"Московский бенефис" - читать интересную книгу автора (Влодавец Леонид)

БЕГСТВО НА ПРИРОДУ

Сбегая по лестницам поликлиники, нюхая все эти карболки-хлорки, я уже начисто забыл о том, что у меня там в башке какое-то затемнение… Ха! Тут такое наклевывалось, что вовсе мозги вышибить могут. Никакой профессор Елисеев на место не поставит.

То, что мою машинку заминировали не мальчики, которым я ее поручил — это сто процентов. При них, на глазах у того же Джампа, сидевшего в своем «мерсе», — тоже вряд ли. Машина стояла в одиночестве на стоянке около заведения Кубика-Рубика. Конечно, если Брамин-Брахман почитывал «Андрея» и дергал себя за конец от восторга, то мог и прохлопать. Но это тоже слишком уж лихо. На улице у Кубика ходил еще один паренек, да и рвануло уж очень не хило, если разнесло не только «Волгу», но и пришибло Джампа в его тачке, он ведь встал не впритык ко мне, а в паре метров… Долбануло так долбануло, одним словом. Значит, это была не «лимонка», не полукилошная шашка, а что-то посолиднев. Можно было забросить мне в багажник чемодан килограммов на двадцать тола с часиками, но это не так-то просто сделать, не имея ключиков. А там еще Чудо-юдо пристроил какую-то электронику, которая поднимает писк и визг на целый квартал. Если бы кто-то решил такой финт провернуть, то его бы менты отловили, а не то что парни Кубика.

Впрочем, если Кубик, что очень гипотетично, скурвился или за что-то на меня обиделся, тогда задача сводилась к элементарному. Но в том-то и дело, что после такой самодеятельности Кубику осталось бы только одно — застрелиться и побыстрее. Если бы это делалось вопреки мнению Чудо-юда, то смерти, очень легкой и быстрой, Кубику не видать бы как своих ушей. Минимум он смайнал бы в топку живым, а максимум — посмотрел бы перед этим, как из него все кишки выпускают.

Вся эта логика подводила к очень неприятному выводу. Сергей Сергеевич решил, что ему достаточно одного наследника. Старший сын, которого он отпел еще тридцать лет назад, исключался из списков как не оправдавший доверия. Но чем же? Вряд ли упущениями по основной работе. Адлерберга прохлопали мы вместе с Мишкой, и Мишкина вина была против моей вдвое круче. Опять же странно, что он дал мне задание искать киллера, я как честный дурак даже лоб разбил на этом деле… Возможно, что я уже нашел его, то есть ее… И тут мне бомбу?

На улицу я вышел в состоянии легкого озноба. Само собой, что к тому месту, где гробанулась «Волга», меня не тянуло. Но на этой улице мне тоже мало что светило. Будь пооперативнее оперы или ребята Джампа, меня могли бы взять уже на выходе из поликлиники. Пацанята, если погибло только двое, быстренько бы дали мое описание, сказали бы, что я пошел в аптеку. В аптеке бабка-сердоболица тут же сказала бы, что я пошел в травмпункт и что на лбу у меня пластырь. Очень хорошая пометка! Лекарь из травмпункта послал бы их наверх к додикам… Они могли бы меня на лестнице сцапать! Веселую я себе жизнь нажил! Очень веселую.

Пластырь на лбу казался мне прямо-таки опознавательным знаком. Он так и светился, так и манил к себе ментов. Это было бы не самое страшное, если б знать, что Чудо-юдо насчет меня ничего плохого в уме не держит. Пять минут доброй беседы, звонок папе — и дело в шляпе. Лосенок и штук пять ребят приедут на «Чероки» и увезут меня в родное зазаборное место… А если у Чудо-юда есть ко мне претензии, которые он до меня не считает нужным доводить? Если он, допустим, уже вычислил эту Таню-Кармелу и заподозрил, что я ей оказываю протекцию? Ведь Мишенька-братик видел, что она сидит в садике! И он ее слушал в «Чавэле», меломан гребаный!

Ощутив счастье от того, что мне удалось дойти до ближайшего переулка и не быть сцапанным, я свернул в него и вышел на соседнюю улицу. Тут ходил троллейбус, и я очень вовремя в него втиснулся. Стало поспокойнее, но хреновости не убавилось.

