"Хранитель Времени" - читать интересную книгу автора (Зинделл Дэвид)

12 МАЛАЯ СМЕРТЬ

Мое «семейство» пировало в главной пещере вместе со всеми деваки. Я, одержимый мыслями о распаде и смерти, оказался не готов к дружной радости ста двадцати человек, набивающих желудки прекраснейшим на свете мясом. Это был пир плоти, праздник любви и жизни, не знающий пауз и передышек. Все, кроме грудных младенцев и малых детей, объедались жареной мякотью и жиром. (Многие так изголодались, что начали пиршество с сырого мяса.) Пещеру наполняли вкусные запахи, а ребятишки весело щебетали, лакомясь жареной печенкой, которую макали в расплавленный жир. Юрий и вся прочая Манвелина охотно поделились едой с Елиналиной и Рейналиной. Охотники двух этих семей вернулись после охоты на шегшея раньше нас и с пустыми нартами, но Юрий объявил, что голодными они не останутся – ведь в следующий раз удача может обернуться другой стороной. Даже Шарайлина, занимавшая самый низкий статус среди всех семей после одного давнего неприглядного события, – и та получила свою долю. Между хижинами на полу валялись разгрызенные кости и раздутые тела объевшихся (то есть почти все племя). Лежавшие отрыгивались и стонали. Многие, к моему удивлению, при этом отпускали сальные шутки и открыто лапали друг друга. Молодка из Еленалины – кажется, ее звали Пуалани, – хихикая, шептала что-то на ухо Чокло. Потом они, обнявшись, скрылись в одной из хижин Еленалины. Повсюду в мягком мигающем свете горючего камня мужчины и женщины делились на пары, ласкали друг друга и расходились по темным углам. Бардо, сидя между двумя хорошенькими девушками из Манвелины, обнимал их и пел. Под несущиеся из хижин страстные вздохи он подмигнул мне и прокричал.

– Двое для одного – в самый раз, а вот для двух таких, как мы, будет маловато! Но Бардо нынче доволен и потому готов поделиться. Где ты был? Ты белый, точно птичий помет.

– Где Катарина? – спросил я.

– Забудь о Катарине. Какое тебе дело, где она?

Время было не совсем подходящее, чтобы оповещать его о наших любовных делах – хотя, судя по его хитрым карим гляделкам, он догадался об этом еще до отправления из Города.

– Ты ее видел?

Он, не отвечая, ткнулся губами в шею младшей из двух девушек, с маленьким носиком и приятным звонким смехом.

– Это Надя, дочь Дженсе. Говорит, что любопытствует узнать, достаточно ли длинное и крепкое у Мэллори Тюленебоя копье, чтобы пробить ее аклию.

Надя хихикнула и явно испытала разочарование, когда я покачал головой.

– Я должен найти Катарину.

– Вот ведь горе-то. – Он встал и отвел меня в сторону. – Что с тобой стряслось?

Я хотел рассказать ему о своем визите к Шанидару, но прикусил губу и выдавил из себя:

– Экспедиция, поиск… все это бессмысленно.

– Ясное дело. Потому-то и надо жить, пока живется. Жизнь скучна и бессмысленна, но в тот момент, когда ты извергаешься в женщину, скука проходит, и – тебе не скучно? – и ты чувствуешь, что сейчас умрешь не то от удовольствия, не то от чего-то еще – но тебе на это наплевать. Ты умираешь малой смертью, а она визжит и впивается ногтями тебе в спину, потому что тоже умирает – да разве есть что-нибудь лучше этого?

Я попытался объяснить ему, что проблема куда сложнее, чем он думает. Но он только мотал головой, держа меня за плечо.

– Учишь тебя, учишь – и все не впрок. Кстати: спасибо тебе, паренек, что привел меня в это восхитительное место.

