"Московский бенефис" - читать интересную книгу автора (Влодавец Леонид)

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Лосенок покатил по улице, напоминавшей все ту же лесную дорогу, по которой мы приехали в поселок. Отличие было только в том, что вдоль улицы тянулись высокие и глухие бетонные заборы. Огоньки домов, стоявших в окружении высоченных деревьев за этими заборами, были почти не видны. Светились только фонари у наглухо закрытых ворот. Впрочем, очень может быть, что окна вообще не светились, так как был уже четвертый час утра. Почивали мирные жители. Готовились к трудовым свершениям.

Вот и наши ворота. Лосенок бибикнул. С лязгом открылась калитка, вышел парень в камуфляжной куртке, по-моему, Толя. Позевывая, открыл ворота, и мы въехали во двор.

— Спокойной ночи, — сказал я, хлопнув Лосенка по ладони, — не забудь жену оттрахать, чтоб не ревновала. Спи, пока не выспишься. Завтра я без тебя обойдусь.

Лосенок покатил машину в гараж, а я забежал по гранитным ступенькам в новую усадьбу отца родного. Это, конечно, была уже не та дача, где мы когда-то размечали бассейн и сауну. Ту дачу теперь приобрел за кровные полтораста лимонов Игорь Чебаков. Он так раскрутился, что не остановишь, но сказать откровенно, хоромы его, по сравнению с дворцом Сергея Сергеевича, — просто фигня на постном масле. Флигель, куда мы поселили Лосенка с супругой и ребенком, лишь чуть-чуть похуже. Сколько стоит то, что для Чудо-юдо соорудили турки, я даже не прикидывал. Сюда можно президентов приглашать и даже на постой ставить. По нормальной советской раскладке можно впихнуть семей с полста, и еще место останется. Однако проживают тут с постоянной пропиской всего три семьи. Отец и мать, я с Ленкой и Мишка с Зинкой, плюс четверо детей: наши с Ленкой Колька и Катька и Мишкино-Зинкины Сережка с Иркой. Родители обитают в центральной части дома, в правом крыле я с семьей, а в левом — Мишка со своими. На мою личную жизнь от щедрот родителя выделено три спальни — наша с Ленкой супружеская и две детских — у Кольки своя и у Катьки своя. Далее: комната для детских игр мелкого хулиганья, два рабочих кабинета, столовая, гостиная, ванна, туалет и кухня. Точно такой же джентльменский набор выдан и Мишкиной команде в его крыле. Само собой у каждого крыла отдельный вход, но есть и общий парадный подъезд, через который можно угодить в просторный холл с зимним садом, фонтанчиком на первом этаже и залом для приемов — на втором. А на третьем апартаменты отца и матери. В пристройке, куда можно попасть из холла, — спортзал, бассейн и сауна, но уже совсем иного класса, нежели та, которой теперь пользуется Игорь Чебаков.

Сестры Чебаковы учились со мной на одном курсе. Мы под мудрым руководством Сергея Сергеевича, конечно же, поступили. Поначалу я вкалывал довольно усердно, а доставшееся в наследство от Брауна знание английского и испанского заметно облегчало дело. Кроме того, обучение по тем методикам, которые придумал отец, зарядило мою башку довольно плотно и сойти за умного ничего не стоило. Примерно так же было и у близнецов. Два курса мы выдержали. Третий — уже балдели. Я заметил, что на экзаменах получаю пятерки там, где другим ставят трояки, а чистые провалы оцениваются в четыре балла. С близнецами была та же история. Институт был процентов на семьдесят «блатной», так что наши «успехи» в глаза не бросались. Когда меня кто-либо из преподавателей спрашивал, кто мой папа, и я отвечал: «Баринов», то слышал в ответ многозначительное: «А-а!», после чего ниже четверки я уже не получал.

В те времена дворца еще не было. Я жил на городской квартире Чудо-юда, то есть, как ни непривычно мне это было говорить, с отцом и матерью. А ту однокомнатную, что родитель подарил мне еще до того, как признал сыном, я забесплатно сдал близнецам. Старый Чебаков был очень против этого. Он считал, что не хрен этим соплюхам жить отдельно, отбиваться от дома и от хозяйства. Но мамаша Чебаковых, Валентина Павловна, была очень довольна. Ей отчего-то казалось, что ее дочерей обязательно изнасилуют в электричке, если они будут ездить из Москвы домой. О том, что ее дочерей могут оттрахать без применения насилия, она как-то не думала. Игорь уверял ее, что взял с меня честное слово приглядывать за близнецами и не фиг за них бояться. Честное слово я держал. Это было очень легко сделать, потому что близнецы сами от меня не отлипали, влюбиться они в меня вряд ли влюбились, но вот замуж выйти прицелились обе. У нас в доме они были давно своими, мать они очаровали, а Чудо-юдо в них нуждался, ибо продолжал свои эксперименты. По курсу стали распространяться слухи, что у нас групповой брак и так далее, хотя на самом деле до третьего курса все шло пристойно и безо всякого секса. Скорее я считал их своими сестрами.

