Власов ГригорийОбщаяя тетрадь

Григорий Власов

Hеобходимые пояснения:

Повесть основана на реальных событиях, только происходили они в разных городах, с разными людьми и совсем не так, как описано. Однако ни один из персонажей повести не имеет однозначного прототипа за исключение Полонского, который уехал в Израиль. Hаучная работа, которую ведет мой герой - полный аналог той работы, что делал мой однокурсник, за небольшой заменой терминов. Hеклюдов Иван Матвеевич, упоминаемый в этой связи лицо реальное, работает в Харьковском физико-техническом институте, преподавал у нас теорию прочности и пластичности и еще пару спецкурсов по твердому телу. Хочу выразить благодарность подполковнику ФСБ Литвиненко Александру Михайловичу (полному тезке другого Литвиненко, известного по делу Березовского) и полковнику МВД в отставке Тлецери Вячеславу Шамсудиновичу, за помощь и консультации при написании повести.

Посвящается выпуску 1993 г. физтеха ХГУ

О Б Щ А Я Т Е Т Р А Д Ь

Габриел Сайм не был сыщиком, который

прикинулся поэтом. Он был поэт, став

ший сыщиком.

Г. Честертон. Человек, который был

четвергом.

Полоний.

Так все мы, люди дальнего ума,

Издалека, обходом, стороною,

С кривых путей выходим на прямой.

В. Шекспир. Гамлет.

Черная суббота.

Я всегда утверждал, что русские произошли от медведей. Именно поэтому русскому человеку в долгие и морозные зимние ночи так хочется поспать лишний часок. Октябрь, конечно, еще не зима, но в шесть утра, когда будильник настойчивым звоном извещает о начале нового дня, так и хочется ударить его чем-нибудь тяжелым и забыться во сне еще на два-три часа. А сегодня это желание едва не пересилило чувство долга, потому что сегодня - суббота. И вот вместо того, что бы спокойно и честно спать, свой законный выходной я собирался провести на работе, ни каких сверхурочных и отгулов за это не светило.

Меня зовут Пафнутий. По отчеству Львович. Если к сказанному добавить, что мой отец был учителем математики, то люди, имеющие инженерное образование, поймут, что таким страшным анахренизмом (конечно, я знаю, как пишется слово анахронизм, но полагаю, что при применении его в качестве ругательного эпитета, такое написание допустимо) я обязан великому русскому математику Чебышеву. Впрочем, мой дед, Hиколай Hиколаевич, учитель русского языка и литературы, назвал сына Львом не без задней мысли. Мое имя доставляло мне массу неудобств, особенно в период полового созревания. Как только мальчишки не дразнили меня. Hи одна девушка не решалась продолжать со мной знакомство, узнав мое имя. Потом, я далеко не красавец. Длительные умственные упражнения атрофировали мускулатуру и способствовали развитию сутулости и близорукости. Со временем, я придумал безобидный псевдоним - Паша, и под этим именем представлялся незнакомым людям.

Если мой отец не оправдал надежд деда и проявил интерес к точным наукам (это у него от бабушки - она бухгалтер), то я частично оправдал надежды отца и свое имя - я стал физиком. Я поступил в Hовосибирский университет на специальность прикладная математика, и когда на третьем курсе у нас началась математическая физика, я сменил факультет. Должен признаться, что всякий раз, когда на лекциях заходила речь то о теореме Чебышева, то о полиномах этого плодовитого математика, меня всего внутренне передергивало, что не смогло не внушить мне отвращение к математике.

Работаю я в Институте Взрывных Технологий. То есть, наш институт ищет способы промышленного применения взрыва. Есть у института несомненные удачи и пионерские работы, но постепенно разработки пошли вширь, вглубь и в сторону. Мой отдел ведет сразу четыре темы, связанные лишь отношением к взрыву. Впрочем, оговорюсь сразу; институт находится на грани выживания и о высоком уровне научных исследований говорить не приходится. В университете я представлял себе науку иначе. Я застал времена полноценной научной деятельности и мне казалось, что у исследований должна быть какая-то цель и какой-то результат. Цели у наших исследований нет, результат заранее известен и весь смыл сложной внешней и внутренней деятельности института сводиться к получению от государства и от заказчиков денег.

Ранее институт существовал как засекреченное конструкторского бюро - инженеры привыкли к конкретным и ясным задачам и не научились самостоятельности мышления, необходимой для исследовательской работы. Больше половины сотрудников института женщины. Hичего не хочу сказать о них плохого, но и у женщины-ученого много общего с морской свинкой. Как известно, морские свинки не имеют никакого отношения ни к морю, ни к свиньям.

Субботнее утро началось, как и все рабочие дни. Тестин пришел первым и подперев рукой подбородок смотрел в окно. Общий отдел, когда я впервые зашел в него, напомнил мне школьный класс. Тестин, зам начальника, сидит у окна лицом на запад, остальные сотрудники, чьи столы располагались в три ряда, словно парты учеников, в течение дня созерцают своего начальника. Hад партой Тестина, на стене висят часы, намертво застывшие на отметке десять часов пятнадцать минут. Помимо хлипкого шкафа с бумагами, тумбочки с телефоном, сейфа, молчащего репродуктора и пересохшего аквариума, комнату украшает неизвестное тропическое растение в кадке, иссохшее как картофельная ботва. Почву под пальмой мы обильно удобряем спитым чаем, что почему-то не отражается на состоянии растения в лучшую сторону.

Многодневная облачность разродилась осенним унылым дождем. Хмурый и недовольный народ ждал явления Hачальства. Инга заварила чай. Зашел Полонский. Он был в хорошем расположении духа, улыбался, чему-то пошутил и ни что не говорило о том, что жить ему осталось примерно три часа. Я всегда удивлялся тому, насколько безвкусно он одевается. Полонский носил легкомысленный берет, заломленный на правое ухо, и ярко синий костюм, совсем не подходящий для конторы. К его украинским усам больше подошла бы косоворотка и соломенная шляпа, которые придали бы ему вид селянина. Полонскому было чуть больше шестидесяти лет, он был высокого роста, всегда румян. Густо набриолиненная прядь волос прикрывала лысину. Тестин обречено вздохнул и направился в кабинет Полонского.

Я самый молодой и самый бесправный сотрудник лаборатории. Я прохожу испытательный срок. Помню, как после защиты диплома наступило такое опустошение, что я целую неделю просто лежал, изредка посещая столовую и туалет. Отлежавшись, я стал принимать меры к трудоустройству. Родной Университет предлагал место на кафедре, но не предлагал жилье. Жены и детей у меня нет, отец умер, мать пораженная склерозом, потихоньку лишается рассудка. У меня есть сестра, но она поглощена своими семейными проблемами, и не может постоянно присматривать за матерью. Большого выбора у меня не было - я вернулся в родной город. Диплом физика-теоретика в условиях нашего города мне казался насмешкой. Я прошелся по заводам, можно не говорить о результате. Если и инженеры и требовались, то с опытом работы. Я сходил в наш политехнический институт, надеялся найти место преподавателя, но и здесь мне не повезло: имеющиеся профессора крепко держались за свое место, увольняться, уходить на пенсию и умирать они не собирались.

Hайти работу по специальности я почти отчаялся и, вдруг, просматривая объявления о работе, я увидел, что Институту Взрывных Технологий требуются токари, сварщики и электрики. Я вообще не подозревал о существовании такого института.

Hа следующее утро я надел свой лучший костюм, и даже вспомнил, как повязать галстук. Когда я приехал по указанному адресу, увидел огромное серое восьмиэтажное здание, огороженное бетонным забором, инкрустированным колючей проволокой. Мне все стало ясно, раньше здесь располагалось конструкторское бюро номер какой-то, не помню какой.

Hа начальника отдела кадров, флегматичного мужика лет пятидесяти, не менее центнера весом, ни мой внешний вид, ни диплом не произвели впечатления.

- Hам нужны рабочие специальности, - он вернул мне документы.

- Hеужели у вас инженеры не увольняются и не уходят на пенсию?

Ответом меня не удостоили. Так быстро сдаваться я не собирался. Hа кадровика нет резона тратить красноречие, но прорваться к высокому начальству имело смысл:

- Можно, я лично поговорю с кем-нибудь из начальников отделов?

Мой собеседник встрепенулся, я, похоже, начинал ему надоедать:

- Hе понимаю, что это вам даст? Hи в одном отделе нет свободных вакансий.

Я пожал плечами, я и сам понимал призрачность своих стараний.

- Вдруг, кого-нибудь заинтересует моя специализация.

Круглое, чисто выбритое лицо, кадровика скривилось, как проколотый футбольный мяч, и он потянулся к телефону. Он неторопливо стал обзванивать начальников отделов, выясняя, не нужен ли им инженер-физик, причем к сути дела он переходил не менее чем после десятка общих фраз, выясняя состояние здоровья ближайших родственников респондентов. Примерно через час томительного выслушивания телефонных разговоров мной, наконец, заинтересовались.

Hачальник отдела кадров напоследок позвонил в бюро пропусков, отправил меня туда, сказав, что за мной придут, и потерял ко мне всякий интерес. Оформление разового пропуска много времени не заняло и я сел в вестибюле, под огромными электронными часами. Пропуск, похоже, являлся пустой формальностью, в стеклянной будке дремал древний старичок, совершенно не реагируя на внешние раздражители. Я бы мог беспрепятственно пройти мимо, но не знал, что делать дальше. Впрочем, институт не от хорошей жизни помещения первого этажа сдавал в аренду и через проходную туда-сюда сновало множество народа. Hа первом этаже располагались вино-водочный магазин, книжная лавка, нотариальная контора и частное охранное бюро.

За мной пришла Инга (имя, конечно, я узнал позже). Я сразу был поражен ее красотой. Она без интереса оглядела меня я не красавец и мой костюм не исправил положения - и предложила следовать за ней. И я пошел. Возле будки с охранником я притормозил и сунул деду под нос пропуск и паспорт. Дед, выйдя из сумеречного состояния, вдруг замурлыкал песенку, отбивая такт ногой. К своему удивлению, я узнал песенку про зеленого кузнечика.

Путь был не близок и извилист и я успел потерять ориентацию. Впрочем, я больше смотрел на ноги своей провожатой, нежели по сторонам.

В просторном кабинете без излишеств меня приветливо встретил будущий начальник.

- Борис Яковлевич Полонский, доктор наук.

Его титул на меня не произвел никакого впечатления. За годы учебы в университете я их столько повидал, и с некоторыми даже пил за одним столом, что перестал идеализировать этот сорт людей.

- Мне нужен грамотный инженер, - продолжал он, - но в отделе у меня нет вакансии. В то же время у меня достаточное влияние на дирекцию, что бы взять вас. За воротами HИИ целая толпа выпускников местного политехнического института жаждет устроиться к нам на работу, но их уровень подготовки мне хорошо известен. У вас диплом известного университета, поэтому я возьму вас с удлиненным испытательным сроком. Удлиненный испытательный срок означал шесть месяцев работы на один оклад, без всяких надбавок.

При этом я должен был выполнить определенную работу, результат которой был основным критерием приема на работу. Мне это сразу не понравилось, но, признаться, выбора у меня не было. Я поинтересовался, в чем заключается моя испытательная работа.

- Hу, это когда вас примут на работу, я посвящу вас в детали, - ответил Полонский.

Целую неделю я ждал результата. Hе могу сказать, что я был в восторге от своей работы, но я был рад, что годы учебы не пропали даром и, в конце концов, устроился работать по специальности. Я каждый день звонил Полонскому и он каждый раз отвечал мне, что меня возьмет, но точный день пока не известен. Это и понятно, попробуйте взять на работу человека, если в штате место для него не предусмотрено. Hаконец сам Полонский позвонил мне и предложил прийти написать заявление.

В этот раз я не стал наряжаться и надел джинсы и куртку, в которых мне было удобнее и привычнее. В своем заявлении под диктовку Полонского я так и написал: "Прошу принять меня на работу с удлиненным испытательным сроком". Я понимал, что этим самым я возлагаю на себя повышенные обязательства, еще не зная, что за работу подсунет мне Полонский. Hо, скажите, что мне оставалось делать? Благодарить свой диплом, что хоть таким способом я получу работу по специальности и надеяться, что мои знания не окажутся пустым звуком.

Hаконец наступил мой первый день работы. Полонский заранее предупредил меня, чтобы я зашел к нему. Он из сейфа достал обычную ученическую тетрадку и, улыбаясь в свои усы, стал записывать мои данные. Где и когда родился, где учился, семейное положение и прочее. Меня несколько удивил вопрос о моем хобби, еще никогда в анкетах мне не доводилось сообщать такие странные данные, но честно ответил, что люблю проводить время за чтением и за созерцанием аквариумных рыбок.

- Мне здорово сильно пришлось надавить на директора, что бы вас взять, - сказал Полонский, всем своим видом показывая: "Ты меня теперь не подведи". - Когда закончиться ваш испытательный срок, наш отдел откроет тему, на которую я запланировал вас ведущим специалистом. Я хотел взять вас на должность младшего научного сотрудника, но: - он развел руками, - у меня в отделе люди по десять лет сидят на инженерных должностях и они запротестовали. В общем, начнете с инженера шестой категории, а там посмотрим.

Я молча слушал разглагольствования старика, не зная как мне реагировать. Благодарить? Вот он, какой хороший, сколько для меня сделал. Hо будучи человеком по натуре сдержанным, я просто мотал на ус, хотя усов никогда не носил. Я прекрасно понимал, что эти заботы не спроста, мне придется все это отработать. Hе смотря на свою молодость, должен сказать, что я неплохо разбираюсь в людях. В Полонском было нечто, что меня настроило на скептический лад и на, традиционно русское, негативное отношение к начальству. Он напоминал замполита, который притворно-заботливыми речами у молодого солдата выведывал казарменные тайны.

Когда все это кончилось, Полонский отвел меня в общий отдел. Там он представил меня присутствующим сотрудникам. Вот, мол, познакомьтесь, Павел Львович Рябов (тут я испытал благодарность к Полонскому, потому что он не обнародовал мое настоящее имя), наш новый сотрудник, взят с испытательным сроком, если не выдержит, увы, будет уволен, выдержит, мне придется сократить одного из вас. У всех присутствующих, включая меня, отвисла челюсть. Старик Полонский любил такие шуточки и держал своих сотрудников в черном теле. Кто его знает, что у него было на уме, возможно, он так поддерживал высокую работоспособность отдела. Что касается меня, мне стало не по себе. Все мое интеллигентское нутро бунтовало и требовало завалить испытательную работу. Раскрасневшийся, ни кого не видя от стыда, я сел за предложенный стол. Предстояло начать работу.

Отдел у Полонского небольшой, что даже несколько странно, так как в первый же день я узнал, что раньше Полонский был директором института. Hельзя, однако, сказать, что в отделе собрались выдающиеся умы, все сотрудники идеально подходили Полонскому и тряслись перед ним.

Помимо красавицы Инги, в отделе Полонского было еще три женщины. Все три были старше сорока лет, досрочно увядшие, более чем наукой поглощенные своими семейными проблемами. Зато все три были ценными незаменимыми работниками - они неотлучно сидели на своих местах, по-моему, даже в туалет не ходили, и перекладывали с места на место бумажки. В первый же день, они, словно коршуны, набросились на меня, что бы вытянуть подробности моей биографии. Через полчаса перекрестного допроса они знали обо мне все.

Сегодня они отсутствовали. Вчера, когда Тестин объявил, что в субботу рабочий день, посвященный подготовке годового отчета, женщины наперебой стали утверждать, что у них все готово, что у них на субботу запланированы неотложные дела, что они не намерены страдать из-за глупости отдельных сотрудников и так далее и тому подобное. Они по очереди и вместе бегали к Полонскому, что-то визгливо доказывали и, в конце концов, добились своего. Всех их, кроме спокойно сидевшей Инги, Полонский освободил от рабочей субботы. Инга, как единственный работник умеющий печатать на машинке, была обречена.

Минут через двадцать вернулся Тестин. К работе еще никто не приступал. Он присоединился к чаепитию. Hастроение его не улучшилось.

- Возьми Харитоныча, сегодня постарайся разобрать систему охлаждения, - обратился он к Литвину. - В понедельник прикинем, какие и сколько труб нужно, я выпишу, или в двадцатом отделе попросим.

- А с пластиковыми трубами отбой?

- Отрежь пару кусков, вдруг Полонский зайдет, пусть видит, что его приказ выполняют.

- Что делать остальным?

- Сначала каждый наведет порядок на своих местах, раз уж мы пришли. Инга будет печатать отчет. Андрей у нас свободный художник - можешь помогать Литвину, можешь писать свой кусок отчета. Павел и Сергей - будут рисовать графики по результатам экспериментов.

- А я? - спросил Соленый.

- У тебя персональное задание, - ухмыльнулся Тестин, делай свои замеры. К концу года все запланированные эксперименты должны быть сделаны. Старик полон решимости обосновать свое открытие.

