"Великий Эллипс" - читать интересную книгу автора (Вольски Пола)X— …Вот так вмешательство лантийского сопротивления задержало наше прибытие на несколько часов, — закончил Каслер Сторнзоф свой рассказ. — Неприятности не были уж такими страшными, но я восхищаюсь изобретательностью наших врагов. Рыцарский характер, не придерешься. Гирайз в'Ализанте кисло улыбнулся. За двадцать четыре часа, проведенные в компании Каслера Сторнзофа, ему так и не удалось обнаружить ни малейшей трещинки на его рыцарском фасаде. Он даже не уловил и намека на осознанное лицемерие, а у него-то на это был очень тонкий нюх. Похоже было, что свою роль героя главнокомандующий играл от чистого сердца. Может быть, он начитался сладеньких статеек о себе во всех этих дурацких газетах? Жаль, конечно, что лантийская изобретательность, которой так восхищен Сторнзоф, не продлила им антракт на острове на день-другой. Хотя, с другой стороны, помощь грейслендца с этой двухместной дрезиной просто неоценима, можно сказать — Сторнзоф по-настоящему выручил его. В одиночку ни одному из них было бы не справиться с этим техническим монстром, признался себе Гирайз. Даже имея двух водителей, это хитроумное изобретение умудрялось все время ломаться, эдакий локомотив, который упирается, лязгает, скрипит, визжит, выражая таким образом свой протест. Невозможно держать равновесие. Ненадежный руль. Тормоза отсутствуют. И неослабевающее упрямство, как будто это творение рук человеческих из железа, дерева и кожи обладает душой злорадного ишака. Взять хотя бы настоящий момент. Раздолбанная колея грязной Эшно-Янисской железной дороги, петляющей между бесчисленными каменистыми холмами, резко пошла в гору, и дрезина: с трудом ползла вверх, спотыкаясь на каждом дюйме. Эта допотопная махина, чьи педали крутят два человека, наверное, легче бы ехала по земле. Но она, видно, из благих намерений, была приспособлена к рельсам, и сейчас ее планируемое техническое преимущество выходило боком. Раскаленный шар полуденного солнца висел у них над головой, жаря и ослепляя. Пот струился и попадал прямо в глаза, Гирайз поднял руку, чтобы вытереть его. Не успел он выпустить из рук обтянутый кожей руль, как большое переднее колесо врезалось в ком грязи, резко крутанулось на своей оси, и дрезина опасно накренилась в сторону. Проклиная все на свете, он схватил руль и рывком поставил колесо на место. Дрезина выровнялась и неуклюже погромыхала дальше под новым углом наклона. Гирайз еще раз потянул руль на себя, стараясь выровнять колесо, но ему никак не удавалось совладать с сильной тряской тяжелого агрегата. Дрезину трясло, подбрасывало, и скрип стоял оглушительный. Гирайз чувствовал мощную поддержку сидящего на заднем сиденье. Ему одному ни за что было бы не справиться с накренившейся дрезиной. Не будь у него помощника, ему бы пришлось слезть и толкать дрезину, держа за руль, или, вероятнее всего, он бы бросил эту груду хлама валяться на обочине дороги. Но присутствие его грейслендского соперника не позволяло ему сделать ни того ни другого, и ему пришлось признать то, что он и так уже подозревал — усилия Сторнзофа обеспечивают возможность двигаться вперед, и Сторнзоф делает больше, чем обычный напарник. Он мог бы тешить себя рассуждениями, что заднее сиденье дает значительные технические преимущества, шанс более рационально использовать силы, если бы его личный опыт не говорил об обратном. У сидящего впереди — руль, и, значит, у него главная управляющая роль. Может быть, именно поэтому главнокомандующий Сторнзоф еще в самом начале предложил периодически меняться местами. Сейчас ценность этой идеи стала особенно очевидной, и похвальную находчивость светлого ума грейслендца без зазрения совести можно назвать Сидеть впереди значительно лучше, чем сзади: не маячит перед глазами фигура Сторнзофа. Гирайз остервенело крутил педали. Дрезина внеслась на самую вершину холма, на секунду замерла и тронулась вниз с душераздирающим скрежетом. Дрезина свободно катилась с горы, набирая скорость, неожиданно раздался резкий лязг: это переднее колесо оказалось между рельсами. Оно вывернулось, и Гирайз приложил всего себя, чтобы выровнять его. «О, да я делаю успехи», — подумал он. К концу этого путешествия он станет заправским водителем. То, как стремительно дрезина набирала скорость, еще сутки назад заставило бы его задохнуться от ужаса, а сейчас просто немного бодрило. Прохладный ветер приятно обдувал вспотевшее лицо. Впервые он почувствовал удовольствие от этого вида спорта. Вот если бы еще дрезина была новенькой, ну и, соответственно, одноместной, а дорога хоть самую малость поровнее… К концу спуска дрезина летела уже с такой скоростью, что солидных размеров лужу Гирайз заметил только тогда, когда в ней полностью увязли передние колеса. Поток грязи ударил ему в лицо и залепил глаза. Руль выскользнул из рук, переднее колесо развернуло, дрезина накренилась, соскользнула с рельсов и понеслась куда-то по склону, пока, если судить по звуку, не ударилась со всей силы о камень. Переднее колесо наехало на валун. Дрезина перевернулась, и Гирайз плюхнулся в грязь. Секунду он, отключившись, лежал ничком там, где приземлился. Потом, с трудом выдохнув, он начал соображать. Подняв голову, он обнаружил, что лежит под дрезиной, просто-напросто пригвоздившей его к земле. Тяжелый агрегат, но если кости целы, он смог бы из-под него выбраться… Не успел он додумать эту мысль, как тяжесть ослабла. Он поднял глаза и увидел, что Каслер Сторнзоф приподнял дрезину и отодвинул ее в сторону. Кроме заляпанных грязью ботинок и пятен на мундире, никаких следов аварии на главнокомандующем не наблюдалось. Он, наверное, успел спрыгнуть до того, как дрезина перевернулась. — Спасибо, — ничего больше Гирайз не смог вымолвить, слова застряли в горле. — Вы целы? — спросил Сторнзоф. — Думаю, да, — Гирайз осторожно сел. Все тело болело, но, похоже, никаких переломов не было — он отделался синяками. Это было не совсем так, его гордости был нанесен непоправимый ущерб. Он держал в руках руль, он должен был вовремя увидеть эту грязь, только он виноват в случившемся. Он встретился взглядом с главнокомандующим, ожидая увидеть в его глазах обвинение или недовольство, но они выражали лишь участие и непостижимое спокойствие. — Если вы в порядке, тогда я осмотрю машину, — сказал, отворачиваясь, Сторнзоф. Гирайз поднялся на ноги. Он не мог не заметить, что главнокомандующему хватило такта воздержаться от предложения своей помощи, которой он, Гирайз, не просил и которая ему не требовалась. Похоже, ему не свойственна типично грейслендская невоспитанность. Если бы не легкая неестественность речи, он вполне мог бы сойти за вонарца. Стряхнув с пиджака прилипшую грязь, Гирайз спросил: — Что, можно продолжать путь? — Разве что пешком, — ответил Каслер. — Подойдите, посмотрите сами. Гирайз нехотя приблизился, и поломка тут же бросилась ему в глаза. Ее трудно было не заметить — в результате удара сильно пострадало переднее колесо, часть металлического диска была покорежена, несколько спиц сломано. Его скверный навык вождения вывел из строя их единственное транспортное средство. Хорошо же он должен выглядеть в глазах грейслендского главнокомандующего. Сторнзоф, однако, не выказывал раздражения, а заметил только: — Думаю, что молотком можно было бы легко выправить колесо. — У вас есть молоток? — Это не совсем та вещь, которую я привык всегда носить с собой. — Странно, я тоже… — Если повезет, на дороге попадется поезд, а у машиниста должны быть инструменты. — Вряд ли мы можем сидеть и ждать, когда проедет