Я напомнил ему об опасностях секса с молодыми здоровыми женщинами, и он задумчиво поскреб бороду. Он всегда боялся зачать ребенка. Была у него такая странность: он вбил себе в голову, что если семя его приживается, он как бы исполнит свое предназначение в жизни и будет обречен умереть.

– Плохо, что нельзя обучить моих живчиков дохнуть, как только они покидают мое тело. Но… если даже одна из этих волосатых бабенок забеременеет, откуда они узнают, кто отец?

Он вздохнул, облизнул усы и вернулся к девушкам. У таких, как Бардо, похоть всегда побеждает страх.

Я бродил по пещере в поисках Катарины, но найти ее не мог, и никто не знал, где она. Я вернулся к нашей хижине, услышал, что Соли с Жюстиной занимаются любовью, и поплелся к хижинам Манвелины. Моя мать сидела там с Аналой – они скоблили тюленьи шкуры и пересмеивались. Анала похвалялась мужской силой своего сына Лиама. Он будет хорошим мужем любой женщине, сказала она. Я вспомнил, что Лиам мне тоже ни разу не попался на глаза. Из ближней хижины, освещенной изнутри, неслись ритмичные вздохи и вскрикивания. Скрипнув зубами, я прислонился к холодной стене пещеры. Почему-то в памяти Рейнера не содержалось ничего относительно повальной эротической горячки.

То, что происходило в ту ночь и в последующие двое суток, не было оргией в точном смысле этого слова. Деваки, насколько я мог судить, занимались сексом парами и по возможности уединенно. За одним исключением (я имею в виду Бардо, о чьих подвигах речь пойдет ниже), групповых сношений, вуайеризма и прочих извращений здесь не наблюдалось: достижения цивилизации в этой области деваки еще не коснулись. Зато у них практиковалась свободная любовь – этакий островок внутри жесткой системы различных правил и табу. (Запрещалось, например, совокупляться с чужим супругом или супругой, а секс между членами семьи рассматривался как гнусность.) Молодые же и неженатые предавались «извержениям вулкана», постоянно меняя партнеров, а после поглощения мяса в больших количествах кровь у всех играла особенно бурно. Молодые деваки, сходясь в полумраке пещеры, неистово совокуплялись, пировали и искали удовольствий с новыми партнерами. Юрий сказал мне, что любовь – это дар деваки богу Квейткелю, и ей следует предаваться, пока чрева женщин (или девушек, ставших женщинами) не наполнятся новой жизнью.

– Не жди долго, чтобы поднять свое копье, – посоветовал он около полуночи, найдя меня сидящим вместе с собаками у входных костров. – Скоро аклии молодых женщин истощатся, и ты упустишь свое удовольствие. – Он подбавил дров в огонь и вздохнул. – Ты, наверно, печалишься о том, что убил своего доффеля, и кто тебя за это упрекнет? Но человеку не годится думать слишком много. – Он постучал себя пальцем по лбу над пустой глазницей. – Мне кажется, у тебя здесь слишком много голосов. Тебе нужно, чтобы буря в голове улеглась, и нет лучшего способа, чем забыться с женщиной. Не видишь разве, как Ментина и Лилит смотрят на тебя?

В самом деле – есть ли способ лучше? Как я завидовал чистоте и невинности Юрия! Он ничего не знал о болезнях, сгубивших множество Цивилизованных Миров, о спеллерах, конструирующих генотоксины, которые отнимают у человека личность и душу. Мне отчаянно хотелось забыться с женщиной или как бы то ни было – что угодно, лишь бы заглушить дрожащий старческий голос Шанидара, изгнать его образ, выжженный во мне. Но я оставался цивилизованным человеком, несмотря на свое первобытное тело, и втайне боялся прикасаться к этим немытым, вшивым женщинам. Как объяснить это Юрию? Как объяснить, что я, искатель тайны жизни, испытываю перед жизнью страх?

