"Московский бенефис" - читать интересную книгу автора (Влодавец Леонид)

ВИЗИТ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Впрочем, покамест я видел только один. То, что старый Будулай вполне мог перепутать выпуклый минус с вогнутым, мне казалось очень даже допустимым. Все-таки у него в тетрадке были только адреса, а кто какой перстень куда повез, он мог забыть.

В общем, разевать роток пока не следовало, да и пялиться на перстень — тоже. Гражданин Белогорский, он же Вайсберг, мог оказаться очень догадливым, особенно если уже кое-что понимал в перстеньках. Надо было продолжать гнуть свою линию…

— Вадим Николаевич, — сказал я с превеликой грустью, — поскольку все мои профессиональные надежды вы разрушили, то остается уповать на то, что вы не откажете мне в помощи…

— Я подаю милостыню только по выходным, — ласково улыбнулся Белогорский. В другое время и в другом месте он, конечно, уже схлопотал бы за это по морде. Но в это время и в этом месте так поступать было неразумно.

— Ты не так его понял, Вадим! — вмешался коллега Салливэн, которому явно не нравилось поведение мистера Белогорского. — У него серьезная проблема, и она должна тебя заинтересовать.

— Хорошо. Что за проблема?

— В этого парня перешла память одного из ребят, который вытащил меня из джунглей.

— По каналам КГБ? — усмехнулся Вадим.

— Не смейся. Я тоже подумал о КГБ, но это что-то другое. В нем сидит один из солдат моей роты, который рассказал мне все о том, что мы пережили 20 с лишним лет назад. Понимаешь, невозможно все это выспросить, чтобы пересказать. Надо было там быть…

— …Или привезти сюда твоего однополчанина, — съехидничал Вадим.

— Нет, — покачал головой Салливэн, — я понимаю, что можно вынуть из мозга многое, но не до такой степени. К тому же разве сейчас есть КГБ? Это же призрак, тень былого величия…

— Хорошо, — сказал Вадим.

Тут он впервые поглядел не сквозь меня, а на меня. Мне стало очень и очень неприятно. Так смотрят на существо до жути мелкое и ничтожное, легко уничтожимое, но любопытное. Впрочем, увидев у меня в лице нечто похожее на пролетарскую ненависть, этот гад почуял что-то для себя опасное. Не думаю, что он сразу же рассек, зачем я сюда приперся, но неожиданно и тон его, и обращение резко изменились.

— Знаете, ребята, — широко улыбнулся наследник врачей-чекистов, — не обращайте вы на меня внимания. Я же любитель выпендриваться. Вы плавки привезли? Можно, конечно, и без, но тогда сюда сбежится толпа баб из дачи напротив. Им всем под полтинник, и они не ощущают ничего, кроме того, что уже состарились. Будет кипеж и вой по поводу нравственности. Все мое ворчание — от перегрева.

— Мы только что с пресс-конференции, — объяснил Салливэн, — очередная компартия образовалась…

— Ужас, — всплеснул руками Белогорский, — спать ночами не буду… Что ты, Селиван, по таким тусовкам ползаешь? Все, коммунизм кончился. Проданный товар обратно не принимается. Вон МММ прижимают, об этом надо писать…

— Все это не так интересно. Это для вас финансовые скандалы — новость. У нас они интересуют только специалистов. А коммунизм — это любопытно. Тем более что в прошлом году дело дошло до стрельбы. Там, где стреляют — интересно.

«И больше платят, — добавил я мысленно за Салливэна, — ждет небось, сукин сын, что мы тут вторую гражданскую начнем. Во интересно-то будет!»

Я вспомнил, как помрачнел Чудо-юдо, когда вырубилось телевидение, и как начал один за другим набирать телефонные номера. Мишка тогда был в каком-то Париже, а мне с Лосенком он приказал быть в готовности номер один. Однако к полуночи он вдруг позвонил и сказал почти спокойно: «Все это не серьезно. Ложитесь спать и не волнуйтесь». А с утра я, попивая кофе и радуясь дополнительному выходному, смотрел по TV-6, как танки стреляют по «Белому дому», как он медленно разгорается и начинает полыхать. Но за кого был Чудо-юдо в этой заварухе — я и поныне не могу догадаться. Может быть, за всех сразу.

