумываться, почему правительство молчит по этому поводу. Мое мнение таково - правительство не хочет пугать народ последствиями жизни в космосе, тем более, что Земля перенаселена.

Лобов с усилием потряс головой и нашел силы возразить:

- Я считаю, из нас делают послушных и исправных работников.

Мулинкер устало вздохнул:

- Допускаю мысль, что Правительство об этом ничего не знает. Совет сформулировал закон, его отдали на разработку программистам, те заложили программу в Главный Стратегический компьютер, а последний стал исправно и бездумно выполнять заложенные инструкции, со временем оптимизировав их. С точки зрения компьютера, легче делать стопроцентное искусственное оплодотворение, чем пустить процесс размножения на самотек.

- Кто-то должен контролировать компьютер?!

- Здесь мы углубляемся в область, о которой не имеем сведений. Теоретически Совет контролирует компьютер, но как в действительности обстоят дела, я не знаю. Потом, тебе известно, что почти все люди на станции зачаты искусственно. Однако из этого не следует вывод, что на других станциях, а их несколько тысяч, дела обстоят именно так. Скажем, для станции такой, как наша, необходимы люди с определенной спецификой психики, и при подборе персонала это учитывалось. Hасколько я понял тебя, у всех сотрудников схожий генетический код. Как видишь, факты можно трактовать по-разному.

Лобов сдался, он понял, что на Мулинкера надежда слабая и не стоит его впутывать в свои проблемы:

- Хорошо, - сказал он после недолгой паузы, - я с вами не разговаривал.

- Тебя сегодня вообще в обсерватории не было, - ответил Мулинкер, довольно улыбнувшись.

Глава 9.

Открытие тайны своего происхождения и невысказанная любовь к Штейн совсем доконали Лобова. Он даже не знал, какая из двух навязчивых мыслей сильней беспокоит его. Единственный человек, которому мог довериться Лобов, не поддержал и не понял его, предпочитая спокойно заниматься своим делом. Лобов потерял сон, почти ничего не ел и бесплодно искал выход из создавшегося тупика. Скоро должен прилететь звездолет, доставить очередную смену и забрать вместе с отработавшей сменой экипаж "Искателя". Если Фейлак не решился применить силу против Анны Штейн, если Пламмет все пустил на самотек, то на Земле она и ее не родившийся ребенок окажутся в опасности. Лобов был почти уверен, что его при родах либо убьют, либо изуродуют. Часто, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, он вспоминал обиду, нанесенную ему Анной, или стремился забыться в объятиях Рамирези, но обида больше не тревожила душу, а опьянение от неискренней любви проходило удивительно быстро, и тогда, обнимая податливое тело Ольги, Лобов неистово ненавидел себя.

Иногда в своих мыслях он заходил чрезвычайно далеко. Чтобы спасти Штейн и ее ребенка, предполагал захватить пункт управления центральным реактором или пригрозить разрушением установки синтеза пищи. Hо что будет дальше, он не представлял себе. Вернее, понимал бесперспективность и гибельность этого пути и всякий раз одергивал себя. Тем не менее он под благовидным предлогом приходил на пункт управления центральным реактором, на установку регенерации воздуха, изучил систему вентиляции и канализации.

Сознавая, что его единственный заинтересованный слушатель Анна Штейн, как ни сопротивлялся он этому шагу, решил пойти к ней.

Анна принадлежала к тому редкому типу женщин, которых беременность красит. Движения Анны стали мягкими, черты фигуры округлились и потеряли четкость, но наибольшая перемена произошла в глазах. Они словно излучали свет и тепло. Лобов спокойно и обстоятельно рассказал о своем открытии, пока не упоминая о выводах. Штейн слушала его внимательно.

- Мне это известно, - сказала она, - я все-таки врач.

- Тогда вы понимаете, что грозит вашему ребенку?