Одна женщина из Еленалины, впрочем, чем-то отличалась от остальных. Ее звали Камалия, и она была красива. Волосы у нее выглядели не такими сальными, как у ее соплеменниц, зубы были белые и не такие стертые. Когда Юрий с Аналой отправились спать, она пришла и села рядом со мной у костра. Она застенчиво улыбалась, прикрывая рукой свои розовые губы, дергала меня за парку, и ее густой запах вдруг показался мне приятным, даже влекущим. Огонь дышал жаром мне в лицо, дым обволакивал сладким курением, в ушах стоял смех Камалии. Я устал от поисков, устал от дум, и мне не хотелось ничего, кроме прикосновений ее умелых маленьких рук. Я уткнулся ей в шею (варварское искусство поцелуя деваки, слава Богу, неведомо), мы нашли пустую хижину и занялись любовью. Мы трахались до изнеможения, засыпали, просыпались и снова трахались. Я умирал малой смертью, чувствуя себя диким, чистым и неуязвимым. За последующие сутки я соединялся с Камалией четыре раза, стремясь избавиться от скуки и страха перед жизнью. Это было хорошо, но мало, и я трахнул ее младшую сестру Пиларию, которая визжала и впивалась ногтями мне в спину – это было очень хорошо, но мало, чтобы меня успокоить. Я проголодался, поэтому поел мяса и оказался в хижине Арке, где уговорил робкую Тасарлу лечь со мной. Позже – не знаю, который это был день – я поимел Ментину, которая мурлыкала песенку и массировала мне грудь, раскачиваясь на мне взадвперед. Бардо, узнав о моих успехах в этом персональном поиске, распространил слух, что я великий охотник на женщин и искусно орудую своим длинным и толстым копьем – не таким, правда, длинным и толстым, как у него самого. (Такого ни у кого нет.) Я трахал женщин, чьи имена забывал или не знал вовсе. Все они были хороши по-своему, даже косоглазая Ментина и Лилит с кривыми зубами, от которой воняло рыбой. Они дарили мне много удовольствия, но его все-таки было мало, чтобы унять шум у меня в голове.

На третью ночь этого разгула мы с Камалией, задремав было, проснулись от крика и рева в соседней хижине. После длинной симфонии, составленной из стонов, смешков, кряхтения и визга, глубокий бас Бардо, сопровождаемый каскадом звонкого девичьего смеха, возгласил:

– Десять! – За этим чуть позже последовало: – Одиннадцать! – А затем: – Двенадцать! Тринадцать! – В хижине слышались голоса сразу нескольких женщин. – Четырнадцать! – На этом месте я сообразил, что Бардо ведет счет своим победам. Услышав ближе к рассвету «девятнадцать», я побоялся, что ему не хватит алалойских слов – я уже говорил, что у деваки нет названий для чисел больше двадцати. (Не станет же он выкрикивать «гела», или «много», овладев очередной женщиной, – это просто смешно.) Мы с Камалией поделили на двоих кусок тюленины, ожидая, когда он объявит о двадцатой. Но за номером девятнадцать последовало долгое молчание, прерванное воплем: – Бог ты мой, это еще что за напасть? – А после: – Он не хочет опускаться! – Бардо позвал меня по имени, и в его голосе слышалась паника. Я улыбнулся Камалии, быстро оделся и вошел к нему в хижину. – Мэллори, – выдохнул он, – посмотри. Стоит, и все тут!

Бардо, совершенно голый, топтался посреди хижины. На одной из снеговых постелей две женщины, едва прикрытые шкурами, сидели и смотрели на него. Держась за руки, они хихикали и показывали на его огромный напряженный член, торчащий из-под круглого пуза, как носик чайника.

– Бардо вое Туваланка! – заявила одна. – Туваланка! – («Копье» у Бардо действительно было как у мамонта. В юности он опасался, что кровь, нужная для питания мозга, оттягивается туда, лишая его возможности мыслить в полную силу.)

Я велел женщинам одеться, выставил их из хижины и спросил:

– Что с тобой такое?