паровоз. Может, попробуем вести дрезину вручную? — Давайте попробуем, — с этими словами Сторнзоф без видимых усилий поднял завалившуюся на бок дрезину, взял в руки руль и повел ее. Переднее колесо скорбно лязгало. Наконец Сторнзоф остановился и убрал торчащую спицу. Второе большое колесо и маленькое колесо сзади, обеспечивающее равновесие, остались неповрежденными. Два чемодана, закрепленные на багажнике, также не пострадали. — Требуются усилия, но дрезину можно починить, — заключил Сторнзоф. — Нам не стоит ее бросать. — Давайте теперь я поведу, — предложил Гирайз. Он готов и толкать искореженную груду металлолома хоть до Авескии и обратно, лишь бы только загладить свою вину. — Как хотите. Сторнзоф отступил в сторону, и Гирайз занял его место. Он сразу же признал, что Каслер был прав. Изуродованную дрезину хоть и тяжело вести, но починить можно. Он толкал ее вперед, она со скрипом ехала. Главнокомандующий шел рядом. Дорога тянулась на юго-восток. Прошло несколько часов, и пейзаж изменился. Местность стала более скалистой, кривой кустарник сменили серо-голубые хвойные деревья, появились первые ползучие растения. Вьющиеся колючки имели дурную репутацию — из-за фантастической скорости, с которой они разрасталась, и убийственной остроты своих многочисленных шипов — и часто фигурировали в энорвийской истории. Существовало народное поверье, что это растение было сотворено легендарным волшебником Экропи по приказу принца, который собирался наказать за неверность свою жену. Заперев ее вместе с любовником в каком-то маленьком каменном домишке, затерянном среди лесистых холмов, принц призвал Экропи, и тот бросил в землю семена ползучего растения. Растение выросло с фантастической скоростью и за одну ночь опутало дом, превратив его обитателей в пленников, которые были обречены находиться друг подле друга в течение всей жизни. Тот дом уже невозможно найти в разросшихся колючках, но местные жители уверяют, что иногда путники, блуждая среди холмов, слышат крики взаимных упреков и обвинений. Правдоподобность этой легенды вызывает сомнения. Однако нет сомнений, что примерно два столетия назад энорвийский генерал Улюне с помощью этих колючек перекрыл Зиригарское Ущелье и таким образом остановил продвижение бизакской армии. Немалую роль сыграли в этом непреодолимые колючки и их шипы длиной в палец — острые, как кинжал, и при этом выделяющие ядовитый сок. — Давайте отдохнем немного, — предложил Сторнзоф. — С удовольствием, — Гирайз не показывал вида, что устал, но руки, спина и плечи порядочно болели. Несмотря на то, что он до смерти замучился толкать искалеченную дрезину по окрестным холмам, он никогда бы не позволил себе молить о передышке. Они съехали на обочину дороги, и Гирайз с облегчением уселся прямо на траву рядом с дрезиной, Сторнзоф последовал его примеру. Оба достали фляжки с водой, купленные в Эшно, и жадно припали к ним. Достав из кармана платок, Гирайз вытер грязь и пот с лица и огляделся. Вокруг росли серо-голубые сосны и ели; он заметил, что их стволы были увиты ползучими растениями. Ветки просвистали под их тяжестью, а пространство между деревьями было оплетено паутиной колючих лоз. Легкое колебание земли. — Поезд, — сообщил Гирайз. Его спутник кивнул. Они встали. Через несколько минут почтовый экспресс «Район Аруна № 3» показался на повороте дороги. Оба закричали, чтобы привлечь внимание. Машинист заметил их. Его взгляд остановился на грейслендском главнокомандующем, он обнажил зубы в улыбке и показал фьеннскую непристойную комбинацию из четырех пальцев. Почтовый пронесся мимо, даже не сбавив скорости, и вскоре исчез из виду. — Это из-за моей формы, — тихо произнес Сторнзоф. — Она мешает здесь, в Аэннорве. Будь я умнее, я бы отошел в сторону, чтобы меня не увидели. Он был прав. Оказывается, золотоволосый грейслендский полубог тоже совершает ошибки. Гирайз посмотрел на своего компаньона подобревшим взглядом. — Ну что ж, будем двигаться дальше, — сказал он, хотя предпочел бы еще отдохнуть. Его уставшие мышцы молили о пощаде. Сторнзоф вздохнул: — Теперь я поведу. — Если вы настаиваете, — быстро согласился Гирайз, скрыв свою бурную радость. Парень был не по-грейслендски любезен. — Может, нам оставить эту махину здесь? Ясно, что нам не найти инструментов в ближайшее время, тем более что мы находимся не известно где. Если не можем починить, так лучше от нее избавиться. — Вы правы. Но мне трудно расстаться с надеждой спасти нашу машину. Я верю, что такая возможность скоро представится. Я думаю, что она уже у нас в руках. — Лицо его спутника, видимо, выражало полное непонимание, и потому Сторнзоф добавил: — У меня есть такое предчувствие. — Да, понял, предчувствие. — Думаю, нам еще стоит тратить время и силы на эту дрезину. — Как считаете нужным, — про себя Гирайз решил, что Сторнзоф в некоторой степени не совсем адекватен. Через полчаса заросли ползучих колючек стали еще гуще, они задушили деревья в своих объятиях, и сквозь них стало трудно продираться. Дорога вилась между острыми, отвесными скалами, прикрытыми зеленым ковром листьев. В желудке у Гирайза громко заурчало. Странно, он не так давно и хорошо пообедал. Однако ему показалось, что порыв весеннего ветра принес с собой легкий аромат жареного мяса. Ветер унесся, а с ним исчез и запах. Показалось? Но его желудок так не думал. Они с трудом продвигались вперед, дрезина гремела. Неожиданно Сторнзоф остановился, резко замерев прямо посреди дороги. Весьма своеобразный человек. — Давайте лучше уж я поведу дрезину, — предложил Гирайз, Сторнзоф не отвечал. — Вы плохо себя чувствуете, Сторнзоф? Ни слова в ответ. Взгляд у главнокомандующего сделался отстраненный, как будто он прислушивался к чему-то далекому. Сдерживая нетерпение, Гирайз ждал, и вскоре его компаньон вышел из транса. — Здесь что-то есть, — сообщил Сторнзоф. От него веяло такой уверенностью, что Гирайз непроизвольно оглянулся по сторонам. Он увидел только грязную пустынную дорогу, скалы и неистребимые заросли ползучих колючек. Ничего более. — Я чувствую влияние, — продолжал Сторнзоф. — Какое влияние? — Его часто называют магическим или сверхъестественным. В этом нет сомнения. — Сверхъестественное? Правда? — Гирайза удивленно поднял брови. — Как интересно. — А, вы относитесь к этому скептически. Чего и следовало ожидать. Возможно, мне удастся вас убедить. — Вряд ли в этом есть необходимость. Не утруждайте себя. Будем считать, что вы правы. Я с нетерпением жду доказательств. Мы можем двигаться дальше? — Пока нет. Дело требует изучения. Возможно, это именно то, что мы ищем. Подозреваю, что так оно и есть. — Правда? Это еще одно ваше предчувствие? — Иногда эти предчувствия трудно игнорировать. Не будете так любезны подержать дрезину… Гирайз взял руль, и Сторнзоф тут же направился к ближайшей скале. Он сделал несколько шагов, остановился и протянул руку вперед, но сразу же отдернул ее. — Все верно, — сообщил он. — Что верно? Что вы делаете? — смешно потакать этим эксцентричным грейслендским причудам, но Гирайз не смог удержаться от вопроса. — Что вы ищете? — Мы находимся очень близко от него, я уверен, — продолжал в том же духе Сторнзоф. — Близко от чего? Если бы вы сказали, что вы ищете, может быть, я мог бы… — Пожалуйста, помолчите, — рассеянно попросил Сторнзоф. Гирайз воздержался от резкого ответа. Парень, похоже, явно не в себе. Сторнзоф, полностью погрузившись в свои видения, бродил вдоль ползучих колючек, останавливался, трогал шипы пальцами, прислушивался к внутренним ощущениям. Гирайз, кипя от раздражения, медленно тащился за ним следом, как