Но тут явился Мишка, закончив эту самую Сорбонну. До этого он дома не появлялся даже на каникулах. К нему ездили отец и мать. Письма и открытки присылал обычно по случаю праздников, да и то некоторые пропускал. Что он там делал в свободное от работы время — неясно, но, судя по всему, даром времени не терял. Во всяком случае, он уже тогда начал закручивать какой-то бизнес и денег у него хватало и на Канары, и на Балеары, и даже на Таити. Видимо, Сергею Сергеевичу все это доставляло некоторые хлопоты, потому что время самых крутых перестроек еще не пришло. Мишку все-таки вытащили из Европы и пристроили в какую-то международную контору, но со стабильным сидением в Москве. От большой тоски по Европе мой младший братец и довел наше целомудренное общество до грехопадения. Все вышло как-то раз под Новый год, который мы встречали в моей персональной однокомнатной. Выпили, закусили, потанцевали, а потом вышел, по выражению из «Калины красной», «маленький скромный бордельеро». Вроде бы все было очень приятно и без грубости, но положение осложнилось тем, что близнецы не только потеряли невинность, но еще и умудрились одновременно залететь… Потом они ровно три месяца нам с Мишкой ничего не говорили, хотя ни в чем не отказывали. Под веселье все абортические сроки были пропущены, а затем эти хитропопые существа доложили о своем состоянии, но не нам, а нашим родителям.

Вся пикантность ситуации была в том, что мы с Мишкой в ту роковую новогоднюю ночь были в прилично ужратом состоянии, а близнецы даже в голом виде выглядели довольно одинаково. Пресловутую родинку на шее, как и прочие различающиеся детали, наши косые глаза не запомнили, и кто из нас кого имел первым — не запомнили. Но зато хорошо запомнили, что после процедуры лишения невинности, ближе к утру, состоялся еще один трах со сменой партнерш.

Наверно, если б Чебаков-старший не допился до инфаркта еще в феврале, то он хватил бы его в марте. Игорь, оказавшись в доме за главного мужика, чего-то развыступался и даже собирался набить мне морду, но в результате получилось наоборот, и мы, помирившись, приняли историческое решение. Мишка вообще-то немножко упирался, но тут ему вновь посветила загранка, причем с обязательной женитьбой — иначе не выпустят. В апреле мы все дружно расписались в один день, и на свадьбах сэкономили немало. Кому с кем подавать заявление, разыграли на спичках. Я вытянул длинную, символизирующую Елену. Выдернул бы короткую — оказался бы мужем Зинки. Всем четверым было абсолютно по фигу.

Дети родились в сентябре — в течение одних суток. Не близнецы, но двойняшки. По мальчику и по девочке. Некоторое время мы все приглядывались, на кого кто похож, но потом плюнули. Мы ведь с Мишкой тоже оказались очень похожими. Не так, конечно, как Зинка с Ленкой, но то, что мы с ним родные братья, мог углядеть любой. Поэтому примирились на том, что все колхозное…

Теперь все четверо уже ходят в школу. Здесь же, в нашей «закрытой деревне». Уже год, как мы стали жителями этого дворца и крутимся каждый в своей сфере…

…Я прошел через свой подъезд и поднялся на второй этаж. На всякий случай заглянул в комнату Кольки, потом — Катьки. Малолетние хулиганы сопели мирно и успокаивающе. А на третьем этаже горел свет…

Лена сидела в кресле и дремала. Пульт дистанционного управления телевизором лежал у нее на коленях. Сам телевизор был выключен. На столике, справа от кресла, стояли две чашки и кофейник. По другую сторону на диване посапывала Зинаида. Наверно, Мишка сегодня где-то загулял. Сестрицы попивали кофеек и перемывали нам кости, покуда не заснули.

Супруга моя четко знала, как не допустить незаметного прохода мужа. Кресла, столик, диван составили нечто вроде баррикады, перелезть через которую совершенно бесшумно даже ниндзя не сумел бы. В принципе мне это было и не очень нужно.

— Тук-тук-тук! — сказал я, постучав по столику.

Ленка нехотя подняла руки вверх и потянулась:

— Который час, а?

— Четверть четвертого.

— А мы, значит, только что пришли? — Лена встала, уперла ладонь в свое увесистое левое бедро, прикрытое алым махровым халатом, и прищурилась. — Где моя большая скалка?

— Не знаю, — пожал я плечами, — может, ты кого-нибудь другого била, а?

— Ну-ка, принюхаемся… Интересно, какой же бабой от нас пахнет? — эта кривляка потянулась ко мне ноздрями, смешно вытянув шею.

— Только одной, — уверенно ответил я, укладывая ладони на мягкие бока, тепло и умиротворяюще ощущавшиеся под халатом, — Ленкой Чебаковой. Маленькой, жирненькой хрюшкой.

Да, это была уже не тощенькая длинноногая воображуля времен моего лжедембеля. Все округлилось, наполнилось, а кое-где и правда немного ожирело. Особенно после родов.

— Ах ты, гнусный волчище! — Ленка сделала страшную рожицу. — Я тебя не боюсь! Идем, сразимся!

Это уже была и вовсе игра. Бесконечная, глуповатая и смешная игра в Хрюшку и Волка, в Маугли и Багиру, в Пони и Ослика… Она тянулась уже семь лет и вроде бы не наскучивала, хотя порой я чувствовал себя полным идиотом, произнося следом за Ленкой — кандидатом филологических наук, между прочим! — массу всякого бессвязного, хохмического словесного поноса. Это была клоунада друг перед другом, нужный обоим элемент разрядки. Без нее мы давно бы свихнулись…

— Идем! Сразимся! — ответил я, выпятил несуществующее пузо и затопал тяжкими шажищами, которые скорее подходили не Волку, а Медведю.

— Ой, Господи… — сонно пробормотала проснувшаяся Зинка с дивана. — Распрыгались! Спать не даете…

— Ага! — с легким вызовом ответила Ленка. — А сейчас еще и трахаться будем! Завидно? Чао!

Близнецы друг на друга не обижались. Они тоже играли в игру, уже только свою, девчачью, может быть, придуманную ими еще тогда, когда они в своем общем яйце сидели…

— Счастливого траханья! — пробурчала Зинка. — Свет выключите…

Свет ей выключили. Уже закрывая за собой дверь, я увидел, как Зинка повернулась на живот и обняла подушку…

Кровать, здоровенная, пышная, словно тарелка со взбитыми сливками, соблазняла меня больше, чем Ленка. Все-таки я с работы пришел. Да и Ленка, хоть и бодрилась, но спать хотела. Нормальные люди в это время суток десятые сны досматривают.