– Не знаю. – Он привел свой инструмент в горизонтальное положение. – Стоит, хоть ты тресни. Отравили меня, что ли? Это со мной впервые.

– Ты просто перевозбудился.

– Нет, паренек, нет.

– За эти три дня женщины накачали тебя адреналином. – Я и сам, по правде сказать, чувствовал себя гигантом – кто бы не почувствовал этого после целого ряда молодых женщин, выходящих тебе на копье?

– Да, их было много, но, по-моему, дело не в них. Гормоны во мне так и бурлят. Меня отравили, ей-богу!

Осмотрев с некоторого расстояния его орган, я заметил любопытную вещь. Цветные рубцы вдоль «Мамонтова копья» располагались не в произвольном порядке. Красные пятнышки, разбросанные среди зеленых и голубых тонов, складывались в знакомый образ. Я присел на корточки, чтобы лучше видеть. Мне вспомнились мертвые языки, которые я изучал по книге Хранителя Времени, и я узнал в красном знаке древнюю японскую пиктограмму, обозначающую слово «месть». Хитрый Мехтар вытатуировал ее на члене Бардо, думая, вероятно, что его послание никто не расшифрует. Резчик отомстил Бардо за то, что тот толкнул его на лед в день нашей первой встречи с Соли. Скорее всего он начинил Бардо запрограммированными гормонами, обеспечив ему постоянную эрекцию. Эта подстроенная резчиком каверза, безусловно, подлая и жестокая, в то же время, сам не знаю почему, показалась мне уморительно смешной.

– Что ты там видишь? – спросил Бардо.

– Ничего.

– Не ври мне, паренек.

– Все будет хорошо.

– Мэллори!

– Нет, правда ничего. – И тут меня разобрал смех.

– Да говори же, ей-богу!

Я смеялся, а он багровел, и член у него становился еще тверже. Я ржал так, что слезы текли из глаз, я икал и захлебывался.

– Как это жестоко с твоей стороны, – расстроился Бардо.

Я унялся и объяснил ему коварный замысел Мехтара.

– Я слышал о таких вещах, – сказал он. – Он изменил мою биохимию! Собственные половые железы отравляют меня! Мститель хренов. Когда мы вернемся в Город, я покажу ему, что такое месть. Отрежу ему письку и прибью над дверью его заведения, как Бог свят.

– Да тише ты!

– Ничего, никто не услышит.

Но кто-то, видимо, все-таки услышал – а может, те две женщины разнесли повсюду весть о бедственном положении Бардо. К нам вошел Юрий со своим братом Висентом, и оба в изумлении воззрились на моего друга.

– Мы слышали, как вы кричали, – сказал Юрий. Никогда не забуду беспомощного выражения на лице Бардо, пока Юрий исследовал его орган, зажав его своими сальными пальцами. – Тот, кто посвящал тебя в мужчины, был большой искусник. Великий шаман делал эти надрезы, но и копье ему досталось необыкновенное. Поистине у Бардо оно, как у мамонта, – Серата и Ома ничего не преувеличивали.

Бардо освободился от него и стал одеваться, красный, как кровоплод.

– Всем женщинам любопытно поглядеть на такое копье, – продолжал Юрий, – и кто их за это упрекнет? – Он придвинулся поближе к Бардо, говоря тихо и конфиденциально. – Их любопытство чересчур велико. Мы не хотим, чтобы замужние женщины украдкой бегали в твою хижину, чтобы удостовериться в величине твоего копья. Это нарушило бы спокойствие. Ты должен удовлетворить их любопытство сейчас, когда они вволю насытились мужскими копьями. Известное привлекает меньше, чем тайное. Выйди-ка из хижины – там ждут Анала и Лилуйе. Бардо, вытаращив на него глаза, не двинулся с места.

– Быстрее, пока твое копье не обмякло.