вдруг его осенило, что он мог бы разом освободиться и от сломанной дрезины, и от спятившего грейслендца. Он может совершенно спокойно отправиться вперед самостоятельно, это даже к лучшему. Он уже почти принял решение, когда его компаньон замер, явно завершив свои поиски. — Здесь, — объявил Сторнзоф. Он стоял перед гранитной глыбой, ничем не отличавшейся от прочей россыпи валунов, тянувшейся вдоль железной дороги «Эшно-Янисс». Гирайз, таща за собой дрезину, подошел поближе, чтобы посмотреть на то, на что показывал Сторнзоф. Он не увидел ничего нового — просто гранитная глыба и колючки с красными капельками, зато вновь почувствовал запах жареного мяса. Интересно, откуда он доносится и почему так резко исчезает? — Ну? — недоумевал Гирайз. — Здесь, — повторил Сторнзоф. — Дезинтеграция слоев. — Дезинтеграция. Хорошо. Послушайте, Сторнзоф, я хорошенько обдумал сложившуюся ситуацию, и мне кажется, что будет лучше, если мы продолжим путь… — Концентрация энергии совершенно очевидна, — продолжал Сторнзоф, — и источник здесь, возле моей руки. — О чем вы говорите? Неважно, это не имеет значения. Ну так вот, я думаю, пришло время нам двоим ра… — Сейчас не время говорить о том, чтобы разделиться. Не сейчас, когда машину можно отремонтировать в течение получаса. — С чего это вы взяли? Только не говорите, что у вас предчувствие. — Я говорил уже, что много лет назад меня учили определять концентрацию сил, которые принято называть магическими. Понятно, что вы не придали этому значения, но я не преувеличиваю — я действительно чувствую сверхъестественное искажение реальности — здесь, сейчас. Об этом свидетельствуют природные признаки — можно сказать, что эту иллюзию создал магистр тайных знаний. Чистейшая абракадабра, но любопытство уже терзало Гирайза, так как слово «иллюзия» находило живейший отклик в сознании вонарцев, особенно из породы бывших Благородных. Фамильные легенды превозносили так называемую доблесть его собственных предков в'Ализанте, и пусть он никогда особенно в них не верил, но все же они намертво засели в его сознании. — Невероятно, — пробормотал он. — Вы ищете в надежде, что создатель этой предполагаемой иллюзии обладает не только магией, но и молотком? — В этом нет ничего невероятного. Я прошу еще лишь одну минуту вашего терпения. — Конечно, — под маской любезности Гирайз скрывал раздражение, скепсис и неожиданное любопытство. Это было абсурдно, но его поймали на крючок. Сторнзоф вновь вернулся к своим манипуляциям, трогая пальцами устрашающих размеров шипы и попусту транжиря время с выражением напряженного усердия на лице. Смешно. Гирайз чуть заметно улыбнулся, развеселившись от собственного ребячества. Какое-то время он действительно ожидал увидеть нечто экстраординарное, нечто — за неимением лучшего слова — магическое. Смешно, и это в его-то годы! — Все, нашел. Здесь, — правая рука Каслера Сторнзофа, вначале кисть, а затем до самого локтя, исчезла в колючей массе. Главнокомандующий явно спятил. Эти колючки проткнут ему руку до кости! Но рука осталась целой и невредимой: ни царапины, ни следов крови. Гирайз остолбенел. — Идемте, здесь проход, — распорядился Сторнзоф. Его компаньон не ответил, и он добавил без тени снисходительности. — Преграда — всего лишь видимость. Колючки, гранитная стена — видимость? Это что-то из разряда старых вонарских небылиц, и он не должен терять рассудок. Гирайз покатил дрезину вперед, и вскоре она уперлась в увитую колючками скалу. — Видимость? — мрачно спросил он. — Вы столкнулись лишь с тем, что ожидал ваш мозг. В действительности же проход открыт. Я сейчас покажу вам, — с этими словами Сторнзоф взял у него руль и сам повёл дрезину с такой уверенностью, что первое колесо вошло в камень, как раскаленный нож в масло, за ним последовал руль, руки, которые этот руль держали, и высокая фигура главнокомандующего в сером мундире. Гирайз с шумом вдохнул, когда Сторнзоф исчез вместе со вторым колесом, задним сиденьем, багажником и чемоданами. Перед глазами осталась только скала, заросшая колючками, на вид твердая и далеко не иллюзорная. — Сторнзоф, где вы там? — спросил Гирайз. — Вы меня слышите? — Очень хорошо слышу, — голос грейслендца доносился совсем отчетливо. — И вижу. Иллюзия односторонне направленная, поэтому я вас очень хорошо вижу. — Что еще там видно? — Идите и посмотрите сами. Идите прямо вперед. У вас на пути нет преград. Вы должны верить в это. Гирайз колебался лишь какую-то секунду, затем сделал решительный шаг вперед, вытянув руки. Он знал, что сейчас он похож на бесстрашного лунатика, но не мог шагнуть прямо в колючки. Они не реальные, убеждал он себя. Если неподдельно материальный грейслендский полубог смог пройти через них, значит, и бывший Благородный вонарец способен сделать то же самое. Его руки по плечи погрузились в колючие заросли. На секунду ему показалось, что он чувствует сопротивление, чувствует, как вонзаются колючки, но он не позволил телу инстинктивно сжаться, а напротив, шагнул еще глубже. Казалось, будто он прошел сквозь полосу тумана или тени, затем реальность появилась вновь, и он оказался лицом к лицу с Каслером Сторнзофом. Отвесные скалы плотно зажали их с обеих сторон. Иллюзорный гранит и колючки скрывали узкий проход, который через несколько ярдов выходил на голый пологий склон. На стыке прохода и склона стояла пара абсолютно идентичных запряженных лошадьми крытых повозок. Их пышный орнамент свидетельствовал о том, что они являются собственностью цыган. Их владельцы сидели вокруг небольшого костра, на котором жарилось мясо. Гирайз мгновенно сосчитал людей — около двух дюжин — трудно быть точным, если учесть, что ватага смуглых, нечесаных детей непрерывно носится вокру — Не стреляйте, мы не враги вам, — обратился к ним по-вонарски Гирайз. Цыгане — граждане мира — понимали общепризнанный международный язык. — Грейслендцы всем враги, — ответил цыган средних лет, широкоплечий, по всей видимости, главный. — Это у вас такой национальный талант. — Я — вонарец, и у нас нет врагов. — Тогда ты нашел дурную компанию, — цыган удостоил главнокомандующего враждебным взглядом. — Эти грейслендские убийцы охотятся за нами по всему Ниронсу и Нидруну, это у них спорт такой. Они режут нас как свиней в Средних Графствах. — Только не этот. Он участник Великого Эллипса. — Значит, сегодня его гонкам конец. — Не надо этого делать, для вашего же блага. — И с участием на лице Гирайз продолжил: — Если главнокомандующий выйдет из соревнования, его соотечественники тут же покажут, как разочарованы этим, и страдания, которые уже пали на ваши головы, будут несравнимы с теми, которые последуют. Вас не спасет даже то, что вы и меня убьете как нежелательного свидетеля. Я — в'Ализанте, довольно заметная персона, — спокойно закончил свою речь Гирайз. Цыгане в замешательстве переглянулись. — Как вы сюда попали? — сердито спросил главный. — Просто, — пояснил Сторнзоф. — Иллюзия, скрывающая ваш лагерь, сделана правильно, но слишком просто, ее легко распознать, особенно тренированному человеку. Это вы творите иллюзию? — Ответа не последовало, и он продолжил: — Вы вряд ли можете полагаться на такую слабую защиту. Замешательство цыган усилилось. — Что вам здесь нужно? — злобно сверкали черные глаза цыганского вожака. — Помощь, — непринужденно ответил Гирайз, как будто он не видел ружей, нацеленных ему прямо в сердце. — У нас сломалась дрезина, нам нужен молоток, чтобы выправить колесо, я вам за это заплачу десять новых рекко. Цыган оживился. По крайней мере, начал нехотя торговаться: — Пятнадцать. — Идет. — Деньги вперед. Гирайз