Куда деться? Идти домой, к папе? Сказать ему: «Хреновые мины вы ставите, Сергей Сергеевич! Родного сына по-нормальному пришибить не можете!» Маме в ножки упасть? Той маме, которая со мной за десять лет парой-другой слов, может, и обмолвилась… Той, которая убеждена, что я — жулик, который как-то облапошил ее милого Сережу, а вовсе не тот, кого она девять месяцев вынашивала. Да, я на нее меньше похож, чем Мишка, хотя мы оба с ним похожи на отца. Но я-то ее за мать признал, хотя именно она меня в коляске оставила, и у нее из-под носа меня цыгане унесли! Это ей бы, стерве, Господи прости меня, хоть чуточку понежней на меня глядеть! Как-никак, двадцать лет моим воспитанием не занималась…

Троллейбус, судя по номеру, должен был вывезти меня к станции метро. Доехать до квартирки Соломоныча, прилепить себе бороду и стать Коротковым? Но если я не нужен Чудо-юде живым, то он наверняка знает, что я могу пойти к Соломонычу. Там-то меня и уроют. Вот влип, е-мое!

Менты уже могли склепать ориентировку со словесным портретом. Если там, в машине, кое-кто не «забыл» на меня ксиву с картинкой. Могли такое подсиропить, если, допустим, хотели, чтобы меня побыстрее опознали и поменьше разбирались. Ну, это я уже со страху… Все мои — со мной. Но им теперь цена — задницу подтереть, да и то неудобно — жесткие. Так или иначе, но с этой блямбой на лбу узнать будет легко, а отдерешь — пожалуй, не спасешься. Ссадину не снимешь. Меченый!

Что у меня с собой? Пушка, на которую есть липовое разрешение. Ориентировки раздадут только к вечерней смене ППС, так что для этих может и сойти. Если на меня какую-нибудь «Сирену» не включили! Лучше не связываться. Костюмчик — таких много, Но он уже в ориентировке. Раздеть, что ли, кого-нибудь? Не в троллейбусе же, в конце концов. Кстати, все посыпались наружу — конечная. Метро.

В куче проще. Проездной-единый под нос контролерше, вниз по эскалатору, к поездам. Ну и теперь куда? До кольцевой! В вагоне полно челноков, прут к трем вокзалам, до «Комсомольской». Все тележками заставили, народ стиснулся

— впечатление, что совсем места нет. Так, может, и мне через три вокзала на электричке рвануть? А куда? Все «лежки» Чудо-юдо знает. Есть, правда, одна, которую, может быть, еще не засветили, но и то стремно. Там может быть Джек. Это его хата на крайний случай, но если я там появлюсь, шансов, что Джек меня отдаст родному папе — 50 на 50…

А больше некуда. Не в сороковую же квартиру к Кармеле стучаться. Тем более что букета я так и не купил…

И тут меня тронули за плечо:

— Вы выходите?

Это был робкий, полудетский голосок Тани. Как всегда, со скрипкой, но при этом еще и с рюкзачком, наподобие тех, что таскают за плечами московские панки. И одета в джинсики, маечку, курточку, бейсболку. Немного не по возрасту, но кому же не хочется выглядеть моложе…

— Да, выхожу! — ответил я. — Здрасьте, Танечка!

Нас вынесли из вагона, пару раз толкнули тележками, вал двинулся в направлении указателя «Выход к Казанскому вокзалу», другой — к выходу на Ярославский и Ленинградский. А мы остались у колонны.

— На природу? — спросил я Кармелу, никак не показывавшую, что торопится.

— Да, хочу съездить на пару дней отдохнуть. Устала!

Неужели она действительно киллер? Что в ней от снайпера? Даже в джинсовом наряде она выглядела не мальчишкой, как многие девахи, а каким-то удивительно беззащитным, неуверенным в себе созданием, усталым от одиночества.

— И скрипку взяли? — спросил я. — Не надоела?

— Ну что вы… — улыбнулась Таня. — Я ж без нее не могу…

— А куда едете, если не секрет? — спросил я.

— В Болшево, — ответила Таня.