Но мы-то были ненормальные. Не знаю, чем занималась вчера Ленка, но про себя я все хорошо знал. Мне не хотелось, чтобы среди ночи замаячила обугливающаяся рожа Круглова с лопнувшими глазами. И мне вовсе не нужно, чтобы во сне ко мне заявилось еще несколько десятков «клиентов». Нужно собраться, вцепиться в себя, выжать все, что еще есть, а потом провалиться в сон как в пропасть. И вылететь из этой пропасти часиков в двенадцать, со свежей головой и трезвыми мыслями. Мне завтра тоже не безделье уготовано… Но — стоп и еще раз — стоп! Все, что будет завтра — это завтра. Сейчас — только одни мысли — о Ленке. Думать о ее теле, о всем приятном, что у нее снаружи и внутри, о ее запахе, о ее волосах, о тех дурацких словах, которые будят Зверя…

— Гнусный, вонючий волчище… — прошипела Ленка, зло щуря глазенки, и, распахнув на мне пиджак, скинула его на ковер. — Как ты посмел явиться ко мне в таком виде? Я спущу с тебя твою колючую, серую шкуру…

Роль шкуры выполнили брюки и рубашка.

— Вот свинья проклятая! — зарычал я по-волчьи. — Я откушу тебе твой подлый пятачок! Ам!

Вместо съедения «подлого пятачка» получился долгий поцелуй, халат с Ленки свалился, мы соприкоснулись животами, с силой притиснулись друг к другу.

— Эй, волк, — прошептала Ленка, — а ты принес свою Главную Толкушку?

— Да! — заявил я грозно. — И сейчас я растолку в порошок всех лягушек!

— Нет, — по-поросячьи взвизгнула Ленка. — Я не дам в обиду лягушек! Я сама раздавлю эту ужасную Толкушку! Вперед!

Началась недолгая, но упорная борьба, Ленка вроде бы старалась повалить меня на лопатки, а я хотел наоборот, потому что вчерашней ночью Хрюшка уже оседлала Волка. Два раза подряд мы одно и то же не повторяли.

— Вот мерзкий волчище! — пищала Ленка. — Я откушу тебе Главную Толкушку!

— Я не дам тебе этого сделать, грязная поросятина! Ам! — и опять сладкие, отдающие кофе Ленкины губы слиплись с моими…

— Все равно я съем Главную Толкушку! Я проглочу ее нижним ртом! — взвизгнула Ленка, резко разбрасывая ноги в стороны…

— Вот тут ты и попалась! — прошипел я, и с «главной толкушкой» все стало ясно.

Ленка знала, что во время этого дела на меня очень сильно действует мат. Знали бы ее уважаемые коллеги по всяческой там филологии и структурной лингвистике, какие борзые словечки шептались, выстанывались и выкрикивались ею под скрип кровати! В этом почтенном кандидате наук жили добрые гены шабашника Чебакова, да и тот, поди, в гробу перевернулся бы, если б услышал, что бормочет его любимая доченька в минуты страсти… Самое нежное слово из этой серии было «засранец», но куда чаще сыпалось более крутое. Я тоже не опускался ниже «козы драной», и Ленку это заводило даже сильнее, чем меня. Подозреваю, что и сама она матюкалась именно для того, чтобы раскрепоститься и раскомплексоваться… Кроме того, она за последние несколько лет насмотрелась немало эротики и самой прямой порнухи, отчего приобрела привычку стонать и корчиться, будто ей кишки выпускают. Мне это тоже нравилось слушать, хотя иногда выходило слишком громко. Правда, дети спали на втором этаже, вроде бы и звукоизоляция у нас была не такая, как в «хрущобе», но все-таки однажды, когда Ленка особенно сильно взвыла, прибежал перепуганный Колька, и пришлось ему объяснять, что «мамочке плохой сон приснился».

Два таких крика, может быть, чуть потише, Ленка испустила и сегодня. Я продолжал свою бурную деятельность, но она вдруг сказала совершенно серьезным и нормальным голосом:

— Притормозите, мистер Баринов. Мне — хватит.

Я опешил, не зная, чего сказать, и остановился. Из гостиной донесся глубокий вздох Зинки.

— Вылезай… — упираясь мне в плечи, велела Лена. — Надень резинку и иди к Зинке. Не слышишь, как она мается?

— Интересное кино… — пробормотал я. — А она меня не огреет чем-нибудь?

— Не огреет. Иди, говорю!

А почему бы и нет? «Толкушка» вроде бы не устала… Я вышел в гостиную и подошел к дивану. Зинка уже не стонала, а только тяжело, напряженно дышала. Она ничего не говорила и ничему не удивилась, только быстро распахнула халат, под которым ничего уже не было, а потом откинула подогнутое правое колено на спинку дивана.

Я удивился еще раз, насколько они были похожи, и на ощупь, и по запаху. «Толкушка», на сей раз упакованная в средства защиты, особой разницы не почувствовала, да и вообще было впечатление, что Ленка не осталась в спальне, а перелегла на диван. Зинка тоже ругалась и стонала, но поменьше, хотя и более зло. Похоже, что ругала она даже не меня, а Мишку, который развлекался где-то, по своему парижскому обычаю. Я тоже ругался, и не потому, что хотел сделать Зинке приятное, а потому, что терпеть не мог работать «за себя и за того парня»…

Но финал вышел хороший, поджаристый, кусачий. Взмыленная Зинка поцеловала меня в ухо и прошептала:

— Спасибо! Ты настоящий друг, Димуля…

— Заходите еще… — усмехнулся я.