На лице Бардо отразилась целая гамма эмоций. Тот, кто не знал его, счел бы, что скромность препятствует ему позировать перед женщинами. Но Бардо к скромникам не принадлежал. По-моему, он просто боялся, что Соли и наши женщины, увидев его во всей красе, догадаются, какому унижению подверг его мстительный Мехтар. Но вряд ли кто-то из наших, кроме меня и, возможно, моей матушки, изучал древнеяпонский. Я кивнул другу, подбадривая его. Он, как видно, понял меня, потому что пожал плечами и сказал:

– Надеюсь, они не упадут в обморок от такого зрелища. – С этими словами он вылез из хижины, накинув на себя, как плащ, шегшеевую шкуру. В таком виде он прошелся мимо освещенных хижин и остановился, прислонившись, перед Пещерным Старцем. Женщины, числом не менее пятидесяти, окружили его. (Следует упомянуть о том, что мужчины любопытствовали не меньше и заглядывали через плечи женщин, явно завидуя.) Наиболее впечатлительные особы, Анала и нервная Лилуйе в том числе, ахали, охали и наперебой стремились пощупать «копье», чтобы удостовериться в его великолепии. Многочисленные руки тянулись к Бардо, трогая его и лаская. Большинство женщин, однако, печально покачивали головами и отводили взгляд. Бардо красовался как ни в чем не бывало, делая движения бедрами и заявляя:

– У Тувы, мамонта, копье не больше моего. Смотрите! – При этом он не преминул прочесть свой любимый стишок:

Мулийя, толстая косоглазая мать Ментины, осведомилась:

– Разве женщины ложатся с мамонтами?

– Твое дело – разжечь в женщине огонь, а не убивать ее своим копьем, – заметила Анала, и все, включая Бардо, засмеялись.

– Однако тут холодно, – поежился он.

– Смотри, копье заморозишь, – крикнул кто-то. Это напомнило Бардо о серьезности его положения.

– То-то же, заморозишь. Ох, горе, горе. – Он моргнул мне и вернулся в хижину, чтобы одеться.

Мужчины и женщины, пошутив еще немного, разбрелись. Юрий, удержав меня за руку, сказал:

– Странный человек Бардо. Вы все, сыны Сенве из южных льдов, странные. Храбрые и сильные, да, но странные.

Я промолчал, боясь, что выходки Бардо вместе с моими дурацкими ужимками заставили Юрия заподозрить в нас городских жителей. Но из дальнейших его слов стало ясно, что он считал странным не только нас с Бардо.

– Соли тоже странный. Никогда не видел, чтобы человек получал так мало радости от жизни. Он любит Жюстину, как солнце любит землю, но видя, что она не способна отразить все его сияние, становится холодным, как звезда. Он забывает, что такая любовь – это напрасная попытка души уйти от своего одиночества. Очень странно. А ты, Мэллори, самый странный из всех – ведь ты убил собственного доффеля. Что может получиться из такой странности? – Он с явным беспокойством уставился на меня своим глазом. – Не знаю, не знаю.

Через его плечо я видел хижины Манвелины. Из ближней как раз вышел Лиам. Расчесав пятерней свои длинные светлые волосы, он прошел к мясной яме и отрубил кусок тюленины. Чуть позже из хижины, пятясь задом, вылезла Катарина. Она встала и улыбнулась ему так, что у меня возникло желание вцепиться зубами в скалу. Она пошла к входным кострам, а я отступил в тень Пещерного Старца, чтобы она меня не заметила, посмотрел на Юрия и сказал:

– Я тоже не знаю.