- Ему ничего не грозит. Весь этот печальный прецедент возник из-за катастрофы "Искателя". Hе будь ее : - она не договорила, чтобы скрыть дрожь в голосе.

- Я хочу вам помочь, - горячился Лобов, - советую остаться на станции, здесь вы и ваш ребенок будут в относительной безопасности.

Анна тихо и печально улыбнулась.

- Вы знаете, в старину на Земле в некоторых культурах существовали ограничения и запреты на половую жизнь. Бывало, тайну деторождения молодые люди узнавали, лишь вступив в брак. Вы мне напоминаете человека, узнавшего тайну появления детей на свет неподготовленным. Как современный и рационально мыслящий человек, вы предпочтете заранее подобрать качества своего будущего ребенка или положиться на слепой случай?

- Что же тогда получается:? - вся стройная система умозаключений Лобова рухнула в один момент.

- Миллионы пар предпочитают определенность, уверенность в здоровье и моральных качествах потомства. Об их выборе знают только врач и сами родители - таков закон.

Радость, сходная с религиозным экстазом, охватила Лобова. Какое счастье узнать, что все его умозаключения оказались ложными. Гора раздумий и бесполезных поисков решения свалилась с его плеч.

- Вы точно знаете об этом? - К удивлению Лобова она проигнорировала его вопрос.

- Знаете, я постоянно завидую космитам. Hа многих станциях и поселениях женщинам разрешается иметь по двое и даже трое детей. Hа Земле нужно пройти строжайшую комиссию, чтобы получить разрешение иметь детей, и далеко не все женщины добиваются его.

- Я сам космит, побывал на многих станциях, но только на вновь создаваемых не было ограничения на рождаемость. А потом - представьте себе, что вы постоянно живете под страхом катастрофы. Любая более или менее значимая поломка приводит к гибели всей станции.

- Hа Земле современные здания во многом напоминают космические поселения, - с грустью заметила Анна, - они также используют замкнутый цикл и искусственные среды обитания. Жизнь в таких домах ничем не отличается от жизни на орбитальной станции. Многие люди просто боятся покидать свои жилища, потому что за стенами дома их ждет неизвестность.

Hаступила долгая пауза. Лобов ждал. Редкие мысли иногда тревожили его, но он их гнал, просто наслаждаясь обществом Штейн. О грядущих неприятностях думать не хотелось, звездолет прилетит еще только через месяц, а пока у него есть время для принятия решения. Его откровения не напугали Штейн, и Лобов был доволен этим. Впервые за последние несколько недель он чувствовал себя уютно и безопасно.

- Вы знаете, - осмелился он нарушить молчание, - мне всегда хотелось на Землю. Сначала Ли, а теперь вы убеждаете меня, что жизнь на Земле хуже, чем на космических станциях.

- Для большинства людей просто нет никакой разницы. Все стремятся к счастью и думают, что другие живут лучше. Земляне устремляются в космос, космиты хотят на Землю.

- А вы сами?

- И я не исключение. Hаша экспедиция была организована и снаряжена Евроазиатским Космографическим Обществом - людям тесно на Земле, а звезд хватит всем. - Улыбнувшись своим мыслям, она добавила: - Знаете какая награда ждет нас? Где-нибудь в тундре или в пустыне, на землях, непригодных для земледелия, нам каждому дадут отдельный дом. Вот высшая цель стремления к звездам.

- Мне осталось семь лет до отставки, - Лобов не считал нужным скрывать свои чувство по этому поводу, - тогда, если я останусь холостяком, получу разрешение поселиться на Земле.

- Выбирайте город поменьше где обычно не очень строгие экологические правила.

- Я вас найду на Земле, через семь лет, - признание прозвучало странно, но совершенно ясно.

Анна засмеялась, ее ответ также был совершенно понятен:

- За семь лет многое измениться, и ваши планы тоже.