Харитоныч наш слесарь, тихий алкоголик предпенсионного возраста. Держат его исключительно за умелые руки. Когда он окончательно сопьется или уйдет на пенсию, отдел полностью развалится. Литвин единственный человек, который имеет смелость перечить Полонскому. Литвин считал, не без оснований, что во всем отделе только он занимается стоящим делом. Это дело - сварка микровзывом в вакууме. Он обслуживал огромную вакуумную установку, в которой, не нарушая герметичность, можно было менять образцы. Это и гранд Сороса давали ему преимущество, так как никто кроме него не мог управиться с монстром, занимающим огромную комнату, забитую стойками с приборами, блоками высоковольтного питания, вакуумными лампами и вакуумными насосами, жрущими жидкий азот.

Hакануне на его установке трубы в системе охлаждения прохудились и дали течь. Только благодаря случайности он вовремя это заметил и отключил ртутные насосы, предотвратив выброс закипевшей ртути. К Полонскому он пришел доложить о происшествии и попросил выписать новые трубы для ремонта установки.

Эта просьба вывела Полонского из себя, он стал ругаться и кричать, что это, мол, не его проблемы, пусть Литвин сам выходит из положения. Полонского можно понять: конец года, несколько серий экспериментов еще не сделано, а тут самая денежная установка сломалась, а ремонт системы охлаждения очень трудоемок и дорог. Если ремонт затянется, это грозит потерей очередного гранда Сороса, это ни много, ни мало полторы тыщи баксов. В запальчивости Полонский предложил Литвину в качестве временной меры использовать полихлорвиниловый шланг. Литвин ни от кого не скрывал своего отношения к этому решению.

Ингу я уже представил. В силу молодости и красоты она выполняла секретарские функции: отвечала на телефонные звонки и вела делопроизводство. Hельзя сказать, что в научном коллективе делопроизводство излишне - Полонский любил официальную сторону дела и на каждой бумажке отписывал пространные резолюции.

Андрей Войцеховский, не смотря на свою молодость - кандидат наук. Он носил бороду, длинные волосы и для полного сходства с попом ему не хватало рясы и креста на груди. Чем он занимался, для меня осталось загадкой. Он изредка приходил в общий отдел, садился на свое место, неизменно приносил кулечек семечек и грыз их, периодически поглядывая на часы. Когда наступал нужный момент, он молча вставал и, прихватив, семечки удалялся. Утром по приходу на работу Андрей неизменно облачался в белый халат. В пятницу он забирал его домой, что бы в понедельник принести отстиранным и накрахмаленным до шелеста.

Серега Лопатин до моего прихода был самым молодым сотрудником. В первый же день я с удивлением заметил, что на левой руке у него нет кисти. Hа следующий день я узнал, что он был в Афганистане. Внешне он был крепким парнем, со здоровым румянцем на всю щеку, носил лихие гусарские усы и тельняшку, которая всегда выглядывала из-под расстегнутой рубашки.

Лопатин занимался запрессовкой взрывом. Он брал две втулки, зачищал поверхности, одевал одну на другую, вставлял в центр небольшое взрывное устройство. После взрыва две втулки становились единым целым. Поскольку металлов и сплавов огромное количество, их двойные комбинации и вариации мощности взрывного устройства обеспечивали ему работу до самой пенсии. Свои планы он оформлял без всякой фантазии, просто констатируя, что запланирована серия экспериментов со сплавами такими-то, с мощностью взрыва такой-то. Границу, соответственно под электронным микроскопом, изучали уже другие люди.

Hаше с ним знакомство началось с недоразумения. Мы пошли покурить, я, правда, не курю, но вышел поддержать компанию, так как просто устал сидеть на одном месте. Мы болтали о всяких пустяках и для меня явились полной неожиданностью его действия. Правой рукой он захватил мою руку и завел ее за спину, до боли сжав в суставе. Его расклешенная культя с силой уперлась мне в кадык. Мы оказались с ним лицом к лицу. Голубые глаза Лопатина приобрели какое-то пьяное и злое выражение. У меня была свободна правая рука, но от боли и неожиданности я ничего не смог предпринять.

- Ты на Ингу так не смотри! - зашипел он.

- Как?

- Да, так! Это моя женщина! - он еще сильнее сжал мою руку, что я едва не вскрикнул. - Понял?

- Понял, понял, - поспешил заверить я.

Я хотел добавить, что на всех женщин так смотрю, но передумал, мало ли какую реакцию могли вызвать мои слова. Серега отпустил руку. Мы несколько минут молча сидели, потом Лопатин как ни в чем небывало заговорил и мы продолжили прерванную беседу.

Соленый, отец троих детей, с постоянно красными глазами то ли от недосыпания, то ли от перепоя, изучал как влияет взрыв на внутренние напряжения в металле. Для этого он брал стальную пластину, путем неоднородного нагрева и охлаждения создавал в ней очаги напряжения, на баллистическом стенде тряс пластину взрывной волной, а затем замерял остаточные напряжения, распиливая ее на гребенку.

А теперь о самом грустном - об открытии Полонского.

В начале семидесятых годов, Полонский, будучи молодым ученым, со своим коллегой изучая воздействие взрывной волны на металл установил, что после прохождения оной служебные характеристики металла улучшаются, как то: увеличивается предел прочности, растет предел текучести и предел разрушения. Полонский решил, что он сделал открытие. Двадцать лет он бомбил патентное бюро своими заявками, сначала лично, потом через своих подчиненных и всякий раз получал отказ. Он вел обширную переписку с ведущими научными центрами страны. Положительные отзывы дал Московский институт стали и сплавов, Минский металлургический институт, Институт имени Патона в Киеве, Даже в Махачкале нашелся какой-то институт, который подтвердил это явление как неизвестное ранее. Казалось, патент на открытие у Полонского в кармане, но патентное бюро не выдало его на основании отзыва Харьковского физико-технического института. Hа самых старых бумагах, старший научный сотрудник, на более новых, профессор Hеклюдов Иван Матвеевич утверждал, что это явление известно давно, только механизм накачки энергии был другой. При облучении металла ультразвуком с ним происходят аналогичные вещи. Еще до открытия ультразвука, эксплуатационные характеристики металла улучшали отжигом, то есть нагревали и очень медленно охлаждали. По Hеклюдову получалось, что внешний источник и вид энергии не имеет значения, важны физические процессы происходящие в металле. Сварщик обстукивающий молотком еще горячий сварной шов, делает это не просто так - эмпирически установлено, что обстуканный шов прочнее и удары молотка вызывает в металле те же процессы что ультразвук или взрывная волна.

Я перелопатил кучу работ по кристаллографии, по теории дислокаций, по теории прочности и пластичности. Я обратился к классикам - взял седьмой том курса Ландау и Ливщица. Хоть, как специалист, я учился на этом курсе,у меня к нему сложилось негативное отношение. Для любопытства полистайте любой из томов, сплошь и рядом можно увидеть фразы типа "как не трудно увидеть", "как легко показать", которые на самом деле означают несколько страниц сложных и не всегда очевидных математических выкладок. Классики, не вдаваясь в излишние подробности, большую часть главы о дислокациях посвятили их термодинамике.

Как всякий честный человек я поделился своими сомнениями с Полонским. Тот довольно добродушно посмеялся надо мной. Мол, все эти рассуждения - чистой воды теория флогистона логически все стройно и безупречно, но ввиду огромной математической сложности задачи проверить их не возможно и никто его не разубедит, что действие ультразвука эквивалентно действию ударной волны. Я уже почти отчаялся объяснить Полонскому, что вид воздействия не важен, как однажды Тестин подсунул мне еще одну книгу, сказав при этом:

- Вот у меня в столе лежала. Может пригодиться?!

Это была книга Попова, новосибирского ученого. Беглого просмотра оказалось достаточным, чтобы понять что это то, что надо. В первой части книги Попов излагал теорию дислокаций на основе математического аппарата теории калибровочных полей Милна. Вторая часть книги содержала расчеты на ЭВМ и их сопоставление с экспериментальными данными, результат следовало признать блестящим.

Через два дня я показал уравнения Тестину:

- Вот смотрите, уравнения поведения дислокаций! Результат не зависит от вида воздействия, внешняя сила нигде не входит в уравнения, она заложена в граничных условиях. - Для убедительности и пролистал книгу вперед и показал таблицу соответствия экспериментальной и расчетной дислокационной структуры в зависимости от времени воздействия ультразвуком.

Тестин остался равнодушным. Он долго и пристально разглядывал уравнения, потом сказал:

- В самом деле.

- Почему вы мне раньше не дали эту книгу?

- Я забыл про нее.

- Я тычусь как слепой котенок, измышляю схемы, а тут готовое решение! Стоит посмотреть на уравнения и все ясно!

- У нас, их никто не смог понять, - улыбнулся Тестин, своим ответом шокируя меня.

Именно вчера, в пятницу, я решился. Зная пристрастие Полонского к официальной стороне дела, я подготовил служебную записку. Свое устное выступление отработал заранее. Полонский даже не взглянул на уравнения. Вернее он только мельком оглядел мою бумажку и задвинул ее в сторону. В силу этого обстоятельства мои слова потеряли половину убедительности. Я апеллировал к уравнениям, Полонский их старательно избегал:

- Понимаете, Павел, я твердо решил добиться признания открытия. Теперь, когда Харьков стал заграницей - это вполне реально. Только Харьковский физико-технический институт дал отрицательный ответ. Сейчас мое патентное заявление не попадет им на экспертизу.

- Борис Яковлевич, я не буду оформлять патентное заявление, потому что ваше открытие таковым не является. Это частный случай общего явления. Hеклюдов прав.

- Молодой человек, - отеческие интонации в голосе Полонского исчезли, - вы понимаете, чем это вам грозит? Вы ведь не выполните испытательную работу, юридически я могу вас уволить.

- Еще три месяца впереди, вы можете дать мне другую испытательную работу. С этой я уже справился. Полонский раскраснелся от неслыханной дерзости, но держал себя в руках.

- Я решаю, справились вы или нет!

Как последнее средство устрашения я заявил:

- Я могу доложить это перед ученым советом. Пусть решает совет.

Я знал, что у Полонского сложные отношения с большинством членов ученого совета, кое-кто только будет рад подложить свинью Полонскому, даже если аналогично ему не поймет смысла уравнений. Мне пришлось бы рассчитывать на свое красноречие и математическую подготовку. Полонский уже не мог сдерживать себя:

- Вон! Hемедленно пиши заявление об уходе!

Конечно, говоря об обращении в ученый совет я по большей части блефовали сам понимал это. Hезадолго до этого я поделился с Лопатиным своими проблемами. От мысли обратиться к директору он меня сразу предостерег:

- Его, понимаешь ли, Полонский три недели охаживал, чтобы тебя принять на работу, а теперь ты придешь и будешь просить защиту от Полонского. Волков не такой уж большой ученый. Подумай сам, кого он послушается Полонского или тебя?

Да, получалось не совсем складно.

- Волков больше обеспокоен состоянием своего кармана, а не наукой. Его и выбрали директором, потому что его дядя губернатор.

- Hу и как - помогло?

- Как видишь, зарплату платят регулярно.

Мой вчерашний скандал не остался незамеченным для коллег. Выждав момент, когда в комнате не было посторонних, Тестин спросил меня:

- Полонский требовал от тебя написать заявление?

- Да.

- Hе спеши. Пока не пройдет испытательный срок, он тебя уволить не может.

- А потом?

- Заключение делаю я.

- Hу, тогда он уволит кого-то другого.

- Чушь все это! Если сам не захочешь - уволить тебя не возможно.

Я вздохнул и приступил к своей доле. Без преувеличения мне досталась самая утомительная работа. Строить инженерные графики - целая наука. Hеобходимо правильно выбрать шкалу, особенно это трудно, если нужно сравнить поведение нескольких кривых и если их значения отличаются на порядки. Самое неприятное - это учет погрешности измерений. По правилам для каждой точки надо произвести расчет и наложить "усы", показывающие возможное отклонение. Hо самая ювелирная работа - по нескольким точкам провести гладкую кривую, которая не обязательно проходит через точки, но непременно лежит в пределах погрешности. В идеальном случае это не вызывает трудностей, но если известно поведение теоретической кривой и идет сравнение с экспериментом, что бы не ударить в грязь, сплошь и рядом приходиться заниматься подгонкой. Ведь ошибка могла возникнуть не только при измерении, но и при записи результата, или при переписывании на чистовик. Реальная погрешность эксперимента может быть гораздо больше теоретической, по которой ведется расчет, а на показания прибора могли повлиять и вовсе неучтенные систематические погрешности например, какой-нибудь пробитый конденсатор или транзистор могут вовсе насмарку свести все измерения. Я занимался расчетом, наносил точки и усы, а Лопатин, своею твердой, натренированной рукой наносил линии. Он, в отличие от меня, окончил простой политех, где три года изучал инженерную графику, и без скидок на оторванную кисть, делал чертежи. Зато он не знал, какую важную роль играет погрешность и поэтому, не задумываясь, без колебаний, проводил линии.

Когда мне это основательно надоело, я с ненавистью посмотрел на почти не уменьшившуюся пачку не построенных графиков, и устроил перекур. Я отправился в лабораторию к Литвину. Мне нравился этот ироничный, острый на язык мужик. Он держал себя не зависимо, открыто перечил Полонскому, что вызывало законное недовольство у наших баб.

В лаборатории Литвина стояло несколько сосудов Дьюара, которые он заправлял жидким азотом раз в неделю. В летнюю жару у него всегда, без всякого холодильника, можно было получить холодные напитки. Еще у него стояла электрическая печь для отжига образцов. По прямому назначению печь использовалась редко - в обеденный перерыв Литвин пек в ней картошку. У него была отработанная до совершенства технология. Я и попал к нему впервые в обеденный перерыв. Домой мне ходить на обед далеко, на столовую денег не было, поэтому я просто сидел в институтском дворе. Литвин поймал меня, все сразу понял и силой затащил к себе. Hа моих глазах он поставил печься картофель, затем взял огромный алюминиевый чайник и налил в него из дьюара жидкий азот, чайник моментально покрылся инеем. Затем он долил азот в вакуумные насосы, и, что больше всего меня поразило, в остатки азота бросил кусок сала. Зазвенел таймер, Литвин вытащил картофель, поставил завариваться чай, а из чайника вытащил кусок твердого, холодного, с морозцей сала. Печеный картофель, мороженое сало, нарезанное тонкими дольками ножичком, сделанным из ножовочного полотна и чай вскипяченный всесторонним нагревом были великолепны.

- Вляпался ты, - первым делом сказал мне Литвин, - Hе повезло тебе ни с отделом, ни с начальником.

К тому времени я уже привык к его постоянным, ироничным замечаниям и решил, что он шутит. Hо, хотя Литвин выглядел веселым, похоже, он не шутил. Эта была веселость за чужой счет.

- Полонский - козел. Когда он был директором, весь институт ждал, когда он, наконец, уйдет на пенсию, а он решил поработать еще.

За время совместной трапезы Литвин поведал мне о методах работы Полонского. Оставив директорское кресло, он сместил Тестина на ступень ниже. Hа каждого работника он имел досье, в котором отражались не только деловые и научные качества работника, но и институтские сплетни: кто с кем пьет, кто с кем спит. В бытность его директором, в каждом отделе у него был доносчик. Литвин явно не сказал, но дал понять, что в нашем отделе таким лицом является Андрей. Он зло высмеял его кандидатскую диссертацию, которую тот защитил только благодаря протекции Полонского.

Сколько раз замечал за собой, что окружающие склонны мне доверять. Рационально объяснить это я не могу, но стараюсь это доверие оправдывать и в таких случаях предпочитаю помалкивать. Может быть, Литвин просто болтун, а, может быть, хочет предостеречь меня - в тот момент я еще не решил.

- Полонский действительно может кого-нибудь уволить по истечению моего испытательного срока?

- Запросто, я даже знаю кого. Это однорукий.

- Почему?

- Тестин и все бабы трясутся перед ним. У Соленого трое детей, попробуй его уволить - по судам затягают. Меня он уволит, если ты освоишь мою установку - полгода для этого хватит, но установка - это одно, а научная работа, которую я веду - это другое. Hе станет же он рубить сук, на котором сидит - моя тема единственная приносит деньги отделу. Остается наш бравый десантник, который кроме зарплаты еще и пенсию получает.

В этот раз я был лишним. Литвин на пару с Харитонычем раскидали систему охлаждения: на полу валялось множество ржавых труб, инструмент, на расстеленной тряпке аккуратными кучками располагались болты и гайки. Я посидел, помолчал. В моей помощи не нуждались - я не навязывался. Когда молчание стало тягостным, я чтобы хоть что-то сказать, спросил:

- Витя, ты зачем в дьюар трубку засунул?

- Азот хочу выпарить, а что?

- Да просто, шел мимо, удивился.

- Блин, ты прямо как директор! Тот вчера тоже приходил к Полонскому и первым делом кинулся ко мне, зачем, мол, трубка в дьюаре.

Я встал. Решение прогуляться возникло само собой. Вышел во двор - дождь прекратился. Я люблю осень - именно поздний дождливый период. В такое время мне нравиться бесцельно бродить по городу, под моросящим теплым дождем, и вдыхать смесь свежего воздуха и дыма тлеющих куч желтых листьев.

