"Московский бенефис" - читать интересную книгу автора (Влодавец Леонид)

СМЕНА ПРОФИЛЯ

В этот раз я вернулся домой почти в одиннадцать, Ленка накормила меня бутербродами и напоила чаем.

— Наш дедушка, — она имела в виду Чудо-юдо, — сказал, что завтра предложит тебе сменить профиль работы. Как это понимать?

— Не знаю, — вздохнул я, — не справляюсь, наверно. Заставит ящики грузить, чувствую!

— Полезно, а то ты уже жиреть начал. Толкушку принес?

— Вроде бы, — вздохнул я, украдкой понюхав ладонь: не пахнет ли порохом. Нет, отмылся я в офисной ванной как следует.

— Не бойся, сегодня Мишка у Зинки, так что, кроме меня, никого трахать не надо…

— Слава тебе, Господи, — перекрестился я…

…Утро началось с вызова к отцу. Чудо-юдо был в неплохом настроении. Видимо, он уже получил реляцию от Джека и ждал от меня контрольного доклада. Рассказав все более-менее связно, я увидел, что папаша почти повеселел.

— Хорошо, — сказал он. — Вы вчера сделали очень полезное дело, и прямо скажу — чисто сработали. Но само собой, не жди, что я начну тебе объяснять что-либо. В Москве тебе сейчас появляться не следует. Там начнется порядочная возня, и лучше быть в сторонке и не путаться под ногами. Я предлагаю тебе немного поработать со мной. В Центре. Как-никак, в России ты единственный, кто пережил прямую и обратную интротрансформацию.

— Значит, я опять в Брауна буду переквалифицироваться?

— Нет. Не в Брауна. У того парня теперь шестеро детей, он ворочает миллионами, и ему даже не снится, что он был Коротковым. А вот архивированную память Брауна мы попробуем развернуть…

— Что это за штука? Вроде архивированных файлов компьютера?

— Почти то же, только в мозгу.

— Там что-нибудь интересное может быть?

— Может. Хотя я еще и не знаю, что именно. Но то, что такая память есть,

— несомненно.

К роли подопытного кролика я привык. Таинственная «руководящая и направляющая», которая ничем себя не выдавала во время вчерашних ночных похождений со стрельбой, вдруг четко приказала: «Работай с ним! Это очень важно!» А раз так — то слушаться папу нужно.

В Центр Чудо-юдо привез меня только к вечеру. Даже к ночи скорее. До этого я впервые за долгие месяцы смог повозиться с Колькой и Катькой, послушать их бестолковую болтовню, поскольку двойняшки орали все наперебой, рассказывая о том, чему их учат в школе, поиграть с ними в «Денди», побегать на лужайке и вообще разгрузить башку от ненужного хлама мыслей.

До этого я несколько раз бывал в святая святых отцовского царства, но только потому, что мне приходилось привозить Чудо-юде нечто срочное, которое надо было передать, не дожидаясь его возвращения с работы или тем более завтрашнего дня. Все сводилось к тому, что после звонка охрана меня пропускала наверх, я отдавал отцу бумаги, фотопленки, дискеты или кассеты — то, что нужно было отдать, после чего он звонил вниз, мол, выпустите моего оболтуса.

Теперь же, забирая меня в Центр, Сергей Сергеевич объявил, что мне, возможно, несколько дней придется провести у него в «стационаре».

— Ага, — сказал я злорадно на ухо Мишке, — теперь тебе придется «за себя и за того парня»!

Лосенок довез нас до проходной. Дальше его не пустили. Чудо-юдо даже для своей машины не делал исключения. На территорию Центра автомобили не допускались. Даже грузовики, время от времени доставлявшие оборудование, разгружались на складе вне территории Центра, а их содержимое потом перевозилось в Центр по системе лифтов и подземных транспортеров.

Сам по себе Центр был приземистым двухэтажным зданием, со всех сторон окруженным деревьями, как бы врытыми в склон небольшого холма. То, что торчало из земли, было примерно десятой частью упрятанного под землю. Внутри было пять подземных этажей, да и первые два, надземные, уходили в глубь холма еще метров на сто.

Пройдя КПП, где стояли плечистые ребята в униформе без знаков различия, но с мордами бывалых кагэбэшников, мы отправились к главному зданию Центра. Перед входом в просторный холл, где бил маленький фонтанчик — Чудо-юдо страстно любил фонтаны! — нас встретил еще один пост охраны. Затем мы оказались у лифта.