заплатил. Цыган сделал знак своим ребятам, и оружие исчезло таким же волшебным образом, как и появилось. — Подождите. — Цыган взял руль дрезины из рук Сторнзофа. — Здесь ждите. Если хотите мяса, платите еще двенадцать новых рекко. Гирайз чуть было не поддался соблазну, но Сторнзоф ответил без колебаний, учтиво, будто только что получил любезное приглашение: — Спасибо, я не ем мяса. Полчаса они ждали, где им было велено, присев на землю возле узкого прохода, прислушиваясь к стуку молотка по железу и тихому цыганскому бормотанью. Наконец одна из женщин подвела к ним отремонтированную дрезину. Они встали, какое-то время стояли не двигаясь, затем Сторнзоф шагнул вперед, чтобы взять руль дрезины. Жестом она его остановила. Крылья носа у нее затрепетали при виде приближающегося к ней грейслендского военного мундира, но глаза широко раскрылись, когда она взглянула ему в лицо. — Машину смазали, — сообщила женщина, — за это еще одно новое рекко. Сторнзоф отдал деньги и забрал дрезину. Цыганка удалилась, бросив на него через плечо долгий взгляд. А его существования никто и не заметил, подумал Гирайз с веселой досадой. Они сели в дрезину, Сторнзоф — за руль, и вместе нажали на педали, направляя свой транспорт в узкий проход. Туман окутал Гирайза на несколько секунд, и вновь они оказались на Эшно-Янисс, оставив за плечами гранитную скалу, задрапированную ползучими колючками. Они еще сильнее налегли на педали, и дрезина начала набирать скорость. Прохладный ветер приятно освежал, и они полным ходом двигались на северо-восток, к Яниссу, и не существовало на данный момент иного транспортного средства, которое могло нести их вперед с такой скоростью, как отремонтированная дрезина. Грейслендский главнокомандующий, Гирайз вынужден был это признать, оправдал все мыслимые и немыслимые ожидания. Даже эти его явно фантастические претензии определять магическую «концентрацию сил», «искажение реальности» на поверку оказались истинной правдой. — Сторнзоф, — позвал он. — Что? — откликнулся главнокомандующий, не отрывая глаз от дороги. — Я признаю ошибку. — Ошибку? — Я не верил вашим обещаниям. — Вы считаете, что произошло что-то необычное? — Даже не знаю. Знаю только, что я ошибался, а вы были правы, — с усилием выдавил из себя Гирайз. — Я больше не буду сомневаться в правдивости ваших слов. — Не давайте поспешных обещаний, — посоветовал Сторнзоф с едва уловимой сухостью в голосе. — В любом случае вы ничем мне не обязаны, поскольку уже дважды спасали мою жизнь за последние двое суток. Это почти правда, подумал Гирайз, и от этой мысли ему стало легче. Дорога мягко шла под уклон. Крутить педали было легко, и смазанная дрезина неслась стремительно, как беговая лошадь. Настроение у Гирайза поднялось, и он заметил: — С такой скоростью мы доберемся до Янисса завтра к полудню. — Может, и раньше, — ответил Сторнзоф. — Хотите сказать, если и ночью ехать? — С коротким отдыхом, когда потребуется. Отоспимся потом, когда поплывем по Аруну. — Отлично. Тогда мы будем в Яниссе на рассвете, — если сил хватит, подумал Гирайз, но оставил сомнения при себе, он и так уже достаточно хлебнул унижений за сегодняшний день. — Я сомневаюсь, что остальные участники последовали нашему примеру. Честно говоря, я думаю, что забастовка выведет из строя несколько участников гонок. — Возможно, но многие приложат все усилия, чтобы продолжить гонку. Меск Заван, например, может рассчитывать на поддержку своих соотечественников. — Да, и Поб Джил Лиджилл с его бездонными карманами может купить выход из любой затруднительной ситуации. И Бав Чарный готов пробить любую стену. — А мисс Дивер? — спросил Сторнзоф. — Она изобретательна, но возможно, на этот раз ей придется признать поражение… — Никогда, — с абсолютной уверенностью ответил Гирайз. — Она не отступится, пока способна дышать. Сторнзоф бросил на него недвусмысленный взгляд через плечо. — Понимаю, — произнес он. Она украла чудную лошадь, отметила про себя Лизелл. Передав Она преодолела два лестничных пролета, вспоминая с сожалением чудо-лифт в отеле «Слава короля» в Тольце. Добравшись до своего номера, она вошла и закрыла за собой дверь на ключ. На первый взгляд это был скромный, старомодный, но вполне приличный номер. Ее интересовала только кровать. Она устала, очень устала. Ей удавалось не поддаваться или сопротивляться усталости в течение нескольких часов, но теперь она навалилась на Лизелл всей своей тяжестью. Она чувствовала, что в вертикальном положении не может оставаться больше ни минуты. Южный весенний ветер нес духоту и зной. Она скинула одежду и оставила ее лежать на полу. Почему бы и нет? Она вся пропотела и испачкалась за те часы, что провела в седле. Она и сама была грязная, но просить, чтобы ей приготовили ванну, не было сил. Теперь у нее нет чистой одежды, смены чистого нижнего белья, нет элементарных средств личной гигиены, чтобы привести себя в порядок, но самое главное — нет сил. Ей не хочется стирать одежду, мыться. Она хочет только одного — спать. Простыни были чистые, а она грязная, но ей было наплевать. Лизелл рухнула в кровать, и не успела голова коснуться подушки, как она мгновенно отключилась. Ей снились сны — пламя, дым, крики. Но это было не самое страшное. Ужаснее были видения, когда она оказалась в маленькой спальне, чистой и скромной, в спальне своего детства в доме отца. Она рассматривает себя в небольшое зеркало, которое висит над раковиной, и лицо, которое она там видит, — удивленное лицо ребенка. Постепенно оно начинает меняться, из детского оно превращается в лицо юной девушки, затем медленно стареет, и наконец из зеркала на нее смотрит старуха. И пока происходят эти страшные перемены, спальня, в которой она находится, остается неизменной… Стук в дверь рассеял сны. Лизелл открыла глаза. Она все еще чувствовала усталость, но уже не так сильно. Ее глаза блуждали по скромно обставленной незнакомой комнате. Наконец она вспомнила, где находится. Ей не хотелось вставать, но гонки продолжались. Зевнув, она поднялась и огляделась в полном недоумении. Ее одежда, явно непригодная для дальнейшей носки валялась разбросанной по всей комнате. Ах да, это же она сама ее разбросала. Она провела языком по зубам: казалось, они были смазаны прогорклым салом. Спотыкаясь, она добрела до раковины, прополоскала рот, после чего извлекла максимум пользы из сочетания воды, мыла и полотенца, и только после этого занялась своей грязной одеждой. Ни расчески, ни щетки для волос. Несколькими оставшимися шпильками она заново, как можно аккуратнее, собрала буйную копну золотисто-рыжих кудрей и поспешила вниз, где позавтракала (или пообедала) жаренным на вертеле барашком и чечевицей, стараясь не замечать пристальных взглядов присутствующих, часть которых была, мягко говоря, не совсем дружелюбна. Совсем плохо. Она оторвала взгляд от своей тарелки, чтобы встретиться с парой сверлящих, подозрительных взглядов, устремленных на нее со смуглых лиц, и почувствовала, как под давлением молчаливого осуждения ее лицо заливает краска. Ей так часто приходилось встречаться с подобными взглядами, что пора было бы уже привыкнуть, но у нее никак не получалось оставаться к этому равнодушной. Она поймала еще один взгляд. Ее молчаливый критик выделялся одеянием шафранового цвета и черными перчаткам. Ортодоксальный якторец, они исповедуют мировоззрение Преподобного Яктора, в их представлении вселенная — неизменная, хорошо спланированная структура. В этой структуре нет места бесцельно странствующим особам женского пола, несущим смуту и дезорганизацию по всему миру. Злоба, светившаяся