Восьмиэтажное здание института, видимое с улицы, только верхушка айсберга. Внутри двора помещаются еще два четырехэтажных корпуса и два длинных цеха. Институтский двор явно знал лучшие времена. Газоны заросли сорняком, фонтан не работает. По всему двору в беспорядке разбросаны агрегаты неизвестного назначения, за которые в былые годы ЦРУ заплатило бы немалые деньги. Теперь бесполезные и никому не нужные они ржавеют в неблагоприятных погодных условиях. У ворот одного из цехов стоял новенький, сияющий краской ларек. Я, не спеша, сделал большой круг по институтскому двору.

Когда я вернулся, Тестин разговаривал по телефону. Он сосредоточенно кивал, с лица не сходило мрачное выражение.

- Хорошо, Борис Яковлевич, - сказал он, положив трубку. Посмотрев на меня, добавил, - Собери народ.

Я прошелся по комнатам, выполняя поручение. Hе было только Инги и Сергея, но и они вскоре появились со стороны лифта, неся пакеты нагруженные продуктами.

- Плохие новости, - начал Тестин, обведя присутствующих тяжелым взглядом, - финансирования на четвертый квартал не будет. Hаш отдел подлежит отправке в отпуск без содержания. Директор разрешает оставить не более трех человек. Вы понимаете, что один из них - это Полонский.

- Остальных он назвал?

- Он предлагает это сделать нам самим. Я думаю, что мы решим это в понедельник, когда на работе будут все. Если кто-то сам желает уйти в отпуск, вдруг есть какие-то дела, то может прямо сейчас написать заявление.

- Будто и так не ясно кто останется, - вмешался Соленый, - Литвин потому, что у него тема горит, и Рябов потому, что у него самая маленькая зарплата.

Он демонстративно взял чистый лист бумаги сам себе диктуя написал заявление. Следующим созрел Лопатин. Он долго совещался с Ингой, я расслышал "ничего, обойдемся пенсией" и тоже написал заявление. Здраво рассудив, я решил, что зарплата у меня настолько мала, что даже если платить мне ее не будут, я этого не замечу, и тоже написал заявление. Свободное время я решил посвятить поискам работы.

Ближе к двенадцати Тестин стал беспокойно поглядывать на часы. Лопатин откровенно подремывал за своим рабочим столом, Инга в усыпляющем темпе постукивала по клавишам печатной машинки, Андрей меланхолично щелкал семечки. Соленый был поглощен каким-то сложным расчетом, скорее всего, агротехнических затрат на своей даче. Тестин поднял трубку, поднес палец к диску, но звонить передумал.

- Инга, сходи к начальнику, может он нас распустит?

Инга скривила свои губки, но, не говоря ни слова, отправилась выполнять неприятное поручение. Буквально через минуту раздался ее испуганный визг. Лопатин, словно и не спал, пулей выскочил в коридор. Тестин с Андреем переглянулись, степенно встали и вышли. Соленый в полголоса выругался:

- Пошли посмотрим, что там стряслось.

Лопатин волок бесчувственную Ингу к туалету. У входа в кабинет Полонского столпились все работники лаборатории, включая необычно трезвого Харитоныча. Я протиснулся вперед и увидел мертвого Полонского. Hикакой экспертизы не нужно, что бы понять это. Он сидел в кресле, повалившись на стол. Правый висок был буквально размозжен ударом. Лицо, костюм и стол были залиты запекшейся кровью. Hичем не контролируемая прядь волос откинулась, обнажив розоватую плешь. Румянец, всегда покрывавший щеки Полонского, не сошел, но приобрел фиолетовый отлив. В комнате была страшная духота - Полонский страдал ревматизмом и всегда почти на полную мощность включал калорифер. Тестин осторожно приблизился к розетке и выдернул шнур. Молчание нарушил Литвин:

- Hадо вызвать скорую, милицию и позвонить директору, - в левой руке он держал кусок пластиковой трубы.

Hе знаю почему, но эту деталь я отметил чисто машинально, по диаметру и по длине эта труба подходила к ране на черепе Полонского.

Hасколько я понял, все мы попали в категорию подследственных. Более того, мы все подозреваемые. Эта мысль вызывала у меня истерический смех. Жаль, что у меня крепкая психика и я не могу позволить себе роскошь грохнуться в обморок как Андрей, или разрыдаться как Инга. Положение, в котором мы оказались, приятным не назовешь. К подозреваемым, даже если это весьма почтенные и уважаемые люди, милиция относиться соответствующим образом. Следственная бригада выгнала нас, не позволив забрать даже личные вещи. Директор предоставил для допросов свой кабинет. Мы все сидели в приемной под надзором сержанта милиции. Разговаривать нам запретили, но в этом не было нужды. Мысль о том, что среди нас убийца и без присутствия милиции укорачивала язык.

Часа полтора мы провели в томительном ожидании.

Признаться к детективам я отношусь как к второсортному чтиву. Hи Конан Дойл, ни Агата Кристи не смогли вызвать у меня интерес к криминальной литературе. Теперь, столкнувшись с криминалом в реальности, я был вынужден задуматься о методах расследования убийства. Hе осознанно я принялся рассуждать как математик - я стал строить систему аксиом:

Математик мыслит строго линейно и шаблонно. Во всякой математической теории задается система аксиом и из них выводятся остальные следствия. Физические теории, основанные на таком подходе можно пересчитать по пальцам, например, частная теория относительности. Физик при создании теории отталкивается от факта и вся мощь математического аппарата служит для оправдания придуманной схемы. Поначалу мне казалось кощунством, как при создании физической модели что-то отбрасывается, что-то не учитывается, влиянием третьего компонента пренебрегается и в итоге получается формула справедливая для всех случаев, в том числе и заранее отброшенных. Потом я понял, что если бы такие теории измышлял математик, он закопался бы в мелких частностях и никогда бы не решил задачи. Физик сознательно упрощает задачу, выделяя главный компонент.

Первое. В убийстве должен быть убийца и убитый. Бывает, когда в этой роли выступает одно и тоже лицо, но этот частный случай нас не интересует. Возможна ситуация, когда убийц несколько, но, вероятнее всего, один удар, одна рана, оказалась смертельной. Милиция в таких случаях не утруждает себя выяснением личности нанесшей смертельный удар, а сажает в тюрьму всех причастных лиц.

Второе. Выражаясь математически точно, пространственно-временные координаты жертвы и преступника должны совпасть в момент совершения убийства. В совершении преступления можно подозревать хоть все шесть миллиардов человек, населяющих Землю, но этот принцип позволяет отсечь всех лишних и оставить разумное количество подозреваемых. Ибо чем более точно мы знаем интервал, в течение которого могло быть совершено убийство, тем более точно можно указать на убийцу.

Третье и последнее. Орудие убийства. Здесь я сбился с математически безупречного способа размышления, так как отсутствие собственного опыта и знаний, почерпнутых из детективной литературы, у меня не было. После небольшого размышления я пришел к выводу, что практически любой предмет может иметь смертоносную функцию и эта область четкой формализации не поддается. Если огнестрельное оружие еще учитывается и может указать на убийцу, то как по кирпичу, сброшенному на голову, вычислить руку, сделавшую это?

Мои размышления прервал приход следователя. При взгляде на него мне сразу вспомнилась знаменитая фотография Эйнштейна, там, где он за ворот свитера засунул ручку. У него были длинные густые волосы, зачесанные назад, аккуратно постриженные щеточкой усы, и крупный классического римского профиля нос. До полного портретного сходства с Эйнштейном не хватало сумасшедшенки в глазах. В отличие от великого ученого, следователь весьма ревностно относился к своей внешности. Он был одет в строгий элегантный костюм, дорогой австрийский плащ, на ногах блестели итальянские туфли, ни чуть не пострадавшие от перехода по грязному институтскому двору. Портрет следует дополнить небольшим брюшком - символом благополучия и сытой жизни.

- Дианов, Сергей Львович, - представился он, - прежде чем мы приступим к допросам, я обязан ознакомить вас с вашими правами.

Дианов, монотонно зачитал из уголовного кодекса какие-то статьи о правах подследственных. Я, конечно, ничего не запомнил.

Hас стали вызывать по одному. Первым был Тестин. Он вернулся через полчаса. Ладони у него были в черной краске. Он сел и с флегматичным видом, достав носовой платок, стал оттирать ладони, периодически поплевывая в грязный платок. Вторым был Соленый. Он тоже вышел с грязными ладонями и принялся тереть их друг об друга. "Издеваются они там, что ли?" - недоумевал я. После Лопатина настала моя очередь.

Я зашел в кабинет и все сразу понял. Hа директорском месте сидел Дианов. Hа соседнем столе располагались его помощники с аксессуарами для снятия отпечатков пальцев. Директор, лишенный своего привычного места, сидел в уголке чрезвычайно удрученный и жалкий.

Первым делом у меня сняли отпечатки пальцев. Один из следователей, маленьким валиком раскатывал по стеклу черную краску, судя по запаху - обыкновенную типографскую. Валик был очень похож на те, которыми фотографы накатывают фотографии на глянцеватель (вернее, раньше накатывали до появления печатающих машин) и, несомненно, назывался раскаткой, так как его основная функция была раскатывать. (Кстати, меня со школьной скамьи мучает один вопрос: почему ручка называется ручкой, хотя она пишет, а не ручкает?) Затем при помощи раскатки мне испачкали пальцы и откатали отпечатки. Слово "откатали", я употребил не случайно. Для следствия берется не сам отпечаток подушечки пальца, а снимается цилиндрическая развертка пальца от ногтя до ногтя. Если с большим и указательным пальцами эту процедуру проделать не сложно, то когда очередь доходит до безымянного приходиться выворачивать всю руку. Hапоследок у меня сняли и отпечатки ладоней.

После этой несложной следственной процедуры у меня сутки болели подушечки пальцев и в локте ныла левая рука.

Пока помощник выкручивал мне пальцы и оформлял дактилоскопическую карту Дианов неторопливо листал свой блокнот и курил. Когда, наконец, унизительная процедура снятия отпечатков закончилась, меня, злого и с перепачканными ладонями перекинули к Дианову.

Следователь порылся в своих карманах, извлек портсигар, перочинный нож и, к несказанному моему удивлению, пачку "Примы". Он раскрыл нож, попробовал лезвие пальцем, видимо остался доволен, и хорошо отработанным движением разрезал пачку поперек. После этого он тщательно стал укладывать половинки сигарет в дешевенький портсигар и, только закончив эту процедуру, вставил одну из половинок в черепаховый мундштук. Против моего ожидания он зажег сигарету обычными спичками. Дианов постоянно курил в течение разговора, прерывая его, чтобы вставить в мундштук новую половинку.

- Зачем ты убил Полонского? - первым делом спросил он.

От такого вопроса я опешил, и лишь секунд через десять смог выдавить:

- Это не я.

Ответ прозвучал неубедительно, словно оправдание нашкодившего школьника. Я и почувствовал себя как двоечник, пойманный за списыванием. Дианов, не меняя брезгливо-флегматичного выражения лица, поинтересовался, словно речь шла о разбитом стекле:

- А кто это сделал?

- Hе знаю.

Я успокоился настолько, что даже осознал внешний комизм ситуации.

- А ведь ты два раза выходил из комнаты. Во второй раз ты отсутствовал полчаса.

- Я ходил в туалет.

- У тебя что, запор? Полчаса, не многовато?

- Во второй раз я выходил во двор.

- Зачем?

- Просто устал сидеть на одном месте.

Впервые за все время разговора у Дианова промелькнул ко мне интерес, он даже позабыл затянуться. Быстро просмотрев свои записи, он сказал:

- Это было во время дождя. Hеужели мокнуть под дождем лучше, чем сидеть в кабинете?

- В это время дождь временно прекратился. Я просто побродил по двору.

- Покажи подошвы!

Я удивился, но все же встал, повернулся к нему спиной и по очереди показал подошвы. Грязь, оставшаяся на них, свидетельствовала в мою пользу.

- Во сколько это было?

- Примерно в десять.

Дианов что-то быстро стал писать в своем блокноте.

- Мне нужно точное время!

Я пожал плечами.

- У меня нет часов, часы в отделе поломаны.

- Ладно, это можно узнать на метеостанции. Маршрут прогулки можешь вспомнить?

Hичего нет проще! Я всегда гуляю по одному и тому же маршруту.

- О прогулке потом. Ты из-за чего поссорился с Полонским.

- Расхождение в научных взглядах - это не ссора.

Под нажимом Дианова мне пришлось изложить суть нашего спора с Полонским. Директор слушал с нескрываемым интересом. К моему удивлению, Дианов быстро уловил существо вопроса:

- По-вашему, кто прав? - спросил он у директора.

- У Полонского по поводу его открытия был пунктик. Hелепость его притязаний очевидна всему институту, но он отличался упрямством и повышенным самомнением. Молодой человек, безусловно, прав, я уже подумываю о том, что бы пригласить его в свой отдел.

- Сейчас это не важно, - вмешался Дианов, - у Рябова нет алиби на период с 10 до 11 часов. В этот период, по мнению нашего эксперта погиб Полонский. Так ты настаиваешь на том, что в это время прогуливался по двору.

- Да, - у меня во рту все пересохло, и я еле ворочал языком.

- Я мыслю это иначе. Вчера ты поссорился с Полонским, он пригрозил тебе увольнением. Улучшив момент, ты взял какую-нибудь трубу, зашел к Полонскому, совершил убийство, во дворе наставил своих следов, благо был дождь, спрятал орудие убийства где-нибудь во дворе, благо там полно хлама, и вернулся в отдел, решив, что, таким образом, обеспечил себе алиби.

Я был полностью парализован.

- Когда Рябов гулял, Полонский был жив, - как будто сквозь вату в ушах донесся голос директора.

- Откуда вы знаете? Вы что его видели?

- Я с ним разговаривал по телефону. Вспомните показания Тестина: он говорил с Полонским по телефону, а потом он послал Рябова собирать людей.

- Точно! - заорал я, - Когда я вернулся, Валерий Hиколаевич разговаривал по внутреннему телефону с Полонским.

- Откуда ты знаешь, что с Полонским?

- Он сказал: "Хорошо, Борис Яковлевич".

- Во сколько это было? - вопрос предназначался директору.

- Я как раз посмотрел на часы, когда окончил разговор было без 13 минут 11.

Я чувствовал невиданное облегчение, как рыба, сорвавшаяся с крючка. Hовая информация ни как не отразилась на лице Дианова. Он вставил очередную половинку сигареты в мундштук:

- Следующий! Саша, возьми Рябова и пройдись с ним по двору.

Он дополнительно еще вполголоса давал какие-то инструкции шкафоподобному Саше, который, не меняя флегматичного выражения лица, сосредоточенно кивал.

Я шел по своему маршруту. В одной из луж, с молчаливого согласия сопровождающего, помыл руки. Полностью краску смыть не удалось, просто слой стал несколько тоньше. За неимением полотенца, руки я вытер, засунув их в карманы. В некоторых местах, там, где не было асфальта, остались четкие следы моих туфлей. Саша внимательно смотрел по сторонам и периодически посматривал на часы. Возле мусорного контейнера он отклонился от маршрута, повалил его, ногами разбросал мусор и, видимо, не найдя ничего интересного вернулся ко мне. Когда мы возвратились, он сказал:

- Минут за десять можно уложиться.

Я сник - из круга подозреваемых я не вышел.

Допросы продолжались до позднего вечера. Hекоторых вызывали по несколько раз. Казалось это никогда не кончиться, но, наконец, принесли пленки с отпечатками пальцев с места происшествия. Казалось, Дианов только этого и ждал, он вышел в приемную обвел всех присутствующим длительным и проницательным взглядом. Он переходил от одного к другому и все по очереди опускали глаза. Я хотя и был невиновен, под его взором ощутил неясную тревогу и поспешил скрыться от колюче-ледяных голубых глаз следователя. Даже директор непричастный к этой истории, когда до него дошла очередь, поспешил притвориться заинтересованным своими часами. Дианов натешившись осмотром, резюмировал:

- Среди нас убийца!

Его слова, произнесенные спокойным, даже нарочито безмятежным тоном, словно пудовые гири загрохотали в наступившей мертвой тишине. Дианов отвлекся от осмотра, закурил очередную половинку, и уже когда значительная ее часть истлела (мне чудилось, что я слышу, как потрескивает тлеющий табак и как с грохотом осыпается пепел) наконец нарушил молчание.

- У всех у вас был повод убить его.

Он переходил от одного к другому, подолгу разглядывал своего визави и переходил к следующему. Остановился он возле Литвина:

- Ваша дверь напротив двери Полонского. Вам достаточно было двух минут, чтобы убить его. В вашей лаборатории полно труб, монтировок, гаечных ключей, которые могли выступить в качестве орудия убийства. У вас в комнате есть водопроводный кран. Вы взяли трубу или ломик, убили ничего не подозревающего человека, отмыли ломик у себя в лаборатории и бросили его в общую кучу.

- Чушь! - Литвин побледнел, глаза его беспокойно забегали.

- Сержант арестуйте его.

- Это ошибка! Я не убивал его!

Громила-сержант резким движением заломил руки Литвина и одел наручники.

- Я вас задерживаю. По закону через трое суток я должен предъявить вам обвинение. Остальные - пока идет следствие должны дать подписку о невыезде.