— Так-с, — сообщил Чудо-юдо, — на минус-третий…

Кабина понесла нас вниз. Я смотрел на отца и удивлялся. Он явно ждал чего-то впечатляющего, несомненно, волнуясь, но в то же время предвкушая успех.

Доехали, двери открылись, и мы вышли в коридор.

— Тишина, — хмыкнул отец, — народ уже разбежался.

Что-то похожее я, несомненно, уже видел. То ли в лечебнице доктора Брайта, то ли у «главного камуфляжника», то ли еще раньше, в Германии, когда меня перепаяли в Брауна. Странное смешение больницы с физической лабораторией.

— Ты здесь, по-моему, не бывал? — спросил Сергей Сергеевич.

— По-моему, нет… — ответил я неуверенно. — Если, конечно, все, что со мной произошло, не сочинили здесь…

Чудо-юдо ухмыльнулся. Эту версию он сам когда-то для меня придумал. Но о том, что это было не так, я думаю, он знал лучше меня.

У кабинета номер 38 — такой номер красовался на прочной стальной двери -отец вытащил маленький пульт вроде тех, какими оборудованы новые телевизоры. Но этот пульт управлял дверьми. После набора одной комбинации знаков стальная дверь с шипением ушла влево, в паз стены, но показалась новая дверь всего в трех метрах от первой. Едва мы переступили порог первой двери, как она за нами закрылась, после чего, набрав другую комбинацию цифр, Чудо-юдо открыл вторую дверь.

За этой дверью оказался отсек, чем-то похожий не то на барокамеру, не то на космический корабль. Посреди отсека стояло кресло-ложемент, в котором вполне можно было стартовать на «Союзе». Его можно было поднять вертикально, вывести на горизонт, наклонить под любым углом и, вероятно, даже провернуть на 360ё. Вдоль стен располагались многочисленные приборы и пара компьютерных рабочих мест. За одним из них сидела крупная веснушчатая дама лет сорока, которая при нашем приходе встала и широко улыбнулась…

— Вот, значит, какой отпрыск у нашего Сергея Сергеевича! — сказала она с легким подобострастием. — Очень приятно, меня зовут Клара Леопольдовна!

— Дмитрий, — сказал я застенчиво.

— Наслышана о вас немало… — заметила баба, и я глянул на отца, который сделал неопределенное, но понятное мне движение пальцами, означавшее: «Пусть болтает! Ничего она о тебе не знает…»

— Ладно, — прервал сотрудницу Чудо-юдо. — Будем работать, Кларуня. Сейчас пристроишь отпрыска в ложемент, снарядишь его всеми датчиками, проверишь аппаратуру и пойдешь домой. А я пока просмотрю распечатки по 329-му препарату.

Отец уселся за свободный терминал и защелкал клавишами.

Клара Леопольдовна указала мне на вешалку у входа и сказала докторским тоном:

— Раздевайтесь до трусов.

Когда я разделся, сотрудница Чудо-юды поставила ложемент вертикально, и я понял, что мне надо встать туда, где на мягкой обивке были нарисованы ступни.

Клара Леопольдовна пристегнула меня к ложементу эластичными ремешками, которые почти не чувствовались, но в то же время достаточно прочно зафиксировали меня в ложементе. После такой упаковки Клара взяла какой-то прибор, похожий на радиометр со щупом и начала водить щупом по моему телу. Временами раздавался писк, Клара подносила щуп ближе, начинала вращать его в определенном месте и, когда писк усиливался до максимума, нажимала на спусковой крючок какого-то устройства, прикрепленного к щупу. Устройство пшикало, и на мою кожу налипало что-то вроде большой таблетки с усиками.

— Это датчики, — пояснила Клара, — я их ставлю на энергетически активные точки.

Я и не знал, что энергетически активные точки у меня есть на лбу, шее, груди, животе, под мышками и на ногах.

Дама уселась за свой терминал и начала тестировать свои приборы. Теперь они с Чудо-юдом стучали одновременно, и это было похоже на какую-то перестрелку.

— Все в порядке, — доложила Клара Леопольдовна. — Можете работать.

— Спасибо, Кларуня, — сказал отец, — ты свободна как ветер. Но завтра в 8.30 — чтоб без опозданий. На всякий случай приготовься, что вызову еще сегодня.

— Чао, бамбино, сорри! — фальшиво спела Клара и удалилась, открыв первую дверь. Долетело и шипение второй.