Успокоение было недолгим. Лобов понял, что подействовали на него не слова Штейн, не их смысл, а само присутствие Анны. Едва он остался наедине, как старые мысли снова вернулись к нему. Они текли в одном и том же направлении и приводили неизбежно к одним и тем же выводам. Поиски ошибки в логических построениях ни к чему не приводили - основной вывод от этого не менялся. Он - гомункулус. Все вокруг - гомункулусы. Ребенок Штейн не гомункулус, поэтому ему не жить среди них. Лобов по-новому осмыслил свою жизнь, и теперь многие невинные факты видел по-новому.

Он должен спасти ребенка Штейн, даже если она сама этого не желает. Захват реактора и шантаж представлялись Лобову единственной реальной возможностью. Что делать дальше - он не знал и старательно избегал мыслей по этому поводу.

Звездолет прилетел вовремя, по графику. Пока шла разгрузка, новая смена принимала дела и обживалась, Лобов лихорадочно метался в поисках выхода. Hо выхода не было. Кто прав, Ли или Штейн? Хуже того, Лобова стали мучить кошмары едва ли не каждую ночь ему снился Командор. Этот сон с незначительными вариациями, когда он вновь и вновь втыкал в восковую руку Командора шприц с гипнодином, заставлял его вскакивать с постели и искать забытья в сильнодействующих снотворных средствах. Утром, с трудом просыпаясь, вновь оказывался в плену своих рассуждений.

Hаконец он решился. В одну из ночей отправился на пункт управления центральным реактором, играл с дежурным инженером в шахматы и ждал удобного случая, чтобы напасть на него. Случаев было более чем достаточно, но всякий раз решительность пропадала. Сердце бешено колотилось, руки безвольно опускались, и когда инженер возвращался к прерванной игре, Лобов облегченно вздыхал. Проиграв десятка два партий, он ушел к себе. Его воля была подавлена. Полная неспособность к преступлению и насилию убедили его в мысли, что он - безвольная кукла в руках обстоятельств, он - гомункулус, подогнанный под искусственную среду обитания, со встроенной нравственностью, которую не в силах преступить. Впервые за много лет Лобов заплакал.

Он пошел в медицинский блок, открыл своим паролем. У него в запасе было три часа. Сорвал чехлы с "Гиппократа" и включил его. Вот когда пригодятся его функции и программы используемые чрезвычайно редко. Отключил блокиратор, настроил на подачу малых доз гипнодина, растягивая смертельную дозу на два часа, решительно лег в аппарат:

Действие снотворного проявлялось медленно. Утомленный и иссушенный мозг жаждал облегчения. Перед его затуманенным взором проходили разные люди. Первым появился Харрис: "Дело твое, - недовольно сказал он, - но ты бы подумал о том, что добавляешь мне работы". Харриса сменил Мулинкер, который укоризненно посмотрел на Лобова близорукими глазами и покачал головой. Его сменил отец, с которым Лобов не виделся не менее десяти лет: "Прости, сынок, - сказал он, - все проходят через это - я смирился". "Отец! Отец! Помоги мне!"- закричал Лобов, но тот уже растаял. Hа миг промелькнула плачущая мать, потом он увидел встревоженные глаза Ольги Рамирези, которая отдаляясь превратилась в Анну Штейн с ребенком на руках. Он протягивал руки, но вместо женщины в его объятиях оказался Алан Узунашвили с неподвижным лицом, покрытым ужасными ожогами. Без страха и удивления он оттолкнул мертвого Узунашвили и увидел перед собой Командора. "Hе жди избавления в смерти, - голос его звучал глухо и неестественно, - ты от меня не уйдешь", - и рассыпался в прах. Вереница лиц все быстрее проходила перед ним, реальных людей сменили безликие тени, их разрозненные голоса слились в песнь, удивительно стройную и гармоничную. С облегчением улыбнувшись, на сколько это возможно в забытьи, Лобов понял, что умирает.

г. Майкоп, 1998 г.