в глазах якторца, подтверждала ее моральное падение. Ей захотелось выкинуть что-нибудь этакое, но она сдержалась. Это только цветочки, ягодки — впереди. Когда она углубится дальше на восток, в земли, где живет паства якторцев, такие взгляды ждут ее на каждом шагу, поэтому ей лучше поскорей научиться не обращать на них внимания. Она опустила глаза, быстро поела, даже не почувствовав вкуса еды, расплатилась, вышла в фойе и попросила дежурившего портье подготовить ее лошадь. Через некоторое время конюх вывел Несколько часов она ехала, страдая от палящих лучей энорвийского солнца. Оно уже клонилось к западу, когда она подъехала к деревне. Ее когда-то беленные известью, а теперь облупившиеся и поблекшие домишки были разбросаны по каменистым склонам холмов. Она ненадолго остановилась у общественного колодца в центре площади, белесой от покрывавшей ее пыли. Лизелл спрыгнула на землю. Пока лошадь пила, она изучала местность. Вначале ей показалось, что деревня вымерла, но вскоре она различила слабое движение под пурпурно-узорчатым навесом, натянутом в конце площади, там местные торговцы приходили в себя от полуденного обморока. Привязав Владелец лавки щеголял черными перчатками. На его жене были черные перчатки без больших пальцев и черный же головной убор. Сомневаться не приходилось, перед ней были ортодоксальные якторцы. Неприкрытая враждебность, застывшая на загоревших лицах супругов, моментально заставила ее остановиться. Она быстро овладела собой. Пройдя вперед с уверенностью, как будто все здесь ей безумно рады, она спросила на вонарском: — Вы торгуете женской одеждой? Бельем? Хозяин грубо ответил что-то по-энорвийски. — Одежда, — Лизелл пальцем показала на свою юбку. Хозяйка затараторила, но Лизелл не поняла ни слова. Несколько рулонов ткани лежало на столе, стоящем в центре магазина. Когда Лизелл подошла, чтобы рассмотреть их поближе, вопли хозяев усилились. Мужчина поднял руку, его вытянутый палец недвусмысленно указывал на дверь. Лизелл показала пригоршню новых рекко, и раздражение резко упало. К ткани нужно было приложить ножницы, нитку и иголку местных мастериц. Однако готовой одежды не было, если не считать шарфов с геометрическим рисунком, таких больших, что их можно было сворачивать вдвое, как шаль, да еще клеенчатого желтовато-серого плаща с капюшоном, не то женского, не то мужского, непонятно. Она выбрала симпатичный шарф, страшноватого вида пончо, а также нитки, иголки, мыло, пилочку для ногтей, зубную щетку, расческу, носовые платки, корзину с яблоками, изюмом, крекерами, флягу и саквояж, чтобы сложить в него все свое добро. Захватила еще пару ремней с застежками, чтобы прикрепить саквояж к седлу Завершив покупки, она вернулась к прилавку, за которым стоял хозяин, сунувший ей прямо в лицо три поднятых вверх пальца. В первую секунду ей показалось, что это одна из вариаций фьеннской композиции из четырех пальцев, но тут же до нее дошло, что это стоимость выбранного ею товара — триста новых рекко. Конечно же, вопиюще огромная сумма. Она подумала, что они ждут, что она начнет торговаться, но у нее не было на это ни времени, ни желания, да и энорвийского она не знала. Сдержав накатившую ярость, она выложила деньги на прилавок, сгребла покупки в саквояж и развернулась к выходу. Визгливая словесная канонада заставила ее остановиться. Она повернулась лицом к кричавшей женщине, та вопила, одной рукой указывая на ее саквояж, а другую, со сложенными четырьмя пальцами, потрясая, воздела к небу. На этот раз взаимосвязь между финансовым расчетом и взрывом возмущения была не ясна. Лизелл поджала губы и направилась к двери. Гейзером брызнули за ее спиной непонятные оскорбления. Целый залп крошечных ракет ударил ей в спину, боли не было, но от удивления она застыла на месте. Маленькие снаряды со стуком рассыпались по дощатому полу вокруг нее, и она догадалась, что это хозяин или его благоверная швырнули ей в спину пригоршню сухой белой фасоли. Дикари. Крутнувшись на каблуках, она показала своим обидчикам четыре пальца и опрометью кинулась из магазина, не закрыв дверь на радость местным мухам. Идиоты. Напыщенные фанатики. И сколько их еще будет у нее на пути, пока она не доберется до границы? Ну а когда там, далеко на востоке, она ее пересечет, то попадет в самое пекло, где этих фанатиков — тьма-тьмущая. Она вдруг даже обрадовалась, что не говорит на энорвийском, иначе ей бы захотелось остаться и вступить с ними в спор. Перейдя площадь, она достала флягу, наполнила ее водой из колодца и повесила на плечо. Пристегнула саквояж, затем отвязала поводья, запрыгнула в седло и продолжила свой путь на восток. Когда она проезжала мимо свежей мусорной кучи, оплетенной ползучими колючками, — своеобразной гермы, обозначающей, что некое подобие главной улицы здесь заканчивается, — откуда-то выскочила ватага сорванцов, подозрительно прищурила на нее глаза и с гиканьем начала швыряться комьями земли. Часть из них попала Лизелл по ногам. Лошадь испугалась и зафыркала. В нос ударила отвратительная вонь, от жужжащего тумана вокруг потемнело. Лизелл почувствовала, как ее обожгли бесчисленные огненные жала. Лицо и шею кололо и жгло. Она закричала и начала лупить по кипящему вокруг нее воздуху руками. Сквозь туман она услышала, как паршивцы радостно завизжали. Хрупкий шар грязи попал ей в волосы, жужжание усилилось, и маленькие жала вонзились ей в уши и в чувствительную область вокруг губ. Она закрыла глаза руками, но ослепление не помешало ей осознать, что это глиняные гнезда. По-видимому, деревенские дети накопили целую кучу хрупких шаров, домиков для бесчисленных крылато-жалящих насекомых, и сейчас без приглашения вторгшаяся одинокая женщина, эксцентричная иностранка, послужила соблазном расстрелять весь собранный арсенал. Маленькие чудовища. Их ортодоксальные родители могут гордиться. Она сдержала порыв вернуться и обругать их: это только распалит их еще больше. Резко ударив каблуками бока своей гнедой кобылы, она галопом помчалась на юг. Насмешки пополам с грязью летели ей вслед. Отъехав от деревни на безопасное расстояние, она пустила лошадь шагом. Сердце колотилось, и она с трудом переводила дух. Глаза слезились. От обиды? Нет. Она потрогала лицо рукой; кожу жгло, как будто она обгорела на солнце. И вся рука была усыпана крошечными красными следами укусов. Яд этих насекомых не был таким сильным, чтобы вызвать серьезную болезнь. Если только в исключительных случаях. Сыпь на лице и руках должна исчезнуть в течение нескольких часов. Будем надеяться. Южное солнце не знает пощады. От него кожу жгло еще сильнее, было больно. Она тщательно умылась водой из фляги. Немного полегчало. Она достала купленный шарф и обмотала им голову в энорвийском стиле. От этого тоже полегчало, но не особенно. Было ужасно плохо. Но больше уже ничего нельзя было сделать, чтобы улучшить положение. Лизелл нахмурилась и продолжала двигаться на восток. Она ехала обычным шагом, но ее воображение мчалось галопом по дорогам Великого Эллипса, обгоняя и оставляя с носом всех ее соперников. Близнецов Фестинетти. Грейслендцев. Любого, кто мог бы вырваться вперед, пока она застряла в Эшно. Интересно, хмуро подумала она, кому-нибудь еще выпала такая же незавидная доля, как и ей? — Свет раздражает меня. Поменяй угол наклона, — приказал Торвид Сторнзоф. Развалившись на мягких подушках, он сердито добавил: — Хорошей прислуге не требуется напоминаний. Ваши господа плохо вас учат. Ну что с них взять, они же зулийцы. Человек, с которым он разговаривал, не испытывал ни вины, ни возмущения, он вообще не