Я последовал за Катариной до нашей хижины. Не желая, чтобы она подумала, будто я шпионю за ней, я выждал немного и лишь потом пролез внутрь, стараясь делать это как можно тише. Все наши горючие камни были зажжены, и хижину заливало море золотого света. Соли ушел – то ли покормить собак, то ли побегать на лыжах по лесу, что он любил делать на рассвете. Жюстины тоже не было. Я залег в темном входном туннеле. Катарина, став на колени перед своей снеговой постелью, обвела взглядом стены хижины и откинула в сторону шкуры. Потом начала раскапывать плотно утоптанный снег – так тихо, что даже ее дыхание звучало громче. Вскоре она выкопала ямку фута два глубиной. Подняв голову – я, несмотря на свою ревность, невольно залюбовался ее красотой, – она огляделась еще раз и достала из своего тайника, одну за другой, пять криддовых сфер, прозрачно-зеленоватых, чуть поменьше яиц гагары. Катарина осторожно открыла первую сферу и достала из внутреннего кармана парки прядь светлых волос. Скатав волосы в золотистый комок, она поместила их в сферу. То же самое она проделала с остальными емкостями, уложив в них обрезки ногтей, детский молочный зуб и – надо же! – черный отрезанный палец ноги Джиндже, у которого обморожение перешло в гангрену. Под конец – я видел это ясно, поскольку она сидела на корточках спиной ко мне – она снова порылась в своих мехах ниже живота и достала, как я догадался, маточное кольцо, без сомнения, наполненное спермой Лиама. Его она, должно быть, опорожнила в последнюю сферу, спрятала все сосуды обратно и закопала ямку.

Разозлившись, я забыл, что не должен выглядеть в ее глазах шпионом.

Я встал и сказал:

– Надеюсь, ты собрала достаточно проб.

Она подскочила, содрогнувшись всем телом – с ней случалось это иногда, когда она засыпала, лежа рядом со мной.

– Ох… я не знала, что ты… – Она прикрыла тайник шкурами и села на них, грея под мышками озябшие пальцы.

Мне хотелось взять ее руки в свои и перелить в них свой жар, но я был очень зол и потому спросил:

– Ну так как – много собрала?

– Право, не знаю.

– Ты уже три дня мотаешься по пещере – сколько тебе еще понадобится? – Мы планировали собрать не меньше двадцати образцов девакийской плазмы и тканей – по пять от каждой из четырех семей. По словам мастер-геноцензора, этого должно хватить, чтобы составить понятие о хромосомах всего племени.

– Не знаю, – повторила она.

– Почему бы просто не сосчитать их?

– Откуда у тебя эта мания – все считать?

– У меня математическое мышление.

Она потерла руки и подула на них. В воздухе стоял пар от ее дыхания.

– Ты хочешь спросить, со сколькими мужчинами я имела дело – так вот, их недостаточно. – За сим последовала так бесившая меня скраерская поговорка: – Что будет, то было; что было, то будет. – Катарина согнула пальцы. – Я не Бардо и не считаю своих…

– Сколько?

– Ответить на твой вопрос было бы жестоко.

– И все же – сколько? Семь? Восемь? Эта варварская оргия длится трое суток.

– Меньше, чем ты полагаешь. Я люблю мужчин не до такой степени, как вы с Бардо – женщин.

Я подошел к ней и схватил ее за руки.

– Двое? Трое? Все это время я не мог тебя найти. Сколько их было?

– Мужчина был только один – понимаешь? – с грустной улыбкой ответила она.

Еще бы не понять. Передо мной сразу возникли нагие тела ее и Лиама. Я пытался думать о другом, но не мог. Моя прекрасная Катарина лежала под ним, прижимая к себе его ягодицы. Эта картина горела во мне, напоминая похабные фрески, которые переливаются под белой кожей инопланетных шлюх. Я стиснул зубы и спросил:

– Значит, ты все время была с Лиамом? Почему?

– Лучше мне не говорить. Это было бы жестоко…

Настаивать было глупо, но я в тот день был особенно глуп и повторил:

– Почему?

Она отняла у меня руки и сказала:

– Лиам не такой, как другие мужчины… цивилизованные мужчины.

– Мужики, они и есть мужики. Чем это он такой особенный?

– Когда он… когда я… когда мы вместе, он не думает о болезнях, о других мужчинах, с которыми я была, о последствиях… он не всегда думает, понимаешь? Знаешь, как здорово быть с кем-то, кто в такой момент только твой?