— На днях, — пообещала Зинка. — Если мой кобелина не уймется, я к вам переберусь… Ладно, пошла к себе. Спите спокойно, дорогие товарищи!

Запахнув халат, она отправилась в свое крыло, а я, сполоснувшись под теплым душем, полез под бочок к законной жене. Она спокойно и безмятежно спала. То же самое пришлось сделать и мне. Никаких кошмаров и дурацких снов я не увидел…

КОМИТЕТЧИК Утро настало часов в двенадцать, когда нормальные трудящиеся уже готовятся к обеду.

В постели я остался один — Ленка ушла на работу. Работала она в частном, но тем не менее капитально-закрытом учреждении, где наш Чудо-юдо был главным начальником. Официально заведение называлось «Центром трансцендентных методов обучения». Там же паслась и Зинуля. Я догадывался, чем они там занимаются, поскольку помнил, что Сергей Сергеевич разрабатывал еще десять лет назад. Сейчас все это спонсировалось фирмой «Барма» — во всяком случае, так считалось. Конечно, я не очень этому верил, так как у меня не было впечатления, что «Барма» имеет такие прибыли. У меня были разные подозрения, но я их держал в таких глубинах мозга, что они ни разу не всплывали наружу. Меня все это никаким боком не касалось, своих дел было полно, а потому залеживаться было некогда. Прежде всего надо было слегка размяться, поэтому я надел кроссовки, спортивный костюм и собрался сделать пробежечку.

В гостиной ворочалась с пылесосом и мебелью чернокожая девица в голубой униформе и совсем по-русски повязанной косынке на голове. Это была Зейнаб, сомалийская беженка, которую Сергей Сергеевич где-то раздобыл для экзотики. Мишка утверждал, что он ее то ли купил, то ли на что-то выменял. Большую часть времени она работала в Центре, где ее чему-то обучали, а утром выполняла обязанности горничной. Впрочем, у нее был какой-то странный график работы, и она могла появиться практически в любое время суток. То же самое было и с вьетнамкой Линь или Тинь, которая меняла сомалийку на следующий день. Обе, явно не без помощи моего отца, прекрасно и без акцента говорили по-русски.

— Дмитрий Сергеевич, — доложила Зейнаб, — Сергей Сергеевич вас ждет в спортзале. Так сказали.

— Спасибо.

…Чудо-юдо для человека, перевалившего полтинник, был здоров как бык. Он лихо разминался со стокилограммовой штангой поблизости от бассейна. Волосатые мышцы так и перли в глаза.

— Привет, сынок, — сказал он. — Все нормально?

— Как видишь… Кроме «девятки», все прошло штатно.

— «Девятка» — это ерунда. Я вчера разобрался где надо. Они что-то перепутали и водили не того, кого следовало. Получат нагоняй.

— Интересно, — хмыкнул я, — ошибочка, видишь ли, у них! А пост наблюдения с инфракрасной оптикой в доме напротив, это тоже по ошибке?

— С постом я тоже выяснил, — кивнул отец. — Там кому-то померещилось, что к нам должны приезжать некие уголовники. Пусть сидят. Никто к нам не приезжает, ты работаешь изредка по ночам… Даже удобно. Алиби всегда стопроцентное. Если, конечно, ты не будешь уж слишком высовываться… Что вы вчера выяснили?

— Предположительный заказчик — некий Славик. Телефон 289-32-13. С Кругловым познакомился через Званцева Сергея Михайловича, он же Звон. Уголовник из Запрудненска. По непроверенным данным, сидел вместе со Славиком по 146-й.

— Подельников в одну зону? Странно…

— Это я сказал неправильно. Звон сидел по 146-й в одной зоне со Славиком.

— Вот видишь, что получается, когда неправильно размещаешь слова! Следи за речью, ты же образованный человек… Ладно, что еще?

— Круглов познакомился со Звоном через Вику. Любовница Звона ее подруга. Круглов знает не киллера, а его связника, Леху. Их свел наш общий знакомый Рожков по кличке Рожман. Между Лехой и Кругловым — бабка Мирра Сигизмундовна. Молчановский, 3, квартира 5.

— Все?

— Пока да, — вздохнул я.

— Уже немало. Хотя Славик тоже только посредник. Мне это ясно. Уровень не тот. Может быть, зря я велел насчет Круглова, а? Он все-таки Леху этого видел…

— Тебе виднее, я сделал, как приказано. Теперь я его не воссоздам. Слишком измельчили.

— Меа кулпа! — развел руками отец. — Ты сейчас, конечно, будешь поднимать материалы на Славика?

— Обязательно. Раз мы вышли на середину цепочки, надо идти вверх и вниз.

— Конечно. Хотя я почти уверен, что Славика уже обрубили. Или обрубят завтра. А вот Звона, может быть, и не тронут. Советую сосредоточиться на Звоне. В общем, работай…

Спасибо, это я и сам знаю. Работать надо, раз отец говорит. Ноги несли меня по тропинке, протоптанной вокруг нашего гектарного участка. Первый круг, второй, третий… Странное мне нынче досталось развлечение — киллера искать. Раньше, если что случалось, искали заказчика. Кто такой киллер? Работяга. Заплатили — сделал, не заплатили — послал на хрен. Ему не интересно мстить, поскольку его дело — десятое, а номер — шестнадцатый. Мстят тому, у кого зародилась идея, что какой-то человечек мешает жить другим, борзеет, лезет не в свои дела, знает слишком много, жадничает и так далее. Обычно народ, который интересуется такими делами, имеет своих работничков. Разной квалификации. Есть одноразовые ребята: шпана, бомжи, продувшиеся урки малого калибра. Некоторым даже обещать плату не требуется. Должок обещают списать — и все. А потом — отрубают. И желательно с оставлением улик для товарищей ментов. А те и довольны — убийца найден, дело закрыто, судить некого. Если еще при том и пушка «грязная» останется, из которой уже штук пять завалено, и в пулегильзотеке кое-что подсобрано — вообще шикарно. Закоренелый убийца не выдержал угрызений совести и пустил себе пулю в лоб (или в висок, в рот — куда там их еще пускают?).