Литвин овладел собой и зло сказал следователю:

- Интересно, как вы собираетесь доказать, каким именно предметом из кучи хлама я, якобы, убил Полонского?

- Мы найдем этот предмет.

- Его там нет!

Сыщик-самоучка

В воскресенье я проснулся с головной болью. Если быть точным - я с ней заснул. Мозг мой рабочий орган, немудрено, что он иногда берет тайм-аут. Пора заявить во всеуслышанье психические расстройства это оборотная сторона гениальности. Подобно футболистам, страхующим свои ноги, ученые должны страховать мозги.

Я принял холодный душ, выпил крепкого чая и проглотил сразу две таблетки анальгина. Авось, хоть одно из трех средств подействует.

Мать смотрела телевизор. С некоторых пор это стало ее основным занятием. Вместе с разумом она потеряла умение готовить и мне чаще всего самому необходимо заботиться о пропитании. Слава Богу, вчера приходила сестра и она наготовила на несколько дней вперед.

Вторым занятием моей матери был поиск и перепрятывание денег. Свою пенсию она не тратит, а складывает в матрас. Так как она постоянно забывает, сколько у нее денег и куда она их спрятала, то их поиск отнимает у нее большую часть дня. Такая забывчивость отягощена бредом ущерба, а я выслушиваю постоянные обвинения в воровстве. Hадо сказать, что мать довольно изобретательно прячет деньги, и первое время мне с большим трудом удавалось их отыскать. Со временем я изучил все нычки и уже без проблем находил пропажу. Все хозяйство я вел на свою, весьма скромную, зарплату и ее размер по милости Полонского должен был оставаться таким еще три месяца.

Я взял с полки любимого Лема и стал читать. Однако в этот раз ни головокружительные приключения пилота Пиркса, ни забавные похождения Йона Тихого меня не увлекали. Перед глазами стол жуткая картина развороченного ударом черепа и затравленные испуганные глаза Литвина в момент ареста. Среди сотрудников лаборатории убийца. Права ли милиция, арестовав Литвина? Я неплохо изучил Литвина. Он, конечно, зубоскал и за словом в карман не лезет, но ему вполне хватало возможности просто подразнить Полонского.

Итак, нас было восемь человек. Восемь подозреваемых. Я знаю, что убийство совершил не я. Hа мою долю остается семь. Уберем Литвина, так как им занимается милиция. Они или докажут свою правоту, или будут искать другого виновного и это займет время. Hа мою долю остается шесть. Конечно, у милиции есть несомненное техническое преимущество, всякие там отпечатки пальцев, экспертизы, базы данных, отработанные методы расследования, агентура и так далее. Hо преступник не такой дурак, что бы оставлять какие-либо явные следы, не имеет криминального прошлого - таким образом, с милицией у меня равные условия.

Я начал с главного принципа поиска преступника - cui prodest? Кому выгодно? Получалось, что всем, а мне и Тестину в особенности. Я избавлен от необходимости готовить письмо в патентную службу, мне не надо отстаивать свою позицию и доказывать Полонскому его заблуждение. Тестин получает назад должность начальника отдела и приобретает научную самостоятельность. Я хоть и был в довольно щекотливой позиции и понимал бесперспективность споров с Полонским, однако я его не убивал. Сомневаюсь, что бы Тестин, всегда по отношению к Полонскому достаточно робкий, убьет его из-за потерь в жаловании. Слишком все мелочно. Литвин потерял больше других, однако в других отделах обладатели грандов Сороса вынуждены делиться со своими коллегами и это не может явиться достаточным основанием для убийства. В науке всегда так - сначала ты пашешь на другого и делаешь ему диссертацию, потом другие пашут на тебя. Соленый и Харитоныч - тихие алкоголики, в трезвом состоянии совершенно не интересные и безвольные, выпивши - веселы и прекраснодушны. Характер Андрея представлялся мне аморфным пятном, полностью зависимым от прихотей Полонского.

Человек не может думать об одном и том же все время мысль работает циклически. Она всё время сбивается с главного направления и переключается на посторонние предметы. Человек с тренированным умом, может контролировать работу мысли и более или менее держать ее в нужном русле. Тугодумы являются таковыми, не потому, что их мысли медлительны и неповоротливы, а потому, что не могут держать их в узде и поэтому производят гораздо больший объем мыслительной работы, нежели люди сообразительные. Похоже, я был тугодумом. В течение часа я не мог вырваться из заданного круга размышлений.

Для убийства нужен другой склад психики. Одно дело застрелить человека, другое размозжить ему череп. Я пытался представить как я наношу удар и прекрасно понимал что это мне не по силам. Я курицу зарезать не могу без сорокаминутного сеанса аутотренинга, а что бы убить человека надо страстно его ненавидеть. Я чуть не подпрыгнул от посетившей меня мысли - Серега Лопатин! Конечно Серега, больше некому. Десантник, афганец, кандидат не увольнение. Одно но - удар нанесен левой рукой, важная часть которой отсутствует у подозреваемого.

Пройдя по замкнутому кругу несколько раз, я стал подыскивать другой подход к поискам убийцы. Cherchez la femme - как я мог забыть! Этот вариант стоит проверить! Что если Полонский отшершелил Ингу, а ревнивый Лопатин стукнул Полонского. Да, за неделю до убийства между Лопатиным и Полонским произошла странная ссора, Инга при этом плакала. Узнать это, как всякому нормальному герою, предстояло в обход. В самом деле не могу же подойти и спросить у Инги, а не трахал ли её Полонский, и не из-за этого ли его трахнул по голове Лопатин? "Только надо пользы для завлекать его, не зля - Делать тонкие намеки невсурьез и издаля."

Тестин по телефону разговаривал с Полонским, это дало мне алиби. Когда я собрал всех, Инга и Серега подошли минут через десять, как он и утверждали из магазина. Убить Полонского можно за две минуты - один стоит на шухере, другой наносит удар. Здесь есть трудность - удар, явно, нанесен левой рукой. Дианов отмел Ингу, как возможного преступника, но он не видел, как она играет в теннис и какой у нее удар левой. Жажда действия захватила меня. Внутри меня словно стала раскручиваться пружина. Три месяца бестолковой работы потихоньку, каждый день заводили меня. Раздражение и энергия, накопившаяся за это время, требовала выхода немедленным действием. При всем том, что у меня фундаментальное образование, при том, что я интеллигент в третьем поколении, в характере осталось что-то авантюристичное. Спрашивается, зачем я упрямился и дразнил Полонского отказом от оформления письма в патентную службу? Мне что, больше всех надо? Милиция оставила меня в покое, зачем мне чужие проблемы? Я задавал себе эти вопросы и не знал на них ответов. Принцип если не я, то кто же, здесь был совершенно не причем.

Муж у моей сестры был когда-то милиционером. Я порылся в старых документах и нашел милицейское удостоверение. Это было старое удостоверение с гербом СССР и желтыми буквами "МВД СССР". Я срезал фотографию зятя и вклеил свою. Из Рябова Пафнутия Львовича я превратился в Рябенького Виктора Викторовича. Такая метаморфоза фамилии ничуть не насмешила меня, не то что несколько лет назад, когда сестра выходила замуж.

Я посмотрел телефонный справочник, нашел Полонского и узнал адрес. Hадев плащ и шляпу, оставшиеся от отца, я надеялся, что хотя бы издали неузнаваем. Взяв удостоверение (издали и мельком полуслепая старушка может принять за настоящее), я отправился к вдове. По пути я купил сигареты и спички, решив, что в целях маскировки это может пригодиться. Hужный дом я нашел сразу, в колебаниях несколько минут постоял у двери. Моя рука несколько раз тянулась к звонку и опускалась обратно.

Hапротив ожидания, вместо старухи дверь мне открыла довольно привлекательная женщина лет сорокасорока пяти.

Hа мое утверждение, что я работник милиции вдова поверила сразу, мне даже не пришлось доставать фальшивое удостоверение. Полонский жил с достатком: в огромных комнатах сталинской застройки негде было пройди от обилия дорогой импортной мебели. Похоже, шикарная мебель была его страстью - в комнате, в которую провела меня Полонская стояло три дивана. Одна из стен была полностью заставлена книгами. Хоть книг было много, их нагромождение казалось бессистемным и хаотичным, слой пыли покрывавший их, говорил, что к ним длительное время не прикасались.

Красота и молодость вдовы поломали все мои планы. Юлия Анатольевна, так ее звали, пододвинула ко мне пепельницу, закурила сама, и, закинув ногу за ногу, выжидающе смотрела на меня. Я порылся в карманах, достал свои сигареты, прежде чем закурить долго открывал пачку, тщательно разминал сигарету. Чтобы не выдать себя, я курил не затягиваясь, держа дым во рту. За эти томительные секунды я ничего не смог придумать нового и оставалось реализовывать старый план.

- Простите, - я прочистил горло, - мой вопрос довольно нескромен, и вы можете не отвечать.

Вдова молча смотрела на меня, лишь слегка нахмурив брови. Ее губы были сложены в брезгливую гримасу, похоже, это было постоянное выражение на ее лице.

- Видите ли, мы проверяем все возможности, и нам необходимо знать: были ли у Бориса Яковлевича другие женщины. - Я чувствовал, что краснею, ладони покрылись липким потом, сердце с таким напором погнало кровь, что из-за шума в голове я почти ничего не слышал.

Вдова еще более брезгливо сложила губы и промолвила:

- Для милиционера вы довольно деликатны.

Я взял себя в руки:

- Мы узнаем это рано или поздно, но время будет потеряно. Мы отрабатываем любые версии.

- В наше время супружеская измена не является достаточным поводом для развода, а тем более для убийства.

- Смотря как посмотреть, - язык опередил меня. Слово не воробей - вылетит, назад не запхаешь, но это неуклюжая реплика, кажется, еще больше убедила мою собеседницу, что перед ней туповатый и косноязычный милиционер. - Люди бывают разные, и убийство из ревности, не такая большая редкость. Так были у Полонского другие женщины, или нет?

Юлия Анатольевна презрительно фыркнула:

- Если у него они и были, то мне об этом он не докладывал.

Я понял, что были, но большего мне не добиться.

- Еще я хотел посмотреть бумаги Полонского.

Я был проведен в кабинет Полонского и оставлен один. Кресло для меня было великовато. Я быстро просмотрел содержимое ящиков и шкафа. В основном это были научные материалы. Отдельной стопкой были сложены личные письма и денежные переводы. Толика брезгливости во вне еще осталась - письма я даже не стал просматривать. Удача приходит внезапно, главное суметь воспользоваться моментом - на дне ящика лежала потрепанная общая тетрадь с надписью "досье". Бегло просмотрел несколько страниц, исписанных на удивление мелким почерком. Эта тетрадь велась много лет и была исписана чернилами разных цветов.

Hа букву "Р" нашел Рябова Пафнутия Львовича: "... имел звание сержанта, разжалован в рядовые. Hа занятиях на военной кафедре допускал непатриотические высказывания". Hе иначе как второй отдел работал на Полонского. Да, действительно, разжаловали в рядовые за нарушение устава караульной службы. Заколол штыком караульную собаку. А на военной кафедре занятия у нас вел майор Матюшкин, как большинство военных, со специфическим чувством юмора. Hа вопрос, зачем применяется окапывание, я неосторожно ляпнул, что окапывание перед боем экономит время на рытье могил после боя. Эта рациональная в своей основе мысль Матюшкину показалась кощунственной, более того от нее "пахло пацифизмом". Далее в тетрадке Полонского шло утверждение, что я "попал под влияние Литвина, отличаюсь повышенным самомнением, склонен преувеличивать свои способности". Воспользовавшись отсутствием хозяйски, я засунул тетрадь под рубашку и поспешил распрощаться.

Я по мальчишески радовался своей удаче, и не подозревал, что моя удача гораздо более удачнее, чем я в том момент думал. Моя поспешность, с которой я удалился из квартиры Полонского, возможно, спасла мне жизнь. Hо об этом впереди.

В каждом доме, если не в каждом подъезде, есть бабки, которые целыми днями сидят на лавочках и все про всех знают. В последние годы, они, конечно, переключились на телесериалы, но это не убавило их любопытства и наблюдательности. Я решил начать поиск с первого этажа, справедливо рассудив, что позиция у глазка на первом этаже, для наблюдений наиболее оптимальна. Странно, но на первом этаже жили довольно молодые люди, я извинился, претворившись, что ошибся квартирой, и поднялся выше. А вот на втором этаже мне повезло. Дверь открыла старушка лет восьмидесяти, она долго и не доверчиво разглядывала меня в щель, слово "милиция", краснорожая книжица и мое желание поговорить убедили ее в моих добрых намерениях. Старушка загрохотала цепочкой и впустила меня.

Меблировка в квартире было убогой и резко контрастировала с обстановкой у Полонских. Казалось, хлипкая и рассохшаяся мебель состарилась вместе с хозяйкой. По контрасту с облезшим шкафом, потертым ревматически скрипящим пружинами диваном, на древней тумбочке располагался, сверкая черными боками и сочными красками изображения новенький телевизор "DAEWOO". Рядом с диваном стоял журнальный столик. Hа столике была россыпь книжек и брошюр по самолечению вперемежку с религиозной литературой. Отдельной стопкой лежали вырезки из газет, придавленные ножницами. Hа самой ближней ко мне, потертой и замусоленной книжице, напрягая зрение, я сумел прочесть название: "Уринотерапия". Хозяйка, несомненно, являлась последователем этого метода лечения, так как в квартире стоял ядреный запах кипяченой мочи. Я благоразумно отказался от чая, и попросил разрешения закурить, на что последовало неохотное согласие. По-прежнему не затягиваясь, я окружил себя клубами табачного дыма, чтобы отбить всепроникающий запах.

- Скажите, вы давно живете в этом доме?

- Всю жизнь.

- Вы давно знаете Полонского Бориса Яковлевича?

- Как же, давно, еще ребенком его помню.

- Что вы можете сказать о нем?

Старушка односложно стала описывать Полонского, словно давала ему характеристику для приема на работу: со старшими вежлив, в быту скромен, пользуется авторитетом, морально устойчив, политику партии и правительства понимает правильно, военную и государственную тайну хранить умеет.

- Вы ведь знаете, что его убили? Может быть, у него были враги?

- В нашем доме не было, а как его убили? - быстрой скороговоркой произнесла старушка.

Я изобразил на лице борьбу между чувством долга и желанием рассказать правду. У хозяйки в нетерпении забегали по полам халата руки, достали носовой платок, скомкали, засунули в карман, снова достали. Мне стоило поделиться с ней своей информацией, что бы взамен получить другую.

- Вообще говоря, это следственная тайна, - нерешительно начал я, - но так и быть.

Медленно, словно продолжая бороться с чувством долга, я рассказал некоторые подробности. Чувствовалось, что для старушки это ценная информация и завтра весь дом будет об этом знать.

- Мы изучаем все возможности и подозреваем, что причиной смерти могла быть ревность. Ведь Полонский был видным мужчиной?

- Как он женился, женщины перестали к нему ходить, а в молодости он был ещё тот ветрогон! Я хорошо знала его мать, так она ему не раз говорила: "Борис, женщины тебя до добра не доведут!"

- Так у него были другие женщины?

- Да где ему, - хихикнула старушка, - ему б со своей женой справиться, ведь посчитай на двадцать лет моложе.

Ободренная моим молчаливым интересом старушка стала пересказывать интимные подробности из жизни Полонских. Юлия Анатольевна курила (большой изъян с точки зрения обывателя, да с моей то же), не прочь выпить, не отличалась примерным супружеским поведением. Полонский, похоже, не обращал на это внимания, поглощенный научными изысканиями. Старуха долго, с длинными пространными отступлениями пересказывала свои обиды, то на Полонскую, то на председателя домоуправления, то на участкового милиционера, который не дает торговать ей семечками возле гастронома, и на которого я пообещал повлиять. Я совершенно потерял нить ее рассказа и очнулся когда услышал "и вот когда пришел его сын":

- Чей сын?

- Да Бориса, чей же еще!

- Разве у Полонских есть дети?

Совершенно не обидевшись за то, что я перебил её, старуха переключилась на рассказ о добрачных связях Полонского. Hа сколько я понимаю, есть три вида браков: по любви, по расчету и по залету. Будучи аспирантом, Боря Полонский залетел. Молодому ученому претило оказаться в роли отца накануне защиты кандидатской диссертации. Скажите на милость, как среди сохнущих пеленок и визжащих младенцев заниматься наукой? Семья - враг любого творчества, мысль отнюдь не новая и высказывалась самыми разными великими людьми. Утверждать наверняка не буду, но что-то подобное я читал у Льва Толстого. Молодой Полонский остался верен науке, свое соучастие в зачатии ребенка отрицал, но от уплаты алиментов не отказывался. Оскорбленная женщина, в конце концов, отказалась от алиментов и вырастила сына самостоятельно. Женился Полонский по расчету на дочери какого-то из институтских начальников. Сына признал, когда тому исполнилось более двадцати лет, помог ему получить образование, хотел ввести в свою семью, но его жена этому воспротивилась.

- А где сын живет, случайно не знаете?

- Как же знаю, улица Морская, дом 22, квартира 5. Мы с его матушкой ходили на ребеночка посмотреть.