— Ну-с, — сказал отец. — Как себя чувствуешь?

— Нормально.

— Это хорошо. Сейчас я тебе первый и последний раз сделаю больно. Введу один препаратик…

— Не «Зомби-7», случайно?

— Нет. Это наш отечественный аналог «Зомби-6», но с некоторыми дополнительными свойствами. Называется «препарат ј 329». Строго и по-советски. Конечно, еще не очень испытан, но тем не менее многое предсказать в его действии можно…

— А остальное, стало быть, нельзя?

— Прежде всего я тебе должен повторить, что коды к архивированной памяти Брауна я знаю, но не знаю, что там. Риск небольшой, но есть. Можно налететь на самоликвидатор…

— И, стало быть, я копыта отброшу? — это было очень интересно знать.

— Думаю, что такой вариант маловероятен, хотя и возможен. А вот мгновенное стирание всей брауновской памяти произойти может. Тогда ты останешься только с тем, что было в голове у Короткова-Баринова.

— Неплохо бы…

— Мне этот вариант лишь немногим приятнее того, который ты охарактеризовал как «копыта отбросить». Понимаешь?

— Не очень.

— Очень приятно. Теперь о том, что ты будешь чувствовать и видеть. Конкретно — я понятия не имею. Зачем и как у Брауна эта память хранилась, когда ему ее туда запихали и почему перенесли тебе, а не вернули хозяину, — тоже не знаю. Пока я распечатал только одну архивированную ячейку из своего собственного мозга. У меня их десять. У тебя, судя по тем данным, которые я снял еще десять лет назад, — сто двадцать шесть. У человека столько не бывает. Либо ты — это инопланетянин, который, однако, слишком похож на меня, либо тебе досталось наследство от Брауна. Вот такая у меня логика.

— Сто двадцать — это на порядок выше, чем у тебя, — прикинул я. — А сколько у человека таких «файлов» в среднем?

— Было известно, что до 25. Но чтоб 126! Такого не было.

— Если у меня от рождения было, скажем, 25, то от Брауна мне перешло 101! Это еще на четверых нормальных хватит!

— В том-то и дело. Может быть, в память Брауна загрузили еще четверых людей и когда-нибудь с помощью той самой «руководящей и направляющей» хотели включить… А мы сейчас залезем и посмотрим… Она, кстати, может и не пустить нас, об этом мы тоже не должны забывать.

— Слушай, а как ты разберешься, что в моей памяти от меня, а что от Брауна? Я вот вижу — на дисплее у тебя какая-то томограмма мозга или что-то еще. И там пятна какие-то… Это и есть?

— Да, тут участки, в которые без раскодирования не войти.

— А что ты у самого себя раскодировал?

— Я еще не знаю, что именно: то ли случайное сочетание образов, иначе говоря, сон, который я когда-то увидел, напугался и «забыл», то есть моя голова не стала стирать эту память, а только закодировала, то ли…

— Что?

— То ли его генетическая память, которая идет черт-те из каких времен, от давних предков.

— А ты что-нибудь древнее увидел?

— Да, — усмехнулся Чудо-юдо, — я, видишь ли, увидел себя обезьяной, за которой саблезубый тигр гонялся…

— Ну и как, догнал?

— Судя по всему — да! Острая боль где-то в области шеи — и все… Тьма.

— Как же тогда это с генами передалось? — хмыкнул я. — Раз тигр его придавил…

— Ты понимаешь, я думаю, что это не прямая запись ситуации, а модельная. Думаю, что тот австралопитек или дриопитек какой-нибудь увидел смерть своего сородича и как бы перенес эту ситуацию на себя. Причем, я думаю, что это у него само по себе, без включения подкорки получилось. Сам организм, автоматика, так сказать. Это было нужно для выживания, а потому мозг загрузил все в генную память. Убежден, что у этого австрало— или иного питека благодаря этой генной памяти форсировалось много полезных качеств, которые передались потомству и совершенствовались из поколения в поколение. Тигров чуяли за версту, сначала бегали от них, задние конечности развивали. А потом один взял дубину и ка-ак…

— Это точно! — улыбнулся я, пародируя товарища Сухова.

— Но потом содержать такой объем памяти в голове стало не нужно. И какой-то механизм свернул этот обширный набор сведений в одну ячейку. Про запас. Хотя очень может быть, что произошло это тысячи лет спустя, когда уже не тигры охотились на людей, а люди на тигров.