Но одноразовых посылают только на мелкую дичь. К солидному человеку они подхода не найдут. Например, к такому, как Разводной. Чтобы замочить такого лося, нужен спец, умелец. Техника нужна соответствующая, разведка, обеспечение. И прежде всего — трезвая, умная голова. Это не рецидивисты, у которых пальчики в десяти местах отпечатаны и морды весь УР Российской Федерации и бывшего СССР выучил наизусть. Никто их физиономий не знает и по малинам их искать бесполезно. Живут себе и трудятся, женятся и разводятся, детей воспитывают и учат их быть добрыми и честными… Наверно, и жены их, когда мужья в командировку уезжают, — погуливают. Живет человек в Сыктывкаре, а на работу приезжает в Москву. На какой-нибудь неприметной дачке лежит его рабочий инструмент — спортивная мелкашка, старый добрый мосинский винтарь с оптикой времен финской войны, армейская дылда «СВД» или, как в нашем случае, 9-миллиметровый «винторез» — спецназовская техника бесшумного и очень точного убийства. Ее на базаре из-под полы не купишь. Значит, есть у нашего незнакомого друга хороший спонсор, который может ему сделать такой подарок. А значит, есть фирма, которая такие заказы берет и выполняет. Вот тут-то вся путаница и началась. Во всяком случае, в нашем конкретном деле.

Когда уважаемый в блатном и коммерческом мире Костя Разводной потерял способность радоваться жизни, из-за сквозной дыры через все мозги, народное хозяйство, принадлежавшее его фирме, очень сильно заколебалось. Некоторые граждане сказали, что дела они хотят вести сами, а на официального Костиного преемника Гошу Гуманоида положили с прибором… Гоша сразу заподозрил, что все дело в этих нехороших и некультурных гражданах, в частности, по этому списку проходил и гражданин Круглов Андрей Михайлович, на данный момент уже покойный и перемолотый вместе со шлаком в неплохой наполнитель для строительных блоков.

Гоша, однако, имел все основания думать, что в Москве у него мало шансов дожить до глубокой старости, ибо желающих обратного было очень много. Поэтому он провернул несколько многоходовых перекидок капитала на фиктивные счета каких-то липовых инофирм, поставлявших нечто эфемерное из очень дальнего зарубежья, а с этих счетов все уплыло еще дальше. Далее уплыл и сам Гоша, оставив московскую общественность наедине с тем самым прибором, который эта общественность собиралась положить на Гошу.

Впрочем, такова была официальная версия. Распространялась она как раз теми гражданами, которые не считали Гошу властителем своих умов. Те, которые держались за Гошин хвост во время его кратковременного царствования, считали, что все это лажа, и Гоша не убегал никуда дальше МКАД, в ремонтируемый асфальт которой его и закатали. А вот кто закатал, у них были разные мнения.

Все эти скандалы в благородном семействе вроде бы никак не колыхали честную совет…, ну блин, никак не привыкну!.. российскую фирму «Барма», а тем более ее трудоголика-референта по специальным вопросам со свободным графиком посещения. В конце концов, могли бы и сами разобраться, кому выпускать кишки, а кого превращать в шлак. Если Гоша вместо того, чтобы эвакуироваться, дал себя закатать в асфальт, то это были его личные трудности.

Однако довольно давно уже, кстати, господина референта по специальным вопросам вежливо просили выполнять разовые поручения, несколько удаленные от той специальности, которая была указана в его дипломе. И генеральный директор «Бармы», дражайший братец Михаил Сергеевич — вот дал Господь имя и отчество! — имел к этим поручениям весьма отдаленное отношение.

История с Кругловым началась всего-навсего позавчера, когда Чудо-юдо после завтрака поднялся со мной в свой кабинет и пояснил, что надо сделать с Кругловым и о чем его перед этим спросить. Такие задачи я получал уже не раз и не два. Были и покруче. При этом отец давал ровно столько объяснений и указаний, которых было достаточно, чтобы я по ошибке не превратил в шлак какую-нибудь постороннюю личность, а о сути проблемы имел самое смутное представление. «Догадайся с трех раз!» — как любил говорить Варан. Догадываться, что есть что, мне в принципе не запрещалось, но вот показывать свою догадливость не следовало. Даже отцу родному. Я еще в самом начале своей последембельской карьеры убедился, что он может все. Или почти все. В том числе и убрать своего собственного сына, которого вернул себе через двадцать с лишним лет, вопреки козням цыган, питерской и московской ментур, учреждений Минздрава и Минпроса, Советской Армии и непонятных зарубежных структур.

Нагоняи от Чуда-юда я получал довольно часто. Прежде всего, из-за привычки лазить самому в те места, куда человеку из приличного дома соваться не следует. Родителю отчего-то казалось, что такие толковые ребятки, как Варан, Мартын или Фриц, все могут сделать сами, а мне достаточно осуществлять над ними чуткое руководство и оплачивать услуги. В теории оно, конечно, было верно. Засветиться, особенно на ранних стадиях деятельности, пока я еще не набрался наглости, опыта и бессердечия, а также еще не окончательно потерял совесть, было очень даже просто. А это могло плохо отразиться на финансовом положении Сергея Сергеевича и потребовать таких дополнительных расходов, которые превысили бы прибыль от проводимых мною мероприятий. Боюсь, что тогда папочка предпочел бы рентабельности ради организовать мне внезапную кончину от сердечного приступа. Во всяком случае, он пару раз мне на такую возможность намекал. И опять-таки, с точки зрения теории, он был бы прав на все сто процентов.