— Недалеко, — заметил я, — а я вот не знаю, куда стопы направить…

— А поехали со мной, — предложила скрипачка, как мне показалось, совершенно невинно. Хотя будь она тем, что я до взрыва «Волги» собирался искать, соглашаться явно не стоило. Там, в огромном дачном поселке, меня можно было спокойно зацементировать в фундамент строящейся дачи или просто зарыть на любом огороде. Ведь если она действительно пристрелила немца, а до того — Костю Разводного, то уже знала, что я ее ищу. Точнее, не ее конкретно, о моих вещих снах она знать не могла, но все же…

— Танечка, — спросил я, — а это удобно?

— Но вы же не будете вести себя дурно… — произнесла она каким-то старорежимным тоном. Нет, это надо же!

— Наверно, не буду, — сказал я, — хотя другой бы на моем месте подумал о вас черт-те что.

— Но вы же не думаете? — прищурилась Таня. — Правда?

— Нет, — пришлось сказать мне. — А вы, как видно, все еще верите людям?

— Надо же во что-то верить… В Бога — не получается — мир уж очень не по-божески устроен. А в людей — еще можно. Ну, пойдемте, а то скоро «окно» в расписании.

Точно, мы сели в последнюю электричку перед «окном». Она была хорошо забита, и пришлось стоять в проходе. Таня прижала скрипку к груди, чтобы не толкать ею пассажиров.

— Давайте, я подержу, — это был небольшой тест, который я сам для себя придумал. По весу можно многое понять.

— Если можно, подержите… — вздохнула Таня.

Вес был приличный. Скрипочка вряд ли весила столько, даже с футляром. Значит, ствол? Килограммов пять-семь… Все равно, пока судить рано.

Доехали. Толпа дачников и подмосковных аборигенов высыпала на перрон, потекла к автобусным остановкам.

— А у вас тут дача? — спросил я. — Нет, — усмехнулась Таня, — мне на дачу за сто лет не заработать… При нынешних ценах. У меня тут знакомый живет.

— А-а… — сказал я. — Ему мой визит понравится?

— Это как вы себя поведете, — загадочно произнесла Кармела, и я в первый раз по-серьезному насторожился. Даже если там один знакомый при хорошей пушке — мне его хватит. А если их пять?

— Но сцен ревности не будет? Кинжалов, кнутов? Он не цыган?

— Конечно, цыган, — подтвердила Таня. — Не бойтесь, заступлюсь.

Она сказала это таким тоном, который впервые заставил меня усомниться в том, что она — не снайпер. Слишком твердые нотки появились у нее в голосе. Почуялось, что это не девочка семнадцати годов, а женщина, строгая и, возможно, беспощадная… Ехать с такой в незнакомое место было стремно. Но не ехать — уже поздно. То, что она пообещала заступиться, прозвучало иронически. Еще раз напомню: это я сомневался, киллер она или нет. У нее-то насчет меня никаких сомнений уже не должно быть. Утешало только одно: не я назначал эту встречу, да и она, похоже, не бегала за мной весь день, чтобы отвезти на дачу. Все вышло экспромтом, не захотел бы я ехать — не поехал бы. Значит, сейчас она прикидывает, что со мной там, в Болшеве, сделать. Неприятно, если размеры ямы вычисляет… Хотя, конечно, у них там и кочегарка может найтись.

— А как зовут вашего цыгана, — спросил я. — Не Будулай, случайно?

— Вообще-то его зовут Анатолий Степанович, но ему нравится, когда егоБудулаем называют. Похож немного.

— Такой старый? — у меня бровь поднялась. — Он ведь вам в дедушки годится…

— Ну, в дедушки — это слишком, а отцом моим он вполне мог быть. Ему под семьдесят. Но он мне просто друг. Так что ревности не бойтесь. Он, наоборот, все спрашивает меня, когда я замуж выйду.

— Знаете, — повело меня на откровенность. — Я ведь, наверно, мог бы цыганом стать. Меня в детстве, когда я еще в пеленках был, цыгане украли. Правда, милиция меня у них отобрала.

— Интересно. — Таня прищурилась, и тут я еще раз прикинул, как у нее получается стрельба. Мне даже показалось, что у нее морщинка в уголке левого глаза заметно больше, чем на правом глазу…

— Меня даже молоком цыганка кормила, — сообщил я.