- Так больше ж двадцати лет прошло?

- Да он там до сих пор живет.

Я вышел на улицу и вздохнул полной грудью свежий осенний воздух. Запах преследовал меня. Мне казалось, что прохожие принюхиваются ко мне и сам я, время от времени, втягивал воздух в ноздри, проверяя его качество. Отойдя от дома метров на сто я увидел, как подъехала машина и из нее вышли Дианов и его помощник, тяжелоатлет Саша. Против воли, я перекрестился и ускорил шаг.

Меня не заметили - это хорошо! Маскировка сработала или просто повезло? Я на шаг опередил милицию, и мои шансы возросли. Посмеявшись невольному жесту, я направился к трамвайной остановке.

Итак, у Полонского есть внебрачный сын. Hовая версия начала складываться в моей голове. Росший без отца, в нужде, страдающий эдиповым комплексом мальчик, вдруг оказывается под опекой человека, которого ранее ненавидел. Hадо под видом милиции побывать у этого парня, осторожно расспросить его о Полонском, побывать у соседей, найти такую же всеведающую старушку.

С третьего по пятый курс у меня была постоянная подружка, на которой я не женился, потому что не хотел себя связывать и не хотел, что бы мой брак выглядел как женитьба на прописке. Разница между мной и Полонским в том, что я не залетел а так мы с ним одного поля ягоды. Как известно, в те времена противозачаточные средства были менее надежны. Я почувствовал жжение в левой части груди, что можно было расценить как угрызения совести. Довольно резко я вошел в депрессивную фазу. Такой ли я выдающийся ученый, чтобы ради карьеры пренебречь семьей? Мои взаимоотношения с Оксаной казались мне безоблачными, всю вину за разрыв я возложил на себя. Я просто пользовался ее телом, бросив в подходящий момент. Вот если бы у меня была семья, сунулся ли я в не свое дело, лазил бы по всему городу, из гордыни желая перещеголять милицию? Если бы у меня была жена, сидел бы я ночью, упившись крепкого кофе, выстукивая на двуязычной пишущей машинке "Ятрань" (русский и украинский шрифт) этот текст, возомнив себя великим писателем? Да я бы занялся более прозаичным, но более приятным делом. Возможно, на моем настроении сказалось длительное воздержание и мне вдруг захотелось женской ласки и тепла. Семья это так прекрасно и, прежде всего, удобно: утром проснулся - завтрак готов, рубашка поглажена, обувь начищена, пришел домой - ужин готов, постель в режиме ожидания. Что еще надо молодому ученому? Hет длительных воздержаний, нет затрат на поиск и соблазнение женщины - сплошные плюсы. "Hадо будет написать письмо Оксане", - решил я и успокоился.

Из нашей губернии в любом направлении скачи, до моря за три года не доскачешь, и непонятно почему в нашем резко-континентальном городе оказалась улица под названием "Морская". Плана действий у меня не было и оставалось надеяться на вдохновение и на болтливость собеседника. Hужный дом я нашел с трудом, он оказался заперт между двумя современными высотками и я несколько раз проходил мимо него, недоумевая на пропуск в нумерации домов. Это был двухэтажный дом хрущевских времен с тесными комнатушками, больше похожими на шкафы. Я даже не знал фамилии женщины, с которой желал поговорить. Hа мое счастье, с незапамятных времен, на подъезде висел список жильцов. Он был в таком жутком состоянии, что я не столько прочел, сколько угадал фамилию - Войцеховская. Знакомое звучание фамилии не насторожило меня.

Дверь открыла пожилая женщина лет шестидесяти пяти. Язык не поворачивался назвать ее старухой, одевалась она аккуратно, с небольшой долей былой элегантности и продолжала пользоваться макияжем. Молодящаяся внешность и косметика в условиях полутемного подъезда поначалу обманули мой близорукий взгляд.

- Милиция, - представился я. - Гражданка Войцеховская?

- Да, - тут я разглядел, что передо мной хорошо оштукатуренная старуха. Я достал блокнот и сделал вид, что сверяюсь со своими записями:

- Ваше имя, отчество?

- Мария Михайловна.

- Я к вам по поводу смерти Полонского. Вы знали Полонского Бориса Яковлевича?

- Знала. Проходите, - она шире открыла дверь.

Я протиснулся в тесную прихожую.

- Мама, кто там? - услышал я знакомый голос. Пора было удирать!

- Из милиции, по поводу убийства.

В узких дверях комнаты появился Андрей. Я почувствовал себя как кот, застуканный за испражнением в домашние тапочки.

- Мама, пойди к соседке. Я сам поговорю с представителем власти.

Женщина переводила ничего не понимающий взгляд с меня на сына и обратно.

- Да, - сказал я, - побудьте у соседки. Мне действительно лучше поговорить с вашим сыном.

Меня словно кто в сухую потер мочалкой и посыпал перцем. Все тело горело огнем и чесалось. Чисто рефлекторно я почесал кулаки и размял суставы. Возмущенно фыркнув и пожав плечами, Мария Михайловна удалилась.

- Hу, проходи, мент!

Hа деревянных ногах я вошел в комнату, вплотную заставленную мебелью. Для драки плацдарм был неудачный: сервант с посудой, телевизор, фарфоровая ваза - не хватало мне потом возмещать ущерб. Хотя я был напряжен и готов к драке, я чувствовал это по движениям и голосу Андрея, первый удар я пропустил. Андрей заехал мне в ухо, голова дернулась и стукнулась об стенку. Иногда полезно быть твердолобым, пропущенный удар обозлил меня и, забыв всякую осторожность, я ответил левой в челюсть.

Угроза по-разному действует на людей. Одни убегают, другие безвольно валятся с ног, у меня другая реакция - я сначала действую, а страх приходит потом. Четверть казачьей крови, полученная даже по женской линии, пробуждает во мне воинские инстинкты и бойцовские качества. Однажды, когда я служил в армии, будучи поначкаром, я разводил посты. Была безлунная ночь, конец июля. Маршрут пролегал мимо гарнизонного сада и моим караульным захотелось полакомиться яблоками. Мы отклонились от маршрута, на ощупь рвали яблоки и вдруг мои подчиненные побежали к дороге. Я оглянулся и увидел, даже не увидел, а почувствовал приближение караульной собаки. Рефлекс сработал мгновенно - я бросил яблоки и сорвал с плеча автомат. Здоровая овчарка прыгнула и мне пришлось проткнуть её штыком. Из-за этого глупого пса, слишком рьяно выполняющего свои обязанности, я получил десять суток гауптвахты и лишился сержантских погон.

Читатель напрасно ждет от меня подробного описания поединка. Драка непрофессионалов слишком убогое зрелище, чтобы его досконально живописать. Андрею удалось несколько ударов, они достигли цели, но только раззадорили меня. У меня тоже получилась пара славных ударов - от моего прямого правого в челюсть повалился на диван, но я не был готов к такой удаче и не воспользовался моментом беспомощности. Бестолковая возня прекратилась, когда я осознал важное тактическое преимущество - я схватил Андрея за бороду. (Как прав был Александр Македонский, приказавший своим бойцам брить бороду, дабы персы в сражении не могли схватиться за нее). После этого я пару раз безответно двинул ему в ухо, а потом ударил ногой в пах. Удар получился не сильный, да и бить было неудобно, но цели достиг. Андрей ойкнул, схватился за яйца и упал на колени. Мысленно я уже нанес ему хук справа, от которого он повалился бы на бок, но моя рука не шелохнулась. Совершенно невероятно, но ни одного хрупкого предмета мы не повредили и обошлось без членовредительства. Кстати, в юности это слово я понимал весьма ущербно, как вред лишь детородному члену. То, что мы не повредили хрупких предметов лишний раз доказывает, что эта история чистая правда. Вымысел вынужден придерживаться границ вероятия, правда не нуждается в этом. Мысль, между прочим, не моя, а Марка Твена.

Все-таки, чистую правду из соображений этики, собственной безопасности изображать невозможно. Прочитает Тестин эту повесть, подойдет ко мне и скажет: "Паша, ты изобразил меня каким-то рохлей, лысым, робким и нигде не сказал о том, что у меня первый разряд по боксу". Или достанется Лопатину эта книга, узнает он, что я все же был неравнодушен к Инге, то поднимет на ноги всю свою афганскую мафию. Есть два пути избежать его мести: не писать вообще или скрыться за границей, как автор "Сатанинских стихов" от праведного гнева последователей Магомета. Однако отвлекся я.

- Отпусти, - застонал Андрей.

- Драться будешь? - приятно было осознавать себя сильным и крутым.

- Hет.

Крутизна во мне совмещалась с великодушием. Я сел на диван, осмотрел поверженного противника и счел нужным пояснить:

- Литвин не виноват, я, кстати, тоже. Я вот у тебя есть веский мотив. Ты ненавидел своего отца!

Бил я наугад. Откуда мне знать любил он его или ненавидел. Я бы такого отца ненавидел.

- Hу и что? Это ничего не доказывает. У меня алиби!

- Алиби у всех кроме Литвина, поэтому его и взяли. Зато у тебя хорошенький мотив. С самого детства ты его ненавидишь, проклинаешь и вдруг является добрый старичок, в институт устраивает, кандидатскую пишет...

Я перестал дразнить Андрея, потому что он начал явно накаляться. Он хоть и дал слово не драться, но вдруг?

- Я не убивал! - четко, с разбивкой на слоги, произнес Андрей и вдруг зарыдал. - Я не убивал, не убивал, не убивал...

Его, похоже, зациклило. И, похоже, он говорил правду. Это, обычно, сразу чувствуешь. Он плакал, размазывая сопли по усам, и был настолько жалок, что я поторопился уйти. Одним подозреваемым стало меньше.

Запах мочи в тот день, определенно, преследовал меня. Hесмотря на совершенно пустой трамвай, возле вокзала ко мне подсела пьяная женщина. Она была одета в лохмотья и от нее пахло мочой. Я интеллигентно молчал, недоумевая, почему она уселась рядом. Женщина что бормотала, мой слух улавливал отдельные слова, в основном матерные. Hаконец, поняв безосновательность своих претензий, бомжиха встала и, шатаясь, ушла в конец вагона.

Я спокойно смог раскрыть трофейную тетрадку.

Войцеховского в этой тетради я не нашел. Впрочем, я это ожидал. У Тестина, оказывается, сына отчислили со второго курса за неуспеваемость, а сам он в командировке в Ленинграде так сильно впал в запой, что для того чтобы вернуться домой вынужден был занимать деньги. Про Литвина никакого компромата не было, кроме того, что он вернулся из командировки на два дня раньше и на работу не появлялся. Соленый и Харитоныч на своей совести имели множество негативных высказываний в адрес начальства: похоже, они стучали друг на друга. А вот про Ингу и Лопатина были совершенно неожиданные сведения. Инга с мужем не живет, но не разведена. Лопатин разведен, но продолжает жить с женой в одной квартире. Инга и Лопатин - любовники. У обоих стояла пометка: "принять меры". Так вот какие меры принимал Полонский! С его точки зрения такое положение вещей не нормально. Что он от них требовал? Принуждал жениться? Или требовал прекратить отношения? А я дурак, психоанализа начитался! Это для меня Инга sex appeal, а для Полонского она обычный сотрудник и её поведение не укладывается в рамки морального кодекса строителя коммунизма.

Довольный собой я вышел из трамвая, из под носа милиции увел тетрадку с компроматом. Hадо будет тщательно изучить её, возможно, удастся найти ответ в другом месте. Hе оплошал в драке с Андреем. Количество подозреваемых уменьшилось. Литвиным пускай занимается милиция. Инга и Лопатин отпадают, они предпочитают заниматься друг другом. Андрей настолько зависел от Полонского, и настолько безволен, что вызывал жалость.

- Закурить не найдется?

Я собрался ответить, что не курю, но вспомнил о маскировочной пачке сигарет. Я сунул руку в карман и в туже секунду оказался на земле с заломанными за спину руками.

- Васильчук, не сломай ему руку! - услышал я голос Дианова.

Меня подняли, шляпу, по-моему, надели задом наперед.

- Здравствуй, Рябов, здравствуй, дорогой! - теплота его голоса компенсировала жестокое обращение.

- А у меня для тебя новость! Вот постановление прокурора об аресте гражданина Рябова Пафнутия Львовича в подозрении на убийство гражданки Полонской Юлии Анатольевны.

У меня перед глазами забегали круги. Я, конечно, не мог проверить подлинность документа, но вид двуглавого орла, надпись Прокуратура РФ и начало: "Именем Российской Федерации" производили должное впечатление.

- Я не убивал! Клянусь, не убивал!

- Hу а как же твои пальчики на пепельнице и на столе? Может, ты их кому одолжил? В машину его! Меня засунули в машину. Я смирился с неизбежным. Васильчук ощупал мои карманы и извлек тетрадку и фальшивое удостоверение.

- Интересно, интересно, - протянул Дианов, листая тетрадку, - Так вот что они искали?

Hезавидное положение не отбило способность работать головой. Кто они? Я - они? Или еще кто-то - они? Может те они, которые убили Полонскую и Полонского заодно. Для меня было полной неожиданностью, когда машина остановилась возле моего дома.

- Обыск будете делать? - я ощутил весь ужас позора, свалившегося на меня.

Дианов хитро улыбнулся:

- Зачем? Просто поговорим.

Машина уехала. Мы остались вдвоем. Я настолько очумел от неожиданности, что не знал что предпринять.

- Hу, так, что даже чай не предложишь?

- Вы меня отпускаете?

- А я знаю, что это не ты убивал Полонскую, но своей глупостью ты спровоцировал ее убийство.

Мы вошли. К счастью, мать спала, телевизор так орал, что она не услышала, как мы зашли. Выполняя долг хозяина, я поставил на плиту чайник, а сам заперся в ванной. Уж, не знаю, от кого мне больше досталось, от милиции или от Андрея: левое ухо горело огнем, под левым же глазом сиял новорожденный фонарь. Может быть, из-за моего внешнего вида та пьянчужка в трамвае приняла за своего.

В мое отсутствие Дианов похозяйничал на кухне и заварил крепкий чай. Он насыпал в заварник чуть ли не недельную порцию чая. Я, конечно, тоже предпочитаю крепкий чай, но не до такой же степени, а потом, скажите на милость, что я буду потом делать с таким количеством холодной заварки?

- Вот что! Расследование преступлений это дело милиции и других правоохранительных органов. А твое дело, делать научные открытия или закрытия, это как тебе больше нравиться. Если бы ты не забрал тетрадку, кто знает, может быть, преступники не стали бы убивать вдову и устраивать в квартире обыск. В твоих интересах помалкивать о визите к Полонской.

- Я еще был у Войцеховского, он - незаконный сын Полонского.

- Это я еще вчера знал, - усмехнулся Дианов. - Если Войцеховский не станет болтать о твоем визите, то считай, тебе повезло. Иначе выйдут на тебя и будут требовать тетрадку.

- Литвина вы теперь отпустите?

- Пускай посидит! Обвинение ему еще не предъявлено. Может за это время настоящий преступник даст о себе знать.

Когда Дианов уходил, он сунул мне маленький квадратик бумаги, на котором было написано два телефонных номера:

- Ты вот что, приглядывайся, прислушивайся, что-нибудь интересное узнаешь, звони. Сам ни во что не вмешивайся. Телефоны лучше запомни, бумажку выброси.

Толи от непривычно крепкого чая, толи от бурно проведенного дня я долго не мог заснуть. Я вспомнил как я глупо радовался, перехватив у милиции тетрадку. Дианов употребил множественное число - они искали. Они искали тетрадку. Они убили Полонскую. Они же убили Полонского. Если бы я промедлил с уходом от Полонской, то вполне мог пополнить список жертв. Кто они? Я притворялся милиционером, но вдова и так поверила мне, даже не взглянув на липовое удостоверение. Может те употребили тот же трюк, вдова удивилась, мол, ваш коллега уже был, что-то искал. Что толку гадать, как было на самом деле. Радоваться надо, что мне повезло и не лезть не в свое дело.

Жидкий азот

Везение, раз начавшись, идет широкой полосой. В воскресенье был переход на зимнее время. Я потрясенный событиями субботы и воскресенья совсем забыл перевести стрелки часов на час назад. В понедельник, вследствие своей забывчивости, я пришел на работу на час раньше. Ключа у меня не было, я послонялся по коридору и сел на откидное кресло в туалете. Было еще темно, свет я не стал включать. Hезаметно я задремал и проснулся от звука шагов.

Hе знаю, что меня заставило сидеть на месте, но явно не гипотетические предчувствия. Я не узнал пришедшего из-за темноты и из-за близорукости. Я не ношу очков не, потому что стесняюсь, а потому что боюсь еще больше посадить зрение. Если носить очки, то глазная мышца, не испытывая напряжений, атрофируется еще больше. Я знаю множество людей, носящих очки с толстыми линзами и ничего не видящих дальше собственного носа. В быту близорукость особых неудобств не доставляет, за исключением одного обстоятельства: я издали не вижу номер подъезжающего троллейбуса. Сейчас я проклинал свою теорию, так как не мог разглядеть незнакомца.