Однако теория теорией, а практика практикой. Согласно теории, мы уже давно должны были жить при коммунизме, однако вместо этого въехали в довольно странный капитализм, который начали строить бывшие партработники и пламенные комсомольцы, вроде разных там Михаил Сергеевичей… По теории я не должен был лазить по котельным и поджаривать клиентам пятки, но иногда это делать нужно и даже необходимо. Да, у меня уже имелось несколько групп, которым можно было дать работать самостоятельно. Все они работали, не ведая о том, что существуют другие, но хорошо зная, что я — командир, Капрал, Барин, Змей и прочая, и прочая. В одних городах знали Барбароссу — там я появлялся с рыжей бородой и в кудрявом парике — прямо клоун какой-то. В других — Джипа — мама родная не узнала бы меня с такой цыганской мордой и карими контактными линзами в глазах. В принципе Еремей Соломонович, профессиональный гример, которому поручалось придавать мне тот или иной образ, мог бы сделать из меня и негра, и даже еврея. Однако от негра отказывался я — слишком в глаза бросается, а от еврея он меня сам отговаривал:

— Дима, еврей — это не внешность, это состояние души…

И поскольку душа у меня, несмотря на остатки памяти Ричарда Брауна, все-таки оставалась русской, я с ним соглашался.

Каждая из групп начинала с того, что знакомилась со мной и делала пару-тройку работ при моем непременном участии. За это время я успевал разглядеть, чего стоит каждый из команды и кто у них сможет стать моей заменой. А они успевали понять, с кем имеют дело и на какие приятные и неприятные моменты могут рассчитывать. Приятным, разумеется, было получение «хрустов», а вот неприятных было гораздо больше. Речь шла не только о перспективе проглотить в процессе работы лишнюю дозу свинца, но и о некоторых психологических нагрузках. Если я видел, что кому-то неприятно осмаливать клиента паяльной лампой или проглаживать утюгом, то старался приучить его к этому. Если он, наоборот, слишком увлекался этим делом и забывал, что все это делается отнюдь не ради отдыха и веселого времяпрепровождения, то объяснял данному товарищу некоторые из христианских заповедей и ставил на вид — то есть на морду — пару фингалов. Если же дальнейшие воспитательные меры становились бесперспективными, товарищ обычно переставал функционировать и выходил в тираж погашения. Публика должна была убояться таинственной и страшной личности, которая нигде не живет, но везде присутствует. Лишь потом, когда находился прочный зам, на которого можно

было положиться и держать на поводке через связника, я оставлял эту группуна самообеспечении с обязанностью выполнять все, что придет через моих связных.

Варан и Ко были одной из московских групп. Вышел я на них одним из традиционных способов: через ментовку. Они, видишь ли, решили рэкетом заняться. Самостийным и незалежным, як та ненька Украина. По молодости и глупости, если б не попали в милицию, то могли бы нарваться и на худшие проблемы. Некий Филон, чью территорию они начали стричь, даже выпучил глаза от такой наглости. Он-то честно платил по центробежной линии в вышестоящие инстанции и никогда не превышал полномочий в отношении подзащитных ларечников. Естественно, что для молодых нахалов он был готов пойти на снисхождение и обеспечить им только полтора месяца отдыха в санатории имени Склифосовского. На первый раз. Это было еще очень гуманно. Если бы юная борзота сунулась на другую толкучку, допустим, туда, где командовал Сослан,

то перспектива быть обнаруженными в мусорном контейнере со вскрытой безнаркоза брюшной полостью у них была бы стопроцентной. Но Варану и его друганам, мягко говоря, повезло. Омончики проводили очередной рейд, и кто-то из ларечников, блюдя интересы свои и Филона, подставил малограмотных под резиновое дубье. Бойцы, которым наскучили пустопорожние бомжи — их они отлавливали для отчетности, — с великой помпой доставили Варана, Мартына, Фрица, Бетто и Чупу в ближайшую контору и запихали в «обезьянник». Первые трое вполне могли потянуть на 148-2, потому что у них обнаружились самодельные кастеты и финки, стало быть, была угроза убийства или нанесения тяжких телесных. Это сулило жутким бандюгам семь лет очень скучной жизни, плюс могла сработать и 218-я статья в той части, где про холодное оружие. Обиженный Филон мог распорядиться, чтобы этих некультурных мальчиков опетушили еще в СИЗО и в зону отправили уже с соответствующей служебной характеристикой. У Бетто и Чупы положение было чуть легче, поскольку у Бетто карманы были пустые, а Чупа была и вовсе девушкой, а потому доказать, что они имели что-то с ларечника, было трудно. Но беда была в том, что дети попытались сопротивляться омоновцам и вполне могли заплыть под 191-прим. У

кого-то из бойцов обнаружилась подходящая царапина на морде, а маникюр у Чупы был достаточно острый. Само собой, что царапина подводила Чупу под вторую часть 191-прим., поскольку сопротивление было связано с насилием. Это обещало и ей, дуре, от года до пяти.