разговаривал, спрятавшись под большой коричневато-желтой накидкой с капюшоном. Не было даже понятно, мужчина это или женщина. «Капюшон», скрючившись, дергал струны, которые меняли угол наклона деревянных жалюзи, пропускавших солнечный свет в арендованное Освещение изменилось в лучшую сторону. Нервирующая жара и яркий свет отступили, и прохладная тень ласково опустилась на лоб грандлендлорда. По крайней мере, эти идиоты хоть что-то умеют делать, когда их соответствующим образом встряхнешь. Он мельком заметил поросшую щетиной желтоватую физиономию, которая тут же исчезла в тени капюшона. Хорошо, что исчезла. У него не было желания беспокоить себя созерцанием отвратительного уродства. Есть куда более приятные зрелища для глаз. Торвид принялся рассматривать сквозь деревянные жалюзи гряду отвесных скал, окаймляющих узкое ущелье и поднимающихся над бурной рекой и ее притоками. Типичный пейзаж полуцивилизованного Зуликистана, очень волнующий, очень живописный, и он с радостью мог бы оценить очарование этих мест, находясь от них на безопасном расстоянии. Часмистрио из стекла и стали, крышей в виде пагоды, висел в воздухе, поддерживаемый, словно драгоценный камень, огромным надземным тросом, перекинутым под облаками, на высоте тысячи футов над Узикской расселиной. Он соединят когда-то огромный торговый центр Фижи с лентами деревень беспорядочно разбросанными по вершинам скал на противоположной стороне реки Узик. Возбуждающее зрелище. Прискорбная навозная куча посреди болота. Грандлендлорд скривил презрительно губы при одном воспоминании об этом. Никакого комфорта, никаких прелестей жизни, никаких развлечений. Ужасная, зловонная язва на благородном лице мира, доказательство неполноценности его жителей. Если бы история, которую он рассказал своему племяннику — сверкающей звезде Ледяного Мыса, — была правдой, если бы он поехал прямо в цивилизованный, блистательный Юмо Таун, тогда жизнь его была бы похожа на рай. Но долг зовет, у него есть обязательства перед императором, поэтому-то он и вынужден был удалиться в это забытое богом место. По крайней мере, он избежал пыльного и грязного Аэннорве и допотопного Бизака. Это первое утешение. И его временное пребывание в этом захолустном, кишащем бандитами Зуликистане, по-видимому, должно быть кратким. Это второе утешение. Торвид выдохнул облако сигаретного дыма и почувствовал, что его внимание уплывает в сторону. Никакого укрытия, никакого чистого горного воздуха не найти за стеклянными стенами часмистрио, и человек в капюшоне знает это и, очевидно, желает списать свое уродство на счет отравленной атмосферы. Неудачное творение природы. Глубокая морщина залегла между бровей грандлендлорда. — Ты здесь? — спросил он строго. «Капюшон» резко поставил перед ним инкрустированный столик. — Мой бокал. — Он готов был наградить подзатыльником за малейшее неповиновение, но «капюшон» тут же наклонился, чтобы наполнить пустой бокал вонарским шампанским, не дав тем самым возможности для дисциплинарного взыскания. Молчаливое волосатое лицо на секунду оказалось на одном уровне с лицом Торвида. Он уловил дикий блеск красных глаз под тенью капюшона, и желание хоть как-то связываться с Какое-то время молчание нарушалось лишь порывами горного ветра и скрежетом металла о металл. Часмистрио плыл, раскачиваясь в воздухе, по велению невидимых рук. Торвид Сторнзоф потягивал шампанское, внимательно рассматривая пейзаж и курил. В этот момент часмистрио достиг области низких облаков, и призрачно-серый туман поглотил мир внизу. Серый дым наполнил и окрасил серой мглой интерьеры движущегося часмистрио. Практически ничего нельзя было различить. Из-под капюшона слуги раздавались низкие, хриплые, звуки. — Замолчи. — Нелепая икота только усилила клокотание. Темно-красная слизь закапала из расплющенных ноздрей. Мерзость, недостойная внимания, обычно Торвид игнорировал такие недоразумения. Но тесное пространство часмистрио мешало проявить снисходительность, и он счел нужным прекратить это несносное безобразие. — Замолчи, — повторил он сурово. — Так как это было уже умышленное неповиновение, то оно гарантировало обязательное телесное наказание. Поднявшись с тахты, Торвид сделал шаг вперед, поднял руку и ударил по щетинистому лицу под капюшоном. Голова создания откинулась в сторону, затем оно рванулось вперед, глаза сверкали красным огнем, желтые клыки едва не впились в горло Торвида. Он отшатнулся назад, достал из нагрудного кармана пистолет и выстрелил не раздумывая. Хлопок — и третий красный глаз появился в середине лба нападавшего. Щекотливое положение. Но он действовал в целях самозащиты, хотя его прием на противоположной стороне Узикской расселины становится проблематичным. Торвид нахмурился и налил себе еще бокал шампанского. Поднявшееся зловоние заполнило стеклянное купе. Мертвое тело испускало целый букет мерзких запахов. Торвид отставил бокал в сторону. Часмистрио медленно двигалось вперед. Постепенно туман рассеялся, и каменные утесы проступили сквозь серую пелену. Глухой удар, скрип и еще один заключительный удар свидетельствовали о завершении путешествия. Не привыкший к самообслуживанию Торвид заставил себя самостоятельно отодвинуть щеколду и распахнуть стальную дверь. Он вышел из своей кабины прямо навстречу четверке в капюшонах, стоявшей у лебедки. Ими руководил надсмотрщик с ледяными глазами облаченный в костюм зульского крестьянина: блуза с длинными рукавами, свободный жилет и короткий домотканый килт. Не замечая прислуги, он обратился прямо к надсмотрщику: — Монгрел ждет меня? — Он под сосной, увидите, она молнией расколота. Это — не доходя до деревни Фадогальбро, — ответил надсмотрщик на сносном грейслендском. — Проводишь меня, — деньги перешли из одних рук в другие. Из открытого часмистрио долетал неприятный запах. Охристые балахоны зафыркали, заскулили и, щелкая зубами, неловко завозились под своими капюшонами. Заметив это, надсмотрщик нахмурился. — Произошло маленькое недоразумение, — Торвид достал из портмоне несколько банкнот, — это за убытки. Надсмотрщик взял деньги, пересчитал их, передернул плечами и кивнул. — Пойдемте, сюда. Они пошли по узкой тропинке, тянущейся вверх по склону утеса. За спиной послышался нечеловечески скорбный вой четверки в балахонах. Подъем прошел в молчании и без происшествий. Монгрел ждал, как и было сказано, у поваленной сосны. Его сопровождали трое заросших сотоварищей с ястребиными носами, на головах у них были намотаны национальные шарфы в виде тюрбанов, за спинами висели карабины. Неподалеку паслась четверка низкорослых косматых лошадей местной породы. Торвид сделал повелительный жест, и его спутник остановился. Дальше грандлендлорд пошел один, Монгрел двинулся ему навстречу. Что-то в почти надменном поведении известного своим бесстрашием бандита заставило грандлендлорда достать свой платиновый портсигар, открыть его и с выдавленной через силу любезностью протянуть сигареты Монгрелу. — Кури, — просто предложил он. Взяв черную сигарету, Монгрел склонил голову, но в этом наклоне не чувствовалось и намека на услужливость. Они оба закурили и молча выдохнули дым в воздух. — Ты примешь поручение? — наконец спросил Торвид по-вонарски. Монгрел сощурил пронзительные глаза и глубокомысленно выдохнул целое облако серого дыма. — Приму, — выдержав длинную паузу, ответил он. Торвид протянул пачку новых рекко, и тот не пересчитывая сунул ее в карман. Последовал немногословный разговор, в котором мелькали фразы: «траворнские близнецы», «Навойское ущелье» и «Иин Джассиин». Разговор закончился, мужчины обменялись