— Ну, так вы не хотите искупаться, джентльмены? — произнес Вадим. Я бы хотел, но у меня была шибко покусана рука, и мочить ее лишний раз я был не в настроении. Кроме того, лишние царапины — лишние вопросы.

Мы с Утенком, который заявил мне приватно, что не знает степени очистки здешней воды и потому в нее не полезет, остались на месте, а экстрасенс плюхнулся в бассейн. Пока он бултыхался, Салливэн сообщил мне по секрету, что поймал в этом бассейне, как он выразился, «паховых насекомых» и с тех пор очень осторожно относится ко всем русским бассейнам. Я скромно предположил, что мистер Белогорский, очевидно, не разборчив в знакомствах. Тогда Утенок заметил, что скорее всего это площицы не разбираются в людях.

— Вы все такой же, сэр, — совершенно неожиданно сказал я, точнее, проснувшийся во мне Браун. Сказал по-английски, тем самым голосом, который был у парня по кличке Капрал.

— Какой «такой же»? — удивился Салливэн.

— Я вспомнил, как в тот день, когда нас после акклиматизации привезли к вам в роту, вы выстроили новичков и объявили, что хотите проверить, насколько мы подготовлены к войне в джунглях. Все немного сникли, потому что подумали, будто вы сейчас заставите нас ползать по грязи или бегать кросс, как в Форт-Брегге. А вы порадовались тому, что нас напугали, и сказали: «Предположим, что после месяца действий в джунглях вам дали увольнение в Сайгон. Вы приходите в публичный дом и попадаете в комнату, где лежит прекрасная голая вьетнамка. Скажите, что вы сделаете в первую очередь?» Ну, конечно, все заулыбались и стали придумывать, что они стали бы вытворять с этой шлюхой. И только один парень сказал: «Я сначала проверю, есть ли у меня презерватив». Это был приват Браун, сэр.

— Да, помню, — кивнул Салливэн. — Я почти всем, кто прибывал в роту, устраивал этот розыгрыш. Но одному из них по моей просьбе кто-нибудь из бывалых подсказывал якобы верный ответ…

— Вот мне его и подсказали. А вы тогда, когда услышали, что я сказал, сделали страшное лицо и проорали: «Почти правильно! Презерватив — необходимая вещь, но сначала надо убедиться, что у вас есть на что его надеть! После месяца пребывания в джунглях люди забывают о наличии пениса!» После этого появился сержант-майор Гриве по кличке Джек Потрошитель и заставил нас проползти двести ярдов на брюхе, пробежать три круга вокруг базы и сделать сорок отжиманий.

— Да… Вьетнам… Конечно, я себя уже чувствовал ветераном, а вы все казались мне сопляками. Обязательно кто-нибудь накладывал в штаны при первом обстреле из минометов! И очень жалко было, когда кого-то забивали в ящик.

Мистер экстрасенс прервал наш ветеранский диалог, выбравшись из бассейна:

— Раз мистер Салливэн настаивает, я не могу отказать. Сейчас я оботрусь и провожу вас в кабинет…

Хозяин с преувеличенно важным видом запахнулся в халат, вдел ноги в шлепанцы и пригласил нас в дом.

Внутри, конечно, было много чего, и сторожить все это следовало, потому что гражданину экстрасенсу внутренняя начинка дома обошлась раза в два, а то и в четыре дороже самой хибары. Видны были усердие и старание в собирании того, что со временем может возрасти в цене: картин, статуэток, сервизов, антикварной мебели и прочего. У Чудо-юды такой страсти к дребедени не было. Он старался придать своему дворцу функционально-жилой вид, а украшательством занимался в минимальной степени.

Кабинет, где Белогорский, видимо, принимал особо ценных посетителей, выглядел довольно строгим и должен был создать у посетителя впечатление, что его хозяин на строго научной основе овладел разными мистическими силами.

Во-первых, вдоль стен квадратной, без окон комнаты висели тяжелые шторы из черного бархата. Это впечатляло, хотя и настраивало на какое-то театрализованное действо. Похожие шторы висели в каком-то из «вигвамов» Твин-Пикса, только там они были алые или багровые. Весь фильм я посмотреть не сумел, но шторы мне отчего-то запомнились. С чисто практической точки зрения они мне не нравились потому, что там, за этими ниспадавшими на пол шторами, можно было укрыть двух или даже четырех дядей, которые могут внезапно появиться оттуда и сделать мне больно в самый ответственный момент.