Спасло этих дурачишек-романтиков только то, что один из моих корешков, зам. по профилактике того самого отделения, решил поинтересоваться, не пригодятся ли мне эти ребятки. Майор-профилактик, как известно всей мировой общественности, работает со стукачами и, строго говоря, не должен особо звонить о своих ценных кадрах. Однако этого майора закупил с потрохами Филон, поскольку ему было очень интересно знать, что о нем думают в определенных кругах районной общественности. Не знаю, на чем подцепил майора Филон, но я-то зацепил его как раз на связи с Филоном. В один прекрасный день к майору пришел товарищ, предъявивший удостоверение сотрудника

госбезопасности, и объяснил профилактику, что его материальное благополучие может очень пошатнуться и подполковничьи погоны останутся недостижимой мечтой, ибо мечтать о них не запрещено, даже сидя в спецкомендатуре. Майор побаивался, что такая разносторонняя деятельность повредит его здоровью, но, к счастью, оказался мужиком сообразительным и пообещал «комитетчику», что будет немножко, в меру возможности, помогать службе «Железного Феликса», делясь с ней информацией и агентурой.

Вот по этой самой причине профилактик и подарил мне Варана. Я посетил его дома, где Александр Андреевич Воронов — таково было паспортное имя этого гражданина — грустно сидел со старушкой мамой, уже начавшей сушить сухари. Варана выпустили под подписку о невыезде, но отнюдь не обещали ничего хорошего. После предъявления весьма солидной ксивы мамашка Варана совсем упала духом, и мне пришлось успокаивать ее тем, что обстановка сложная, перемены носят двоякий характер, где позитивные моменты перемежаются с негативными, а молодежь социально дезориентирована и понимает демократию как вседозволенность. Опять же кругом так много вкусного, а купить не на что. Варан слушал, балдел и ждал, когда же я начну ему шить организованную преступность, ибо ксиву мне выписали от этого отдела. Заболтав мамашу разговором о растущей гуманизации нашего правосудия, закинув несколько пробных камешков и поговорив по душам о семейных проблемах Вороновых, я углядел, что из Варана и его мамы вышли бы честные советские граждане, не будь этой чертовой перестройки. Мамаша, разогревшись и почуяв во мне скрытого оппозиционера, вывалила все, что она думает о предержащей власти, московском правительстве, родной супрефектуре, РЭУ, милиции, предпринимательстве и частной собственности. При «отце родном» за такое количество матюков в адрес властей, высказанных «представителю органов», Магадан ей был бы уже обеспечен минимум лет на десять, а может быть — и «без права переписки». Я же только вежливо поулыбался и покивал, а потом попросил Марью Николаевну оставить нас с Сашей тет-а-тет, для мужского разговора.

Варану тогда было уже двадцать два, он отслужил в морпехе, вымахал на метр девяносто шесть. Отец от них удрал еще двадцать лет назад, жил сейчас в каком-то близлежащем зарубежье и, судя по всему, не бедствовал, но матери не помогал с тех пор, как Варану сравнялось восемнадцать. По исполнительному листу жизненные потребности Саши Воронова оценивались в двадцать рублей, ибо официальный заработок его папаши исчислялся в восемьдесят целковых. Само собой, что заботливый папа нагревал ручки на куда большую сумму, но все как-то забывал поставить об этом в известность государство. До армии Варан немного повкалывал на заводе, после вернулся туда же, но сорок штук в месяц явно не устраивали этот растущий организм. Попытки торговать водкой с рук больших оборотов не приносили, зато слава штатного мордобойца привлекала к нему ребятишек. На Варана еще в детской комнате имелся неплохой материал, позже была пара залетов в отделение, причем последний, непосредственно перед армией, — с отсрочкой от исполнения приговора, естественно по 206-2.

После армии Варан меньше драться не стал, но попадать в милицию до последней осечки ему не случалось.

Я тихо и скромно повел его на откровенность, щипанул за душу, рассказав о своем детдомовском прошлом — разумеется, без хэппи-энда, — встречи с родителями! — и, в общем, нашел точки соприкосновения. Само собой, Варан, помня о предъявленной ксиве, сильно сомневался, не влипнет ли он еще круче, и поэтому пришлось ему открыть глаза на многое. Например, на то, что в зоне, которая приближается к нему с каждым часом, ему не следует особенно хорохориться и уповать на свои могучие плечики, деревянные кулачки и другое оборудование. Там и своих амбалов достаточно. Во всяком случае, чтобы слегка поломать слишком борзую молодежь. Во-вторых, я ему объяснил ситуацию с Филоном и намекнул, что если Варан поведет себя неправильно, то меру пресечения ему пересмотрят, и всего через сутки бедного Сашу посадят на парашу, а к вечеру он уже будет кукарекать. Мягко прижав гражданину Воронову психику, «комитетчик» постепенно подвел его к пониманию, что жизнь на воле гораздо полнее, интереснее и комфортнее, чем в тюряге. Это он, в общем, знал не хуже моего, а потому, едва увидел надежду на благополучный исход, весьма заинтересовался моими тонкими намеками на толстые обстоятельства.

А намеки эти состояли в том, что новые гуманистические начала в нашем демократическом российском правосудии требуют вдумчивого и неоднозначного подхода к правам и свободам личности, понимания социальных особенностей каждого индивидуума и правильной, адекватной оценки общественной опасности его деяний. Что задачи борьбы с организованной преступностью выдвигаются в настоящих исторических условиях на первый план, и первейшей задачей текущего момента является предупреждение готовящихся преступлений и неотвратимость наказания за уже совершенные…

Когда я начал про неотвратимость, Варан уже был готов. Он все понял правильно. В том смысле, что был готов сотрудничать и с милицией, и с КГБ, и с ГРУ, и даже с ЦРУ — лишь бы не сесть в СИЗО, не говоря уже о зоне. Заполнив стандартную подписочку, Варан, однако, все еще очень сильно волновался. Прежде всего за друзей. Это меня порадовало. Я понимал, что Варану, заводиле всей этой пятерки, будет очень стыдно, если его вдруг выпустят, а всех прочих посадят. Авторитет Варана на родной улице сильно пошатнется, и ему станет очень неуютно — на стукачей, бывает, кирпичи падают… Конечно, я сказал, что не допущу, чтоб его вычислили, и Мартын, Фриц, Бетто и Чупа не сядут до тех пор, пока Варан будет удерживать их от противоправных деяний.