рукопожатиями, Торвид вернулся к надсмотрщику, и по узкой тропинке они направились обратно к часмистрио, где ждали безликие «капюшоны». По мере приближения Торвид начал чувствовать на себе неодобрительные взгляды красных глаз и уловил недовольный ропот и ворчанье, но он не придал значения такой наглости. Когда он вошел внутрь кабины из стекла и стали, то заметил, что мертвое тело за время их отсутствия успели убрать. Внутри пахло лавандовым одеколоном, вероятно, чтобы перебить более неприятные запахи. Неоткупоренная бутылка шампанского стояла в серебряном ведерке на низком столике, но больше не было прислуги, чтобы наполнить для него бокал. Очевидно, ему предназначено проделать обратный путь одному, но это его вполне устраивало, поскольку Торвид предпочитал полное одиночество, лишь бы не раздражаться на угрюмую и неловкую прислугу. Зульский надсмотрщик выпустил сигнальную ракету, которую должны были заметить на противоположной стороне Узикской расселины. Буквально через пару минут обвисшие линии проводов натянулись, и кабина начала свое медленное движение по тросу в направлении Фижи. Торвид медленно тянул шампанское и размышлял. Он остался доволен встречей с Монгрелом и был уверен, что бандит выполнит его задание. Так что теперь дорога к победе перед его племянником расчищена, триумф Сторнзофа — обеспечен, день не прошел даром, хотя, — черные брови грандлендлорда собрались у переносицы, — хотя особой надобности в его личном вмешательстве не было. Каслер должен был сделать все без посторонней помощи, если бы ему не мешал абсурдный и давно устаревший кодекс чести — несомненно, результат очень своеобразного воспитания, который делает его уязвимым и даже заставляет идти на поводу у своих слабостей. Временами становилось ясно, что молодой Сторнзоф слишком близко к сердцу принимает всякую чушь, которая не касается его долга ни перед императором, ни перед его собственной семьей. И коль уж он так делает, то он не заслуживает чести носить свою фамилию. Слабый, задумчивый мечтатель — разве таким должен быть представитель Дома Сторнзоф? Конечно, нет. Впрочем, военные триумфы главнокомандующего доказывают обратное. У него благороднейшая кровь, и тот урон, который нанесло ему воспитание, — лишь незначительное неудобство. Шампанское — отвратительное, решил про себя Торвид, кроме того, все отравлял едкий запах лаванды. Путешествие в часмистрио — удовольствие для скота и зулийцев. Ну ничего, еще пара часов страданий, и он будет в Фижи, где уже забронирован номер в лучшей, то есть в более или менее терпимой, гостинице. К тому же он заблаговременно заказал билет на «Солитер», уходящий на восток. И завтра, когда солнце еще не успеет подняться над горизонтом, он будет уже в открытом море, по дороге в земной рай — Юмо Таун. Отвесные скалы с острыми вершинами поднимались по обеим сторонам Навойского ущелья. Растительность на такой высоте была низкорослой и морозоустойчивой, весенние дикие цветы украшали скалы нежно-розовыми и темно-красными пятнами, обширные поля синкерривий добавляли пастельные мазки бледно-золотого на красочную палитру склонов. Воздух был прозрачный, чистый и прохладный настолько, что пробирал легкий озноб. Небо поражало неестественной синевой — художник, осмелившийся передать эту синь на холсте, был бы жестоко бит критикой за непомерную фальшь, — и перистые облака купались в этой синеве. Высоко над головой парил ястреб, а ближе к земле, на той стороне ущелья, на выступ скалы приземлилась ласка-летяга, схватив свою добычу — скальную траворезку. Караван из шести верблюдов брел по старой дороге, серпантином обвивающей горы. Трое верблюдов были двугорбые, Свежий ветер продувал насквозь Навойское ущелье, живописные облака, как белые парусники, плыли по невозможно синему небу. Один из молодых путешественников повернулся к другому: — Боюсь, что меня сейчас опять вырвет. — Постарайся подавить тошноту, Треф, — посоветовал ему Стециан Фестинетти. — Сконцентрируйся на чем-нибудь другом. — Я не могу. Эта адская тварь устраивает такую качку. Лучше уж оказаться в шторм на паруснике. — Да, а на меня это не действует. — Так ты же и в рот не брал жареных траворезок. Эти мерзкие грызуны не для человеческого желудка. Я не могу их переварить. — А зачем тогда ты съел целую тарелку? — Ну, они вкусные. Откуда я мог знать, что это такая отрава. Мне ужасно плохо, я просто сейчас свалюсь с этого поганого верблюда, а от тебя даже сочувствия не дождешься. — Почему? Я тебе сочувствую, Треф. Пока я тебя слушал, меня самого затошнило. Ты же знаешь, что со мной происходит, когда ты заболеваешь… — Да, знаю! — Поэтому, пожалуйста, перестань постоянно твердить о тошноте. Просто думай о чем-нибудь приятном. Подумай о… помнишь вечеринку по случаю выхода на пенсию директора школы, помнишь, как мы насыпали ему в чашу для пунша рвотных таблеток… — Ты мне очень хорошо помогаешь, Стес! — Извини. Хорошо, ну давай думать о славе, о престиже. Давай думать о блестящем, сверкающем, потрясающем триумфе. Как мы выиграем приз Великого Эллипса. Я уверяю тебя, Треф, это будет наш самый лучший прикол; трехногая корова на крыше — это пустяк по сравнению с Эллипсом. Мы ведь победим, это так! Всех наших соперников мы обставили как нельзя лучше, теперь нас догнать не сможет никто! — Не сбрасывай со счетов двух пожирателей требухи. — А я и не сбрасываю. Интересно, где они сейчас? О них никаких новостей. Если они где-то впереди нас, и мы идем за ними следом, не думаешь ли ты, что мы должны были бы встретиться с кем-нибудь, кто их видел? Но никому ведь не попадались два грейслендских путешественника — ни в Аэннорве, ни в Бизаке, ни в Зуликистане. Догадываешься, о чем я? Что-то случилось с ними. Что-то тормознуло их, они остались позади, и эти гонки — наши. — Я думаю, ради этого можно потрястись день-другой на тошнотворном верблюде, — повеселел Трефиан. — Знаешь, что мы сделаем, когда выиграем? Как только вернемся в Тольц, снимем особняк и закатим обалденную вечеринку, настоящее полномасштабное землетрясение, с шампанским, едой, развлечениями и прочими штучками. Мы пригласим всех, абсолютно всех. И будет человек, который в самый разгар пиршества вдруг пальнет из огненной дробилки, ну, ты знаешь, они такие огромные и грохочут как настоящие пушки. Второй человек в это время вбежит и заорет: «Грейслендцы вторглись в город». Поверь, Стес, народ подпрыгнет до потолка, все завопят, начнется настоящее безумие! Вот будет потеха! — Классно! Ну, теперь хоть цель появилась, к которой можно стремиться! И оба брата безудержно захохотали. Не успела дорога сделать очередной поворот, как откуда ни возьмись материализовалась конная банда и мгновенно заставила братьев оборвать свой смех. Казалось, они возникли прямо из воздуха — дюжина наездников с ястребиными лицами, вооруженных самыми настоящими карабинами. Их главарь — таким подчиняются безоговорочно — что-то сказал или приказал на своем тарабарском, и караван тут же остановился. Нанятый проводник склонил голову с безграничным уважением. — Что он сказал? — спросил Трефиан Фестинетти. — Что происходит? — возмутился Стециан. — Молчите, — тихо посоветовал проводник на вонарском. — Это — Монгрел. — Это кто-то или что-то… — Молчите. Проводник и Монгрел перекинулись несколькими словами на своем наречии, из которых траворнцы ничего не поняли. Проводник, похоже, пытался его в чем-то убедить. Монгрел передернул плечами и ответил ему что-то резкое. Проводник кивнул, уступая с сожалением, после чего Монгрел подал знак, и пара его ребят приблизилась и взяла поводья верблюдов Фестинетти. — Что