— Значит, я могу себя кем угодно увидеть? — спросил я. — Ведь какие-то гены у нас еще от динозавров идут…

— Это верно, — кивнул отец, — но мы тут говорили о спонтанной, животной архивации памяти. А она бывает и управляемой, целенаправленной, то есть тут уже другие люди определяют, что у тебя отложится в этой закодированной ячейке… Вот что эти люди в Брауна зарядили, меня и интересуете. Давай лапу, вкачу тебе 329-й.

— Господи, всеблагий, спаси и помилуй мя грешного!

— Не кощунствуй, обалдуй! — проворчал Чудо-юдо, всаживая мне иглу в предплечье.

— Ну, как говорится, доброго пути. Все, что ты увидишь во сне, я сейчас увидеть не смогу, только потом, когда все импульсы запишутся, смогу твою историю во сне поглядеть… Думают ребятки над преобразователем, чтоб можно было мысли в видеообразы переделывать и показывать по обычному видаку, но пока ничего не выходит.

Я плохо слышал последние слова, медленно погружаясь в сон…

То, что переживалось мною дважды: переход из Короткова в Брауна и обратно, запомнилось мне двумя основными моментами. Во-первых, ощущением беспокойства, а во-вторых, наползанием одной памяти на другую, смешением одних картинок с другими, заменой языковых понятий — словом, тем, что лучше всего характеризуется словами «компот в голове».

Беспокойство стало появляться почти сразу. Оно шло от того, что организм какие-то сигналы не понимал и, как всегда в таких случаях, прозванивал нервную систему. А вот смешения картинок не было долго. Я ощущал себя Дмитрием Сергеевичем Бариновым и никем больше. Ничего, связанного с Брауном. Напротив, все хорошо сохранившиеся в памяти моменты его биографии, то есть те, что Браун пережил в теле Короткова, стали блекнуть. Мне пришло в голову на какую-то минуту, что Чудо-юдо ошибся в кодах и его 329-й с «дополнительными свойствами» (то есть какими-то биологически активными ферментами или черт его знает какими добавками) попросту сотрет всю мою память о Брауне. Говорил же Чудо-юдо о «самоликвидаторе»! Лишь бы мне этот «самоликвидатор» инсульт во цвете лет не организовал…

Однако архивированная память все-таки поддалась! Это произошло как-то разом, взрывным образом. Совсем не так, как в прошлые разы. «Компот» в голове продлился не более пяти-шести минут.

Сначала я, все еще чувствуя себя Бариновым, вошел в какое-то смутное, пограничное состояние, будто вот-вот должен был проснуться или, наоборот, умереть. Беспокойство подошло к пику, я отчетливо ощущал, как колотится сердце — ударов 90 в минуту, не меньше!

И тут сверкнул яркий свет! Солнечный, не электрический. Солнце било мне прямо в глаза с горячего — именно таким я его ощутил — голубого неба. Било через какие-то щели в странной кровле… Пальмовая хижина! Чего ж я удивляюсь, я всю жизнь тут прожил… Все тринадцать лет. Как тринадцать? Разве мне не тридцать? Да нет, тринадцать. В тридцать лет люди уже старые и умирают… Что ты мелешь? В тридцать лет жить да жить, я еще 2000 год увидеть должен… Иезус Мария! Сеньор спятил! Сейчас от Рождества Христова год 1654-й, так говорит падре Хуан. Я, правда, не знаю, что больше, черный мальчик не должен знать больше белого сеньора, но если одна тысяча всегда меньше двух, то значит 1654 меньше, чем 2000, на 346 лет. Как это у меня получилось? Я ведь только до пятидесяти считать умею… Но 346 лет вам не прожить, сеньор. Уж это точно…

Еще несколько секунд я помнил, что когда-то был Брауном, Коротковым, Бариновым, Анхелем Родригесом. Но потом все зачеркнуло одно имя — Мануэль. Я

— Мануэль, фамилии у меня нет. Зачем негру фамилия? Я — раб, вещь, я продан и куплен еще тогда, когда мою бабушку привезли на этот остров. Да, это Хайди, но я не знаю, что это Хайди. Это вы знаете, сеньор… не знаю вашего имени. Вы мне приснились. Вас нет. А я — есть. Есть хижина, есть моя мама, есть моя бабушка и мой маленький брат Педро. И есть надсмотрщик Грегорио, который сегодня будет жениться на моей маме, потому что так велел падре Хуан…