Пришлось выслушать полкило заверений в том, что и сам Варан и другие товарищи горе-рэкетиры, будут умненькими и благоразумненькими, как Буратино. Я как бы невзначай поинтересовался, а чем, собственно, гражданин Воронов собирается добывать хлеб насущный? Ударных комсомольских уже нет, ударных капиталистических — еще нет, стало быть, перековываться негде. Варан смешно пробубнил что-то насчет родного завода, но я грустно заметил, что завод, по моим точным данным, сидит на мели уже полгода и его героический рабочий коллектив сейчас в основном толчется на базарах, пытаясь продать болты, гайки, гвозди и еще кое-что из оборудования. Варан еще подумал, поглядел на потолок и прочел там что-то насчет института. Я вслух посоветовал ему дерзать, но при этом объяснил, что за хорошее высшее образование надо хорошо платить, а с тем, которое дают за бесплатно, выше ста-полутораста тысяч работу найти трудно. К тому же, прогуляв два года после армии, Варан уже в общей сложности пять лет не видел учебников, а потому я опасался, что он их даже прочесть не сможет.

Варан опять посмотрел на потолок, но больше там ничего не разглядел. Вот тут я и предложил ему посодействовать в обретении хорошей и высокооплачиваемой специальности… Варан насторожился, но когда узнал, о чем речь, аж рот открыл.

Я предложил Варану пройти полугодовой курс обучения в некой секретной школе под Москвой, где из него сделают приличного человека, которому цены не будет. Возможно, намекнул я, что и кому-то из его близких друзей найдется там место.

Школа такая у нас действительно была. Располагалась она в десяти километрах от того самого поселка, где когда-то я повстречался с отцом, сестрами Чебаковыми и еще многими хорошими знакомыми. Там до 1991 года находилась какая-то небольшая войсковая часть, которую за ненадобностью сократили, оставив пустовать пару-тройку гектаров, обнесенных неплохим бетонным забором с барачного типа казармой, кухней, подсобками, гаражом и, что самое главное — хорошими бетонными подвалами. Игорь Чебаков, уже тогда кое-чем ворочавший, положил глаз на эту территорию, замыслив развернуть могучее хозяйство, способное производить в год несколько тонн шампиньонов, вешенки и папоротника-орляка, которые, как он считал, можно загонять за валюту. Конечно, мечтать не вредно, но я лично сильно сомневаюсь, что Игоряша заполучил этот кусманчик, если бы действовал сам по себе. Весьма возможно, что ему могли бы по ходу дела даже свернуть шею. Однако Чебаков-младший вовремя вспомнил о том, что его сестрицы доводятся снохами Сергею Сергеевичу. Вопрос в кратчайшие сроки был рассмотрен в нужных инстанциях, и Игорь получил лакомый кусочек. Но не бесплатно, а за добрую услугу. На территорию будущего грибного концерна тихо и незаметно вселилась на правах субаренды школа телохранителей и частных детективов, возглавляемая неким господином Ли Тимофеем, который с удовольствием отзывался на кличку Тимур. Тимур был профессионалом не только в родном корейском таэквондо, но и еще в трех-четырех видах восточных единоборств, а стилей каждого вида знал еще больше. Помимо него там была еще пара-тройка инструкторов с кагэбэшным и спецназовским прошлым, несколько уволенных милицейских, десантников и вэвэшников. Курсантов набиралось немногим больше, чем инструкторов, не больше тридцати человек. Но занимались с ними на совесть. Я в школе не появлялся, примерно четверть курсантов были моими «крестниками».

Те три четверти, которые прописывались в школе без моего участия, меня не колыхали. Кто их курировал, кем они потом становились и чем занимались — меня не интересовало и не должно было интересовать. Зато из оставшейся «моей» четверти каждого выпуска я делал одну-две группы вполне стоящих работников.

То, что Варан привел с собой еще четверых, было ему большим плюсом. Он явно мог сделаться самостоятельным командиром, но его надо было еще чуть-чуть доработать. Так же, впрочем, как и его ребят. Мне немножко не нравилось, что в их команде есть баба, то есть Чупа. То ли я, по старости лет, не понимал перемен мировоззрения сов… российской молодежи, то ли был слишком традиционен, но мне казалось, что у бабы в нашей работе слишком мала область применения. Однако в первые же выезды на реальные дела Чупа сработала так, как дай Бог каждому мальчику. В том, что именно она влепит Кругловой пулю, я не сомневался. Причем сделает это четко, тихо и, можно сказать, естественно. В позапрошлый выезд именно эта естественность в ее поведении меня приятно удивила. Жена очередного клиента — тогда о деле Разводного еще и речи не шло — очень сильно заволновалась и заплакала. Чупа, изображавшая понятую, сказала очень сочувственным и даже ласковым голосом: «Ну что вы, что вы! Не надо так расстраиваться, все образуется! Посмотрите, у вас реснички потекли… Пойдемте, я вам помогу. Где у вас ванная?» Вот так все и образовалось — главным образом, дыра в голове у потенциально вредной свидетельницы.

Остальные были попроще. Фриц лучше других водил машину, поэтому обычно его сажали за руль, в замках и электронике соображал Мартын, который очень любил пользоваться паяльником или другими нагревательными приборами. Бетто каких-то ярко выраженных плюсов не имел, но зато никогда не спорил и не выступал.

Сегодня все они могли отдыхать. У меня была деловая встреча, на которой мне не нужно было лишних свидетелей.