Во-вторых, прямо напротив двери, через которую мы вошли, стоял стол, явно натуральной старинной работы, покрытый опять-таки черным бархатом. Стол был солидный, за ним вполне можно было разместить «чрезвычайную тройку» или провести заседание трибунала святой инквизиции. На столе, само собой, лежал желтый череп, приветливо скаливший несколько поредевшие зубы, стоял письменный прибор из красного мрамора с двумя массивными чернильницами из литого шлифованного зеленовато-голубого стекла с медными крышками и двумя свечами в медных подсвечниках. А перед прибором ближе к краю стола стоял на подставке здоровенный магический кристалл размером с футбольный мяч. Каждая грань кристалла была в форме правильного пятиугольника, и я даже припомнил, что в школе нам на геометрии объясняли, что такая штука называется «Пентагон-додекаэдр». Конечно, это был никакой не Кристалл, а просто хорошо отшлифованный стеклянный слиток без пузырьков. Скорее всего, кристалл для экстрасенса сварганили на том же заводе, где по случаю конверсии соорудили и письменный прибор под старину из ранее фондированных материалов.

Немного настораживало кресло, стоявшее посреди кабинета. Оно было почти такое же, как в кочегарке, где мы с Вараном проводили свои «сеансы лечения от всех скорбей». На нем, правда, не наблюдалось никаких приспособлений для фиксации пациента, а при наличии трех-четырех гипотетических дядей, спрятанных за шторами, пристегнуть или привязать клиента можно достаточно быстро. Меня не больно утешало то обстоятельство, что известная мне дверь находилась за моей спиной и прямо напротив товарища экстрасенса. Это могло гарантировать только от прямого выстрела в затылок, потому что стрелявший товарищ мог бы вышибить дух не только из меня, но и из мистера Белогорского. Во-первых, выстрелить могли и в правый, и в левый висок, а во-вторых, могли стрелять не пулей, а каким-нибудь шприцем, отравленными иглами, которыми, помнится, Соледад перебила целую кучу шведов на острове Сан-Фернандо. Наконец — и для государства российского это был вариант наиболее вероятный,

— из-за штор мог просто подвалить дядя с кувалдой и звездануть меня одним махом и с гарантией.

— Итак, господин Николай Коротков, — сказал Белогорский, усаживаясь за свой стол, примерно на то место, где долженствовало сидеть Великому Инквизитору, — давайте предварительно побеседуем. Сколько вам лет?

— Тридцать два, — ответил я совершенно искренне.

— Кто ваши родители?

— Я не знаю. Меня нашли на Ярославском вокзале, и я все детство прожил в детдоме. — У Короткова биография была удобная, и запутаться в ней я не боялся.

— В армии служили?

— Само собой.

— В Афганистане были?

— Нет, я в Германии служил. Тогда эта группа ГСВГ называлась.

— Наслышан, — снисходительно кивнул Белогорский. — Стало быть, о своем происхождении вы ничего не знаете, поэтому спрашивать о том, были ли у вас в семействе лица с какими-то аномалиями или отклонениями от нормы, я не стану. А как вы стали журналистом?

Это был вопрос на засыпку, но я назвал тот институт, который окончил на самом деле.

— Кроме Германии, где еще довелось быть?

Генетика в потомке врачей-чекистов несколько сказывалась. Правда, услышать от Вадима грозный вопрос: «А теперь расскажите, гражданин Коротков, как вы Родине изменяли и с кем?» — я не надеялся, но впечатление было такое, что от искренности моего ответа зависит, повезут ли меня на Колыму или шлепнут в подвале Лубянки.

— В том-то и дело, что нигде, — сказал я, постаравшись продемонстрировать, что я все-таки считаю себя не подследственным, а пациентом, обратившимся за медицинской помощью. — Я не мог быть во Вьетнаме, понимаете? В то время, когда мистер Салливэн там служил, я еще из октябрятского возраста не вышел. Но я почему-то помню, что выносил его раненного, из джунглей, и знаю, что меня тогда звали Дик Браун. Мистер Салливэн вам может подтвердить, я рассказал ему именно то, что он сам помнит. А я, Коротков, это помнить не должен.