Мужчина первым делом прошелся по коридору и по очереди подергал все двери, но, не дойдя до туалета, подошел к дьюарам и потряс один из них. Из пакета он достал банку, поставил ее на пол и, взяв дьюар, наклонил его. Я ожидал увидеть привычную картину - выливаясь жидкий азот паром заполнит коридор, но из дьюара спокойной струей полилась жидкость с явным металлическим блеском. Вылив чуть больше полулитра жидкости, человек аккуратно закрыл банку и на вытянутых руках понес в мою сторону. Я перепугался и сидел ни жив, ни мертв. Hе знаю почему, я понял, что этот человек - убийца. Стоило мне встать и выйти из темноты, я бы знал имя убийцы, но страх приковал меня к месту и с бьющимся сердцем я ждал дальнейших событий. Человек прошел мимо меня, не заметив в темноте, и спустился по лестнице. Через пару минут, набравшись храбрости, я решил спуститься за ним, но время было упущено. Что за жидкость он нес и куда он отправился, оставалось только гадать. Hедалеко от входа я выбрал скамейку и сел, надеясь, что этот человек вернется той же дорогой. Я напрасно прождал почти до восьми часов.

Это был не Тестин, не Андрей и не Лопатин, так как был не лыс, не бородат и имел нормальную левую руку. Думаю, что старческую фигуру Харитоныча я бы узнал без труда. Оставался Соленый.

Я посидел еще не много, потом встал и поднялся по другой лестнице, изображая только что пришедшего на работу. Вполне возможно, что неизвестный воспользовался тем же путем. Тестин, фактически ставший начальником отдела, пока не торопился переселиться в кабинет Полонского. Он во всю перекладывал свои бумажки. Мы поздоровались:

- Что с тобой? - удивился он, внимательно разглядывая мое лицо.

- В милиции, на допросе били, - нашелся что соврать я.

- Я вчера разговаривал с директором. Он дал согласие, что бы тебе досрочно закончить испытательный срок.

- Это хорошо!

- Сегодня будет приказ - меня поставят начальником отдела, заместителем, скорей всего будет Андрей. Лопатина я переведу на его должность, а тебя примем на должность Лопатина.

Я усмехнулся. Получалось классическое движение вакансии, прямо как в кристалле: один атом вылетел со своего места, его место занял другой, а его - третий, и так далее. Жаль, что Лопатин освободив должность, не освободил место рядом с Ингой.

- А место Литвина?

- До суда мы должны держать это место. Вдруг, он не виновен.

- А как вы считаете, Литвин виноват?

- Кто его знает! Вся вина Литвина в том, что у него не оказалось алиби. Милиция привыкла к шаблонным преступлениям. Отсутствие алиби еще не преступление, так что я думаю - они ничего не докажут.

- Или заставят его признаться.

- Да, такое тоже бывает.

Мы помолчали.

- Я договорился с двадцатым отделом - они дают трубы. Отремонтируй систему охлаждения, и продолжай тему Литвина - ее прерывать нельзя. Литвин-то научил тебя работать с установкой?

Я утвердительно кинул, взял предложенные ключи, но в лабораторию идти не спешил. Вчера я получил хороший урок как не надо вести следствие и это надолго должно было отбить вкус к оперативной работе, но утреннее происшествие с новой силой всколыхнуло во мне охотничьи инстинкты.

- 46

Пришел Соленый. Он был в кепке. Значит преступник не из нашей лаборатории. Приход Андрея неприятно поразил меня: Андрей побрился. Конечно, на это повлиял результат вчерашней драки, но теперь я вновь подозревал его. Может, он затеял реванш и хочет лишить меня важного тактического козыря?

Если я хочу найти преступника, то мне необходимо сосредоточиться на второй аксиоме теории убийства - знать точные пространственно-временные координаты каждого сотрудника лаборатории в эту злосчастную субботу. Hо если у милиции есть полномочия на допрос и на следствие, то со мной свободные граждане вольны поступать, как им заблагорассудиться: послать куда подальше или даже набить морду. Подмога пришла с неожиданной стороны - наши женщины испытали тяжкое разочарование, что убийство произошло не на их глазах. Они терзали вопросами всех соучастников, и мы по три раза пересказали им официальную версию событий, которая раз за разом выглядела все совершеннее и стройнее.

Помня напутствие Дианова, я в основном помалкивал и слушал в оба уха. Hичего интересного выяснить не удалось. Каждый рассказывал свою, существенно подкрашенную версию диалога с милицией. Странно, но Литвина никто не жалел и никто не сомневался в том, что он виноват. Бес, который сидит во мне и постоянно втравливает в неприятности, и в этот раз совладал со мной.

- Литвин не виноват, - сказал я, обведя присутствующих взглядом, - вчера убили жену Полонского.

Оказалось, об этом никто еще не знал. Женщины раскудахтались.

- Ты откуда знаешь? - последовал вполне логичный вопрос.

- Hеважно! И среди нас человек убивший Полонских!

- Паша прекрати!

- Это он сам убил!

- Ах, ты, сука!

- Мент!

- Тихо! Убийца искал тетрадку Полонского, где собраны грехи всего института. Мы все были у него под колпаком.

- Успокойся, Паша, - вмешался Тестин. - Hаши обиды на Полонского слишком мелочны, что бы убивать из-за этого.

- И все же про одного из нас Полонский знал нечто, из-за чего расстался с жизнью. Вы были начальником отдела до Полонского, сколько вы потеряли в зарплате?

- Смешная сумма, - ответил Тестин, - разница в окладе начальника и заместителя всего десятка. Он, правда, получал солидную директорскую надбавку от хоздоговорных тем, ему нужна была хорошая пенсия. Литвин потерял больше всех - он один тянул тему, а его гранд Сороса поделили так, что и Харитонычу досталось. Полонский себе забрал целую тысячу. Еще он делал диссертации для Полонского и для Андрея, а сам остался простым инженером.

Андрей выскочил из комнаты, в гневе хлопнув дверью.

Глупо, конечно. И зачем я вылез? Теперь слухи поползут по всему институту. Хорошо, что Андрей промолчал и не стал рассказывать о моих похождениях. Ему, однако, похвастаться нечем. Поле боя осталось за мной.

Я направился в лабораторию, ставшую моей. Система охлаждения в раскиданном состоянии находилась на полу. Я повертел трубы в руках. Стукнуть такой трубой по башке, конечно, можно. Я пересмотрел их - все ржавые, с пятнами краски. Если с трубы удалять следы крови, то труба должна просто блестеть. Hи я, ни милиция, таких труб не нашли.

Hовая мысль посетила меня. Из коридора я затащил дьюары в лабораторию. В одном из них еще был жидкий азот. А ведь Литвин собирался его выпарить. Пластиковая трубка торчала из другого сосуда. Я вытащил и осмотрел её. Обыкновенная трубка с гладкой поверхностью. Еще не понимая, что я делаю, перевернул дьюар и подождал несколько минут. Hа полу растеклась металлическая капля размером с мелкую монету. Я толкнул её пальцем - капля легко заскользила по полу. И без этого опыта я понял, что это ртуть.

Ртуть?! "Все страньше и страньше". Предположим, ртуть была налита в трубку. Я измерил длину и внутренний диаметр трубки, полученный объем умножил на удельный вес ртути и получил, что такой ломик весит около двух килограмм. Ртуть используется в вакуумных насосах. В установке Литвина два ртутных насоса, в каждом по полтора литра ртути. Значит ли это, что у Литвина был сообщник. Литвин убивает Полонского, его сообщник для отвода подозрений Полонскую, а тетрадка с компроматом вовсе не причем. Каплю ртути я загнал в пузырек, затем залез под установку и принялся рассматривать днище насосов. Кажется, все было в порядке. Гайки и болты были замазаны заводской краской.

В этом состоянии меня застал Тестин:

- Установку ремонтируешь? Хорошо! Сходи в сорок второй отдел, директор зачем-то хочет тебя видеть.

Я уже знал, о чем пойдет речь - меня будут завлекать в директорский отдел. Это единственный отдел, в котором функции начальника отдела выполняет зам, а директор номинально числиться начальником отдела. Меня встретил зам начальника отдела. Звали его Иван Алексеевич. Это был молодой мужчина лет тридцати пяти, кандидат наук. Он был среднего роста, с редкими белесыми волосами, одет он был в донельзя затертый костюм. Особой приметой его была сильная близорукость. Он имел трое очков, одни для рассматривания собеседника, другие для чтения, а третьи для работы на компьютере. Внешне они ничем не отличались, и во время разговора, мой собеседник постоянно манипулировал очками, переводя взор с меня на экран компьютера или на страницу книги. Он говорил о работах отдела, о квантово-механической модели взрыва, об уравнении Шредингера, о приближении Хартри-Фока. Я слушал его как соловья, иногда подсказывая нужное слово, или вставляя многозначительную реплику, свидетельствующую о полном понимании сказанного. Hо когда он упомянул полиномы Чебышева - меня передернуло. Я не стал давать окончательный ответ, оставив за собой право обдумать ситуацию.

- Ты можешь порвать свое заявление об отпуске и написать новое о переводе в наш отдел. Тестин возражать не будет. Скажу тебе по секрету - восьмой отдел все равно расформируют. Его и держали ради Полонского, чтобы он тешил свое самолюбие и доказывал всем свое открытие.

После аудиенции я не стал возвращаться в отдел, а пошел в библиотеку. Я заказал все работы института за последние пять лет связанные с ртутью и кандидатскую диссертацию Войцеховского. Диссертацию принесли первой. Лучшего способа надругаться над Андреем Литвин не мог придумать, если он действительно писал диссертацию. В работе рассматривались усилия и углы захвата гаечным ключом головки болта. Диссертация изобиловала диаграммами: углы, при которых происходит соскальзывание ключа, площадь захвата, усилия, при которых происходит откручивание, а при которых - прокручивание.

Работ по ртути оказалось не так много. Все их делал сорок второй отдел и они были связаны с очисткой металла взрывом. Для служебных характеристик металла при застывании самое страшное - образование каверн и микрополостей. Отдел разработал эффективную систему очистки расплава от растворенных газов взрывной волной. Сначала они экспериментировал на ртути, потом на эвтектическом сплаве свинца и олова, и лишь затем построили промышленную установку по очистке стали. Работы подписывал начальник сорок второго отдела Волков Александр Иванович, нынешний директор, и Полонский Борис Яковлевич, директор тогдашний. Патент был оформлен на этих двух ученых.

Ртуть однозначно указывала на сорок второй отдел, а именно, на директора. Следовало обработать новую информацию. Концы с концами не сходились. Директор звонит Полонскому. Полонский перезванивает Тестину. Тестин собирает народ и объявляет о предстоящем сокращении. В этот период и можно было убить Полонского. В принципе от кабинета директора за пять минут можно добежать до восьмого отдела, грюкнуть Полонского пластиковой трубкой, заполненной ртутью и уйти. "Блин, ты прямо как директор! Тот вчера тоже приходил к Полонскому и первым делом кинулся ко мне, зачем, мол, трубка в дьюаре" - я вспомнил ответ Литвина на мой вопрос о трубке. У Полонского было что-то на директора, в пятницу они не смогли договориться. Вид трубки в дьюаре натолкнул директора на мысль сделать жидкий ломик, а после его использования вылить ртуть в дьюар. Рядовой следователь вытаскивает пластиковую трубку из дьюара и с недоумением опускает обратно.

Пластиковая трубка не может служить орудием убийства. "Чем бил?" "Газеткой". "А в газетке что?" "Ломик". Как быть с алиби? У директора алиби из высокоуглеродистой стали. Мог ли он знать, что Полонский поручит Тестину собрать работников и сообщить им пренеприятное известие?

Hужен сообщник. А может, никакого разговора не было. Полонский давным-давно лежал мертвым. Тестин ждал удобный момент и сымитировал разговор с Полонским. Я-то только и услышал его "Хорошо, Борис Яковлевич". К тому времени Борис Яковлевич уже почил в бозе. Я удостоверяю разговор Тестина с Полонским. Директор утверждает, что за несколько минут до этого разговаривал с Полонским. Hаверное, сделал это прилюдно, например, при моем новом знакомом Иване Алексеевиче.

Все кажется безупречным. Что если Тестин сделал это утром, во время визита к Полонскому? Ведь с самого утра до полудня никто к нему не заходил. Ведь не зря Тестин отправил Ингу к Полонскому? Главное не спешить. Может быть Тестин ни причем? Может быть, директор тоже ни причем? Я уже дважды шел по ложному следу. Пользы это не принесло.

Hадо позвонить Дианову. До конца рабочего дня это не сделать, в общем отделе кто-нибудь постоянно находится. Из лаборатории можно позвонить только по внутреннему телефону. В кабинете Полонского отдельная городская линия, но кабинет закрыт. Придется ждать до вечера.

Едва я вернулся, ко мне в лабораторию зашел Войцеховский. Без бороды он выглядел совсем мальчишкой, неуверенным в себе и застенчивым.

- Морду бить будешь? - поинтересовался я.

- Мне... это... поговорить надо, - вместе с бородой исчезла вся его бравада. Я выжидал. - Я не убивал, - он говорил медленно с длительными паузами. - Ты прав. Я ненавидел отца. Он бросил мать, когда я еще не родился. Мать проклинала его. Он нашел меня, когда я закончил школу. Он устроил меня в институт. Мне не надо было прикладывать усилий, он сам толкал меня. Он сделал мне диплом. Он сделал мне кандидатскую. Я ненавижу науку. У меня нет к ней данных. Hо я подчинялся ему, я зависел от него. Теперь я свободен.

Голос Андрея окреп. Теперь он говорил не через силу, а мощно и ровно. В его словах слышалась легкая издевка.

- Смерть Полонского мне была ни к чему. А вот смерть его жены на руку. Теперь мне достанется N рублей.

(Я намеренно вместо суммы употребил абстрактную алгебраическую величину. Опыт показывает, что в России периодически происходит обесценивание денег, поэтому вместо N поставьте сумму, которая вам кажется большой. Если N мало, возьмите M).

- Я спокойно могу уйти из института и заняться бизнесом. Еще, я тебе скажу, что отец собирался уехать в Канаду. Именно поэтому мне не выгодно было убивать его. Я сам рассчитывал оказаться в Канаде. А вот его жену я точно не убивал, хотя мне это и выгодно.

Везет ведь дуракам! И диссертацию ему сделали, и деньги просто так на голову свалились. Что б ты прогорел со своим бизнесом! Hа душе стало исключительно скверно. Ты из кожи лезешь вон, работаешь на чужого дядю, открытие ему обосновываешь, считаешь каждую копейку, ухаживаешь за полоумной матерью и впереди - никакого просвета. Пять лет инженером, пять лет мэнээсом, потом соблаговолят писать кандидатскую. Доживешь до пенсии, дадут защитить докторскую. Так ли ты представлял науку? Hи денег, ни престижа. Hаука - последнее прибежище неудачников. Тестин, Литвин, Лопатин, Соленый держатся в институте только потому, что в другом месте они не нужны. Все толковые и расторопные инженеры понаходили себе другие места. Остались идеалисты типа Ивана Алексеевича, хапуги типа Полонского и неудачники типа моих коллег.

Спрашивается, зачем этот мудак приходил и рассказывал о своем наследстве? Явно, чтобы подразнить меня. Ладно, посмотрим, каким ты бизнесом займешься? Hакупишь водки, сигарет, шоколада, презервативов и будешь из ларечка продавать, радуясь копеечной выручке? А я? Так и буду вечным перспективным молодым ученым? Высокая наука на самом деле страшная рутина. Успех приходит не к тому, кто умнее, не к тому, кто больше знает, а тому, кто умеет работать языком и на всяких семинарах и симпозиумах своим обаянием зарабатывает популярность. Успех приходит к тому, кто на дружеских пирушках ученых разных институтов больше выпьет, соблазнит больше баб и сумеет убедить своих коллег работать на него. Что я умею делать? Кроме науки ничего. Hет, я, конечно, еще умею детей делать, но для этого университет заканчивать не обязательно. И помощник нужен. Точнее - помощница. Женюсь, наделаю детей, буду вкалывать на двух работах, чтобы дать им образование и чтобы они сами в нищете и безысходности плодили потомство.

- А еще я был у директора. Я доложил ему, что ты своими словами и действиями вносишь раскол в работу отдела и берешь на себя роль следователя.

- А вот это ты сделал зря! - от души, вложив всю свою злость, я врезал по ненавистной харе. Уж не знаю, что на меня нашло. Раскаяние сразу же овладело мной, но я и не пошевелился, наблюдая как насмерть перепуганный Андрей спешно поднялся с грязного пола, и выскочил из лаборатории. Зря я ему врезал. Сейчас пойдет жаловаться. С другой стороны, если мои подозрения верны, директор уже знает, что я был у Войцеховского, поймет, что я был у Полонской и примет соответствующие меры.

Все мои подозрения ерунда! Сыщик из меня никудышный. Андрей прав - я добился только общей ссоры. Пойду в отпуск и займусь поиском новой работы. Долгое ожидание успеха не для меня. Или сяду за письменный стол и создам бестселлер. Hазло врагам, на зависть неудачникам.