ты делаешь, парень? — возмутился Трефиан Фестинетти. — Какой-то местный обычай? — спросил его брат. Ответа не последовало. Монгрел поднял руку, и всадники поскакали вперед по дороге, таща обоих Фестинетти за собой. Поток тревожных вопросов остался без ответа. Часа два банда скакала без остановки по вьющемуся горному серпантину Навойского ущелья. Наконец они остановились, чтобы напоить лошадей. Трефиан и Стециан сползли со спин верблюдов, слабо стеная. Один из зулийцев, оказавшийся рядом, тут же был атакован близнецами. — Послушай, ты, я не понимаю, вы что, не собираетесь нам сказать… — начал Трефиан. — Вы должны знать, что мы необычайно ценим ваше внимание к нам, но нам бы очень хотелось бы знать… — вторил своему брату Стециан. Зулиец рявкнул что-то непонятное и отвернулся. — Что за странные манеры у этих людей, — пробурчал Трефиан. — Я не думаю, что он понял нас, Треф. Как показывает практика, эти зулийцы не знакомы с цивилизацией. — Может, нам хоть с тем повезет… — Стециан посмотрел на того, кого имел в виду Трефиан. Монгрел стоял неподалеку, опершись о скалу и устремив взор за горизонт. Близнецы поспешили к нему. — Господин… э-э… Монгрел, вы говорите по-вонарски? Монгрел небрежно повернул голову в их сторону, выдержал паузу и хмыкнул: — Ну. — О, великолепно. Может быть, вы будете так любезны сказать нам, что вообще-то происходит? Это все, конечно, потрясающе забавно, но, честно говоря, мы с братом участвуем в Великом Эллипсе, если вы не знаете, это… — Знаю я про Великий Эллипс, — произнес Монгрел. — Отлично. Тогда вы, конечно, понимаете, что — хотя это все невыразимо — но мой брат и я — правда должны продолжать свой путь. Нам надо… — Ну. Что-то в совершенно спокойном тоне Монгрела заставило близнецов обменяться растерянными взглядами, и Стециан нерешительно произнес: — Нам нужно… — В Иин Джассиин. — договорил Монгрел. Путешествие продолжилось, последовало еще два часа езды по дикой местности, по каким-то невероятно узким и каменистым тропкам. Наконец они добрались до очень крутого подъема на небольшое плато, окруженное стеной красноватого камня. Монгрел и его подручные поехали вверх по тропинке к огромной железной решетке, закрывающей проход. Часовые сразу же подняли решетку, и отряд въехал во внутренний двор красной каменной крепости, с дюжиной витых башенок и плоскими железными крышами. Каждая башенка была украшена железным шестом с человеческим черепом. — Где это мы? — спросил Трефиан Фестинетти. Ему никто не ответил. Всадники остановились. Им навстречу из крепости вышел невероятно высокий и крепкий зулиец с абсолютно лысым блестящим черепом. Монгрел о чем-то тихо с ним пошептался, в заключение лысый наградил его дружеским тычком, и поводья верблюдов Фестинетти перекочевали в его огромные ручищи. Монгрел и его ватага галопом унеслись прочь. Близнецы и хозяин какое-то время молча рассматривали друг друга. Зулиец что-то залаял на своем языке, и верблюды послушно опустились на колени. — Слезайте, — приказал лысый по-вонарски. Близнецы послушно, как и верблюды, исполнили приказание. — Вы приехали, — оповестил лысый. К Трефиану Фестинетти первым вернулся рассудок, и он спросил: — Кто вы? — Я — Илчи. Я служу, — сообщил им лысый. — Служите чему? Служите кому? — Моему господину. Хозяину этих мест и всей земли, что вокруг. — А ваш хозяин… — Иин Джассиин. Илчи повел их в крепость, они шли по мрачным, гулким коридорам, мимо ниш со старинными доспехами, мимо стены с коллекцией ужасающего вида мечей, пик и боевых дротиков, миновали залы, увешанные потертыми гобеленами таких дремучих времен, что и представить нельзя, и наконец прошли сквозь огромную двойную дверь и словно попали в потусторонний мир. Близнецы удивленно оглядывались по сторонам. Они стояли в просторном помещении со сводчатым потолком, с колышущимися шелковыми портьерами сиреневого цвета, с хрустальными люстрами под розовыми абажурами. Сильно пахло духами, а высокие мраморные статуи богов и атлетов кто-то разрисовал как живых людей. Воздух был теплый и влажный. Сладко лилась убаюкивающая музыка, трепетная, как лепестки цветов, и запах фиалок окутывал зал нежной пеленой. В помещении было достаточно много людей. На розово-фиолетовых мраморных плитках пола, устланных разноцветными коврами, на отделанных бахромой подушках сидели или полулежали не менее полусотни мужчин разного возраста: от безусых юнцов до зрелых мужей. Все они были хорошо сложены, мускулистые и крепкие — это хорошо было видно, поскольку они все были одеты одинаково — в короткие шелковые набедренные повязки, и… больше ничего. У всех — красивые лица, преимущественно с оливковой кожей и ястребиными зулийскими чертами, но попадались и светлые, северные типажи, и даже один юный херувим, по всей видимости, из Авескии. Все лица были раскрашены, глаза подведены и от этого казались особенно большими, веки мерцали металлическим блеском, щеки и губы ярко алели. Ногти на руках и ногах были покрыты лаком красноватых тонов. В тщательно напомаженных кудрях у многих выделялись полоски золотого, белого или синего цвета. — Что за причудливое сборище? — вполголоса пробормотал Стециан. — Напоминают каких-то актеров. — Не таращь глаза, — посоветовал брат, — не забывай, мы — космополиты. Легкий гул любопытства прокатился по залу при появлении близнецов. Пара юнцов поднялась с подушек, чтобы получше рассмотреть их. Не обращая на них внимания, Илчи громко хлопнул в ладоши. Четверка седых, беззубых, сутулых, но проворных старушенций мгновенно откликнулась на призыв. Женщины низко поклонились, схватили пораженных близнецов и быстро потащили их через гипсовую арку в соседнее помещение. Здесь приглушенный солнечный свет освещал огромную бирюзового цвета ванну. Старушенции со знанием дела разоблачили братьев и запихнули их в ванну. Вода была теплая, ароматная, усыпанная плавающими на поверхности цветами; услуги старушенций приятно радовали, но уж слишком они старались. Очень скоро сияющие чистотой близнецы были извлечены из ванны, растерты полотенцами докрасна, намазаны ароматическими маслами и облачены в шелковые набедренные повязки. Затем их аккуратно разрисовали, слегка выщипали брови, придав им форму, покрыли ногти лаком, напомадили и уложили каштановые волосы. И напоследок каждого украсили парой длинных серег. — Я не знаю, Треф, — Стециан Фестинетти тряхнул головой, и сережки мелодично зазвенели. — Как-то мне все это не очень. Особенно не нравятся фиолетовые ногти. — Местный обычай, — напомнил ему брат, — экзотическое зулийское гостеприимство, только и всего. Разве путешествие не предполагает расширение кругозора, а? Вопрос остался без ответа. Снова появился Илчи, и старушенции рухнули перед ним на колени. Лысый пристально изучил результат их труда, кивнул и что-то сказал на своем диалекте. Женщины поднялись с колен и удалились. — Я похвалил их, — сообщил Илчи близнецам. — Вы ему понравитесь. — О, — от смущения Трефиана не осталось и следа. — Что, наконец-то мы можем познакомиться с хозяином? — Да, сейчас вы пойдете к Иин Джассиин. Илчи хлопнул в ладоши. Появилась пара слуг с носилками. Близнецов живописно усадили спиной к спине, покрыв их обнаженные плечи фиолетовыми лепестками. Илчи поднял вверх большой палец: — Красота. Слуги подняли носилки и понесли их. — Весьма своеобразные традиции, — шепнул на ухо брату Стециан. — Я бы сказал — забавные, — подхватил Трефиан. — Я просто сгораю от нетерпения познакомиться с этим парнем — Иином Джассиином. Могу себе представить, какой это обалденный типчик. — Интересно, о чем это он будет с нами говорить? |
||
|