— Итак, у вас просматривается раздвоение личности… — с глубокомыслием во взоре произнес экстрасенс. — Что ж, если вы не боитесь, я могу провести исследование и уточнить диагноз. Предупреждаю сразу: методы нетрадиционные, возможны временные неприятные ощущения, частичная потеря памяти и так далее. Так что если не чувствуете себя вполне здоровым сейчас, то лучше сходите к терапевту, обследуйтесь на предмет допустимых нагрузок и приходите ко мне в «ARZT», скажем, через неделю. Разумеется, при хорошем заключении терапевта. Если хотите рискнуть, то подпишите вот такую бумажку…

Белогорский достал некий бланк, отпечатанный на хорошем принтере и размноженный на неплохом ксероксе. На бланке я прочел следующее:

«ЗАЯВЛЕНИЕ Я…………………………………. настоящим заявляю, (фамилия, имя, отчество) что был заранее предупрежден врачом-экстрасенсом БЕЛОГОРСКИМ В.Н. о возможных негативных последствиях применения нетрадиционных лечебных и диагностических методов, без предварительного медицинского осмотра у лечащего врача-терапевта на предмет определения противопоказания к применению таких методов. На применение ко мне нетрадиционных методов даю полное и совершенно добровольное согласие и всю ответственность за возможные негативные последствия применения ко мне нетрадиционных лечебных и диагностических методов (вплоть до летального исхода) прошу возлагать только на меня лично. Обязуюсь не возбуждать против д-ра БЕЛОГОРСКОГО В.Н. уголовного дела и не предъявлять ему гражданских исков в судебном порядке.

/подпись/ ……………………..19…г.»

Получив на прочтение эдакий бланк, любой нормальный гражданин, «схватив в охапку кушак и шапку», по выражению дедушки Крылова, рванул бы отсюда, пока цел. В принципе, это было нечто вроде посмертной записочки: «В моей смерти прошу никого не винить». Удар по голове кувалдой я бы лично тоже мог отнести к «нетрадиционным лечебным и диагностическим методам», хотя вряд ли дал бы на него полное и добровольное согласие. Не знаю, какова была бы сему документу юридическая цена, но выглядел он весьма солидно и, вероятно, мог служить каким-то аргументом для защиты, если б, конечно, документ, подписанный Коротковым, годился для рассмотрения на уголовном процессе по делу о злодейском умерщвлении врачом-вредителем Белогорским (он же Вайсберг) пламенного борца-интернационалиста, ветерана революционного движения на острове Хайди, члена Политбюро Хайдийской Народно-социалистической партии, министра социального обеспечения первого (и последнего) Революционного правительства Республики Хайди, верного спутника жизни Президента Республики Хайди и прочая, прочая, прочая команданте Киски, товарища Дмитрия Сергеевича Баринова (он же Ричард Браун, он же Анхель Родригес). Вообще-то такого процесса не состоялось бы ни под каким видом, потому что если б Чудо-юдо, то бишь доктор (забыл каких наук), профессор Баринов Сергей Сергеевич вычислил причастность Белогорского к летальному исходу лечения своего родного сына, то АОЗТ «ARZT» не только безвременно лишилось бы лучшего ума и светлой головы, но и в самом прямом смысле вылетело в трубу (моей любимой котельной). Меня это, конечно, не смогло бы утешить, но послужило бы кое-какой компенсацией за моральный ущерб нашему семейству. Странно, но, прекрасно понимая, что в принципе подписываю себе смертный приговор, я взял у Белогорского его мраморный «Паркер» и, вписав свое ФИО, подмахнул заявление и поставил дату.

— Ну что ж, — зловеще сказал экстрасенс, — усаживайтесь в кресло.

— Вы не бойтесь, — подбодрил меня Утенок Дональд, — я видел процесс лечения и знаю, что все это не так уж страшно…

— В данном случае, — нахмурился Вадим, — я ничего гарантировать не могу. По-моему, это очень тяжелый случай. Боюсь самого худшего…

Скорее всего, он произнес эту фразу полушутя-полусерьезно, а может, надеялся, что я после этого сразу же удеру отсюда… Но Боже мой, как он оказался прав!