— У вас, наверно, память очень хорошая, — улыбнулась Таня, — если даже это запомнили…

Не говорить же, что это я во сне видел… Хотя теперь-то я уже точно знал, что это был не сон, а каким-то образом разархивировавшаяся память Короткова, которая включилась в то время, когда Коротков считал себя Брауном.

Так, болтая помаленьку, мы дошли до остановки автобуса, дождались обшарпанного «Икаруса» и проехали несколько остановок. Потом Татьяна провела меня по какой-то узкой дорожке между бетонными заборами, исписанными всякими теплыми словами в адрес предержащих властей, здравицами в честь Виктора Цоя, матюками, не имеющими конкретного адреса, и эротическими рисунками весьма низкого качества. Миновав это ущелье, мы вышли на узкий мостик через грязную мелкую речку — судя по указателю — Клязьму и стали подниматься вверх по улице вдоль разномастных заборов. Потом свернули налево, в боковую улицу, и еще несколько раз петляли, пока не оказались у старой деревянной дачи, обсаженной картофельными грядками, яблонями и смородиновыми кустами. У забора росла запущенная, вперемежку с гвардейских статей крапивой малина.

Среди ботвы расхаживал длинноволосый, прочный старик в безрукавке из овчины мехом внутрь, брюках, заправленных в хромовые офицерские сапоги «гармошкой», видать, окучивал.

— Здравствуйте, — сказала Таня.

— О, Кармела! — старик приободрился, тряхнул седой гривой, и я увидел у него в ухе серьгу. Верно, было в нем что-то от Будулая. Конечно, Михай Волонтир был немного помоложе и поздоровее; но все же в голосе старика слышался заметный молдаванский акцент.

— А это кто? — спросил он, мотнув головой в мою сторону.

— Дима, — сказал я, вспомнив, что в течение всех трех встреч так и не удосужился представиться Тане.

— Очень приятно, — сказал Будулай, — Анатолий!

— Помнишь, я тебе рассказывала, как меня буржуй подвез и денег не спросил? — напомнила Будулаю Таня. — Вот он и есть.

— Хороший буржуй деньги на другом делает, — заметил Анатолий.

— Я вообще-то не совсем буржуй, — заметил я. — Я референт, служащий, так сказать.

— Ладно, — сказал Будулай, — картошку окучивать можно и с высшим образованием. Сейчас я тебе дам что-нибудь попроще, поможешь мне. А Таня нам обед сготовит.

Я даже не успел придумать, как отказаться. Анатолий повел нас в дом.

Внутри все было устроено по-русски. Печка, иконы, герань на окнах, ходики на стене… Занавесочки тюлевые, стол под клеенкой, самодельный, крашенный голубой краской шкаф для посуды.

Но было кое-что и цыганское — гитара с двумя грифами, висевшая на стене, кукла на чайнике — черноволосая, в цветастом платке, с серьгами и монистом из фольговых блесток. И еще фотографии на стенах. Там изображались, судя по всему, сцены из спектаклей театра «Ромэн». На одной из них я сразу углядел Анатолия. Он танцевал, хлопая себя ладонью по каблуку.

— Так вы артист, Анатолий Степанович? — спросил я.

— А… — отмахнулся он. — Был молодой — играл. Это из «Цыганки Азы», пьеса была такая Старицкого. Вот Ляля Черная, знаешь? А вот там Скворцов — заслуженный РСФСР. Выше Ром-Лебедев, тоже заслуженный, пьесы писал, драматург. «Дочь шатров» его видел? А главрежем тогда Саратовский был… К ним много ходило когда-то! Я спился, кочевать ушел, дурак! Потом вернулся, но тогда уже Коля Сличенко расцвел… Мне уже не светило.

Старик полез в сундук, нашел там какие-то потертые, но не рваные штаны, полуботинки со стоптанными каблуками и подал мне.

— Вот, спецодежда… Переодевайся!

Когда я брал из рук Будулая ботинки, его лапа, украшенная завитушками седых волос, неожиданно ослепила меня каким-то блеском и от этого по телу моему словно бы пробежал электрический разряд…

На безымянном пальце правой руки, у самого основания нижней фаланги золотился перстень, на котором отчетливо был заметен выпуклый знак «+»…