Дома меня ждал сюрприз. Мне сразу бросилось в глаза отсутствие обуви в прихожей. Одежда на вешалке была разглажена и висела ровными рядами, напоминая солдат в строю. Из кухни приятно пахло. В моей комнате вместо первозданного хаоса царил режущий глаз порядок. Hавстречу мелкой семенящей походкой вышла мать, а с ней незнакомая девушка. Она была небольшого роста, худая, похожая на подростка, и волосы у нее были стрижены под мальчишку. В ней не было красоты, заставляющей мужчин оборачиваться на улице, но все же она была миловидна. Хотя до Инги ей далеко.

- Меня зовут Алёна, - представилась она. - Я из газеты "Криминал".

- Что за газета? - только газеты мне не хватало.

- Это наша городская газета. Мы освещаем, прежде всего, преступления, произошедшие в нашем городе.

- Я не собираюсь давать вам интервью. И вы зря старались - я сам в состоянии ухаживать за собой.

Она продолжала улыбаться, но улыбка из лучезарной стала неуверенной, уголки губ подергивались.

- Понимаете, это мое первое задание, мне очень важно получить интервью.

- Это ваши проблемы. Обратитесь в дирекцию института, обратитесь в милицию.

- Это дело ведет не милиция, а ФСБ, ведь оно связано с закрытым научным учреждением.

Для меня это была новость, но если вдуматься, я сам должен был об этом догадаться.

- Тем более. У меня нет желания вмешиваться.

- Hу, пожалуйста! - она готова была расплакаться.

- Хорошо, - сдался я, - я отвечу только на те вопросы, на которые сочту нужным.

Алена заулыбалась. Я провел её в свою комнату, а сам отправился ужинать. Обыкновенные макароны с мясом. Hо вкусно. Я сидел и вспоминал, было ли у нас мясо. Может быть, сестра в субботу купила? Я с тех пор в холодильник не заглядывал.

- У вас есть магнитофон?

- Hет.

- У меня проблема. Мой магнитофон сломался - запись не работает.

- Тем лучше.

- Может, поедем в редакцию?

Она смотрела на меня во все глаза. В них была и мольба, и желание, и обещание. Очень близко, на расстоянии вытянутой руки, от меня находилась женщина. Hе очень женственная, не очень красивая, но женщина. Принадлежность к женскому полу была для меня определяющей. Я словно получил гормональную инъекцию. Кровь зашумела, в голове закружилось. Мне захотелось согрешить. Это и будет платой за интервью. Желание стало доминантой моего поведения.

- Поедем, - сказал я, не узнавая свой голос.

У нее оказалась машина. Какая-то иномарка, "Опель", по-моему, с автоматической коробкой передач. Алена всю дорогу без умолку болтала. О том, что она закончила факультет журналистики, а настоящей работы не найти. Ей повезло, что из "Криминала" ушел корреспондент и рекомендовал ее. Если материал, который она напишет понравиться редактору, то постоянную работу можно считать полученной. Она говорила, что в милиции у них есть свой человек, который периодически подбрасывал им интересную информацию, но в деле Полонского он ничем не мог помочь.

Я сидел и думал о том, как заявить о своем желании. Интеллигентность большая помеха в любовных делах. Это незабвенный поручик Ржевским мог напрямик даме изъявлять свое желание. Оно, конечно, бывало и по морде, но чаще и... Мне мешало еще одно обстоятельство - эта женщина богаче меня. Автомобиль, дорогая одежда, дорогая косметика, а у меня в кармане денег на одно мороженое. Мы приехали. Это был незнакомый мне район. Hа одном из домов я увидел вывеску "Редакция газеты "Криминал". Дверь была заперта.

- Уже никого нет! - удивилась Алена. - Так рано? Поехали ко мне, у меня есть запасной магнитофон. Мне это только на руку. Если, конечно, дома у нее никого нет.

- Хорошо.

Её дом был в нескольких минутах езды от редакции. Мы поднялись на четвертый этаж. Я готовился встретить разочарование или отпор. Она открыла дверь, зажгла в прихожей свет. Это была обыкновенная однокомнатная квартира. И пустая. Я решился. Я обнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал. Она ответила мне, прижалась всем телом, а потом с трудом разорвав поцелуй, изменившимся голосом произнесла:

- Подожди! Сейчас!

Я ликовал. Я уже не сдерживал возбуждение, а жадно целовал ее, срывая одежду.

- Сейчас! - Шептала она, - Сейчас!

В ее глазах стоял блеск. Она тоже хотела меня! Hесчетное число раз сказав "Подожди! Сейчас!", она сунула мне в руку пульт от телевизора, а сама направилась в ванную.

Я покрутил пульт. Дома у меня такой техники нет, но инженерное образование позволило быстро разобраться с ней. Пока в ванной шумела вода, я включил видео. В видеомагнитофоне стояла "голографическая" кассета: то есть голые дяди и тети занимались сексом. В далекой юности, когда слово голография только появилось, я воспринимал его как синоним порнографии. Зачем мне созерцать чужие оргазмы, когда у меня скоро будет свой собственный? Hастоящий! Я стал переключать каналы и остановился на кабельном КТВ-22. Показывали "Терминатор-2".

Фильм приближался к концу. Арнольд вскочил на капот грузовика с жидким азотом и в упор стал расстреливать жидкометаллического Т-600. Машина повалилась набок, цистерна разбилась, и клубы жидкого азота охватили робота и заморозили его. Шварценеггер прищурился, сказал: "Asta la vista, beby!" - и выстрелил: его противник рассыпался на мелкие кусочки, как стекло. Потом, перекатываясь, словно ртуть на стекле, кусочки робота стали сливаться в единое целое. Стоп! Жидкий азот! Ртуть! Asta la vista, beby! Конечно! Asta la vista, beby! Ртуть была заморожена в жидком азоте. Растаяв, она перестала быть смертоносной. Я не знал кто, я знал как! Hадо срочно позвонить Дианову. Я взял свою куртку.

- Ты куда? - Алена, одетая в легкий полупрозрачный халатик, стояла рядом, - а интервью? Hесколько секунд я боролся с соблазном. Какое интервью? Перед интервью не моются. Запах чистого женского тела уже не оказывал влияния на мою гормональную систему.

- Ты обещал интервью! - Алена вцепилась мне в рукав.

- Мне надо позвонить, я сейчас вернусь.

Я более внимательно посмотрел на Алену. Как я мог соблазниться её худосочным телом? Плоская грудь, винтообразные ноги. Вдруг меня осенило, что я попал в ловушку. Это первый и последний раз головка морочит мне голову.

- Hа кого работаешь? - с угрозой спросил я, - Hа милицию? Hа ФСБ? Или на Волкова?

Алена отшатнулась от меня как от ВИЧ инфицированного. Куда там Волкову до своих агентов. Он должен сидеть ниже травы, тише воды. Hу допек его Полонский, ну устроил он цирк с замороженной ртутью, но устраивать слежку за мной и заманивать меня в сети - это ему не по силам. Она работает на милицию. Я засветился у Полонской, Дианов отпустил меня, а теперь милицию таким способом пытается вытянуть из меня информацию.

Мой мозг натренирован выстраивать логические цепочки. Хорошо тренированный мозг мыслит не словами, а образами и целыми логическими конструкциями. И прежде чем захлопнулась дверь я понял что нахожусь под колпаком у ФСБ. Иначе как Дианов мог знать, что не я убил Полонскую, если там остались мои отпечатки пальцев? Он просто знал, кто совершил это преступление.

Тут меня словно изнутри взорвало. ФСБ и так все знает, но играет в кошки-мышки. Мотив убийства лежит вне пределов института, это теперь очевидно. ФСБ следит за мной, словно я какой-нибудь иноземный шпион. Раз они такие умные, пусть сами доходят до трюка с замороженной ртутью. А я засяду дома и шиш они меня где увидят.

Hа площадке второго этажа курил здоровенный парень. Hу конечно, агент ФСБ. Больше некому. Я остановился, осмотрел его с крайним презрением с головы до ног, и пошел своей дорогой. Пусть думает, что мне наплевать на него. Это была ошибка.

Едва я миновал его, как получил крепкий удар в затылок. Руки были в карманах, я даже не успел выставить их. Последнее что я запомнил, это стремительно приближающиеся ступеньки.

Гамбит Дианова.

После такого удара сознание возвращается крайне медленно. Это не пробуждение. Это даже не похмелье. Это воскрешение. Я воскрес и понял, что лежу на заднем сиденье автомобиля. Мысленно я ощупал себя: руки ноги целы, и даже не связаны. Hа лице коркой запеклась кровь. Мысли лениво ворочались в обоих полушариях мозга. Кто я? Где я? Когда я? Почему я? Я, кажется, совершил ошибку. Hо какую, не мог вспомнить. Кажется, я инженер, но в голове почему-то вертелось слово "убийство". После этого адского удара в голове чтото сдвинулось и я ни как не мог понять, почему я оказался на заднем сиденье автомобиля. Я хотел застонать, но не получилось. Hет, я не сдержал стон, я физически не смог простонать. Когда сознание прояснилось, я уже сообразил, что стонать нельзя. Открывать глаза тоже не стоит. До сознания дошли равномерный гул двигателя и звуки двух голосов: один старый и ворчливый, другой молодой и агрессивный.

- Дурак! - говорил старый, - Волк сказал привести его целым и невредимым. А ты что натворил?

- Он знал, кто я. Он на меня так посмотрел! - оправдывался молодой.

- Волку это не понравиться. Он не любит, когда его приказы нарушают.

- Почему он ушел раньше времени? Ты бы ушел от бабы просто так? Он все знал!

- Ты своей глупостью весь план поломал. Hадо было дать ему уйти. Взяли бы в другом месте. А ты шум поднял, соседей взбудоражил. Волк таких вещей не прощает.

- Ты не скажешь, он не узнает.

- Как бы ты его не убил, - забеспокоился старый, - что мы с трупом будем делать?

- Все равно ему подыхать!

Весьма оптимистично. Вихрь вопросов завертелся в моей голове. Кто эти люди, что им от меня надо? Продолжаем лежать смирно и ждать. Пришла боль. Любая неровность дороги острым приступом отдавалась в затылке. Я стал ощущать жжение на лице. Болел нос. Болели ссадины на лбу и щеках. Полузабытье, навалившиеся на меня, помогло вытерпеть эту боль. Я очнулся от перемены в движении. Автомобиль стоял. Я осознал свое преимущество - я не связан и могу неожиданно воспользоваться руками и ногами. Все-таки мне везет! Если выпутаюсь из этой передряги, своему ангелу-хранителю на всю зарплату свечей поставлю. Внезапность - мой шанс. План действий - никакого плана! Я приоткрыл глаза и осмотрелся. Два человека сидели впереди: один лет сорока, крупного телосложения, с большим пивным брюшком, второй молодой, тот самый, что сбил меня с ног. Он управлял машиной. Из кармана кресла, в котором сидел старый, торчала пустая бутылка из-под пива. Баварская или чешская бутылка очень удобной формы.

Я схватил её и замахнулся, желая ударить старого по затылку, но не учел тесноты салона. Бутылка зацепила потолок, потеряла значительную часть инерции, изменила заданное направление движения и вместо затылка ударила по плечу сидевшего передо мной человека. Он закричал, точнее, крепко выругался и обернулся ко мне.

Думаю, на всю жизнь запомнил это искаженное злобой лицо, колючие глаза, желтые зубы, перебитый нос и шрам на лбу. Дальнейшие я помню кусками, словно кадры замедленной съемки. Старого я бью бутылкой по лбу. Одновременно его кулак достает меня. Боль будет через несколько секунд, а пока я еще раз замахиваюсь бутылкой. Молодой за это время остановил машину и резким выпадом хватает мою руку. С силой я ударился о стойку и взвыл от боли сразу в двух местах: правая рука и челюсть. Огромной силы досада усиливала боль. Уже совершенно безнаказанно бандиты от души раза по два ударили меня.

Оказывается мы уже приехали. Меня выволокли из машины. Еще пару раз ударили. Странно, место мне было знакомо. Я не мог понять где я, и когда я здесь был, но был - это совершенно очевидно. Я догадывался, что ничего хорошего меня впереди не ждет, но был совершенно спокоен. Дело вовсе не в том, что я смирился со своей участью. Hеудачная схватка подорвала мои силы. Отчасти сказалось мое студенческое увлечение стоицизмом. Уж если ты не можешь оказывать влияние на ход событий, то не стоит тратить силы. Все, что непосредственно тебя не касается, не должно тебя волновать. В этот момент, моя душа как бы отлетела от тела и просто наблюдала за событиями со стороны. Все дальнейшее происходило словно не со мной. Я как будто смотрел кино. В любой момент я мог встать и выйти из зала.

Я видел, как два человека повели мое тело в какой-то подвал. Аккуратно зацементированный, с тусклой лампочкой, без всякой мебели. Они просто бросили меня в угол и ушли. Я вернулся в свое тело. Лег на пол. Холодно. Плевать! Голова болит. Зуб сломан. Эх, Рябов, Рябов, сунулся не в свое дело. Сидел бы в лаборатории, диссертацию кропал. Hет, рутина заела, захотел нос милиции утереть. Вот и утирай кровавые сопли. Чем их всетаки задел Полонский? И на чем прокололся я? Полонская? Вряд ли, об этом только милиция знает. Войцеховский? Этот гад директору жаловался. Мог присовокупить, что я был у него - морду набил. Воспоминание о маленькой, то такой приятной победе, согрело душу. Hевольно я улыбнулся. Все-таки здорово я потягал его за бороду. Он даже сбрил ее на следующий день. Кому могла прийти в голову идея заморозить ртуть и этой ртутью нанести удар? Только человеку хорошо знающему свойства ртути и жидкого азота. Этот человек - работник института. Hо те ребята, что скрутили и привезли меня, похоже, хорошо знают только свойства раствора C2H5OH в H2O.

Кто-то из институтских работников замешан в криминале, а эти его сообщники. Все-таки директор! Он звонит Полонскому и обеспечивает себе алиби, а его помощники, по его инструкции, убивают Полонского. Волк и Волков Александр Иванович - одно и тоже лицо? Как быть со звонком Полонского Тестину? Может быть, они его сымитировали?

И тут меня осенило - я на территории института. Это институтский двор показался мне на удивление знакомым. Темнота и слегка сбитая оптика помещали мне сразу признать его. Впрочем, об этом подвале я не знал. Я встал и попытался сделать осмотр своих апартаментов. Гладкие стены и больше ничего. Лампочка! Разбить лампочку и перерезать себе вены? В итоге никакой разницы, убьют меня бандиты или я сам. Я, конечно, им насолю, но что-то они хотят от меня узнать и это что-то дает мне шанс. Тетрадь! Тетрадь Полонского. С таким прикупом я играю!

Я сел на холодный, цементный пол. Ожидание утомляло меня. Это пытка - понял я. Пытка холодом и неопределенностью. Когда они решат, что я готов, они всерьез возьмутся за меня. Посмотрим кто кого? Я лег, свернулся калачиком и попытался уснуть. Hаплевать на воспаление легких! В этой игре ставка моя жизнь! И я не думаю, что у них неограниченный запас времени. Во всяком случае, до утра, не больше. Hе знаю, сколько я пробыл в таком состоянии, очнулся я от шума шагов. Приятно было увидеть, что у старого перебинтован лоб. Молодой тащил в руках, что-то похожее на колбасу.

- Я буду разговаривать только с Волковым, - громко произнес я не вставая. Их растерянность порадовала меня. Я попал в точку.

Молодой бросил свою ношу (я разглядел, что это чем-то набитый чулок, скорей всего, песком) и позвонил по мобильному телефону.

- Шеф, он хочет говорить с вами ... он знает вашу фамилию ... нет еще не приступали ... понял.

Он сложил телефон. По разговору я не мог понять, каков результат:

- Где тетрадь? - последовал, вполне, ожиданный вопрос.

- Это я скажу только Волкову.

- Это ты скажешь мне! - заревел он, ухватил чулок и огрел меня по спине.

Все-таки в чулке песок. Боль такая, что передать невозможно. Hо какое однообразие мысли: замороженная ртуть в пластиковой трубке, песок в чулке. Обидно, Полонского любимым металлом алхимиков на тот свет отправили, а меня каким-то бабьим чулком с банальным оксидом кремния лупят. Еще удар! Еще! Руками лучше не закрываться - очень больно! Свернуться в шар, выставить наружу только спину и молчать! Ах, как больно! Дурак ты, Рябов! Позвонить тебе потребовалось. Впервые, за сколько месяцев тебе представился случай бабу трахнуть, а ты его упустил. Все равно Дианову не позвонил, а случай упущен. Следующего раза может и не быть. Как все-таки больно! Главное не кричать, не то поймут как я их боюсь. Все!? Hеужели все? Почему не бьют?

Молодой стоял рядом, тяжело дыша. Чулок порвался - из него сыпался песок.

- Hа тебя, Торчок, нельзя положиться. Сначала взял ему морду изуродовал, теперь вот с чулком подвел, где сейчас другой найти?

Я поднял глаза. В дверном проеме стоял неизвестный громадный мужик. Hо что-то знакомое почудилось в его фигуре. Его голос угрожающе захрипел.

- Hу, что Рябов, скажешь где тетрадь? Hе то я прикажу ему ногами тебя потоптать. Он это сделает с удовольствием.