– Нет, – честно ответил я.

– Это экстаз.

– Экстаз, – повторил я, глядя ей в глаза. От ревности у меня напряглись жилы на шее.

– С Лиамом это так же естественно, как дышать… он терпелив, понимаешь?

Я закрыл глаза и представил себе этот самый экстаз – представил Катарину с зажмуренными веками, с запрокинутой головой. Моя ревность преобразовалась в желание, гнев уступал место похоти. Пульсирующая кровь распирала меня изнутри. Несмотря на эти разгульные три дня, а может, как раз благодаря им, я страстно желал Катарину – я просто умирал от желания. Я уже шептал ей на ухо какие-то извинения, почти помимо воли, запустив руку в шелк ее волос. Я, как варвар, целовал ее шею. Я снимал с нее шкуры, а она все это время смотрела на меня широко раскрытыми, но ничего не видящими глазами. Внезапно она кивнула, словно увидев нечто доступное только ей, взяла мое лицо в ладони и медленно произнесла:

– Это очень… опасно! – Но в тот момент мне было наплевать на опасность; одержимый необходимостью действовать, я скинул с себя шкуры и стал ласкать ее. – Ты не понимаешь… ты не… – Она легла на свою постель, закинула, как инопланетная проститутка, руки за голову и согнула колени, открыв темный треугольник между ног. Связки у нее под кожей напряглись, и от нее пахло сексом. – Мэллори, – сказала она. Я раздвинул ее колени своими, и скребущие звуки за стенами хижины ушли из моего сознания, как и все остальное. Как объяснить тот таинственный порыв, который овладевал нами каждый раз, когда мы оставались наедине? Мы с ней шутили, что, хотя мы друг другу не всегда нравимся, клетки ее тела любят клетки моего. Мне хочется думать, что тогда в хижине нас толкнула друг к другу любовь. Мы соединились быстро, как звери, в неискусном, но экстатическом акте. Катарина в отличие от большинства женщин возбуждалась легко и быстро, но уже воспламенившись, любила растягивать удовольствие на час или больше, смакуя каждое мгновение. Меня это часто раздражало, потому что я всегда спешил к финалу, к тому ослепительному моменту, когда наш экстаз достигнет вершины и мы оба умрем малой смертью. Сейчас времени у нас было мало, и мы напряглись яростно, в такт, тяжело дыша и обливаясь потом. Она подгоняла меня, нажимая сзади пятками на мои бедра. Я, должно быть, расшвырял старые шкуры, покрывавшие пол, потому что пальцы моих ног зарывались в снег. Я умирал от нетерпения и наяривал все быстрее, рыча, как дикий зверь.

– Погоди, – сказала Катарина. Я открыл глаза, и она открыла свои, глядя сквозь меня внутрь себя, в сверкающую кристальную глубину, где собственное удовольствие виделось ей со стороны – так соглядатай подсматривает за совокупляющейся парой сквозь щелку в ледяной стене. Но я умирал и не мог ждать, не мог ни о чем думать. Я взорвался в ней, и горящие капли жизни извергались из меня спазматическими толчками. Мы оба производили слишком много шума, но мне было все равно.

После она долго лежала тихо, лаская пальцами мой затылок. Казалось, что ей весело и грустно одновременно; на ее лице отражались покорность и тревога, но и счастье тоже.

– Ох, Мэллори, – сказала она, – бедный Мэллори. – Я подумал было, что все случившееся произошло против ее воли, но потом вспомнил, что она скраер и отрицает наличие воли. – Все это слишком сильно для тебя, да? – Она закрыла руками глаза, заливаясь смехом и слезами, и мне стало ясно, что я никогда ее не пойму.

Она отделилась от меня и стала одеваться, говоря своим скраерским шепотом:

– Я так любила вот это наше, последнее… всегда буду любить. – И она убежала, а я остался поправлять горючие камни, ставшие тускло-желтыми после слишком сильного горения.