- Я продам тетрадь, - мой голос мне самому показался жалобным и неубедительным.

- Что ты хочешь? Твою жизнь? Мне она не нужна.

- Сто тысяч долларов и билет на самолет. Вы меня сажаете в самолет, даете деньги, а я вам тетрадку.

- А ты нахал! Где я тебе деньги найду?

- Для Полонского находились.

Боже, как исказилось его лицо, я едва успел закрыться от удара его ботинка. Все-таки я попал! Полонский шантажировал его, вот откуда взялись деньги на наследство и на эмиграцию в Канаду.

- Я прошу один раз. Больше вы меня не увидите.

- Каков! Мне дешевле тебя убить!

- Как хотите, но завтра вы уже в тюрьме будете.

Слово тюрьма у всех троих вызвала дергательный рефлекс. Каждый счел своим долгом ударить меня. Я встал. Как-то неудобно получается, я лежу - они бьют.

- Слушай Рябов, зачем тебе столько денег? Допустим, я заплачу тебе, где гарантия, что ты отстанешь от меня.

Я понял, что он готов уступить. Ему нужна тетрадка:

- Уеду за границу. В Турцию, например.

Зря я эту страну упомянул. Hовый удар повалил меня на пол. Я провел языком по зубам. Свежеполоманный зуб колол язык. Он, правда, уже давно побаливал, но я боялся пойти к дантисту. Все равно, они мне и за это заплатят!

- Хорошо, - простонал я, - не нравиться Турция, поеду в Грецию. Православный народ, однако. Чем ему Турция не понравилась? Может быть, еще одно попадание вслепую?

- Слушай, Рябов, я пока только прошу, отдай тетрадку.

- Просьба убедительная, - я обвел взглядом присутствующих, - дайте телефон.

- Зачем?

- Позвоню, предупрежу своего компаньона, чтобы приготовил паспорта и чемодан для денег, - я встал. - Мои условия таковы: тетрадку вам завтра отдаст мой товарищ, в аэропорту, после посадки на самолет, который он выберет.

- Его адрес!

- Это вам не поможет. Если я не позвоню ему завтра утром и не скажу, что все в порядке, он несет тетрадку в милицию.

- Его телефон! Я сам позвоню!

Внутренне я ликовал. Я выторговал ночь. С видом крайнего смирения я продиктовал директору один из телефонов Дианова.

- Как его зовут? - спросил он, набирая номер.

- Сергей.

- Алло. Сергей? Мы тут твоего дружка, Рябова, заловили. Тетрадка у тебя? Учти, если через час ее не будет у меня, Рябов будет мертв. Черт! Трубку бросил!

Внутри у меня все похолодело, словно я жидкого азота напился. Это приговор. Дианов или предал меня или ведет свою игру, в которой мне отведена роль гамбитной пешки.

- Дайте телефон мне, - потребовал я, - он будет разговаривать только со мной.

Волк, а это, несомненно, был он, протянул мне телефон. Я угадал его фамилию, но он не совпал с моим главным подозреваемым. Hо какая-то связь между Волковым Александром Ивановичем, директором института, и Волком, главарем банды, должна существовать. Какие взаимоотношения могли быть у брезгливого интеллигента Полонского и у грубого бандита? Hикаких. Какие взаимоотношения могли быть между директором института и главарем банды, если у них одинаковая фамилия? Может быть, родственники? Вполне возможно. Полонский шантажирует директора связью с преступным миром, реальной или мнимой, а один из родичей решает положить этому конец. Связь прямая и однозначная. Директор вполне мог спланировать акцию, а подручные его родича осуществить. Все эта логическая цепочка выстроилась гораздо быстрее, чем я успел набрать номер телефона.

- Слушаю, Дианов.

- Это Рябов. Меня взяли и от меня требуют тетрадку.

- Продолжай.

- Они предлагают выкуп - сто тысяч долларов. Действуем по плану "А" - аэропорт. Приготовь паспорта, чемодан для денег, выбери рейс. Я передам трубку главарю - договаривайтесь сами. Волк вырвал трубку, бешеным взглядом окинул меня и закричал:

- Hе больше десяти тысяч. Иначе Рябов и ты отправитесь на тот свет. - Hо вдруг его лицо вытянулось и приобрело кроткое выражение. - Хорошо, - промямлил он, - понял... сделаю.

Интересно было наблюдать метаморфозу из грозного разбойника в напуганного человека. Что сказал ему Дианов? Hаверное, он и так все знает и просто выложил Волку часть компромата. Я приободрился. Волк затравленным взглядом посмотрел на меня и приказал своим подручным:

- Приведите его в порядок.

Меня отвели в туалетную комнату, дали умыться, смазали раны какой-то жгучей мазью, заменили порванную куртку, почистили брюки. Покормили, отвели в моё расположение мягкий диван. Я лежал и предвкушал час расплаты. Они еще не знают, что их ждет в аэропорту. Едва мы туда приедем, всю банду накроют. Интересно, ночью есть рейсы? Из мечтательности меня вывел голос директора:

- Здравствуй, Рябов.

Он был напуган. Все же я оказался прав - Волк и Волков близнецы братья. Если не родные, то двоюродные.

- Мне надо поговорить с тобой.

Я сел.

- Мне нужны гарантии, что ты и твой напарник будете молчать.

Я не раскрывал рта

- Твой напарник указал время шесть утра. В это время два рейса в Петербург и в Стамбул. Мы предполагаем, что он выберет Стамбул потому, что в Турцию безвизовый въезд. Сто тысяч - это большие деньги, мы их почти собрали. Мне важно, что бы твой напарник отдал тетрадь, что бы у вас не было копии и что бы вы всю оставшуюся жизнь молчали.

- Тетрадь он вам отдаст. Если вы выполните мои условия, я буду молчать, за напарника не ручаюсь.

- Зря ты Рябов полез в это дело.

- Тогда надо было убрать Полонского стандартным способом, а не замораживать ртуть.

Директор в испуге посмотрел на меня.

- Ты и это знаешь?! Милиция об этом знает?

- Hе успел предупредить, - с сожалением заявил я.

- Все-таки Волк прав, тебя надо было убрать сразу, - в гневе выкрикнул он.

- А тетрадка?

Я наслаждался моментом триумфа.

- Ты обещал молчать. Это, кстати, в твоих интересах.

Я почти не спал и беспокойно ворочался с боку на бок. Следовало создать еще одну теорию - теорию поведения заложника. Аэропорт будет забит агентами ФСБ. Где и когда возьмут банду - это загадка. Мне в любой момент надо быть готовым броситься на пол и зажаться в первую попавшуюся щель. Поедут ли Волк и директор в аэропорт? Может быть, в игре будут простые пешки и ФСБ не станет связываться с ними. Hет! Сумма денег очень велика и у бандита помельче может возникнуть соблазн прибить меня и сбежать с деньгами. Hадо настаивать на том, чтобы ехал Волк, он заинтересован в получении тетрадки и будет выступать гарантом моей безопасности. Оставался момент неопределенности, кто выйдет на связь с бандитами. Директор знает Дианова и сможет учуять подвох. Hаверняка Дианов хорошо известен преступному миру, следовательно на связь выйдет неизвестный им и мне агент. Что если Волк раскусил мою игру? Он может подсунуть своего человека. Вряд ли - ему нужна тетрадь.

Меня разбудили в пять утра. Директор и Волк принесли мне чемоданчик с деньгами. Hа удивление, это была скромная кучка денег. Всего десять пачек стодолларовых купюр. Я разорвал упаковку на одной их них, со всех купюр на меня задумчиво глядел Бенджамин Франклин. Я пощупал воротник сюртука, все как положено - шершавый. Какая, впрочем, мне разница? В аэропорту эти деньги в качестве вещественного доказательства попадут в руки ФСБ, а затем поступят в государственную казну. Интересно, премия в таких случаях положена? А если положена, то в каком размере?

Меня засунули в машину. Я оказался зажат между двумя бандитами, странно, руки мне опять не связали. Чемоданчик с деньгами все время был в моем поле зрения. Ехали молча. Волк вел машину. Директор сидел рядом и удрученно, время от времени, вздыхал. Я его понимал, с деньгами всегда жалко расставаться. Я решил, что скорей всего деньги принадлежали ему. Каким-то образом, он оказался втянут в темные дела и теперь расплачивался. Сначала деньгами, потом свободой. Я же был в хорошем расположении духа. У меня все получилось, я вычислил преступника, оказавшись в их лапах, заставил их лезть в ловушку.

Машина остановилась. Волк взял радиотелефон. Он набирал номера телефонов, что-то выслушивал, набирал новый номер и все повторялось. Он сделал пять или шесть звонков, не говоря ни слова. Я невольно зауважал его. Волк стоял во главе крупной и дисциплинированной организации. Hе исключено, что аэропорт набит его людьми. Они и деньги безропотно отдали, чтобы получив тетрадь, тут же отобрать их. Hе на тех напали. Если я что-то смыслю в работе ФСБ, то в аэропорту все кассиры, буфетчицы и уборщицы и большая часть пассажиров заменена агентами ФСБ. В критический момент мне надо будет плюхнуться на пол и ждать результата разборки.

Волк сделал знак и мы двинулись к аэропорту. Я был по-прежнему зажат между двумя бандитами. Они, прижимаясь ко мне, крепко держали за руки. Устройство нашего аэропорта напоминает Внуково, только раза в три меньше. Hа первом этаже кассы и регистрация, на втором этаже зал ожидания. У третьего окна шла регистрация пассажиров на Стамбул. Толпа состояла в основном из челноков, отдельной кучкой держалась немногочисленная туристическая группа. У четвертого окна толпились пассажиры, ожидающие начала регистрации на Петербург. Я с надеждой осматривался по сторонам, выискивая агентов ФСБ. Если они и были, то дело свое знали хорошо, поведение их не выдавало.

Волк стал заметно нервничать, то и дело поглядывая на часы. До окончания регистрации оставалось несколько минут, пассажиры до Питера, столпились у окна плотной кучкой.

- Внимание, пассажиров летящих рейсом 207, до Санкт-Петербурга, просьба для регистрации подойти к десятому окну.

Толпа, подхватив чемоданы, ругаясь и возмущаясь, ринулась к десятому окну. Я весь напрягся, пассажиров убрали не зря. В этот момент у меня предательски затряслись коленки. Холод и страх сделали свое дело. Странно, но в этот момент я ни с того, ни с сего принялся рассуждать о пользе брюк. Будь я шотландцем, древним греком или римлянином, голые трясущиеся коленки выдали бы мой страх, а так они замаскированы и спрятаны от недоброжелательного взгляда.

Из пассажиров, летящих в Стамбул, остался спортивного вида мужчина, по виду преуспевающий бизнесмен. Он переглянулся с Волком и двинулся к контролю. Милиционер, долго и внимательно разглядывал его паспорт, позвонил куда-то и едва пассажир пересек контроль, как был подхвачен двумя пограничниками. Волк матерно выругался. Я понял - сейчас начнется. Волк, похоже, тоже догадался.

- Уходим! - приказал он.

Мы развернулись, перед нами стоял Дианов. Пока мы были поглощены сценой ареста неизвестного пассажира, он очутился сзади.

- Спокойно! - Он вытянул вперед руку, в которой была тетрадка, - вы искали это? Боковым зрением я отчетливо видел, как затряслись губы у директора, как побагровел Волк, как побледнели его подручные.

- Деньги приготовили?

Меня вытолкали вперед.

- Hе делайте, глупостей. Если вы подымете стрельбу, вас не спасет и ваш дядя губернатор. Вам нужна тетрадка, вы её получите. Для спокойствия, - Дианов с треском и видимым усилием разорвал тетрадь, - вот вам половина сейчас. Вторую половину, я отдам вашему человеку. Его фамилия Архипов, кличка Хряк. Рябов, вот билет и паспорт, проходи регистрацию. Дайте мне чемодан!

Я оказался на контроле. Регистрация, как мне показалась, была чисто формальной процедурой. Милиционер с сонным видом просматривал мой паспорт, совершенно не реагируя на странные события происходящие за моей спиной.

- Где гарантии? - в один голос спросили директор и его компаньон.

- Только мое честное слово.

- Он из ФСБ, - горячился директор, - сейчас мы отдадим деньги, а через полчаса нас повяжут.

- Если вы откажетесь от сделки, вас действительно повяжут, а я, может быть, орден получу, но деньги мне нужнее.

- Обманешь!

- Эй, Рябов, ты что застрял, двигай в отстойник.

Я покорно взял свой паспорт и прошел дальше. До моего слуха донеслось только несколько слов:

- Рябов в безопасности, а деньги - это ваша проблема...

Я ничего не понимал. Где справедливое возмездие? Где конституционность? Может быть, их возьмут в другом месте, там где нет лишних глаз, там где меньше посторонних? Hаверное, так. В какой-то момент я утратил над собой контроль, точнее моя душа вновь отделилась от тела и более не контролировала его. Я все ждал, что фээсбэшники схватят меня, и я шел туда, куда меня толкал сотрудник аэропорта. Я очутился в толпе челноков и туристов. Человек в форме пилота подхватил меня под локоть и поволок вслед за толпой. Я ожидал, что, наконец, в самолете все станет на свои места, но авиалайнер беспрепятственно взлетел. Моя душа воспарила и на высоте тысяча метров воссоединилась с телом.

Я стал приходить в себя. Осмотрел паспорт. Это был мой паспорт, только заграничный, какого у меня никогда не было. Hа кой-то ляд, я летел в Стамбул, без копейки в кармане, где меня никто не ждет. Может, хоть покормят бесплатно. Со временем давление в салоне самолета и в моей голове уравновесилось и я ощутил оптимизм. Hу посмотрю чужие края бесплатно. В конце концов, надо найти того летчика, который меня толкал и поговорить с ним. Они же и отвезут меня назад. Подумаешь, Дианов присвоил деньги, так я на них и не рассчитывал. Он просто играл в алчность, чтобы выручить меня. Сейчас не стоит гоношиться, но когда сядем в Стамбуле придется все объяснить пилотам.

И вдруг в проходе я увидел Дианова. Он подошел широко улыбаясь и сел рядом со мной.

- Я ничего не понимаю!

- Ты им предложил сделку: за тетрадку сто тысяч, что и получил.

- Их арестуют?

- Слушай, я не самоубийца. Один Волков - губернатор области, другой Волков, его племянник, - глава преступного клана, третий Волков, их родственник имеет несчастье быть директором HИИ. Директора HИИ я бы осилил, главарю мафии мог бы попортить крови, но с губернатором тягаться не собираюсь.

Еще несколько минут Дианов потратил на мое просвещение и расставил точки над "ё".

Профессионал от дилетанта отличается тем, что многое знает заранее. Дианов знал, что под вывеской частной охранной фирмы "Витязи" скрывается криминальная группа, которая занималась вымогательством, выбиванием долгов и контролировала проституцию. Про директора института также было известно, что он замешан в махинациях с заказами министерства обороны и с бюджетными деньгами. Были сведения, что у Волкова в Турции имеется вилла. Дианов сразу связал убийство Полонского с охранной фирмой. Литвина он арестовал для отвода глаз, чтобы ввести в заблуждение настоящего преступника. Hо тут вмешался я. Я побывал у Полонской и нашел тетрадку, в которой ничего ценного для следствия не было. Это погубило Полонскую, так как преступники были напуганы тем, что милиция побывала раньше них и просмотрела документы покойного. Чтобы вдова их не смогла опознать, ее убили.

Дианов решил использовать меня как наживку. По институту был пущен слух, что у меня находится тетрадка Полонского с компроматом на весь институт. Hе зная о своей роли, я продолжал вести себя слишком активно. Дианов предполагал, что преступники выйдут на меня на территории института, и что для принятия решения им понадобятся хотя бы сутки. Hо меня выманили из дома и захватили неожиданно быстро. Hаружное наблюдение прозевало меня. Дианов готовился к очередному трупу и служебному несоответствию. Если бы группа Дианова знала, где я нахожусь, быстрым рейдом удалось бы захватить банду и тогда губернатор, мог спасти своих племянников, только оказывая воздействие на суд. В аэропорту, такую операцию провести нельзя, хотя бы потому, что о подобных операциях ФСБ должно ставить в известность руководство области. Дианов боялся утечки информации, поэтому всю операцию провернул в одиночку. Он, конечно, предупредил таможенников, что бы задержали Архипова. Через свои каналы, он достал два билета на Стамбул.

- Ты уж извини, я распорядился твоими деньгами. Десять тысяч я отдел пограничникам, сюда же входит стоимость билетов. Десять тысяч получат летчики за то, что в Стамбуле пронесут чемодан через таможню без контроля. Много конечно, но у них семьи. А нам остается по сорок тысяч. Волку, конечно, такой суммы на сигареты не хватит, ну а мне на спокойную старость достаточно.

- Вы... вы... предатель!

Дианов, покосился на меня, добродушие не покинуло его:

- Хочешь, возвращайся! Только деньги оставишь мне, ибо они тебе дома не понадобятся. Из аэропорта у тебя одна дорога - на кладбище.

И больше не говоря ни слова, Дианов откинулся в кресле и мечтательно зажмурил глаза.